Леопард в изгнании

6 — В СТРАНЕ ПАДШИХ (Луизиана, август 1807 года)

ГОРОД ВЫГОРЕЛ в 1794 году, в период губернаторства барона де Каронделе, и был отстроен за счет дона Андреса Альмонастера. Испанский город, поднявшийся на пепелище французской фактории, мог похвастаться государственной школой, больницей, монастырем капуцинов и большим собором Людовика Святого, возвышавшимся над всем городом. Здание суда по-прежнему называлось Кабильдо, хотя испанское владычество над городом окончилось семь лет назад. Колония уже семь лет назад была уступлена Франции, но Наполеон еще не посылал сюда губернатора, так как у него хватало дел и дома.

Потому Испания по-прежнему управляла своей бывшей колонией, хотя все более вяло. Этим воспользовались пираты, выслав из Картахены флот, чтобы сделать город своим оплотом на Большой Земле и совершать оттуда набеги на богатые суда в заливе, так что через несколько месяцев Новый Орлеан стал рассадником преступности. Когда местные воротилы узнали о том, что Франция наконец присылает генерал-губернатора, они восприняли это как приказ забрать все, что плохо лежит. Им противостояла гражданская гвардия, набранная из местных французов, креолов[43] и свободных негров, и на улицах постоянно происходили кровавые стычки.

Герцог де Шарантон появился в городе в июле, сопровождаемый тремя тяжеловооруженными кораблями и несколькими сотнями пехотинцев под началом генерала Виктора. Чтобы отвлечь пиратов, Виктор дал указания адмиралу Жерому Бонапарту высадить свои войска на побережье Мобель. Пока войско Виктора продвигалось по суше, обходя город с севера, младший брат императора, адмирал флота де Шарантона, прекрасно проявил себя, выгнав пиратов из их логова в устье Миссисипи и очистив порт для прибытия нового губернатора.

Оказавшись в городе, де Шарантон расположился в просторных апартаментах Кабильдо, с презрением отвергнув дом на углу улицы Тулуз и набережной, который, из-за близости к судебной палате и тюрьме, всегда занимали испанские губернаторы. Традиционные позорные столбы были заменены помостами для костров и виселиц, и новый губернатор начал свое правление с очищения тюрем и массовых казней пленников, захваченных его армией. Тому, кто был сожжен живьем, еще посчастливилось.

Поначалу город с радостью принял нового правителя. Герцог происходил из знатной французской семьи, да и жесткие меры были единственным способом спасти город от беззакония и анархии, которые терзали его уже несколько долгих лет. А герцог де Шарантон сделал для города немало хорошего. Его солдаты патрулировали улицы денно и нощно, так что любая женщина, креолка или француженка, могла без опаски ходить по городу. Торговцы без страха открывали свои лавки, и порт снова ожил, как в былые времена. Товары, что гнили в портовых складах, были погружены на корабли и отправлены в Европу, склады освободились для новых товаров.

Но больше всего аборигенов порадовало то, что губернатор обложил чудовищными пошлинами товары янки. Много лет товары из западных поселений Нового Альбиона отправлялись по Огайо и Миссисипи для погрузки на большие трансатлантические корабли, а плоскодонки с командами подонков-кэнтоков просто заполонили прибрежные районы города, куда стало опасно забредать женщинам, мужчинам и даже животным. Сейчас кэнтоки поняли, что они потеряют большую часть прибыли за привилегию разгружаться в Новом Орлеане — а уж таможенники об этом позаботятся. Половина всех английских грузов — мехов, кож, сала, табака, индиго, льна, меди — отправлялась во Францию, в то время как французские и испанские суда покидали порт пустыми.

Шли дни, и, как толстый белый паук в золотой паутине, де Шарантон копил силы.

Лет двадцать назад[44] отец Антонио де Седелья был назначен комиссаром инквизиции и отправлен в Новый Орлеан учредить там трибунал Святейшей Инквизиции. Миссия его успеха не имела, поскольку губернатор Миро, слишком хорошо знакомый с крайностями Святого Дела в собственной стране, выслал Седелью, как только узнал о его миссии. Но отец Антонио к тому моменту уже успел создать все условия для деятельности инквизиции, даже предусмотрел сеть тайных ходов от монастыря капуцинов до Кабильдо и самого собора Людовика Святого.[45]

Подземная комната была большой и, несмотря на летнюю жару, на удивление холодной. В лампах горело ароматическое масло, наполняя подвал тяжелым запахом горящих роз, увешанные тяжелыми коврами стены придавали помещению вид шатра какого-нибудь восточного владыки. На обтянутых красным бархатом спинках резных позолоченных кресел по-прежнему виднелся испанский герб, вышитый золотом и шелком, а на сиденье одного из них лежала раскрашенная детская кукла. Рядом с креслом стоял изящный столик с графином и чашками из золота и хрусталя.

«Хуже всего, что он таскает с собой эту малышку даже сюда», — подумал секретарь де Шарантона. Шарль Корде не мог понять, что пугает его больше — дряхлый высокородный выродок или его миниатюрная златокудрая протеже.

Со времени своего прибытия в Новый Орлеан де Шарантон полюбил окружать себя юными девицами из знатных семей города. Маленькая Дельфина Маккарти была обожаемой дочерью знатной новоорлеанской семьи.[46] Смешанная шотландско-креольская кровь сулила семилетней крошке в будущем стать невероятной красавицей. Большинство детей боялись тайных подвалов под городом, но малышка Дельфина была ими просто очарована, и де Шарантон постепенно познакомил ее с еще более пугающими развлечениями.

— Я слышал, что погода в Новом Орлеане летом не слишком приятна, но, смею вас заверить, мне так не показалось. На самом деле она восхитительна. А что вы скажете, мадам? — спросил де Шарантон. Дельфина тоненько хихикнула, словно мышка пискнула в когтях кошки.

Женщина, к которой обращался герцог, отвернулась и глухо застонала. Ее звали Саните Деде, и до последнего времени она торговала леденцами перед Кабильдо и Арсеналом. Корде не знал, как де Шарантону удалось выведать, что она местная королева вуду, но шпионы де Шарантона были повсюду, и, как только губернатор получил эту информацию, он приказал схватить Саните.

Сначала он предложил ей денег в обмен на секреты ее ремесла. Она рассмеялась ему в лицо, уверенная в своей силе.

Это было ошибкой.

Теперь широкие красные полосы отмечали на золотистом теле Саните те места, где мышцы под кожей порвались. Дельфина потянулась к колесу у стола, но де Шарантон шлепнул ее по руке, улыбаясь, словно добрый дядюшка.

Поначалу герцог испытывал трудности с использованием наследства отца Антонио, поскольку во влажном воздухе Луизианы металлические механизмы заржавели. Но француз привез с собой людей, которые знали, как их отремонтировать, к тому же под рукой было много преступников и мятежников, на которых можно было их испытывать, покуда все крючки, кривошипы и шкивы не стали двигаться гладко, как в часах. Колесо было точно уравновешено и двигалось от легкого прикосновения. Даже дряхлый старик вроде него самого мог его вращать, как только испытуемого привязывали к раме, а уж для этого у него хватало солдат.

— Мадам Деде? — повторил де Шарантон. — Неужели погода вам не нравится?

Почти ласково он потянулся к колесу с четырьмя спицами и тихонько повернул его. Задвигались противовесы, и железная цепь прокрустова ложа передвинулась на звено.

Женщина, привязанная к станку, запрокинула голову и закричала. Мадемуазель Маккарти захлопала в ладоши и просияла.

— Итак, мадам, у вас так и не появилось желания поговорить? — вполне искренне вопросил де Шарантон. — Вы помните тему нашего прошлого разговора?

Королева вуду слабо застонала. Свет ламп мерцал в ее глазах и отражался от вспотевшей кожи, а на щеках пошли трещинки от соленых дорожек слез.

— Мсье Корде? Может, вы освежите ее память? — Де Шарантон повернулся к секретарю. Герцог знал, что секретарь презирает его развлечения, и именно поэтому настаивал, чтобы Корде присутствовал при этом маленьком расследовании.

Шарль Корде, которого в другой, давней жизни называли «Гамбитом» за безрассудную храбрость, замялся. Ему вовсе не хотелось находиться здесь — и в этой камере, и в самом городе. Но он не смел ослушаться своего теперешнего хозяина или помешать ужасному занятию де Шарантона.

— Вы хотели узнать тайны вуду, ваша милость, — послушно ответил Корде. Он вынул из рукава шелковый платок и отер лоб. В подвале под Кабильдо было холодно и сыро, но рубашка Корде из тонкого французского льна уже насквозь промокла.

Де Шарантон посмотрел на него горящим лихорадочным взглядом, и секретарь внутренне содрогнулся. Люди часто называли де Шарантона безумцем, но Корде знал, что это не так. Безумец не управляет своими страстями, а де Шарантон сдерживал их, как кучер осаживает бешеных лошадей. Корде пользовался покровительством Талейрана, и пока это было так, личный секретарь де Шарантона мог не бояться капризов герцога… по крайней мере, пока его преданность не подвергается сомнению. «Гамбит» Корде не был ни французом, ни креолом. Он родился в Акадии — Новой Шотландии. Его соотечественники — потомки тех поселенцев, которых выселили из французской Акадии, когда та попала под власть Англии, мечтали вернуть себе родину и обрести страну, в которой не были бы обездоленными изгнанниками.

Луизиана могла стать им домом, если бы удалось разорвать ее связи с заморской империей, так что много лет Корде был слугой двух господ — Черного жреца с его собственными имперскими амбициями и своих товарищей из подполья Свободной Акадии, поскольку надеялся, что однажды настанет день, когда его соплеменники восстанут и сбросят имперские цепи.

Но уроки Французской Революции были слишком кровавыми. Аборигены не хотели сбрасывать ярмо силой, опасаясь волны кошмарных казней, которые могут последовать в ответ. То, что Талейран послал Гамбита в Новый Орлеан вместе с де Шарантоном, стало просто подарком судьбы.

Привычки де Шарантона имели дурную славу в кругах, близких к Талейрану, и Корде понимал, что правление де Шарантона как раз может подтолкнуть Луизиану к открытому восстанию. Так что хотя он в пути сто раз мог прикончить де Шарантона и сам занять его место, Корде сдержался. Но теперь он боялся, что сыграл на руку Дьяволу. Де Шарантон что-то разыскивал, и, что бы это ни было, ему явно потребовалась магия вуду. Может, сила де Шарантона и вправду была очень велика, раз он до сих пор не умер от чар докторов магии и королев вуду, чьих богов он оскорбил.

— Прекрасно, Корде! Дельфина, не правда ли, слуги лучше не сыщешь? Видите, мадам Деде, мсье Корде, как и я, жаждет продолжения нашей беседы. Умоляю вас, удовлетворите мое любопытство. Вы владеете магией вуду. Ваш дом обыскали и нашли предметы культа. Церковь осуждает это. Я — нет… — здесь герцог наклонился к женщине так близко, что почти коснулся щекой ее щеки. Корде с трудом проглотил комок в горле и отвернулся, чтобы только не слышать вкрадчивого голоса де Шарантона, смеха Дельфины и стонов их жертвы.

Что он искал, этот ужасный человек, здесь, в Новом Орлеане? Что может быть настолько ценным для де Шарантона, что он не боится навлечь на себя вечную ненависть магов вуду?

Может ли что-то этого стоить? Может ли этого стоить свобода?

Женщина закричала снова, но на сей раз Корде понял, что это агония, и чуть не упал в обморок от облегчения. Он сходил к доктору магии сразу же после того, как Саните Деде арестовали, и приобрел травки, которые заставляли сердце бешено колотиться и потом останавливали его. Он добавлял отвар в воду, которой поил Саните, однако не мог дать ей большую дозу, чтобы она не умерла слишком быстро, иначе де Шарантон заподозрил бы его, а в последние месяцы Корде старался не делать ничего такого, что могло бы привлечь внимание герцога. То, что происходило в подземельях, заставило его снова броситься в объятия матери-Церкви, и Корде мог бы поклясться, что ничто иное в мире не заставило бы его так поступить.

— Ты трясешься как баба, Корде, — насмешливо произнес де Шарантон. — Какая жалость. Мне говорили, что африканцы повыносливее, а эта тварь продержалась всего неделю. Она так ничего мне и не сказала.

— Попробуйте еще одну, cher oncle,[47] — стала упрашивать Дельфина. — Возьмите мою служанку, мою Летти! Она сильная, и…

— А может, ей нечего было рассказывать, — безнадежно предположил Корде, чтобы заглушить этот жуткий шепелявящий голосок.

— Нет. Что-то было. Я знаю это. А вы изучали магию, мсье?

Корде с трудом сдержался, чтобы не вцепиться в образок святого, висевший у него на груди. Как и многие его сверстники, Корде ненавидел магию как науку коварную и непредсказуемую и считал ее разновидностью мошенничества.

— Нет, ваша милость. У меня и времени-то на это не было никогда.

— У тебя такой варварский акцент, Корде! Прежде чем мы расстанемся, я научу тебя говорить по-французски как настоящего парижанина, правда, Дельфина? Но сначала я возмещу пробелы в твоем образовании.

Де Шарантон отошел от мертвой женщины и, взяв со столика графин, наполнил стакан красным вином и протянул его секретарю. Корде покачал головой, не смея заговорить. Де Шарантон сделал большой глоток, прежде чем продолжить.

— Считается, что маг призывает адские или божественные силы, дабы обрести власть над материальным миром. Но считать так — значит не принимать во внимание тот факт, что наш собственный мир — Гермес Трисмегист называл его Мезокосмом — наполнен собственными силами. Разве в варварскую эпоху монархии король во время коронации не заключал союза с силами своей земли, так что судьбы короля и земли оказывались связаны воедино?

Короля Людовика казнили, когда Корде был совсем мал. То, что сама Франция не встала на защиту своего повелителя, явилось одним из тех факторов, что привели Корсиканское Чудовище к победе. Корде неохотно кивнул. Де Шарантон удовлетворенно хмыкнул и налил себе еще вина.

— Ладно. Это новая земля. Каким обрядом мы свяжем себя с ней? Какие силы призовем?

Дельфина, заскучавшая от их разговора, забралась на красное мягкое кресло и стала качать свою куколку, ругая ее голоском, до жути напоминавшим голос де Шарантона.

Корде непонимающе уставился на хозяина, прежде чем осознал, какого ответа тот ждет.

— Но я думал… только король… кто-то королевской крови…

Де Шарантон неприятно рассмеялся.

— Но ведь это новый век, милый мой Корде, и мы должны забыть о предрассудках и в девятнадцатом веке наконец объявить магию наукой! Король — точно такой же смертный, как и остальные, и отсюда следует, что любой человек может воззвать к духам земли и стать их вассалом и повелителем. Эти невежественные дикари научились общаться с неведомыми силами, и я выведаю их секреты и использую их для того, чтобы приблизиться к этим духам и подчинить их своей воле. Не сейчас, так потом. Скоро. У меня есть не один способ добыть нужные мне сведения. Не забывайте, что я человек изобретательный, мсье Корде.

— Никогда не забуду, ваша милость.

«А для какой цели вы используете все, что узнаете, милорд герцог?» — подумал Корде. Все, что он услышал, было страшным — если де Шарантон решил управлять Новым Орлеаном при помощи магии, то ни пушки, ни клинки не вернут городу свободы.

Луи долго не мог понять, где он и кто он. Он очнулся во тьме и ощутил легкую качку корабля, но не представлял, сколько часов или дней провалялся без сознания и сколько уже плывет. Наконец его разум окончательно прояснился, и он вспомнил, что произошло.

В памяти всплыло, как он шел по улице Балтимора, потом перед глазами возникла арка у входа в банк Нассмана. Он не был уверен, но вроде бы помнил даже дородного и улыбчивого хозяина банка, запах кофе…

«Меня опоили», — вспыхнула в сознании мысль. Опоили и похитили.

Этого оказалось достаточно, чтобы окончательно очнуться. Луи застонал, перекатился на спину и с болезненным усилием открыл глаза.

Для визита в банк он надел хорошую льняную рубашку и бархатные брюки, они и сейчас были на нем, но треуголка с плюмажем, шелковые чулки, красивые часы, башмаки с серебряными пуговицами и шелковый сюртук — все это исчезло. Попал ли он в лапы воров или похитителей — все едино, и Луи возблагодарил свою привычку к осторожности: он никогда не брал с собой бумаг, по которым можно было бы узнать, кто таков их владелец. По его вещам похитители никогда не узнают, где он живет.

Корабль снова качнуло, и Луи услышал громкое, словно выстрелы, хлопанье парусов. Каждое движение корабля вызывало у него позыв тошноты, хотя он был неплохим моряком.

По крайней мере темнота была не кромешной. В заполненной водой безопасной лампе плавала свеча. Безопасная лампа висела на крюке на бимсе, и тусклый водянистый свет позволял Луи хоть что-то видеть вокруг.

Он лежал на соломенном тюфяке в трюме, где обычно перевозили лошадей. Тут и до сих пор сильно пахло лошадьми, конский запах смешивался с «ароматами» дегтя и рассола. На соломе у изголовья тюфяка стояли оловянная тарелка и кружка, и Луи смутно припомнил, что кто-то был с ним рядом и кормил его. Его явно чем-то подпаивали, чтобы с ним было легче управиться… но давно ли он здесь? И что это за корабль?

«И кто на сей раз решил, что ему для чего-то пригодится Луи Капет?» — мрачно подумал пленник. На миг его охватил страх за Мириэль. Что они сделали с женой?

Он с усилием заставил себя выбросить из головы эти мысли. Сейчас он ничем не мог помочь Мириэль, а то, что ее нет рядом с ним в этой тюрьме, свидетельствовало о том, что заговорщики вряд ли выследили и ее.

Во рту у него пересохло, и первым побуждением было найти воду. Но когда он попытался встать на ноги, то обнаружил, что его похитители отнюдь не так беспечны, как он поначалу полагал: ему сковали ноги кандалами с короткой цепью. Все-таки Луи умудрился встать, опираясь о стену. Как только он поднялся на ноги, корабль резко качнуло, и он снова рухнул на солому. Сверху, сквозь доски палубы доносились крики моряков.

«Наверное, сейчас ночь, — подумал он. — Иначе сквозь щели проглядывало бы солнце. Ни одно судно не выйдет в плаванье ночью, разве что оно удирает от шторма, но я не слышу ни ветра, ни шума волн. Может, мы убегаем от чего-то еще?»

Пираты нередко наведывались на побережья обеих Америк, и во время своих скитаний Луи с Мириэль несколько раз чуть им не попались. Если сейчас он именно у пиратов и они от кого-то удирают — а такое бегство может растянуться на несколько часов и даже дней, в зависимости от попутного ветра, — тогда понятно, почему ему сегодня не дали обычной дозы дурманного зелья.

Это также означало, что его не везут через океан во Францию или Англию. Разве только сейчас их преследуют корабли как раз одного из этих флотов.

Жажда сделалась невыносимой, и думать о чем-то еще не осталось сил. Снова поднявшись на ноги, Луи медленно, словно улитка, потащился в кандалах вдоль стены своей импровизированной темницы. На палубе по-прежнему кто-то кричал, но скрип досок мешал расслышать отдельные слова.

Луи, спотыкаясь, брел в темноте на ощупь, едва видя окружающее в смутном свете лампы. Моряк, оставивший ее без присмотра, заслуживал порки, но Луи был несказанно рад рассеянности этого человека. Случайно он наткнулся рукой на лестницу, а за ней нащупал прикованную к стене бочку с солоноватой водой. Рядом с бочкой на колышке висел деревянный черпак. Луи зачерпнул воды и стал жадно пить, держась за лестницу. Вода была щедро сдобрена уксусом, чтобы как можно дольше не протухала, но он почти не замечал этого и пил, пока желудок не наполнился, а в голове не прояснилось. Теперь нужно освободиться от кандалов, чтобы в случае чего не пойти ко дну вместе с кораблем.

Возможно, похитители как раз и готовили ему эту участь, мрачно подумал Луи. Им не выгодно оставлять в живых свидетелей, если их план провалится. Эта мысль так подхлестнула его, что он лихорадочно стал шарить вокруг в поисках хоть какого-нибудь инструмента, чтобы освободиться от оков.

Один знакомый моряк как-то сказал ему, что, если не следить все время за состоянием корабля, он может развалиться прямо на ходу, и вся команда пойдет на дно. И Луи понял, что корабельный плотник — самое важное лицо в команде и что инструменты его должны быть всегда под рукой. Кандалы тоже наверняка легко снимутся при помощи подходящих инструментов.

Несколько минут поисков под аккомпанемент все усиливавшихся криков наверху увенчались успехом. Он нашел киянку и зубило и несколькими умелыми ударами выбил заклепки. Будь они железными, а не свинцовыми, ему не удалось бы достичь цели, но мягкий металл поддавался легко.

Страшный треск сотряс все судно, обшивка застонала от удара. Лампа сорвалась с крюка и разбилась. Стало темно, но теперь с палубы пробивались отблески огня.

«Пираты», — подумал Луи. Стало быть, его догадка подтверждалась. Наверное, сейчас судно берут на абордаж.

И что теперь делать? Экипаж корабля никак нельзя было назвать дружелюбным, но те, кто захватывал судно сейчас, могут оказаться еще более опасными врагами. Луи без ложной скромности сознавал, что является сейчас одним из самых важных людей в этом мире.

Не потому, что он мог совершить что-то экстраординарное, а потому, что он был тем, кем был — последним королем Франции — не миропомазанным, не коронованным, изгнанным из страны — но все же королем. И многие готовы были использовать его в собственных целях.

Другой давно бы отчаялся, но Луи, последний отпрыск истребленной королевской семьи, привык к постоянным опасностям и лишениям и стал бойцом. Он покрепче ухватил киянку и решительно зашагал вверх по лестнице.

На палубе взору его предстала картина, каких он не видел даже в ночных кошмарах. Судно, в трюме которого его держали узником, при помощи абордажных крючьев было прицеплено к борту другого корабля, а палуба его — залита кровью. Оба судна были так ярко освещены, что, несмотря на ночную тьму, можно было рассмотреть мельчайшие подробности происходящего. Отовсюду слышался звон клинков, но сражение уже затухало. Пахло кровью и порохом, голубоватое облако едкого порохового дыма до сих пор стояло над кораблем.

Какие-то люди, подняв повыше факелы, оглядывали сцену бойни. Чужое судно — быстроходный черный шлюп — из-за ярко горевших фонарей напоминало праздничную лодочку. На носу его золотыми буквами было выведено: «Гордость Баратарии», над кораблем развевались два флага: красно-золотой, напоминавший флаг Испании, и еще какой-то, никогда прежде Луи не виденный, — на красном фоне серебряный череп и под ним две скрещенные сабли.

Со странным чувством облегчения Луи подумал, что хуже ему уже не будет.

— Эй! Тут еще один! — крикнул кто-то по-французски.

Прежде чем Луи успел опомниться, его схватили сзади и вырвали киянку. Сопротивлялся он слабо, поскольку его снова стало тошнить и голова закружилась, так что с ним легко справились и проволокли по залитой кровью палубе к человеку, который явно был у пиратов главным. Он, словно король, восседал в кресле, принесенном снизу из капитанской каюты.

— Он выполз из трюма, капитан, тут мы его и сцапали.

Пират толкнул Луи вперед, тот упал на колени, а потом поднял голову.

Капитан был высок, шести футов и нескольких дюймов ростом. Черты лица выдавали в нем гасконца. Он был чисто выбрит, лицо его обрамляли длинные кудрявые черные волосы, а в правом ухе сверкала золотая серьга. Был он бос, как простой моряк, но в одежде из тонкого белого миткаля и куртке из светло-коричневой оленьей кожи. В левой руке предводитель сжимал тяжелую абордажную саблю, уперев ее острием в палубу.

— На моряка не похож, — заметил капитан. — Тебе что, плохо, дурья башка? Я не потерплю хворых на борту.

Луи помотал головой, удерживаясь от того, чтобы стереть со лба пот. Повсюду вокруг валялись трупы, их скидывали за борт. Он попытался не обращать на это внимания.

— А ну-ка, поглядим, — капитан нагнулся и, схватив Луи за руку, критически осмотрел ее. — Да, точно, ты не моряк, — заключил он. — Ладно, я с тобой потом разберусь, а пока не болтайся под ногами. Мне нужно поговорить с вашим славным капитаном, а до тебя черед еще дойдет. Будь осторожен с ним, Роби, а то ты обычно не очень бережно обращаешься со своими игрушками.

Моряк, которого вожак назвал Роби, коротко хохотнул и рывком поднял Луи на ноги. Парень был на несколько лет моложе Луи, совсем мальчишка. У него были блекло-голубые глаза, светлые волосы заплетены в косички, свисавшие почти до пояса. В ухе посверкивал бриллиант величиной с вишневую косточку.

— Что, нравится? — насмешливо спросил Роби.

— Я никому ничего плохого не сделал, — попытался объяснить Луи.

— А плевать, — усмехнулся Роби. — Жану никакого дела нет, что ты там сделал или не сделал. Он просто скормит тебя рыбам еще до рассвета. Пошли.

Роби повел Луи на нос и усадил его на ящик. Юный пират носил шелковую сумку с пистолетом, из-за нее торчал кинжал, но Луи повиновался отнюдь не из страха перед оружием — он был просто слишком слаб.

— Послушайте, вы не могли бы ответить на один вопрос? — смиренно спросил он.

— Валяй, — проворчал Роби.

— Как называется этот корабль?

— Этот? Ну, ты, я вижу, наврешь Жану с три короба. Это «Торговая удача» из Балтимора. А мы, — он низко поклонился и снял изысканным жестом воображаемую шляпу, — мы — «Гордость Баратарии», каперы на службе Испании.

— Но вы не испанцы — по крайней мере ваш капитан, — заметил Луи. Кожа Роби, видневшаяся в вырезе рубашки, была даже светлее, чем у Луи. Парень был похож на голландца.

— Да не все ли равно, откуда мы родом, если Испания дает нам каперское свидетельство, а Англия оказывает нам честь быть нашим врагом? А если мы захватим корабль с золотом из Корчадо, то кто будет про это знать? Ну-ка посиди тихо, мне нужно понаблюдать.

С места, где он сидел, Луи видел, что происходит с командой «Удачи». Он заставил себя смотреть на все это с бесстрастным лицом. Сражение закончилось, пираты занимались грабежом, перетаскивая ящики, бочки и тюки из трюма захваченного корабля на свое судно. Матросы смывали с палубы кровь, выплескивая туда бочками воду и выбрасывая за борт трупы. Луи слышал, как рассекали воду плавники акул.

Сдавшихся моряков согнали вместе. Всех уцелевших по очереди подводили к капитану, сидевшему на троне, и отправляли либо к акулам, либо к пленникам на корме. Луи вздрагивал от воплей людей, терзаемых акулами. Впрочем, он знал, что в любом случае выброшенный за борт человек долго не протянет, поскольку большинство моряков плавать не умели.

«Но я-то умею, — подумал Луи. — Если бы мы были не слишком далеко от берега, я бы прыгнул за борт и испытал судьбу». Судя по словам Роби, они где-то поблизости от берегов Америки. Шанс у него все еще оставался.

Пираты перебили большинство офицеров и расхаживали по палубе в их мундирах и шляпах, но капитан «Удачи» был еще жив. Его подтащили к главарю, несмотря на сопротивление, и силой поставили на колени.

— Теперь будет весело, — сказал Роби. — Никакого стоящего груза, в сейфе ни монеты. Ребята недовольны, и Жан сейчас устроит им представление.

— Итак, мсье капитан…

Луи ясно слышал его слова — главарь нарочно возвысил голос, чтобы все на палубе могли его слышать.

— Жан Лафитт! Ты, кровавый ублюдок… — с яростью произнес капитан «Удачи».

Жестоким ударом капитан Лафитт заставил пленника замолчать.

— Нет, дорогой мой капитан. Жан Лафитт — патриот, который воюет за Францию. Спросите любого. Но, дорогой мой Albionnaise,[48] как же мне называть тебя, англичанина, который удирает под испанским флагом во французские воды? Иначе как приблудной собакой такую гадину не назовешь.

— Я… я… — начал заикаться похититель Луи, потом замолчал, осознав в конце концов нависшую над ним угрозу.

— Почему я должен оставлять тебя в живых, а?

— Я служу де Шарантону! — выкрикнул капитан. — И если с моей головы упадет хотя бы волосок, губернатор Луизианы сотрет вас с лица земли!

Лафитт нарочито зевнул.

— Как будто бы власти Нового Орлеана не пытались сделать этого раньше. Дорогой капитан Франклин, вам придется предложить за свою шкуру выкуп повесомее. Расскажите-ка мне, кто там у вас в трюме.

Луи напрягся, и Роби жестко стиснул его плечо. Но Франклин медлил.

— Я расскажу! — воскликнул один из матросов, из тех, чья участь еще не была решена. — Это король. Он похитил истинного короля Франции и везет его губернатору. Вон он стоит! — крикнул матрос, показывая на Луи.

Франклин попытался заставить матроса замолчать, но его сбили с ног.

— Тот придурок? — показал Лафитт на Луи. — Иди-ка сюда, дорогой, и открой мне свою тайну.

— И не глупи, — прошипел ему прямо в ухо Роби.

Луи снова стоял перед Жаном Лафиттом, которого, он знал, называли Ужасом Залива. Путешествие, которое они совершили вместе с Мириэль три недели назад, отправившись на север от Хай-Бразил, в немалой степени осложнилось из-за опасений стать жертвами пиратов, поскольку, хоть Роби и разливался соловьем о королевских лицензиях, всем было известно, что Лафитт соблюдает лишь свои собственные законы и берет то, что желает.

— Так ты король, маленький мой французик? — спросил Лафитт.

— Во Франции нет короля, — холодно ответил Луи. — Робеспьер со своей шайкой позаботился об этом много лет назад.

— Однако есть те, кто был бы рад увидеть на троне Луи Семнадцатого, — задумчиво произнес Лафитт. — Это те, кто говорит, что дофин вроде бы остался в живых и был укрыт сторонниками короля. Он был бы как раз твоих лет, мой храбрец… А ты похож на покойного короля, каким его изображали на монетах… Несомненно, тебе из-за этого немало пришлось пережить. Что до меня, так мне очень хотелось бы узнать, что это за пленник такой, что губернатор Луизианы отправил за ним целый корабль?

— Ничем не могу вам помочь, — спокойно ответил Луи. — Я никогда не встречался с губернатором Луизианы. К тому же его потребностей ни один мужчина удовлетворить не может.

Лафитт, запрокинув голову, расхохотался.

— Моська лает на слона? Ты отважен, как настоящий король, этого у тебя не отнимешь. Бросьте его на корм акулам.

На какое-то ужасное мгновение Луи подумал, что это относится к нему, но потом увидел, как пираты, державшие Франклина, двинулись вперед, волоча того к борту.

— Нет, нет, умоляю вас! Я все расскажу! — завопил капитан.

Лафитт поднял руку, и пираты отпустили пленника.

— Тогда говори, — искренне подбодрил главарь.

— Я… я… де Шарантон — колдун! Он запретил мне это говорить, он уничтожит меня, если я расскажу! — бормотал Франклин. Луи даже стало его жаль. Франклин явно не рассчитывал встретиться с дилеммой, которая сейчас встала перед ним.

— Не бойся ни Бога, ни черта, и всегда передергивай, — Лафитт снова поднял руку, и Франклин не выдержал.

— Нет! Ради всего святого, сэр! Я могу озолотить вас!

Лафитт с улыбкой покачал головой.

— Я много лет торговал с Францией… — Слова хлынули из Франклина неудержимым потоком. — В начале этого года мне было приказано прибыть в определенный час в определенное место и схватить этого человека, — он кивнул в сторону Луи. — Я был должен как можно скорее доставить его в Новый Орлеан так, чтобы не видела ни единая живая душа, и ночью переправить его в Кабильдо. Де Шарантон заплатит за него тысячу наполеондоров потому, что он — дофин Луи Капет…

Как только он произнес это имя, случилось страшное. Лицо капитана распухло и почернело, словно несчастного душили гарротой. Чернота расползлась по всему его телу, как чернила в стакане воды, и через несколько секунд он упал мертвым на палубу.

Воцарилось полное молчание.

— Позвольте поправить вас, капитан Франклин, — ласково обратился к покойнику Лафитт. — Старик Луи умер, так что дофина теперь нет. Есть король. Мы должны выражаться точно, дорогой мой капитан. Это отличает нас от животных. За борт его, — махнул он рукой, и после секундного замешательства пираты подхватили мгновенно начавшее разлагаться тело и одним движением бросили за борт.

— Хочешь отправиться за ним? — с ленивой усмешкой спросил Лафитт у Луи.

— Сами знаете, что нет, — ответил тот, стараясь не думать о неестественной смерти капитана. Де Шарантон… где он слышал это имя прежде? — Но я повторяю — во Франции нет короля. И любой, кто хочет назвать себя наследником Бурбонов, должен иметь за душой кое-что повесомее обыкновенного сходства. Корсиканец вряд ли откажется от власти по первому требованию.

— Верно, — согласился Лафитт. — Мы-то думали, что в Луизиане он оставит нас в покое, но, как видишь, подослал губернатора, чтобы тот кнутом вбил в нас верность империи. Сдается мне, что де Шарантону следует кое-что узнать о методах человека, которому он не нравится, но как это сделать — надо подумать. Ты побудешь моим гостем, пока я не пойму, что этому самому губернатору от тебя надо?

— Как я могу отказаться от столь вежливого предложения? — иронически ответил Луи, с нарочитой вежливостью поклонившись. Предательская слабость растеклась по телу от такого неожиданного, почти невероятного избавления. Но в душе его терзали сомнения столь же сильные, как и у Лафитта. Он не мог представить себе, зачем понадобился имперскому губернатору все еще лояльной Бурбонам провинции.

И он не был уверен, что ему хочется это узнать.

Исцарапанная, обожженная солнцем, истощенная Мириэль наконец добралась до берега огромной реки, шире которой в жизни не видела.

Густой утренний туман, по которому она реку и нашла, все еще висел над водой, растекаясь по окрестным лугам и превращая весь мир в серую пустоту. Казалось, река исходит паром. Она простиралась перед девушкой — гладкая и блестящая как озеро, но рябь посредине стремнины предупреждала, что переправляться не стоит. Мириэль упала на колени на илистом берегу рядом с грудой водорослей и стала черпать воду ладонями. Ей удалось утолить хотя бы жажду, хотя голод продолжал ее терзать.

Дичи вокруг водилось в изобилии, но Мириэль не умела охотиться. Она вообще не умела жить в лесу. Ей просто очень повезло, что она сумела забраться так далеко на запад.

«Наверное, теперь удача оставила меня», — обреченно подумала девушка. Она не отчаивалась — монахини еще в детстве внушили ей, что отчаяние — самый тяжкий из грехов, но сейчас совсем была сбита с толку и не считала это своей виной. Поначалу она не понимала, зачем ее ведут в эту глушь, но даже теперь, дойдя до конца пути — по крайней мере ей так казалось, — понимала не больше. Она шла по следу Грааля, но Грааля здесь не было.

Из кустов донесся шорох, и Мириэль взглянула в ту сторону — вдруг ей повезет и там окажется гнездо с птичьими яйцами.

Но из тумана появился человек, высокий, почти нагой, согласно обычаю здешних диких племен, с бронзовой от загара кожей. Волосы его были вымазаны глиной и торчали высоким гребнем, в который были воткнуты утиные перья.

Мириэль вскочила на ноги и попыталась было убежать, но запуталась в юбках, да к тому же она была голодна и у нее болели ноги. Дикарь схватил ее и повалил наземь.

Напрасно бедняжка старалась вырваться, перепуганная насмерть. Он что-то кричал ей на незнакомом языке, и наконец она закрыла глаза, приготовившись умереть.

Но оказывается, убивать ее дикарь не собирался. Он довольно осторожно поставил девушку на ноги и подтолкнул вперед, к берегу.

— Что ты от меня хочешь? — в полном отчаянии спросила Мириэль. — Кто ты?

Ответа не последовало, но, когда они прошли несколько ярдов — она впереди, он сзади, — Мириэль поняла, что он ведет ее к своей лодке. Раньше она уже видела такие длинные, узкие лодки, сделанные из бересты и оленьей шкуры, — каноэ. Дикарь жестом велел ей сесть в лодку.

Мириэль огляделась по сторонам, надеясь, что сможет хоть чем-нибудь себе помочь. Ведь, оказавшись в лодке, она будет полностью во власти дикаря, и даже прыгнуть в воду будет нельзя — тяжелые юбки утянут ее на дно. Но еще больше, чем утонуть, она боялась того, что может сделать с ней дикарь. Однако ей оставалось только повиноваться, потому Мириэль села в лодку и как могла скромно закутала юбками ноги. Когда дикарь столкнул каноэ в воду и забрался в него сам, она замерла.

«Какая же я была дура! Неужели отец Мак-Донох оказался прав? Неужто гордыня привела меня к такому концу?»

Она стиснула зубы, дрожа от усталости и страха. Каноэ отчаянно закачалось, и Мириэль судорожно вцепилась в борта. Сердце ее бешено колотилось. Быстрыми умелыми движениями дикарь повел свое суденышко на стремнину, вода подхватила лодку и понесла быстрее, чем это мог бы сделать любой человек. Они плыли молча, окутанные туманом, одни посреди реки.

Через некоторое время сквозь туман раннего утра стали пробиваться солнечные лучи, и Мириэль разглядела местность по обе стороны реки. Девственную голубизну неба кое-где нарушал дымок костра, на берега выходили к водопою животные и без страха смотрели на путников. Эта земля еще не знала человека.

Путешествие было бы даже приятным, если бы Мириэль могла отделаться от своих страхов, но угроза неведомого затмила ей все красоты. Конечно же, ангел знал, что все это случится, когда отправлял ее в дикие края. Но какой цели послужит ее смерть?

«Я не такая! Я не святая, я не гожусь! Почему именно я?»

Внезапно до нее дошла вся абсурдность этого вопроса. «Почему я?» — разве не все так спрашивают, даже если не оказываются беспомощными пленниками дикарей Нового Света и их не везут по неведомой реке? Ответ всегда один — это не твоего ума дело.

Ее четки уцелели в последнем приключении, и Мириэль, перебирая бусины, принялась молиться, находя утешение в знакомых словах.

Солнце уже начало склоняться к западу, а река стала еще шире, когда они добрались до цели. Мириэль уже давно чуяла слабый запах дыма, и теперь, за поворотом реки, увидела, откуда он поднимается. На острове посреди реки стоял город.

Отец Мак-Донох рассказывал ей, что туземцы не строят каменных домов, но этот город был воздвигнут из камня и огромен, как города Старой Европы. Четыре круглые башни, похожие на шахматные ладьи, возвышались по углам частокола из обструганных бревен. Ворота были открыты, и внутри Мириэль увидела другие здания, с крытыми тростником крышами. В реку врезался короткий каменный причал, к которому и подвел лодку дикарь. Он не стал привязывать каноэ — причал предназначался лишь для того, чтобы легкие суденышки не сносило течением, а втащил лодку на песчаный берег и сделал Мириэль знак следовать за ним.

Мышцы девушки затекли от долгих часов неподвижности, шла она медленно, что раздражало туземца. Он схватил ее за руку и потащил за собой, что-то выкрикивая на странном языке и время от времени заглядывая ей в лицо, словно выискивал хоть какой-то признак понимания. Сумев наконец как следует рассмотреть своего похитителя, Мириэль осознала, что он отличается от всех туземцев, которых она прежде встречала.

У него были голубые глаза.[49]

Осознав, что его не понимают, туземец разочарованно пожал плечами и знаком велел пленнице идти первой. Мириэль, спотыкаясь, пошла вперед. Любопытство, охватившее ее, помогло преодолеть страх. В своих странствиях она слышала легенды о затерянных колониях — может, это как раз одна из них? Форпост христианства в языческой глуши? Вид столь добротного поселения убеждал ее в этом. Город был полон народу. На улицах играли дети, смеясь и крича, как все дети во всем мире. Мужчины и женщины, одетые по обычаю индейцев, занимались своими делами и почти не обращали внимания на незнакомку. У многих были голубые глаза, а цвет волос варьировался от светло-каштанового до почти белого. Это были высокие и красивые люди, и, будь они одеты по-европейски и повстречайся ей на улице Балтимора, она даже внимания бы на них не обратила.

Посреди поселения возвышалась высокая ступенчатая пирамида, ее серую каменную поверхность покрывали незнакомые письмена, а местами встречались вкрапления цветного камня. Широкие ступени вели к темному проходу в вышине, перекрытому аркой с изображением какого-то крылатого существа.

У подножия лестницы стояли двое воинов с копьями. На головах у них были конические шлемы, по краю украшенные зубами зверей. У каждого из стражников на обнаженной груди красной охрой был нарисован крест в круге. Туземец заговорил с ними. Прислушавшись к разговору, Мириэль вдруг поняла — точнее, ей показалось, что она почти понимает их. Она прекрасно говорила по-английски и по-французски, могла общаться и на испанском, и этот язык, хотя и иной, все же казался ей знакомым.

Разговор закончился, и человек, который привел ее сюда, повернулся и пошел прочь. Он остановился, чтобы в последний раз посмотреть на пленницу, словно хотел мысленно передать ей то, чего не мог сказать словами. Но все внимание Мириэль сконцентрировалось на пирамиде. Девушка вглядывалась в изображение на арке. Нет, это не птица, как показалось сначала.

Это была Чаша. Чаша из зеленого камня, окруженная языками пламени.

Забыв об опасности, Мириэль бросилась вверх по ступеням. Стражники этого не ожидали и не успели преградить ей дорогу.

Слишком высокие ступени были сделаны явно для красоты, а не для того, чтобы ими пользоваться. Мириэль, уже на подходе к темному отверстию, стала задыхаться и замедлила шаг. Оглянувшись, она увидела, что стражники остановились несколькими ступенями ниже, словно не могли идти дальше.

Запыхавшись и тяжело дыша, девушка добралась до последней ступени. Тут не было никого — только изображение Чаши, за которой она так долго шла, дразнило ее, словно манящий указатель.

Мириэль нерешительно шагнула под арку, презирая себя за опрометчивость, но не смея остановиться.

Интерьером пирамидальный храм мог бы сравниться с великими соборами Европы. Тусклый свет дымных свечей, установленных в резных каменных нишах, слабо озарял покрытые росписью стены. Мириэль прошла в середину обширного зала, словно повинуясь неслышному зову, и тут увидела Ее.

Чаша стояла на невысоком алтаре из черного камня, освещенная лучами солнца, проникавшими сквозь отверстие в крыше. Это была не та Чаша, которая являлась Мириэль в видениях, и все же сомневаться не приходилось. Неглубокий сосуд, вырезанный из цельного куска полупрозрачного изумруда, источал ауру древности. Основание Чаши само по себе было шедевром мастерства неизвестного средневекового ювелира — сокол из чистого золота развернутыми крыльями охватывал стенки Чаши, сияя рубиновыми глазами в темноте комнаты. За долгие годы тело птицы было отшлифовано прикосновениями тысяч рук так, что изначально острые концы золотых перьев теперь мягко и плавно изгибались.

Да, это именно то сокровище, за которым отправил ее ангел. Мириэль шагнула вперед, очарованная, не отваживаясь даже коснуться столь священного предмета. По мере того как она вглядывалась в Чашу, золотой сокол, казалось, сиял все ярче и наконец вспыхнул таким ослепительным светом, что сама Чаша стала не видна.

— Kessae! — послышался возглас.

Мириэль вздрогнула. Из темноты возник седовласый старик. На голове у него была высокая коническая шапка из выкрашенных в красный цвет перьев, представлявшая собой странное смешение европейского и индейского стилей. Мириэль с удивлением увидела на груди у незнакомца железный крест.

— Вы христианин? — изумленно спросила она и дрожащими руками протянула ему четки.

Глаза человека широко раскрылись от удивления.

— Dona de relia geon allinerr? — с подозрением спросил он.

Мириэль беспомощно покачала головой и снова протянула четки, надеясь, что священный символ скажет все за нее.

— Я так долго шла, — тихо проговорила она.

Внезапно послышались гневные крики и топот. Появился еще один человек, много моложе первого, но одетый так же, а за ним ворвался целый взвод воинов в боевой раскраске. Один из них вырвал у Мириэль четки, а молодой вождь набросил на Чашу вышитый покров и гневно закричал на старика.

По приказу командира стража потащила девушку в глубь пирамиды. Ее затолкали в маленькую комнатушку, одну из множества одинаковых келий с толстой медной решеткой вместо дверей. Мириэль вырывалась и кричала, но все было напрасно. Ее швырнули внутрь так, что она ударилась о дальнюю стену своей темницы. Правда, тут же вскочила и бросилась к решетке. Говорят, что медь мягкий и податливый металл, но решетка показалась девушке тверже железа.

— Пожалуйста! — кричала она, простирая руки.

Молодой вождь взглянул на нее, но, даже если и понял мольбу пленницы, ничем этого не показал. Через мгновение он повернулся и пошел прочь.

«Неужели это — моя судьба? Я так долго шла, чтобы стать пленницей странного племени? Что ждет меня впереди?»

— НЕ СТРАШИСЬ.

Среди ночи ее снова пробудил Голос. Мириэль посмотрела на ангела полными слез глазами. Она прошла весь этот путь, чтобы защитить Грааль, — и попала в плен к дикарям, а Грааль охраняют так, как ей самой никогда не удастся.

«Все было напрасно», — в отчаянии думала она.

— ЭТО НЕ ТАК, СЕСТРА, — мягко упрекнул ее ангел. Светящееся существо простерло крылья, и в их ослепительном свете Мириэль узрела видение.

Она увидела, как в речной город приходят европейцы. Город казался куда меньше прежнего — на месте каменных строений вырисовывались лишь холмы, но люди были похожи на теперешних. Белые пришли с миром, они принесли с собой одеяла и ружья для обмена на меха.

Затем Мириэль увидела, как люди речного народа умирают в своих каменных домах, покрытые гнойными язвами. Оспа. Она увидела улицы города, заваленные трупами, увидела, как немногочисленные выжившие в ужасе бегут в леса и в городе ничего не остается, кроме призраков. Даже мертвецы исчезают, и их кости растаскивают хищники, и никто уже не сможет сказать, кто здесь жил и когда.

— НИЧТО НЕ ВЕЧНО, СЕСТРА, — сказал ей ангел. — УМРУТ СВЯЩЕННИКИ, РАССЕЕТСЯ НАРОД. КТО ЖЕ ОХРАНИТ ТОГДА ГРААЛЬ? СЕЙЧАС ТЫ ДОЛЖНА ОТНЕСТИ ЕГО ТУДА, КУДА Я УКАЖУ.

— Но как? — устало спросила Мириэль. Ответа не последовало. Сияющее существо исчезло, и она осталась в своей келье одна — еще более одинокая, чем прежде, и не выполнив свою миссию.