Лазурное море - изумрудная луна (СИ)

IV

Иветта видела проскальзывающие тени прошлого, слышала эхо голосов тех, кто покинул мир, погрязший в черноте кровавой ночи, и ощущала на своей коже беспредельное огниво, восстающее буро-красной стеной пламени, сжигающим землю и иссушающим воду. Истощенная, обожженная и лишенная, она наблюдала, как кострище уносило жизни самых близких для нее людей, смотрела остекленевшим, пустым взором и внимала ужасающим крикам, что навсегда остались в ее памяти. С этими криками она просыпалась глубокими ночами, чувствуя невыносимую боль в горле от собственного рева, и давилась в черноте ночной слезами, что не высохли и по прошествии стольких лет. Пронзительные крики, смешанные со стенанием и мольбою преследовали ее по пятам, и со временем стали частью сущности, поселились в тени ее силуэта, мельтешили в бездонном изумруде морских глаз. Она вновь была маленькой и беззащитной девочкой, оставленной на съедение гиене судьбы, одинокой и презираемой. Иветта смотрела, как языки пламени вкушают плоть и облизывают длинные волосы женщин, поедая искусно-заплетенные толстые косы, смотрела завороженным и застывшим взором, как сдирают завихрения пламени с музыкальных инструментов резьбу с морскими существами и девами воздуха, воздымающими руки к лунному лику, украшающую древесное покрытие, как тают в алебастровом и агатовом пепле, поцелованном звездами, расписные покрывала, увешивающие шатры. Дорогой бархат с орнаментной традиционной вышивкой, обхватывали острия жара, очерняя в копоти золотые и красные нити свадебного наряда, обжигая бело-лунные жемчужины и пурпурная мантия, которой покрывали волосы невесты, тлела в пылающих перьях. Традиционные украшения в форме крохотных ромбов из бриллиантов, которыми унизывались волосы суженых, осыпались сверкающим дождем в белые пески, ладьевидные серебряные сосуды с соками алоэ и розовыми маслами раскалывались на части и плавились, стирая строгие черневые узоры, плетущиеся по бортам, сушеные бутоны гиацинта и розы, и специи увядали в углях. Кожаные налучья, усыпанные жадеитом и бесценные стрелы из черной древесины пожирал огонь, налобные украшения на конях сгорали, и молодые гнедые жеребцы вскидывали копыта, вставая на дыбы, пытаясь сбросить с себя горящие седла и обжигающие бока золотые стремена.

— Иветта, — истерзанно закричал мужчина, подхватывая опаленной рукой ее за поясницу, все еще кровоточащую от открытых ран, нанесенных когтями златого барса, накинувшегося на нее. Человек уложил ее худощавую фигуру себе на одно плечо, устремляясь в то же мгновение прочь в темноту песчаных каньонов, в надежде, что оманские всадники побоятся последовать за одним из беглых рабов, не рискнут жизнью, пробираясь сквозь смертельные скалы, меж которых обитали дикие леопарды и черные призраки, жаждущие утянуть с собой трепещущие от страха души в свои полуночные пристанища. Она узнала человека, пришедшего за ней, близкий друг отца, что сопровождал и помогал ее семье на протяжении всего пути с приграничных территорий Северных Земель. Именно он смог обеспечить их местами на последнем подземном поезде, после того как бело-серебряный вагон тронулся с места, вся подземная станция была подорвана, чтобы пограничники британской армии не смогли последовать за ними.

Девочка молчала, и лишь где-то на краю сознания понимала, что тепло на ее щеках были пролитыми по ушедшим родителям слезами. Она ничего не видела за густой дрейфующей в змеиных и кольцевидных образах дымкой, и рука ее бессознательно потянулась вперед, дрожащие ноги не слушались, когда девочка начала с силой отталкиваться от цепких удерживающих ее ладоней, вцепившихся в горящие от возбуждения чресла, разрывать ткань на плечах человека, пытающегося спасти жизнь единственному выжившему ребенку из их странствующего каравана. Она едва ощущала себя в собственном теле, в ушах звенело, и кровь вскипала в жилах, готовая просочиться через слезные протоки в уголках глаз.

— Отпусти меня! — шипела она сквозь стиснутые зубы, отбиваясь как раненая тигрица. Иветта билась в стальных тисках его мышц, кусалась, и оцарапывала шею, где колотились о загоревшую, сухую кожу голубые вены, желая разодрать суставы, вырвать трепыхающийся кадык на его горле. Но мужчина только ускорился, ловко и уверенно маневрируя между узкими скалистыми проходами, в которых халцедоновые острые наконечники природных кристаллов ловили в своих гранях каскадный свет рдяного полумесяца. Когда Иветта заорала от бессилия и злобы, гнева, восстающего в душе бесформенными и безобразными существами, которые завладевали рассудком и сердцем, очерняя первозданную чистоту, она чувствовала, что начинает задыхаться, а мышцы пробивала невыносимая ломка, ей казалось, что кости раздалбливают металлическими топорами. Но голос растворялся в безжизненной и гнетущей толще непроницаемого аспидного дыма. Тело оплетали черные змеи, чья шкура была огнем, съедали пламенем кожу, оставляя отвратительные рубцы.

Иветта пыталась вымолвить хоть слово, но лишь вопли срывались с ее обожженных и сухих кровоточащих губ, а горячность ветра терзала, воспаляла легкие. Пепел не давал продохнуть свежего ночного воздуха, прах застревал в горле, но когда она увидела перед глазами стаю черных пантер с золотыми налобниками, испещренными крупными изумрудными камнями, алмазные когти, сияющие звездным светом в ночной мгле, острые медово-медные узкие зрачки, вглядывающиеся в сумрак ночи, ужас заполнил чресла и кровь заледенела в жилах. Клыки их были окровавлены, и сгустки человеческой крови стекались на адамантовые пески, где все пылал огонь, восставая в несокрушимом бастионе. Белоснежные палатки, укрытые теплым мехом горностая и белой лисицы сгорали вместе с флагштоками из темной древесины, поддерживающей каркас их временных убежищ. Они оставались кочевниками в стране златых песков, и одним из важнейших и нерушимых правил тех, кто присоединился к блуждающему каравану, оставалось переселение все дальше на запад, к морским лазурным берегам, к краю континента, куда не могли добраться османские всадники за бежавшими из тисков вечной мерзлоты рабами. Чудовищные хищники, что растерзают плоть и обглодают кости, выстроились в единый ряд, поочередно склоняя голову и изгибаясь в спине, когда вороновый черный жеребец вышел на свет пылающего кострища, и облик всадника охватили красно-бурые искры. Его лицо было сокрыто под платиновой маской, такой же прекрасной, как чистый лунный свет, с изумительными цветочными гравировками по бокам из лунного камня, скрывающей красоту мужчины. У него были глаза солнечного камня, в темноте они были черными и бездонными, как бездна и хаос, но когда в них проскальзывал небольшой луч света, самый слабый, они горели, как янтарная медовая река, что протекает в небесах, освещая землю своим теплом на рассвете. Он был молод, и твердые черты еще не охватила жесткая щетина, но достаточно зрел для того, чтобы встать во главе карательного отряда из нескольких сотен безжалостных солдат, что без раздумья и сомнения лишат жизни людей ее рода, или как выражались дворяне — вида. Рабов с окраин Северных Земель, погибшей Империи, причисляли к изгнанникам, и долгом каждого родовитого османца было погубить чернь, посмевшую оскорбить священную землю их Родины, своим приходом, омрачить скверным дыханием. При рождении каждый ребенок приговаривался к отмечанию, и на коже затылка детей ставилось клеймо раба, а затем ртутными чернилами на обожженной ране вырисовали стаю черных воронов в окружении темного полумесяца. Татуировка, которую невозможно было свести без боли. Когда Иветта ступила на белоснежный поезд, родители успокаивали ее, что после того, как они смогут стереть проклятое знамя с плоти, их жизни ничего не будет угрожать, но это было лишь отчасти правдой. Иветта помнила как стеклянные иглы долгие, и бесконечные часы терзали кожу, а боль проходила по каждому нерву, когда опаленные острия касались окровавленных, раскрытых ран. И даже сейчас, прикасаясь к оставленным шрамам, она могла чувствовать эту боль, несравнимой ни с чем. Но даже если зачарованные чернила удавалось свести, заклятие оставалось, и люди оставались помеченными, именно так, карательные отряды могли отыскать месторасположение беглецов. Наказание за нарушение одного из самых главных запретов было смертью. И если главнокомандующий черных всадников не был слишком жесток, то смерть была быстрой, мгновенной. Смерть ее сородичей, что разделяли с ней пищу и кров, делили музыку нежных песен и народные танцы под мягкую игру флейты, а прядильщицы растолковывали секреты орнаментной вышивки по шелку, астрономы ведали и растолковывали знания, расположенные на ночном небе, породила в душе маленькой девочки, познавшей горечь потери, страшный гнев, что с каждым годом только расцветал. Цветок зла впускал корни в сердце, сводя с ума и взращивая лютость. Черные всадники носили маски, что припадали к лицам статных воинов, как вторая кожа, как иное звериное обличье, и когда острые шипы прорезали кожу солдат Османской Империи, оставляя точечные кружевные острия вдоль висков и под глазами, они расставались со всем человеческим, превращаясь в убийц, жаждущих отмщения и кровавой расплаты. Их маски из золота и чистого серебра, драгоценного опала и яшмы, рубина и нефрита создавали видения ястребов и львов, волков и лисов, облачались в шкуры и перья жестоких хищников, что рыскали в поисках добычи вдоль бескрайних пустынь, где не было ни капли воды или яркости оттенков. Везде лишь жар, разруха павших башен и уничтоженных древних городов, населенных разбойниками или призраками, и убийственные пески, что прятали обездвиженные и изнуренные от солнечного лика тела под вечным слоем бело-желтых барханов.

К всаднику подоспели другие солдаты, чьи головы покрывали шелковые мантии, сливающиеся с ночью, одеяния их были сотканы из теней, из плащаницы сумеречного кроя, и даже свет огня не касался великолепных облачений или длинных черных лезвий, висящих на их широких спинах. Даже узды и поводья жеребцов, на которых они восседали гордо и величественно, словно боги смерти, были из темного металла и черной кожи, и лишь слабые искры золота на подпругах могли предупредить об их приближении. Когда спаситель угнетенной и сломанной девочки, наконец, опустил ее на замерзшую землю, покрытую тонким слоем голубовато-серибристой измороси от стужи, вплетающейся в воздух от белых скал и шепотов, что воспевали мистические баллады полной луне, что молвили древние существа, он прикрыл ее своим телом, защищая от крылатых механических птиц, рассекающих вдоль неба, что искали последних уцелевших. У них были лица, и у них не было лиц, они были тенями и туманами, и страхом, и гневом, и белой яростью, что обитали на самом дне человеческой души. Каждый вздох был бесконечностью, и каждый взгляд наполнен тысячелетней мудростью. Иветта устало заскользила спиной вниз по каменной преграде, чувствуя, как от прикосновения, резкая боль от жгучих ожогов одолевает болью все существо. Мужчина укутал ее торопливыми и небрежными движениями в темный и теплый плащ, от которого все еще исходил запах мяты и олеандра вперемешку с золой и засохшей кровью. Дыхание его было неровным, отрывистым, с режущей горло хрипотцой, ни то от быстрого бега, ни то от непереносимого холода, таящегося между узких проходов остроконечных вершин халцедоновых каньонов. Иветта посмотрела на выступающие камни, чьи резные края переливались сапфиром и кианитом, и в белесых паутинных шрамах, проползающих вдоль крутых склонов, она могла разглядеть застывших мотыльков и бабочек, что сменяли окрасы крыльев, что доносили до нее свой глас. И вглядываясь в ажурное свечение, серебристых фантомов, девочка начинала засыпать, поддаваясь ласковости толкования.

— Иветта, — вздернув ее за подбородок, рявкнул человек, — не смей засыпать. Это место кишит духами, если уснешь, они поглотят твое сердце, — мужчина настойчиво тряс ее за плечи, но задышать она смогла, лишь когда голова больно ударилась о камни, и боль протрезвила затупившиеся чувства. И голоса, что утопали в молчании под раскинувшимся звездным небом, застилаемым кривыми сгустками дыма, и замкнутая чернота, подступающая к глазам, растворились, и она вновь могла расслышать слабый зов, доносящийся издалека каньонов, глубоко в подземных тоннелях, где искрилась изумрудная вода, протекающая бурными и хладными потоками.

— Продержись до утра, и мы сможем выйти отсюда, — запыхавшись, шептал мужчина, отрезая ее обожженные волосы кинжалом и перевернув лезвие, протянул рукоять из слоновой кости девочке. — Выживи ради родителей, что уберегли тебя ценой собственных жизней. Ты не имеешь права исчезать после того, как они столько пережили. Их жертва не падет напрасно, — он заскрежетал зубами, и косточки на его кулаках побелели до такой степени, что Иветта скривила брови, гадая, раздерут ли рвущиеся наружу кости кожу загорелую кожу.

Иветта несмело захватила рукоять клинка, оружие было невероятно тяжелым, холодным настолько, что она представляла, что переплетает пальцы на голом льду. Она мгновенно опустила охотничий нож себе на колени, всматриваясь в жемчужные отсветы, путешествующие вдоль острия, отбрасываемые скалами. Она все еще могла слышать завывания ветра, и разрывы вздымающихся костров, но внезапно все замерло. И Иветта вопросительно посмотрела на мужчину, затаившего дыхания, горячая капля пота по подбородку, падая на ее сжавшиеся вокруг клинка руки. Человек неотрывно смотрел вперед, и в глазах его поселился ужас, который одолевает смертного перед встречей лицом к лицу с погибелью.

— Иветта, — тихо говорил мужчина, и девочка пыталась вспомнить его имя, но как бы она не старалась, мысли ее были чисты, затеряны, даже слова, которые он произносил, представлялись разуму иным наречием. — Слушай меня очень внимательно, — и ритм барабанов, и мягкий колокольный звон вместе со стройным хоровым пением возвысились к самим небесам, и каждое слово, что вплеталось в мистической песне, пронзало сердце тысячью иглами. Пение взывало к охотнику, над которым небо сгущало тучи бури и власть дождейЖар огня, поднимающийся до самых вершин неба, угас, тепло поглотило существо, что и есть само пламя.

— Спускайся вниз по тропе, — бормотал он, кладя дрожащий подбородок на макушку, и стискивая сильными руками плечи, обнимая в последний раз, словно прощаясь навсегда вместе со всем тем, что любил. И Иветта думала, что нет ничего сильнее этих рук, объятий, что сокроют от любой напасти. — Уходи настолько глубоко под землю, насколько это только возможно и ступай вдоль реки. Течение выведет тебя наружу — его оцепеневший взгляд приковал девочку к земле, но с усилием воли она смогла кивнуть, не чувствуя под ногами каменной твердыни, воздух стал спертым и зловонным. И даже сияние камней затухло, как затихает пламя свечи, унося с собой последний вздох жизни.

— Но что бы ты ни услышала, не оглядывайся, даже если услышишь голоса тех, кого любила, — челюсти его сжались, и она услышала, как захрустели суставы на фалангах пальцев и раздуваются мышцы на предплечьях.

— Что это? — спросила Иветта бесстрастным голосом, в котором сквозило человеческое любопытство, но гигантские ладони лишь подтолкнули ее к узкому проходу вдоль скал, не менее опасный путь, который может оборвать жизнь. Одно неверное движение, и каменные шипы осыплется, расколов тело на кусочки. — Почему ты говоришь такое? — еле слышно вымолвила она, и ночь оглушил бессловесный страшный рев, принесший с собой ужас тысячелетних кошмаров, и зной лавинных котлов, горящей земли и воздуха. Кровь ее стала родником, что просачивался сквозь белые камни, пропитывая белизну соками страха. Она ссутулилась и сжалась в себя, охватив руками плечи, и пыталась сохранить спокойствие, но дрожь пробивалась сквозь кости, что кусал и охватывал в рдяных цепях полымя, и каждый раз, когда она закрывала глаза, то видела перед собой чудовище из красного огня. Глаза у него были белые, как снег, осыпавшийся белым настилом на зимний мир, дыхание его опаляло лунный диск, обводя златом в огненное кольцо. Огромный и всесильный, как жгучесть солнца, у него были клыки вепря, и ядовитая слюна стекалась с раскрытой пасти, сжигая в кислоте гранит, и скрученные в переплетения рога красные, как блеск аметиста. Она видела этого зверя, она представляла его перед взором, когда пыталась моргнуть, чтобы защитить глаза от пожарища, что исходило с открытого пустыря.

— Всадники надели линзы…, - коротко сказал мужчина, и черты лица его исказились в безмолвной неистовости, зубы заскрежетали, когда он вновь подтолкнул Иветту к проходу. Ее ноги заскользили по рассыпчатому гравию, и сверху на голову посыпался песок и мелкие камни, и, не сумев удержать равновесие, она больно свалилась на колени, располосовав кожу в кровь и прикрывая голову.

— Нет, девочка, — воскликнул он, затягивая петли на изодранном и потрепанном от грязи и крови капюшоне, пытаясь укрыть лицо от подступающего ветра, затягивающего в смертельный водоворот, проникая между тесными проходами, где струились в завихрениях роскошные перья огня. — Не привыкай головы, — и на эти слова она пораженно воззрилась на него испуганным взором, чувствуя, как слезятся глаза от красного свечения, поднимающегося за спиной мужчины. — Если ты умрешь от удара о камни, это будет легкая и безболезненная смерть, — голос его натянулся, и он выдохнул, и Иветта могла ощутить, как сильно дрожат его колени, как пробирает судорога стальные плечи.

— Помни, не останавливайся, что бы ни случилось, Иветта, — говорил он назидательным и пугающим голосом. — Ты обязана выжить, — задыхаясь, шептал мужчина, хотя к горлу подступил каменный ком, который невыносимо было проглотить, потому что он знал, какое губительное будущее ожидало его, с чем встреться перед смертью его глаза.

Иветта пропустила воздух сквозь зубы, приказывая самой себе и мыслям успокоиться, но не могла. Все тело сковало от напряжения, когда она жалостливо пробормотала:

— Я не хочу оставаться одна, — глаза ее закрылись, когда девочка поднесла окоченевшие пальцы к мокрым ресницам, с которых теперь градам лились горячие слезы. — Я не вынесу этого одиночества, позволь мне уйти вместе со всеми.

— Я знаю, — продолжал шептать он, делая шаг в сторону разрывающихся между собой, танцующих искр и всполохов багрянца, — что ты достойна иного будущего. На твоих плечах возлежит другое бремя. Он говорил с таинственной нежностью, и глаза, что отливали фиалкой и сиренью, мистически блестели, словно звезды, он смотрел на нее с несвойственной добротой и решимостью. Мужчина расправил плечи, опустил руки по бокам, и пальцы его разжались на клинке, воткнувшимся в землю. Острие рассекло его ладонь, и рдяные капли, опадавшие на песок, обжигал горячий воздух, и они превращались в серо-алый дым.

Он что-то произнес, но новая волна дикого зова существа, от топота которого трещали камни, гремело небо раскатами грома и заливались в ржании черные кони, и всадники разъезжались к дальним горизонтам, чтобы издали рассмотреть силу стихии, что поглотит скалистое ущелье, закроет палящим потоком. Полная луна взирала на смертников со своей небесной белоснежной обители. Иветта подняла заплаканное лицо к жемчужине небосвода, что сменяла бледно-серебристые локоны с оттенками индиговой россы на аметистовые пряди, что поглощали последние лучи, искрящиеся в разрыве черных облаков с сиянием чистейшей белизны. И сходили туманные лозы в образе рогатых змей, что соединяясь, восставали в вепря. В темном небе пролетали механические птицы, металл их крыльев бросал отсветы золота и янтаря, но приблизившись к границе исчезающих гор под натиском огня и мглы, они сгорели в воздухе, взорвавшись от жгучести огня. Первое дыхание чудовища облекло песок саваном из костей и крови, и стонов, и слез, и в россыпи стекла под могучими копытами раздался последний рык снизошедшего зверя.

Иветта бежала изо всех сил, не останавливаясь, когда пламя в страстности и вожделении облизывало стопы и касалось языком щеки, оставляя вожделенные поцелуи на ее медовых волосах, притрагивалось к полным губам, но когда она достигла одного из подземных тоннелей, то сокрушительная действительность обрушилась на нее со всей своей силой. Некуда бежать, именно так думала девочка, глядя в пустоту, где в черноте проглядывались острые камни и быстрое течение бурной реки. Нет и шанса, что спрыгнув с такой высоты, она не разобьется о камни, а даже если и выживет, смерть будет мучительна и медленна.

Смех, доносящийся сквозь скалистые прозрачно-бледные стены, замораживал сердце, и на мертвенно-белое лицо ее падали листья пламени и черный снег, окружающими в штормовом водовороте, и огни углей обжигали волосы. На языке она чувствовала вкус металла и паленой плоти, сгоревшей древесины. Иветта старалась дышать, но воздух был столь горячим, что обжигал ноздри и горло, и губы алели от заскорблой крови, и каждый вздох становился болезненнее предыдущего. Она слышала голоса из иных миров, лица, мелькавшие в вихрях огнива, тени, отбрасываемые от бурого свечения. Когда же она повернулась лицом к призраку, которого призвали для принесения в жертву, то удивленно увидела перед собой смиренно сидящего черного волка, смотрящего на нее спокойными и внимательными красными глазами, как ягоды спелой брусники. Взгляд его приносил прохладу ее родного дома, что окутывали стелящиеся ковры из бриллиантового снега, где в золотом сиянии солнца купались снегири, и вороны взмахивали иссиня-черными крыльями, взлетали над раскинувшими лесами, и зеркально-кристалльные ветви трепетали от дуновения ветра, и рябью звенел иней на распустившихся бутонах подснежника. В долину продолжал истекать красный свет, что обрушивал холмы и обесцвечивал небеса, но глаза темного волка были краснее крови, такая, какая сочится из раны мертвого.

Иветта смотрела, как острые колосья огня прорезают халцедоновые стены, как камни под ее ногами становятся влажными от потока хрустальной воды, чьи капли стеклом орошают реки, в водах которой перекатываются крупные турмалиновые каменья. И капли, объединяясь в полноводный поток, звучали как музыка полных вином стеклянных бокалов. Громадное пламя ударило по земле, и лианы лавы оплетали агатовую ширь небес, преграждая свет серебристо-фиолетовой луны, отчего застонал весь мир. Девочка отступила, но не гонимая страхом, а зовом, что отдавался эхом от взгляда совершенного красного. Удавы пламени кидались покрывалом огненных осенних листьев на плечи, и кристальный град буравил землю, оставляя голые равнины и вздымая песочную пыль над златыми руинами древних городов, но стихийные бедствия не причинили ей вреда. Стужа и бриллиантовый снег овевали ее в защитном коконе, словно на нее накинули величественную багряницу червленого оттенка, осыпанную россыпью звездных камней, что сверкали ярче алмазов. Шрамы на щеках зажили, ожоги сошли, как сходит акварель, растворяясь в водном течении. И она изумленно взглянула на волка, что продолжал сидеть, выжидая медленного приближения красного чудовища, чья тень изгибалось, как еще одно бессмертное существо. Иветта испуганно дышала, но каждый вдох приносил облегчение, унося с собой печаль и горе, от которого подкашивались колени, словно не по собственной воле она стояла и решалась сделать шаг назад, чтобы прыгнуть в воду. Девочка вновь посмотрела вниз, прикрывая золотые кудри темным высоким капюшоном, и увидела в воде отражение зимнего ночного неба и расстилающееся северное сияние. Она шумно вдохнула, когда заметила, что вода в подземном водоеме поднимается и бурлит из-за несущихся под ее стопами бьющих изгибающихся ключей, холодных, как лед, и кончики пальцев тронул знакомый озноб. Отчаяние, пробуждающееся в сердце, объявшее со всех сторон, с низким и нежеланным рычанием покинуло тело. На губах ее была сладость меда, и мелодия воздуха гнала к все ближе к заостренному краю, и, двигаясь все ближе к обрыву, она ощущала кровь на коже ног. Волк поднял голову к показавшейся бледной луне и завыл, и вой его принес с собой снежные смерчи. Иветта покачнулась, сильнее запахиваясь в черную плащаницу, но воздух, бьющий в спину, подталкивал.

Иветта в нерешительности оглянулась на черного зверя, и в это же мгновение он оскалился, показав белоснежные клыки, и зарычав ей в лицо, он послал к ней власть северных ветров. Волосы ее взметнулись вверх, рассыпаясь золотым огнем, и янтарною тенью, с губ ее сорвался неслышный вздох, и колени не выдержали. Иветта упала спиной вниз, и широко раскрыв глаза, она увидела высоко поднимающуюся луну, что вернула свою прежнюю белизну и чистоту, как снег, что той далекой ночью падал на ее лицо, тая на щеках, и стекаясь слезами по подбородку. Светло-серые облака огибали полный диск луны, сверкая отражением в тысячах осколках в ее изумрудных глазах. Она не закричала, не проронила ни звука, лишь заворожено вглядывалась в очертания сивой ладьи, и был застывший челн белоснежней тонких берез, колышущихся на ветру в степи ночного леса. Когда вода поймала в свои безмятежные объятия, закрыв под прозрачно-сапфировой толщей лицо, покрыв медно-песочные локоны, Иветта продолжала дышать и смотреть на луну, приобретающую цвета темного фианита и яхонта. И бутоны жасмина расцветали на поверхности воды, поднимались кремовые лепестки с чернильного дна, которого девушка не видела, но она ощущала аромат, столь явственным был чарующий запах, что от блаженства невольно пришлось прикрыть глаза. И засыпая, она думала, что жасмин это тот самый цветок, чье истинное благоухание раскрывается в ночи. Поцелуй мальвы и адониса коснулся ее губ, златая хна усыпала длинные ресницы. Этой ночью, Иветта не боялась сумеречного мрака, поглощающего в свои дебри, и душа ее растворилась в туманной тьме.

Когда же она открыла свои глаза, льющийся свет из витражных стекол ослеплял, таким ярким и чистым было теплое сияние солнечных лучей. Она несколько раз моргнула, и тяжело вздохнув, плотнее завернулась под шелковые белоснежные простыни, от которых исходил слабый аромат жасмина, который она так любила, и готова была вдыхать его вечность. Девушка прижимала к обнаженной груди руки, в блаженстве прикрывая густые угольные ресницы, думая о том, что прежде никогда так сладко не спала. Перины были настолько мягкими, что ей казалось, что ложе ее сродни кучевым облакам, но проходили минуты, долгие мгновения, и Иветта резко распахнув глаза, поднявшись на постели и подбирая под себя белоснежные простыни. Длинные черные локоны рассыпались по оголенной спине, и Иветта подняла руку, чтобы рассмотреть пальцы, и слабый выдох снизошел с алых уст. Кожа все еще была оттенка темной бронзы, горела под пламенем солнца, и жизнь продолжала течь по жилам красной кровью. Иветта обняла себя за дрожащие плечи, смотря застывшим взглядом на белые покрывала с золотою вышивкой небесных драконов и струящихся вдоль чешуйчатых тел расцветших лотосов. Она обернула вокруг себя одеяло, прижимая ткань к ключицам, и осторожно обвела взглядом комнату, затопленную в белизне и свете. Мираж, что так отличается от привидевшегося во снах зыбкого кошмара, что засасывал в горячий и жидкий металл. Она очутилась на кровати, на которой могли убраться пять взрослых и крепких мужчин, и шелковый красный балдахин свисал с искусных карнизов и золотых столбов, каждый из которых образовывал ангельские крылья, и грифоны сходили с высоких изогнутых ножек. Полированные мраморные белоснежные плиты отливали серебром, пестрые арабески выписывали на потолке узоры из алмазов, на трех золотых столах-консолях с крышками из богатого розового корунда стояли раскрытые малахитовые лари с мазями и сушеными травами. На центральном столе возвышалась огромная ваза глубокого рубинового цвета, и округлую чашу поддерживали сирени с обвивающими основание хвостами, и от прозрачной жидкости, доходящей до самых краев, исходил пар и сладковатый аромат. Рядом лежали сложенные стопкой чистые махровые полотенца и стеклянные острые инструменты в золотых пеналах с изумрудно-зелеными вставками, что использовали для врачевания и отсекания тканей, разрыва костных структур. Иветта кинула опасный и настороженный взор на высокие стеклянные двери, и немного сощурив глаза, чтобы лучше приглядеться, заметила блеск золотых иероглифов, тянущихся вдоль сапфировой рамы, и поспешно опустила босые ноги на нагретый пол — дверь была запечатана сильным заклятием снаружи. Кто бы ни был тот человек, что привел ее в белоснежные спальни, он явно не хотел, чтобы она покидала стены дворцовых комнат. Но только она перенесла вес тела на левую ногу, как рухнула лицом на каменное покрытие, больно ударившись подбородком, и шипя от досады и разочарования, девушка посмотрела на аккуратно перевязанные голени. Через белую тесьму выступила кровь, текущая из разорванных ран от натянувшейся кожи, ужаливших лодыжки, как змеиные резцы сочащиеся ядом. Хныча от боли и сдерживаемых слез, Иветта потянулась к ногам, чтобы затянуть перевязку, но кровавых разводов было так много, что они образовывали широкие и протяженные ручьи, и ее руки мгновенно омрачились в пурпурном оводе. Девушка оперлась на скользкие от крови ладони и попыталась встать, но не могла пошевелить ногами, мышцы словно окаменели. И глубоко вобрав грудью кислород, от приторности которого закружилась голова, она поползла в сторону огромных окон из прозрачного стекла, но замерла и не двинулась с места, когда услышала позади себя, как раздвигаются запертые двери. Воздух вбирал в себя древность произнесенных заклятий, и из призрачных златых полос солнца взмывали к бриллиантовым люстрам кремово-туманные драконы с белыми крыльями, в которых отражались сцены былых войн и праздных церемоний прославленных побед, что огибали выстроенные драгоценные шпалеры, по которым плелись лозы гортензии и лилий. В отраженных гранях нефритовых изогнутых рогов танцевали поднебесные девы, кружась под водопадом лепестков нарцисса и крокуса, образуя величественное ритуальное поклонение луне и звездам. Длинные же серебристо-зеленые когти, цепляющиеся за белоснежную одежду, призвавшего духов господина, были зеркалом прудов и озер, и небесным покровом васильковым, украшенных анфиладой облаков.

Тяжелый вздох и приближающиеся шаги заставили сердце гулко удариться оглушающим звоном в ушах, и Иветта мучительно выдавила из себя:

— Пожалуйста…. Не надо… Она низко опустила голову, приготовившись к истязанию, и увидела перед носом начищенные и лоснящиеся черные сапоги с золотой шнуровкой. Человек стоял, в грозном молчании возвышаясь над ней, словно вкушая свежесть страха, и Иветта могла физически ощутить, как его тень скрывает солнечную иллюзию, отделяющую спасительную свободу стеклянной преградой.

— Что за беспокойное и трудное дитя, — тихо вымолвил мужчина, опускаясь перед ней на колени, и Иветта пораженно распахнула глаза, удивившись красоте звуков, отдающихся эхом, отскакивающимся от стен, в показавшейся теперь невероятно маленькой комнате. Его длинные и изящные пальцы подняли ее лицо за подбородок, и она перестала дышать от красоты мужчины, стоявшего перед ней на коленях. Столь совершенными и идеальными были черты его лица, а в лазоревых глубинах чистых глаз, тонула ее вольная душа, ослабляя последние бастионы сопротивления, отдаваясь во власть неумолимых и бесконтрольных стихий, где есть простор для света и тепла, тьмы и холода. Какое-то время он следил за изменчивым выражением ее лица с каменной бесстрастностью, и чувства в его глазах переменялись, как изменяются облака, гонимые ветрами, как вода, разбивает вечный лед. Солнечный свет опадал осенней листвой на их плечи и длинные волосы, и Иветта могла ощущать на своих приоткрытых губах жжение его горячего дыхания.

Он перевел взгляд на распластанные и костлявые ноги девушки, и в глазах его поселились призраки ночной мглы, что окружают полнолунную звезду, что вселяют ужас, кружа в замерзших дубовых чащах, лики их бледнее березовой коры, мечи же рассекают лунный свет.

— Я не смог излечить все твои ранения, когда ты попала в одну из древних ловушек. Твое тело пронзили зубы золотых кобр, они как копья вонзаются в человеческую плоть, — и руки его двинулись к окровавленной тесьме, мягко проводя подушечками пальцев по мягкой ткани, сцепленной платиновыми брошами. Движение было настолько красивым и изящным, что мысли о боли покинули ее, оставляя лишь мимолетное воспоминание, и разум заполняла картина его запястий, ладоней, покрывающих кожу, внимательный взгляд из-под опущенных ресниц, за которыми она не могла разглядеть сапфировые зеркала.

— Попробуй опереться на локти, — в голосе человека не слышалось никакой властности, но она не волею подчинилась, чувствуя как скользит горячность солнечных линий по обнаженным груди и спине, и в то же мгновение его руки обхватили ее, легко поднимая и перенося обратно на мягкие покрывала. И Иветта сожмурила глаза, почувствовав, как жар отдается пульсацией в раскрытых ранах.

— Мне следовало дождаться твоего пробуждения, но я хотел приготовить для тебя чистую одежду, — и кивком головы он указал на темно-зеленый бархатный сверток, лежащей на низком стеклянном столе возле кровати, перевязанным серебряными нитями. И только тогда она поняла, что лежит перед ним полностью открытой и незащищенной, так берега не способны противостоять морским приливам. Губы ее раскрылись, и в воздухе затаилась немая просьба, но позже вновь сомкнулись, и Иветта молча, потупила взор, прикрываясь дрожащими руками от его смирного и тихого взора, скользящего по женскому телу. И он, смерив ее долгим и внимательным взглядом, словно оценивая, может ли довериться дикой и безмолвной девочке, накрыл ее плечи чистой простыней, и когда руки его взметнулись вверх, Иветта расслышала в воздухе звон золотых браслетов, от которого по позвоночнику прошел обжигающий холодок. Ткань покрыла кожу ласковым воздушным поцелуем, и тогда девушка подняла встревоженные глаза, пристально рассматривая на смуглой коже тяжелые амулеты. Украшения тонкими ободками змеиной волной проходили по обоим запястьям, и архаичные руны плелись по кайме, и на разрыве восставали два песчаных тигра, в озлобленном оскале, взирая друг на друга, растопыривая когтистые лапы. Такие обереги вручались в качестве награды лучшим охотникам на вепрей или заклинателям, усмиряющим непокойные души мертвых, что возрождались в качестве прислужников отпрысков ночи и населяли ужас на города, расположенные вдали от благодатного и сверкающего Сиона. Иветта лишь единожды видела такую реликвию на одном из странников, что забрел в одну из таверн, в которой она провела несколько месяцев спокойной жизни, надраивая котлы и отчищая грязные полы, сдирая кожу с рук от горячей воды и жестких тряпок. Но жизнь была лишена бесконечных погонь и нескончаемого страха перед всадниками Империи, которые могли оказаться в любом городе и селении, надвигаясь как темные тучи, вздымая вверх флагштоки с черными развивающимися флагами и блеском золотых масок на холодных, как лесные туманы, лицах. Когда ее добрый хозяин, приютивший девушку без лишних вопросов, увидел на мужчине похожий браслет, то поклонялся ему, как верховному жрецу, как если бы увидел перед собой сошедшего с одного из лотосовых престолов бога. В тот день из подвалов и подсобках выкатывали самые большие и старые бочонки с лучшими восточными винами. Хозяин даже раскрыл сундук с бесценной семейной реликвией, что прятал под кроватью — платиновую чашу, что передавалась ему из поколения в поколение, лишь бы нечаянный гость смог коснуться губами лучших посудных приборов, которые можно было отыскать во всем захудалом городишке, и остался в довольствии от званого угощения и накрытого монаршего стола. Никогда еще прежде Иветта не видела такого количества собравшихся людей и приготовленной еды в одном месте, даже она смогла в кухонной суматохе людской стащить ломоть сладкого макового каравая с густой и щедрой апельсиновой начинкой. И, спрятавшись в садах, пристыжено давилась слезами за совершенную кражу, но продолжала смаковать вкус сладкого хлеба, что таял во рту. А потом, подперев рукой подбородок, с замиранием сердца вслушивалась в рассказы о бравых подвигах человека с золотым браслетом, что в назначенный день сечи, низвергал темных отпрысков в глубины небытия своим размашистым, громадным клином, таящегося в металлических ножнах за спиной. Иветта смотрела, как тихое пламя камина отсвечивало в огранке крупного рубинового камня на рукояти меча, в котором была запечатлена золотая огненная птица, как в старинных преданиях, что рассказывали деревенские сказители у костров. И она представляла себе птиц с кристальными глазами, сияющих ярче звезд и перьями, что жгуче огня и угля, и обманчиво блеск пламенных крыльев можно принять за восход, что отпугивал злых духов, подстерегающих детей в ночи, чтобы забрать в свои подземные обиталища.

— Не беспокойся, я не прикасался к тебе. Только обрабатывал раны и залечил белоснежные рубцы, оставленные в качестве подарков от тех шрамов, что нанесли тебе ритуальные ножи, — произнес мужчина низким голосом, поднимаясь с кровати и направляясь к матовым пиалам и позолоченным кувшинам с высоким горлом, запах мирры окружал. На нем была темная туника без рукавов, расшитая золотыми и серебряными цветами адониса, подпоясанная широким кожаным ремнем со свисающими на пояснице ножнами, обтянутыми сафьяном. И когда он встал перед ней в полный рост, она смогла тщательней рассмотреть его великолепно сложенный силуэт. Открытые сильные руки охватывал табачно-медный дым, и мужчина, подняв над пиалой один из кувшинов, наполнил хрустальное дно горячим молоком, от которого повалил приятный пар, и Иветта пыталась успокоить неровное дыхание, сдержать всхлип, прорезающий пылающее горло. Голод мучил и истязал ее многие месяцы, когда она была в странствии. И любой глоток воды, самая грязная и мутная капля спасали от гибели. Она помнила, как спускалась в подземные колодцы, что находились в занесенных пустынями городах, охраняемые каменными армиями, чьи бессмертные воины даже в вечном сне своем вздымали щиты и возносили лунные копья. Она пробиралась сквозь могильные рубиновые комнаты с застывшими во времени менестрелями, что продолжали игру на лире, и чтецами, удерживающими в мраморных руках святые тексты; обходила яшмовые королевские залы с праздничными столами полными остекленевших яств и вина, увешанные узорчатыми полотнами, блуждала между роскошными спальнями, засыпанными золотыми монетами и жемчужными ожерельями, атласом и шелком. Из цельного черного оникса выстраивались глубокие бассейны, на высушенном дне которых были лишь разбитые черепки сосудов и расколотых мечей, золотых чашей, в которых искрилась хрустальная вода из высохших фонтанов. И много дней искала девушка проходы к рекам, скрывающимся глубоко под землей, потому что слышала эхо бьющихся о камни капли, и звук направлял все дальше, все глубже, к основам грандиозных дворцов. И духи показывали ей путь к источнику спасительной влаги, сопровождая и направляя на опасном пути, остерегая от проклятий, что стискивали души живых.

Когда мужчина повернулся к ней вновь, и стал приближаться, девушка вцепилась пальцами в покрывала, отодвигаясь как можно дальше к стене. Ее брови недоверчиво сдвинулись, когда человек поставил рядом с ней на кровати полный поднос с теплыми лепешками и финиками, свежим сыром и чашей молока, ларец с пряными специями.

— Я целитель, — внезапно сказал человек, и его тихий, соблазнительный голос проникал под кожу, пронизывал кости, останавливал текучий поток ее крови, и нечто чужеродное, темное впитывалось когтями в сердце, но она промолчала, лишь слегка склонила голову в сторону, изучая незнакомое лицо. При нем не было оружия, но если приходилось судить по длине двух изогнутых ножен, пускай и пустых, и охотничьих браслетах на запястьях, то он мог выдавать себя за кого угодно, но только не за врачевателя. Он больше походил на имперского солдата, но те никогда бы не смогли добиться той изысканности и утонченности в движениях. С детства, обучаемые убийству и военной стратегии, они никогда не смогут затянуть и перевязать пояс так, чтобы концы идеально смыкались друг с другом или заплести аккуратную тугую косу. Иветта осеклась, присматриваясь к длинным темно-каштановым волосам, и посмотрела человеку прямо в глаза, что ловили лучи солнца. И она часто заморгала, когда свет от отблеска золотой чаши пал на ее лицо. Длинные волосы могли носить только дворяне. Считалось смертным грехом отпускать волосы выходцам, чья кровь была нечиста, и тяжкое наказание ждало тех, кто нарушал запрет, распространяющийся на каждого, кто был рожден в землях Империи берилловых песков. Мучеников приговаривали к самым страшным и жестоким пыткам. С них живьем сдирали кожу, и если человек выдерживал, его приковывали в далекой пустыне к тяжелым металлическим цепям, оставляя под палящими лозами солнца, снимали татуированные защитные печати, чтобы темные призраки смогли вкусить свежей плоти, или отсылали к дальним морским рубежам, замуровывая в одной из священных гор в качестве кровавой жертвы. Станет ли человек в разуме рисковать своей жизнью ради ничтожного самовосхваления, а вот истинные дворяне гордостью не могли поступиться. Иветта вспыхнула от ярости, заметив на мизинце правой руки крупный золотой наперсток с сапфировым камнем, на поверхности которого был выгравирован имперский герб — ястреб, расправляющий огненные крылья. Ее спас от смерти аристократ. Челюсти сжались так, что зубы заскрежетали — одна мысль о том, что его руки прикасались к ней, заставляла внутренности сжаться, а приготовленная еда, за которую она могла скорее убить, нежели отказаться, теперь представлялась гнилью и падалью. Перед глазами раскидывалась земля, побагровевшая от крови, лужи становились реками, а те океанами, чьи волны больно ударяли по телу, обрызгивали черной пеной, и руки мертвецов кидались на нее щупальцами, стискивали одежду, цеплялись и больно тянули за волосы, забирая вместе с собой в беспросветную глубину. И луна озарялась кровавыми всполохами, заполонившими весь небосвод.

— Тебе нечего бояться. Обещаю, что рядом со мной ты в полной безопасности. Если бы я захотел причинить тебе боль, то давно бы сделал это, — и он позволил себе в очередной раз скользнуть взглядом по ее тощей фигуре, и бисеринки солнечной зари закрались в грани его притягательных морских глаз. Руки сомкнулись на блюде с хлебными лепешками, и чуть пододвинув его вперед, осторожно, будто боясь спугнуть ее словом или действием, Анаиэль благоразумно заметил:

— И еще тебе бы следовало поесть. Не знаю, сколько дней ты была в пути, но я ввел тебе несколько сильных препаратов, они помогут желудку переварить пищу, поэтому ты без боязни можешь подкрепить свои силы.

Девушка упрямо покачала головой, и лицо молодого человека недовольно скривилось.

— В иных обстоятельствах, я бы не стал отказывать тебе в желании умереть, но я слишком многое сделал для того, чтобы ты просто заново начала дышать, и не позволю своим потугам кануть в лету, — решительно произнес он, обжигая своим взглядом, в котором поселились сумерки, и она увидела, как за спиной его колышутся вьюги, мощными ударами сбивая эфиры, пытающиеся прорваться сквозь невидимую стену, что сдерживала натиск воздушных волн. Смерчи сталкивались, так разъяренные львы набрасываются на собратьев, и натиск одной голубой гребни подавлял уничтожающий обвал другой. Иветта съежилась, обняв себя за плечи, прижимая колени к груди, ощущая, как кончики волос затвердевают, покрываясь инеем, а вокруг запястий смыкаются ветряные змеи с гладкой и блестящей кожей, словно невидимым призывов он подчинял ее своей воли. Туника его стала черными туманами, а волосы дегтем, едким дымом и белой тенью ночи. Мирные глаза сменяли обличья, словно они разговаривали с ней. Но вмиг все растворилось, и Анаиэль силой подавил в себе ярость, и грянувшая суровость в глазах обратилась в мольбу, как если бы он осознал то, что пытался сотворить с дикими ветрами, что подчинялись любому его желанию.

Ладони Анаиэля стиснули спинку кровати, когда он тяжело смог выдохнуть, и крупицы льда раскрывались в цветочных орнаментах на потолке от его морозного дыхания.

— Прости меня, не хотел тебя пугать, — шептал он, и лицо его омрачила безмерная усталость, когда мужчина прикоснулся кончиками пальцев к переносице и лбу, стирая темное наваждение прочь. — Тебе есть, за что мне не доверять. Но я спас тебя, и хочу, чтобы ты поверила в мои добрые намерения, — он испустил глубокий вздох, сотканный из серебристой белизны мороза, собираясь с мыслями. — Этого требуют заветы земли, на которой ты была рождена — отдать должное благодетелю, что вернул из глубин вечной бездны жизнь твою, разве не так, Иветта? — и в глазах его сверкнуло пламя.

Иветта резко втянула в себя воздух, и спина девушки выпрямилась, как струна, когда человек произнес ее имя. Стена, к которой прижималась ее оголенная спина, стала ледяной. Молчание, окружившие их в янтарном воздухе было хрупким, как хрусталь. Темные курчавые волосы упали на изумрудные глаза, скрывая обескровленное лицо от его прямого лазоревого взора. Тот взгляд был дождем и свинцово-темным небом в грозовой день, мягким сонетом искрящихся капель, бьющих о стекло, когда темноту пронзали молнии медвяных опалов. Она приподняла голову, и в глазах вспыхнуло узнавание, и губы ее задрожали, когда воспоминания окутали батистовым шлейфом в коконе. Образы врезались в память, и невнятные очертания событий ушедшей ночи возвращались. Иветта вспомнила, как сама сказала ему в тиши ночной свое имя, как слезные глаза зеленых орхидей всматривались в непоколебимые и строгие черты, когда он поднимал ее сломленное и разбитое тело, вытаскивая из зараженной плоти зазубренные бледные рога змей, впившихся в нее острейшими и искривленными клыками. В горле ее что-то сжалось, и, подняв руки, она несильно стиснула его в ладонях, чтобы ослабить изнуряющую боль всхлипа, когда она увидела в тени сознания, как ласково расчесывал он ее влажные локоны своими ослабевшими пальцами, утешая в кошмарной мгле, и шептал стихи заклятия, возвращая к беспокойному, но глубокому сну. Сомнения и противоречия разрывали ее изнутри, когда она поняла, что должна кланяться челом перед его ногами, целовать подол платьев, и не сметь поднимать глаз, ибо голова ее должна всегда быть опущенной пред ним за спасение.

— Ты не сможешь ходить, если не разрешишь мне перевязать свои ноги, — почти беззвучно прошептал Анаиэль, поднося к ней руку, и легко отбрасывая темную прядь волос, что восставала рубежом перед чутким голубым взглядом. — Позволь помочь тебе.

С минуту Иветта не двигалась, но потом сдалась, к чему упрямство и строптивость, если она не сможет самостоятельно двигаться. Она старалась скрыть свою наготу от его прямого и открытого взгляда, но пока двигалась, хрупкое плечо выдвинулось вперед, очерчивая чеканные линии на ключицах и длинной шеи, превращая каждое движение в грацию танца. Нерасторопными и неуклюжими движениями рук, она сбросила меховые подушки. Простыни окровавились, но Иветта совсем не ощущала боли. Мужчина присел на карточки, когда она спустила вниз к изножью кровати свои стопы, а он положил их к себе на колени, вытягивая из тесьмы опаловые шпицы, удерживающие ткань, и со всей осторожностью и заботой сворачивал хлопковый материал в ладонях.

— Тебе лучше не смотреть, — предупредил он, и Иветта отвела взгляд в сторону, но не удержалась от манящего любопытства, когда мужчина достал из-за пазухи бриллиантовый флакон с затейливым рисунком на золоченой крышке. Комнату заполнил цветочный аромат фиалок и гладиолусов, и, наклонив тонкое горлышко сосуда, на кровоточащие раны полилась молочно-белая, тягучая жидкость, переливаясь радужными бликами сиреневого и янтарного, ошпарившая кожу, как кипяток. Иветта зажала ладонью рот, прикусив пальцы до крови, чтобы сдержать рвущийся наружу стон, когда от ран повалил к потолку шипящий дым. Глубокие и уродливые язвы затягивались, стирая багровые разводы с заживающих струпьев, и кремовый раствор полностью проник под кожу. Ноги дрожали, мышцы натянулись, терзаясь медленно уходящей болью, но на коже не было, ни шрамов, ни рубцов. Иветта с усилием вывела свои мысли из увиденного чуда, бессознательно притрагиваясь к идеальной ровной и чистой коже, как у ребенка, и она подняла голову на мужчину, легко поднимающегося с колен.

— Думаю, что сегодня тебе будет лучше полежать и набраться сил, ходить будет больно, а лекарство должно впитаться в кровь, чтобы полностью извлечь ядовитые примеси.

Иветта откашлялась, и с неожиданной для себя мягкостью робко сказала:

— Спасибо.

Анаиэль, заворачивающий стеклянные сосуды и перебирающий алмазные хирургические ножи замер, медленно повернувшись к девушке, что с восторженным трепетом взяла в руки чашу с молоком, восторженно и, не веря, вглядываясь в белоснежное отражение своего лица, и одними губами произнесла:

— Вы не очень похожи на целителя.

Она подняла на него невозмутимые глаза, и солнечные отблески скакали по черным локонам ее волос, как стая белоснежных лошадей.

— Ты тоже, девочка, не очень похожа на путешественницу, — сказал мужчина, расставляя склянки в белоснежный футляр. — На твоих предплечьях и спине были мелкие шрамы, ты принадлежишь к какой-то религиозной группе?

— Нет, — прочистив горло, коротко ответила она. — Это было наказание за воровство. Мне не отрезали руки, так как один человек заплатил хорошую сумму денег городскому чиновнику, но нанесли мне на тело семьдесят три ранения, в надежде, что шрамы загноятся, когда меня сошлют прочь.

— Как ты оказалась в Дарэссе? — спросил он, не глядя на нее, тогда, как она делала глубокий глоток сладкого молока, и, заметив в чаше янтарно-изумрудные полосы, поняла, что в напиток добавили мед и корицу.

— Что Вы сделаете со мной, если я не отвечу или скажу, что оказалась там по чистой случайности, — ее руки крепко сплелись вокруг чаши, и Иветта держалась за нее, чтобы не дать дрожи проникнуть в голос.

— Я не хозяин твоей жизни, если ты не отвечаешь на мой вопрос, на то твоя воля, — он скрестил руки на груди, облокачиваясь на столешницу, наблюдая, как несмело она отправляет небольшой ломтик лепешки в рот, давая возможность хлебу растаять во рту. На плечо Анаиэля взобрался один из туманных драконов, чья чешую блестела, как павшая звезда, цепляясь когтями за шелковую накидку, он перебирал бриллиантовыми лапами, сверкая сапфировыми глазами, и взмыв в воздух, растворяясь в солнечных лучах, растаяв, как лед. Белоснежные крылья хрустели на солнце, как ветви в огне, как журчанье ручьев в весенние дни, пока тот не разбился в стеклянных осколках. И с замиранием сердца Иветта следила, как опадают жемчужные чешуйки, сгорая в голубом огне, едва касаясь мраморных плит. Она услышала рядом с собой шипение, и индиговое дыхание выплывало клубами искрящегося пара, и глаза ее расширились, когда к ней по покрывалу карабкался змей, и на шкуре его вырисовывались созвездия, небесная плеяда звездных карт, диамантовые тропы и горящий млечный путь над северными облаками. Иветта вытянула руку вперед, дотрагиваясь подушечкой указательного пальца до прямых и изогнутых вдоль длинной шеи рогов, и почувствовала укол. На коже выступила капля крови, а застыв, она превратилась в аметистовую ледяную бусину, упавшую на покрывало, а скатившись вниз, звонко ударилась о плиты. Драконы, созданные из сферического воздуха и лунного света, были материальны, как настоящие, живые существа. Такого мастерства добивались немногие, и имя каждого властелина стихии вписывали в золотые скрижали, что хранились в древнейшей библиотеки Империи. Поговаривали, что опаловые купола были из цельного опала, и в глубокой ночи, на дне красного моря можно было разглядеть очертания далеко простирающихся павильонов из горного хрусталя, и дорогу в нефритовые залы знали немногие. Иветта редко встречала властелинов стихий, детей со столь редким врожденным даром отбирали у родителей, отдавая на воспитание ко двору, прививая еще с раннего детства самоотверженное служение во благо страны. Но в последние десятилетия не утихали распри на границе с враждующей Британской Империей, и многие воины заканчивали свои жизни на полях сражений. Тела их не омывали перед встречей с богами, не предавали огню, и разрубленные конечности поглощали медные пески, и лишь звук ветра, скользящей по стали брошенных клинков и утопающих под барханами воздушных кораблей, чьи алые полотнища парусов развивались в медовом злате солнца, сливался с эхом песчаных бурь. И музыка вихрей, облетающих черные разбитые сходни и орудийные палубы, была злее и ненавистнее рева голодных гиен, что беззвучно бороздили покинутые долины по усеянным лунными перлами дорогам. Бездонные и пустые глазницы звериных ящеров утопали в блестках ночи, бурунах предрассветных дымчатых покровах. В костях драконов возлежали тяжелые стремена и седла бесщадных наездников, и прах огромных останков хищников развивался белоснежным нетронутым снегом в мерцающем шлейфе. И все же в пыльном воздухе, окутываемом серебряными волнами, можно было расслышать нечеткий шум когтей, разверзающих землю, смоляное дыхание, что чернее черной древесины эбена, и полыхание летнего заката в златых зрачках, звук ломающихся костей и течение темной крови.

— Как я могу отблагодарить Вас за то, что Вы сделали, добрый Господин? — спросила Иветта мягким голосом, склоняя голову, но глаза девушки были полны унижения и скорби к самой себе, и она надеялась, что за пеленой волос он не сможет разглядеть неискренность в скованных движениях рук, прямой спине и неровности дыхания. Какой нещадной может предстать пред тобой судьба, когда человек, которому она обязана жизнью выходец голубых кровей, как один из тех, что убивал ее сородичей, вознося на лицо драгоценную охотничью маску. Тот человек, что приказывал стражам и мечникам поднимать тяжелые мечи над непокрытыми головами и отпускать молниеносные стрелы, пронзающие сердца тоже носил плетеную косу, и как и у этого человека, у него была неуловимая грация движений, свойственная лишь дворянским отпрыскам.

— На твоем теле нет защитных рун, которыми клеймят детей при рождении, — негромко произнес он, стирая кончиком указательного пальца перламутровую каплю с платиновой шпицы, оставаясь на своем месте и следя за ней с высоты своего роста.

— Мои родители были очень бедны, и я никогда не знала, к какому племени принадлежат мои корни. Семья, живущая на скромный доход от скупки пряжи изо льна, не могла бы позволить себе таких дорогостоящих затрат, — она ответила без лишних промедлений и не смотрела ему в лицо, останавливая взгляд на горячем прикосновении солнца, что сверкало на рукоятях золотых кувшинов, изящных петлях сундуков и гранях склянок из цветного стекла. — В караване, в котором путешествовали мои родители, не нашлось знахаря, что мог бы отметить меня и поставить священный символ.

Анаиэль слабо улыбнулся краешками губ, но глаз его улыбка не тронула, они оставались холодными и темными в янтарном воздухе, как лед, что медленно таял, трескаясь на живописных вставках на потолке, проходя кривыми завитками, студеными шрамами по великолепной отделке просторных залов. И в этот момент она поняла, что этот человек знал о ее лжи, но отчего-то больше не спрашивал ничего.

— Почему же они оставили свое единственное дитя без чудотворной опеки, освященной звездами? — тихо поинтересовался мужчина, разглядывая пейзаж за окном, словно он не спрашивал ничего серьезного, ничего такого, за что потом мог бы отвести ее на плаху в ближайший город или, что еще хуже — отдать на милость священнослужителям, что поливали еретиков расплавленным металлом. Но слова били Иветту, как плеткой. От одной мысли о наказании за пересечение границы волосы прилипали к взмокшей шее, и она тяжело задышала, прекрасно осознавая, что он слышит, и биение ее предательского сердца, и вкушает страх, что отворяет правду, и тени, шепчущие проклятия, вставали за спиной, напоминая о сути лживой жизни.

— У меня больше нет родителей, они покинули меня, когда мне едва минуло восемь весен, — и Иветта обернула руки вокруг коленей, и во взгляде поселилась безмерная тоска.

Неожиданно для себя она услышала вопрос:

— Как же ты смогла жить в одиночестве все эти годы без охранительных талисманов на теле?

И Иветта весело рассмеялась, решаясь посмотреть на человека, к которому воспылала и ненавистью, и безмерной любовью, чувствуя внутри себя частицу души и тепла, которые он вложил в каждый хрустнувший сустав и разбитую кость. И, превозмогая дикий ужас, она выдержала его прямой взгляд, пропитанный пламенем, удивляясь красоте и чистоте голубого взора, такого глубокого, что он был ярче аквамаринового камня, упавшего в быстрое течение реки, освещаемого вспыхнувшим светом златой денницы, простилающейся на горизонте.

— Разве не умирают люди с татуированными символами от болезней или клинков разбойников, от злых языков, проклинающих род — все едино. Я возношу молитвы каждую ночь к небесной обители, благодаря за подаренное время, даже если моя жизнь отличается от спокойной и размеренной бытности, которой бы мне так хотелось.

Обнаженные колени и грудь омывал белоснежный, горячий свет, оставляя на теле огненные поцелуи, и она в блаженстве прикрывала глаза, наслаждаясь невидимым, прозрачным, как стекло, прикосновением златого эфира.

— Вы спасли меня, и теперь я смогу снова вдыхать воздух, чувствовать ногами твердость земли и прикосновение теплого ветра в подступающих черных тучах ночной грозы, что будет ослеплять черноту сверканием молний, — к густым ресницам подступила влага, когда она положила подбородок на острые колени. — Я снова смогу видеть плывущие облака на сапфирном небе, и слышать красоту прибоев в океане, где плещутся седые волны.

Небесные ветряные драконы расходились в матово-серебристом мареве, колыхая прохладный воздух, и бледноликий ящер, восседающий, словно на троне, на плече своего хозяина, влачил плеяды дымных образов алмазно-белым, как жасмин, хвостом. Расписывали дымчатые тени серебра и платановые деревья, и лилии изящные бокалы, и драгоценные бусы полных бусин жемчуга речного. Анаиэль провел пальцами по чудотворному змею, и он растаял, как во сне.

— Значит всю жизнь жила ты под чужим шатром, не зная песнопений земель родных? — горько усмехнувшись, вопросил мужчина, наблюдая, как крупные локоны плетутся по бронзовым плечам, как губы изгибаются лепестком возрожденной солнцем розой, и как глаза сжигают изумрудным пламенем, заковывая волю в цепи, а сердце, сжимая в тернистом плюще.

— Дом там, где есть любимые люди, — тихо шептала она, и курчавые небесные тени овевали нежное лицо, когда Иветта прикасалась пальцами к влажным щекам и, стирая слезы, а он думал, будут ли они так же солены, как вкус морской мятежной волны. — Можно быть связанным кровным узами, но не иметь связей духовных. Если я буду петь песни людей, которых люблю, я буду воспевать радость своей души, разве не так?

Анаиэль не ответил на ее слова, но больше и не задавал вопросов, будто пытаясь сохранить безмолвие, установившееся между ними.

На мгновение Иветта затихла, закрывая глаза и вздыхая аромат свежеиспеченного хлеба, таинственного аромата масел, чувствуя, как ячменные блики стекают рекою в блюда с игристым вином, прислушиваясь к еле слышному звуку ткани по острым, длинным иглам. Иветта разломила лепешку, поливая ее золотым маслом и специями, отломила сыр, распробовала сладость фиников, удерживала на кончике языка горячность вина. Она съела все до последней крохи, решив, что если уж ей и предстоит поесть в последний раз, то она не упустит шанса насытиться вдоволь. Неожиданно человек поднялся со своего места, оставляя глянцевитые ониксовые пеналы с бриллиантовыми инструментами, и подойдя вплотную к высоким окнам, провел указательным пальцем вдоль гладкой и чистой поверхности, и стеклянные двери распахнулись, впуская внутрь комнат прохладный, свежий воздух.

Его длинные эбеновые волосы подхватил восточный теплый ветер, в которых сверкали золотые украшения, и берилловые глаза окрасил свет киноварной зари, когда молодой человек повернулся к ней, и сказал:

— Я оставлю тебя, чтобы ты смогла одеться, и помогу тебе выйти наружу.

С этими словами, Анаиэль покинул ее, мягко прикрывая за собой стеклянные ставни, и лунные белобрысые водяные наяды заблестели на окнах, исчезая под янтарными отсветами. Иветта потянулась к атласным завязкам, раскрывая перед собой кафтан с глубоким вырезом светло-лазурного оттенка с богатым золотым орнаментом, плетущимся виноградными лозами, и в очертаниях затейливой канвы сплетенных нитей, она могла разглядеть небосклоны, и далекие страны, встающих на дыбы единорогов с пенистой гривой, и воздушные города в плывущих медно-красных небесах. Здесь же были мягкие туфли из желтого сафьяна на небольшом каблуке с золотой отделкой и широкий пояс, расшитый крупными изумрудами и узкие брюки из белого батиста, а под одеждой скрывался круглый ларец с раскрытыми бутонами золотых роз на хрустале. Девушка подняла крышку, и взору открылись фантастические ножные и ручные браслеты, длинные тяжелые серьги и серебряные перстни, аграфы с рельефным декором, золотые заколки с виноградными гроздями из бриллиантов и броши в виде фениксов. Одежда пришлась в пору, но волосы она подвязала простым темным кожаным шнурком, и когда она дотронулась до своих локонов, то поняла, что они были чистыми, мягкими, и от черных кудрей исходил приятный цветочный аромат. Ее искупали, пока она оставалась без сознания. Двигаться было больно, и она все еще не решалась встать на ноги, поэтому просто спокойно сидела, сложив руки на коленях, смотря, как солнечные отражения златой листвой овевают белоснежные стены, будто поднималась черная луна на богатом желто-янтарном небосводе, плывущая вдоль облаков из огня и пепла.

Вернувшись, мужчина больше не закрывал окна, оставляя их раскрытыми и давая ледяному потоку ветра всколыхнуть струящиеся тени, и дыхание сорвалось с женских губ, как полет ночного мотылька, когда сильные руки подняли тело, и кожей она ощущала жар, исходящий от его плоти. Иветта втянула в себя воздух, спрятав лицо на груди человека, чувствуя каждой клеточкой могучий и здоровый шаг, как и холод ударившего в нос ветра, растрепавшего волосы, и взметающего раскаленный песок далеких серповидных дюн, красных, как медь. И звук ревущих песчаных ураганов над извитыми косами высоких холмов, не мог заглушить ее прерывистого дыхания, частого биения сердца, которое он мог ощутить через тонкий материал ткани.

Анаиэль помог ей устроить на кремовой кушетке из белоснежной древесины, на высокой спинке которой были вырезаны птицы и звезды, и бузующаяся волна яростного моря, над которым пролетал ширококрылый ястреб, на бело-дымчатых узорах разливались реки меж высоких порфировых гор, а у подножия скал расцветали великолепные полные хризантемы. И склоняясь над девушкой кончики его длинных шелковистых волос, упали ей на щеки.

Человек расположился чуть поодаль от нее, в безмятежности наблюдая за быстро сменяющимся пейзажем горячих златых возвышенных волн, и несущихся облаков, и тогда Иветта поняла, что они находятся на одном из древних кораблей. Корпус огромного фрегата заполняли живописные стволы плачущих ив, нависающих над развилистыми нивами, и на белесоватых корнях восседали богини, вздымая прекрасные лики под покровом бирюзово-нефритовой листвы. Высокие архитектурные тимпаны орнаментными арками восставали на стенах из белого агата, и белесые жеребцы рассекали по призрачно-серебристым живописным, мозаичным долинам. Возбуждение и таинственное влечение овладели разумом, когда она выгнулась вперед, пытаясь разглядеть гигантских механических буйволов из белоснежного металла, тащащих на загривках корабль, что не уступал по размерам настоящему дворцу одного из имперских вельмож.

— Неужели этот корабль Ваш? — прошептала Иветта, обернувшись к мужчине, что следил с предельным вниманием за зеленоватыми удивленными глазами.

— Таких кораблей больше нет, — ответил, улыбнувшись Анаиэль. — Я починил один из фрегатов, который еще не полностью смог погрязнуть в зыбучих песках. К сожалению, мой прислужник был сильно ранен во время нашего пребывания в Даррэсе, да и твоя душа стремилась скоропостижно покинуть тело. Долго же оставаться под покровом тихой ночи опасно, это привлекает темных духов, тем более, что ты не отмечена защитными рунами, и мы бы стали легкой добычей, поэтому я не видел иного способа, как воспользоваться тем, что оставили после себя великие предки.

— Как Вы смогли починить один из легендарных крейсеров? Двигатели должны были уже давно превратиться в пыль, — нахмурившись, спросила она.

Он улыбнулся своей обезоруживающей, широкой улыбкой:

— Невероятно, не правда ли, что можно сделать, если хорошо научиться управлять природным даром, ниспосланным богами, — он щелкнул пальцами и из ветряных вихрей собирался высокий хрустальный бокал, наполненный прозрачной, как слеза холодной водой.

Иветта мгновенно похолодела, не смея скрыть свои истинные чувства, и изумление настолько отчетливо читалось на ее лице, что Анаиэль не сразу смог снова заговорить, забавляясь потрясением молодой девушки. Он протянул сверкающий, переливающийся сиреневым перламутром бокал, безмолвно говоря, чтобы она приняла хрустальное питье, и Иветта действительно подняла руку, зачарованная игрой солнечных отблесков на воде, и, прикасаясь к холодным стеклянным граням, не заметила, как пальцы, спускаясь по ножке фужера, коснулись теплоты пальцев мужчины. С края стекала ледяная капля, упавшая на кожу, обжегшая как горящий, теплящийся уголек. И когда она поднесла бокал к губам, в несколько глотков осушила драгоценный фиал, и горло пронзило от холода, но опустив глаза на свои руки, хрустальная чара исчезла, растворяясь в сизых ветряных волнениях, но вода все еще жгла гортань, все еще капли таяли на языке, как таит снег на щеках.

И глубоко вздыхая, Иветта вымолвила, чувствуя хрипоту:

— Вы настолько могущественны, что иллюзии обретаю форму. Я думала это всего лишь выдумки, — она посмотрела на Анаиэля, молчаливо наблюдавшего за ней. — Вы могли бы оказаться в числе избранников на лотосовый престол.

И от ее слов он громко рассмеялся, и голос его разносился по всей палубе, сияющей белизной и драгоценной паутиной бриллиантовой росы.

— Конечно же, нет. Если бы я родился под звездою избранника, то носил бы святую рубиновую реликвию, и род бы мой был благословлен на многие века вперед.

— Что Вы хотите со мной сделать? — наконец спросила она, когда, все еще улыбаясь, мужчина рассеянно откинулся на изогнутую волной спинку софы.

— На самом деле, я еще не решил, в каком городе будет лучше оставить тебя. В одних слишком много торговцев рабами, в других грязных борделей, а среди людей, с которыми у меня хорошие отношения не найдется достойного ткача, что мог применить ручное или жаккардовое ткачество и посчитать достойным своей мастерской даже за хороший мешок ограненных алмазов. Есть ли конкретное место, в котором ты бы хотела очутиться?

Вспыхнувшая тревога в ее глазах поблекла, когда она осознала, насколько милосерден человек, что не только помог, но и излечил ее, и все же в глубине души, она никак не могла поверить в происходящее. Сколько лет она себя помнила, мало, кто приходил на выручку нищенке без дома и родителей, а может то была атмосфера, окутывающая ее пеленой невзгод и порчи, и люди с добрым сердцем не могли вынести присутствия духа, отмеченного первозданным злом. Сознание внезапно прострелила резкая боль, и Иветта зажмурилась, склоняя голову к ладоням, когда в терзании, она разглядела во всколыхнувшейся буре воспоминаний медовые глаза и лицо, сокрытое златою маской охотника, что взывал к силе темных владык и разрушительной магии.

— Я уже много лет пытаюсь отыскать одного человека, чтобы отомстить за гибель близких, — на выдохе прошептала она, — но я не знаю, ни его имени, ни происхождение его рода, но в нем течет благородная, голубая кровь, такая же, как и у Вас, добрый господин. Однако же, я уверена, что если встречусь с ним лицом к лицу, то смогу узнать погубившего то, что я так отчаянно любила и оберегала.

— Ты говоришь, что это сделал благородный, но выходцы из аристократии никогда не применяют свою силу против тех, кто невинен или отмечен болезнью, живет в бедствии нищеты. Лишь закон провозглашает на совершении кровавой казни. Близкие тебе люди, о которых ты говоришь, сотворили нечто ужасное, раз их настигла кара аристократии. Если же это не так, и человек пал грехом крови или темной зависти, то и для меня он станет смертельным врагом, и я буду рад избавить мир от того, что смеет именовать себя аристократом и попирать закон земли, на которой был рожден, — он поднял руку, выставляя средний и указательный пальцы вперед, и на косточках руки заискрилась стеклянная бабочка, созданная из повеливаемой им стихии ветра.

— Какова же природа твоего отмщения, девочка?

— Я не буду лгать человеку, что сохранил мне жизнь, — в строгой задумчивости произнесла она, утонченный профиль ее лица омывал немолчный ветер, качал и реял темные кудри тонких, как шелковая паутина волос, сияющих под нестерпимой лаской солнца, как драгоценный осколок турмалина.

— Мои родители совершили страшный грех по отношению к закону, что властвует над златыми песками, распространяясь до самых берегов морей великого континента.

Он не мог оторвать взгляда от ее глаз, опаленных раскосыми лучами, от обелисковых губ, что слагали совершенные слоги, и он наслаждался звуками нежного голоса, как игристым белым холодным вином. Высоко поднятая голова и совершенная прямая спина, холодность и отчужденность взгляда делали ее похожей на одну из особ дворянских кровей, что восседали на беломраморных тронах, сверкая диадемами в атласистых волосах и тяжелыми колье, чей свет сходил на фланелевые платья, как льющиеся потоки огня. В праздничные дни, когда верховные жрецы приносили кровавую длань богам, а на арену выходили лучшие воины Империи, показывая пред знатью мастерство убийства, и женщины одаряли красою озаренное добела небо, от которой пламенела кровь и стыли жилы. Надменность и мертвенная скука, с которыми она взирала на плывущие хлопковые облака, превращала ее в недостижимый и желанный сон, что облекал в рабские оковы.

— Но и ты не подчиняешься закону, раз сердце твое жаждет возмездия, — прошептал Анаиэль хриплым голосом, — и бабочка на его пальцах раскалывалась, трещины захватывали великолепные крылья морской волны, разбивали связи между лебедиными прожилками, и лунные, и солнечные блики кристальной россыпью рассыпались по ледяной бахроме.

— Подумай, быть может, нет истинной вины в поступке человека, которого ты столь люто ненавидишь, раз с уходом стольких весен, мысли твои заполняет гнев.

Манящий звук рассыпающегося стекла шумящих крыльев диковиной бабочки, раскалывал монотонную и глухую тишину, и когда Иветта посмотрела в его глаза, она сказала:

— В его поступках не было вины, но я не могу предать своей сути, и искоренить гнев, что проклинает мою кровь. Презрение и ярость растворяются во мне, становясь частью моей сущности, и тени продолжают следовать за мной, и они не исчезнут до тех пор, пока я не смогу привнести возмездие, — она помедлила, подбирая под себя ноги, словно пытаясь сохранить тепло тела от нахлынувшего холода. Стопы были ватными, мышцы слабыми, и она с трудом могла пошевелить пальцами, когда почувствовала в воздухе знакомый, почти далекий запах влаги, и, приподняв голову, увидела, как на далеком краю горизонт расходятся серо-пепельные разводы грозовых туч.

— Дождь надвигается, — почти неслышно пробормотала Иветта, стискивая пальцами ткань на предплечьях, впиваясь ногтями в кожу, и оттенок ее глаз приобрел оттенок темного свинца, черного серебра, а ветер подхватил непослушные пряди волос, упавшие на розовые губы.

Анаиэль смотрел на нее, и ему хотелось отринуть самого себя, и рука, ведомая силою бездны и безлунной ночи, потянулась к ее лицу. Ресницы девушки вздрогнули, когда пальцы мужчины прикоснулись к подбородку, насильно поворачивая лик в свою сторону, чтобы она смогла столкнуться с пьянящей синевой его глаз. И она думала, а знал ли этот человек, какую могущественную силу источали его небесные очи, какую царскую власть обрушивал взгляд на растерзанную душу. Указательный и средний пальцы его руки спускались вниз по подбородку, проводя обжигающую линию по шее, стекаясь к ключицам, и в медленной пытке, Иветта сгорала, едва смея сделать глоток воздуха. Прикосновение, что отзывалось в каждом нерве и каждом вздохе сводило с ума. И он остановил свой путь на груди, там, где билось сердце, и неровный и тяжелый ритм отдавался пульсацией, проникая под кончики его пальцев, и она могла ощутить тяжесть золотых колец и браслетов, что носил дворянин. Его касание исчезло так же мучительно и быстро, как и обрушилось. И в голове промелькнула назойливая, бурная мысль, что то было творение ее больного и ослабленного подсознания. И не было и вовсе взора, с которым он смотрел, не отрываясь от ее лица, будто пытаясь запечатлеть в своей памяти ответную дрожь и сомнение, запечатлеть и заклеймить неверие и боль в глазах, покорность ласке.

— Через день или два мы достигнем границ Андии, если погода позволит и не случится непредвиденных обстоятельств, то я оставлю тебя в этом городе. Его стены не сияют богатством златого Сиона и статуями небесных судей, игра лютен не так завораживает слух, а ночная мгла не окрыляет тихой безмятежностью, но ты сможешь найти себе хорошую работу и досыта есть каждый вечер, спать с крышей над головой и на хорошем настиле, и выпивать чарку холодной воды на рассвете.

С этими словами Анаиэль поднялся, укладывая рядом с ее ногами сложенный плед.

— Подыши немного свежим воздухом, если станет холодно, укройся одеялом, а потом я заберу тебя.

И когда молодой мужчина оставил ее, Иветта не могла объяснить тайную, пугающую пустоту в глубине своей души, от которой хотелось выть, как изгнанному зверю, волочащемуся свое одиночество в застывшем мире без света и тепла.