Ларс

Глава 2

Хольмгард, 6334 г. от сотворения Мира.

Второй день в Новгороде, или как здесь его называют, Хольмграде, начался с того, что меня наглым образом разбудила сестра. Эта наглая рожица умудрилась поднять меня ни свет, ни заря. Серьезно! На улице было еще темно, а рассвет только-только алел на горизонте. Она еще назвала меня «захухря». Как я потом понял – это переводится как «нечёса». А с моими волосами что-то действительно надо делать – обстричь их или в узел завязать. Вчера не до бытовых моментов было.

Умила решила этот вопрос легко. Она завязала их в хвост. Жуть конечно, но пока лучше так. Когда сбегу отсюда можно будет отстричь на лысо, меньше сходства будет с Ларсом.

Умывшись и одевшись в тот же, вчерашний, нарядный кафтан, меня потащили в дом старейшин. Это здание было самым высоким в городке, в нем проводилось вече, свершались таинства и многие обряды. Не сложно догадаться, что все это мне напела птичка по имени Умила. Она, видимо, близко к сердцу приняла мою потерю памяти.

Удивительно, но люди уже проснулись и занимались своими повседневными делами. Вот кузнец разжигает горн, а на площади викинги начинают тренировочную разминку с топором и щитом. На пристань идут рыбаки с сетью. Возле идола жрец прибирается. Солнце еще не встало, а племя уже бурлит работой. Нет, надо бежать отсюда. Я же сова, а не жаворонок. К такому я не привыкну никогда.

Войдя в дом старейшин, я был немного поражен. Зал старейшин был великолепен. Изобилие резных украшений и декоративных элементов интерьера, которые можно только в музее увидеть, радовало глаз. Красочные и насыщенные цвета заставляли с благоговением относиться к окружающим предметам. В центре огромного помещения находился добротный стол, возле стен – лавки. У стола стоял светец – это подставка для лучины, видел как-то в музее. Славянские орнаменты были везде. Они украшали и окна, и мебель, и даже потолок.

– Сын, ты будто впервые видишь все это, – прогромыхал голос Гостомысла.

Подобрав челюсть и стараясь не пялиться на окружающие предметы, я направился к отцу. Он сидел за столом, за раскрытой огромной книгой, напряженно вглядываясь в меня.

– Так и есть. Я не помню многое, что кажется для других обычным, поэтому извини меня, если вдруг мое поведение будет казаться странным.

– Ты не вспомнил ничего? Не помнишь бой? Своих братьев? Как все произошло, их смерть?

– Прости, не помню, – растерянно проблеял я.

Он указал на лавку. Я сел возле него.

– Сын, я знаю, что плохо относился к тебе, не следил за твоими успехами в ратном деле, не обращал на тебя внимания.

Вот это поворот. Получается, Ларс не очень то и любим отцом.

– Я жил надеждами, что Сигурд поведет наш народ к величию. Ты помнишь Сигурда? – отец с надеждой пригвоздил меня взглядом.

– Очень смутно, будто во сне.

Я не рискнул разочаровать своим незнанием этого поистине легендарного человека.

– Твой старший брат был моей надеждой на процветание словенов.

Вот так-то. А Ларс? Этот человек выделил старшего сына и забыл про других своих детей? Не мне его судить. Я то – попадашка. Я не Ларс. Я – Игорь.

Словно прочитав мои мысли, Гостомысл нахмурился.

– Я был не прав. Не должно отцу выделять средь своих детей лучшего.

Спасибо, утешил. Лучшего? Он даже не понимает, что говорит. То есть лучший погиб, а остался Иванушка-дурачок? Ларс? Я начал заводиться. Меня начинает напрягать эта ситуация.

– Умила сказала, что ты позвал меня на вече, как своего наследника. Это так? – я решил сменить тему, пока не наговорил лишнего.

– Так и есть. Ты – единственный мой сын. На вече будем решать, когда идти в поход на Гунальфа. И я хотел бы, – Гостомысл чуть приосанился, – чтобы ты повел наших воев и отомстил за братьев и всех погибших словенских воинов.

Бинго! Именно об этом я думал вчера перед сном. Когда Умила сказала, что на вече будет поднят вопрос о мести за смерть братьев, я понял, что это идеальный способ инсценировать свою смерть. Где, как не на поле боя, можно сделать «трупик»!? Я хотел спросить про место в походе, думал, что меня не отпустят, как единственного наследника, поберегут. А тут вон оно как. Я завис. Или это Гостомысл меня хочет «слить»? Я же не Сигурд, которого, наверняка, готовили на место вождя племени. Да нет, глупости. Это во мне говорит недоверие и подозрительность моего века.

Отец напряженно смотрит на меня, ждет реакции. Думаю, что он считает это предложение подарком. Знаком уважения к моему статусу наследника.

Надо как-то отреагировать, но меня прервал шум входящих в зал старейшин. По указанию Гостомысла я сел в отведенное мне место за его спиной. Начиналось вече. Я вдруг осознал, что присутствую на историческом событии. Новгородское вече – это же первый праобраз русской демократии. Не той демократии, которая сложилась в постсоветский период, вобравшая в себя куски истории европейского парламентаризма, а той, исконно русской демократии, которая могла бы дать фору древнегреческим полисам. Подсознательно я ожидал увидеть бородатых бояр, виденных мной в фильмах. Реальность оказалась несколько прозаичнее. Это были обычные люди, виденные мной на пристани. Да, большинство седовласые старцы, но в это время еще нет такого резкого расслоения между бедными и богатыми, как в моем времени. Здесь люди более открытые, более искренние. Даже негатив они стараются высказать в лицо, не боясь за свое будущее.

Вече раскрыло словенов в новом ракурсе. Этот народ интересен своей сплоченностью, которую я редко видел в мое время. Они единогласно решили пойти войной на Гунульфа в конце лета, после сбора урожая. Как я понял сейчас середина весны. Поход через три-четыре месяца. Этот момент я упустил. Не думал, что так долго придется ждать похода. А тут люди практичные. Сначала собрать урожай, а только потом – мстить.

Мое назначение на роль предводителя похода даже не оспаривалось. Странные люди. Мне, как сказала Умила, всего лишь семнадцать лет, а эти люди дают под мою руку целое войско. Но я рано удивлялся этому. Оказалось, что «помогать» мне в нелегком ратном деле будет мой дядя – Радомысл, родной брат Гостомысла. Я так понимаю, именно Радомысл и будет руководить парадом, а я буду чем-то вроде свадебного генерала. В принципе, тоже не плохо. Мой дядюшка будет вечером, его ладью видели вчера в дневном переходе. Вот и познакомимся.

По окончанию собрания, меня утащила сестрица. Мы направились на торг. Сегодня должны были открыть новые торговые ряды для иноземцев. Естественно, сестра не могла перед отъездом пропустить это событие. Рынок выглядел компактно. После огромных рынков моего мира, любой здешний торг – проигрывает. Я поймал себя на мысли, что слишком часто сравниваю это время с моим. Думаю, что нужно менять такой подход. Выбраться из этого века маловероятно, следовательно, нужно уже смириться с отсутствием благ моего времени и свыкнуться с этой эпохой.

Рынок встретил пряными запахами и гомоном толпы. Казалось, весь город бросил свои дела и пришел сюда. Мы прохаживались вдоль рядов и я вспомнил, что не завтракал. Умила купила вкусные булочки с грушевым повидлом. Кстати, купила она на мои деньги. Вытащила монету с моего пояса, с потайного кармашка, о котором я даже не подозревал. Я думал, что карманы еще не изобрели даже. Кстати, надо подумать о своем финансовом состоянии.

– Сестрица, а не знаешь где еще я храню деньги? – начал я издалека.

– У тебя в избе, под столом, есть потайная комната, – прошептала она мне на ухо, – там ты хранишь все, что тебе дорого.

Подмигнув, он потащила меня в сторону разноцветных тканей. Нужно срочно посмотреть, что же такого секретного и важного может запрятать семнадцатилетний сын вождя. Надеюсь, с деньгами вопрос будет закрыт. Сестра целенаправленно шла к определенному купцу, лавируя между снующими прохожими. Остановились мы у колоритного смуглокожего торговца, похожего на повзрослевшего Алладина из сказки про тысячу и одну ночь.

– О, прэкрасная Умылачка! Мая сердце радуется при виде твоих глаза, – склонив голову пропел он.

Ужасный южный акцент купца резал слух. Как выяснилось, он был знаком с сестрой через Годслава, ее мужа, к которому сегодня поплывет Умила. Торговца звали Аршак, он был византийцем. Сквозь аляповатый наряд я заметил нательный крестик.

– Уважаемый Аршак, вы христианин? – кажется, я знаю, кто мне поможет определиться с датой моего попаданства.

– Да, паштенный, – немного напрягшись, произнес купец.

Паштенный? А, это он не смог выговорить слово «почтенный», наверное.

– А вы не подскажите какой сейчас год по вашему летоисчеслению.

– Васэмсот двадцат шыстой, – с удивлением ответил византиец.

Получив ответ, я потерял интерес к нему и, поблагодарив за ответ, погрузился в думы. Рюрика пригласили на княжение в 862 году. До этой даты еще тридцать шесть лет. Сколько ему было, когда он стал во главе Новгорода? Лет сорок? Значит он сейчас маленький карапуз. Да простит меня славный род Рюриковичей. Что вообще происходило в 826 году? Не знаю. Не силен я в истории, тем более в датах.

Умила подарила мне толстую восковую свечу, с просьбой не спалить свою хижину. Сестра так же купила отрез ткани и передала мне, с наказом отдать матери. Сначала я не понял о чем идет речь, но потом до меня, что называется «дошло». У меня есть мать по имени Руяна, а еще сестра Радуна. Вторая сестра тоже замужем за соседского вождя. Ее в городе нет. А мать сегодня приплывет с дядей. Вот это новость. Если с Гостомыслом и сестрой проблем не было, в части признания родственных связей, то с «мамой» могут быть вопросы. Если Гостомысл не особо много внимания уделял Ларсу, а Умила просто очень добрая девушка, следовательно, с ними не возникало «косяков» по признанию меня Ларсом, то с что будет с «мамой» – большой вопрос.

После рынка мы пошли на пристань, где уже стоял Гостомысл, возле огромной ладьи. Умила тепло попрощалась с отцом и обняла меня, украдкой уронив слезинку.

Я с Гостомыслом смотрел вслед уплывающему судну. За не полных два дня я успел привязаться к этой девушке. Чистосердечность и легкая наивность, которую так редко можно увидеть в моем времени, распирали Умилу и делали ее потрясающе обаятельной.

Запах реки приятно расслаблял. Гомон города за спиной убаюкивал. В руках у меня были отрез ткани для матери и подаренные мне свечи. Я снова вспомнил о встрече с матерью Ларса. Встреча с новыми родственниками вызывала беспокойство.

– Она так и не смогла помириться с Руяной, – прошептал отец.

Так вот почему дочь не дождалась приезда матери. Вот почему Умила умчалась раньше приезда Руяны. Между ними какая-то кошка пробежала.

– Что они не поделили? – не сдержав любопытство, поинтересовался я.

Отец удивленно посмотрел на меня, но потом, вспомнив, наверное, про мою амнезию, снова посмотрел в удаляющуюся точку суденышка.

– Руяна была против брака с Годславом, а я ничего не мог поделать. Я всегда баловал Умилу, – с улыбкой начал рассказывать отец, – она всегда останется в моих глазах ребенком. Годслав раньше был очень жесток, хитер и коварен. Брак с его родом дал нам большие преимущества. Иногда мне кажется, что только благодаря этому браку словенское племя смогло набрать нужную силу для того, чтобы быть на равных с соседями. Руяна боялась, что жестокий Годслав будет обижать Умилу, поэтому делал все, чтобы этот брак не состоялся. Я не знаю, что именно произошло в тот день между матерью и дочкой, но однажды Умила сбежала с Годславом. Мне пришлось собираться в поход, на войну, – Гостомысл широко улыбался, – а в итоге, шел на войну, попал на свадьбу. С тех пор Умила не общается с матерью, а Руяна слишком горда для того, чтобы сделать шаг к примирению.

Вот уж страсти какие. Средневековые семейные разборки. Эта ситуация много говорит о матери Ларса. И это еще больше заставляет меня нервничать в преддверии встречи с Руяной.

– Ступай к себе, сын, – Гостомысл положил руку на мое плечо и успокаивающе похлопал по ней.

Я пошел в свою избушку. Зайдя в свою хижину, я первым делом закрыл дверь изнутри и зажег свечу, умудрившись раскопать уголек в полупотухшей печи. Подарок матери положил на кровать. Отодвинув стол, заметил небольшое металлическое кольцо, прикрученное к бревенчатому полу. С помощью несложных манипуляций, я смог открыть подземную часть своего жилища. Дверца оказалась небольшой, но достаточной для того, чтобы я смог протиснуться в проем. Внизу оказалась лесенка. Осторожно ступая по ступеням и стараясь не уронить освещающую мой путь, свечу, я спустился вниз.

Вытянув руку, я осторожно водил своим древним фонарем из стороны в сторону. Полушоковое состояние ничто по сравнению с тем, как сильно моя челюсть ударилась о землю подвального помещения. Откуда все это у семнадцатилетнего Ларса?

Подвальный этаж моей избушки был шире самой избы, размером пять на пять метров. Под неярким светом свечи видны богатства, которые вызывают ряд настораживающих мыслей о происхождении этих предметов. Здесь были и сундуки с материей – не шелк, но что-то похожее, и различные предметы утвари, причем не только серебряные. Были и книги, сложенные стопкой, написанные на латыни.

Но удивило меня больше всего не сундуки с тканями и стопки книг. В центре помещения, возле ящиков с вином, стояла картина. Именно она привлекла больше всего внимания. Ай да Ларс, ай да негодник. Картина даже в мое время относилась бы к «шедеврам» на грани эротики и откровенной порнографии. Голая женщина с таким же мужчиной переплелись телами в любовном экстазе. Для девятого века картина более чем провокационная. Если обратить внимание на колонны и оливковые деревья, то изображение передает события древнегреческой эпохи. Даже думать не хочу, зачем молодому Ларсу такая картина, причем, судя по ее местоположению, она центральный экспонат всего этого богатства. Пубертатный период парня, наверное, был тяжелым. Благо, что картина его спасала. Может быть.

К моему глубочайшему сожалению гор золота не нашел, но нашлась пара поясных кошелей с серебром. Очень хотелось хотя бы какого-нибудь подарка от судьбы-злодейки, бросившей меня в это время. Подвал вызвал больше вопросов, чем ответов. Надеюсь, что сестричка в следующий приезд расскажет мне, откуда она знает про эту «пещеру сокровищ». Интересно, а картину она видела? Срамота то какая.

Ухмыляясь, я поднялся с погребка и поставил все на свои места. Затушив свечку, я направился в дом Гостомысла. Нужно поговорить с ним по поводу похода. Может быть, получится подвинуть его сроки или же выклянчить разведывательскую миссию на Гунальфа.

Вечерело. Солнце садилось за горизонт. Пахло тиной и дымом. Группа мальчишек пронеслась с гиканьем в сторону пристани. Навстречу мне шел отец. Сообщив о прибытии ладьи с матерью и дядей, я поменял первоначальный маршрут и мы направились к берегу.

Пришвартованное судно было самым большим из виденных мной в этом времени. Полосатый красно-белый парус и ряд щитов по бортам делали его похожим на драккар. С кораблика тонкой ниткой выходили люди, разгружая его. Шум, производимый моряками, наверное, переходит из века в век. Незамысловатая ругань и шутки, смех и грозный крики – это все чем живут авантюристы, влюбленные в морские, а в данном случае, речные, путешествия.

Возле судна, спиной к нам, стоял грузный мужчина, руководящий процессом. Рядом на бочке сидела женщина, ворчавшая на закончившуюся качку и долгожданный берег.

Гостомысл хлопнул по спине мужика, того аж подбросило. А силен папаша. Силушки достаточно. Мужик оказался Радомыслом, моим дядей. Если бы не шрамы отца, то этих двух старых качков можно было бы назвать близнецами, на столько они были похожи друг на друга.

Рядом сидела моя мама. Руяна. Что-то общее между ней и Умилой явно прослеживается. Те же черты лица и даже фигура. Припорошенные сединой волосы закручены в пучок. Дорожное платье пестрело яркими цветами, выдавая в ней значимый вес в местном обществе. Оглянувшись она взглянула на Гостомысла и мигом зыркнула на меня.

И тут Штирлиц чуть опять не «спалился». От этого взгляда хотелось сбежать. Казалось, он видит душу. Бывают такие люди, которые могут так посмотреть, что даже не имея грехов за душой, хочется признаться в убийстве Кеннеди. Нет, это не колючий взгляд, это взгляд в твое нутро. Может быть у меня такая реакция на нее из-за того, что ее глаза были разных цветов, синего и зеленого. Такой феномен редок, но он есть. Я смотрел на Руяну, словно пригвожденный, не смея дышать. Этот момент длился всего пару секунд, но для меня он длился часами.

Почему я так реагирую? Даже если она скажет, что я не ее сын, то, что изменится? На крайний случай я просто сбегу, куда глаза глядят. Не убьют же меня, в конце концов!

Руяна вскочила и опрометью кинулась в мою сторону. Не зная как реагировать, я застыл, словно парализованный. Мать Ларса вцепилась в меня и прижала к себе, всхлипывая и бормоча что-то о своей вселенской любви ко мне. Со стороны, наверное, это казалось милым. Маленькая пожилая женщина прижимает дылду-сына к груди, баюкая его голову. Я откровенно растерялся. Не привык я к таким проявлениям эмоций. В наше время мы стараемся не показывать свои чувства.

Отодвинув Руяну, меня схватил в охапку Радомысл. Он сжал меня словно в тисках. Позабытая полузажившая рана дала о себе знать резкой болью. Полустон-полувсхлип из моего горла стал триггером к воинственной атаке Руяны, освободившей меня от этого косолапого медведя, по недоразумению названного моим дядей.

Посмеиваясь над Руяной, отец с дядей отдали мою судьбу на милость матери-наседки и дружно направились домой. Руяна, осмотрев мою тушку на скорую руку, повела меня за ними. В доме отца уже полным ходом кипела работа по накрытию стола. Молоденькие девушки сервировали праздничный ужин. Гостомысл с Радомыслом уже сидели за столом. Мать заставила снять рубаху и обработала заживающую рану вонючей мазью из какого-то горшочка. За все время встречи с новыми родственниками, я не проронил ни слова.

– Рассказывай, как ты выжил, – брякнул Радомысл, когда мы вчетвером сели за стол.

Отец поперхнулся чем-то. Мать начала стучать Гостомысла по спине. А я сидел с раскрытым ртом. Просто дядя поймал меня на моменте, когда я подносил ко рту аппетитно пахнущую гусиную ножку. Отец, справившись с кашлем, отобрал мою еду и начал усердно работать челюстью.

– А нечего рассказывать, – с сожалением проводив взглядом уплывающее от меня мясо, я приготовился к давно созревающему допросу.

Если до сего момента я был под крылышком Умилы, не позволявшей, видимо, отцу и всем остальным расспрашивать меня, то сейчас я остался один под перекрестным взглядом трех моих новоиспеченных родственников.

– Брат сказал, что ты все забыл, – не унимался Радомысл.

– Да. Такое бывает, когда головушкой бо-бо, – попробовал я перевести в шутку серьезный тон дяди.

– Бо… Что? – не поняла Руяна.

Ох уж эти сленговые трудности. В мое время было проще изъясняться.

– Во время сражения я был тяжело ранен. Как погибли братья – я не видел. Видел только уже мертвого Сигурда. Была качка. Корабли были в абордажной сцепке. Меня выкинуло за борт волной. Наверное, в момент падения я ударился головой. Очнулся я уже здесь.

Гнетущая тишина позволила перевести дух и схватить вторую гусиную ножку. Усердно работая челюстью, я украдкой наблюдал за моей новообретенной семьей. Отец ел, делая вид, что все в порядке, но вертикальная морщина между бровей становилась все выпуклее. Мать уставилась в центр стола, наверное, представляла сказанное мной. Дядя же продолжал меня сверлить взглядом, будто я его обманываю.

– И много ты успел забыть? – дядя пристал, как банный лист.

– Не знаю. Иногда кажется, что ничего не знаю, а иногда бывают моменты, когда знаю больше, чем кто бы то ни было.

– Это как?

– К примеру, я знаю, что нужно напасть на Гунульфа раньше. Не через полгода.

– А, это в тебе нетерпеливый воин говорит. Ты хочешь отомстить за братьев.

– За его голову назначена награда. Одного лазутчика поймали, но Ларс его отпустил, добрая душа, – это Гостомысл вмешался в беседу.

– На тебя покушались? – Руяна вскочила.

– Да сядь ты. Жив он. Видишь же перед тобой он, – осадил отец Руяну, которой пришлось осознать сказанное и смущенно сесть на лавку.

– Все нормально, – успокоил я мать, – я отпустил мальчишку, который ничего мне не успел сделать. Зато отправил через него послание Гунульфу со смыслом того, что моя голова чего-то стоит, а за его головушку и ломаного гроша никто не даст. Чтобы разозлить его. Человек в гневе делает глупые ошибки. Пусть делает их.

Братья переглянулись.

– А он хорош. Может еще раз стукнуть по головушке, дабы было у него это… Как ты сказал? – кивнул в мою сторону дядя, – Бо-бо? Так? Давай-ка я тебе сделаю это бо-бо, прибавлю умишка.

Дядя потянулся в шутливом намерении дать мне затрещину.

– Я сейчас сама кое-кому устрою эту бу-бу, может, не будешь свои культяпки в сторону моего сына тянуть, пресноплюй[3] неугомонный, – с угрозой в голосе проворковала мать.

Посмеявшись, Гостомысл и Радомысл пришли к мнению, что все должно быть в меру, поэтому членовредительством сегодня заниматься не нужно. Попытки повернуть разговор на мое предложение о разведывательной вылазке в стан врага попросту игнорировались. Нужно придумать что-то другое.

Можно было бы просто сбежать, но тогда у отца не будет повода позвать Рюрика. Ведь наследник есть. И меня будут искать. А я не хочу жить остаток жизни оглядываясь назад.

Отужинав, я собрался к себе. Руяна поцеловала меня в лоб, нагнув мою голову банально схватив рукой за кончики волос и потянув их вниз. Хитрая женщина. Проводив меня строгим, но любящим взглядом, он отпустила меня на волю. Ее разноцветные глаза были полны материнской любви. Выскочив из родительского дома, я, с внутренним ликованием о закончившемся испытании «родственниками», потопал к своей избушке. Дома, я в который раз, обратил внимание, что кто-то периодически убирается здесь, разжигает печь на ночь и оставляет корзинку с едой возле теплой стены печи. Либо это домовой, либо у меня есть помощник по хозяйству. Надо будет завтра узнать у отца.

Умывшись и раздевшись, я лег в постель. Мысли мешали спать. День был насыщенный. Отъезд сестры, обнаружение «погребного богатства», знакомство с матерью и дядей – очень обильный на эмоции день. Немного повертевшись, я начал засыпать, как в дверь постучались.

Стук был тихим, мне даже показалось, что я ошибся, и мне послышалось что-то не то, но он повторился. Вооружившись мечом, я подошел к двери и слегка приоткрыл ее отступая назад.

– Ларс, баляба, признавайся, ты все забыл или что-то все же помнишь? – ворвался дядя Радомысл, – Погребок наш цел? Ничего не пропало?

Вот же упрямый мужик. Забыл – не забыл. Пристал же с этой амнезией. Немного переварив фразу дяди, до меня дошла смысловая нагрузка предложения про мой погреб. Умила же сказала, что это мои ценности, этот ушлый тип назвал их «нашим». Что здесь происходит?

– Рассказывай все, дядя, – нужно разузнать у Радомысла "белые пятна" биографии Ларса. На фоне той картины, они должны быть выяснены. Кошмар. Отвратительная игра слов.

И дядюшка поведал интереснейшую историю. Оказывается, Ларс и Радомысл утроили схрон в, теперь уже моем, подвале. Они, скажем так, «замутили бизнес». С набегов моих братьев и разбойничьих походов Радомысла откладывались средства и богатства для дальнейшей перепродажи. Как сказал дядя, Ларс грезил походом в Царьград, он же Константинополь, он же Стамбул в моем времени. Они надеялись на вырученные средства нанять и организовать войско, способное взять столицу Византии. Что интересно, Гостомысл догадывался о схроне, по крайней мере, так считает дядя. Когда я поинтересовался о происхождении картины с эротическим содержанием, он с легкой ухмылкой назвал ее добычей с римской когорты южного моря. Радомысл, естественно, понял, что я был в подвале.

Дядя все это рассказывал, попутно открывая подвал. Я с ним спускаться не стал. Убедившись в сохранности «сокровищ», он поднялся и сообщил о скором собрании племен. Через несколько дней союз племен, возглавляемый Гостомыслом, проведет некое собрание, которое официально решит о походе на Гунульфа и дальнейших действиях по расширению торговли. Там, по предположению Радомысла, будет решаться вопрос о возможном походе на юг для будущей торговли с Византией.

Мое предположение о том, что в походе против Гунульфа на самом деле руководством будем заниматься дядя, было верным. Он не раз водил воинов на серенные племена с набегами и откровенным разбоем. Посетовав на то, то память моя дырявая, дядя удалился. И я лег спать. Вернее, попытался. Я долго пытался уснуть, считал барашков, но не помогало. В какой-то момент на меня нахлынули воспоминания о моей прошлой жизни. К счастью или нет, меня насторожил шорох возле двери. Кто-то упорно хотел пробраться ко мне с минимальным шумом. Дверь открывалась на столько медленно, что я заворожено пытался согнать с себя гипнотическое наваждение. Сегодняшний вечер полон гостей. Даже не знаю, кто ко мне пришел такой «тихий».

Я аккуратно, стараясь производить как можно меньше шума, босиком и на цыпочках проскользил к двери, становясь так, чтобы открывающаяся внутрь дверь закрывала меня от ночного посетителя. В руках у меня дрожал меч. Не смотря на то, что я им не могу пользоваться, он меня успокаивал, дарил ощущения силы. Да и в качестве дубины его можно использовать. Адреналин скакал бешенным ритмом, отдаваясь частой пульсацией в висках. В какой-то момент захотелось помочь посетителю, уж очень медленно он открывал дверь.

А может это тот мальчишка, которого я отпустил? Тот ассасин недоделанный. Митрюшка или Михрютка, не помню уже.

Когда проем увеличился до размеров, позволяющих пройти взрослому человеку, в дом перетекла тень. На улице было темно, ночь была безлунной, поэтому особого света не было, чтобы можно было рассмотреть гостя.

Я с силой толкнул дверь, пугая ночного посетителя. За счет короткой дистанции я используя рукоять меча вместо кастета наотмашь взмахнул в область головы своему гостю. На удивление маленькое тельце визитера отлетело к стене, брякнув своими тщедушными костями.

Гость потерял сознание или притворился мертвым. Тишина в углу настораживала. Как-то легко все вышло. Хотя я еще не выздоровел, но тело у Ларса крепкое, силушкой не обделен.

Подбежав к гостю, я схватил его за ноги и поволок внутрь дома. Отсутствие какого-либо сопротивления, воодушевило меня. Как можно быстрее я отыскал подаренную свечу, поджег от уголька в печи и водрузил на стол, освещая лежащее в центре комнаты тельце. На человеке была накидка, которую я сдернул. Лучше бы я этого не делал.

Это была девушка. Причем, очень даже симпатичная дама. Лет двадцать на вид. В мужской обтягивающей одежде. Вот она действительно похожа на ассасина. Куча ремешков на одежде, кинжал, метательные ножи, какие-то непонятные мешочки. Жгучая брюнетка с курносым носом и огромными пушистыми ресницами. Маленькое личико, тонкая шейка и милая стройная фигурка. То ли у Ларса давно не было женщины, то ли у меня она была через десяток веков, но организм юноши недвусмысленно реагировал на выпуклый третий размер груди и точеные ножки.

Сообразив, что она – враг, а не ночная бабочка, я срочно-обморочно нашел веревку, туго перевязал руки за спиной гостьи, освободив ее от ненужных металлических орудий смертоубийства. Пока я размышлял и убеждал себя в необходимости освобождения ее от одежды, так как она могла в ней много чего опасного спрятать, моя посетительница дернулась в попытке встать и ударилась головой о ножку стола. Да уж, не везет ей сегодня.

– Если будешь дергаться, то свяжу и ноги. И кляпом рот заткну, – «успокоил» я пленницу, – а может, варягов отца кликну. Пусть поэкспериментируют над тобой.

– Эспе…что? – скорчив умильную рожицу, поинтересовалась она.

Опять я со своим словечками упорно в одни и те же грабли наступаю. Зачем в наше время столько заимствованных слов? Ведь можно же было употребить не «поэкспериментировать», а «провести опыты». Закатив глаза похлеще Роберта Дауни-младшего, я нахмурил брови, игнорируя ее вопрос. Игру в «гляделки» я наглым образом проигрывал. Мой взгляд то и дело пытался скользнуть ниже ее лица.

– Кто ты такая? – собравшись с мыслями, начал я допрос.

– А ты кто такой? – недостатком наглости гостья не страдает.

– А не подохренела ли ты? – я растерялся от нахальства девчонки.

– Мы так и будем вопросом на вопрос вести диалог?

– А не ты ли первая начала?

– А как тебя зовут? – съехала гостья.

Мне кажется, что она заговаривает мне зубы. Или она действительно такая дерзкая, словно бойцовый пес. И это притом, что ее поймали с поличным на месте преступления. Она тайком вошла в мой дом во всеоружии и спрашивает – как меня зовут!