«Огненное зелье». Град Китеж против Батыя

Глава 13

– Демьян, сзади!

Из-за стены гуляй-города опять выскочила дюжина поганых. Сразу стало тесно, и замелькала сталь. На! И ты получи! Мне что-то орут, но в гуле и звоне крика не разобрать. Отбил клинок и успел второй саблей полоснуть по скуластому лицу попавшего под руку степняка. Удар в плечо, сабля вылетела из руки. Упал и с перекатом подхватил чей-то щит. Вскочил, сразу нанося удар его краем в спину монгола, бившегося с незнакомым ратником. Тот согнулся, и ратник тут же ударил его мечом.

Оглянулся – там, где сражался Демьян, большая толпа поганых. Удар сзади, разворачиваюсь и подставляю щит, в край врезается сабля, глухо застряв в древесине. Дергаю щит на себя и саблей навстречу. На! Успел отбить, поганец. На-на-на. Степняк отбивает мои удары щитом и пятится, но, спотыкаясь об убитого, падает, а мне приходится отбивать клинок вынырнувшего из-за щитов другого монгола. Толпа степняков справа раздалась, верней, разлетелась, а в центре Горин с оглоблей в руках. Жив Косая сажень!

А поганые лезут и лезут. Кто-то сзади падает мне под ноги, я валюсь на спину и вижу, как в грудь летит острие. Рванулся в сторону и… просыпаюсь на полу.

Трясу головой, приходя в себя. Давно мне подобные сны не снились. Не к добру. Значит, что-то случится или пойдет не так. Где и когда? И почему во сне я с двумя саблями? И что это значит?

Смотрю в окно, скоро рассвет, однако по шагам за дверью понятно, что народ собирается на заутреню. Храм, как обычно, не может вместить всех, люди стоят даже в проходе и на крыльце. Внутри церкви сумрачно, но, как ни странно, видна каждая мелочь. Фрески поражают своими яркими красками. Сонм святых невелик, но это неважно. А какая тут акустика! Бас священника раздается со всех сторон, как будто многократно усиленный, но это только кажется. Я опять чувствую накатывающую энергию, которая забирает все негативные эмоции, промывая душу начисто.

Священник смотрит добрыми глазами, и я каюсь в своих грехах. Выкладываю ему все, утаив только то, что я из будущих времен, но мне кажется, что он знает про это и прощает мне и этот грех. Батюшка крестит и напутствует:

– Святое дело не может быть грехом. Защити отчую землю, сын мой.

Выхожу из храма, как заново родившийся. Почему же в будущем я такого не испытывал?

У крыльца меня ждет дед Матвей и Демьян, рядом топчутся братья Борзовы. Сегодня мы едем на торг, а Демьян с близнецами будет тренироваться. Хлопаю Горина по плечу и говорю ему тихонько:

– Ты там осторожней.

– Да ничего им не будет, – улыбается в ответ парень.

Мы идем к конюшням. Как тут говорится, «боярин всегда на коне», и уже верхом выезжаем из ворот кремля, сразу попадая на торг, где нам необходимо прикупить недостающие вещи и поговорить с купцом, что недавно беседовал с Владимиром Юрьевичем.

Базар есть базар, неважно в каком времени, он везде одинаков. Такой же гул от спорящих, торгующих или рекламирующих свой товар приказчиков. Да, тут нет привычных моему времени вещей, но их заменяют местные аналоги. Вместо туфлей и кроссовок – разнообразные сапоги, чувяки, тапочки и даже лапти, которые тут может плести каждый. Рубашки почти одного покроя, отличаются только вышивкой и орнаментом, а вот штанов – совсем как в будущем – каких только нет… Спортивными вещами тут не торгуют, их заменяют подшлемники, поддоспешники и кольчуги, все, что относится к оружию. Вот лавка с одеждой – от легких кожаных безрукавок до теплых тулупов на любой вкус. Меха самые разнообразные – куньи, песцовые, собольи, беличьи, лисьи и бобровые… Странно, но бобровая шуба ценится дороже, чем из соболя. Я помня теплые армейские тулупы, прикупил себе за одну гривну бобровую шапку, меховую куртку и налатник, отороченный по краям куньим мехом, в очередной раз подивившись на странные цены этого времени. Проехали мимо лавок торгующих упряжью, нам тут ничего не надо, трофейной много осталось. У оружейной лавки тоже не задержались, уж что-что, а оружием мы затарились с запасом, то же самое касается доспехов.

Разве что про запас заказать, представив образец, а то здесь подобный доспех пока ноу-хау. Княжич, кстати, подивился на наши доспехи, сразу оценив, и тут же заказал подобные в крепостной кузне. Пришлось дать один доспех кузнецу для ознакомления. В загашнике была заначка, в подарок Великому князю, но о ней я княжичу не сказал.

– Володя, нам туда. – Кубин показал на лавку, от которой тянуло пряностями. Пряности – это один из самых дорогих товаров, но пополнить запас перечно-солевых и ягодно-ореховых смесей необходимо. Последнюю можно было жевать вместо конфет. Продавался тут и сахар в виде монолитных мутно-желтых кусков, но очень дорогой. Приказчик со скуластым лицом и чуть раскосыми глазами цепко нас оглядел и расплылся в услужливой улыбке, провел рукой по раскрытым мешкам.

– Что богатуры желают? – почти без акцента спросил он.

Не нравится мне этот торгаш, наверняка соглядатай. Что говорить? Тут все купцы являются разведчиками. Торгуя в чужих городах, всегда замечают все и потом передают заинтересованным лицам. Нужный нам русский купец тоже не составляет исключения. Княжич подробно передал весь разговор с ним, но хотелось поговорить самому, задать другие вопросы, может, чего еще прояснится?

А этот торгаш с востока, явный шпион, вон как сфотографировал нас глазами. Ну и пусть, сколько ратников пришло накануне в крепость, секрета не составляло. Сколько нас и в чем мы пришли, видели все. Что привезено в большом обозе – пусть гадают. А демонстрировать княжичу нашу артиллерию не будем, пусть и не просит. Каждый заряд на вес золота.

Конечно, во всех подозревать шпионов – паранойя, но лучше перебдеть, чем потом расплачиваться кровью. Блин, и ведь ничего не докажешь – купец есть купец, они здесь как дипломаты моего времени, пока на торгу – лица неприкосновенные, если в обмане не уличены. Вот отплывут куда, тогда и карты в руки. Но заниматься пиратством я не собираюсь, не факт, что такой тут один. Всех не вычислить, наверняка найдется купленный или еще чем-то обязанный человечек, что регулярно шлет врагам донесения об обстановке в городе. А сколько таких в Рязани? Это ведь первый крупный град на очереди у Батыя.

Кубин тем временем договорился с купцом о соли с перцем и мешке сухой ягодно-ореховой смеси. Обошлось это нам в три раза дороже меховой куртки, бобровой шапки и налатника вместе взятых.

Купец вышел из лавки проводить нас, еще раз вглядевшись в лица. Наверняка он знает наши имена. Теперь ориентировки на всех князей, воевод и сотников пополнятся еще и нашими. Пропустить дружину более чем в пять сотен воев монгольская разведка не может. Не удивлюсь, если они знают все о каждом боярине.

– Амбары Кузьмы Ерофеевича там. – И дед Матвей махнул куда-то вбок.

Лавка и амбары нужного нам купца стояли у самого края торга. В них торговали почти всем, от одежды до доспехов и оружия, но основной товар у купца – это хлеб и крупы. Вот и едем поговорить с ним о его наблюдениях и сторговаться о запасе круп для дружины.

Кузьма Ерофеевич оказался на месте и как радушный хозяин пригласил нас отобедать. Двор у купца оказался обширный, но заставленный телегами. Первые этажи дома были собственно амбарами, а второй этаж был жилым. Разносолов у купца – что на княжеском столе, разве что сам стол не такой большой, но блюд стоит – все не осилишь. Вино тоже разное, и дегустация могла затянуться надолго. Разговаривали на разные темы, но, впрочем, больше говорил Кузьма Ерофеевич – о вине, что прикупил по выгодной цене, о том, что он удачно расторговался этим летом, тут же посетовал, что урожай собран в этом году богатый и на крупы цены упали. Между делом он прикладывался к кубку с вином и порядком опьянел, но разговор вел размеренно. Кубин и я не прерывали монолог купца, поддакивая и иногда задавая наводящие вопросы.

– Эхма, не успел я дела тут закончить, – вдруг пожаловался купец, – теперь в Новгород до холодов уйти не успею.

Кубин и я переглянулись, и Дед Матвей осторожно спросил:

– А чего так?

Кузьма Ерофеевич подвигал бровями, залпом опрокинул остатки вина в рот и медленно произнес:

– Чую, что-то будет. Я этим летом до самого Сарая доходил. Так слух там идет: местный хан данников не менее десяти сотен воев отправил куда-то. Не к добру это. Вот и мыслил я в Новгород податься.

Мы опять переглянулись. У купца-то интуиция хорошая, чует, что может произойти, даже точно не зная, что именно. Похоже, больше он ничего не знает, а спрашивать напрямую не стоит: кто знает, как он себя поведет? Наш интерес к этому факту только подтолкнет купца к бегству из города, а за ним ринутся и остальные. А это нам не надо. Тут и до паники недалеко.

Ладно, переходим к плану «Б».

– Кузьма Ерофеевич, ты баял, что круп у тебя полны амбары, так мы у тебя их купим.

Купец сразу улыбнулся бородой и бодро спросил:

– Сколько надобно мешков – два али три десятка?

– Две сотни гречи и хлеба сотни три.

Купец округлил глаза, потом икнул и переспросил:

– Сколько?

– Ты не ослышался, Кузьма Ерофеевич.

Купец удивленно покачал головой, потом посмотрел в пустой кубок и, повернувшись в сторону двери, проорал:

– Прошка, сбитень неси!

Дверь тут же отворилась, и в светлицу, будто лебедь, быстро вплыла румяная девица. Поставила большой корец на стол, небольшим ковшом разлила сбитень по кубкам и так же плавно уплыла за дверь. Вот так прошла! Совсем как под песню «Во поле березка стояла», так как девица двигалась, будто на ногах у нее были надеты ролики.

Кузьма Ерофеевич отхлебнул сбитня и, посмотрев на нас, выдал цену:

– Три гривны!

Оп-па! А я думал дороже будет. Не ожидал, что цена на крупы низка. Ах, да, купец говорил, что год был урожайным и цены упали. Можно купить больше крупы, но как все увезти?

Три гривны. Это три огромных дома под ключ, почти три дворца. Целых три деревни с холопами. Три коня или три эксклюзивных брони, как у меня или Кубина. Если сбить цену, то есть возможность заказать в кузне кремля доспех про запас. Я кивнул самому себе и предложил:

– Гривна!

Кузьма Ерофеевич поперхнулся сбитнем, и… понеслась потеха!

Мы торговались самозабвенно. Купец бился над каждой долей гривны, я за каждую пластину к брони. Временами я поглядывал на молчавшего деда Матвея, но тот смотрел на наш спор невозмутимо, правда, отчего-то чуть багровея.

– Две гривны!

Купец мотнул головой и залпом опрокинул еще один кубок со сбитнем. Во дает, а до этого казался пьяным. Ладно, подключаем тяжелую артиллерию. Извлекаю зажигалку и будто бы невзначай начинаю крутить ее в руках. Кубин, заметив это, побагровел еще сильней и, схватив кубок стал медленно пить, а купец, сдвинув брови, лишь мельком глянул на незнакомый ему предмет.

– Две и три четверти!

Я нажал на кнопку, и над зажигалкой появился ровный огонек. Кубин булькнул что-то и пихнул меня ногой. Мне стало понятно его состояние, близкое к истерике. Но концерт еще не закончен, тем более что клиент мгновенно созрел. Кузьма Ерофеевич завороженно смотрел на маленькое пламя, не перекрестившись, как тот купец, что приобрел первую «вечную свечу». Ладно, этому клиенту про «вечную» говорить не буду. Пожалею Власыча, а то опять живот от смеха надорвет.

– Что это? – завороженно спросил Кузьма Ерофеевич.

Я отпустил кнопку и притворно заозирался:

– Где?

Купец показал на зажигалку:

– Это.

– Ах, это? Это самозажигающееся огниво. Редкая вещь, больше такой нигде нет. Бешеных денег стоит. – Я хищно улыбнулся про себя, называя цену: – Целых пять гривен отвалил за нее.

В общем-то я не врал, зажигалка стоила пять рублей, но купцу не объяснить разницу между тем рублем и теперешней гривной. Не поймет, как я до сих пор не могу понять цен этого времени. На одну гривну нехилый дом построить! В моем времени бы так!

Купец сглотнул и выпалил:

– Четыре!

Отлично! Рыба заглотила наживку, подсекаю – продано, и даже дороже, чем первая. Опять сильный пинок ногой. Терпи, дед Матвей, нужно терпеть.

– По рукам!

Купец получил свой эксклюзив, нажал на кнопку, пьезоэлемент щелкнул, и появился огонек. Не отпуская кнопку и завороженно смотря на огонь, купец, наконец, перекрестился. И как Кубин еще держится? Даже пинать перестал, ничего, смех продлевает жизнь. Пей, дед Матвей, сбитень маленькими глотками и терпи!

Я провел инструктаж по пользованию огнивом. Теперь при рачительном использовании зажигалки хватит надолго. Предупредил о том, что долго держать в горящем состоянии огниво нельзя. Кузьма Ерофеевич с трудом оторвал палец от кнопки, а у меня промелькнула злорадная мысль – впулить купцу последнюю зажигалку, но я отогнал ее. Все-таки огниво самому понадобится, а спички, что остались, приспособлены для быстрого поджога моих фугасов.

Наконец счастливый обладатель «самозажигающегося огнива» оторвался от созерцания оной и выкрикнул:

– Прошка, вина неси!

Ага, это правильно, как в лучших традициях, – сделку надо обмыть. Рядом вздохнул облегченно дед Матвей, поняв, что цирк окончен. В светлицу вплыла Прошка, и у меня опять в голове заиграла «Во поле березка стояла». И как так у нее получается?

Торг уже затих, площадь почти опустела. Мы никуда не спешили и ехали медленно.

– Знаешь, Володя, – усмехнулся Кубин, – ты так торговался, что я было подумал – ты в прошлой жизни купцом был.

Я покосился на деда Матвея и хмыкнул:

– Нет, Власыч, ты ошибаешься, для меня деньги – тлен, мусор. И торговался не ради денег. Каждая гривна – это одна хорошая бронь, вроде нашей, сабля или меч из булатной стали… да ты сам должен понимать.

Дед Матвей понял, что неудачно пошутил.

– Ладно, не обижайся. Просто я давно так не веселился.

Но лицо деда Матвея вдруг стало задумчивым.

– Давай-ка к реке спустимся, – предложил он, – посидим у воды, подумаем.

– Давай.

Мы развернули коней и вместе с выезжающими из города телегами проехали к главной башне посадской стены. Стражники скучно скользили взглядом по выходящему потоку телег и людей. Увидев нас, немного подобрались, а один даже доложил:

– У нас все спокойно.

Странно, чего это они? Или им стало известно все, что произошло в детинце, или дед Матвей уже взялся за воспитание местной стражи? А Кубин на доклад ратника только кивнул.

После моста и извилистого поворота мы завернули направо. По дороге, которая через овраг, где протекала маленькая речушка Почайна, мы направились к нижним причалам, что стояли у самого слияния двух рек. Легкой рысью обошли несколько груженных чем-то телег.

У причалов кипела работа. Купцы торопились отправиться с нужными товарами дальше, чтоб успеть добраться до ледостава. Тут же из больших лодок выгружалась пойманная рыба. В общем, обычная суета пока небольшого речного порта.

Завернули налево и проехали вверх по течению, минуя причалы. Остановились за последним, у нагроможденных, нанесенных половодьем бревен, веток и всякого мусора. Привязали коней и подошли к самой воде. Присели на лежащее бревно. Я покосился на сидящего недалеко рыбака. Он взмахнул удилищем, забрасывая снасть, немного повернулся, и стала видна левая, покалеченная рука. Настроение упало.

Немного посидели молча под плеск волн. Дед Матвей тяжко вздохнул – что-то его гнетет. Я открыл было рот, но вдруг спросил совсем не то:

– Власыч, а что на самом деле значит «Помни отцов своих»?

Кубин вздохнул и произнес:

– Напутствие. А еще – это песня смерти… в исключительных случаях.

Дед Матвей вдруг взял небольшую сухую ветку и у самой кромки воды написал: «Memento Mori».

Я внимательно посмотрел на Кубина.

– Давай, Власыч, выкладывай все, что наболело.

Кубин долго молчал. Я его не торопил, пусть соберется с мыслями.

– Понимаешь, Володя, – наконец произнес он, – мне опять начало казаться, что все наши попытки что-то изменить ни к чему не приведут.

– Почему опять? И почему ты думаешь, что у нас ничего не получится?

Кубин тяжело вздохнул и подчеркнул надпись.

– Когда мы попали в это время и осознали, где мы, у нас сразу появилась цель. Цель с большой буквы. Ты меня понимаешь? – Я кивнул. – И времени как раз было в достатке, чтоб подготовиться, помочь, объединить княжества, сделать русскую землю сильней. Ведь у нас было знание. Нам легко удалось достичь высокого положения и княжеского признания. Мы стали вхожи в княжеский совет, к нам прислушивались, но… – дед Матвей переломил ветку, что держал в руках, – но все тщетно. Князя интересовало иное, а настойчивость пресекалась полным непониманием. Тогда мы решили разделиться. Евпатин уехал в Рязань, Кулибин в Ростов, а я остался во Владимире. Стал ближником Юрия Всеволодовича. Мы начали все заново, но опять попытка вразумить князей провалилась, а после Липицкой битвы у нас просто опустились руки. Мы устали, понимаешь? Я уехал за Керженец и стал учить молодежь уму-разуму, Евпатин собрал дружину и стал ходить в набеги. Иван Петрович принял постриг, со временем став настоятелем Храма Владимирской Божьей Матери.

Он опять тяжело вздохнул.

– Нам троим не удалось ничего изменить. Троим! Но вот появился ты, и все вдруг завертелось. С трудом, но все начало получаться. У меня и Кулибина появилась надежда, которая чуть не погибла вместе с тобой в Керженской сече. Я тогда коней загнал, везя тебя к Мяге. Потом была гибель Китежа… Буево поле. Но это не убило надежду. Тебе удалось больше, чем нам. За тобой пошли люди. – Кубин горько усмехнулся. – Пусть мало, но пошли. Я написал Великому князю письмо. Обо всем написал. О будущем вторжении, о том, что нужно собирать дружину. Но он опять не поверил, сына вместо себя прислал, который скоро… Знаешь, как горько и больно видеть глаза человека и знать, что он скоро погибнет? И ничего не сделать. Ничего! Время неизменно. Течет себе, как река.

Он переломил ветку на четыре части и бросил одну в воду.

– Смотри. Это мой брат. Погиб сразу.

Потом кинул остальные. По воде поплыли уже три ветки.

– Это мы. И что ни делай, нам никуда не свернуть. Мы как эти ветки, понимаешь?

И я в первый раз за три месяца пожалел, что у меня нет курева. Рука скользнула к поясу, но фляги там не оказалось, забыл в крепости. Закрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул.

– Мои деды воевали, я тебе рассказывал о той войне. Мой отец военный, тоже воевал. Я… я помню «Отцов своих», и я не отступлю. Есть простое слово – надо!

Я поднялся, поднял большой камень и бросил его в реку. Ветки, плывшие рядом, раскидало в разные стороны.

– Смотри, камень торчит из воды, вот это те триста лет ига. А камень тоже можно разбить и изменить историю.

Кубин посмотрел на расходящиеся круги и волну, которая сразу замыла надпись на песке, и… пожал плечами.

– Власыч, я понимаю, что если долго долбить головой крепостную стену, то, естественно, не выдержит голова. Но руки нельзя опускать. Пусть нас мало, но у нас есть очень неплохой шанс.

– Что, пробраться в стан и, как Милош Обилич, заколоть Батыя? Или пристрелить из твоего карабина?

– Гм… заманчиво, а толку? – Я замер от внезапно пришедшей идеи, затем продекламировал:

У Кубина поползли брови вверх.

– Давыдов? – Дед Матвей задумался, потом медленно продекламировал:

Кубин улыбнулся, и я толкнул его кулаком в плечо.

– Видишь, поэты за нас все решили.

Дед Матвей взглянул на меня и вновь продекламировал:

Честно говоря, я удивился. Сколько лет прошло, а стихи Кубин помнит.

– Что, не слышал такого Давыдова?

– Слышал, но от тебя, Власыч, не ожидал. Ну, так как?

Кубин улыбнулся и толкнул кулаком уже меня.

– Мы вои земли русской. Надо поганых бить!

– Вот и хорошо! Встаньте, поручик, офицеру не пристало отчаиваться. Нас ждет наше войско.

Мы поднялись.

– Княже!

Мы обернулись. К нам подошел коренастый мужик и сказал:

– Лодия пришла.

– А сам Кузьма Ерофеевич на ладье?

– Кузьма Ерофеевич сначала в крепостницу отъехавши, там он узнал, что вы к реке направились и у пристаней стоите, вот меня к вам послал, а сам остался бой смотреть.

– Какой бой?!

Мы выкрикнули одновременно и сразу развернулись в сторону крепости. Над кремлем кружилась огромная стая галок. Мать ети! Что там творится? Замелькали тревожные мысли – Демьян Горин и братья Борзовы, братья Борзовы и Косая сажень! Трое упертых и непримиримых к поражению. Охолонить их есть кому, но почему-то показалось, что дела, возможно, совсем плохи. Похоже, мысли летели у нас с Кубиным одинаково: мы переглянулись, синхронно запрыгнули в седла, рванули поводья и галопом понеслись по дороге на холм.

Дед Матвей на одном из поворотов вырвался вперед – ну да, мне до его кавалеристского стажа как до страны Цзинь на карачках. Власыч тоже беспокоится за своего любимца, ведь двое против одного! Хотя, учитывая подготовку Демьяна, я бы больше за братьев Борзовых беспокоился. Но тут другие проблемы – не придется ли платить виру за выведение из строя двух непутевых новиков.

У главной посадской башни промелькнули удивленно-испуганные лица стражников. Центральную улицу пролетели на полной скорости, благо что людей было мало, а все встречные шарахались от укушенных всадников в стороны. Стража у кремлевской башни только-только успела посторониться.

Перед толпой я осадил коня, соскочил и крикнул:

– Дорогу!

Вынырнув из толпящихся, остолбенел. Как говорится – картина маслом: в стороне куча разбитых щитов и брошенные тренировочные дубовые сабли, на чурбаках сидят взмыленные братья Борзовы и Демьян Горин, но почему-то все трое улыбаются. А на середину выходят Илья Лисин, Третей и двое незнакомых мне парней. У всех в руках луки.

– Что тут творится? – спросил я.

– Мы тут об заклад бьемся – кто лучше, Владимир Иванович.

А я и не заметил что, вынырнув из толпящихся ратников, раздвинул в стороны Дорофея Семеновича и Владимира Юрьевича.

– Вот, ваш молодец уложил обоих Борзовых, – поведал мне княжич. – А я три гривны проиграл.

Княжич, похоже, и не жалеет о проигрыше и выглядит весьма довольным. Еще раз осматриваю площадку, где уже приготовились стрелять из луков четыре стрелка, и облегченно вздыхаю. Блин, чего в голову-то не придет. Это все тот мужик: «бой, говорит, смотреть»; тьфу, мы тоже хороши, только о худшем привыкли думать. Подошел довольный Демьян:

– А я все бои выиграл, княже! Почитай одну-две лишних гривны заработал.

Дед Матвей смерил его строгим взглядом и сказал:

– Вот лишнюю гривну в дружинную казну и отдашь.

Я кивнул, соглашаясь с Кубиным, а княжич и воевода засмеялись:

– Строго!

Отсмеявшись, княжич и воевода переглянулись, и Владимир Юрьевич, уже серьезно, сказал:

– Пройдемте, бояре, в светлицу мою. Поговорим.

Княжич приоткрыл окно, и светлица наполнилась октябрьской прохладой. Немного постоял, всматриваясь на разворачивающееся снаружи действо, потом развернулся к нам:

– Отец весть прислал. Повелел мне к нему срочно прибыть. Мыслю, слухи о собирающейся рати достигли и его. Поэтому я отбываю завтра. За крепостницу остается в ответе Дорофей Семенович. Куда ты, Владимир Иванович, бояр отправляешь?

– По Оке до Городца-у-Рязани. Так мы с купцом условились.

– Добре, до Вязьмы вместе пойдем.

Владимир Юрьевич подошел и оперся о стол.

– Что ж, княже, много я узнал от тебя и на многое ты мне открыл глаза. Не всему я верил, что о тебе говорили, и отец тоже не верил. – Он помолчал немного. – После вести о Китеже и гибели поместного ополчения он долго горевал и молился. Ведь град был для него дороже всего…

Княжич вдруг повернулся и посмотрел на меня:

– Скажи, Владимир Иванович, пойдешь под руку Великого Князя?

Вот оно! Долго же решался сказать это мне княжич.

Кем я стану при Великом Князе – тысяцким, воеводой? Присоединиться к общему войску – сразу поставить крест на дружине, которая в первом же бою с монголами поляжет от устаревших методов ведения боя. Как же это знакомо, господи! Во все времена Россия догоняла всех и училась на своих ошибках, стоя по колено в своей же крови. Нет, я не хочу загубить то, что задумал. Так что мой ответ – нет.

– Передай Великому Князю мое почтение и признание, но не могу принять его предложение. Пусть не держит зла и не таит обиду. Я отпишу Юрию Всеволодовичу.

Владимир Юрьевич пристально посмотрел на меня и кивнул:

– Что ж, Бог тебе судья.

Да, Бог мне судья. Но по-другому нельзя.

Всю ночь снились лица убитых на Буевом поле, и Илья Горин опять умирал у меня на глазах, а я кричал ему: «Прости».

После утреннего молебна выехали провожать наш отряд, что шел в помощь первым разведчикам. В отряд входили братья Варнавины, бояре Бравый, Стастин и Бедата, и еще полусотня новиков. До реки ехали молча. Княжеский струг и купеческая ладья стояли рядом. Пока заводили на ладью лошадей, сказал напоследок боярину Бедате:

– Иван Григорьевич, не забывай метки оставлять, чтоб вас потом найти. Удачи, и храни вас Господь.

– Все будет хорошо, княже.

Ладья отчалила, а я направился к стругу Владимира Юрьевича. Он, стоя у сходен, что-то говорил Дорофею Семеновичу. Я передал гридню княжича увесистый сверток с доспехом для великого князя.

– Передай отцу все, что ты видел, и все, что я тебе говорил. Пусть не медлит и собирает большую рать. Мы победим, по-другому быть не может. И еще скажи, что Владимир Иванович помнит отцов своих.

Владимир Юрьевич посмотрел мне в глаза. Затем кивнул и вбежал по сходням на струг. Когда струг отчалил, княжич поднял руку в прощальном жесте.

Как же трудно ждать. Тянущееся время убивается делами, но, когда дела сделаны, чувствуешь опять, что часы как будто замерли. Раздражала зависимость от погоды. Ведь никуда не денешься, а ждать ледостава придется. Для дружины больше пяти сотен и огромного обоза нужны замерзшие реки, которые и есть в этом времени главными дорогами. Как назло, стояли теплые дни. Погода словно смеялась – по утрам легкий морозец, который только и мог заморозить небольшие лужи, а днем солнце растапливало лед.

Дни стали похожи один на другой. С утра, после заутрени, неизменная тренировка, на которую стало приходить множество ратников, в основном молодых. В эти часы крепость наполнялась оглушительным треском тренировочных деревянных сабель и мечей, а стаи галок до вечера покидали привычные места. Братья Борзовы на всех тренировках стали завсегдатаями. После завтрака занимались отработкой построения щит в щит. Места для всех не хватало, стали выстраиваться вокруг храма. Святой отец на каждое построение выходил и крестил ратников, которые при этом не могли стоять к нему спиной. Еле уговорили его… не мешать. После обеда небольшой перерыв и стрельба из лука, за ней опять тренировка до темноты. И так каждый день.

К концу грязника, то есть октября, к крепости пригнали небольшой табун лошадей, и дружинная казна значительно похудела. Заводных у нас хватало, а вот тягловых – не было. В начале грудня насыпало снега. Много. Но я не так был рад снегопаду, как серьезному морозу, что ударил через пару дней. Реку сразу затянуло пока еще тонким льдом. С этого дня началась подготовка к выходу. Распорядок дня дополнился проверками запасов продуктов, снаряжения, саней и прочего.

Свою угрозу нерадивым часовым я выполнил, поговорив с Дорофеем Семеновичем и Кубиным, одновременно убив двух зайцев – организовал занятие для деда Матвея и повысил профуровень местной охраны. Теперь ратники на стенах и на башнях служили, как положено. Даже досмотр грузов, провозимых в телегах, которые до этого только осматривали поверхностно, стал проводиться тщательнее, на что Дорофей Семенович смотрел весьма положительно, чего нельзя сказать о хозяевах грузов.

Каждый день проверялась толщина льда, приближая наш выход. Наконец день настал. Получив на молебне благословление и горячо попрощавшись с Дорофеем Семеновичем, дружина спустилась с холма на Окский лед.

Лошади шли наметом, взрывая снег и пересекая многочисленные следы, оставленные поисковыми отрядами степняков. Дозорные, ехавшие впереди, подали сигнал, и отряд свернул с поля. Двадцатка всадников, переждав в небольшом овраге прохождения большого дозора степняков, вылетела из-за кустарника и быстро пересекла открытое пространство. Далее, прижимаясь к краю леса, ратники проехали до высокого холма.

– Здесь, княже.

Я взглянул на маленькие фигурки дозорных, умчавшихся вперед, кивнул Николаю Варнавину и направил лошадь на холм. Вслед за мной на вершину въехали остальные бояре.

– Господи, спаси и сохрани!

– Прими, Господи, души рабов твоих!

Мрачная картина развернулась перед нами. Рязань горела. Дым черным толстым столбом поднимался к облакам. Ветер гнал его прямо на нас, и среди редких снежинок иногда падал пепел. Не сдавшийся врагу город сожжен, все защитники его уничтожены и рассеяны. Большая часть русской рати была отрезана от города и была вынуждена отступить в леса. Мы поэтому и сделали большой крюк, обходя город, в надежде встретить отступающих. Но не судьба – по пути встречались только стаи легкой конницы, выпущенной Батыем на поиски ушедших русских ратников.

Скрипя зубами от бессилия, мы смотрели на агонию деревянного града. Слышался треск пожара, хотя холм, на котором мы стояли, находился довольно далеко от Рязани.

Бояре словно одеревенели. Кто-то потрясенно произнес:

– Вот так они и Китеж сожгли. Адово племя! Прости меня, Господи.

– Гляньте, бояре, поганые, как реки, текут. Тьма, много тьмы их там.

Вдали, почти рядом с горящим городом, перемещались массы монгольского войска. В этом сумбуре, казалось, никакого порядка нет, и иногда, действительно, поток конников превращался в серую реку. Но порядок там все же был. Наверняка от монгольского стана во все стороны уходят поисковые отряды легкой конницы на манер тех, от которых нам приходилось укрываться в оврагах и в зарослях кустов.

Хотелось выругаться, причем матом. В груди стоял горький ком, и не терпелось выместить всю злость. Все, теперь пришло время расплаты. Мы вернем сторицей все тем, кто пришел на нашу землю с огнем и мечом.

– Княже, дозорные!

От леса, который острым клином упирался в холм, скакали дозорные, и я уже видел причину. С другой стороны лесного клина проходило русло маленькой речки, которая огибала холм и уходила в густоту лесного массива. По самому руслу плотным строем шла легкая монгольская конница, сверху похожая на длинного серого червя.

Ну что ж, начнем. Раз первая задача рейда не удалась, то решим вторую. Я обернулся к боярам:

– Земля русская требует отмщенья. Так, бояре?

Все ощерились и, одновременно посмотрев в сторону горящего города, взревели:

– За Китеж! За Рязань! Со щитами!

Последний клич особенно понравился ратникам после того, как я рассказал про Керженскую сечу, а Кубин про битву при Фермопилах и то, что у спартанцев был особый клич: «Со щитами или на щитах!» Теперь это был клич всей дружины.

– Демьян.

Горин выехал вперед и встал рядом.

– Приготовься. Будем поганых дразнить. Макар Степанович, делаем кусачий отход.

Лисин кивнул и вместе со всеми боярами направился по склону вниз.

Мы стояли у самого начала склона у всех на виду. Монголы шли степенно, не обращая внимания на двух всадников на вершине холма. Голова колонны уже скрылась за поворотом русла, когда, наконец, от строя отделился один монгол и, остановившись, посмотрел на нас.

Мы синхронно достали луки и открыли тулы, по пятьдесят стрел в каждом. Для меня и Демьяна это на полминуты стрельбы. Но сейчас много выстрелов не сделать.

– Бей!

Успели выпустить десяток стрел. Всего десять врагов убито, но еще не вечер. Чем больше отрядят на поимку наглых урусов, тем больше мы намолотим поганых. Но как быстро начали отвечать! Только мы скрылись с виду, как из-за холма вылетела туча стрел. Пора уходить. А хорошо мы их раздраконили – думаю, кипящие от злости монгольские начальники пошлют не менее сотни в погоню.

Холм был невысокий, но со стороны реки склон гораздо круче, он-то и даст нам большую фору. Мы нагнали бояр. Демьян и я скакали последними. Оглянувшись, увидел, что монголы уже спустились с холма, их как раз около сотни, и двести пятьдесят – триста метров между нами. Вот и будем держать их на этом расстоянии.

Двадцать всадников уходили от погони по полю, постепенно прижимаясь к лесу. Промелькнула стрела, в щит за спиной стукнуло. Пробуют попасть? Они могут. Пора и нам пострелять.

– Демьян, бей!

Мы разворачиваемся и стреляем. Двое закувыркались. Вот так, не одни вы умеете стрелять!

Еще по выстрелу – и вновь двое слетают в снег. Степняки взвыли, и стрелы посыпались градом. Всхрапнув, покатилась кувырком лошадь под Николаем Варнавиным. Боярин вскочил и кинулся в лес. Уйти успеет, надеюсь…

В конце поля сворачиваем в пролесок и на повороте стреляем – еще минус два. Теперь ходу, так как степняки сократили расстояние на пятьдесят метров. Кони взрывают снег, уходя в кусты, и несколько стрел пролетают мимо, но в щит все равно противно стучит. Блин, только в коня бы не попали. Несемся через кусты и мелкую березовою поросль. Из-под копыт в разные стороны разлетаются зайцы. Даже становится смешно – у них тут что, сейшн косых и длинноухих? А степняки не стреляют – значит, уже в перелеске. Здесь не постреляешь.

С пролеска вырываемся опять на поле, совсем узкое, но длинное и прямое. Мы несемся по полю к плотной стене елового леса, у которой и останавливаемся, выстроившись в ряд лицом к врагу. Степняки, выскочив из пролеска, увидели нас и взревели:

– Уло! Кху-кху-кху!

Они не стреляли, считая, что нам никуда не деться, и, улюлюкая, летели, предвкушая скорую расправу.

Усмехнулся, глядя на спешку степняков. Мы стоим, а они скачут еще быстрей. Спешат напиться крови? Ну-ну, сейчас своей захлебнетесь.

Я вложил в свой свист всю силу, от которой, показалось, вокруг покачнулись елки, стряхнув снег со своих лап. Кони вздрогнули, а мой жеребец вдруг взвился на дыбы. Пришлось вцепиться в гриву, чтоб не вылететь из седла. А елки действительно качнулись, выплескивая из своих объятий русскую кованую рать, тут же устремившуюся вперед.

Успокоив жеребца, досадно посмотрел на атакующие сотни.

– Китеж! – летел впереди боевой клич.

Треск и крики, жалобное ржание…

Степняки, уцелевшие от удара первого ряда бояр, тут же гибнут, налетая на острые рогатины второго ряда. Тех, кто выжил при столкновении, в мгновение располосовали саблями. Единицы скачут прочь, пытаясь уйти, но вылетают из седел, пронзенные сразу несколькими стрелами. А я хотел взять одного степняка живым. Ага, взял языка, выбирай любого – вон лежат. Еду к стоящим Лисину и Садову. Оба удовлетворенно смотрят на убитых монгол.

– Тимофей Дмитриевич, мы же…

Оба поворачиваются:

– Что?

И смотрят на меня, а в их глазах полыхает пожар Рязани и Китежа. Вздыхаю, ну что тут скажешь? Сказать нечего, особенно Садову. Языка в бою добыть будет проблема, а по одному степняки не передвигаются, предпочитают большие компании.

– Все хоть целы?

Лисин озирается:

– Да вроде все. – И тут же добавляет: – Ну и свистнул ты, княже, что своего жеребца напугал.

– Угу, – буркаю в ответ, – откуда я знал, что он такой пугливый?

– Княже, а это что? – Садов показывает мне за спину.

Оборачиваюсь и тяну поводья, жеребец послушно крутится на месте. Ратники, что стоят рядом, тоже улыбаются. Пристально смотрю на уже хохочущего Лисина.

– Чего смешного, Макар Степанович?

Лисин, утирая выступившие слезы, опять показал мне за спину:

– Щит, Володимир Иванович. Ты на дикого образа стал похож.

Снимаю щит со спины. М-да, густо натыкано. Свой щит я оставил, так как он давал блики, поэтому взял обычный.

– Не дикий образ, – поправил я сотника, – а дикобраз.

Про дальнего родственника простого ежа я рассказал после того, как Демьяна «дикобразом» обозвал. Тот после тренировки весь вспотел и, сняв шлем и подшлемник, предстал со всклоченными волосами. Выглядел он тогда действительно как дикобраз.

А Горин уже рядом и показывает свой щит, тоже густо утыканный:

– Я как его на руку перебросил, испугался было.

– Поздно пугаться, – говорю я, пытаясь вытащить стрелу. – А я вот не перебросил, договаривались-то стрелами всех перебить. – И выразительно смотрю на сотников, а им хоть бы хны – довольны боем, и все тут. М-да, вот и планируй операции, все равно по-своему сделают. Вздыхаю и продолжаю пытаться вытащить стрелу. Она ломается. Плюнуть бы на этот щит да взять другой, но как же клич «Со щитами»? В бой-то с этим шел.

– Понатыкали, ироды! – ругаюсь сквозь зубы. – Вот как стрелять-то на скаку надо! Только нам с Гориным и досталось.

Демьян со стрелами поступил кардинально – он их просто обрубил.

– А чего удивляться, мы последние скакали, а еще Варнавин рядом был.

– Варнавин! Жив ли?

Бояре крутят головами, а Лисин хмыкает:

– Жив Николай. Вона, тож как дикий образ едет.

Все смотрят в сторону перелеска, откуда на лошади, да еще с двумя привязанными заводными и чем-то нагруженными, едет Николай Варнавин. Облегченно вздыхаю – ну, слава Богу, жив. Варнавин здесь все тропы знает, и задание у меня для него имеется: ему вместе с братом предстоит поисковый рейд. Необходимо найти отряд Евпатина, то есть Евпатия Коловрата. Николай подъезжает, и все видят его щит за спиной, тоже утыканный стрелами. Он оглядывает поле, удовлетворенно хмыкает, перекидывает щит и, показывая нам, говорит:

– Вот, смотрите, бояре, поганые поди весь свой запас стрел в меня всадили.

Подлетает Михаил Варнавин и сгребает брата в охапку:

– Жив!

Николай отмахивается:

– Да жив я. И с прибытком. – Показывает на заводных. – Только Ветерка жалко, и щит в ежа превратили.

И он, так же как и Демьян, смахивает стрелы саблей. А Михаил его толкает:

– Да ладно, ты лучше расскажи, как дело было.

Николай чешет лоб:

– Как-как, а так. Как коня-то подстрелили, успел я соскочить – и в лес, как говорили-то. А в щит так и бьет, так и бьет. Я за сосну-то спрятался, гляжу, а там трое поганых, прям на лошадях за мной так и прут. Вот так, не хоронясь-то. Ну, я взял и стрельнул. Двоих стрелой взял, третьего на саблю, вот. Выглядываю на поле, а там никого, все за вами погнались. Ну, собрал я добро и сюда скорей. Вот.

– Все, пора отсюда уходить. Лошадей согнать и добро на них увязать. Уходим, бояре! – И я в последний раз смотрю на далекий дым.

К вечеру следующего дня возвратились в лагерь. Кубин встречал нас, предупрежденный дозором.

– Ну? – вопросительно посмотрел он на меня.

– Рязань пала. Мы никого не встретили. Сотню поганых списали. Варнавиных с десятком ратников в поиск отправил.

Дед Матвей вздохнул и отвернулся. Я понял, о чем он думает.