«Если», 2015 № 05

Александр Громов
ПУШИСТЫЙ, КАК ПЛЕСЕНЬ

/фантастика

/гуманитарные технологии

/апокалипсис

— Тебе надо побриться.

— Вам тоже, мэм.

Никогда бы не подумал, что могу сказать такое женщине, вдобавок своей непосредственной начальнице. Тем не менее я это сказал. Причем без капли издевки, со всем тактом. Если честно — брякнул, не подумав. Можно ли брякнуть тактично? А вот представьте себе.

Еще удивительнее было то, что и начальница обратилась ко мне вполне доброжелательно. То ли медведь в лесу сдох, то ли рак на горе свистнул.

Однако в тот момент я почти не удивился, вот в чем вся штука. Да и начальница сразу поверила, что я и не думаю издеваться, а поглядев на себя в зеркало, почему-то не позеленела от страха и ярости.

А если бы и позеленела, то зелени не было бы видно за мягкой шерсткой — наверное, очень приятной на ощупь. Совсем как моя. И щеки, и лоб, и уши, и веки — все было покрыто ею.

Мы еще не знали, что спустя несколько часов шерстка прорастет на пальцах и вообще по всему эпителию, исключая подошвы стоп.

— У Ганса и Джеффа то же самое?

— Да, мэм.

Никто из нас не запаниковал, что опять-таки было несколько странно. В тот момент мы просто не знали, что нам делать.

Вот дураки!

Что с шерсткой, что без шерстки, человек крепок задним умом и подчас не видит удачу, если она приходит внезапно. Банальность, скажете? Конечно. А вы чего хотели — небывалых откровений? Как же, ждите.

Но лучше я расскажу все с самого начала.

«Брендан» был огромен — десять километров сплошных узлов и агрегатов, не считая двигательной установки и топливных баков. А жилая зона внутри этого исполина, стиснутая со всех сторон электроникой и машинерией, не впечатляла ни размерами, ни особыми удобствами для четверых астронавтов. Если уподобить корабль большому арбузу, то самое мелкое его семечко показалось бы невероятно огромным по сравнению с весьма скромным объемом, выделенным экипажу. Один год можно и потерпеть — именно так считали в Центре, и именно на такой срок была рассчитана Восьмая межзвездная экспедиция.

Как и все предшествующие.

Двигатели «Брендана» годились лишь на то, чтобы пересечь при необходимости планетную систему, не слишком приближаясь к звезде и массивным планетам, чья гравитация могла бы пленить корабль. Колоссальные запасы энергии, аккумулированные в термоядерном топливе, предназначались совсем для другой цели.

Строго говоря, корабль не был звездолетом. Двигаясь своим ходом, он потратил бы не одну тысячу лет лишь на то, чтобы добраться до ближайшей к Солнцу звезды. Ни люди, ни техника столько не живут.

Да и какой смысл напрямую ломиться через пространство — даже если бы достижение субсветовых скоростей оказалось возможным? В зону практической доступности попадут лишь несколько ближайших звезд. Теоретически можно запланировать полет хоть к Бетельгейзе, хоть к Денебу — но что интересного сможет рассказать вернувшийся межзвездный путешественник своим прапраправнукам?

Скорее, он сам станет объектом их любопытства — вроде живой окаменелости. Не стоит городить огород лишь для того, чтобы поразить далеких потомков своей реликтовой особой.

«Брендан» был первым в Солнечной системе внепространственным кораблем.

Так он назывался, а по сути был не «вне-», а всепространственным.

Не существует ни под-, ни над-, ни гиперпространства. Существуют иные миры. Их не меньше, чем протонов в нашей Вселенной. И если ни сигнал, ни материальное тело не могут перемещаться в нашей Вселенной быстрее скорости света, то двум разным вселенным ничто не мешает двигаться относительно друг друга с любой мыслимой скоростью. Они и движутся, порой умопомрачительно быстро. Пробей проход в подходящую вселенную, нырни в нее и вовремя вынырни обратно — вот и окажешься примерно там, куда хотел попасть.

Само собой, такое объяснение годится лишь для дилетантов. На самом деле все значительно сложнее. Начнем с того, что относительные скорости вселенных такая же трудноощутимая величина, как корень квадратный из минус единицы: все знают, что он существует и называется мнимым числом, однако при подсчете предметов мнимые числа не применяются. А продолжать упражняться в аналогиях не будем — хватит и одного этого затруднения.

Девяносто процентов объема «Брендана», не считая несущих конструкций, занимали агрегаты для создания вокруг корабля кокона, изолирующего корабль от нашей Вселенной и по сути выводящего его за ее пределы. Три процента — аппаратура для навигации в привычном человечеству пространстве, а главное, вне его. Шесть процентов — двигатели с топливными танками. И лишь один процент, да и тот не полный, приходился на то, что делает жизнь человека в корабле возможной: жилую кубатуру, бытовые удобства, запасы пищи, воды и воздуха, аппаратуру жизнеобеспечения, ходовую рубку, научные приборы и прочее, и прочее…

Соотношение немногим лучше, чем в первых космических ракетах, когда тысячетонная дура с натугой выводила на орбиту спутник размером с футбольный мяч, если только не взрывалась на старте.

«Брендан» пока еще не взорвался; более того, он возвращался уже семь раз. По его образцу на орбите уже который год строился «Марко Поло» и проектировался усовершенствованный «Колумб». Были, правда, опасения, что «Марко Поло» так и не будет достроен, а «Колумб» вообще останется лишь в чертежах, и эти опасения имели под собой веские основания. Международное положение, очередной кризис глобальной экономической системы, ядерный терроризм, резня в Малайзии, война Северной Дакоты с Южной Дакотой… ну, вы знаете.

«Брендан» искал жизнь во Вселенной. Не братьев по разуму, о чем мечтали многие, — пока только жизнь.

Он ее не нашел.

В далеком прошлом остались наивные представления о том, что если где-то имеется планета, похожая на Землю и обращающаяся вокруг своего светила в «зоне обитаемости», то на ней обязательно возникнет и разовьется жизнь. Из длинного списка перспективных планет «Брендан» исследовал семь.

Пусто. Горы, пустыни, реки, равнины, моря — и никакой жизни. Теоретики удивлялись: на планете есть вода, уровень инсоляции вроде бы подходящий, чего же еще? И конечно, всегда находили то, чего не хватает: тут — крупного спутника с его приливными силами, там — активного вулканизма, еще где-то нет магнитного поля или не тот состав горных пород.

Короче говоря — пусто. Сплошное разочарование. Ни примитивной бактерии, ни намека на то, что жизнь на исследуемой планете существовала когда-то в далеком прошлом. Вообще ничего, кроме воды и камней. Тут поневоле задумаешься: а ранняя Земля-то чем была лучше? И кто-то с церковной кафедры тут же подскажет ответ: тем, что на ней произошел Акт творения, а на других планетах — нет.

Очень исчерпывающе.

Но те, кто ничего не понимает, когда другим все понятно, ломали и ломали головы над вопросом: почему? Жизнь — удивительно пластичная и упорная штука, так почему же она не возникла там, где по идее неминуемо должна была возникнуть? Неужели ее возникновение столь же маловероятно, как приземление подброшенного карандаша строго на торец?

— Опять ничего не найдут, — пророчили скептики, узнавая из выпусков новостей о Восьмой миссии «Брендана». — Пуста Вселенная. Только мы и есть.

— А не к лучшему ли это? — вопрошали экспансионисты, — Никаких конкурентов, развивайся вширь сколько угодно. Недолго Вселенной оставаться пустой. Ее заполним мы.

— Кто это — мы?

— Люди.

— Кто-кто?

— Люди, говорю.

— Это какие же? Это которые вроде нас с тобой? Которые друг с другом не могут договориться, чуть что — бомбить?

— А хотя бы.

— Очень мило. Выходит, мы потащим в Галактику все наши склоки и войны? Земли нам мало для склок?

— Дурень, из-за чего у нас склоки? Из-за ресурсов. А в Галактике их сколько хочешь!

— Сам ты дурень. Мы-то с тобой сейчас никакие ресурсы не делим, а уже ругаемся. С чего бы?

А и правда: с чего? Тут антрополог прочтет целую лекцию о внутривидовой агрессии в стаде австралопитеков и людоедстве наших прямых предков кроманьонцев, а рядовой обыватель просто разведет руками: ну так уж устроен человек, что тут поделаешь?

И ведь окажется прав: ничего с ним уже не поделаешь. Его бы подправить немного, человека, как анатомически, так и психологически, ведь верно же сказано, что он не более чем наскоро сляпанная природой конструкция, каковую еще доводить и доводить до ума, — да кто ж позволит проделать над собой такое? «Дураков нет», — хмыкнет рядовой землянин, пребывая в твердом убеждении, что уж он-то точно никаким боком не дурак. Да и сосед, хоть и явный дебил, а все же предпочтет остаться человеком. Не гордо мы, что ли, звучим? Конечно, гордо, пусть хотя бы отчасти. Но нам хватает. А разных там суперов пусть показывают в кино.

Кстати, даже у дебила-соседа хватило здравого смысла подписаться под петицией о прекращении дорогостоящих и никчемных экспедиций «Брендана»…

Петиция осталась без последствий, и Восьмая экспедиция стартовала. На этот раз — к солнцеподобной звезде в созвездии Персея, у которой еще сто лет назад была найдена планета с практически земными параметрами. Триста сорок парсеков, тысяча сто световых лет — безумно много для человеческого сознания, ничтожно мало по галактическим меркам и рядовой рейс для «Брендана». Межзвездные расстояния не играли для него существенной роли.

Внутри тесной жилой кубатуры помещались четверо: трое мужчин и женщина. Вопли феминисток остались без ответа: психологи скорее дали бы себя растерзать, чем ввели в состав экипажа вторую женщину. Где царствует одна женщина, там царство, где царствуют две — серпентарий. Значит, вторую отменить и стоять насмерть. А первая пусть царствует в роли командира корабля и начальника экспедиции. Если она при этом не грымза какая-нибудь и не фееричная экзотическая красавица, чересчур бьющая по мужским инстинктам, а нечто среднее, то есть в меру симпатична, в меру обаятельна и, конечно, не без титанового стержня внутри, то мужики при ней будут шелковые. Не подчиненные, а мечта.

А феминистки пошумят и заткнутся.

Нашего командира звали Инес Гарсия, и она полностью соответствовала требованиям психологов — так они сами решили. Даже удивительно. Я предпочел бы американку или немку. Сошла бы и датчанка. Француженка, итальянка, испанка — уже хуже. Правда, у них есть шарм — ну, у некоторых. Зато есть и убеждение, что главное, если не единственное, предназначение женщины в этом мире — любовь.

Но кто сказал, что «Брендан» — это их мир?

Особенно когда он находится в иной вселенной. Среди них, между прочим, полным-полно таких, где могут существовать только элементарные частицы, а никак не материальные тела. Естественно, нам туда не надо, но любопытно было бы представить любовь двух элементарных частиц. Да еще в такой вселенной, где не только мировые константы, но и сами физические законы напрочь другие!

Я знал Инес и раньше: кое-какие тренировки проводились совместно для мужской и женской групп. И знаете что? Пока эта жгучая брюнетка не выбилась в начальство, она была не в пример милее. Прибыв на борт, она начала с того, что устроила мне нагоняй за пыль на главном пульте и мой собственный внешний вид. Я до того устал в тот день, что даже не обиделся. С тестированием систем справится и обезьяна, потому что главную работу делает корабельный мозг, но вы попробуйте-ка лично проверить сотню узлов, в надежности которых сомневаетесь. Полазайте, полазайте на четвереньках по нескончаемым корабельным кишкам, а потом я посмотрю, на кого вы будете похожи. Только не говорите мне, что у вас еще останутся силы, чтобы стереть пыль.

Ганс и Джефф были биологами с обширными познаниями в химии, петрографии, гидрологии и еще куче наук, причем Джефф был также врачом экспедиции; я же отвечал за корабль. Бортинженер, он же мастер на все руки, он же спец по проникновению в такие корабельные узости, что куда там спелеологу. Он же, как выяснилось, еще и ответственный за каждую пылинку на борту. Ладно, теперь буду знать. Некоторые утверждают, что любое знание полезно.

Заставить бы их выучить какой-нибудь древнехалдейский или сосчитать с точностью до единицы количество волос на голове курчавого папуаса — что бы тогда они запели о полезности любого знания?

Вести корабль в обычном пространстве мог любой из нас, ну, конечно, кто-то лучше, а кто-то хуже. Это не очень трудно: девяносто девять процентов работы берет на себя корабельный мозг — конечно, если ситуация штатная. Пока мы удалялись на три астрономические единицы от Земли, одновременно поднимаясь высоко над плоскостью эклиптики, чаще вела Инес. По ее виду нельзя было сказать, что ей это по душе, любой решил бы, что она просто дает мне расслабиться перед серьезной работой, потому что путешествием через иную вселенную заведую я, — но мне-то было понятно: ей нравилось управлять кораблем. Помню, с каким наслаждением она водила учебную капсулу. У нас, конечно, был тот еще сундук, но я не встречал ни одного велосипедиста в возрасте до пятидесяти, который отказался бы попробовать порулить карьерным самосвалом.

Не знаю, какие мозги нужно иметь, чтобы понять этих женщин. В те времена я был здорово увлечен Инес, и она это знала. Само собой, мои юношеские чувства не могли польстить ее самолюбию. Я не был ни богат, ни гениален, ни влиятелен, да и внешности самой обыкновенной. Таких поклонников пучок на пятак. Как я теперь понял, хуже было то, что я-то понимал свою ординарность — и отступился, чуть только Инес дала понять мне, что я ее не интересую. Помучился сколько положено — и дал задний ход, сумев в конце концов выбросить красавицу-брюнетку из головы.

И если я хоть чуть-чуть в чем-то разбираюсь, именно этого она мне не простила.

Где логика?

А нет ее. Казалось бы, я даже помог Инес, перестав болтаться под ногами у более успешных конкурентов, за одного из которых она в конце концов вышла замуж, однако не дождался ни благодарности, ни даже понимания. С тех пор прошло немало времени — и что же, она забыла мою «измену»? Стали ли наши отношения деловыми на работе и доброжелательными вне ее? Психологи, наверное, думали, что да, — и ошибались. Должно быть, Инес записывала в личные враги всех особей из мужской половины человечества, кто не пал к ее ногам или, пав однажды, взял да и поднялся. Притом еще пыль с колен стряхнул, подлец этакий!

Имея хорошего мужа и двоих детей, сохранив красоту, пробившись к должности начальника экспедиции и командира «Брендана», она могла бы и успокоиться — но это только мое мнение.

Теперь ею заинтересовался Ганс. Не то чтобы он позволял себе что-то лишнее, совсем нет, тевтонская дисциплина этого парня всегда брала верх над инстинктами, но знаете, как это бывает: мимолетный взгляд, жест, слово, интонация — и уже все понятно. А уж если мне понятно, то Инес и подавно. Не успели мы отойти от Земли на половину астрономической единицы, как роли распределились: Инес — диктатор, Ганс — фаворит, Джефф — просто подчиненный и отчасти терра инкогнито, а я — пария. Меня можно шпынять за малейшую провинность, реальную или выдуманную.

Как все-таки хорошо, что Инес в свое время отвергла мои ухаживания! И как плохо, что ее стервозный характер проявился в полной мере уже во время экспедиции!

Она ведь была умна, этого не отнять. И умела задурить головы психологам, занимавшимся совместимостью экипажа, и руководителям программы. А я просто не знал, что меня ждет. Если бы знал, то меня, вероятнее всего, заменили бы дублером. По моей же просьбе.

Гарпией она была, а не Гарсией!

Ледяной тон приказов. Там, где можно было попросить, она командовала, а выполнив ее распоряжения, я подвергался начальственному разносу — и стойко терпел. Она придиралась к каждой мелочи и особенно любила унижать меня прилюдно. Избавиться от этого можно было только ценой срыва экспедиции. Инес прекрасно понимала, что я на это не пойду. Мне оставалось только вылизывать технику так, чтобы комар носу не подточил, спать по четыре часа в сутки и делать вид, что я тугоухий.

— Диктаторша, — не выдержал я однажды наедине с Джеффом. — Аракчеев в юбке.

Джефф не знал, кто такой Аракчеев, к тому же Инес, конечно же, не носила на борту юбку. Он просто не понял.

Зато Ганс был если не на седьмом небе, то где-то поблизости. Приказы от Инес он получал с этакой воркующей интонацией, опрометью летел их выполнять и частенько удостаивался похвалы. Удостоившись — таял и чуть ли не мурлыкал. Убежден: чересчур близко к себе Инес его не подпускала, но и влюбленность — тоже счастье. Странно только, когда она овладевает не юнцом, а мужиком в возрасте за сорок, но чего на свете не бывает! Почему бы зрелому мужчине не впасть в юность, как древние старики впадают в детство?

Короче, им обоим было неплохо — Гансу и Джеффу. Их работа должна была начаться только по прибытии, а пока они поочередно дежурили по жилым отсекам и камбузу. Не ахти какой труд. Надо отдать обоим должное: когда я припрягал их помочь мне с техникой, они никогда не отказывались. Жаль только, что специальных технических знаний у них было маловато. И все же без этой помощи я бы рано или поздно съехал с катушек или впал в постыдную визгливую истерику.

Возможно, попросту убил бы Инес. А Ганс — меня.

На двадцать седьмые сутки полета микрометеорит покорежил нам одну из внешних антенн, так что Инес пришлось положить корабль в дрейф, а мне — лезть в скафандр и восемь с половиной часов работать так, что полетный костюм потом можно было выжимать. Такое порой случается. Космос велик, но и «Брендан» достаточно большая мишень. Иное дело я: человек в скафандре — маленькая мишень. Это соображение здорово успокоило бы меня, если бы я не был слишком занят, чтобы нервничать. Мне надлежало снять поврежденные детали и хорошенько пнуть их, чтобы улетели подальше, а взамен поставить новые из запасного комплекта. Работа как работа, ситуация почти штатная. Я уверен, что аббат Брендан на пути через Атлантику не раз штопал свою кожаную лодку.

Впрочем, ему не приходилось делать это в скафандре. Я никогда не носил рыцарских доспехов, но уверен, что двигаться в них значительно проще.

В общем, хорошо еще, что дело ограничилось одной только антенной. Я сунул костюм в стиралку, принял душ и, разумеется, превысил норму потребления воды. Другой бы на месте нашего командира все понял и воздержался от комментариев, но только не Инес. Она не другой. Она — другая.

— Кажется, наш бортинженер решил, что тут у нас хороший отель с бассейном, — насмешливо произнесла она, сверля меня взглядом, — Не думала, что придется напоминать ему, где мы находимся.

Я смолчал — сосал подсоленную витаминизированную воду из трубочки. «Брендан» вновь шел на двигателях, так что тяжесть — впрочем, слабая — была, но я боялся промахнуться пластиковой кружкой мимо рта — тряслись руки. Проще говоря, я вымотался в хлам. Тут даже душ не очень помогает.

— А теперь он намерен выпить все, что не вылил на себя, — сказала Инес.

Ганс глупо хихикнул, зато Джефф вступился за меня.

— Ему необходимо восстановить водный и солевой баланс, мэм, — сказал он. — Это я как врач говорю.

Инес сухо посоветовала ему вернуться к своим обязанностям и не вмешиваться в прерогативы командира. Джефф открыл было рот, чтобы сказать, что поддержание здоровья экипажа как раз входит в его обязанности, но посмотрел на Инес, раздумал и заткнулся. Тем и кончилось, если не считать того, что теперь Инес начала порой шпынять и Джеффа.

А моя пружина все сжималась и сжималась — та пружина, что сидит внутри каждого, кто не совсем тряпка. Кто-то, наверное, сравнит это с закипанием сосуда на огне или с нестабильным состоянием перенасыщенного раствора, но мне, технарю, ближе пружина. Сожмется до предела, а там природой поставлен какой-нибудь капсюль и боек не забыт — ну и трах-бабах! От пустяка. От надменного взгляда, скажем. Или вообще без видимой причины.

Я это знал и, когда мог, расслаблялся, бормоча формулы самовнушения. Мол, я в полном порядке, спокоен и крепок, я гранитная скала, и пусть о нее разбиваются волны мирового океана, что мне до них? Отчасти помогало.

До тех пор, пока Инес снова не попадалась мне на глаза. Или я ей. Трудно ведь сто раз на день не попасться друг другу на глаза, если вся обитаемая часть корабля размером не больше среднего коттеджа.

Впрочем, это были еще цветочки.

С опозданием на сутки мы достигли намеченной области, и Центр дал добро на прыжок. Тут уже началась моя работа, и даже Инес на время заткнулась, понимая, что если она этого не сделает, то я просто рявкну на нее и ничего мне за это не будет. Начиналось то, ради чего я главным образом находился на борту.

Я задействовал энергонакопители и еще раз протестировал системы — одну за другой, ничего не упуская. Все было в норме. Вообще-то «Брендан» вполне надежен, основные системы многократно резервированы, однако лишняя поверка еще никому не мешала. Центр пожелал нам удачи и больше не вмешивался — там знали, что мне на месте виднее. Покончив с этим делом, я запустил нуль-сканирование.

Так уж оно называется, а почему — не помню. Когда-то знал, да забыл. Если «на пальцах», то это поиск нужной нам вселенной. При чем тут нуль? Его сколько ни сканируй, он все равно нуль.

Вокруг нуль-сканера на выносной штанге распространилось этакое призрачное сияние, и пошел анализ. Известно, что лишь одна миллионная вселенная, какова бы она ни была, вообще существует больше нескольких микросекунд — подавляющее же большинство вселенных, возникнув, сразу же схлопывается, как мыльные пузыри, только еще быстрее. По-моему, они схлопываются от стыда перед собственной несуразностью, но на научности этого предположения я не настаиваю. Даже среди стабильных вселенных исчезающе мало тех, в которых «Брендан» не распался бы на субатомные частицы, а нам надо было среди них найти такую, которая ко всему прочему еще и доставила бы нас к цели экспедиции!

И никакого принятия решения. Некогда его принимать. Обнаружив подходящую для нашей цели вселенную, автоматика мгновенно и без предупреждения переносит туда корабль. Предупреждать здесь бессмысленно — надо, как говорится, успеть вскочить в нужный поезд, движущийся на полном ходу. Тут если думать, то до прыжка, а не во время его. Не способен человек думать с необходимой скоростью, да и автоматика-то едва-едва способна.

Я участвовал в Пятой экспедиции, а потому заранее припас для всех пакеты — меня и прочих тогда немилосердно выворачивало. Вот я и решил, что лучше на всякий случай подстелить соломки, хоть и знал, что раз на раз не приходится. Во Второй экспедиции у всех шла носом кровь, в Шестой с экипажем случилось нечто вроде временного умопомешательства, а в Первой, Третьей и Четвертой экипаж просто отключился — к счастью, обратимо. И лишь в Седьмой экспедиции с экипажем не произошло ничего, что заслуживало бы внимания. Видимо, попалась уникальная вселенная, двойник нашей.

Инес участвовала как раз в Седьмой, но, разумеется, подробно изучала отчеты об остальных экспедициях. Убежден: она предпочла бы провести все время пребывания в иной вселенной наедине сама с собой, да только инструкция недвусмысленно диктовала иное: каждый член экипажа должен по мере возможности контролировать не только себя, но и других членов экипажа.

Наверное, тот, кто писал инструкцию, не в силах был поверить, что четыре человека могут спятить одновременно. Трое — еще куда ни шло. А четвертый, значит, их повяжет, чтобы чего не натворили.

Нам повезло: мы не спятили, у нас не закипела кровь, да и тошноты я не почувствовал. Ганс, правда, уверял потом, что его-то как раз мутило от нашего вида, и это было странно — как-никак биолог. Джеффа уж точно не тошнило: уж он-то в своей жизни навидался рентгеновских снимков! А если снимки движутся, то что это принципиально меняет?

Короче говоря, автоматика выбрала для нас такую вселенную, где мы в буквальном смысле видели друг друга насквозь. После нашего возвращения теоретики объяснили, как это вообще возможно с точки зрения современной физики, но клянусь вам чем угодно: все двадцать семь минут и тринадцать секунд нашего пребывания в «попутной» вселенной я ни разу не попытался вникнуть в сущность эффекта.

Я просто ошалел, внезапно увидев перед собой три скелета, одетых в прозрачную оболочку плоти с туманными контурами внутренних органов. Ребра поднимались и опускались в такт дыханию, внутри каждой грудной клетки пульсировал мышечный мешок сердца, смахивающий на небольшой оживший бурдюк, а если взглянуть чуточку ниже и хорошенько приглядеться, то можно было увидеть, как по кишечному тракту медленно-медленно путешествует наполовину переваренная пища.

Я опустил взгляд еще ниже и посмотрел на свой живот. В нем творилось то же самое.

— Однако! — обозрев себя и нас, подал голос Джефф, и я проследил, как работают его голосовые связки. — Прямо наглядное пособие для студентов.

Он был прав. Столь наглядных пособий я еще не видел.

Если бы Инес могла укрыться за свинцовой стеной, она бы это и сделала. Кому по нраву смахивать на наглядное пособие по анатомии и отчасти физиологии? Она прямо окаменела, и если бы могла не дышать и заставить сердце остановиться, то так и поступила бы. Я так понял, что с той же силой ей не нравилось, что мы трое деликатно старались смотреть куда угодно, хоть друг на друга, но только не на нее. Уж выбрала бы, что ей сильнее не нравится: собственная прозрачность или наш сексизм!

Мы трое довольно быстро пришли в себя и начали сыпать шуточками, а она так и просидела в виде изваяния все двадцать семь минут и тринадцать секунд. Не проронив ни слова, не издав ни звука. А потом все вдруг кончилось. Сразу. Ни головной боли, ни даже малейшей дурноты, как это нередко бывает, вообще ничего. Мозг корабля сообщил нам синтезированным доброжелательным голосом, что «Брендан» вернулся в нашу Вселенную и что все системы работают в штатном режиме.

Как и требовал план полета, я в это не поверил и вновь запустил полное тестирование. Смысла в этом никакого: если корабельный мозг в порядке, то он не врет, а если он свихнулся, то нам никогда не вернуться на Землю, разве что случится чудо. Но те, кто писал план, не сбрасывали со счетов и самую малую вероятность. И знаете что? Я был им благодарен.

Отвлечься работой, вот что мне сейчас было нужнее всего. Не из-за того, что я видел себя и других членов экипажа в рентгене — эка невидаль! Из-за того, что ровно то же самое видела Инес.

Она и раньше была ценимым земными бюрократами не в меру придирчивым командиром из тех, кто никогда не подбодрит и не пошутит, только командует, а уж теперь… Я догадывался, что будет.

И не ошибся.

Инес словно с цепи сорвалась. Неполного получаса молчания вполне хватило ей на подзарядку, а емкость батарей у нее была что надо. Вплоть до прибытия на место назначения разряды гнева и презрения так и сыпались на нас, не исключая и Ганса. А лететь пришлось полтора месяца — «Брендан» вернулся в нашу Вселенную далековато от нужной нам звезды.

Нет, Инес не кричала на нас — всего лишь помыкала, цедя каждое слово сквозь зубы с таким ледяным видом, словно до этого год пролежала в морозильнике. Сказать невозможно, до чего обидны были те слова — и это несмотря на то, что она ни разу не опустилась до банальных оскорблений. Права и обязанности каждого члена экспедиции она знала досконально. Особенно свои права и наши обязанности.

Последние, по ее мнению, заключались в том, чтобы выполнять работу на пять с плюсом и вечно ощущать вину: почему не на шесть?

Можно сказать, что она достигла своего. Когда я был слишком занят, мне не было трудно пропускать часть ее реплик мимо сознания. Только этим я и спасался. Ганс и Джефф страдали сильнее.

Особенно Ганс. Не в том была его проблема, что он слегка подвинулся умом, глядя на Инес, а в том, что он увидел ее насквозь в самом буквальном смысле. Со всеми внутренностями.

Другая впала бы в стыдливое смущение и скрыла его, отпустив шутку-другую, — эта обозлилась.

А на что, спрашивается? На то, что у Ганса есть глаза?

И началось.

— В следующий раз я возьму для этой работы параличного, он сделает ее быстрее.

— Шахматы? Убрать, чтобы я их не видела. Кажется, кто-то решил, что летит в отпуск?

— Что это за внешний вид? Родители тебя на помойке нашли? Нет? Значит, выкинули на помойку?

— Покраска заборов — максимум, на что вы способны, и то под руководством толкового инструктора.

Самое интересное, что даже после этого Ганс не излечился от влюбленности. На его физиономии я читал: ну, увидел я Инес на просвет, и что тут такого? Всякому, мол, известно, что у женщины, в том числе любимой, внутри имеются сердце, легкие, печень и кишки. Бьюсь об заклад, что весь этот ливер показался ему на редкость гармоничным, а изгибы кишечника — изящными. Зато и доставалось же ему от владелицы всех этих изгибов!

Конечно, Ганс огорчался, когда Инес злобно шпыняла его, но почему-то упорно надеялся, что это пройдет. Как будто у волчицы может пропасть желание гонять зайцев!

Другой «заяц» — Джефф — однажды нашел меня в закутке возле снятого кожуха блока управления двигателями ориентации.

— Тебе помочь? — спросил он с надеждой.

Я уже заканчивал. Один блок был вынут, на его место поставлен запасной. Строго говоря, никакой необходимости в этом не было: замененный блок почти не глючил, да и глюки у него были терпимые, но я не мог придумать ничего лучшего, чтобы занять себя и держаться подальше от Инес. «Брендан» выскочил дальше от искомой планеты, чем я надеялся, и расчет показывал, что путь к цели займет сорок шесть суток, если не случится ничего непредвиденного. Я надеялся провозиться с починкой блока не менее суток, так что после этой работы осталось бы всего сорок пять. А вообще я был близок к тому, чтобы расчертить переборку над своей койкой на клетки и зачеркивать их одну за другой, как, по слухам, поступают тюремные узники.

Сначала я хотел было отказать Джеффу, но, глядя на его физиономию, сжалился.

— Вот ключ. Вынимай эти блоки по одному и аккуратно ставь вот сюда.

— А потом?

— А потом сдуешь с них пыль, внимательно осмотришь и аккуратно поставишь обратно.

— О, я осмотрю внимательно! И правым глазом, и левым! Придирчивым взглядом художника!

Я хмыкнул.

— Можешь еще в поляризованном свете. Фильтры вон в той коробке.

Он просиял, и некоторое время мы работали, если можно так назвать наше занятие. Потом Джефф вздохнул и высказал наболевшее:

— Нехорошо убивать женщин…

С этим тезисом я не спорил, но уже знал, чем он закончит фразу.

— …но как иногда хочется!

На это я ничего не ответил, а Джефф, помолчав, продолжил:

— Кто-то здорово ошибся, назначив ее руководителем.

— Допустим, — сказал я. — Но что мы теперь можем сделать?

— Поговорить, — предложил он, — Поставить… как это у вас говорят?., вопрос ребром.

Именно ребром, подумал я. Гендерные вопросы — они всегда ребром, если вспомнить, из какого материала была сделана Ева. Но вслух сказал иное:

— Ага. И тогда по возвращении домой она выдаст такие характеристики, что с ними нам останется только красить заборы. В присутствии инструктора. Хотя… она и так их напишет.

Об этом Джефф и сам догадывался. Наверное, он затеял этот разговор лишь для того, чтобы я первый предложил то, о чем он не решается сказать.

Ага, держи карман! Будь наш командир мужиком, я не отказался бы поговорить с ним круто. Возможно, мы втроем устроили бы саботаж и тихий бунт. Или шумный. Женщина — другое дело. Даже для Джеффа, хоть он и американец из незалежного Висконсина с остатками мозговых вывихов гражданина бывших Соединенных Штатов.

И вот что интересно: будь Инес уродиной, я бы, пожалуй, сделал вид, что она не женщина. А так — не мог.

Джефф — тоже.

Он так и не дождался от меня инициатив и, помедитировав на последний блок, водворил его на место, постным голосом сообщив мне, что замечательно провел время.

На следующий день ко мне в закуток явился Ганс. Этот делал вид, что еще и не такое выдержит, а по сути просто рыдал мне в манишку, и я как мог утешал придурка. Ганс уверил меня, что выбросит Инес из головы и удалился с глухими угрозами в ее адрес. В адрес Инес, понятно, а не головы.

Подслушивала нас Инес, что ли? Или и без слежки поняла, что на борту назревает революция? В чутье нашему командиру было не отказать.

Так или иначе, на какое-то время она стала справедливее относиться к Гансу, а наш лопух, понятно, сразу растаял. Джефф сказал мне, что не может смотреть на его блаженную морду, и я придумал для него ненужную работу, только чтобы он не заехал Гансу в ухо.

— Ты что, слабак? — прямо спросил я, увидев, что трудотерапия не излечила Джеффа. — Забыл, какой у нас был отбор на психологическую устойчивость?

— У нас и на психологическую совместимость был отбор, — парировал он, — А много ли толку?

— Все равно терпи.

— Это вы, русские, славитесь терпением, — обиженно заявил Джефф. — У вас оно в крови. Никто не может столько терпеть, кроме, может быть, китайцев с японцами. Но зато потом вы взрываетесь, и очень громко.

— А ты не дергайся раньше времени, — сказал я ему, — Тут ключевое слово — «потом». Это когда еще будет.

— Но ведь будет?

— А то как же. Вот вернусь домой и первым делом убью балалайкой первого встреченного на улице медведя.

Моя ирония не пришлась ему по вкусу. Слово за слово, и мы поругались. Даже я понимал ненужность этой склоки, а уж Джефф и подавно. Как врач экспедиции он имел некоторые познания в психологии. Наверное, он сумел бы погасить ссору, если бы только сам не был ее участником.

Вот потому и не сумел. И ему уж точно не следовало касаться моей внешности и моих родителей. Другой на моем месте, не врезав Джеффу промеж глаз, гордился бы своей выдержкой, но я-то понимал, что не врезал лишь потому, что растерялся. Не ожидал от него такого.

С этого дня наша жизнь внутри «Брендана» стала напоминать вязкий кошмар. Мы больше не собирались вместе за обеденным столом, а если иногда и делали это по приказу Инес, то поглощали пищу в мертвом молчании, чтобы потом разойтись по своим углам и угрюмо работать. Только и оставалось, что воткнуть себе в ухо горошину проигрывателя и целыми днями слушать записи из фонотеки. Я подсмотрел, что Инес занималась тем же. Ганс вышел у нее из фавора и имел вид побитой собаки. А «Брендан» полз к планете так медленно, что вой хоть волком, хоть той самой собакой. Что вы хотите, такую тушу, как наш корабль, не вдруг разгонишь и не вдруг остановишь.

Тут по закону подлости должна была случиться какая-нибудь поломка, но есть на свете более универсальный закон: любая гадость всегда имеет и светлую сторону. Перелет до планеты прошел столь гладко, что хоть нарочно акцентируй на этом внимание в бортжурнале. Уверен, Инес так и сделала: бортжурнал ведь будет приложен к отчету об экспедиции.

Планета оказалась чуть больше Земли, а на вид почти такая же. Облака — значит, есть вода. Мы вышли на орбиту и в разрывах облачного слоя разглядели океаны и материки раньше, чем нам их показал локатор. Правда, атмосфера не радовала изобилием кислорода, но он все же присутствовал! Значит — что? Фотосинтез? Жизнь? Первая обнаруженная людьми внеземная жизнь?!

Ганс и Джефф сделали вид, что безмерно обрадовались, а что до меня, то Инес просто приказала мне стереть с лица кислое выражение: жизнь ведь! Не зря был построен «Брендан», не зря потрачены безумные средства, не зря мы подвергали себя опасности, проскальзывая в иные вселенные, ну и так далее. Я соорудил на физиономии такую слащавую улыбку, что Ганса передернуло. Что опять не так? Прекратить скалиться? Да я пожалуйста, я с удовольствием!..

Начали пускать зонды, пошла информация. Да, на планете была жизнь — примерно такая же, как на Земле миллиард лет назад. В океане преобладали одноклеточные, а на суше многоклеточных животных вообще не было — лишь водорослевые корки во влажных низинах и нечто вроде примитивных грибов, развившихся на тех же корках.

Примитивные грибы — это в общем-то плесень. Первыми на планету спустились Инес и Ганс, набрали образцов, вернулись, и я потом волей-неволей слышал их реплики. Из них мне стало ясно, что все влажные места на суше покрыты ковром из коротких — в сантиметр — серо-бежевых волосинок. Только-то. Если положить в сырой подвал хлебный батон и забыть его там на полгода, он станет примерно таким же. Стоило тащиться ради плесени за тысячу световых лет!

Нет, я-то помалкивал. Во-первых, потому, что мне вообще не хотелось ни с кем разговаривать, во-вторых, потому, что биологам виднее, а уж нашему начальству и подавно. Скажи я словечко — Инес сразу поставила бы меня на место в самой обидной форме. Кто я такой? Бортинженер. Моя епархия — «железо» и софт, а никакая не плесень, волосатая там она или нет. Инопланетная? Ну, поздравим друг друга не от души — и вот что, ребята, не мешайте-ка мне работать.

И мы фальшиво улыбались и говорили фальшивые слова, мечтая лишь о том, чтобы поскорее вернуться домой и немедленно разбежаться прочь друг от друга. Как можно дальше. По-моему, каждый из нас изо всех сил старался продержаться, не доведя дело до взрыва. Я — точно мечтал.

Но взрыв все-таки случился.

В тот день на планету отправились Джефф и Инес, а Ганс остался возиться с образцами. Эта троица уже спускалась вниз поодиночке и по двое, в то время как я неизменно оставался на корабле, имея настроение типа «чего я на этой планете не видал?». И не удивляйтесь. Черная краска, широко разлившись по психике, напрочь убивает всякое любопытство, это я вам говорю. Да и нечего было мне, бортинженеру, делать на планете, а при одной только мысли о том, чтобы попросить Инес включить меня в следующую вылазку, я содрогался от отвращения. Кто угодно, только не я. Кого угодно, только не ее.

Ганс работал молча, я тоже. Прошло несколько часов. Иногда кто-нибудь из нас выходил чуток подкрепиться, попить соку или в сортир, и опять-таки молча. О чем нам было разговаривать? Мы ненавидели друг друга. Потроха регенератора воздуха, в которых я копался, надеясь обнаружить утечку, казались мне куда симпатичнее физиономии Ганса.

Так продолжалось до тех пор, пока я не прищемил палец в упомянутых потрохах и не чертыхнулся.

— Помолчи, — раздраженно буркнул Ганс, не прекращая разглядывать в микроскоп каких-то козявок.

Мне бы последовать его совету, но в ту секунду боль оказалась сильнее разума.

— Сам заткнись! — рявкнул я во всю силу легких, ненадолго перестав дуть на палец.

Ганс медленно оторвался от микроскопа и продемонстрировал мне свои оловянные глаза на совершенно неподвижном лице. У него был вид хладнокровного убийцы.

— Я давно хотел тебе сказать, что ты грязная русская свинья, — произнес он, — Но я не знал, что ты еще и маменькин сынок. Пальчику него заболел! Пф!

— Швабская морда, — не остался я в долгу, — Колбасник. Влюбленный козел.

Он поднялся со стула, а я с корточек. Мы медленно двинулись навстречу друг другу. Молча. Все уже было сказано, и неясным между нами оставалось лишь одно: кто ударит первым.

В это время пискнул сигнал, вслед за чем корабельный мозг сообщил бодрым голосом: десантная шлюпка состыковалась с «Бренданом». Раньше срока.

— В другой раз, — буркнул Ганс.

— Струсил? — подначил я.

Время у нас было. Пока Инес и Джефф пройдут шлюзование, стерилизацию скафандров и прочие предусмотренные регламентом процедуры, Ганс успеет десять раз послать меня в нокаут — если я буду стоять на месте. Этот тевтон был крупнее меня и кулак имел соответствующий. В свою очередь, я надеялся на свои навыки в айкидо, а ведь чем больше шкаф, тем громче падает.

— В другой раз, — повторил Ганс и перестал интересоваться мною. Зато одарил напоследок таким взглядом, что я решил не щадить белокурую бестию, когда у нас наконец дойдет до выяснения отношений. Просто в интересах самосохранения. Этот шкаф упадет у меня туда, где сможет причинить себе наибольший вред.

Я уже хотел было вернуться к прерванной работе, как вдруг грянул сигнал тревоги, а озабоченный синтезированный голос сообщил нам о биологической опасности второй степени.

Вторая — это серьезно. Но хоть не первая, когда все внутренности корабля кишат чуждой микрофлорой, а за экипажем, тряся ложноножками, гоняются туземные плотоядные. Вторая — это по сути вероятность наступления первой. Я моментально залез в биозащитный костюм, и боковым зрением отметил, что Ганс сделал то же самое. Смотреть на него иначе, чем краем глаза, я был не расположен.

Только через час открылся шлюз. Инес и Джефф вышли из него как ни в чем не бывало, правда, Джефф прихрамывал. На его правом колене я заметил уродливую нашлепку, напоминающую нарост на березовом стволе.

Все было ясно без слов: продырявил скафандр. Это надо постараться, но Джефф не обделен талантами. Естественно, он тут же заклеил прореху пластырем и обработал поверху герметиком, а Инес погнала его к шлюпке и взлетела, чуть только «Брендан» появился над горизонтом.

Герметичный модуль для биологических образцов с планеты у нас и так был, а теперь я в два счета развернул настоящий изолятор, как в чумном районе. Теперь Джеффу предстояло невесть сколько времени провести за прозрачными пластиковыми стенками и гадать: заразился он какой-нибудь пакостью или обошлось?

Мне не было его жаль.

Джефф вылез из скафандра потный и мрачный, швырнул скафандр на пол, улегся на койку и стал смотреть в потолок. Еды и воды и гигиенических салфеток у него было в достатке, а что оправляться придется на виду у всех, так сам же и виноват: не нужно было дырявить скафандр. Ни я, ни Ганс не нашли в себе сил подбодрить Джеффа, а Инес ограничилась приказом: десять суток изолятора. Наверняка Джефф подцепил сквозь прореху порцию каких-нибудь микроорганизмов, и десяти суток карантина вполне достаточно как раз потому, что микроорганизмы эти инопланетные. Либо они уложат человека гораздо быстрее, либо столь же проворно с ними расправится иммунная система. Продолжительный инкубационный период теоретически возможен, но маловероятен, и десять суток изоляции — допустимый риск. Все было правильно.

Только одно напрягало: а вдруг для следующей высадки на планету Инес выберет меня, а не Ганса? Я не биолог, и внизу мне делать нечего, но это я так считаю, а у Инес может оказаться своя точка зрения. Она не Ганс, и если я сорвусь, то ударить ее не смогу. Убить — смогу, а ударить — нет.

Буду честен с вами, ко мне в голову забралась поганая мыслишка: уж не напоролся ли Джефф на то же затруднение? Может, не видя иного выхода, он нарочно порвал скафандр, чтобы немного отдохнуть от Инес?

Скажете, попахивает суицидом? Так и есть. Но зуб даю: каждому из нас, кроме, возможно, Инес, приходили в голову мысли о самоубийстве. Или о нем же, но сперва без «само-».

На десять суток Инес отменила все вылазки на планету. Я по обыкновению лечился работой. Ганс тоже. Инес, что удивительно, помалкивала.

Ничего иного я не желал так сильно, как этого, и быстро успокоился. Работа спорилась, настроение улучшалось. Давно я не чувствовал себя настолько в своей тарелке, чуть было не начал насвистывать. В самом деле, что плохого? Почему я вдруг решил, что жизнь черным-черна? Мы первые, кто нашел во Вселенной жизнь, — разве этого мало? Другие не нашли, а мы нашли. Что еще нужно для счастья? Популярность нам обеспечена, да ведь не только в ней дело. Главное, мы нашли иную жизнь! Она существует! Это праздник, и не надо портить его ни дрязгами на борту, ни жалобами друг на друга по возвращении на Землю. Как ни крути, а мы все-таки сплоченный экипаж, потому что несплоченный не достиг бы цели, и каждый из нас как минимум личность, с которой следует считаться, а если как следует поискать, за что можно эти личности уважать, то обязательно найдется…

Странный поворот настроения? Возможно. Но мне в тот момент так не показалось. И когда мне понадобилось пройти мимо изолятора, я прошел спокойно, и в мыслях не имея отворотить морду от скучающего за прозрачным пластиком Джеффа.

Не отворотил — и ахнул.

Я не узнал Джеффа. Его лицо приобрело серо-бежевый цвет. Он сидел на койке как ни в чем не бывало, а увидев меня, взглянул приветливо и помахал мне рукой. Я механически ответил тем же и помчался к Инес, благо в нашей жилой зоне долго мчаться не пришлось.

— Джефф… — выдохнул я.

Она взглянула на меня не очень благосклонно — я оторвал ее от работы, — но все же не сверху вниз.

— Что с ним?

— Что-то неладное. Лучше посмотреть.

Мы отправились все втроем. Джефф читал что-то с наладонника. При нашем появлении он отвлекся от этого занятия, очень удивленный.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Инес.

Пластик не пропускал ни микробов, ни воздуха, но звук проводил великолепно, так что никаких специальных устройств для связи не требовалось. Джефф услыхал и пожал плечами в большом недоумении.

— Неплохо, — сказал он, — А что случилось?

— С нами ничего, — трагическим голосом молвил Ганс.

Тут Джефф догадался, что речь идет о нем самом, отложил чтение и беспокойно заерзал.

— Что не так?

— Все так, — сказал я. — Но… ты в зеркале себя видел?

Джефф не кисейная барышня, а я всегда предпочитал резать правду-матку. Правда, еще вчера предпочел бы промолчать в тряпочку в присутствии Инес.

— У меня нет зеркала, — сказал Джефф и потрогал щеку. — Ну, зарос… И бритвы у меня тут нет…

— Зеркальце есть на рукаве скафандра, — напомнил я ему.

Он хлопнул себя по лбу, нашел зеркальце там, где ему полагалось быть, и пристально изучил свою физиономию. Не доверяя зрению, пощупал там и сям.

— Похоже, мне не повезло, — сказал он очень спокойно. — Я-то думал, щетина, а она и на лбу, и на ушах… И не щетина это вовсе…

Даже я, не спускавшийся на планету, уже понимал, что, конечно же, никакая это не щетина, а тот самый грибок, местная волосатая плесень. С точки зрения биолога, случилось худшее, что можно себе представить: инопланетный гриб оказался способен паразитировать на коже человека. Судя по всему, чувствовал он себя на ней превосходно, чему, наверное, способствовала богатая кислородом атмосфера внутри корабля. Удивительным было другое: Джефф также чувствовал себя нормально. Даже не почесывался.

Он был врач — это первое. На грибок, поселившийся на человеке, по идее должны действовать противогрибковые препараты — это второе. Раз поселился, значит, его биохимия сродни биохимии земных грибков, а раз так, то на местную плесень найдется управа. Даже я, технарь, понимал это. Поэтому вернулся к своим обязанностям, чуть только мне — необычайно вежливо! — дали понять, что я зря путаюсь у спецов под ногами. А эти трое устроили консилиум.

Я провозился до ужина, устал и перепачкался. Если кто-нибудь начнет вам втирать, что в звездолете все стерильно и лишней пылинки не летает — не спорьте с дураком, пусть тешится грезами. На самом деле и пыль летает, и смазка течет, и вообще где техника, там и грязь, а где человек, там ее еще больше. Внезапно я понял, что хочу поужинать вместе со всеми, и заспешил. Вымыв руки и взглянув мимоходом в зеркало, я обнаружил, что каким-то образом умудрился запачкать лицо, а обнаружив это — попытался его отмыть.

Оно не отмывалось.

Я мылил и тер физиономию, мылил и тер, не желая поверить в очевидное. Но поверить пришлось. Не серая с бежевым оттенком грязь покрывала мое лицо — это была очень короткая мягкая поросль. Я заплесневел!

Что было делать — злиться? Пугаться? Лить слезы? Еще чего не хватало. Я глубоко вздохнул, пожалел о невозможности тяпнуть стакан водки без закуски и пошел сдаваться.

Инес и Ганс уже сидели за столом. Просто сидели, не ужинали.

— Так, — сказал Ганс, увидев меня, — Мне кажется, Джеффа можно выпускать.

Его лицо было серо-бежевым. Лицо Инес — тоже.

Мы поговорили, хотя все было ясно без слов. Пластырь, которым Джефф заклеил дыру в скафандре, оказался дрянным, или, может быть, герметик оказался никуда не годным, или Джефф заклеил прореху, не слишком аккуратно следуя инструкции, или наши средства дезинфекции никуда не годились — какая теперь разница? Это была в сущности мелочь, повозимся — выясним, чья вина. Никто не запаниковал, хотя лично я думал о том, сколько нам осталось жить — несколько дней или, может быть, недель? И насколько мучительным будет конец?

Никто из нас не ощущал ни боли, ни головокружения, ни слабости, ни чесотки. Даже Джефф, заразившийся первым. Кстати, Инес вняла словам Ганса, и Джефф присоединился к нам, покинув изолятор.

Стали думать вчетвером.

— Мы обязаны исходить из худшего, — сказала Инес и посмотрела по очереди на каждого из нас, ища поддержки, — Мы не можем погибнуть здесь и лишить Землю «Брендана», не говоря уже о результатах экспедиции. Мы должны немедленно свернуть исследования, вернуться в Солнечную систему и послать сигнал бедствия. Нам помогут. На нас будут работать все микробиологи Земли. Однако надо быть готовыми к тому, что нам, возможно, придется провести в корабле довольно значительное время…

Это точно, подумал я. Пока мы не будем стопроцентно здоровы, а корабль гарантированно простерилизован, никто не позволит нам вернуться на Землю. Обидно, но справедливо.

— Есть возражения? — спросила Инес. Я даже заморгал. Когда это она интересовалась нашим мнением?

— Все правильно, — одобрил Джефф, а мы с Гансом просто кивнули.

И началась работа. Впрочем, вру: сначала мы все-таки подкрепились ужином, на этом настояла Инес, а потом мы с ней стали готовить корабль к отлету, а Ганс и Джефф, упаковав образцы и законсервировав свою аппаратуру, работали у нас на подхвате. Зверски хотелось спать, но я решил, что посплю не раньше, чем мы разгоним эту колымагу.

Разогнали.

Выспавшись и вспомнив, что было вчера, я первым делом направился к зеркалу. Это было лишним: ощупывание лица показало, что плесень, похожая на мягкую шерстку, подросла, разве что не колосилась. Хуже того: той же самой «шерстью» покрылись руки.

Раньше у меня там росли волоски, как у любого сапиенса мужского пола, а теперь они совсем затерялись в новой поросли. Раздевшись, я обнаружил плесень везде, кроме подошв и ногтей. Однако!..

Не стану врать, будто бы я принял это стоически. Напротив, меня пробил холодный пот. Правда, ни паниковать, ни лезть на стену от бессильной ярости я не стал за полной бесперспективностью этих занятий. Я просто стоял в одних трусах перед зеркалом, очень похожий на атавистического волосатого человека из школьного учебника, и бормотал ругательства, когда меня нашла Инес. Тоже неглиже. Тут-то и произошел тот разговор:

— Тебе надо побриться.

— Вам тоже, мэм.

Я деликатно старался не смотреть на нашего командира, но настроенная по-деловому Инес и не думала смущаться.

— Будь добр, перестань «мэмкать». Одолжишь мне бритву?

— У меня есть запасная. Только…

— Что «только»?

— Не поможет.

Она хлопнула себя по лбу — наверное, вспомнила, что у нее в личном барахле есть эпилятор. Ладно, решил я, испробуем оба метода.

Лицо я брить не стал, а вот левое предплечье выбрил. За этим не последовало ничего особенного, кроме легкого зуда, да и он прекратился к вечеру, когда выбритое место вновь заросло пушистой плесенью. Инес пришлось хуже: она мужественно прошлась эпилятором по всему телу, исключая скальп, и целый день чесалась то тут, то там. Ее метод оказался эффективнее лишь тем, что я вновь зарос в тот же вечер, а она наутро.

Джефф и Ганс травили на себе плесень всевозможными таблетками, инъекциями и антигрибковыми мазями.

С аналогичным успехом.

Потом эти трое продолжили попытки излечиться, по очереди пробуя себя в роли подопытных кроликов, а меня назначили контрольной группой. Я не возражал. У бортинженера всегда найдется какое-нибудь дело, а растительность на теле мне нисколько не мешала.

И никому из нас не мешала, откровенно говоря. Плесень крайне неохотно поселялась на пищевых продуктах, нарочно ей подсунутых, а пластмассу не трогала вовсе. Она паразитировала только на живых.

Паразитировала ли? Я чувствовал себя превосходно. Наверное, плесень все-таки сосала из меня соки — иначе она предпочла бы другой субстрат, — да только я этого совсем не замечал. Наверное, она по преимуществу довольствовалась кожными выделениями. А однажды, когда «Брендан» одолел уже около половины расстояния от планеты, необходимого ему для нырка, Инес сделала то, чего от нее никто не ждал.

— Ребята, — сказала она, — мне стыдно. Я была такой свиньей, что…

И не договорила — наверное, никакое сравнение не шло ей на ум. И то правда: куда уж дальше свиньи? Никто не возразил, потому что Инес сказала, что она была свиньей, а ведь свинья, осознавшая свою видовую принадлежность, уже не совсем свинья, как и дурак, заподозривший, что он глуп, уже не совсем дурак. Так что мы не стали уверять ее, что она всегда была эльфийской принцессой, а вместо этого обрушились на себя.

— Я тоже был хорош, — молвил Ганс, пряча глаза, — Просто скотство. Нельзя так. Простите меня, друзья. Забудьте, ладно?

Мы с Джеффом высказались в том же духе, потом каждый еще разок обругал себя, и всем сразу стало намного легче. Словно каждый долго тащил на себе груз, как верблюд, а тут взял и сбросил его. Не нужен нам был тот груз, как не нужен вьючному верблюду тот тюк, который он по верблюжьей тупости своей прет через пустыню, получая в награду за труд лишь сухие колючки. Знаете, что такое счастье? Это очень просто: избавиться от ненужного.

Куда только делась напряженность на борту! Не стало стервозного диктата Инес, исчезла наша фронда — и всем стало только лучше. Мы полюбили засиживаться за столом, если текущая работа это позволяла. Мы беззлобно перебрасывались шутками и сыпали остроумием. Не знаю, как далеко зашли отношения Инес и Ганса, да и не очень-то мне было интересно. Еще не хватало подслушивать и подглядывать! Я видел только, что оба бодры и довольны, а впрочем, и мы с Джеффом не жаловались на сплин. Я заметил, что Инес ухаживает за своей шерсткой и вместо злобной радости подумал: а почему бы нет? Одни бортовые сутки сменялись другими, их прошло уже довольно много, а у нас не случилось не то что ни одной ссоры, но даже ни одной крошечной размолвки. И это, заметьте, внутри ограниченного пространства, когда все время видишь одни и те же лица и с каждым днем ненавидишь их за то, что они точно такие же, как вчера! И голоса начинаешь ненавидеть, и привычки. Кто ходил в долгую автономку, тот знает.

Между прочим, ни одному экипажу еще не попадалась такая гадостная вселенная, какую выбрал электронный мозг «Брендана» для возвращения к Солнцу, — и что же? А ничего. Нас корежило так, что мы были уверены в скорой смерти, а когда корабль вынес нас в нашу Вселенную, первое, что мы сделали, придя в себя, — постарались не заметить, что каждый из нас не только обмочился, но и обделался. И мы втроем затерли следы рвоты, первой пустив в душ Инес, хоть она и отказывалась. Всякий другой обозлился бы на себя и свою слабость и сорвал бы злость на коллегах, но мы этого не сделали. Даже не хотелось.

— А знаете что? — сказал Джефф, когда мы привели в порядок себя и жилую кубатуру, — Это все плесень. Паразит, меняющий поведение хозяина. Бывают такие паразиты.

Даже я знал, что бывают, а Инес, оказывается, — нет. Джефф тут же привел кучу примеров и убедил ее.

— Кажется, мы стали добрее, — хихикнул Ганс и отчего-то сконфузился.

Джефф покачал головой.

— Вряд ли. Скорее, мы стали терпимее друг к другу.

Теперь уже не согласилась Инес:

— Терпимее — от слова «терпеть». Неточный термин. Это раньше мне приходилось вас терпеть. А вам — меня. Теперь кто-нибудь кого-нибудь терпит?

— Наверное, мы стали толерантнее, — предложил Ганс и посмотрел на меня. Он знал, что у русских свои счеты со словом «толерантность».

А я что? Я ничего. Только помотал головой:

— Может, мы просто-напросто стали малость разумнее, а?

Инес потребовала тестов. Наши «айкью» подросли не сильно, но все-таки подросли, Ганс с пулеметной скоростью назвал все двузначные простые числа, а я решил наконец шахматную задачу, над которой тщетно бился еще до отлета. Словом, предварительные результаты обнадеживали.

— Выходит, чем человек умнее, тем он терпимее к окружающим? — растерянно спросила Инес. — Не верю!

— Возможно, тут дело не в глубине, а в широте ума, — подал голос Джефф. — Я говорю о способности подумать об окружающих, поставить себя на их место… — Он защелкал пальцами, ему не хватало слов.

Мы так и не пришли к общему знаменателю в этом вопросе, что, по правде сказать, не сильно нас угнетало. На Земле разберемся…

Стоп!!!

На Земле?

А кто нас, заплесневелых, туда пустит?

Длительный карантин и лечение на орбите — вот что нас ждало. Плесень, сделавшая из нас настоящих людей, должна была погибнуть, а мы — по всей вероятности, вновь превратиться в ядовитых гадов. Один-единственный сеанс телевизионной связи с Центром — и там все поймут. Вернее, поймут только то, что способны понять они… незаплесневелые.

Двусторонней связи пока не было. Нас снова выбросило к черту на кулички — аж за орбитой Урана, притом очень высоко над плоскостью эклиптики. Само собой, это было намного лучше, чем угодить внутрь орбиты Меркурия, но путь домой обещал быть довольно долгим. Хотелось ли нам оказаться дома как можно скорее?

Да.

И нет.

Мы шли к Земле. По молчаливому уговору я не предпринимал никаких попыток наладить связь с Центром, но программы радио и телевидения мы порой ловили. Ну что сказать?.. За время нашей экспедиции война между Северной Дакотой и Южной Дакотой, к счастью, перешла в вялотекущую фазу, зато Джорджия подралась с Алабамой, Мексика героически отражала атаки со стороны Техаса, Баварский Эмират открещивался от взрыва «грязной» бомбы в Ватикане и вопил о помощи против озверелых христианских террористов, а уж что творилось в Африке, этого никакой язык не передаст. И все это шло в пышном обрамлении из глупых комедий и дурацких ток-шоу!

Я и раньше считал их и глупыми, и дурацкими, но порой находил в них жемчужинки, как тот петух в навозной куче. Теперь не видел ни одной.

Потом установить связь с Центром все-таки пришлось, но только по радиоканалу. «Придумай что-нибудь, ты ведь у нас технический гений», — попросила меня Инес, и я придумал. После того как мы отчитались о результатах экспедиции (скромно не упомянув о себе), Центр настойчиво стал требовать от меня телевизионной картинки, а я изобретал несуществующие неисправности, надеясь продержаться до выхода «Брендана» на околоземную орбиту.

— Как думаешь, там догадываются? — спросила меня Инес.

— Вполне вероятно. Они не дураки.

— И что нам делать?

Я не ответил, хотя знал что. На следующий день я добрался до наших исследовательских ракет, которые не были израсходованы, — и там неожиданно встретил Ганса.

При виде меня он засмущался, но быстро понял, что к чему.

— Ты подумал о том же, о чем и я?

Кивнув, я спросил:

— Что у тебя?

— Воздух, — сказал он. — Просто наш воздух. В нем полно спор плесени.

— А у меня немного «шерсти», — показал я пакетик, — Это, наверное, лучше?

— Все равно. Бери тринадцатый номер. Двенадцатую я уже зарядил.

Первые десять ракет мы истратили на заплесневелой планете.

— А одиннадцатая?

— Уже заряжена. Может быть, Джефф. Может, Инес, не знаю. Наверное, все же Джефф.

Я быстро зарядил тринадцатую. Потом мы сидели и молчали. О чем говорить, когда все решено? Конечно, Центр не допустит, чтобы мы спустились на Землю, пока не будет стопроцентно уверен, а значит, нас продержат в карантине на орбите, пока не «вылечат», и корабль будет стерилизован по полной программе. Если понадобится — вместе с нами. Жестким излучением. Но вряд ли кому-нибудь внизу удастся перехватить наши исследовательские ракеты — они достигнут поверхности Земли, их контейнеры раскроются, и тогда на Земле начнется то, что не в силах будут остановить ни военные, ни политики, ни санитарные службы, ни фармацевтические компании.

— Это ведь и будет настоящий контакт, нет? — сказал Ганс. Он догадывался, о чем я думаю. — Контакт между людьми.

Я согласился, а сам подумал: на вопрос о контакте можно взглянуть и шире. Зачем отказываться от одного ради другого? Задача так не стоит. Как раз вероятность контакта с иным — продвинутым — разумом по идее должна увеличиться. И если однажды к нам на Землю явится Некто весь в белом и скажет: «Вот теперь с вами можно иметь дело», — мы не обидимся. Мы поймем.

Шорох заставил нас оглянуться. По узкому лазу к нам пробиралась Инес. В руке она несла прозрачный пакетик.

С серо-бежевым содержимым.

— Готовь четырнадцатую, — сказал мне Ганс.

© Александр Громов, 2015

© Почтенный Стирпайк, илл., 2015

ГРОМОВ Александр Николаевич

____________________________

Родился в 1959 году в Москве. Получил техническое образование в Московском энергетическом институте. В течение многих лет работал в НИИ Космического приборостроения. В настоящее время живет за счет литературного труда.

Литературный дебют А. Громова состоялся в 1991 году. В 1995 г. в нижегородском издательстве «Параллель» увидела свет первая книга фантаста — сборник «Мягкая посадка». Уже в следующем году книга удостоилась престижной литературной премии им. А. Р. Беляева, а в 1997-м заглавный роман сборника обретает еще одну авторитетную награду — премию «Интерпресскон». С тех пор почти каждая новая книга А. Громова оказывается в центре пристального внимания критиков и читателей. В 2004 году в соавторстве с Владимиром Васильевым выпустил роман «Антарктида Online», по существу открывший новый поджанр фантастики — «альтернативная география» (термин А. Громова). Дальнейшее развитие жанра А. Громов продолжил в дилогии «Исландская карта» (2006–2007). В 2014 году на экраны вышел художественный фильм «Вычислитель», снятый по мотивам одноименной повести, впервые опубликованной в «Если». Всего в «Если» было опубликовано пятнадцать повестей и рассказов А. Громова, а также несколько публицистических работ.

Произведения А. Громова неоднократно удостаивались премий «Интерпресскон», «Роскон», «филигрань», «Странник», «Фанкон», «Сигма-Ф», «Звездный мост». В 2008 году Александр Громов получил премию Еврокона как лучший фантаст Европы, в 2010 году был награжден Беляевской премией за научно-популярную книгу «Вселенная» (2009).