«Если», 1998 № 09

Кир Булычёв Ощущение фантастики

Меня смущает, когда люди, причем вполне образованные, говорят: «жанр фантастики» или «это писатель, работающий в жанре фантастики».

Фантастика включает в себя все жанры. Она — один из двух видов творчества; третьего пока не придумали.

В один прекрасный день охотник У спешил за добычей. А охотник Э только что притащил оленя. Охотник Э решил отметить свое достижение и нарисовал на стене пещеры оленя, лежащего кверху ногами, и рядом себя с копьем.

Так родилось реалистическое искусство. И литература, потому что пиктограмма могла потом войти в первую письменность.

Охотник У с завистью смотрел на оленя и своего товарища. Потом подошел к этой стене и рядом создал другой шедевр. Еще один олень, лежащий кверху ногами, и рядом еще один охотник с копьем.

— Ах, — сказали все троглодиты. — Что ты наделал! Ведь твой олень еще не убит.

— Правильно, — ответил охотник У. — Но я его обязательно убью.

Так родилось фантастическое искусство.

И уже в его рамках — все приличествующие случаю жанры: фантастическая комедия, детектив, трагедия. Мне представляется, что все писатели делятся на фантастов и реалистов. Я употребляю эти термины, хотя не выношу, когда меня называют «писателем-фантастом». В этом есть доля сочувствия: «Знаете, он, конечно, танцор, но не в Большом театре и даже не в ансамбле Моисеева, он чечеточник».

Фантаст — всегда фантаст, и как только он пытается убежать от своей судьбы, он проваливается. Нельзя изобразить фантастику, не будучи фантастом, не подчиняясь живущему в тебе ощущению фантастичности мира.

Больше того, если писатель по натуре своей фантаст и отдается судьбе, не пытаясь ее поправить, он пишет только фантастику, даже если все вокруг убеждены, что он ее давно оставил ради настоящих лавров реализма.

Скажите, пожалуйста, написал ли Гоголь хоть одну истинно реалистическую повесть? Ничего подобного. Он создатель фантастического романа на Руси, он доказал, что фантастическая литература может быть великой. Пушкин создал реалистическую литературу. Гоголь — фантастическую. И если Гоголь пытался стать бытописателем, он все равно писал либо утопию, либо антиутопию. Откройте «Миргород» — там все показано!

А Пушкин мог написать сказку, но разум его был лишен умения уйти в фантастическое измерение мира.

С тех пор в русской литературе писатели выступали как бы парами — фантаст Салтыков-Щедрин и реалист Толстой, фантаст Булгаков и реалист Шолохов…

Так и ведется до сих пор, хотя обстоятельства истории государства рабочих и крестьян по фантастике ударили ужасно, потому что, когда само государство — плод фантастики и логика его фантастическая, оно не терпит конкуренции. Писатели, которые по натуре своей кинулись в фантастику в двадцатых годах, так получили по губам в тридцатых, что или ушли из литературы, как Булгаков, Катаев, Беляев, Замятин и Платонов, или ушли из жизни, как Чаянов, Маяковский и другие.

Сегодня государство приобрело земные очертания, стало уже не столько страшным, сколько пошлым. Для российской фантастики времена хоть и изменились, и никто не довлеет над ней, но жизнь ее не самая сладостная. По крайней мере, по сравнению с теми надеждами, которые отечественные фантасты питали на приход свободы. Теперь, мол, мы напишем все, что наболело, накопилось…

Но оказалось, что мы, российские фантасты, к свободе совершенно не готовы и не умеем вариться без крышки. И пока шла внутренняя перестройка, случилось неожиданное, вернее, не ожидавшееся. В страну влилась потоком американская фантастика.

Как «мерседес», она поехала по нашим улицам, и «жигулята» стыдливо попрятались по подворотням.

Оказалось, что самый первый и главный вопрос, ради которого наша фантастика существовала и рвала на груди тельняшку (а именно: «Что с нами творится, братишечки? Куда мы идем, растудык ее?»), был совершенно неактуальным. Основная масса читателей, ради которых и трудятся издатели, ринулась кушать американскую пищу. А американская фантастика резко отличается от нашей, потому что она — пища для сытого народа. Для тех людей, которые очень хотят, чтобы их перед сном как следует пугнули, развлекли или рассмешили. А потом можно подойти к большому открытому окну и увидеть, как полицейская машина медленно едет по загородной улице, надежно охраняя твой покой и имущество.

Американская фантастика, как правило, конструирует мир.

Русская фантастика разбирается с бедами нашего мира.

Айзек Азимов может написать роман «Люди как боги»; треть произведения посвящена исследованию общества на планете, где существуют три пола. Ах, у них проблемы! Ах, богатые тоже плачут! А в «Гиперионе» Дэна Симмонса ты крутишься в бесконечном водовороте выдумки, главное достоинство которой — невозможность привязать фантазию к нашей жизни.

Это какой-то «кубик Рубика»! И в ужасе отшатнулся бы Николай Васильевич от подобных экзерсисов…

Но сделано все это ловко и нередко качественно. Там большой рынок, но и великая когорта работников. Чтобы пробиться, надо сокрушить локтями немало соперников.

Что произошло у нас?

Естественно, что фантастика разделилась на два больших потока, как всегда бывает при падении очередной «Римской империи» и нашествии варваров. Некая часть авторов ушла в Константинополь и принялась там пользоваться дарами свободы. Константинополем назову город Петербург, центр Ленинградской области — останец антиутопии с шансами на ее возвращение.

В Питере есть естественный центр притяжения — Борис Стругацкий, которого, помимо прочих талантов, Бог одарил счастливым умением растить вокруг себя молодежь независимо от возраста. Там и издательский климат сложился любопытный: «Северо-запад» стал лелеять наших авторов, порой даже не к выгоде своей, возникли тамошние премии, съезды, даже из Америки зачастили обласканные у нас гости. Да и «Азбука» не обижала наших авторов.

Настоящая российская фантастика, не боюсь оказаться непатриотичным, куется в морской столице бывшей империи. Москва же более знаменита другим потоком (хотя, конечно же, есть исключения, я не хотел бы абсолютизировать), то есть теми нашими авторами, которые решили сразиться с американцами на их игровом поле — как бы сыграть в бейсбол, оставив лапту питерцам.

Здесь диапазон велик — от графоманских Петуховых до деловитого Головачева.

Разумеется, во вторжении американского легиона не все плохо — есть чему поучиться. Только, к сожалению, американец, уверенный, что живет в пупе мира, никогда не будет учиться у нас, хотя ему бы это не помешало.

«Американская волна» нашей фантастики, за малым исключением, куется вовсе не фантастами, а деловыми писателями без призвания. Такие писатели легко переходят из одной «комнаты» в другую, с одинаковой бодростью выковывая нетленку приключенческую (теперь это именуется триллером) или фантастическую, которая не становится фантастикой, так как автор лишен особенного взгляда на мир. Более того, они таскают за собой некий воображаемый, но очень любимый оптовиками и лотошниками набор «американской крутой литературы», которая и в Америке литературой не считается. Я условно именую эту разновидность коробейничества «в крови и сперме по колено».

Русской литературе вообще не свойственно материться. Разумеется, время от времени в ней вспыхнет Барков или Ерофеев, но эти исключения общего закона не нарушают. Если я иду мимо пивной и слышу, как собеседники изъясняются «ненормативной лексикой», я понимаю, что у них, бедных, просто нет нормальных слов (болел, когда их в школе проходили) для выражения чувств. Американская же массовая литература придумала «миллеровский» набор словечек, которые стали как бы знаковым языком для поп-кино и поп-литературы. Этих слов в нормальной жизни никто не употребляет (за исключением наших алкашей и подонков), но «крутой» детектив их должен произносить, иначе его крутость окажется под сомнением.

В том потоке современной отечественной фантастики, которая отправилась «американизироваться», принципы «в крови и сперме» получили карикатурное преувеличение. Откройте Псурцева или Бушкова, а также следующего по этой дороге легионера, чтобы погрузиться в не привычную для русского читателя атмосферу словесной дряни. Причем надобности в том нет, зато издатель и оптовик, продающие свои книжки молодым людям, вполне довольны.

Мне эта ситуация кажется фиктивной. Мы ведем себя, как мальчик, придумавший страшную историю, всем ее рассказавший и потом умерший от страха, потому что сам в нее поверил.

«Фак ю!» — рычит мелкий гангстер в американском фильме или боевике.

Американцы читают эту литературу и пропускают мимо очей (ушей) этот колорит. Надеюсь, читатели мои, знакомые с англичанами или американцами нормального социального уровня, знают, что в порядочном обществе никто никого не «факает».

Наши писатели, желающие продать свою книжку лучше американской, мучительно набирают жалкий список маргинальных слов и начинают убеждать самих себя, что их сограждане обожают поговорить на тему «трахаться или погодить».

Обратите внимание, в той ветви русской фантастики, которая, условно говоря, родилась под крылом Бориса Стругацкого и существует в Питере, писатели отлично обходятся русским языком, но они и живут в мире нашей фантастики. (Я сейчас вообще не говорю о фэнтези — это особый и интересный разговор.)

И вот материал начинает мстить, он вырывается из-под контроля, он заявляет: «А я больше и не фантастика!»

Можно привести примеры?

Учтите, что я не обвиняю и не критикую, я просто пытаюсь для себя самого понять логику работы тех или иных литературных механизмов.

Примеров много, и я специально выберу два из них, потому что они относятся к творчеству писателей вполне достойных, ибо сапожники в джинсах неинтересны, потому что они плохие писатели.

В первом номере журнала «Империя», вышедшем в Киеве и заслуживающем, по-моему, того, чтобы кто-то из критиков обозрел его и отдал должное труду редакторов и авторов первого украинского журнала, я прочел рассказ.

Фамилия автора мне уже встречалась в номинационных списках и критических статьях. Судя по всему, Елена Хаецкая и есть наша смена боевая, завтрашний день нашей фантастики. Что же я прочел?

Майк и Джонни (а может, Вася и Петя) ушли на танке в самоволку, трахались, блин, матюгались, как положено, потом совсем с катушек долой — стали из танка лупить куда ни попадя — то в Храм Христа Спасителя, то в Пентагон. Вот и вся, мать твою, история.

Я никак не пойму, зачем Хаецкой угождать понятию американизированной жизни владельца лотка с прокладками. И я заподозрил, что Хаецкая — не фантаст по своей натуре. Написать фантастический рассказ, в котором нет ни одного фантастического образа и хода, это ведь тоже требует выдумки, но выдумки иного рода. Мне кажется, что по умению вести сюжет Хаецкая — автор приключенческий или детективный, и попытка взять «американский» антураж и трахнуть в эту самую, чтобы получилась фантастика, к желанной цели не приведет. Я могу ошибиться в оценке Хаецкой, как нефантастического писателя, но в оценке конкретного рассказа я уверен.

Иной эффект дала «американизация» в романе Александра Мирера «Мост Верразано» в серии «История XXI века» издательства «Вагриус».

Хочу внести полную ясность. Я считаю, что Александр Мирер — один из лучших ныне действующих русских фантастов. Его и наша беда в том, что он пишет и мало, и нерегулярно. Еще несколько лет назад он был убежден и убеждал окружающих в том, что никогда больше не возьмется за перо. К счастью, взялся.

Писательские возможности у Мирера великолепны. Фантаст он от Бога и обладает способностью идти впереди времени (в нашей отдельно взятой стране), за что всегда испытывал неприятные свойства косых административных взглядов. Он удостоился даже рекорда среди коллекционеров «рамочки» в Детгизе: «Дом скитальцев» был выкинут из этой самой «рамочки», а надпись на титуле снять забыли. Несчастные собиратели сами переплетали роман, чтобы поставить на соответствующую полку.

Для меня встреча с «новым» Мирером — событие. Я плохой читатель, у меня мало фантастов, которых я читаю для собственного удовольствия. Мирер — мой писатель.

А дальше случилось вот что: роман я прочел не отрываясь, чего и вам желаю, все в нем сделано на совесть. И в то же время по мере того, как я читал его, я все более удивлялся. Это не роман русского фантаста, каковым является Мирер. Это открытая схватка с американцами на их бейсбольном поле, причем наша команда набрала все возможные очки за одним исключением: она выиграла не ту игру. Мирер написал не фантастический роман, а американский триллер, доказав этим янки, что мы и в бейсбол можем играть не хуже мистера Смита. Более того, это не роман о XXI веке.

Когда-то, лет двадцать назад, в нашей фантастике была такая манера: мы пишем о проклятом Западе, который бурно загнивает, потому что в нашей благостной жизни нет конфликтов и проблем. Даже вполне приличные фантасты — Днепров, Гансовский и Варшавский, не говоря о коллективном Багряке — буквально паслись на капиталистическом асфальте, который был не капиталистическим асфальтом, а социалистическими джунглями. Ни черта те фантасты о Западе не знали.

Но теперь-то никакой нужды в камуфляже нет! Да и отношение у Мирера к «стране Желтого дьявола» вполне нормальное — знает он эти Штаты, бродил, вероятно, по ним, разговаривал с живыми буржуями и классовой ненависти к ним не питает. Весь этот роман, со всеми потрохами, можно было бы написать на русской почве. Уж такому мастеру это нетрудно сделать. Ан не пожелал…

Потому что на родной почве Мирер писал бы фантастику, нашу родную, гоголевски-стругацкую. А в задачу Мирера входило, как я понимаю, американизировать не только антураж, а сам смысл романа. И писать не фантастику, и не о каком-то там XXI веке, а сделать американский триллер не хуже американских образцов, покруче, чем у Лена Дайтона, Десмонда Бегли и даже самого Эрика Эмблера. Пожелай его напечатать в Штатах, не отличат от своих образцов.

Итак, один парень, который спит с одной бабой, сделал аккумулятор. Ну тут, конечно, конкуренция, всякие сволочи, мафия, он сделал еще одну штучку и разделался с мафией, а заодно стал спать с другой бабой, рыжей.

Есть в американской литературе (и кино) приключенческий пласт: плохие бандиты против хороших бандитов. Подобных опусов тысячи. Все произведения этого рода аморальны, так как хорошему бандиту дозволено все, и мы с вами обязаны его любить. Кстати, недавно я смотрел фильм В.Тодоровского «Страна глухих», который считается одним из самых значительных наших фильмов последнего времени. В том фильме мысль о том, что «наш бандит — хороший бандит», проведена столь откровенно, что страшно становится. Но я понимаю — Валерию Тодоровскому мечтается втереться в американский прокат.

К сожалению, в романе А.Мирера отзвуки этой темы слышны явственно. Его герои в борьбе за свой аккумулятор и бронежилет патронов не жалеют, похуже того царского сатрапа. Перебили они множество плохих бандитов. Раз мы хорошие — нам дозволено.

Я не пародирую, я упрощаю до безобразия — только для того, чтобы объяснить, почему автору понадобилось вводить в роман нецензурную лексику, не слезать с большой буквы «Ж» и кидать героинь в койки, расставленные по всей Европе, не говоря о Штатах.

Ведь если бы Мирер не решил победить американцев их собственным оружием (и преуспел в этом!), он бы не стал умеренно материться. Как российский фантаст Мирер себе бы этого не позволил. А в Вавилоне жить — по-вавилоньи спикать!

Как российский фантаст Мирер так не пишет. Он слишком значителен для этого. Он слишком самобытен и фантастичен.

Можно привести еще ряд примеров различного рода. Я ограничиваюсь тем, что сказал, потому что моя цель — не критиковать, а напомнить, что у российской фантастики есть своя специфика, а выбросы в другое литературное пространство не дают положительных результатов.

Можно имитировать все, даже любовь, но тогда родится не сестрица Аленушка и не Моника Витти, а в лучшем случае, овечка Долли.