Курсант. На Берлин 4

Глава 1 Я предаюсь воспоминаниям и собираюсь действовать

Дождь барабанил по зонтам случайных прохожих, превращая тротуары Унтер-ден-Линден в черные зеркала, в которых отражались искаженные огни фонарей и проплывающие, словно призрачные корабли, черные «Мерседесы».

Я стоял под козырьком кинотеатра «УФА-Паласт», наблюдая за потоком нарядной публики, стекавшейся на премьеру очередного патриотического опуса. Мой фрак казался мне тесным и чужим, как и роль, которую я играл весь последний месяц. Костюм сидел идеально, но тяжелая, плотная ткань словно сковывала движения, душила.

Работа на гестапо… Фраза звучала в голове горькой насмешкой.

Формально — да. Я исправно посещал приемы, салоны, театральные премьеры и студийные просмотры. Общался с писателями, режиссерами, актерами. Собирал сплетни, слухи, отмечал «сомнительные» высказывания и недвусмысленные шутки в адрес партии или самого фюрера. Периодически сдавал Мюллеру аккуратные доклады — чаще всего о второстепенных фигурах, чья вина была весьма относительна, но вполне достаточна для того, чтоб фашист мог поверить в мое рьяное желание служить Рейху.

Каждый такой доклад оставлял во рту кислый, тошнотворный привкус. Я стал частью машины террора, пусть и на самой ее периферии. Это была цена выживания. Выживания моей Родины. Звучит пафосно, конечно, а по сути — я просто сливал Мюллеру тех, кем не жаль пожертвовать ради своих интересов.

Однако истинная моя работа была иной: глубже, опаснее. Я не только искал «врагов рейха» среди богемы в угоду Мюллеру, я искал слабые звенья, потенциальных информаторов — тех, кто, как Ольга Чехова, мог бы работать на Советский Союз, кого можно было бы завербовать для Центра.

Времени до Второй Мировой оставалось все меньше и меньше. А потом начнется Великая Отечественная. Раз уж я не могу предотвратить это, нужно хотя бы постараться подготовить базу здесь, в Берлине. Базу, которая позволит получать необходимые для скорейшей победы сведения. Надеюсь, в этом я смогу преуспеть. Имею в виду, в скорейшей победе.

Однако, все оказалось не так уж просто. Не могу сказать, что мои потуги увенчались успехом. Месяц прошел впустую. С агентами было туго. Страх перед правящей в Германии силой парализовал людей сильнее, чем я предполагал, или, возможно, моя тщательно выстроенная репутация раздолбая и любителя красивой жизни работала против меня. А я очень постарался выстроить именно такую репутацию. Даже Мюллер начал верить в нее.

Каждый раз, когда я с восторгом описывал ему, как замечательно, как профессионально мной был вычислен очередной «враг Рейха», штандартенфюрер еле заметно кривился. Его, похоже, нервировала моя напускная манера превозносить собственные заслуги и тот идиотский, детский восторг, с которым я раскидывал понты перед шефом Гестапо.

Сегодняшний вечер был частью этой игры. Я пришел на премьеру фильма «Борьба за родину», чтоб своими глазами посмотреть, как очередной «враг» получит по заслугам. По крайней мере, Мюллеру была озвучена именно такая причина моего появления на кинопоказе. Мол, желаю сам видеть, как это произойдёт. Фашист, который вдоволь наслушался за последний месяц дифирамбов, воспеваемых мной самому себе, в эту причину поверил.

Сам фильм, скажем честно, был редкостной хренью. Типичная нацистская агитка о доблестных крестьянах, защищающих свой клочок земли от коварных славянских бандитов (читай — поляков). Но один плюс все же имелся. Премьера, на самом деле, давала идеальный повод не только понаблюдать за элитой Третьего рейха в неформальной обстановке, но и подобраться к двум моим самым важным целям.

Первая — Вилли Леман. Он по-прежнему оставался ценнейшим активом. Сотрудник гестапо, начальник отдела контрразведки на военно-промышленных предприятиях Германии, гауптштурмфюрер СС и криминальный инспектор. В гестапо Леман курировал оборонную промышленность и военное строительство Третьего Рейха

Под позывным Брайтенбах Леман был завербован внешней разведкой ещё до Большого террора. Он поставлял невероятно ценные сведения о внутренней структуре рейха, планах вермахта, новых разработках вооружений.

Однако чистки в НКВД, погубившие многих моих предшественников и коллег, оборвали связь с ним. Моя задача, порученная Шипко, заключалась в том, чтобы восстановить этот контакт. Ну и в том, чтоб его проверить.

— Не уверен, Алексей, что Брайтенбах остался верен своим убеждениям. Слишком уж он стремиться к восстановлению связи. Сначала передавал информацию через одну американскую леди. А недавно… попытался оставить сообщения для Центра через торговое представительство СССР, что для него невероятно рискованно. — Сказал Шипко буквально за пару дней до моего исчезновения из Секретной школы.

По сути, он прямым текстом заявил, что наше руководство, которое и без того имеет склонности к некоторым параноидальным привычкам, сильно сомневается в искренности намерений Лемана. Мол, странно, что человек так настойчиво сует голову в петлю, желая доносить Советскому союзу важную информацию.

Соответственно, в отношении Лемана моя задача усложнялась. Мне нужно было не только восстановить связь с ним, но и понять, чем руководствуется этот немец и можем ли мы ему верить.

Второй целью оставался Харро Шульце-Бойзен, числившийся в списках Шипко под псевдонимом «Старшина». Офицер Люфтваффе, служивший в разведывательном отделе Министерства авиации, близкий к самому Герингу, который был свидетелем на его свадьбе. С его женой, Либертас, я познакомился месяц назад в доме у Ольги Чеховой.

Так вот… сегодняшний вечер должен был стать моим шансом не только состыковаться с Леманом, если повезет, но и через Либертас выйти на ее мужа. Мой план заключался в том, чтобы она представила меня Харро как «хорошего друга Ольги Чеховой». Сама Ольга, к слову, на этом празднике жизни отсутствовала — ей пришлось уехать на съемки за город, что лично мне было только на руку. Черт его знает, как пройдет этот вечер. Рисковать Ольгой сильно не хотелось бы. Ее ценность слишком велика.

Целый месяц я не мог подступиться к этим людям, имею ввиду Лемана и Харро. После истории с архивом отца, а вернее с его исчезновением из поля зрения Мюллера, гестапо следило за мной слишком пристально, каждый шаг был под контролем.

Лишь после месяца «лояльной» работы на штандартенфюрера, когда я, казалось, доказал свою преданность, слежка немного ослабла. Сегодняшний вечер был моим шансом. Мюллер намекнул, что ожидает от меня «интересных наблюдений» после мероприятия. И он их непременно получит. Уж я непременно сегодня буду «наблюдать» максимально пристально.

Я потянул воротник рубашки. Влажный берлинский воздух лез под одежду, несмотря на то, что сейчас конец мая и вообще-то должно быть тепло.

Внезапно почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Обернулся — в толпе у входа мелькнуло слишком равнодушное лицо: молодой человек в скромном костюме, подозрительно быстро отвел глаза. Гестапо? Британцы? Или просто параноидальная привычка везде и всюду видеть врагов?

Я сделал шаг назад, глубже прячась под козырёк, вынул из кармана пачку папирос, вытащил одну и закурил. Да, в Германии сейчас полным ходом шла антитабачная компания, но, к счастью, купить папиросы можно было вполне спокойно.

Затем снова скользнул взглядом по толпе зрителей, подтягивающихся к кинотеатру. Парень исчез. Ну ладно… Черт с ним. Кем бы ни был этот тип, хрен ему, а не информация. Скорее всего, один из гестаповцев.

После истории с архивом Мюллер, хоть и не имел доказательств моей причастности к «ограблению», относился ко мне с ледяным подозрением. По факту доказать он ничего не мог. Подкидыш сработал исключительно чисто. Все, кто мог назвать настоящего организатора нападения на банк, приказали долго жить в первые же часы после ограбления.

Было ли мне жаль этих парней, чьей наивностью воспользовался Ванька? Вообще нет. Сострадание в данном случае неуместно. Все они — враги, а моя цель оправдывает средства. Архив должен был исчезнуть и он исчез.

Да, в первые дни меня еще слегка подтрясывало от мысли, что Мюллер все же найдет, за что зацепиться. К счастью, Подкидыш и правда оказался лучшим организатором фальшивых ограблений. Гестапо осталось с носом. Впрочем, как и британцы.

С Ванькой с того дня мы не встречались. Слишком рискованно это было. Но я еще до ограбления оставил Подкидышу четкую инструкцию, куда нужно спрятать архив. Был ли я уверен в Ваньке? Как ни странно, да.

Я точно знал, он не полезет в шкатулку, не станет проверять ее содержимое. Причина вовсе не в фантастической порядочности Подкидыша. Конечно, нет. Дело в том, что он прекрасно знает, какая опасная штука этот архив. Без деталей и подробностей, конечно, но тем не менее.

Ванька просто не захочет рисковать собственной головой. Потому что эта голова не будет стоить ни гроша, если в ней появятся столь опасные знания. Соответственно нашей предварительной договоренности, Иван ждал от меня определенного знака. Только после этого мы с ним встретимся и я заберу бумаги. Сейчас же, архив, как и драгоценности, канули в неизвестность. Для всех.

Вторым человеком, продолжающим сомневаться в факте исчезновения архива, была Марта Книппер. Ох она и ругалась после того, как мы из банка вернулись домой. Пожалуй, это был первый и последний случай, когда немка чуть не сорвалась. Когда позволила настоящим эмоциям выплеснуться наружу. Правда, достаточно быстро она взяла себя в руки, списав нервоз на пережитый страх. Поняла, что па́лится со страшной силой.

На данный момент наши с ней отношения превратились в хрупкое перемирие, полное невысказанных обвинений: она была уверена, что я что-то скрываю о той шкатулке и о том ограблении.

Ну что ж… Опыт, как говорится, не пропьёшь. Чертова Марта была права, ее шпионское нутро очевидно подсказывало ей верно. Вот только доказать это у нее не имелось никакой возможности. Поэтому каждый из нас снова продолжил играть свою роль. Марта — роль доброй хозяйки, заботливой вдовы, которая в моем лице обрела чуть ли не сына. Я — роль человека, дорвавшегося до хорошей жизни, благодарить за которую нужно Германию и фашистов.

Естественно, о моем сотрудничестве с гестапо Марта не знала. Это же тайная служба, чтоб ее. Официально я активно вливался в круги киношной элиты и интеллигенции. Естественно, в первую очередь с помощью Чеховой.

Немка даже попыталась пару дней назад напомнить мне, что я, вроде как, сын Сергея Витцке, невинно убиенного. Мол, с моей стороны даже как-то неприлично настолько кайфовать от новой жизни. Но я со смехом ответил ей, что прошлое должно оставаться в прошлом. Будущее — вот где нужно искать смысл.

Думаю, Марта, как и Мюллер, поверила в мою игру. По крайней мере я заметил, что коситься в мою сторону она начала с сожалением и разочарованием. Видимо, думала, что окончательно теряет парнишку, которым можно управлять всего лишь надавив на воспоминания об отце. А управлять Марта, конечно же, хотела.

Подозреваю, она не отпускала мысль все-таки разыскать архив. Буквально позавчера, когда мы с Бернесом неожиданно вернулись с очередного «прослушивания» раньше обычного, я буквально нос к носу столкнулася с тремя бравыми парнями, одного из которых узнал сразу же.

Это был тот самый идейный придурок, за чьим выступлением перед друзьями мы с Клячиным наблюдал возле ночного сквера. Один из штурмовиков, недовольных нынешним положением дел.

Учитывая, что до этого Марта свои контакты с коричневорубашечниками не светила, думаю, эта встреча носила определённый характер. Она снова пыталась выяснить, кто нанял товарищей-штурмовиков для ограбления, потому как факт участия в столь вопиющем безобразии парней из СА гестапо не только не скрывало, оно его даже выпячивало.

Немка упорно продолжала копать носом во все стороны, чтоб найти след архива. Впрочем, ее понять можно. Если Мюллером двигали интересы Германии, фрау Книппер заботилась только о своей заднице. Исходя из ее предыдущих рассказов, большая часть которых либо лживая, либо слегка надумана, Марте из Берлина не свалить без архива. А она именно этого и хочет. Уехать из Германии куда-нибудь в сторону Туманного Альбиона. Вот это, пожалуй, самая настоящая правда.

Кстати, мой «друг» и «товарищ» Эско Риекки исчез из Берлина почти сразу после инцидента, произошедшего в банке, но я не сомневался, что финн не оставит попыток выйти на след «драгоценностей». Я прекрасно помнил взгляд господина полковника, которым он одарил меня в банке. Ненависть, подозрение, пожелание сдохнуть. Естественно, пожелание предназначалось мне. Эско из принципа не отцепится от этой темы. Даже несмотря на то, что, насколько мне известно, из Берлина его вышвырнул лично Мюллер.

Ну и еще, конечно, оставались британцы… Уверен, англичане в данном вопросе не могли делать ставку только на фрау Марту. По-любому у них есть еще запасные сценарии.

Я снова покрутил головой, пытаясь определить слежку или контроль с чьей-либо стороны, но ничего подозрительного больше не обнаружил.

— Ну ладно… Черт с вами… — Буркнул я тихо под нос и направился ко входу в кинотеатр.

Внутри вполне ожидаемо царили показная роскошь и оживление. Зал гудел, наполненный высокомерным смехом и звоном бокалов. Дамы в шелках и мехах, мужчины во фраках и мундирах. Запах дорогих духов смешивался с запахом свежей краски и волнения. Я не стал сразу проходить в зал, а остался в фойе, высматривая нужные лица.

Мой взгляд скользнул по рядам, выхватывая знакомые профили. Вот Магда Геббельс, излучающая холодное, почти ледяное величие, ее идеальная прическа и безупречный наряд лишь подчеркивали отстраненность. Рядом с ней Йозеф, маленький и невзрачный, словно тень, но его острый взгляд гиены неустанно сканировал зал, ничего не упуская. Там, чуть поодаль, пара высокопоставленных генералов — тяжелые ордена на груди, самодовольные ухмылки. Знакомые режиссеры и продюсеры UFA, суетливо улыбающиеся каждому высокопоставленному лицу.

И вот, у одной из колонн, я заметил семейство Шульце-Бойзен. Либертас выглядела завораживающе в ярко-синем шелковом платье, которое прекрасно сочеталось с ее светлыми, тщательно уложенными волосами. Во взгляде этой привлекательной блондинки, нет-нет мелькала искра бунта, которую, казалось, могли заметить лишь немногие. Рядом с ней стоял сам Харро Шульце-Бойзен, высокий, худощавый, в безупречном мундире Люфтваффе. Он держался с аристократической выдержкой, его взгляд был острым. Мое сердце забилось чуть сильнее — сейчас или никогда.

Я подошел к этой парочке, натянув свою дежурную, обаятельную улыбку.

— Либертас, добрый вечер! — Говорил радостно, немного склонив голову в приветственном жесте.

Блондинка обернулась, ее лицо озарилось искренней улыбкой.

— Алексей! Как приятно вас видеть! Вы решили прийти на сегодняшнюю премьеру!

— Конечно, не мог пропустить такое событие. К тому же, я надеялся встретить здесь кого-нибудь из знакомых.

Я намеренно выдержал паузу, затем перевел взгляд на Харро, намекая тем самым, что пора представить нас друг другу.

— Харро, дорогой, это Алексей Витцке, хороший друг Ольги Чеховой, помнишь, я рассказывала? — Либертас повернулась к мужу, ее голос был полон непритворного энтузиазма.

Шульце-Бойзен уставился мне прямо в глаза. Его взгляд казался весьма проницательным, а уголки губ едва заметно дрогнули в вежливой, но слегка напряжённой улыбке. Он протянул мне руку.

— Очень рад познакомиться, герр Витцке. Я много слышал о вас от Либертас.

— Взаимно, герр Шульце-Бойзен. Ваша жена — прекрасная собеседница. Мы весьма приятно поговорили при прошлой встрече. — Я крепко пожал его руку.

В глазах немца на мгновение мелькнуло что-то неуловимое — напряжение, нервозность. Что-то типа того. Возможно, он в глубине души предполагал правду о моей истинной сущности, или просто был предельно осторожен. Это волнение было настолько тонким, что уловить его мог только тот, кто сам жил в постоянном напряжении — такой, как я.

Уже в следующую секунду Шульце мгновенно взял себя в руки, и его лицо вновь стало непроницаемым, словно маска.

Едва мы закончили обмен любезностями, как в дальнем углу фойе, у другой колонны, началось движение. Несколько человек в штатском, но с характерной выправкой, быстро окружили худощавого мужчину средних лет.

Это был Герман Шнайдер, один из сценаристов фильма. Я видел его на студии несколько раз, слышал его саркастические замечания о «творческом процессе» и «гениальности фюрера». Именно эти слова, вырванные из контекста и слегка приукрашенные, легли в мой последний доклад Мюллеру.

Шнайдер побледнел, его глаза расширились от ужаса. Он попытался что-то сказать, но один из гестаповцев резко схватил его за руку, другой — за локоть. Без лишних слов, без объяснений, словно мешок с мусором, они поволокли его к боковому выходу.

Никто из толпы не осмелился даже шепнуть. Лица застыли, разговоры стихли на мгновение, повисла звенящая тишина. Люди смотрели, как бедолагу тащат в неизвестном направлении, но тут же отводили глаза, делая вид, будто ничего не произошло. Зал замер, словно парализованный, а потом, через секунду, гул возобновился, словно ничего и не случилось. Музыкальный ансамбль продолжил играть, и смех вновь понесся по фойе.

Да уж… Шнайдер и не подозревал, что его жизнь — это моя жертва на алтарь выживания. Кислый привкус во рту стал еще ощутимее. Ну ничего… Ничего… Это все — мелочи, щепки, которые летят, пока рубят лес. Главное, что сегодня я смогу, наконец, сделать несколько шагов в нужную сторону.