Круги времён

СТИХИ ГЕТЕ

Развалины большого богатого дома. В окна и пробоины в стенах — страшный вид разрушенного Берлина. Жалобно звенят оборванные проволоки телеграфа. На одном из столбов мотается скелет когда-то повешенного человека. Среди развалин сидят на камнях три оборванных, обросших волосами партизана: фон Гартман, полковник германской гвардии, сильный и мужественный, Войницкий, поляк-чиновник, серенький, бесцветный человечек, и Арвид Гренберг, приват-доцент Стокгольмского университета, крепкий блондин, из голубых глаз которого смотрит северная душа, порывистая и смутная. Пред ними костер, на котором в закопченном котелке варится что-то. Они поддерживают огонь обломками дорогой мебели и книгами, которые они берут из богатой библиотеки, занимающей всю стену, и бросают в огонь, даже не раскрывая их.

— Тише!… — проговорил Гренберг. — Кто — то идет…

Все, схватив винтовки, затаились у окон. По засыпанной камнями и всяким мусором улице показался князь Глеб, который осторожно, с винтовкой в руках, пробирался вперед.

— Кажется, свой… — шепнул тихонько Войницкий.

— Да, но осторожность никогда не мешает… — отвечал Гартман и громко, по-военному, крикнул:

— Стой!

Схватившись за винтовку, князь остановился.

— Кто? Откуда? Зачем? — строго спросил полковник.

— Русский офицер из Парижа домой… — отвечал князь Глеб.

— Разрядите винтовку, закиньте ее за спину и идите сюда…

Князь исполнил все, что от него требовали, и вошел в разрушенную библиотеку. Одно мгновение все пристально, испытующе смотрели друг на друга.

— Ну, давайте знакомиться… — сказал полковник, протягивая руку, и назвал себя и своих товарищей. — Милости просим к нашему огоньку… Так вы из Парижа?

— Да. Я был при его взятии месяца три назад… — отвечал князь. — Да, да, то же, что и здесь, — разрушения страшные… Теперь, по слухам, они перебираются чрез Ламанш…

— Ну, а в пути что видели? — спросил поляк. — Правда ли, что партизанов становится все больше и больше?…

— Я не сказал бы… — отвечал князь. — Правда, в горах Швейцарии их скопилось одно время довольно много, но скоро начался среди них голод — такой, что люди доходили до людоедства… И теперь там, кажется, все кончено… Только несколько потерянных, ко всему равнодушных лю-дей-скелетов с угасшими глазами бродят по улицам мертвых городов в тщетных поисках за пищей. И трудно им бороться: у Кладно, где работают на добыче угля до десяти тысяч пленников, партизаны убили ночью двух китайцев из караула, а наутро азиаты распяли на крестах двести пленных и партизаны в ужасе ушли в Богемский Лес…

— Раз добывают уголь, значит, хотят восстановить жизнь… — заметил Войницкий. — Может быть, все обойдется и снова можно будет жить по-человечески…

— Кто знает, что они думают?.. — задумчиво отвечал князь. — Во всяком случае разрушенные города не восста-новляются ими, — только на месте св. Петра в Риме, по слухам, они возводят колоссальный мавзолей для недавно умершего от чумы наследного принца. И поддерживают они только ту промышленность, которая нужна им непосредственно для ведения войны. А кончится война, будут желтые владыки и белые рабы…

— А все-таки надо держаться… — сказал полковник.

— Разумеется… — согласился князь. — Тем более, что и они, видимо, ослабевают. Не говоря уже о чуме, у них то и дело вспыхивают междоусобицы. Японцы, как наиболее культурный элемент, испугались в конце концов разнузданности этих диких орд и попытались навести некоторый порядок. У Ламанша, благодаря этому, вспыхнуло кровавое восстание. Так как все технические средства в руках японцев, с восстанием они справились, но кровопролитие было страшное… И чума страшно косит их. Вся Европа завалена теперь трупами и местами запах таков, что я вынужден был обходить их далеко стороной. Может быть, все кончится полной гибелью как побежденных, так и победителей. Вы не можете себе представить, как стало всюду мало людей! От Парижа до Берлина я не встретил и тысячи европейцев. Многие почти совсем отвыкли говорить. И на себе замечаю, что я стал говорить вслух совершенно один…

— Да, вполне возможно, что, если это и не конец человечества, то конец нашей цивилизации, наш конец… — задумчиво заметил Гренберг и в глазах его засветилась тоска.

— И чудесно!.. — вдруг весь потухая, сказал Войницкий.

— Так надоело это звериное существование…

— Ох, уж эти мне славяне!.. — покачал головой Гартман. — От одного слова загораются и от одного слова потухают. Нет, мы еще поборемся… Тише!.. Опять кто-то…

Все снова с винтовками бросаются к окнам. На улице показывается парный разъезд — два калмыка в меховых малахаях. Полковник сделал знак приготовиться.

— Старайтесь не задеть лошадей… — прошептал он. — Пригодятся… Ну!..

Гулко треснул залп. Оба всадника упали. Лошади, покружившись, стали.

— Ну, мы пойдем посмотрим, нет ли чего съестного в тороках, — сказал полковник. — А вы, господа, поглядывайте, — может быть, на выстрелы еще какой-нибудь набежит… Идем, Войницкий…

Они вылезли чрез пробоину на улицу.

— И кто бы мог когда подумать, что на Площади Согласия будут когда-нибудь плясать шаманы, а в Елисейских полях станут шатры кочевников?.. — задумчиво проговорил князь.

— Да… — поворачивая в огне какой-то толстый том, отвечал Гренберг. — Как вспомнишь, что немного лет тому назад на всех перекрестках социалисты обещали измученному человечеству близкий рай… А что получилось!..

— С победой… — вяло проговорил Войницкий, вводя лошадей и привязывая их в углу около библиотеки. — Нашли вот какие-то лепешки. А лошадки пока послужат нам, а к зиме съедим.

— Ну, господа, суп наш готов… — сказал полковник, садясь. — Давайте подкрепимся, а потом надо будет переменить место: трупы могут навести на нас. Садитесь, князь… Ложек у нас нет, суп пьем из походных стаканов. А вот монгольские лепешки — не знаю уж, из чего они сделаны. Приступим, господа…

Все взялись за дымящийся суп.

— А что вы думаете делать в России, князь? — спросил Войницкий. — Ведь там тоже пустыня…

— Прежде всего просто в свои места захотелось. — немного смутившись, отвечал князь. — А потом, я ищу близкого человека.

— Не хочу разочаровывать вас, князь, — заметил полковник. — Но иголку в Великом Океане, кажется, теперь легче найти, чем человека в современной Европе…

— Я это очень почувствовал за эти три месяца, — сказал князь. — Но мне повезло: я уже напал на след своей… невесты. И, может быть, господа, вы даже поможете мне немного в этом деле. Скажите: не проходил ли тут на восток эшелон молодых женщин под конвоем китайцев?

— Прошел… — сказал Гренберг. — Всего два дня тому назад я видел его из засады на привале в Аллее Победы. Но дело в том, что таких эшелонов идет немало…

— Немало? — воскликнул князь. — Вот что. И все идут одной дорогой?

— Более или менее… — сказал Гартман. — Все на восток.

— Значит, и мне ничего не остается, как держаться этого направления… — сказал князь. — Скажите, г. Гренберг, вы близко видели их?

— Совсем близко.

— А не заметили ли вы среди пленниц высокой, очень красивой девушки с чудными золотистыми волосами? Зовут ее Ирмгард…

— О, да!… — воскликнул Гренберг, странно взглянув на князя. — Не заметить ее было нельзя. Я не знаю, была ли это та, которую вы ищете, но она была прекрасна… Какое странное совпадение!… — подумал он.

Вдали послышалось три четких выстрела.

— Ого!… заметил Войницкий. — Опять сигнал…

— Да. И надо торопиться… — сказал полковник, вставая. — Это нас вызывают на сборный пункт, князь. Не желаете ли присоединиться?

— Мне не хочется опаздывать, — отвечал князь. — Я боюсь потерять след.

— Ну, так простимся… — сказал Гартман, протягивая руку. — Едва ли когда еще свидимся…

— Желаю вам успеха в борьбе… — сердечно сказал князь.

— Не будем падать духом.

— Разве мне пойти с князем? — задумчиво проговорил Гренберг.

Гартман сурово посмотрел на него.

— Вы не имеете права… — сказал он. — Вы обязаны испросить разрешения начальника отряда и вы связаны словом. Разрешит, вы догоните князя.

Гренберг скучливо пожал плечами и все, еще раз простившись с князем и захватив лошадей, быстро вышли. Князь рассеянно поднял с земли валявшуюся около костра книгу в великолепном переплете и наудачу раскрыл ее.

— Ба!… — пробормотал он. — Фауст. — и с чувством вполголоса он прочел:

Vom Himmel fordert er die schonsten Sterne Und von der Erde jede schone Lust,

Und alle Nah' und alle Ferne Befriedigt nicht die tief bewegte Brust![2]

— Боже, как все это далеко, далеко… — задумчиво пробормотал он и, поцеловав книгу, хотел была поставить ее на полку, но подумал мгновение и положил ее в карман. — Да, Vom Himmel fordert er die schonsten Sterne.

На улице раздался вдруг дикий хохот. Князь с винтовкой в руках осторожно выглянул в пробоину: по пустынной улице бегал, беспорядочно размахивая руками, высокий, худой, как скелет сумасшедший в лохмотьях. Подбежав к трупам калмыков, он лихорадочно обыскал их и, ничего не найдя, выпрямился, погрозил кулаком в небо и снова страшно захохотал.