ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЕВРОПЫ

Париж горел. Среди туч дыма чуть виднелась острая игла башни Эйфеля, точно вонзившаяся в низкое, раскаленное небо. То и дело глухо ухают страшные взрывы. По заваленному всяким скарбом шоссе в сумерках торопливо бегут, бегут, бегут перепуганные, потерявшие рассудок люди. Часть их, отдыхая, присела на опушке небольшой рощицы. Тут солдаты всех национальностей, духовенство, женщины, дети, рабочие, студенты, гризетки…

— Боже, Боже, когда же конец?… — слышатся голоса замученных беженцев. — Теперь, кажется, скоро, — помощи ждать уже неоткуда. Но где же мои дети, где они, великий Боже?… Я готова принять всякую муку, но дети, дети!… О-о!…

— Ах, бедная… — участливо вздохнула златокудрая красавица Ирмгард, дочь профессора философии Гэттинген-ского университета Шульца, который устало сидел тут же, на гнилом пне, заботливо охраняя старенький чемоданчик со своими рукописями. — Как бы помочь ей?

Ответом ей был только страшный взрыв вдали.

— Смотрите, смотрите, это Нотр-Дам взорвали… — послышались испуганные голоса. — Смотрите, какой дым!… Нет, конец всему!…

— Не тревожьтесь так… — тихо проговорил князь Глеб с окровавленной повязкой на лбу, обращаясь к Ирмгард, которая в отчаянии схватилась за голову. — Вот еще немного стемнеет, и пойдем дальше. Их силы тоже ведь совсем истощены. Среди них свирепствует небывалая чума, а в тылах, по лесам, по горам, в развалинах городов, всюду действуют отряды партизанов, без пощады истребляющих их.

— Вчера я встретила в Париже одного польского графа, который бежал от них из плена, с работ… — тихо сказала Ирмгард. — Он рассказывает, что сзади их настоящая пустыня: Москва, Варшава, Вена, Берлин, все это мертвые развалины, где воют голодные собаки и страшно белеют среди камней скелеты людей…

— Все проходит… Пора привыкнуть к этому и не махать руками, делая страшное лицо… — уныло сказал оборванный, неопрятный старик-швейцарец с большой белой бородой.

— Зачем так? Ни зачем. А зачем все это ни зачем? Неизвестно. О-хо-о-хо…

Снова глухо охнула земля от страшного взрыва и острая игла башни Эйфеля безобразно и страшно повисла вниз. Зарево становилось все багровее и зловещее и тревожные кряки не находящих себе пристанища птиц наполняют душу тоской. А по дороге все бегут, все бегут, все бегут испуганные, обезумевшие люди…

— Надо идти и нам… — тоскливо говорит Ирмгард.

— Скоро пойдем… — говорит князь Глеб. — Только надо разбиться на мелкие группы, — так легче и скрываться и найти пищу.

— Да, да, разумеется… — сказал профессор Шульц и воскликнул с тоской. — Ах, Ирмгард, если бы не ты, как все просто решалось бы…

— О, нет… — отозвался итальянец-теософ, высокий человек с водянистыми глазами и козлиной бородкой. — Каждый из нас вечный жид, которому нет покоя во вселенной. Сидеть, бежать, умирать — все равно: страдание не кончается. Спасение в том, чтобы убить в себе само желание жить…

— Какой вредный мистицизм!… — тихо воскликнул молодой человек.

— Вот еще один! — вглядевшись в него злобно пробормотал пожилой рабочий. — Доболтались! «Мы создадим для вас рай.». Создали…

— Проклятые болтуны… — зашумела толпа рабочих. — Отдайте нам наши углы, отдайте жен и детей наших, отдайте заводы, где мы находили кусок хлеба… Вы все разрушили, будьте вы прокляты!… «Братство народов». Ну, а теперь что вы скажете?

— Я не думаю, товарищи, чтобы мы ошибались… — побледнев, отозвался молодой социалист. — Но если бы мы и ошибались, то все же мы не хотели вам зла… Мы боролись за ваше счастье…

Рабочих точно взорвало и, напирая на социалиста, они злобно бросали ему в лицо тяжкие обвинения:

— Знаем, к чему вы стремились… Портфели министерские вы ловили, автомобили, жирные куски за счет нас, дураков… Теперь уж не обманете…

— Они все подкуплены монгольским императором… — крикнул старый рабочий. — Чтобы все разрушить и обессилить нас. А они и у него в автомобилях кататься будут…

Рабочие с яростными ругательствами полезли на социалиста.

— Стыдно!… — крикнул князь Глеб. — Если у вас есть еще силы, пойдем бить азиатов, а не беззащитного человека… Не одни они — все мы виноваты…

— Болтуны проклятые… — кричали рабочие. — Как, бывало, хорошо жилось, пока эти черти не появились… Отработал, получил свое и спокоен: стаканчик абсента, музыка, в кегли партийку сразишься — пришли эти дьяволы и все кверху ногами поставили…

— И прекрасно!.. — крикнул молодой болгарин-анархист.

— Лучше погибнуть, чем жить так, как жили прежде…

— И черт с тобой, погибай… — снова яростно закричали рабочие. — Зачем же ты сюда убежал? И погибал бы…

— Вы не покинете меня? — незаметно пожав князю руку, прошептала Ирмгард.

— Если бы я даже этого и захотел, я не мог бы… — восторженно глядя на нее, так же тихо отозвался князь. — Сперва я устрою вас где-нибудь в глуши, в безопасности, а потом приступлю к организации отряда партизанов… Но буду близко к вам, — иначе я не могу жить теперь…

— Милый… — тихо прошептала девушка и усталые глаза ее просияли счастьем.

— Смотрите, еще кто-то идет… — послышался чей-то голос.

Раненый офицер, ковыляя, подходит к роще и устало опускается на землю.

— Ну, что, как там? — тускло спросил кто-то в багровом сумраке. — Есть еще надежда?

— Все погибло… — безнадежно махнув рукой, устало сказал офицер. — Они истребляют все живое и зажигают город со всех концов. И я думаю, господа, что оставаться тут небезопасно, — их разъезды рыщут уже по окрестностям.

— Вот, вот… — раздались голоса со всех сторон. — Мы говорили, что надо бежать дальше. Нет, и в слепую тоже идти нельзя, — пусть пойдут сперва в разведку несколько человек, — посмотрят, свободны ли пути на юг и запад. Кто пойдет?

— Я пойду… — сказал князь Глеб. — А со мной вот вы, вы и вы… — указал он на нескольких солдат. — Я сейчас же вернусь… — тихонько сказал он Ирмгард.

И, когда разведчики ушли, раненый офицер тусклым голосом измученного человека сказал:

— Вы не можете себе представить той ярости, которая овладела этими дикарями!.. Я видел, как вонючая толпа их валила на землю Вандомскую колонну. Из разбитых окон Лувра летели на мостовую картины, статуи, драгоценные коллекции, мумии и все это тут же сваливалось в кучу и зажигалось… Триумфальная Арка взорвана и колесница славы лежит на окровавленной мостовой. От сгоревшей Мадлэн остались только стены и колонны и жутко смотрят с закоптелого фронтона слова: «Свобода, Равенство, Братство», а вокруг, среди бесчисленных баррикад, тысячи трупов французов, немцев, англичан, русских, венгерцев, румын, бельгийцев, сербов… Европейцы дрались с мужеством обреченных на смерть, но ничто не могло одолеть этой страшной бесчисленной саранчи… Но чума среди них действительно ужасная…

— Да ведь не только среди них… — уныло заметил профессор Шульц.

— Конечно, заболевают и европейцы, но значительно меньше… — с неудовольствием отвечал раненый.

Чудовищный взрыв потряс все вокруг.

— Боже мой!.. Господи, пощади!.. — падая на землю, с отчаянием вопили люди. — Дети, где вы, детки мои?.. А-а-а-а!.. О, Боже, какая мука!..

— Спасайтесь!.. — в ужасе крикнул молодой рабочий, вбегая. — Их разъезды совсем рядом… Скорее!..

— А как же Глеб? — в тоске подумала Ирмгард, заметавшись. — Что же делать?

Среди невероятного смятенья и криков ужаса, побросав последний скарб, несчастные разбегаются, — кто в рощу, кто по вдруг опустевшей дороге.

— Скорее, скорее… — вбегая, повторял профессор. — Ирм-гард, не отставай же…

И почти в то же мгновение из кустов показался разъезд под командой маленького, чистого японского офицера. Среди всадников тунгусы, калмыки, башкиры, якуты, китайцы, — пестрая, косоглазая, спокойно-жестокая азиатская орда. Они с любопытством посмотрели на брошенный беженцами скарб. Один из всадников ударом плети выгнал из кустов профессора Шульца.

— Господин офицер, — на ломаном английском языке залепетал перепуганный профессор. — Я хотел… я вернулся сюда только… захватить мои рукописи… плод тридцатилетней работы… Ничего нелегального… Это труд о духовномонистическом понимании мира…

Офицер бесстрастно бросил какое-то короткое горловое слово. Один из якутов поднял свой коротенький карабин, выстрелил и профессор Шульц упал на свой старенький чемоданчик. Разъезд тотчас же шагом поехал дальше. Вдали все охали взрывы…

Из кустов, осторожно озираясь по сторонам, вышел бледный и встревоженный князь Глеб и в ужасе остановился над брошенным беженцами скарбом.

— Ирмгард!… — тихонько позвал он.

Молчание. Зарево. Взрывы.

— Ирмгард!…

Вдруг он увидал труп профессора Шульца и в отчаянии схватился за голову. Неподалеку снова послышался дробный звук копыт. Князь Глеб, тревожно прислушавшись, бросился на землю и притворился мертвым. Выехал новый разъезд азиатов, такой же пестрый, дикий, флегматичный и, равнодушно посмотрев на брошенный лагерь, проехал дальше. Князь Глеб осторожно приподнялся и снова тихо позвал:

— Ирмгард!…

Но — ответом был только глухой шум гибнущего вдали огромного города…

Загрузка...