Крестоносец. Византия

Глава II

Воодушевлённый нашим бесстрашием, Солёный Пёс хрипло гаркнул:

— Гилле, сын! А ну живо тащи мой топор, щит, шлем, булаву и всю сбрую!

И пока молодой чернявый парень, куда больше похожий на итальянца или испанца чем на немца, который был у кормчего чем-то вроде адъютанта на побегушках, метнулся в капитанскую каюту под ахтеркастелем, Зальцигхунд так же громоподобно обратился к команде:

— А вы какого дьявола ждёте, тюлени ленивые?! Живо вооружиться и приготовиться к бою, каракатицы пресноводные!

Его команды начали выполняться мгновенно. Вот и верь в рассказы о недисциплинированности средневековых людей! А ведь в XXI веке моряки торгового судна на призыв драться с пиратами почти стопроцентно пошлют капитана в эротическое кругосветное турне. Они же не военные моряки, им за это не платят.

А кормчий-то как раздухарился! Нет, точно раньше походил по морям. Может и пиратом, в эти времена граница между честным торговым мореплаваньем, или рыбацким промыслом и пиратством очень зыбкая. Редкое торговое судно удержится от соблазна хапнуть добычу в море или на берегу, если это можно сделать достаточно безопасно и безнаказанно. Рыбацкие артели, неудовлетворённые своими уловами, легко переключаются на охоту за «рыбой», идущей под парусом или на веслах. С другой стороны, и пираты не прочь поторговать, если с грабежом почему-то не задалось.

Наши слуги по моему приказу притащили оружие и доспехи, начав помогать нам облачаться. Закончив с нами, близнецы принялись помогать друг другу. Тем временем Дитер и команда «Ундины» уже облачились в кожаные доспехи. Только на кормчем был открытый стальной шлем-шишак. Вооружены они были топорами, палицами, здоровенными, похожими на тесаки кинжалами, дротиками, арбалетами, парочка матросов имели луки. На наши доспехи они поглядывали с недоумением.

— Простите, благородные господа, — обратился к нам вполголоса Зальцигхунд. — Вы собираетесь биться в этом железе?

— Ну да, — кивнул Роланд, — а как же ещё?

— На воде так не дерутся, — усмехнулся Солёный Пёс. — Слишком рискованно. Мы даже кольчуги не надеваем. Если упадёшь за борт в железе — сразу отправишься на корм рыбам, даже «Ave Maria» сказать не успеешь, если только пробулькать. На мне вон из железного только шлем, но его и скинуть легко. У других и этого нет. Всей защиты — кожа да стёганки с конским волосом, обшитые пластинами из дерева или кости. В них хоть выплыть можно. Если плавать умеешь, конечно.

— Не беспокойтесь, мастер Зальцигхунд, — вмешался я. — Мы кое-что сделали для того, чтобы не утонуть.

Закончившие с нашим облачением, близнецы надели на нас, а затем на себя пробковые жилеты, поверх повязали пояса, на спинах подвесили спасательные круги. На щиты укрепили изнутри пробковые накладки. Выглядело всё это неказисто, и среди команды послышались смешки, впрочем, негромкие — смеяться простолюдинам над благородными в это время небезопасно, можно и головы лишиться. Кормчий тоже смотрел на наши приготовления с большим сомнением во взгляде, но ничего не сказал.

Затем Эрих по моему приказу принёс прихваченный ещё из Саарбрюккена ящик с нашим «секретным оружием». Нет, в отличие от множества попаданцев в Средневековье порох и огнестрел я решил не изобретать. Почему? Да есть причины. Начнём с того, что их уже давно изобрели. Историки спорят о датах, но уже как минимум пять веков у китайцев есть порох (а теперь и не только у них). Его даже додумались использовать в военных целях — ещё в X веке в Китае придумали «огненные копья».

Правда, как и многое в военном деле, китайцы их сделали через задницу. Это надо было додуматься — набивать трубку из выдолбленного бамбука порохом, заряжая осколками керамики! Понятно, что такие «копья» были не сильно эффективнее обычных и крайне недолговечными.

Арабы оказались сообразительнее, и к началу XII века сделали трубки из железа, калибром миллиметров тридцать, заглушенные с одного конца, назвав их «модфа». В будущем их не считали за артиллерию, и в общем-то правильно. Заряжались они пулями размером с грецкий орех (которые так и называли «бондок», то есть «орех»), стреляли не дальше обычного лука, а разили куда менее точно. В Европе их впервые применили испанские мавры почти три десятка лет назад, в 1118 году, при обороне Сарагосы от христиан. Правда, им эта новинка мало помогла, Сарагосу испанцы всё равно взяли. В конце XIII века «модфа» должны перенять итальянцы, используя в битве при Курцоле, но тоже без особого успеха.

А китайцы продолжили изобретать, и в предыдущем десятилетии, в 1132 году, дошли до реальных пушек, правда, на редкость примитивных и убогих, с виду больше напоминающих бронзовые вазы. В следующем столетии их позаимствуют на Ближнем Востоке, особенно в Магрибе и Мавританской Испании. Но ни китайцев, ни мавров эти пушки не спасут. Первых завоюют монголы, а вторых — испанцы с португальцами. Вот если бы китайцы или мавры додумались до картечи, то у их врагов возникли бы серьёзные проблемы. Но подсказывать им я не стану.

Зато европейцы тут окажутся успешнее. В самом начале XIV века пушки возьмут на вооружение испанцы, вскоре они появятся во Фландрии, во Франции, в Германии, Италии, Англии, а к концу века, пройдя победным маршем по Европе с запада на восток, доберутся и до Руси, после чего европейцы и русские начнут их постепенно совершенствовать. В том же XIV веке, после неудачного опыта с «модфа», в Европе появится и первый ручной огнестрел, всякие пищали и прочие аркебузы.

Всё это я узнал во время той итальянской турпоездки, в музее Алессандрии, от влюблённого в европейское Средневековье гида Алессандро. Так что порох и огнестрел придут в Европу и без меня, и помогать этому я не собираюсь. Вот как-то не хочется мне попасть под пулю слонобойного калибра, или картечь, легко пробивающую рыцарские латы! В эти времена и без того хватает способов сдохнуть в честном или не очень честном бою.

Кроме того, я надеюсь обзавестись замком, в котором буду жить с Беатрис, и мне ещё меньше хочется, чтобы его разнесли из пушек, или взорвали порохом как Иван Грозный стены Казани. Нет уж, нафиг-нафиг! Лучше я поживу относительно спокойно, как и мои потомки в ближайшие полтора-два века!

К тому же, я почти ничего не знаю о металлургии, в частности, мне неизвестно как лить чугун и выплавлять пушечную бронзу. Там ведь есть нюанс; та бронза что используется в колоколах, или, скажем, посуде, не годится, она звонкая и хрупкая, заряд пороха не выдержит, пушку разорвёт на хрен, как много раз бывало в первые века существования артиллерии именно из-за проблем с качеством металла. Например, с литовцами в начале XV века, когда они притащили к Новгороду натуральную царь-пушку, которую тянули девяносто лошадей! Но при первом же выстреле она взорвалась с «преужасным», по словам летописца-очевидца, грохотом, побив и покалечив множество людей вокруг, после чего литовское войско в ужасе разбежалось. Нужна вязкая бронза, а как её получить я не знаю. И никто сейчас не знает. В общем, даже пожелай я создать пушки и прочий огнестрел, ничего бы толкового у меня не вышло.

Но какой-то туз в рукаве был необходим, и я ещё в Саарбрюккене использовал те горшки с золой, что мы не успели потратить на банду Репейника. Золу я вытряхнул, горшки заткнул деревянными пробками с просверленной дыркой. Намешал спиритуса, полученного из нового самогонного аппарата, с купленным у трактирщика Клауса оливковым маслом и нефтью, которая к моему великому удивлению нашлась у грека-аптекаря, продавшего мне ртуть. По его словам, «земляное масло» купцы привозят из Месопотамии, где оно выходит прямо на поверхность земли, а используют его сейчас в лечебных целях.

В качестве загустителя добавил смолы, дёгтя и топлёного свинячьего жира, купленных у того же Клауса, да немного золы. Получился напалм не напалм, коктейль Молотова не коктейль Молотова — в общем, некая легко воспламеняющаяся хрень, жарко горящая и совершенно не поддающаяся тушению водой, только песком или землёй, которые в эти времена на деревянных кораблях почему-то не возят. Эту адскую смесь я разлил по горшкам, заткнув дырки в пробках фитилями из тряпок, вымоченными в той же смеси. Сами горшки уложил в разгороженный изнутри ящик, в гнёзда, набитые соломой. А ящик везли с другими вещами.

И вот теперь пришло время использовать мой «греческий огонь» в бою. Собственно, мысль об этом пришла сразу же, как только мы увидели пиратские драккары. Вспомнился виденный в детстве фильм про викингов «И на камнях растут деревья». Там в похожей ситуации главный герой поджёг вражеский драккар, забросав его из пращи горшками с горящей смолой. Вот только пращой я не владел, как и Роланд. Зато наши слуги с пращами управлялись очень ловко, в чём мы убедились ещё на Мозеле, где близнецы сбивали брошенными камнями пролетающих птиц. По словам Эриха и Ульриха, это помогало им обеспечивать семейный стол разными водоплавающими пернатыми, добытыми на Сааре, вроде гусей, уток и прочих.

На мой вопрос, не боялись ли они быть повешенными за браконьерство, близнецы объяснили, что они охотились не на чьей-то земле, а на воде. В Германии есть поговорка: «Море Божье — река короля». Как в море любой вправе промышлять рыбу или ещё что, так и на реках всякому позволено добывать водоплавающих птиц (кроме лебедей — «королевскую дичь» позволено стрелять лишь аристократам), или ловить рыбу острогой, либо удочкой (но не сетью — это уже браконьерство, за это в лучшем случае кабала, а то и петля).

Так что близнецы охотно взялись обстрелять врага зажигательными снарядами с дальней дистанции. Подпускать пиратский драккар близко не хотелось. Чем те будут ближе, тем легче им будет выцеливать из луков и арбалетов людей на «Ундине». А если их подпустить близко и поджечь, то могут догнать и зацепиться. Отступать пиратам будет некуда, драться они станут с яростью обречённых. Ещё и хольк поджечь могут. Нет, товарищи, такой хоккей нам не нужен!

Тем временем преследовавшие хольк драккары разделились, явно собираясь атаковать с двух сторон. Задул небольшой ветер, но нам от него мало помощи, более лёгкие и мелкосидящие драккары скользят по воде быстрее. Чернявый Гилле и ещё один лучник сделали в сторону преследователей по несколько выстрелов, но расстояние было ещё слишком большое, чтобы стрелы могли нанести врагу какой-то вред.

Между тем драккар, что был слева, вырвался на пару корпусов вперёд. Что ж, проверим, как действуют мои задумки. Я достал из ящика горшок, поданным Роландом небольшим факелом поджёг фитиль и передал Эриху, который ловко заложил дымящийся горшок в пращу. Затем, раскрутив, отправил «снаряд» в полёт к приближающемуся драккару. Несколько мгновений — и ещё один горшок, оставляя за собой дымный след, летит в сторону пиратского корабля из пращи Ульриха. Его первый собрат уже долетел, разбившись о борт драккара у носа и вспухнув багровым цветком. Языки пламени принялись лизать обшивку корабля. А вот второй горшок попал в парус и, спружинив от него, улетел в воду. Не страшно, сейчас поправим.

Передаю горшки один за другим близнецам, а те тут же навесом, по красивой дуге отправляют их в сторону вражеских кораблей. Пираты пытаются маневрировать, но быстро соображают, что такие маневры только уменьшают их скорость. Да и пожар на носу драккара разгорался всё сильнее. Пираты пытались заливать его водой, но без всякого успеха, гореть стало только ярче.

Пираты налегли на вёсла, и драккар рванул к нам, однако догнать не успел. Хоть часть горшков и пролетела мимо, но остальные попали в борта и внутрь судна, а один даже угодил в мачту, которую мгновенно охватило пламя. Огонь тут же пополз на парус, вспыхнувшим ярким огненным клубком, оставлявшим после себя лишь парящие в воздухе тлеющие клочья. Пожар охватывает уже весь драккар, с которого при попадании горшков донёсся чудовищный вой — видимо, моя адская смесь угодила в кого-то из пиратов. Охваченные огнём фигуры стали бросаться за борт.

Их уцелевшие коллеги, видимо, сообразив, что потушить пожар не получается и драккар обречён, бросили попытки нас догнать, последовав примеру загоревшихся пиратов. Правда, постаравшись обзавестись какими-то подручными плавсредствами. Сбрасывали на воду вёсла и прыгали следом, цепляясь за них, отрубали топорами куски дерева от самого драккара, и в обнимку с ними сигали за борт.

А вот надо было учиться плавать, прежде чем выходить на большую дорогу, в смысле реку. Я ведь уже вспоминал, что плаванье — не самое распространённое умение в средневековой Европе, мягко говоря. Близнецы, кстати, плавают неплохо, говорили, их научил дядюшка Курт, считающий это одним из необходимых для воина искусств. Что ж, снимаю шляпу перед старым наёмником…

Тем временем Солёный Пёс рявкнул команду на немецком. Защёлкали тетивы арбалетов и пары луков. На этот раз расстояние было более чем комфортным. Стрелы и болты полетели в спасающихся пиратов. Те, получая раны, несовместимые с жизнью, тонули с проклятиями на устах. Да, мы поступали неблагородно, но стратегически правильно. Чем больше сократится поголовье этой швали, тем на реке будет спокойнее.

Итак, начало боя явно в нашу пользу. Один брошенный командой драккар уже полыхает большим костром, полностью охваченный пламенем, а его экипаж из числа выживших, избавившись от оружия и доспехов, пытается спастись в волнах Рейна. Правда, с разной степенью успешности. Судя по торжествующим крикам членов нашей команды, они явно воодушевлены и поверили в победу, что есть очень гут.

Но расслабляться рано. Второй драккар, немного замешкавшийся, обходя нас, стремительно настигает, слышны яростные вопли пиратов, потрясающих оружием. Должно быть, обиделись за пострадавших камрадов. Эх, поджечь бы и их, но горшочки с кустарной огнесмесью закончились от слова совсем. Погорячился я, потратив всё на один драккар, хватило бы им и половины, ну может немного больше. Хотя, что пользы теперь жалеть? Со второй половиной врагов придётся сойтись лицом к лицу.

Это понял и кормчий. Он снова рявкнул несколько команд на немецком, и матросы бросились к правому борту, поспешно поднимая щиты из дубовых и тисовых досок, похожие на римские скутумы, но повыше и немного шире. Часть из них держали прямо, другие над головой, наподобие римской «черепахи». Зальцигхунд заметил нам на французском, что обычно на торговых судах такие щиты не возят, экономят место для грузов, но он старый пёс, битый морем и жизнью, и знает, что глупая жадность обходится слишком дорого.

Сам он остался на ахтеркастеле с Роландом и Ульрихом, на руле, тоже прикрытый парой щитов. Мне он крикнул, чтобы я перебрался на форкастель, дабы обстреливать врага с двух точек. Не хочется разделяться, но опытному кормчему, явно прошедшему не один морской бой, наверное, виднее. Недаром говорят, точнее, позже скажут, что капитан на корабле — первый после Бога. Если хотим победить, то надо работать дружно.

Пользуясь случаем, я вытребовал у Дитера несколько щитов, которыми Эрих накрыл решетчатый люк в трюм. Не хватало ещё, чтобы эти уроды, стреляя навесом, ранили или убили наших лошадей!

Пиратский драккар тем временем подошёл на расстояние уверенного полёта стрелы. На его мачте был поднят красный флаг с чёрным вороном, что, по словам Солёного Пса, означало: «Пленных не берём!». Ну так мы и не рассчитывали на милость победителей, если нападавшим удастся взять верх. Сильно рассердились речные бандюганы. Если бы были настроены более добродушно, то могли бы поднять белый флаг с росомахой, означающий: «Грабим дочиста!».

Кстати, никакого чёрного флага с черепом и костями пираты в средние века ни на морях, ни на реках не поднимали, в нынешние времена у него куда более почтенная репутация. Чёрный флаг с «Адамовой головой» поднимают те, кто готов насмерть биться за христианскую веру с её врагами. Делают это редко, ведь поднявшим такой флаг сдаться уже нельзя — это великий позор. Это мне ещё в прошлой жизни объяснили знакомые, увлечённые флотом и морской историей.

Как только драккар приблизился на выстрел, с него в нашу сторону тучей полетели стрелы и болты. Не будь щитов, матросам в коже и стёганках, пришлось бы несладко. Но тут наконечники вязли в прочной древесине. Горный тис ненамного хуже железа будет. Как и дуб, впрочем. Не помогла пиратам и попытка стрелять навесом — сверху тоже щиты прикрывают.

А пока товарищи держат щиты, оба наших лучника и наиболее умелые арбалетчики то и дело стреляют в открывающиеся щели. И довольно метко. Пираты хоть и прикрываются щитами, но они у них сильно поплоше — размером с колесо, вроде тех, с которыми викинги рассекали, фигуру целиком не прикрывают, да и материал, видимо, хуже. Результат налицо. У нас всего пара-тройка раненых, попавших под стрелы или болты, влетевшие в щели между щитами во время стрельбы, а у пиратов то и дело вываливаются из строя не то раненые, не то убитые. Мы с Эрихом из модернизированных арбалетов стреляем быстро — гораздо быстрее матросов-арбалетчиков, и ненамного медленнее лучников. Роланд и Ульрих на другом конце судна от нас не отстают.

Похоже, на нашу частую стрельбу обратили внимание, и на нас сосредоточились несколько вражеских стрелков. Не будь на нас доспехов и кольчуг под ними, мерзавцы прострелили бы нас раз по двадцать, если не больше. А так стрелы и болты либо отскакивают от нашей защиты (в первой же встречной церкви закажу мессу во здравие и долголетие мастера Карла!), либо втыкаются в пробковый жилет и пояс. Вреда особого нет, но торчащие стрелы мешают, приходится обламывать.

И всё же враги нас настигли. Звучит команда кормчего, матросы отставляют арбалеты и верхние щиты, хватаются за оружие, более пригодное в ближнем бою. До пиратов несколько метров, в них летят дротики, причём удачно — несколько-то врагов падают, получив раны разной степени тяжести. Враги в ответ тоже бросают дротики, но щиты прикрывают матросов. Нам, в доспехах, тоже в общем-то по барабану, лишь бы в лицо не попали.

И вот уже с драккара летят кошки, цепляясь за фальшборт «Ундины», пираты быстро подтягивают свою посудину, корабли с треском сталкиваются бортами. Враг бросается на абордаж… Хотя с абордажем у них возникли некоторые сложности. Борт холька выше, чем у драккара, матросам удобно рубить топорами и бить палицами лезущих на судно пиратов. Про тех, кто на надстройках, и говорить нечего, туда с драккара вообще не дотянуться.

Но пираты быстро нашлись, сделав из своих щитов что-то вроде лестницы, по которой можно взбегать на хольк. Так они могут попасть на палубу не все разом, что конечно плюс. Но натиск всё равно сильный, несмотря на то что по приказу Солёного Пса несколько матросов быстро опустили (можно сказать, обвалили) рей, как-то хитроумно его крутанув, так что он зашиб пару-тройку пиратов. Но их коллег это не остановило, мгновением позже около полусотни озверелых бандитов ворвались на палубу. Закипело побоище, кровища, вопли раненых и умирающих, ругань на немецком…На форкастеле больше делать нечего, надо помочь матросам. Командую Эриху, и мы, последний раз разрядив арбалеты по прыгающим на хольк пиратам, бросаемся на палубу. Успеваю заметить, что на ахтеркастеле то же самое делают Роланд с Ульрихом и кормчий, бросивший руль.

Всё, отвлекаться некогда, на меня бросается здоровый, как сейчас говорят на Руси, ражий мужик в коже и рогатом шлеме, замахиваясь секирой. Вот это замах! Так, наверно, и доспехи прорубить можно. Наклоняюсь, пропуская секиру над головой, прямым ударом меча пробиваю вражеский доспех из варёной кожи, вгоняя клинок в живот недовикинга, провернув его там, выдергиваю с разрезом.

Отличный клинок сковал папа моей Беатрис! Противник с воем спотыкается, падает на колени, вывалив наружу окровавленные кишки, пытается дотянуться до меня секирой, но опять промахивается, загнав её в палубу рядом со мной, и падает, суча ногами и обдавая меня смрадом продуктов жизнедеятельности. Бу-эээ!

Но разглядывать поверженного противника некогда, на меня уже нападают сразу двое. Хм, двое из ларца, одинаковых с лица. Они и правда похожи и фигурой, и прикидами, только вооружены по-разному. У одного окованная железом палица, у другого меч. Тот, что с палицей, наносит могучий удар по моему щиту со Святым Януарием, щит выдержал, но явно пошёл трещинами. Это плохо. Второй, с мечом, пользуясь тем, что его напарник отбил щит немного в сторону, попытался проковырять во мне дырку своей железкой. Отбивая его клинок своим, бью врага ногой по его ноге. Поверьте, удар со всей дури сапогом из твёрдой кожи, обшитым стальными пластинками — это очень больно. Не сабатон, конечно, но тоже более чем чувствительно.

Противник, захромав и что-то простонав на немецком (если и помянул святых, то не в лучшем ключе), делает отчаянный шаг вперёд, я отталкиваю его щит своим и, не давая замахнуться мечом, втыкаю свой клинок прямо в разинутый рот врага и сразу же выдёргиваю. Мне в лицо и на грудь плещет фонтаном кровь, и пират, забулькав горлом, оседает на палубу.

Его напарник попытался отомстить, и вполне мог сломать ударом палицы что-то жизненно важное в моём организме, но выручил подставивший щит Эрих. Причём держал он его в правой руке, а топор в левой, которым, не мешкая, и отрубил врагу руку по самое плечо. По рассказам близнецов дядюшка Курт научил их работать обеими руками, и я всё больше убеждаюсь, как нам повезло со слугами. Нападавший безоружен и с таким кровотечением практически не жилец, но Эрих — сын мастера, делающего всё на совесть — ещё одним ударом разрубает пирату голову, как кочан капусты, и тот бесформенной массой валится на окровавленную палубу.

Так тебе и надо, нечестивец! Не будешь портить своей железной дурой лик святого Януария! Кто мне теперь его нарисует?

Я продолжил атаковать противостоящих мне врагов, стараясь лишить их щитов. Свой повреждённый щит я сдвинул на локоть, взяв в левую руку дагу, сделанную в Клерво из моего бывшего меча, сломанного подлецом-маркизом. Ух, попадись он мне… Отводя дагой щиты врагов, стараюсь мечом подрезать их ремни, затруднив пиратом защиту.

Действую я непривычно для этого времени, предпочитая прямые колющие удары размашистым рубящим, благо защита на противниках оставляет желать лучшего. Такая манера боя для XII столетия необычна, она сложится века через два-три, после появления готических, миланских и максимилиановских доспехов (в те же времена войдут в обиход и даги), и противостоять ей местные пока не очень-то умеют. Уже несколько пиратов лежат на палубе мёртвыми или тяжело ранеными, некоторые из них на счету Эриха, прикрывающего мне спину со своим топором. Он мне сейчас напоминает этакого мясника, хладнокровно рубящего туши, только не коровьи или свиные, а человеческие.

Меня же прямо-таки захватило какое-то безумное воодушевление, я чувствовал себя если не бессмертным берсерком, то где-то рядом. Никогда не думал, что вид вражеской крови может так возбуждать. Враги уже стараются держать дистанцию, никому не улыбается попасть под мою горячую руку, тем более что моё молодое и тренированное тело не знает усталости. Пока не знает…

Глядя на это, воодушевились и матросы, начав собираться вокруг нас. На другой стороне палубы не менее удачно бились Роланд и Ульрих. Казалось, мы начинаем одолевать, но тут произошло неожиданное. Два пирата, подхватив с палубы какой-то брус, бросились на Роланда, держа деревяшку перед собой, и одним мощным ударом снесли моего друга с палубы через низкий фальшборт в воду! Ульриху повезло больше, он просто упал на палубу, но добить слугу помешали качественные доспехи и пришедший на помощь Зальцигхунд. Штойерман ударом тесака в правой руке перерубил глотку одному из пиратов с брусом, чуть ли не отделив голову от тела, а булавой в левой руке размозжил голову другому.

Несмотря на это, падение Роланда в Рейн вызвало торжествующий рёв пиратов, большая группа которых набросилась уже на меня. Удары посыпались со всех сторон. Мой щит недолго смог выдерживать такое обращение, и вскоре окончательно развалился. Гады! Теперь надо новый покупать! Ещё и художнику платить. Или на живописи можно сэкономить?

Прочь глупые мысли, тут моя жизнь на волоске висит, а я про художников думаю… Тут ещё два пирата, пока я с трудом отбивался от их коллег, взялись за Эриха. Один заблокировал пальмой топор моего слуги, а другой, вооружённый трезубцем с длинным и острым, как игла, средним зубцом, а также более короткими, но заточенными с внешнего края боковыми, ударил парня в сочленение доспехов в районе левого плеча. И, похоже, ранил, так как Эрих с криком боли выронил щит. А тип с трезубцем, воспользовавшись коротким замешательством парня, сильно его толкнул. Ещё и палуба скользкая, вся в кровище, так что Эрих не устоял на ногах и, перевалившись через фальшборт, как недавно Роланд, следом за ним полетел в реку, что было встречено радостными криками пиратов.

Эти крики меня почему-то особенно взбесили. Впрочем, за Эриха и Роланда я не слишком опасался, будучи уверенным в надёжности наших спасательных средств.

— Ah ty retiarii hrenov![1] — заорал я по-русски, бешеным ударом меча перерубая древко пальмы, которой не помогла и железная оковка — папа Беатрис делает мечи высочайшего качества или не делает вообще!

Обратным махом наискось я разрубил её хозяину башку, и меч как назло застрял в его черепушке. Оседающее тело потянуло мою руку с зажатым в ней мечом вниз, и в этот момент «Ретиарий» наметился ткнуть меня трезубцем. Выпустив меч, я заблокировал его дагой, а мгновение спустя врезал сапогом «ретиарию» в промежность. Неблагородно, но на войне, как говорится, все способы хороши.

Соперник с протяжным воем схватился за промежность, готовый рухнуть на колени. Этих секунд мне хватило, чтобы нагнуться и вытащить наконец меч из головы прежнего оппонента, и мгновением позже перерубить «кастрату» шею мечом. Отделённая от мощной шеи голова с глухим стуком упала на палубу и покатилась по ней, и пока катилась, я наблюдал на лице этой головы удивлённое выражение, включая широко открытые глаза. Всё остальное простояло пару мгновений, орошая окружающих фонтаном крови, ударившим из обрубка шеи, затем колени подогнулись, и безголовый пират рухнул на палубу рядом со своим напарником.

Вот только прочие бандиты не стояли без дела и, оттеснив матросов, в течение полуминуты взяли меня в плотное кольцо. Один, тоже с пальмой, кольнул в левую ногу, попав в щель между латами, и я сразу захромал. Другой ударом палицы отсушил левую руку с дагой. Чёрт! Неужели конец?! Ведь эти уроды меня тупо забьют толпой!

Положение спас всеми забытый Ульрих. Поднявшись на ноги, парень решил, что потерял брата, а также своего господина и шанс дослужиться до оруженосца, выбившись в благородные. Хоть он и участвовал в Саарбрюккене в испытаниях пробковых поясов, жилетов и кругов, но в душе не очень верил в них.

Всё это мне Ульрих поведал позже. А пока же его от этих мыслей переклинило, так что он с диким воплем, напоминавшем рёв раненого слона, врезался в ряды пиратов. Его молот мелькал как крылья ветряной мельницы во время урагана, и чуть ли не каждый удар разил насмерть! Пираты в ужасе шарахались прочь, и даже большинство напавших на меня отвлеклись на нового врага.

Я понял, что это шанс, который больше вряд ли представится. Резко, невзирая на боль в раненой ноге, развернувшись, я напал на пальмоносца, мечом отведя его оружие в сторону, а в это время лучник Гилле рубанул его топором у основания шеи, засадив своё оружие почти по грудину. Пират упал, булькая кровью, а Гилле, схватив его пальму, ткнул рядом с моей головой, явно целясь в какого-то поганца, который прыгнул мне на спину, и усиленно тыкал ножом в районе шеи, норовя пробить кольчугу (слава Карлу Хромому, сделать это он не сумел).

Удар Гилле, видимо, пришёлся куда надо, и пират, отпустив меня, соскользнул на палубу. Вместе с соратником мы быстро прикончили типа с палицей, из-за которого моя левая рука двигалась с трудом, а затем напали на атакующих Ульриха пиратов, отправив к праотцам ещё троих, прежде чем те поняли, что их атакуют с тыла.

Речные бандиты под ударом с двух сторон заколебались. Дитер громко закричал на будущем языке Шиллера и Гёте, видимо, нечто духоподъёмное. После боя он подтвердил, что я не ошибся, и даже перевёл: «Наша берёт! А ну, наддай, крысы тушёные!». Воодушевлённые матросы усилили натиск. Пираты дрогнули и, быстро сломавшись, побежали, поспешно покидая хольк. Они прыгали на свой драккар, пытались расцепиться и уйти. Ага, так мы им это и позволим! Игнорируя боль в ноге, я, Гилле и Ульрих с Дитером спрыгнули следом, сопровождаемые матросами, продолжая уже на вражеском корабле беспощадно истреблять живую силу противника.

Совсем павшие духом остатки пиратов, бросая оружие, попрыгали в воду, поспешно избавляясь от кожаных доспехов и, видимо, надеясь доплыть до берега. Вот только отпускать их живыми никто не собирался. По приказу Дитера оставшиеся на ногах матросы взялись за пиратские, найденные здесь же, на драккаре, арбалеты. К ним присоединился и Гилле со своим луком (другой лучник был ранен).

Ульрих, которого я успокоил, сказав, что Эрих и Роланд наверняка живы и я их вскоре найду, сбегал на хольк за нашими арбалетами, и мы тоже подключились к отстрелу спасавшихся пиратов. Не ушёл ни один. Жалости к бандюкам с нашей стороны не было ни малейшей. Тяжелораненых пиратов матросы по приказу Зальцигхунда быстро добили, что в данной ситуации было даже гуманно. При этом под банками драккара обнаружились четыре подстреленных болтами и стрелами пирата, которые, однако, оказались ранены достаточно легко, чтобы «дожить до казни», по словам кормчего. Их перевязали и, связав, кинули в трюм холька, чтобы потом сдать властям.

Нам победа досталась дорогой ценой. Из трёх десятков матросов одиннадцать были убиты, пятеро тяжело ранены, причём средневековая медицина шансов на выживание им не оставляла, тут и клинике XXI века пришлось бы непросто. Остальные, почти все, кроме Гилле и ещё пары счастливчиков, тоже получили ранения, но лёгкие, позволявшие им оставаться на ногах, и даже не слишком мешавшие исполнять свои обязанности. В числе пострадавших был и Солёный Пёс, заработавший шрам через всё лицо, выглядевший страшновато, но, похоже, не доставлявший кормчему особых проблем. Разве что тряпки мешались, которыми Гилле почти полностью замотал ему голову, кроме глаз и рта. На обработку ран и лечение Дитера и его команды я потратил часть спирта и настойки с прополисом, ведь мы дрались вместе, экипажу холька мы обязаны жизнью. Хотя они и сами по привычке лечились барсучьим жиром и другими народными снадобьями.

Мы с Ульрихом тоже обработали свои порезы и уколы, к счастью, не слишком серьёзные. Понятно, перед этим пришлось переодеться, отмыться, отчиститься. Ульрих после боя с головы до ног был покрыт кровью, в основном чужой, и мозгами — точно не своими. Думаю, любая киностудия XXI века оторвала бы его с руками на роль маньяка. Впрочем, посмотрев в воду, я убедился, что выгляжу не лучше. Доспехи у нас были изрядно помяты, но не пробиты, а вот кольчуги в некоторых местах проколоты и прорублены. Правда, Ульрих заверил, что сможет всё это поправить, а с помощью Эриха даже очень быстро.

Оставив его охранять наши вещи, я решил заняться поисками Роланда и Эриха. Дитер и экипаж холька тем временем подняли парус, пользуясь усилившимся ветром и, взяв пиратский драккар на буксир, поднялись немного выше по реке, встав на якорь между правым берегом Рейна и небольшим лесистым островком, закрывшим оба корабля от взглядов с реки, По словам кормчего, он это сделал чтобы не вводить в искушение проходящих по реке корабельщиков, ведь отбиться с такими потерями экипаж «Ундины» не сможет. По моей просьбе Солёный Пёс предоставил мне лодку, подвешенную под ахтеркастелем, вместе с Гилле и парой других невредимых матросов.

Лодку спустили на воду, два матроса сели на вёсла, Гилле на руль, я устроился на носу, и мы поплыли вниз по реке. Проплыв пару миль, я увидел на пологом правом берегу Роланда и Эриха. Они стояли на прибрежном песке и смотрели в сторону отдалённого холма, на котором находилось окружённое частоколом селение, оба на вид живые и здоровые. Несмотря на уверенность в том, что утонуть парни не могли, я почувствовал, как у меня с души буквально свалился камень. Мы разразились приветственными криками, замахали руками, и вскоре лодка ткнулась носом в берег. Взяв на борт моего друга и слугу, мы отправились в обратном направлении.

На обратном пути я рассказал об окончании боя, а Роланд и Эрих поведали о том, что с ними было после падения с корабля. Несмотря на опасения, упав в Рейн, они отлично держались на воде. Течение вынесло их на прибрежную отмель, по которой они выбрались на берег. Ещё до них туда выплыли уцелевшие пираты с подожжённого драккара. Но этих на берегу сразу вязали и раздевали до исподнего вооружённые дрекольем и сетями пейзане из того селения на холме, которым пираты, сохранившие из оружия максимум ножи, не могли оказать серьёзного сопротивления.

На мой удивлённый вопрос: «Зачем крестьянам пираты?» внимательно слушавший рассказ Гилле пояснил через Эриха (сам он французским владел через пень-колоду), что захваченные пираты представляют немалую материальную ценность. Крестьяне смогут их продать своему дворянину или купцам, а те перепродадут гораздо дороже, туда где требуется рабочая сила на трудных работах — с кайлом на шахтах и каменоломнях, или у галерного весла.

Эрих подтвердил, что в Германии это обычное дело. По словам Роланда и моего слуги, те пейзане и на них двоих посматривали с интересом, причём вполне денежным, когда они выбрались из реки. Но два доспешных воина, хорошо вооружённых (Роланд сохранил свой меч, а Эрих отцовский топор благодаря привязанным к рукояти и древку ремням, с петлёй, надетой на руку), хоть и без оставшихся на судне щитов, показались сельским жителям слишком грозными, чтобы с ними связываться. И их счастье, потому что в случае нападения на ребят, а тем более их захвата, одной деревней на Рейне стало бы меньше.

Н-да, рассуждаю как натуральный феодал Средневековья. Видимо, вживаюсь в среду. Самое интересное, я чувствую, что и правда сделал бы это. Торговцев «живым товаром» и его владельцев, а также, если можно так сказать, «добытчиков», я ещё в прежней жизни ненавидел. Будь моя воля, уничтожал бы их на месте без всякого моратория. Кстати, сейчас с этим проще, ведь ни о каких мораториях и отменах смертной казни, никто в мире и помышлять не будет ещё веков шесть, до царствования Елизаветы. А вот продажа бандюков на галеры или в шахты-каменоломни, у меня никакого душевного неприятия не вызвала. Наверное, потому что и в XXI веке почти во всех странах схваченных уркаганов заставляют работать, разве что без купли-продажи и на определённый срок.

Когда мы добрались до лесистого островка, то узнали, что Солёный Пёс и его команда уже отмыли своё судно и трофейное от крови, мозгов и дерьма, а также похоронили своих товарищей, включая и пару преставившихся тяжелораненых, на берегу реки, на пригорке, поставив над могилой деревянный крест с именами погибших. Причём имена вырезал сам Дитер, но почему-то скандинавскими рунами. Хм, прошлое нашего кормчего выглядит всё интереснее…

Пиратов схоронили проще, в промоине на островке, забросав песком, хворостом и камнями. Креста не удостоили, но молитву прочли. Как заметил Зальцигхунд: «На том свете я им зла не желаю».

Удивил штойерман, удивил. Зная простоту средневековых нравов, я ждал, что трупы пиратов просто бросят в Рейн, рыбок подкормить. Затем капитан извлёк из своей каюты бочонок мозельского вина (оказывается, его уже делают), и мы с уцелевшими членами экипажа помянули погибших.

После этого начался раздел собранной с пиратов добычи. Нам с Роландом, как благородным и внёсшим, по общему мнению, наибольший вклад в победу, предоставили право отобрать из трофеев по одному предмету. Я выбрал отличный композитный восточный лук. Любопытно, где покойный хозяин его взял? Не иначе ограбил какого-то восточного купца. Роланд предпочёл изящный кривой кинжал из дамасской стали, с серебряной насечкой и золотой арабской вязью на ножнах и рукояти, тоже неведомыми путями оказавшийся на Рейне. Чёрт его знает, что эта вязь значит, но смотрится красиво. Хотя, у меня об этом языке, точнее его носителях, очень негативные воспоминания.

Затем делили остальное. Мне и Роланду, а также кормчему полагалось по три доли. Близнецам как доспешным воинам, лучнику Гилле и второму, по имени Рольф — по две. Прочим матросам по одной, как и семьям убитых. Раненым выделили дополнительно по полдоли «от обчества» на поправку здоровья. Такой раздел вызвал у меня уважение. Верно писал Цвейг, в Средневековье много грязи и жестокости, но бездушным его никак не назовёшь!

Сначала разделили оружие и доспехи пиратов. Доставшееся нам с Роландом и близнецам никого из нас не заинтересовало, и после окончания дележа мы продали всё Зальцигхунду по сходной цене, в точности как после боя с бандой Репейника в Саарбрюккене, когда сбыли все наши трофеи трактирщику Клаусу.

Денег у пиратов оказалось немного, меньше полусотни пфеннингов серебром, бедные какие-то пираты попались, а может, просто решили не рисковать деньгами, отправляясь на дело. В итоге на нашу с Роландом долю выпала такая мелочь, что мы решили не заморачиваться и отдать деньги слугам, тем более что они вполне заслужили награду, особенно Ульрих. Ещё в драккаре нашлись три десятка рулонов хорошего сукна. Должно быть, пираты уже до нас кого-то грабанули. Немного посовещавшись с Роландом и близнецами, мы решили оставить часть нашей доли сукна на случай, если понадобится пошить одежду, а остальное тоже продали Солёному Псу.

Осталось решить вопрос с захваченным драккаром, который, по словам Дитера, по закону принадлежал в равных долях ему, как кормчему судна-победителя, и нам, как его «вольным компаньонам», причём он своим людям должен был выплатить «штурмгельд» за участие в захвате драккара, как и мы своим. Мы видели, какими глазами кормчий смотрел на трофейное судно, явно прикидывая его использование в торговых перевозках, скорее всего под командованием кого-то из своих сыновей, которых у него, по его словам, было пятеро. Нам с Роландом драккар был в общем-то не нужен, терять время на поиски покупателей тоже не хотелось, так что мы не раздумывая продали наши доли Зальцигхунду за весьма скромную, как я понял, цену. Когда я попросил три золотых безанта, Солёный Пёс согласился, не торгуясь, я поняло, что продешевил, однако включать заднюю передачу было бы не по-рыцарски.

После того как размежевание добычи было закончено, мы поинтересовались у кормчего дальнейшими планами. Он сказал, что для продолжения плаванья до Эсслингена у него осталось мало людей, особенно учитывая, что часть раненых пойдёт лечиться дома, так что он, если мы ничего не имеем против, намерен подняться до Майнца, сдать там властям пленных пиратов, потом заскочить в родной Висбаден, до которого от Майнца «всего ничего», и нанять недостающую часть экипажа в городе, где к нему «каждый пойдёт». У нас возражений не было, планы Дитера мы нашли разумными. Оставалось только надеяться, что до Висбадена мы больше не встретим пиратов. Вторую такую баталию, имеющимися силами нам не потянуть.

Несмотря на мои опасения, до Висбадена мы добрались благополучно. Никто на нас не напал, попутный ветер с Северного, или, как его называют в Германии, Немецкого моря исправно надувал парус «Ундины», и хольк бодро резал рейнские волны, двигаясь вверх по реке и таща на буксире трофейный драккар, для управления которым Дитер послал Гилле с парой матросов. Перед этим, немного подумав, я подарил Гилле отобранный в трофеях восточный лук. Ну а что? Я же не лучник, для меня он, по большому счёту, не особо и полезен. С Роландом та же история. Близнецов старина Курт, по их словам, научил обращаться с луком, но тоже постольку-поскольку, честно признавшись ещё в начале обучения, что не его это. Так что парни предпочитают арбалеты, с которыми у них получается гораздо лучше. А вот у Гилле наоборот, талант к луку, что показал недавний бой. А главное — парень реально спас мне жизнь, без его помощи пираты меня наверняка бы прикончили. Так что с луком я расстался без особых сожалений.

Роланд, которому я изложил свои резоны, моему поступку уже не удивлялся, выразив надежду, что это не последний лук, который послал нам святой Януарий. При этом заметив, что свой арабский кинжал дарить никому не будет, уж больно он ему приглянулся… Ну да, вещица стильная, тут не поспоришь.

Сам Гилле, получив лук, был счастлив донельзя. По его словам, такие луки — большая редкость в окрестных землях, даже из благородных далеко не у каждого найдётся нечто подобное. Ну да, в Европе сейчас вообще проблема с хорошими луками. Даже тисовые английские лонгбоу ещё не появились, и появятся нескоро. Уэльс англы ещё не покорили, и предки знаменитого оружия Столетней войны — гвентские луки, пока даже в Англии известны лишь тем, кто без особого успеха пытается покорить западных соседей, да и те знакомы в основном с меткими стрелами, что валлийцы посылают в захватчиков. Ну а композитные роговые восточные луки среди европейцев не редкость только у венгров, византийцев, жителей Пиренейского полуострова, да юга Италии, регулярно сталкивающихся с кочевниками, либо мусульманами, как жители Сицилии, родной для семьи Гилле.

Как выяснилось, моё первое впечатление о парне, когда я принял его за испанца или итальянца, было верным. По словам Гилле, его семья бежала с острова в Германию проиграв кровную месть. Обычное дело для сицилийцев, да и для всей Италии в Средневековье. Вильям наш, Шекспир, «Ромео и Джульетту» вовсе не выдумывал. Сам Гилле родился уже здесь. Парень был очень благодарен за подаренный лук, и предложил нам по прибытии в Висбаден отдать наши комбезы, в которые мы переоделись перед боем, а также спасательные жилеты и пояса, в стирку и починку за умеренную плату, его матери и сестре, которая после боя с пиратами стала вдовой. Её муж, один из матросов с «Ундины», оказался в числе убитых, оставив жену с двумя маленькими детьми, так что даже небольшой заработок ей теперь совсем не лишний. Наша рабоче-боевая одёжка и правда светила прорехами, а поколотые-порубленные пиратами спасательные пояса и жилеты особенно нуждались в починке (и как только они с нас не слетели — может быть, впредь надевать их под доспехи вместо гамбезона?), так что предложение Гилле пришлось очень кстати и было охотно принято. Мы, точнее наши слуги, и сами попытались отмыть кровищу с одежды и спасательных средств, но получилось так себе. Похоже, тут нужны умелые руки женщин. Или китайцев. Да и многочисленные разрезы и дыры нуждаются в зашивании и заплатках, а женщины с иглой по-всякому управляются ловчее мужиков (если, конечно, это не профи вроде мастера Оливье из Парижа) — это я ещё в Саарбрюккене окончательно понял.

До китайцев нам отсюда как до Китая на карачках, пардон за невольный каламбур, а вот женщины из семьи Гилле, по его словам, всё отлично зашьют-залатают, да и отстирают дочиста со щёлоком, который по нынешним временам заменяет мыло. Кстати, вот ещё одна тема для прогрессорства. Ничего там сложного нет, а зная секрет изготовления мыла, можно неслабо навариться. Но это как-нибудь потом, сейчас нет ни времени, ни возможности этим заниматься, да и желания, если честно. Если с одёжкой и жилетами-поясами вопрос окончательного приведения в божеский вид был отложен до Висбадена, благо мы все снова переоделись в дорожную одежду, то за доспехи близнецы взялись практически сразу. На каменной плите где готовили поесть для экипажа, разожгли походный горн, рядом разместили на палубе небольшую наковальню, достали из вещей инструмент (всё подаренное средними братьями), и взялись за работу. Выправляли вмятины на шлемах, нагрудниках и прочих латах, заделывали дыры в кольчугах, сковав новые кольца из проволоки, прихваченной ещё из отцовской мастерской. Закончив с доспехами, стали править и точить клинки. Работал в основном Ульрих, но Эрих помогал ему в меру своих сил, несмотря на рану.

Получалось у них всё довольно быстро и качественно, Карл их всё же научил неплохо. По мне так зря он говорил, что у парней нет способностей к этому делу, просто интересы у них другие. Глядя, как они работают, матросы и сам штойерман обратились к ребятам с предложением привести в порядок их вооружение, включая трофеи, за разумную плату. Близнецы спросили нас с Роландом. Мы не возражали — пусть парни подзаработают, всё равно до Эсслингена делать особо нечего.

По дороге ненадолго остановились в Майнце, где Зальцигхунд решил сдать четверых захваченных пиратов людям архиепископа-примаса. Мы с ним не пошли. И мне и Роланду хватило знакомства с Труллем и компанией, общаться с местными власть имущими как-то не тянуло.

Не соблазнила нас даже награда, по словам Дитера объявленная архиепископом Майнцским за речных бандюганов. В конце концов, после продажи кормщику своей доли добычи, в деньгах мы не слишком нуждались. Мы с Роландом единодушно решили уступить нашу долю награды за пиратов Зальцигхунду, лишь бы никуда не идти. Так что пленных пиратов кормчий увёл сам, со своими матросами, конечно. Когда я спросил, не боится ли он пыток при разборе этого дела (слышал ещё в XXI веке, просматривая в интернете один ролик Клима Жукова о европейском Средневековье, что свидетельские показания у простолюдинов в эти времена получали под пытками), Дитер меня заверил что не боится, так как пыткам свидетелей простого звания подвергают только если судятся благородные. Успокоив нас, он пропал с частью экипажа и пиратами на несколько часов, вернувшись уже без последних.

Видимо, власти архиепископства Майнцского неплохо оценили головы пиратов, так как вернулся штойерман в отличном настроении. По его словам, в архиепископской резиденции его встретили как родного, когда узнали какой подарок он им привёз. У него на глазах отряд стражников отправили к той деревне близ отмели, чтобы выкупить у крестьян или их господина пленных пиратов с сожжённого драккара, если они ещё там. Похоже, Примас-Эрцканцлер Генрих фон Гарбург всерьёз взялся за сбор компромата на пфальцграфа Рейнского Германа фон Шталека, или как минимум на его людей. На борт «Ундины» с кормчим и его людьми явился любезный архиепископский чиновник, совершенно непохожий на саарбрюккенского ландфогта с его подручными, который на неплохом французском вежливо попросил меня и Роланда рассказать о случившемся на реке. После чего с нашего позволения он опросил близнецов, также занеся всё услышанное на пергамент, а затем, поблагодарив от имени князя-архиепископа за уничтожение разбойников, откланялся, после чего хольк немедленно отчалил, направившись в Висбаден.

Однако, зря мы опасались встречи с местными властями. Надо думать, у Дитера мелькнула та же мысль, и он попытался вернуть нам часть полученной награды, но мы с Роландом отказались, гордо заявив, что слово у нас только одно и мы его уже высказали. Растроганный штойерман в ответ решил не брать с нас плату за провоз до Эсслингена. Такая любезность требовала ответного широкого жеста, и оставшийся до Висбадена путь я просвещал кормчего по части развития парусного вооружения. Корабли в это время в основном одномачтовые, но наряду с грот-мачтой местами уже появляется и фок-мачта, хотя до бизани дойдут только века через два или три[2].На листах бумаги я изобразил все три мачты, причём более поздней, составной конструкции. С трёхъярусными прямыми парусами, кливерами, стакселями, триселями[3].

Латинский парус[4] известен в Европе уже века три, позволяя идти при слабом ветре при минимальном лобовом сопротивлении(тут тот же принцип что у крыла самолёта). Но я рисовал более продвинутые люгерные, гафельные, шпринтовые, бермудские паруса[5], которые должны появиться с XVII по XX век, поясняя, как, ворочая гафелем и гиком, можно идти галсами против ветра. Всё это я узнал ещё в прежней жизни, выходя с яхтсменами в Финский залив и Ладогу с Онегой. Зальцигхунд поначалу слушал меня скептически, но быстро увлёкся. Как опытный «водоплавающий» и вообще неглупый человек, он сообразил, что предложенные новшества и впрямь должны сильно улучшить ходовые качества судов.

Я объяснил Дитеру необычные для сухопутного человека знания тем, что вычитал всё это в монастыре в Клерво, в старинных рукописях, где рассказывалось о древних мореплавателях. Не знаю, насколько мне поверил Солёный Пёс, но Роланд явно не верил, с понимающей улыбкой поглаживая пальцами свой серебряный медальон с изображением Святого Януария, купленный в Саарбрюккене. Решил тоже, так сказать, прикоснуться к благодати в надежде, что и ему, быть может, достанется толика ниспосланных свыше откровений и удачи.

Занятые этими парусными делами, мы и не заметили, как судно на вёслах, маневрируя между островами которых здесь хватает, добралось до Висбадена, стоящего недалеко от Майнца, но на правом берегу. «Ундина» встала к причалу, часть раненых матросов из тех, что получили более серьёзные раны, сошла на берег, лечиться дома, Дитер отправился нанимать им замену. Мы, воспользовались предложением Гилле и решили сходить к нему домой, отнести вещи в стирку и починку. Висбаден — город немаленький по нынешним временам, достаточно старинный и богатый. Тут даже каменные церкви есть, и дворец франкских королей, построенный не то при Карле Великом, не то при его наследниках. Имеются здесь также целебные горячие источники, известные и в XXI веке. Правда, нас мало заинтересовали местные достопримечательности, хотелось быстрее закончить с делами и двигаться в путь.

Семья сицилийца проживала в деревянном доме. Не богатом, но неплохом. Видно было что люди здесь не шикуют, но и не бедствуют. Как обычно для уроженцев Италии в это время, семья была большая, под одной крышей жили три поколения, всего два десятка человек. Отец Гилле, за пятьдесят, такой же чернявый, но с сильной проседью, был резчиком по кости. И очень неплохим резчиком, судя по увиденным мною образцам продукции в лавке. Роланд не удержался и купил себе рог из рога лесного быка — тура, которые пока и не думают исчезать, а через несколько десятилетий даже попадут в «Слово о полку Игореве» («Буй-тур Всеволод…»). Я тоже купил костяную фигурку медведя. Чем-то она мне глянулась. Думаю, подарю Беатрис, если вернусь из похода живым-невредимым. С родителем работали и четыре старших сына, его молодые копии, жившие здесь же с жёнами и детьми. Тут же проживали мать Гилле, женщина сильно за сорок, но как говорится с многочисленными следами былой красоты, куда светлее мужа (Гилле не без гордости сообщил что в ней течёт норманнская кровь), и две незамужние дочери лет пятнадцати-шестнадцати, такие же светло-рыжеватые. Пользуясь случаем, мы вчетвером изрядно закупились печеньем с мёдом, тёртыми орехами, сушёными ягодами и разными приправами, которое готовила на продажу женская часть семьи. Печеньки оказались на удивление вкусными, прямо хоть ставь в пример Нуланд, или переходи на Тёмную Сторону, хе-хе.

Гилле в доме встретили с радостью, которая, однако, сменилась печалью, когда он сообщил родителям о гибели зятя. Его вдова, красивая брюнетка с огромными чёрными глазами, лет двадцати двух на вид, которая как раз была в гостях в родительском доме, не смогла удержаться от рыданий, женщины увели её в дом успокаивать. Мы с Роландом тем временем закупались в лавке, а когда всё более-менее успокоилось, договорились с хозяйкой дома о стирке и починке наших вещей, причём по просьбе сына добрая синьора (или теперь всё же фрау?) сделала нам неплохую скидку. После этого Гилле отвёл нас в лавку оружейника, покупать новый щит, взамен того, что расколошматили пираты. Щит я выбрал очень недурной, рубить его будет трудно, натуральный дуб, со стальной оковкой по краю, и таким же умбоном с расходящимися от него к краям стальными полосами. Причём отхватил щит за приемлемую цену.

Оттуда, тоже по рекомендации Гилле, отправились в мастерскую местного труженика кисти и красок, малевать на щите Святого Януария. Честно говоря, хотел больше не заморачиваться с этой живописью, но и Роланд, и Эрих с Ульрихом, и слышать не желали о том, что новый щит будет без изображения моего Небесного Патрона, твердя, что только с помощью Святого Януария мы одолели и шайку Репейника и речных пиратов, а потому образ святого на щите просто необходим, чтобы он и дальше покровительствовал мне, ну и им заодно. М-да, Средневековье как оно есть, со всеми своими суевериями.

А что делать? Сам же запустил эту легенду про святого Януария — изволь теперь соответствовать. Живописец оказался поклонником не только Аполлона с Музами, но и Бахуса, судя по носу цвета ещё неизвестных в Европе помидоров. Но дело своё знал хорошо, и взяв два десятка денье за работу и столько же за краски, быстро намалевал на щите вполне узнаваемого Святого Януария.

Закончив с этим делом, мы вернулись на хольк, где провели остаток дня и весь следующий, пока Дитер набирал недостающую часть команды на «Ундину», и помогал своему сыну делать то же самое для трофейного драккара, сбывал местным купцам часть имевшегося на судне товара, грузил вместо него новый. Отказались даже от предложения погреться в местных источниках. Они, конечно целебные, но кто знает, как скажется эта водица на ещё незаживших ранах? Лучше не рисковать, даст бог, побываем ещё в этих местах при более благоприятных обстоятельствах.

Наконец, штойерман закончил свои хлопоты, а Гилле с нашими слугами принёс из починки и стирки наши вещи.

Ну что, отменная работа, ничего не могу сказать. Отстирано так, что, не изучая тщательно ткань, и не заметишь, что тут всё было залито кровищей и заляпано мозгами. Все разрезы и дыры в комбезах и жилетах с поясами тщательно зашиты, а порубленные в труху куски пробки заменены резервными, которые я на всякий случай прихватил из Саарбрюккена. Поверх зашитых дыр нашиты красивые аппликации из обрезков крашеных тканей, изображавшие листья растений, зверей, рыб. Выглядело всё стильно, думаю, такую работу и в XXI веке заценили бы любители этнического стиля.

На мой вопрос, кто это сделал, Гилле, немного смутившись, ответил:

— Да это Катерина, сестрица моя, герр де Лонэ. У неё с детства такие вещи хорошо получаются. Сейчас ей успокоиться надо, после смерти мужа, а работа — она вроде как отвлекает. Вот и нашила, если вы и герр дю Шатле не против.

Мы заверили, что не против, а я заметил, что у его сестры явный талант, и выдал для неё в виде премии целую сотню денье, добавив, что конечно, её жаль, но такая красивая женщина вряд ли долго будет одна.

— Это верно, герр де Лонэ, — вздохнул Гилле, — Катерина с малолетства хорошенькая была. Годик погорюет, всё же она Руди сильно любила, а там успокоится и найдёт себе нового мужа. Жизнь же не кончилась, а ей двух детей поднимать надо, да и третий вскорости будет, сестра уж два месяца в тягости. Мы ей, конечно, поможем всей семьёй, да только и сами не роскошествуем. Ещё и младших нужно выдать, да не за шелупонь какую. Так что замуж ей по-всякому надо. Есть тут один богатый лавочник, уж пару лет как глаз на неё положил. Ничего такого, просто заглядывался в церкви и вообще… Руди это не по нраву было, шугал его всё время, и когда в плаванье уходил, наказывал своим родителям, чтобы смотрели за невесткой. А теперь путь свободен. Этот лавочник нынче подходил ко мне, помоги де сестру уговорить, нравится мне, возьму с детишками и воспитаю пасынков как своих. Подарки им дарить стал. Малые и рады, а сестра… Ну какой матери это не понравится? Он-то жену три года назад потерял родами, и она теперь вдова, вот думаю, всё у них и сладится спустя время.

Кстати, наши индивидуальные плавсредства крайне заинтересовали весь экипаж «Ундины» начиная с штойермана. Их неверие в пробковые жилеты, пояса и спасательные круги как ветром сдуло, после того как они увидели, что вывалившиеся за борт в доспехах Роланд и Эрих вернулись живёхонькими. Все очень интересовались, где можно купить такие замечательные штуки. Недолго думая предложил им обратиться в лавку кузнеца Карла Хромого в Саарбрюккене, на улице Оружейников, к его жене Гертруде. Туда же отослал и тех, кто заинтересовался скорострельными арбалетами нового образца.

Роланд и близнецы тоже окончательно поверили в пробковые изделия, и мой друг даже заявил, что в честь Святого Януария, пославшего мне такое спасительное изобретение, своего первого сына, когда он у него появится, назовёт Женеро́, то есть Януарий на французский лад.

— А я думал, Симоном, — с наигранным разочарованием заметил я.

— Симоном я назову второго сына, — серьёзно заявил Роланд. — В крёстные пойдёшь?

— А куда я денусь?

Крёстный по нынешним временам — это серьёзно. Практически второй отец для ребёнка, или около того. И для родителей ребёнка один из самых близких людей. Впрочем, это будет ещё нескоро, если вообще будет.

Помимо спассредств и арбалетов наш штойерман проявил большой интерес к зажигательной жидкости, с помощью которой мы сожгли пиратский драккар, выспрашивал, не знаменитый ли это «греческий огонь». Я ответил, что понятия не имею, горшки с огнесмесью купил в монастыре Клерво, где монахи с недавних пор делают некий горючий спиритус. После этого объяснения Солёный Пёс отстал, заметив, что, когда окажется в Шампани, надо будет сходить в Клерво, поклониться тамошним святыням.

Интересно, он правда припрётся в монастырь за зажигательной смесью, которую нельзя залить водой? И что подумают монахи, когда кормчий захочет купить у них такую штуку? Впрочем, местный аббат дядька умный, услышав моё имя и узнав подробности речного боя на Рейне, быстро сообразит, что к чему. А сообразив, наверняка засадит своих монахов мешать спиритус со всем что под руку попадётся, ради получения аналога «греческого огня». Страшновато даже думать, что они там намешают… Лишь бы монастырь не подожгли, а то и мне потом претензии могут выкатить! Надеюсь, Бернар сообразит вынести эти опыты в безопасное место.

Чтобы перевести разговор на другое, я поинтересовался, не было ли к нему претензий у людей архиепископа в Майнце за использование запрещённых Церковью арбалетов.

— Так Церковь их запрещает использовать против добрых христиан, герр де Лонэ, — пожал плечами Дитер. — А когда это разбойники добрыми христианами стали? По мне, они не лучше сарацин. Так что, насчёт арбалетов мне там никто и слова не сказал, даром что из тех четверых типов двоих как раз арбалетчики подстрелили. Жалели только, что маловато этих мерзавцев живыми привёз.

— Кстати, мастер Зальцигхунд, — заинтересовался я. — А вас не смущает, что Майнцский архиепископ явно хочет использовать показания этих разбойников против вашего пфальцграфа?

— С чего бы меня это должно смущать, герр де Лонэ? — удивился кормчий. — В дела знатных господ я не лезу, пусть они сами разбираются. Моё дело река. А сдавать разбойников тем, кто готов за них заплатить — это согласно обычаю. Архиепископ Генрих объявил награду за этих подонков, вот я их и отдал. Объявил бы наш пфальцграф Герман столько же или больше — отдал бы ему. Но он не объявил. Кто ж ему виноват?

— И всё же, — не сдавался я, — не пфальцграф, так его люди могут на вас разозлиться. Не боитесь?

— На всё воля Божья, герр де Лонэ, — философски ответил Дитер. — Хотя в море всяко опаснее будет. Или вот на войне. Да и не так просто людям пфальцграфа добраться до вольного висбаденского горожанина. У нас ведь со времён старых франкских королей есть права. Судимся своим судом, ни ландфогт, ни министериалы пфальцграфа нам тут не указ. Можем даже на самого пфальцграфа жаловаться Кайзеру, или тому кого он заместо себя оставит, как архиепископ фон Гарбург нынче. Так что, думаю, всё обойдётся. Когда пфальцграф Герман вернётся с войны с Вендами, ему уже не до того будет, а его людям и подавно.

Наконец подготовка к продолжению плаванья закончилась и, оставив за кормой Висбаден, судно устремилось вверх по Рейну, опять с полным экипажем, и… Чуть не сказал: на всех парусах — но нет, всего на одном парусе, наполненном попутным ветром. Хотя моя лекция о парусах кормчего явно впечатлила, и он немало времени проводил в своей каюте под ахтеркастелем, изучая нарисованные мной чертежи, задавая вопросы и удивляясь многим вещам, в том числе тому что с куда большим количеством парусов сможет управляться столько же людей, сколько сейчас работает с одним. Всё это привело его в такое восхищение, что, узнав о нашем решении идти из Эсслингена в Ульм, Дитер предложил нам воспользоваться услугами его кузена Отто, живущего в этом городе и владеющего «собственной посудиной», что ходит по Дунаю и его притокам. Не Бог весть что, но два риттера со слугами и лошадьми разместятся без труда.

Мы, конечно, не стали отказываться от такой возможности, и Зальцигхунд выдал нам для этого кузена Отто письмо, написанное скандинавскими рунами, которых мы, естественно не понимали. Кормчий, извинившись, что ни он, ни Отто другой грамотой не владеют, перевёл нам содержание письма, где говорилось, что кузен Отто должен взять на борт своего судна благородных риттеров Симона де Лонэ и Роланда дю Шатле вместе со слугами и лошадьми, а также прочим имуществом, и отвезти их по Дунаю до того места, которое они укажут, а за это штойерман Дитер Зальцигхунд будет считать должок кузена Отто полностью закрытым.

На вопрос Роланда, что за должок, кормчий, усмехнувшись, ответил:

— Да это наши с ним дела, благородные риттеры, вам они не интересны. Не берите в голову. Главное, Отто за это отвезёт вас, куда пожелаете.

Вообще после боя с пиратами Дитер явно заценил нас и проникся уважением. В разговорах он разоткровенничался, рассказав кое-что из своего прошлого. Оказывается, по материнской линии его корни тянутся из Скандинавии, точнее, из Дании. Его дед в молодости хаживал по морям с последними викингами. Потом были какие-то неприятности с власть имущими в Дании, о которых Зальцигхунд особо распространяться не стал, заставившие деда с семьёй перебраться в Висбаден, где его дочь вышла замуж за местного жителя и родился Дитер. Он был любимцем деда, с малолетства у него пропадал, выучившись рунам и навигации, и впитывая как губка его рассказы о море и особенно о викингах. Кончилось тем, что в шестнадцать лет, схоронив деда, парень подался в моряки. Ходил от богатой мехами Биармии (будущей Пермской земли с окрестностями) до Испании, пока не случилась «одно очень плохое дело». Что уж там было, Дитер распространяться не стал, сказав лишь, что после того дал обет Богу и святым больше не выходить в море.

С тех пор он осел в родном Висбадене, получив за своё морское прошлое прозвище Солёный Пёс. На деньги, нажитые во время морских путешествий выкупил половину судна у одного старого штойермана, и занялся речными перевозками. Когда компаньон решил уйти на покой, выкупил у него судно целиком. Ходил на нём пока оно не обветшало, заработав денег на постройку сошедшей со стапелей пять лет назад «Ундины». Пятеро сыновей тоже ходят по рекам, для старшего теперь появилось своё судно, взятое у пиратов, с ним можно заработать вдвое больше, а там, глядишь, и остальных получится обеспечить своими посудинами. Две старшие дочери замужем не за последними людьми в Висбадене, младшая ещё молода, четырнадцать стукнуло, но этот балбес Гилле к ней клинья уже подбивает. Раньше Зальцигхунд раздумывал, но после боя с пиратами решил, что сицилиец достоин стать его зятем. Да и сам Дитер, схоронив два года назад первую жену умершую от горячки, недолго оставался один, женившись в этом году на молодой вдовушке, и вторая жена уже "ходит с пузом". В общем, штойерман считал, что жизнь удалась.

За этими разговорами прошли Вормс, богатый епископский город на левом берегу Рейна. А ещё через некоторое время добрались до Мангейма, уже на правом берегу. В XXI веке это довольно крупный город, а сейчас самая настоящая деревня, хотя и большая. Впрочем, эта деревня нас мало интересует, нам требуется устье Неккара, который здесь вливается в Рейн у северной окраины Мангейма.

Дальше шли под парусом вверх по Неккару. Река эта извилистая и экипажу приходилось постоянно следить, чтобы не врезаться в берег. Мелей тоже хватало, но наш кормчий был речник опытным, умело лавируя судном промеж спрятанных под водой печтаных или галечных наносов. Близнецы продолжали возиться у горна, наковальни и точила, правя и затачивая оружие матросов за умеренную плату. Мы с Роландом слушали байки Дитера о его морских приключениях, а также рассказы о разных речных и морских путях, представлявшие для нас особый интерес. Но вообще-то нам это путешествие по реке уже порядком наскучило. Хотелось ощутить под ногами твёрдую землю.

Без особого интереса миновали по правому берегу речную гавань Хайльбронн, владение кайзера Конрада, по словам Бернарда, помнившую ещё римлян, но пока не удостоенную статуса города. Затем располагавшийся на левом берегу городок Штутгарт, принадлежащий герцогу Швабскому, где, по словам кормчего, находился знаменитый на всю Германию конный завод, основанный около двух веков назад. И вот, наконец, справа по курсу показались башни Эсслингена. Наше путешествие по Рейну и его притокам подошло к концу.

«Ундина» тоже не пойдёт выше Эсслингена, хотя подняться по Неккару ещё можно. Но по словам Зальцигхунда, дальше нет ничего интересного, кроме пары дворянских замков, которые штойерману и нам тоже неинтересны. Да и ведущая в Ульм римская дорога начинается здесь.

Матросы тем же способом, каким опускали в трюм, вытащили оттуда на палубу наших застоявшихся лошадей, и слуги свели их в поводу на пристань. Затем близнецы вынесли туда же наши доспехи и пожитки. После этого мы попрощались с Дитером, Гилле и остальным экипажем холька, пожелав счастливого плаванья, попутного ветра и семи футов под килем, а затем отправились в город, искать постоялый двор.

[1] Ретиарий — разновидность римских гладиаторов, почти или совсем не имевших защиты, был вооружён сетью и трезубцем. В бою старался запутать противника в сеть и обездвижить, а затем добить трезубцем.

[2] Грот-мачта — на паруснике с несколькими мачтами самая высокая мачта в центре корабля. Фок-мачта — в носовой части, перед грот-мачтой. Бизань-мачта — в кормовой части, за грот-мачтой.

[3] Кливер — косой парус между бушпритом и фок-мачтой. Стаксель — косой парус между грот-мачтой и фок-мачтой, или между бизань-мачтой и грот-мачтой. Трисель — парус, крепящийся к гафелю — косому рею, прикреплённому сзади к бизань-мачте.

[4] Треугольный парус, крепящийся к косому рею, наклонённому спереди.

[5] Люгерный парус — прямоугольный, вытянутый вверх парус на скошенном рее, сдвинутом назад. Гафельный парус — трапециевидный парус между гафелем и гиком, реем в нижней части мачты, скошенный вверх. Шпринтовый парус — аналог гафельного, но с прямым гиком. Бермудский парус — треугольный парус крепящийся к мачте и гику.