Крестоносец

Глава VII

Адель скончалась этой ночью. Возможно, в тот самый момент, когда я ехал из аббатства в Париж. Утром, когда я, невыспавшийся, сел на пару с Роландом подкрепиться на дорожку, вернувшаяся с базара с крынкой молока Эжен рассказала, что Париж гудит, словно потревоженный улей. Якобы любовница короля, о которой не слышал только глухой, включая законную супругу Людовика, этой ночью в муках отошла в лучший мир. И теперь отъезд в Святую землю задержится на время предания земле тела новопреставленной.

Я едва не подавился куском сыра. Нет, конечно к такому исходу морально я был готов, но всё же… Всё же в глубине души мне было её жаль. Почему-то сразу вспомнилась не постельная сцена, а момент, когда она зашивала мне рану. И ласковые слова, что она говорила мне тогда… Как мама, прижигающая йодом ссадину на коленке сына: «Потерпи, миленький, сейчас всё будет хорошо».

В общем, моё настроение на этот день было окончательно и бесповоротно испорчено. Да ещё и дождь, зараза, зарядил на весь день, хотя ночью, когда тучи разошлись, казалось, что вроде как одним днём всё и ограничится.

Я всё же вышел на улицу, чтобы проверить слухи. И, сидя в трактире, узнал, что похороны Адель вроде бы как должны пройти завтра утром в Сен-Дени. И вроде как на них должен тайно присутствовать король. В том, что это так, божился один из подвыпивших рыцарей, который, с его слов, приходился родственником королевскому егерю и был в курсе всех новостей.

Подумав, я решил съездить на похороны. Моя душа разрывалась на две части: одна протестовала, не желая видеть в гробу женщину, которую я же и отправил на тот свет, а вторая настаивала, чтобы я пришёл и хотя бы постоял в сторонке, мысленно попросив у покойной прощения.

Похороны я никогда не любил… Хотя странно было бы, найдись человек, который их любит. Ну разве что директор похоронного бюро, так как с каждого умершего он будет иметь свой бакшиш. Но и то, когда хоронят человека, которого ты не знал. А если близкого или тем более родственника, да ещё молодого… Не приведи бог!

Но я сломал себя, заставил следующим утром, благо что оно было ясным, отправиться в Сен-Дени. Посмотрю хотя бы издали. Роланд, который всё не мог натешиться с хозяйской дочкой, и не просился составить мне компанию, ему было чем заняться. Ох, дружище, как бы через девять месяцев у тебя в Париже не нарисовался наследник… Или наследница, это уж как повезёт. Или не повезёт, хе-хе.

Выезжал через южные ворота, причём и спереди, и сзади меня ехали крестоносцы и шли пешие, разношерстно вооружённые люди. Оказалось, что кто-то не слышал о задержке короля, а кто-то слышал, но всё равно решил отправиться в поход, особенно когда отряд возглавляет твой сюзерен. Наш граф, как я уже успел выяснить, выезжает завтра, с королём, так что мы с Роландом пока не дёргались.

Любопытных, желающих поглазеть на похороны любовницы монарха, набралось с полсотни, в том числе и вчерашний шевалье из трактира. Но внутрь собора на отпевание никого не пустили, туда прошёл лишь Людовик, чья небольшая свита осталась ждать снаружи.

По толпе любопытных пролетел слушок, что упокоится Адель прямо в храме, под каменной плитой, хотя это было уделом лишь лиц королевской крови. Тем более что никаких вырытых могил поблизости не наблюдалось.

Оказалось, что последнее пристанище фаворитка короля нашла и впрямь под каменной плитой, но не в храме, а в небольшом склепе метрах в ста позади него, на небольшом пригорке. Расспросив проходившего мимо монаха, выяснил, что возвели склеп всего за два дня, и работы ещё не были закончены как внутри, так и снаружи. Доделают потом, так что склеп пока не замуровывается.

Отпевание проводил Сугерий, ну оно и понятно, его же вотчина. Ни Папы, ни Теобальда, ни Бернара Клервосского я не увидел. Да и вообще, как я понял, старались избежать лишней шумихи, хотя любопытных никто не прогонял.

Аббат сопровождал носилки с телом усопшей, накрытой простынёй, до самого склепа. По пути порыв ветра сорвал ткань, и я увидел Адель. Она выглядела на свои 50. Пожелтевшая, пергаментная кожа, заострившийся нос, ввалившиеся глаза… Но всё равно она была красива, какой-то мёртвой красотой, как бывают красивы высеченные из каррарского мрамора скульптуры. И что, Людовик ничуть не удивился, увидев, как постарела после смерти его фаворитка? Или воспринял это как должное? Или… Или он что-то знал?

Он вошёл внутрь вместе с Сугерием. Вышли монахи-носильщики, минут десять спустя вышел аббат, а Людовик всё ещё оставался внутри. Я хотел было развернуть мерина и отправиться восвояси, чтобы не мозолить людям глаза, но в этот момент аббат узрел меня и жестом подозвал к себе. Я спешился, веля Аполлона в поводу.

— Доброго дня, Ваше Преподобие! — приветствовал я священника, делая вид, что целую протянутую руку.

— И тебе, сын мой, хотя для кого-то день не очень добрый. Что привело тебя сегодня сюда?

— Услышал, что скончалась фаворитка короля, и здесь её похоронят, вот и приехал посмотреть вместе с другими ротозеями, — сказал я почти чистую правду.

— Всего лишь за этим? — приподнял бровь Сугерий.

— А за чем ещё? Мне казалось, мы позавчера уже обо всём поговорили.

— И не хочешь мне ничего сказать насчёт Адель Ришар?

— Что вы хотели бы услышать? — напрягся я.

— Ну, например, что ты непричастен к смерти фаворитки.

У меня во рту моментально пересохло. Наверное, и на лице что-то отобразилось, так как Сугерий покачал головой и негромко произнёс:

— Я давно подозревал Адель Ришар в сношениях с Нечистым, но не имел достаточно доказательств, таких, чтобы король отрёкся от неё и предал ведьму церковному суду. В том, что она невеста Сатаны, я убедился только что: во время отпевания в церкви, когда я произнёс имя Спасителя, на какое-то мгновение её губы сжались, словно она была недовольна. Людовик, наверное, ничего не заметил. Да и я сначала подумал, может, мне просто показалось. А сейчас думаю, что нет, мои глаза меня не обманули. Меня успокаивает то, что на её могильной плите выбито распятие, а над входом в склеп — крест. Надеюсь, знаки Господа не позволят Адель восстать из мёртвых и отомстить тому, кто виновен в её смерти.

— Восстать из мёртвых? Отомстить? А почему вы думаете, что кто-то виновен в её смерти?

— А ты думаешь, что она умерла от неизвестной болезни? — прищурился аббат.

— Да нет, почему, я не могу ничего утверждать, я же не видел тела. А если она была отравлена, так это только может установить осмотр внутренних органов, да и то внешний их вид не всегда достаточно красноречив.

Едва не ляпнул по укоренившейся с ментовских пор привычке про гистологические исследования, но вовремя спохватился, поймав на себе удивлённый взгляд аббата, переходящий в подозрительность. Не нашёл ничего лучше, чем выдавить из себя:

— Мне иногда кажется, что моими устами вещает сам святой Януарий.

— Я так и понял, — с глубокомысленным видом покивал Сугерий. — Так что насчёт Адель, не твоих рук дело?

— Увы…

Я не стал уточнять, что значит моё «увы», которое можно было истолковать двояко, но и аббат не успел вытянуть из меня больше информации, так как из склепа в этот момент появился король. На Людовике буквально не было лица, глаза его подозрительно блестели. И я его понимал, поскольку потерять любимую женщину — это серьёзное испытание для любого мужчины.

Я ехал в Париж и задумчиво вертел в пальцах перстень, подаренный Адель. Интересно, если бы Людовик узнал о нашей связи, что бы он со мной сделал? И с Адель тоже, когда она была ещё в здравии? Если она и была пофигисткой, то я серьёзно рисковал, однако всё же отправился, если можно так выразиться, в логово зверя, оправдывая себя тем, что на меня возложена миссия избавить мир от душегубки. Кем возложена? Да бог его знает… Хотя, если ОН есть, то, возможно, и знает, но я думаю, это во мне говорила моя совесть.

В любом случае Адель мертва, и уже никому ничего не расскажет. Правда, остался, так сказать, персонал охотничьей резиденции, в частности начальник охраны Патрик Ламбер, но хотелось верить, что те, кто в курсе, не станут меня выдавать. Уж в крайнем случае пусть ищут некоего Шарля д’Артаньяна из Гаскони.

Следующим утром из Восточных ворот Парижа потянулась длинная процессия, во главе которой шествовали монахи, нёсшие на своих плечах здоровенный деревянный крест.

За ними ехали король Людовик VII и его законная супруга Алиенора Аквитанская, так же, как и в моей реальности, напросившаяся в поход. Путешествовал Людовик верхом на своём жеребце, но я не был уверен, что, когда дело дойдёт до битвы, Людовик не сменит лошадь. В бою жеребцы, насколько я знал, слишком непредсказуемы. Почует кобылицу — и плевать на команды седока, рванёт совокупляться. Так что жеребец годен больше для парадных выездов, когда жизни хозяина ничего не угрожает, а в реальном поединке боец предпочтёт мерина или кобылу. Алиенора же предпочла крытую повозку, отдалённо напоминавшую карету будущего, запряжённую четвёркой лошадей.

Свита Людовика внушала уважение, с ним даже отправился личный повар… Хотя чего тут удивляться, скорее, я бы удивился, окажись наоборот. Если король в еде и не привередлив (в чём я сильно сомневался), то Алиенора вряд ли согласится есть из общего котла. Опять же, меньше вероятность, что тебя отравят.

Ну и с поваром аж две телеги съестного, то, из чего он будет готовить завтраки, обеды и ужины для сиятельных особ. Возможно, те даже решатся на какой-нибудь походный пир с привлечением к столу герцогов и графов. Мешки с мукой под кожаным покрывалом на случай дождя, овощи, засоленное мясо… Свежее не повозишь в такую погоду, день — и оно начнёт пованивать. Но уж со свежим, думаю, проблем не возникнет, в каждом селении имеются и овцы, и коровы, и свиньи… Ну и птица, само собой. Хотя курам король и его благоверная наверняка предпочтут дичь типа лесных рябчиков и полевых-степных перепелов, благо что этого добра по пути следования должно быть в избытке. Небось в обозе целая команда егерей, настреляют не только дичь, но и оленину добудут к монаршему столу.

Много какой обслуги двигалось в королевской свите, включая кузнеца, на случай, если нужно будет подковать лошадь или починить амуницию. И таких кузнецов было несколько, при каждом графе или герцоге обязательно. Я заранее договорился с кузнецом нашего Гильома, что в случае чего он и наших лошадок подкуёт, естественно, не бесплатно. Ну и оружие, коли вдруг чего сломается, починит. У него, также, как и у его коллег, с собой имелась мобильная кузница, погружённая на телегу.

Кстати, что касается молодой королевы, то увидеть её удалось лишь мельком, случайно. Так себе внешность, хотя по нынешним меркам, видимо, красавица, что подчёркивали высокий лоб и в «ноль» выщипанные брови, придающие лбу дополнительный объём. Я из некогда прочитанного помнил, что высокий лоб ценился у средневековой аристократии, дамы не только удаляли брови, но даже выщипывали волосы поверху лба. А некоторые зачем-то ещё и ресницы — такая вот странная мода. Но пока из её придерживающихся мне попалась только одна — супруга нынешнего короля и мать Ричарда I Львиное Сердце, которому ещё только предстояло появиться на свет.

Какая связь между Людовиком и будущим королём Англии? Да очень простая. В 1151 году после рождения второй дочери Людовик и Алиенора разведутся, якобы по причине кровного родства, что вдруг выяснилось спустя столько лет. Алиенора уже спустя несколько месяцев выскочит за графа Анжу, Мэна и Тура Генриха Плантагенета, который вскоре станет королём Англии Генрихом II. Новоиспечённая английская королева подарит мужу девятерых детей, не все, правда, выживут, а среди них будет и Ричард — любимый сын Алиеноры. Сначала она его провозгласит герцогом Аквитанским, а годы спустя после смерти отца Ричард станет королём Англии. К тому времени Алиенора уже не один год будет томиться в заточении, куда её отправил Генрих, недовольный интригами супруги, и Ричард первым делом вернёт матери свободу. Ну а сам большую часть времени предпочтёт проводить в заграничных походах, прославившись в истории как Ричард I Львиное Сердце.

Кто знает, вдруг моё вмешательство в историю так её изменит, что Алиенора и Людовик, например, не подумают разводиться, а проживут до старости душа в душу? Тогда и Ричард на свет не появится, да и вообще вся мировая история может пойти по другому пути. Уф, что-то прям жарко стало от таких перспектив.

Что меня откровенно удивило — это присутствие в армии Людовика целого отряда женщин. Когда мне на них показал Роланд, я подумал, что это просто безусые юнцы, но, услышав, как они общаются между собой, вынужден был принять этот факт. Нет, что в поход отправляются женщины, я прекрасно знал. Но в качестве, так сказать, обслуживающего персонала. Были даже знатные дамы. Они собирались не только вдохновлять воинов на битву, но и ухаживать за ранеными. Остальные должны были заниматься приготовлением пищи, стиркой и, ежели рыцарю приспичит, ложиться под него.

Но оказалось, что в поход отправились и женщины, полные решимости собственноручно карать нехристей мечом и копьём. Звались они шевальерез, было их около полусотни. И одеты они были как рыцари-мужчины, только вместо арбалетов с тяжёлым взводом — небольшие луки. Мечи и копья — облегчённые, и щиты не очень большие, всё-таки женщины есть женщины. Понятно, что в бой их кинут только в самом крайнем случае. При каждой шевальерез оруженосица и женщина-слуга.

По ходу действа я выяснил, что руководит этим отрядом герцогиня Мария Бургундская, как следует из имени — герцогиня Бургундии. Её муженёк тоже ввязался в это дело, у него имелся свой отряд, естественно, куда большим числом. Герцогиня же выглядела лет на тридцать, не больше, и мужское платье ей очень шло, делая её на редкость сексапильной.

М-да, прочь эти мысли! Понятно, что за время похода я не раз буду непроизвольно возбуждаться на женщин, пусть даже большинство из них не подпадают под привычные для жителя XXI века каноны красоты. Хотя, если приодеть да накрасить… В общем, точно какой-нибудь маркитантке под юбку залезу, наверное, это дело времени. Прости меня, моя Беатрис, думал я с грустью, поглаживая пальцами подаренный ею медальон, в котором ещё хранились несколько граммов рицина. Хоть и не было между нами ничего, кроме взаимной симпатии, но я почему-то уверен, что ты будешь ждать моего возвращения из Святой земли. И клянусь, если выживу, то обязательно вернусь к тебе. А то, что пришлось переспать с ведьмами… Так ведь первый раз я вообще был как под гипнозом, а второй… Второй был нужен, чтобы расправиться с женщиной — воплощением зла. Так что какое-то оправдание у меня имелось. А в походе воины всегда имеют поблажки. Могут как не придерживаться постов, так и пользоваться услугами маркитанток. И не только их, а вообще любой женщины, пусть даже это будет насилие, святая церковь всё простит. Потому что сражаешься ты во имя Христа, а часть трофеев так или иначе будет пожертвована в церковную казну.

Свой щит я упаковал в чехол. Мысль насчёт чехла мне понравилась, а Эжен сшила его за один вечер, так что сочащийся кровью лик святого Януария теперь не притягивал взоры. Оруженосцами мы всё ещё не обзавелись, но не особо парились по этому поводу. Таких, как мы, в армии Людовика хватало, и мы с Роландом не выглядели самыми нищими. По-прежнему с нами шла Пегая, исполнявшая роль вьючной лошади. По бокам Пегой, словно две антенны, торчали наконечниками в небо два копья — моё и Роланда. Также с боков были приторочены седельные сумки с запасом провизии. Посередине горбом возвышался самогонный аппарат. Помимо прочего озаботился я и походной аптечкой. Бязь вместо бинта, загнутая игла, конский волос… Главная моя гордость — глиняный горшочек с мазью. Нет, не той, что способна дурить окружающих и самого владельца, если ею обмазаться (я, будучи материалистом, всё ещё не мог до конца поверить в её магические свойства), а другая, целебная. Сделал я её из прополиса. Где достал, учитывая, что пчеловодством в Средние века никто не занимался? Да просто выбрался в один из дней с бортниками в лес. Их интересовал мёд диких пчёл, на примете у мужичков было несколько ульев, которые они благоразумно не разоряли до основания, чтобы потом можно было вернуться снова. Обычно дикий мёд собирают в августе-сентябре, но это у нас, в основном в Башкирии, больше вроде нигде бортничеством толком не занимаются. А здесь, в намного более тёплом климате, за мёдом начинают ходить уже в июне.

Меня же интересовал прополис, которым эти самые пчёлы укрепляют свои жилища. Жаль, не сделаешь настойку, спирта пока не изготовил. Но и мазь — неплохой вариант. Антисептические свойства прополиса были известны еще древним египтянам, которые применяли мази на основе пчелиного продукта для лечения заболеваний кожи, включая язвы, фурункулы и угри. Заживляет раны, что очень важно при роде деятельности рыцарей.

Прополис отлично справляется с уничтожением болезнетворных бактерий, включая вирусы гриппа, герпеса, туберкулёзную палочку и ещё что-то, вылетело из головы. Не говоря уже о том, что этот пчелиный ингредиент в чистом виде или в качестве водных настоек обладает тонизирующим и общеукрепляющим действием. Он способен снимать усталость, стимулировать выработку энергии и словно пробуждать «второе дыхание». Регулярное употребление пчелиного клея в любой доступной форме значительно снижает первые признаки старения организма, улучшает обмен веществ и поддерживает тело в тонусе.

Купил я у бортников и сам мёд, не пожалел десяти денье за небольшой кувшинчик с деревянной пробкой. Вещь как вкусная, так и полезная, тем более что с сахаром в эти времена серьёзные напряги.

Путешествовать в своей новой ипостаси шевалье Симона де Лонэ я уже привык, езда верхом давно не вызывала неприятных ощущений, пусть я и не держался в седле так же непринуждённо, как какой-нибудь джигит или вон хотя бы рыцарь Августин Тулузский, прибывший, как явствовало из его фамилии или прозвища, чёрт поймёшь, из Тулузского графства. Но не граф, а его вассал. Граф Тулузы Альфонс I Иордан считался самым могущественным феодалом Южной Франции. Владения его простирались от Луары до Пиренеев и от Гаронны до Средиземного моря. Вот только в отличие от большинства крестоносцев, которые направлялись в Святую землю по суше, Альфонс предпочел последовать примеру брата Бертрана и достичь Акры морем, отплыв из Тур-де-Бук, а затем минуя Сицилию, Крит и Кипр.

Но его представители в армии Людовика имелись, одним из них и был Августин Тулузский — шевалье лет сорока, имеющий вид бывалого воина и на ходу травивший своим спутникам байки одну за другой. Верить явно следовало не всем, но в том, что на долю Августина пришлось немало приключений, сомневаться не приходилось. Шрам на заросшем щетиной лице с крупным носом и квадратной челюстью красноречиво об этом свидетельствовал.

Как-то так получилось, что мы с Роландом всё время оказывались поблизости, нас словно тянуло к нему. Меня-то точно. Чем-то Августин напоминал мне Бремонта, этакого грозного с виду, но доброго в душе дядюшку. Да и его россказни скрашивали однообразное путешествие.

Кстати, на еде нам удавалось экономить благодаря встречавшимся в пути многочисленным монастырям, населяющие которых монахи кормили путешествующих рыцарей и зачастую предоставляли кров. Не всем, конечно, доставались эти блага ввиду многочисленности войска, в первую очередь знатным крестоносцам. Даже в самом большом монастыре могли разместить на ночь не больше трёх-четырёх сотен рыцарей. С едой дело обстояло проще, монахи просто варили обычно кашу или густую похлёбку в больших котлах, и раздавали караваи хлеба, испечённого в монастырских пекарнях. Еды хватало практически на всех, тем более что всякие графы с герцогами, те, что побогаче, имели собственных поваров.

Людовик же игнорировал монастырское гостеприимство. То есть в гости к местным аббатам захаживал, и отобедать-отужинать с ними не чурался, но ночь с супругой они предпочитали проводить в большом шатре, над которым реял королевский герб, изображавший лазурное поле, усеянное золотыми геральдическими лилиями. Именно при Людовике появился этот герб, который стал сопровождать французских монархов на протяжении последующих веков.

Двигались мы на северо-восток. Оказалось, в Меце нас будет поджидать ещё изрядная часть воинства крестоносцев, которое в итоге должно составить порядка 100 тысяч воинов. Минуем мы и находящийся на территории графства Шампань, вассального короне Франции, монастырь цистерцианцев Клерво, где заправляет Бернард Клервоский.

Он, кстати, выехал с нами из Парижа. Продолжатель дела Роберта Молемского[1] был одет в белое одеяние с чёрным скапулярием, чёрным капюшоном и чёрным шерстяным поясом — традиционные одежды цистерцианских монахов. Отдалённо он был похож на того святого Бернарда, что будет стоять в будущем на площади его имени в Дижоне, куда мы заезжали по ходу нашего туристического маршрута по Франции[2]. Бернард, которого канонизируют в святые через двадцать лет после смерти (об этом нам поведал в Дижоне экскурсовод), невзирая на сан, ехал верхом, держась поблизости от монарха. Наш комиссар, политработник, в чьи обязанности входит поддержание морального духа воинов Христа. По крайне мере до того момента, пока мы не достигнем его обители в Клерво.

Учитывая, что среди рыцарей я заметил ещё парочку священников, а также тут и там мелькавших монахов, и без аббата в дальнейшем походе с агитацией дело должно обстоять в лучшем виде. Правда, если история пойдёт по накатанной, то поход всё равно закончится неудачей. Пушки и ружья мне за время путешествия не изобрести, да и вообще не хотелось бы настолько сильно вмешиваться в технический прогресс этого мира. Честно говоря, я вообще был бы рад, если бы в мире так и не появилось огнестрельного оружия. Потому что, во-первых, рукопашная с мечами и копьями — это красиво и романтично. Понятно, что вид страшных ран и отрубленных конечностей может расстроить особо впечатлительных особо… Но когда ты подрываешься на мине или тебя разносит на части фугасом — тоже зрелище не из приятных. А во-вторых, это по большей части честный бой, один на один или стенка на стенку. И ты видишь врага, а он видит тебя, а не то что в тебя выцеливает снайпер, а ты об этом даже не подозреваешь. В Чечне встречали таких прибывших из Прибалтики снайперш, «белые колготки», отстреливавших наших ребят за валюту. Одну, помнится, поймали, та пыталась прикинуться местной жительницей, да куда там, с её-то белокурыми локонами и характерными синяками от приклада на плече и скуле. Да ещё пахнувшими порохом руками. Серёга Крутов, лучшего друга которого только накануне как раз убила снайперская пуля, и возможно, выпущенная из винтовки именно этой твари, на месте привёл приговор в исполнение. Причём весьма изощрённым способом, засунув связанной снайперше во влагалище гранату и выдернув чеку. Поразительно, но после того, как нижняя часть тела превратилась в кровавые ошмётки, она ещё прожила пару минут. И даже была в сознании, выла от боли и орала что-то на своём языке, наверное, какие-то латышские ругательства.

А Серёге никто и слова не сказал, все понимали, что если эту тварь отдать под суд, то доказать, что она убивала наших солдат, будет очень сложно, да и высшая мера, учитывая мораторий на смертную казнь, ей не грозила. Так что неудивительно, когда над взятыми в плен снайпершами из Прибалтики, Украины и даже России устраивали самосуд. И не просто пускали пулю в голову, а изощрялись самыми разными способами. То сапёрными лопатками забьют в фарш, то БМП отутюжит такую мразь гусеницами, то, как Серёга, могли и гранату сунуть между ног.

Тут, конечно, лучники имеются, тоже своего рода снайперы, но от их стрел по большей части защищают кольчуга и шлем, а чтобы насмерть стрелой… Разве что стрела попадёт в шею или глаз, попортив мозги. Скорее уж человек умрёт от загноившейся раны и гангрены. Так что по части войн средневековье нравилось мне больше моего будущего, где не только стреляют из ружей и пушек, а ещё и ядерные боеголовки на города сбрасывают.

Итак, минуя Люксембург, мы должны были идти дальше через Священную Римскую империю германской нации (но для краткости её все предпочитали называть просто Германией), а дальше минуя королевство Венгрия, Балканы, Византийскую Болгарию и саму Византию. По тому же пути, которым уже идёт армия Конрада III, но с отставанием от них на месяц. Немцы уже на пути к Константинополю, где византийский кесарь Мануил Комнин, как я помнил из истории, совсем не горел желанием видеть у стен своей столицы крестоносцев, да и вообще на территории Византии, опасаясь, что дело закончится грабежом мирного населения.

И опасения эти имели под собой основания, учитывая дезорганизованность немецких крестоносцев, походивших на большую шайку разбойников. Это опять же если верить фактам, почерпнутым из исторических книг и статей, информация из которых осела в моей голове. Вернее, в сознании, так как пользовался я в данный момент черепной коробкой и её содержимым, которые по праву принадлежали юному шевалье Симону де Лонэ, но по какой-то старинно прихоти судьбы оказались арендованы потомком из далёкого будущего, то есть мною. И теперь мне предстояло беречь сданные мне в «аренду» и голову, и все остальные части тела, пока прежний хозяин не объявится. В чём я уже начинал сомневаться. Считай месяц в этой шкуре, а настоящий Симон затаился где-то в глубине сознания, так, что и клещами его не вытащить. Первое время хотя бы какие-то подсказки от него прилетали, включалось умение ездить верхом, фехтовать… Сейчас я умел делать всё то же самое, если не лучше, да ещё кое-что добавил из своих умений и знаний будущего, так что по сравнению с подавляющим большинством окружающих меня людей я мог считать себя своего рода суперменом. Даже не столько в плане физического развития (хотя здесь продолжалась неустанная работа), сколько в плане умственного развития. Ну или объёма знаний, это не так обидно звучит для жителей «тёмных веков».

Несмотря на то, что Бернард Клервоский не участвовал в тайной встрече в монастыре Сен-Дени, оказалось, цистерцианец был в курсе произошедшего между мной, Сугерием и Теобальдом. Во всяком случае, относительно папской буллы. Может, он тоже где-то там за дверью сидел, и всё слышал, о чём шла беседа, но, в отличие от Теобальда, так и не появился? Или ему всё передали потом на словах? А может, он принимал непосредственное участие в организации этой встречи?

Мне оставалось только гадать. А беседа наша проистекала прямо во время движения, когда Бернард Клервоский незаметно поманил меня к себе, и вместе со мной отъехал чуть в сторону, при этим продолжая движение параллельно общей колонне пеших и конных.

— Сын мой, не потерял ли ты часом буллу наместника бога на земле, Его Святейшества Папы Римского?

На какое-то мгновение я опешил, хотя морально был готов к любым словам аббата, даже не зная степени его осведомлённости. Ну что ж, значит, он всё знает… ну или почти всё. И даже знает, как я выгляжу. Что ещё более укрепило меня в моих подозрениях, что этот святоша сквозь какую-то щелочку подглядывал за нами в кабинете Сугерия.

— Нет, не потерял, Ваше Преподобие. Берегу как зеницу ока.

— Это хорошо… Возможно, она тебе пригодится. Ты ведь не забыл, что должен по мере сил выискивать этих нечестивых девственниц, открывающих своё лоно дьяволу?

— Конечно, как только пойму, что девица и впрямь невеста Сатаны. Вот только…

— Что только? — переспросил аббат монастыря Клерво.

— Может, вы мне объясните, как девственницы могут быть ведьмами? Они же не отдавались Сатане и его подручным на шабашах, а ведьмы обязаны это делать. Опять же, молодым и красивым женщинам порождения Тьмы тоже не нужны — у них и так всё в порядке с воздыхателями, выбирай не хочу. Да и дальше если рассуждать… Всякие травники и прочие народные целители используют растения и зверей, созданных богом, а не Нечистым. Вши и прочая живность на людях неугодны Богу, как и грязь, ведь Христос призывал людей к очищению. Родимые пятна или шестой палец — вовсе не знак Дьявола, а просто врождённый недостаток, как хромота, или к примеру горб.

После этих слов Бернар поражённо воззрился на меня, словно на заговорившую Валаамову ослицу. Молчал он долго, а затем произнёс:

— Что я могу сказать, молодой шевалье… Это неожиданно. Ново. Дерзко. Смело! Хотя выглядит здравым и близким к истине. Но… Всё же ты заходишь в опасные дали, сын мой.

— Я рыцарь и крестоносец, Ваше Преподобие, — ответил я, — а что, как не стремление к опасности во имя Спасителя и правды, до́лжно руководить помыслами и деяниями настоящего рыцаря Христова?! Я и не помышляю соревноваться в учёности и мудрости с людьми Церкви, но ведь для чего-то избрал меня Святой Януарий проводником своих идей на грешной земле. И Господь наш не был слишком разборчив с теми, через кого нёс свои слова к людям. Чем я хуже Валаамовой ослицы или куста? Людям Бог всё же дал разум, чтобы они пытались мыслить по Его подобию.

Эка завернул, аж чуть не лопнул от гордости. Кто бы мне ещё месяц назад сказал, что буду так выспренно выражаться — только посмеялся бы в лицо.

А Бернард после моей речи вновь загрузился по полной, и лишь спустя несколько минут, когда я уже подумывал, не кашлянуть ли, пробуждая его от столько глубоких размышлений, изрёк:

— Твои слова заставляют задуматься, Симон де Лонэ, и я буду над ними размышлять. Не один. Думаю, моих знаний и опыта не хватит, чтобы высказаться по этим вопросам от имени Церкви. Вероятно, надо будет созвать Церковный Собор. Я буду писать об этом Его Святейшеству и знакомым иерархам Церкви. Решать им, но своё мнение я выскажу. Видимо напишу трактат на эту тему. Надеюсь, Господь даст мне время и силы…

Аббат Клерво снова погрузился в раздумья, а затем вдруг улыбнулся и снова обратился ко мне:

— Было нелегко выслушать твои предсказания, рыцарь, но я благодарен тебе за них. Хоть мирская слава ничто, но всё же не хотелось бы позориться на старости лет. Надеюсь, теперь всё будет иначе, и Крест сокрушит Полумесяц. Как говорили древние, praemonitus praemunitus[3]. А ещё я очень тебе благодарен за предупреждение о судьбе Ордена Соломонова Храма[4]. Я очень люблю этих бедных рыцарей, основатель их ордена Гуго де Пейн был моим духовным сыном. И я надеюсь, что теперь Господь убережёт их от той страшной судьбы, о которой ты рассказал.

Услышав про «бедных рыцарей», я с трудом удержался от улыбки. Может, поначалу они и были бедными, но уже сейчас, через три десятка лет после создания Ордена, о них этого не скажешь. А уж что будет через полтора века… Впрочем, кто его знает, может, Бернард сумеет направить своё детище на другой путь, и им повезёт, как их коллегам госпитальерам, которые под именем Мальтийского Ордена неплохо существовали и в XXI веке, и даже признавались в мире суверенным государством, хотя вся их территория состояла из пары домов в Риме и старого форта на Мальте, арендованного у властей острова. Да-да, довелось в прежней жизни побывать туристом в тех местах, вот и запомнил — сколько я фотал разряженных как павлины «рыцарей», разыгрывавших театрализованные сценки. При этих воспоминаниях меня едва не пробило на ржач. Но, сдержав себя от неуместного веселья, я ответил Бернару с похвальным благочестием:

— Святой Януарий повелел мне предупредить Ваше Преподобие. Как я мог не исполнить его волю?

И после этих слов перекрестился. Бернард тут же последовал моему примеру, и по выражению его глаз и лица нельзя было понять, насколько серьёзно отнёсся он к моим словам о причастности Святого Януария к моему спичу. Тем более что он решил переключиться на более мирские дела.

— Скажи мне, де Лонэ, а что это за непонятная штука, которую везёт ваша вьючная лошадь?

— А, это самогонный аппарат, — как ни в чём ни бывало отмахнулся я.

— Самогонный? А для чего он предназначен?

— В основном для того, чтобы получать спиритус. В Италии его уже научились делать и назвали душой вина, или просто спиритус, — заявил я, помня из где-то и когда-то прочитанного, что примерно в XI или XII веке итальянцы сумели получить этиловый спирт путём перегонки. — А арабы называют его алколь.

— Спиритус, алколь, — задумчиво повторил Бернард. — Хм, нет, не слышал. Так это вино?

— Это, как бы сказать… Очень крепкое вино.

— Зачем же оно? Потворствовать пропойцам? Уж не дьявол ли нашептал тебе, как сделать этот аппарат?

— Нет, оно, конечно, можно и так сказать, употребление столь крепкой консистенции способно свалить человека с ног намного быстрее, нежели обычное и тем более разбавленное вино, кое употребляется жителями Франции, да и других государств, где растут виноградники, в количестве едва ли не большем, нежели вода. Но пользы от спиритуса гораздо больше. Например, если перед врачеванием ран помыть руки обычной водой или даже вином, то это отнюдь не гарантирует того, что руки станут чистыми и мелкие, невидимые глазу частицы грязи не попадут в рану, которая впоследствии может загноиться. Что такое Антонов огонь, надеюсь, мне вам не нужно объяснять… Спиритус хорош для растирания при простуде и сильном жаре, согревающих компрессов и для приготовления лекарственных настоек. Вот именно целебные настойки по совету Святого Януария я и хотел бы сделать в первую очередь, благо что в травах — опять же благодаря подсказкам моего небесного сюзерена — я стал разбираться не хуже какой-нибудь ведьмы, да простит мне Господь это сравнение.

И снова осенил себя крестным знамением, и вновь аббат цистерцианцев повторил за мной.

— А ещё множество женщин умирают во время родов от «родильной горячки», вызванной грязью, которую лекари и повитухи заносят им немытыми руками и инструментами. Как и множество новорожденных детей. Но если они будут всё мыть спиритусом, а также протирать им матерей и младенцев, то большинство из этих «матерей и младенцев) останутся живы. Это тоже о пользе, которую, может принести спиритус.

По лицу Бернарда я увидел, что он заценил открывшиеся перспективы. Аббат Клерво ни разу не дурак, и сразу сообразил, что среди умирающих при родах женщин и детей много знатных, а их спасение поднимет у власть имущих авторитет монахов, производящих чудесный спиритус.

— И насколько труден процесс получения… хм, спиритуса? — поинтересовался он.

В течение следующих несколько минут я посвящал Бернарда в подробности процесса получения спирта. Всё равно заняться больше было нечем, да и собеседник с интересом слушал, причём я видел, что он действительно понимает суть того, о чём я ему рассказываю. Ну так ведь аббатами дураки не становятся, тем более такими известными, оставившими после себя столь заметный след в истории.

Когда я закончил, Бернард сказал:

— В моём монастыре государь остановится на три дня, но ты можешь задержаться на столько времени, сколько тебе понадобится для изготовления спиритуса. Армию Людовика, которая движется с черепашьей скоростью, ты всегда сможешь нагнать.

— Хм, я, в общем-то, не против, но со мной товарищ…

— Роланд дю Шатле? — проявил завидную осведомлённость аббат. — Он может задержаться в монастыре с тобой. Необходимые ингредиенты, как ты выразился, мои монахи предоставят. Я всё-таки интересуюсь не только богословскими темами, но и чем живёт моя обитель, включая виноделие. Если польза этого аппарата будет очевидна, мы попробуем сделать такой же. Или купить его у тебя.

Я было хотел заявить, что аппарат не продаётся, но вовремя прикусил язык. Со святошей такого уровня, который мигом соблаговолит отправить тебя на костёр, заявив, что не Святой Януарий нашёптывал все эти знания, а Диавол или бесы, лучше не спорить. И папская булла ему не станет помехой, ежели, как я слышал, Евгений III по существу является его протеже на папском престоле. В крайнем случае, надеюсь, вознаграждение за мой агрегат будет такими, что я не разочаруюсь.

Столица Лотарингии встретила нас приятной прохладой, спускавшейся с окрестных холмов. На одном из них, напротив главных ворот, разбил свой шатёр Людовик VII. Естественно, не сам, а его слуги, коих увязалось с монархом немалое количество. Но, думаю, их было бы намного меньше, не реши отправиться с мужем в поход Алиенора Аквитанская. Её комфорт был превыше всего и, мнится мне, король не раз проклял про себя свою благоверную, которая наверняка докучала ему своим нытьём.

Хотя… Если верить историческим источникам, Алиенора ни разу не была зефирной барышней, трудности, когда надо, умела переносить, и здоровье имела лошадиное. Как бы там ни было, с чего бы тогда королю было заводить любовницу? Может, суженая в постели не слишком, скажем так, аппетитна?

Вокруг города пестрели шатры многочисленного рыцарского воинства, впрочем, по большей части из некрашеного полотна, как и то, которое мы взяли с собой. Скатанный рулон, равно как и несколько жердин, добросовестно тащила на себе Пегая.

В Меце мне в прошлой жизни бывать не доводилось, а потому я, вверив своё имущество вместе с Аполлоном Роланду, отправился пешком породить по этому древнему уже в эту эпоху городку, стоящему на реке Мозель. Однако какими-то достопримечательностями, кроме базилики Сен-Пьер-о-Ноннен, возведённой в 6 веке на основе галло-римских терм, Мец похвастаться не мог.

Здесь право агитировать крестоносцев выпало Бернарду Клервоскому. Более достойной фигуры, облачённую в сутану, в армии Людовика не нашлось. На главной площади Меца соорудили деревянный помост, где под навесом поставили кресла для Людовика и Алиеноры, а с авансцены этого «эшафота» вещал, потрясая крестом, будущий Святой, а ныне глава Ордена цистерцианцев Бернард Клервоский. Какая это уже проповедь на моей памяти, призывающая освободить Святую землю от неверных? Если большая, то третья, начиная с проповеди Эмерика в Клермоне.

Выглядело это как очередное шоу. Начал аббат с описания страданий христиан на Востоке. Бернард не жалел красок, так что вскоре тысячи собравшихся зашлись в рыданиях. Закончив с описанием ужасов, он перешел к практической части, призвав крестоносцев идти и с Богом в сердце настучать, грубо говоря, сельджукам и прочим сарацинам по башке.

А два дня спустя мы добрались наконец до аббатства Клерво. Здесь тоже воинство встало лагерем, а Людовик с супругой на целых пять дней стали гостями аббата. На удивление нас с Роландом, как и ещё несколько десятков знатных рыцарей, определили на постой в сам монастырь. Хотя как по мне — ночевать пусть и в небольшом, но уютном шатре всё равно приятнее, нежели спать в тесной каменной келье, куда всё равно залетают вездесущие комары.

Ещё во времена Карла Великого при монастырях начали создаваться школы.

В них изучались «семь свободных искусств»: грамматика, риторика, логика, арифметика, музыка, астрономия и геометрия. А ещё и теология, философия, юриспруденция, медицина. Аббатство Клерво не стало исключением, здесь тоже имелась школа, в которой занималось десятка два мальчиков в возрасте от восьми до тринадцати лет. Благодаря данному факту Орден цистерцианцев и сам Бернард Клервоский в частности слегка приподнялись в моих глазах.

Бернард так и не забыл про мой самогонный аппарат, и в первый же день мне были предоставлены все запрошенные ингредиенты. Для ускорения процесса с помощью лимонной кислоты, полученной путём выпаривания лимонного сока (для монахов это тоже стало открытием) я сделал инвертированный сахарный сироп, который к тому же улучшает вкус конечного продукта. Плюс винные дрожжи и чистейшая вода. Смесь в большом кувшине настоялась шесть дней, изредка я выпускал углекислый газ, жалея, что нет резиновой перчатки, которую можно натянуть на горловину. Но и без неё как-то справлялся. Когда углекислый газ вроде бы перестал выделяться, пузырьки пропали, внизу скопился осадок, а горящая лучинка над поверхностью смеси не потухла, я понял, что бражка готова. Налил немного в кубок, нюхнул, потом попробовал на вкус… Горечь и спиртовой запах подтвердили мою догадку. Для очистки использовал активированный уголь, который сделал тут же, при монастыре, и показал одному из приставленных ко мне монахов, более-менее разбиравшемуся в химии, всю последовательность действий.

Честно сказать, волновался, так как гнал спирт на глазок, не имея под рукой ни градусника для поддержания необходимой температуры, ни спиртометра. Но надеялся, что двойная дистилляция с отбором «голов» и «хвостов» даст результат.

По ходу дела я познакомился с винным погребом монастыря, где заправлял пузатый и красноносый брат Леонардо, не расстававшийся с пузатой бутылкой, оплетённой ивовой лозой. Погреб был велик, вдоль стен с двух сторон от прохода стояли дубовые бочки, каждая примерно литров на двести, и было их не один десяток.

Леонардо оказаться тем ещё весельчаком, которого, уверен, редко кто видел в абсолютно трезвом состоянии, и это несмотря на вроде бы строгие нравы, царящие в обители цистерцианцев.

Брат Леонардо живо заинтересовался процессом производства спирта, и мне пришлось досконально посвятить его во все тонкости, кои он впитывал, словно губка. Находясь как-то в благодушном настроении, я рассказал ему, что приготовленная в правильной пропорции смесь нескольких сортов винограда, проще говоря купаж, может дать непревзойдённый результат. Именно так столетия спустя монах-бенедиктинец Дом Пьер Периньон совершит революцию в деле производства вин. Глядишь, шампанское теперь в будущем будет называться «Дом Леонардо».

Познакомился я и с местным поваром, тоже своим в доску монахом, который подкладывал мне всегда самые большие и сочные куски мяса или рыбы, невзирая на разного рода посты. В благодарность я научил его делать салат, в моём будущем носящим название «Оливье». Майонез пришлось изобретать самому, благо что яйца (любые — хоть фазаньи и перепелиные), горчица и оливковое масло имелись в избытке. Так как слова «майонез» в природе ещё не существовало, назвал я его «клервез» в честь монастыря. А вместо картошки я предложил варёную репу или тыкву.

На случай поста сказал, что мясо можно заменить варёной рыбой, и в качестве примера мы сделали и «рыбное оливье». Поскольку я помнил, как должно было выглядеть оригинальное блюдо от самого Оливье, постарался применить те самые ингредиенты, включая паюсную икру, каперсы и отварных раков. Получившееся блюдо вызвало у монахов, самого аббата и всё ещё гостивших у него венценосных особ понимание, и это ещё мягко сказано. Король лично заявился со мной на кухню, чтобы я при нём и его личном поваре ещё раз сделал этот салат, который по моему предложению получил название «La salade le croise», то есть «Салат крестоносца». А в итоге стянул со своего пальца золотой перстень с крупным сапфиром и вручил мне. Я, конечно, слегка обалдел, и тут же с грустью вспомнил о припрятанном в моих вещах перстне Адель. Знал бы монарх о том подарке… На моё счастье, надеюсь, не знает.

Этот перстень можно и не прятать, подумал я, натягивая его на безымянный палец правой руки. Я уже говорил, что ко всякого рода цацкам отношусь с предубеждением, но здесь, в средневековой Франции, подарок самого короля внушает окружающим почтение. Пусть на перстне и не написано, что его носил сам монарх, но, думаю, эта весть всё равно разлетится, шила, как говорится, в мешке не утаишь.

Про себя же я решил, что буду готовить этот салат при каждом удобном случае, пусть даже не все нужные ингредиенты окажутся под рукой, чтобы как-то разнообразить походную пищу.

Пока мы с Роландом куковали в монастыре, ожидая, когда созреет брага, я вырезал из дерева буквы латинского алфавита, сложив их определённым образом и нанеся краску, напечатал листок со словами молитвы «Отче наш», она же «Pater noster». Эффект получился потрясающим. Его Преподобие держал листок перед собой на вытянутых руках (видимо, страдал дальнозоркостью), и качал головой из стороны в сторону, а выцветшие брови его, выгнувшись дугой, всё не желали возвращаться в исходное положение.

— И это тоже тебя надоумил Святой Януарий? — спросил он, не отрывая взгляда от печатных букв.

— Он самый, — вздохнул я с таким видом, будто и рад бы куда-нибудь спрятаться от советов обезглавленного святого, но тот, не спрашивая моего совета, сам является ночами в сновидениях.

Пришлось рассказать, из какого металла лучше отливать буквы, чтобы они прослужили как можно дольше, и как вообще должен быть, в меру моего разумения, организован процесс книгопечатания, и каждое моё слово дотошно переносилось монахом-писарем на бумагу.

Кстати, о бумаге… Гулять так гулять, подумал я, предлагая аббату способ получения таковой из растёртой жерновами соломы с отбеливанием известью и толчёным мелом. Это самая доступная и дешёвая технология из тех, которые я знал, и вскоре монахи под моим чутким руководством получили бумагу на практике.

— Сын мой, а не хочешь ли ты остаться при нашем монастыре? — после того, как мы получили первые образцы бумаги, осторожно закинул удочку Бернард Клерво. — Не обязательно даже в качестве послушника, сможешь остаться вольным человеком, и будешь получать всё по первому твоему желанию.

Предложение звучало заманчиво. В тишине и покое заниматься понемногу прогрессорством, живя на полном пансионе среди покрытых виноградниками холмов… А Роланд? А Беатрис? По возвращении из похода я собирался повидаться с ней и, чем чёрт не шутит, замутить роман, тем сама она, как мне показалось, питает ко мне определённую симпатию.

Перевезти её сюда, если приму предложение аббата? Всё это вилами на воде писано. Да и морально я настроился на поход в Святую землю, во мне ещё не угас юношеский дух приключений. Да, вполне вероятно, что в первой же битве придётся сложить голову, но и моя прежняя работа опером была сопряжена с определённым риском, так что мне было не привыкать. И я вежливо, но всё же отклонил предложение цистерцианца.

Я не мог не заметить, что аббата частенько тянуло пообщаться со мной. Может, надеялся выведать что-то ещё. Пользуясь случаем, я подкидывал в топку его «хотелок» свежую информацию. В том числе, которую считал полезной для дела крестоносцев.

Как бы Януарий нашептал, а на самом деле эти знания осели в моей голове после прочитанных книг и статей о делах этой эпохи. Например, рассказал о провале крестового похода против Вендов, в который только что должны были отправиться саксонский герцог Генрих Лев и ангальтский маркграф Альбрехт Медведь. Что весь этот зверинец проторчит перед славянскими крепостями три месяца и, не добившись ничего, кроме потерь, уберётся восвояси. И подал это как кару свыше, за то, что вместо того, чтоб идти со своим Кайзером Конрадом в Святую Землю, защищать её от врагов Христа, немцев из жадности понесло грабить соседей, часть которых уже крестились, а другим надо проповедовать Слово Божье (желательно на понятном им языке), а не воевать.

— На понятном им языке? Как ты себе это представляешь, сын мой?

— Славяне-язычники латыни не знают и не понимают. Богослужение на этом языке они не слышат, и не хотят слышать. Но ведь Церковь признаёт не только латинскую мессу. В Сицилийском королевстве мессу издавна служат и на греческом языке, на нём же служат в некоторых храмах в самом Риме. В Ирландии служат на ирландском со времён Святого Патрика и Египетских Отцов-проповедников. В Уэльсе и Шотландии местами тоже служат мессы на местных языках, по обычаю, заведённому Святым Давидом и Святым Колумбом. В Далмации служат на славянском языке, по книгам на глагольском алфавите. Глагольские книги и славянская месса освящены авторитетом Святого Иеронима, и почитаются Святым Престолом. Так почему бы не перенести это к тем же Вендам? Если проповедники придут к ним с книгами и богослужениями на понятном им языке, думаю, и язычники вряд ли примут их враждебно.

— Это всё поведал Святой Януарий? — помолчав, спросил аббат.

— Да, он, — как ни в чём ни бывало кивнул я. — А откуда ещё бедный шевалье, выросший в глуши, мог бы узнать такие вещи, Ваше Преподобие?

Судя по задумчивому взгляду Бернара, знать это Симону де Лоне было и правда неоткуда, так что оставалось лишь поверить в общение с небесным Покровителем.

Если Бернард после провала похода на Вендов расскажет это в Германии, где к нему прислушиваются, кому надо, то вернувшиеся несолоно хлебавши северо-немецкие рыцари скорее всего захотят попытать удачи на Ближнем Востоке, и войска крестоносцев получат серьёзное подкрепление.

— Вы могли бы направить их через Италию к Рожеру Сицилийскому, который и сам в случае успеха похода наверняка захочет поучаствовать, и дойчеров переправит морем в Сирию, — вещал я собеседнику, который меня внимательно выслушивал.

Ещё я предсказал Бернарду поданную якобы от имени Святого Януария информацию о трагической судьбе его детища — Ордена Тамплиеров. О будущем Тамплиеров я кратко упомянул ещё в письме к Сугерию, но теперь Бернар требовал от меня подробностей. Я его педупредил, чтобы братья Ордена не увлекались банковскими операциями, так как кредиторов никто не любит, и ни в коем случае не отрывались от границ с мусульманским миром. Там они будут полезны, а значит, в безопасности — жадных и властолюбивых христианских королей точно не надо будет опасаться.

Цистерцианец поблагодарил меня за предупреждение.

В этой связи я подкинул Бернару идею «Христианских Банков», без всяких угрызений совести стянув мусульманское изобретение XX века. Ведь Христианство осуждает ростовщичество и взимание ссудного процента. Но кредиты людям всё равно нужны: для торговли, ремёсел и много чего другого, на чём хорошо поднялись еврейские ростовщики, некоторые из которых типа Ротшильдов станут основателями могущественных финансовых кланов. Причём их вера драть проценты не запрещает, а вот Христианский Банк вместо процентов за свои кредиты будет получать долю мастерской, или, скажем, торгового корабля, а также соответствующую часть дохода с них до момента выплаты кредита. Или долю урожая, либо иных ценностей, приносимых участком земли, будь то поля, сады, виноградники или пастбища. Или долю в партии товара, соответствующую сумме кредита, а всё, что купец наторгует сверху, тоже делится в оговорённых долях. Таким образом Христианский Банк становится заинтересован в успехе землевладельцев, ремесленников или купцов, которым дал кредит, в отличие от ростовщика, которому надо только урвать своё с максимально возможным процентом, а там хоть трава не расти!

Я сам слегка охренел от того, что наговорил, не ожидал, что в чертогах моей памяти отложились такие сведения, и что могу мыслить не хуже какого-нибудь экономиста. Ну а Бернарда мои пояснения порядком и загрузили, и заинтересовали. Он сразу оценил выгоду этого дела для тех, кто им займётся. Понравилось аббату и то, что такие кредиты куда больше соответствуют христианской вере, чем нынешнее ростовщичество. Ну и возможность вытеснить еврейских ростовщиков его тоже грела. Всё же аббату Клерво (и это неудивительно) не нравилось, что иноверцы наживаются за счёт христиан, да ещё нередко оставляя их без жилища, имущества, и в долговой кабале.

Ну и как вишенку на торте я предложил Бернарду, связавшись с Папой, озаботиться более удачным маршрутом для армий крестоносцев, чтобы Конрад и Людовик не отрывались друг от друга, не поссорились с Византией и высадились в Малой Азии вместе. Если крестоносцы таки пойдут через Венгрию и Балканы, то Папа и весьма состоятельный Орден цистерцианцев могут зафрахтовать речные суда на Дунае и, посадив на них войска, довезти их до Чёрного моря, избежав таким образом немецких грабежей. Напугав Мануила Комнина грядущими рыцарскими грабежами, договориться с ним, чтобы тот помог крестоносцам в дельте Дуная пересесть на византийские корабли, и Чёрным морем перебраться в Малую Азию.

За эти дни я занимался прогрессорством, можно сказать, не покладая рук. Ну а что, думаю, ничего страшного не случится, если цивилизация сделает небольшой шажочек вперёд. А уж ежели Господу моя активность покажется невместной, то уж он-то придумает, как помешать этому. Например, сошедшись с монахом-лекарем, преподававшим в школе медицину, я посоветовал применять для лучшего срастания костей гипсовые повязки. Гипс — он же алебастр — в Европе найти нетрудно. Преподавателю арифметики я предложил «арабские» цифры с таблицей умножения. Я где-то читал, что у цистерцианцев, к слову, вообще была свои система счёта, своего рода шифр, но пока её, видимо, ещё не изобрели. Возможно, уже и не изобретут.

В Европе в эту эпоху ещё пользовались римскими цифрами, а в православных странах использовали греческие буквы, и это было жутко неудобно. Такого понятия как «ноль» вообще не знали, а без него вести сложные вычисления невозможно. Присутствовавший при нашем разговоре Бернард возразил, что негоже им использовать цифры, придуманные нехристями. Я привёл контраргумент, согласно которому сарацины не придумали эти цифры, а украли их в Индии, где их изобрёл Апостол Фома для жителей, обращённых им в христианство. И что Бернард может через Папу справиться в римских архивах, этот факт упоминается на первых Вселенских Соборах.

Подсказал монахам и конструкцию самого простого улья, благо что у Петровича насмотрелся, а также как можно изготовить дымарь и сетку. Первый улей делали под моим чутким руководством, а затем в него заселили матку, за которой из леса последовал весь рой. Улей заблаговременно поставили на отшибе, чтобы дикие пчёлы, которым предстояла стадия одомашнивания, не накинулись на проходящих мимо монахов.

А поздно вечером, накануне нашего выхода из аббатства, я представил на суд Бернарда и прочей монашеской братии, занимавшейся виноделием, готовый продукт. На вид полученная субстанция получилась кристально чистой, судя по запаху — голимая спиртяга. Поджёг — запылала красным, и потухла, когда жидкости осталось вполовину меньше от начального объема. Ага, выходит, получил-таки 40°. Петрович учил меня, что как раз так и должна гореть 40-градусная. При 20° жидкость ярко вспыхивает синим пламенем, но практически сразу же гаснет — это «играют хвосты». При 30° горит, пока вы держите ложку (или другую ёмкость, в которую набрали алкоголь) над источником огня. 60° — ровно горит сине-красным пламенем, сжигая алкоголь на ¾. А при 80° пылает ярко-синим до тех пор, пока жидкости практически совсем не останется.

На презентации продукта для первого раза мне хватило маленького глоточка… Ух, хорошо пошла! Первый блин однозначно получился не комом, о чём я и доложил присутствовавшему на дегустации Бернарду. Тот тоже пригубил, поморщился, с задумчивым видом посмотрел куда-то вдаль, за монастырскую стену (дегустация проходила во дворе), снова сделал глоток, уже побольше, вновь подождал, и молвил:

— И правда крепкое вино. И вкус очень необычный… Хм, и ощущаю себя как-то… Как-то странно.

— С двух маленьких глотков ничего не будет, — успокоил я его. — А вот если вольёте в себя целый кубок, то через небольшой промежуток времени сильно опьянеете, как будто бы вы выдули бочонок обычного вина.

Дело закончилось тем, что Бернард всё-таки выцыганил у меня не только чертежи для кузнеца, который, хоть и не будучи медником, всё же сообразил, что к чему, но и сам самогонный аппарат. С монахом-кузнецом я хорошо поладил, научил заодно делать нормальные, шарнирные ножницы, которыми все пользуются в моём будущем, а здесь в обиходе только пружинные, хоть и разных размеров. С первого раза ножницы у мастера вышли не совсем такими, какие мне были нужны, то есть попросту говоря, стригли хреново. А вот третий экземпляр меня порадовал, я им без особых усилий остриг ногти на руках и ногах. После чего экспроприировал, кузнец за них даже денег не взял. Ну ещё бы, теперь он начнёт их клепать пачками, и его монастырь озолотится. Ну и он сам, не исключено, слегка улучшит своё существование в этом бренном мире.

Аббат заплатил мне целых пятьдесят золотых византийских безантов, посчитав, что этого более чем достаточно за мои прогрессорские дела, и конечно же, за агрегат, приготовляющий продукт, которому, несмотря на мою лекцию о пользе спирта, ещё всё же нужно найти применение. Однако пообещал крепкий напиток, если таковой пойдёт, так сказать, в серию, назвать «Святой Януарий». Понятно, что в честь моего небесного покровителя, который якобы нашептал мне все эти рецепты и схемы.

Ладно, бог с ним, с аппаратом. Главное, что я знаю, как его сделать, а по пути следования или уж точно в Святой земле, думаю, не раз представится возможность изготовить его заново. Тем более что арабы уже вроде бы должны изобрести к этому времени дистиллятор, с помощью которого можно получать «горючую воду».

Я аббату подсказал, что для той же медицины в монастырских школах спиритус придётся в самый раз. Авторитет их выученников взлетит на недосягаемую высоту — большинство их пациентов выживут, плюс анестезия спиртом облегчит лечение ран, переломов и ампутаций. Так же показал, как можно на спиритусе изготовить цветочные эссенции, добавляя их в свечной воск для благоухания.

Часть спирта я выпросил для себя, хотел изготовить настойки на травах. Но уже в пути, по ходу дела, когда будем догонять армию нашего короля. А пятьдесят безантов постарался понадёжнее спрятать, сшив с внутренней стороны штанов потайной карман. Всё-таки по нынешним временам деньги более чем приличные, для кого-то целое состояние. Роланд вообще пребывал в эйфории, словно это ему заплатили полсотни золотых. Но я, кстати, заверил его, что это наши общие деньги, и когда ему понадобятся звонкие монеты — я всегда готов буду поделиться. Но храниться будут они у меня, и Роланд даже не вздумал протестовать. Понимал, что ограбить меня куда труднее, нежели его.

И кстати, такая попытка была предпринята буквально в сутках пути от аббатства к Саарбрюккену, от которого мы решили спускаться вниз по реке Саар. Так получилось, что ночью на привал мы остановились у подножия поросшего лесом холма в одиночестве. Группки отставших от армии крестоносцев тоже двигались в этом же направлении, но были они редкими, и мы, так получилось, прибились к парочке таких же оболтусов.

Одному лет двадцать, второй выглядел лет под сорок. Причём оба были немцами, что вообще странно, учитывая, что армия Конрада ушла в Святую землю ещё месяц назад. Однако по-французски, хоть и с акцентом, говорили неплохо, видимо, сказывалась близость французской границы.

Младший, со светлыми крысиными усиками и покрытым угрями лицом, представился Вольфгангом Вагнером. Композитор вдвойне — я невольно вспомнил Вольфганга Амадея Моцарта и Рихарда Вагнера. Старший же назвался Гюнтером Шульцем. Оказалось, первый приходится племянником второму, старшим сыном его сестры. Свою задержку объяснили юридическими проволочками: дядюшке якобы пришлось доказывать в суде право наследования небольшим поместьем после смерти старшего брата. Тот несколько тел назад схоронил жену, сына и дочь, умерших от непонятной болезни, и таким образом, наследников у него не осталось. Таковым себя считал на законных, как он заявил, основаниях Шульц, но тут вдруг объявился якобы незаконнорождённый сыночек братца, тоже заявивший права на кусочек земли и каменный домишко. В итоге «самозванец» так и не смог доказать своё родство с покойным, и имение перешло к Шульцу. Тот оставил на хозяйстве старшего сына, а сам, будучи вдохновлён рассказами стариков, участвовавших в Первом крестовом походе, которые вернулись со славой и добычей, отправился попытать удачи во Втором. А сестра подсунула ему своего сына, которому тоже не терпелось ухватить удачу за хвост, так что пришлось отправляться в путешествие с такой вот нагрузкой.

Вооружены они были так себе, не лучше и не хуже нашего, разве что у каждого при себе имелся ещё и боевой топор на длинной рукояти. С оруженосцами у них была та же история, что и у нас — на них элементарно не хватало денег. То есть у нас-то теперь ещё как хватало, но подыскивать оруженосца на ходу, да ещё в чужих землях, я считал как-то не совсем правильным. Пока и сами неплохо справляемся.

По ходу дела Роланд принялся рассказывать нашу историю, и когда дело дошло до монастыря цистерцианцев, сдуру проболтался, что сам Людовик подарил мне перстень, который сейчас красовался на пальце моей правой руки, а за аппарат, производящий крепкое вино, а также за а также за аппарат, производящий крепкое вино, и ещё за разного рода знания, коими я поделился с монахами, мы получили от Бернарда Клервоского кругленькую сумму. Гюнтер и так всю дорогу косился на мой перстень, а сейчас от меня не ускользнуло, как переглянулись дядюшка с племянником, и этот взгляд мне не понравился. А потому я решил держать ухо востро и, как позже выяснилось, мои опасения оказались не напрасными.

Вот в первую же ночь, разбив свой шатёр рядом с нашим, они и затеяли пакость, решив взять грех на душу. Заводилой, как и следовало ожидать, оказался старший, Гюнтер Шульц. Уже в предрассветной мгле, когда настаёт время самых сладких снов, полог нашего шатра тихо отодвинулся и в проёме, на фоне лениво просыпавшейся зари, показалась полусогнутая фигура Шульца, а за ней вторая, его племянника. И оба держали в руках свои нехилые такие ножички.

Почему я проснулся? Нет, не потому, что ждал нападения и оттого до последнего, покуда хватало сил, не смыкал глаз, хотя и в самом деле терпел до последнего, пока всё же сон не овладел мною. Просто под утро мне элементарно захотелось отлить. Я как раз решал, потерпеть, попытавшись снова заснуть, или всё же сделать над собой усилие, встать и, отойдя на несколько шагов от шатра, слить в траву излишки жидкости из своего мочевого пузыря. Тут как раз и послышались крадущиеся шаги, а затем неслышно был откинут полог.

К тому моменту, действуя скорее интуитивно, нежели осознанно, я уже вытащил из ножен собственный нож, купленный когда-то у кузнеца-оружейника Форжерона, чья прекрасная дочь Беатрис не раз и не два грезилась мне в моих сновидениях. Увидев вооружённых попутчиков, я понял, что наши с Роландом дела плохи. Гюнтер был здоровым малым, настоящий Голиаф, да и его племянник, на долю которого, я так понял, выпало прирезать моего спутника, не выглядел Давидом. Откормились, сволочи, на свиных рульках, или что они там жрут…

Одновременно с криком: «Роланд, опасность!» я метнулся вперёд и, пользуясь эффектом неожиданности, вонзил лезвие ножа точно в пах Шульца. Раздался вопль такой силы, какого доселе мне слышать не доводилось. У меня даже в ушах зазвенело.

— А? Что? Что случилось?

О, Роланд проснулся. А Гюнтер продолжал вопить, испытывая на прочность мои барабанные перепонки, но я уже переключился на Вольфганга. Однако тот, сообразив в последний миг, что его будут убивать, вовремя опомнился и дал стрекача. Преследовать его, обутого в шоссы, тогда как я был бос, мне не улыбалось. Да и драпанул он так, что тут же затерялся в предрассветной мгле, бросив всё, включая их с дядей стреноженных лошадей.

А дядя тем временем лежал на земле внутри нашего шатра, размерами больше напоминавшего палатку, и уже н орал, а глухо стонал.

— Роланд, зажги огонь, — скомандовал я.

Когда полминуты спустя внутренности шатра озарились пламенем масляного светильника, я увидел, что Гюнтер лежит в большой, натёкшей под него луже крови. На всякий случай ногой отодвинул наши вещи, чтобы не запачкались, и подобрал выпавший из ослабевшей руки разбойника нож.

— Schmutziges französisches Schwein[5], — простонал он, с ненавистью глядя на меня снизу вверх.

Глаза его уже застилала поволока смерти, но в них всё ещё полыхала ярость. И, такое ощущение, какая-то обида. Наверное, оттого, что казавшееся таким лёгким дело неожиданно провалилось.

Последние два слова я понял, что-то про французскую свинью. Первое наверняка так же было не слишком ласковым.

— Ограбить хотел, скотина? — скорее утверждающе, чем вопросительно сказал я. — А Господь-то всё видит, не попустил свершиться беззаконию. Ничего, его длань и племянничка твоего настигнет, можешь не сомневаться. Скоро на тебя наденут деревянный макинтош, и в твоём доме будет играть музыка, но ты её не услышишь.

Последние слова я говорил уже мертвецу, так что удивляться им было некому, кроме стоявшего за моей спиной Роланда. Впрочем, он уже, кажется, разучился удивляться. Рана немца оказалась столь серьёзной, что из него буквально за пару минут вытекла почти вся кровь, и даже в слабом свете масляного светильника лицо новопреставленного напоминало гипсовую маску. Что ж, получил по заслугам. А мне не помешало бы наконец отлить, я того и гляди напружу прямо в штаны.

Утром мы всё же похоронили покойника. Вернее, засунули тело в небольшой грот, стены которого, словно вены, прорезали корни растущей на склоне сверху сосны, и закидали лапником. Спи спокойно, дорогой друг! А его с племянником вещи трогать не стали, даже лошадей так и оставили стреноженными, пусть и дальше щиплют травку. Мы же не мародёры, у нас и своего добра достаточно. Я даже не стал проверять, сколько денег в кошеле этого разбойника. Меня не покидала уверенность, что Вольфганг ошивается где-то поблизости и, как только мы свалим, он объявится на поляне и приберёт всё добро. Так что мы с Роландом неторопясь переквасил, как ни в чём ни бывало, собрались, и тронулись дальше, в сторону Саарбрюккена.

[1] Роберт Молемский был основателем ордена цистерцианцев.

[2] Помимо памятника в Дижоне Бернард Клервоский полюился живописцам. На своих полотнах в качестве Святого Бернарда его запечатлели Франсиско Рибальта, Эмиль Синьоль, Георг Андреас Вассхубер, Винченцо Кардуччи и Эль Греко, чьё полотно выставлено в Эрмитаже.

[3] «Кто предупреждён — тот вооружён» (лат)

[4] Официальное название тамплиеров

[5] Грязная французская свинья (нем).