Крестоносец

Глава II

— А я говорил, нечего было петушиться, — нудел Роланд, когда мы продолжили наш путь.

Из моих ножен торчала рукоять меча, вот только он был рассечён на две части. Может, какой-нибудь мастер сможет их как-то сварить… Интересно, Роланд займёт мне на это денег? Опять же расходы, но куда я без меча? А покупать новый… Более-менее приличный, по словам моего товарища, стоит от двухсот денье и выше. У меня и изначально-то столько не было. А Роланд всё никак не мог успокоиться, вздыхал:

— Если бы ты не заплатил за того крестьянина… Конечно, я тебя в беде не брошу, будем экономить, может, по пути, как войдём в чужие земли, удастся кого-нибудь пограбить, и даже разжиться золотишком.

Пограбить… Словно мы не рыцари, а мародёры какие-то. Хотя, читая о «геройстве» всех этих тамплиеров с госпитальерами, я не раз натыкался на свидетельства того, что пограбить они как раз были не дураки. Вот и отцы наши, небось, без задней мысли хвалились, что в чужих землях кое-что присвоили.

Улицы стали шире, по ним текли в обе стороны людские ручейки, иногда проезжали повозки с товаром. Уже на подходе к площади стали слышны музыка, смех, крики зазывал и продавцов. Вот уже виднеется над крышами домов шпиль городской ратуши, увенчанный флюгером в виде всадника с мечом и щитом, а вскоре, наконец, показалась и сама площадь.

Мы остановили наших лошадок, разглядывая открывшуюся перед нами перспективу. Площадь, в отличие от мощёных простым булыжником улиц выложенная брусчаткой, по периметру была окружена в большинстве своём узкими и высокими домами с черепичной крышей и красиво отделанными балками. Почти все трёх и четырехэтажные, со ставнями по обе стороны окон. Первые этажи многих домов рядом с ведущими внутрь дубовыми дверьми были превращены в лавки. Нижняя створка окна опущена, служа своего рода прилавком, а верхняя приподнята и закреплена, заодно защищая товары от солнца и возможного дождя. Внутри располагались мастерские, судя по выставленным товарам и периодически попадающимся гербам, отсылающим к цехам: оружейным, кожевенным, портняжным, сапожным, гончарным, ювелирным… Тут же брадобрей с помощью мыльной пены какого-то серого цвета и прообраза известной мне опасной бритвы в виде прямого клинка с закругленным концом и хвостовиком, на который насаживалась рукоятка, приводил в порядок лицо клиента. А рядом стоял, видимо, дожидаясь своей очереди, человек, баюкающий раздувшуюся щёку. Не иначе брадобрей тут и заместо зубодёра.

Вторым, более узким кольцом, под дощатыми навесами стояли лавки торговцев овощами, хлебом, вином, сыром, мёдом, мясом и рыбой. И тут же — лавки заезжих купцов, у которых можно было купить шёлк, фламандское и английское сукно, специи, орехи, сладости, сушёные и вяленые фрукты, фарфор.

Центральная часть площади была относительно свободной, если не считать толп снующих туда-сюда покупателей и просто зевак, пришедших посмотреть на бесплатные представления. Таковыми их обеспечивали жонглёр на ходулях, старик с переносным вертепом, в котором сейчас разыгрывалась какая-то библейская сценка, и трое музыкантов, то ли менестрелей, то ли трубадуров или вообще труверов. Я, честно говоря, таких тонкостей не знал, а спрашивать у Роланда постеснялся. Для себя решил всё же называть их менестрелями. Один из них играл на лютне, второй бил в квадратный тамбурин, а третий дул в какую-то странную флейту с длинным, загнутым в форме крюка деревянным стволом, извлекая из неё звук с помощью маленькой продолговатой пластинки [1].

— Нам с тобой вон туда.

Роланд указал рукой куда-то вперёд и влево. Я тронул мерина, который поплёлся следом за кобылой моего товарища. Стараясь никого не задавить, мы миновали площадь и в ближайшем проулке остановились возле двухэтажного дома с каменным забором высотой метра три, тянувшимся до соседнего строения. Лошадей привязали к торчавшему из стены кольцу, видимо, для этого и предназначенному. Ещё одно кольцо, более искусно выполненное, висело на крепкой, дубовой, окованной железными полосами двери, имевшей на уровне глаз маленькое оконце с задвижкой. Кольцо как бы торчало из пасти льва, и стучать предназначалось о его свисающую вниз бронзовую гриву. Роланд взялся за него, ударил дважды об эту самую «бороду». Спустя где-то полминуты задвижка сдвинулась в сторону, и на нас уставилась пара внимательных карих глаз. А ещё через несколько секунд послышался звук отодвигаемого засова, и дверь с едва слышным скрипом отворилась.

На пороге стояла чуть ниже меня ростом, крепко сбитая женщина в фартуке, при взгляде на руки которой меня посетила мысль, что она могла бы поучаствовать в кулачном поединке с мужчинами наравне. Неизменный в эту эпоху чепчик на её голове, завязанный под подбородком, смотрелся немного нелепо, ей больше подошла бы каска немецкого солдата. Но при этом от неё очень даже мирно пахло какими-то травами и жареным мясом.

— Доброго дня, молодые господа, — пробасила она, попытавшись изобразить что-то похожее на улыбку, хотя у неё это не очень-то и получилось.

— И тебе доброго дня, Бригитт, — с лёгким поклоном ответил Роланд.

— Шевалье Бремонт вас уже заждался, следуйте за мной.

Освещаемое пламенем очага помещение, где мы оказались, было не очень большим. Вроде лето на дворе, и весьма тёплое, подумалось мне, чего это хозяин очаг запалили? Хотя… Дом-то из камня сложен, когда мы переступили порог, то на меня сразу дохнуло лёгкой прохладой. А здесь, в помещении с очагом, было вроде как и не жарко, а достаточно комфортно. И дым, судя по всему, уходил через дымоход — редкая вещь для средних веков.

В центре комнаты располагался крепкий дубовый стол, за ним сидел плотного телосложения немолодой мужчина с густыми, прямо-таки будённовскими усами под мясистым, с красными прожилками носом, явно свидетельствовавшем о давней дружбе с Бахусом. Левую щёку его пересекал шрам, отчего одно веко было полуприкрыто. Редкие волосы длиной до плеч росли только по краям головы, образуя седоватый венчик. Похоже, это и был шевалье Бремонт.

Шевеля губами, при свете сальной свечи он что-то старательно выводил гусиным пером на желтоватого оттенка бумаге, на вид больше напоминающей кусок ткани[2], периодически обмакивая своё «стило» в чернильницу. При нашем появлении Бремонт оторвался от своего занятия, и тут же его широкое лицо расплылось в улыбке, которую можно было бы назвать добродушной, если бы не шрам, придающий этой самой улыбке немного зловещий оттенок. Да уж, умели они с этой Бригитт улыбаться.

— Роланд! Симон! Наконец-то добрались!

Он с неожиданной для своего несколько грузного тела прытью выскочил из-за стола и, слегка прихрамывая, подбежал к нам, принявшись хлопать нас по плечам.

— Письма от ваших отцов я получил ещё на прошлой неделе, вот и ждал вас со дня на день. А я гляжу, за минувший год вы ещё больше окрепли, выросли, настоящие шевалье… Как добрались, без приключений?

— Да, обошлось, — опередил я уже открывшего было рот Роланда.

Ни про непредвиденные траты в связи со спасением браконьера, которые Бремонт точно не одобрил бы, ни тем более про позорный поединок с маркизом я рассказывать не собирался, и пожалел, что заранее не предупредил об этом товарища. Но тот, видимо, и сам сообразил, что я не хочу излишней огласки, поэтому держал рот на замке.

— А меч-то, я смотрю, вроде как отцовский, — кивнул он на торчавший из ножен эфес меча и тут же хищно осклабился. — Помню, помню, как Франциск разрубил им голову здорового сарацина, и та треснула, словно спелый орех.

Я малость похолодел при мысли, вдруг Бремонт попросит вынуть меч из ножен. К счастью, он повернулся к своей помощнице.

— Бригитт, ну чего ты встала, словно жена Лота при взгляде на Содом? Скажи этому бездельнику Полю, чтобы отвёл лошадей моих гостей в стойло, почистил и задал им овса. А сама принеси что-нибудь поесть, мои гости наверняка проголодались с дороги.

Бригитт с чувством собственного достоинства отправилась выполнять наказ хозяина, а Бремонт переключился на наших родителей.

— Ну как там поживают ваши отцы? Живы-здоровы? Давненько мы не виделись, почитай, лет пять, а то и шесть. Ну хоть вы вдвоём иногда появляетесь в Клермоне. Эх, были славные денёчки…

Он мечтательно вздохнул, погрузившись в воспоминания о далёкой, насыщенной бурными событиями молодости. Прождав секунд двадцать, я деликатно кашлянул.

— Э-э-э, хм… Что-то к старости я стал сентиментальным, особенно после кончины моей любимой жёнушки. Да и дети упорхнули, без них совсем заскучал… Так что, выходит, вам теперь предстоит исполнять бенефиций, — вернулся он к насущному. — Ну да вы уже парни крепкие, надеюсь, сумеете постоять за себя в битве с сарацинами. Первый бой — он самый важный, именно в нём проверяется крепость духа. Не дрогнете те, коль придётся с неверными в рубке сойтись?

И испытующе посмотрел на нас, переводя взгляд поочерёдно с одного на другого.

— Не посрамим честное имя наших отцов! — гаркнул я, словно на строевом смотре перед генералом МВД.

— Не посрамим! — чуть менее уверенно подхватил Роланд.

— Вот и молодцы! Вы теперь официально числитесь в армии графа Гильома VII, я вас лично представлю Его Сиятельству.

Тут Бригитт начала ставить на стол тарелки с едой. По моим ощущениям, время было уже часа четыре дня, так что этот приём пищи можно было назвать либо поздним обедом, либо ранним ужином. Вообще мне предстояло ещё долго привыкать к тому, что в раннем средневековье нет привычных мне часов, а время измеряется колокольным звоном или расположением светила на небосводе. Это если оно не закрыто тучами.

Перед трапезой нам пришлось прочитать следом за Бремонтом молитву, в которой мы возблагодарили господа за хлеб насущный. На обед нас потчевали густой похлёбкой с мясом, пшеном, какими-то травами и кореньями, а также холодной телятиной. Ели деревянными ложками, большой двузубой вилкой и ножом Бремонт лишь пользовался, отрезая от большого куска мяса небольшие кусочки.

В качестве питья предлагались вино в чистом виде, разбавленное до любой удобной консистенции и… молоко. По словам Бригитт, молоко утреннее. Принесла она его из погреба, а потому оно было прохладным, и я с удовольствием выпил две кружки кряду, надеясь, что желудок Симона де Лонэ так же крепок, как и желудок Семёна Делоне, способного без серьёзных последствий запивать молоком солёные огурцы.

За едой шевалье расспрашивал нас о жизни в родовых имениях, и мне не раз приходилось делать вид, что я прослушал вопрос, а вместо меня отвечал Роланд, так как сказать-то мне, собственно, было нечего.

Заморив червячка, я принялся ковырять в зубах тонкой щепочкой, компенсируя отсутствие зубной щётки. Ужин, за который мы должны были сесть после вечерни, по словам шевалье Бремонта, обещал быть более плотным.

— Бригитт, покажи молодым шевалье их комнату, — вытирая пальцы платком, попросил Бремонт. — Сегодня, друзья, можете отдыхать, или прогуляться по ярмарке, к закрытию многие товары дешевеют. А на завтра в соборе намечено богослужение, где Его Преосвященство благословит рыцарей Христа на поход против неверных. Ну а послезавтра под командованием Его Сиятельства вы отбываете в Париж. Я бы и сам с радостью отправился бить сарацин, но слишком уж стар для этого.

Он грустно вздохнул, и снова его взгляд затуманился, видимо, отсылая старика к временам, когда он разил неверных направо и налево.

Не успела Бригитт распахнуть дверь нашей опочивальни, как из-под её ног порскнула в угол мышь. Хорошо хоть не крыса, хотя, думаю, и эти грызуны в доме водятся, особенно в подвале. Где, кстати, хранятся продукты, и от этой мысли мне на секунду стало не по себе. Крысы — это главный резервуар возбудителей всякой заразы, неудивительно, что в средневековье то бубонная чума выкашивала половину Европы, то оспа, то холера. Гигиена и ещё раз гигиена, напомнил я себе.

Комнатушка была невелика и, судя по запаху затхлой пыли, давно не проветривалась. С разрешения Бригитт я тут же распахнул маленькое оконце, забранное четырьмя кусочками мутноватого, но всё же стекла. Оно выходило в небольшой внутренний дворик соток на десять, что меня несказанно удивило. Я-то думал, шествуя по узким улочкам Клермона, что дома здесь теснятся друг к другу не только фасадами, а оказывается, некоторые домовладельцы имеют в собственности ещё и придомовую территорию, на которую с противоположной стороны выходят «слепые» стены соседних домов. Да ещё и с каменной кладки колодцем, оборудованным воротом, и с двускатной деревянной крышей над ним, чтобы в воду не летела всякая ерунда.

Имелся во дворе и прямоугольный сарай с большими воротами, откуда послышалось лошадиное ржание. Ага, похоже, там располагалась конюшня. Также в дальнем конце двора стояла деревянная будка, в двери которой имелось небольшое ромбовидное отверстие. О предназначении этой будки я без труда догадался, тем более что мой вопрос вызвал бы у Бригитт недоумение, я же по легенде тут не впервые.

Две скромного вида кровати в нашей комнате были застелены вылинявшими, но всё же свежими простынями. А одеяла где? А подушки? Не успел я об этом подумать, как Бригитт открыла шкаф и вытащила из него два покрывала и две, сшитые из грубой холстины подушки, судя по запаху и на ощупь набитые соломой.

— Располагайтесь, молодые шевалье. А я пока скажу сыну, чтобы принёс вам воду для умывания.

Когда минут десять спустя Поль — проворный парнишка с хитрой физиономией — приволок деревянную лохань размером с небольшой тазик, наполненную чуть тёплой водой, я предоставил Роланду право умыться первым. После чего, глядя на замутнённую воду, крикнул Поля и попросил принести свежую.

Роланд посмотрел на меня удивлённо, мол, чего это я, брезгую что ли? Но я и в самом деле брезговал, тем более что мой товарищ, умываясь, ещё и высморкался в таз. Так что, обижайся, не обижайся — но я высунулся в окно, разглядел сидящего на завалинке Поля, и попросил сменить воду. Пришлось ждать ещё где-то четверть часа, прежде чем, обнажившись по пояс, я смыл с себя пот, напоследок так же высморкавшись. Ну а что, гигиена превыше всего, незачем разводить в носу всякую гадость.

Мы всё же решили сходить на ярмарку, чисто из интереса. Но сначала я измельчил до состояния порошка корни чемерицы и на куске материи разложил его под своей кроватью. Пусть сохнет, уже завтра можно будет сварганить отвар и помыть им голову.

На ярмарку мы с Роландом отправились, не надевая кольчуг (чего лишний вес таскать), лишь с мечами на поясах. Я свой мог бы вообще не брать, учитывая его состояние, но рыцарь, наверное, не должен показываться на людях, не опоясанным мечом.

Здесь было всё так же было шумно и людно. К уже имевшимся развлечениям в виде музыкантов, жонглёра на ходулях и вертепа добавилось ещё одно. Прямо на брусчатке был расстелен потёртый ковёр, на котором топтался здоровенный негр в одной набедренной повязке. Кожа его лоснилась то ли от пота, то ли была чем-то смазана, а мышцы бугрились, напоминая мне бодибилдеров будущего. Негр зловеще вращал глазами и скалил белоснежные зубы.

Возле ковра стоял зазывала — ярко разодетый невысокий мужичонка с физиономией прохиндея, который предлагал всем желающим побороться с Демоном Африки и в случае победы заработать десяток денье. Желающих пока не находилось, и мы с Роландом пошли дальше, глазея по сторонам.

Тут-то я и увидел её. Девице на вид было лет шестнадцать-семнадцать — по меркам средневековья вполне детородный возраст, по Шекспиру синьора Капулетти вообще родила Джульетту в 12 лет. Причём на это смотрят как на само собой разумеющееся, а в моём будущем родившая в шестнадцать долго будет слышать за спиной перешёптывания: вон, мол, дурочка пошла, залетела, а ещё даже школу не закончила, теперь с таким ярмом у неё никакого будущего.

На голове девушки красовался чепчик, верх платья был красным, с длинными, со шнуровкой, рукавами, плотно облегая девичьи выпуклости и талию, а снизу было что-то вроде белого передника. С кожаного пояска свешивался небольшой мешочек, по всей видимости, кошель. В руках она держала плетёную корзину, в которой уже лежали глиняный кувшин с заткнутым пробкой узким горлышком, вилок капусты, свекла, зеленовато-жёлтая морковь и что-то ещё, завёрнутое в грубую холстину.

— Ты чего? — вывел меня из раздумий голос Роланда.

— Да вон на девицу засмотрелся, — кивнул я в сторону объекта моего пристального внимания.

— Симпатичная, — согласился друг. — Наверное, дочка небогатого купца или ремесленника.

— Почему небогатого?

— Так одна ходит, без служанки, значит, на служанку нет денег.

— Угу, — кивнул я и задумчиво пробормотал как бы про себя. — Может, подойти познакомиться?

— Хо, братец, да ты никак влюбился с первого взгляда?

На лице Роланда расцвела широченная улыбка, отчего веснушки тут же расползлись в стороны.

— А что, по-твоему, я и влюбиться не могу в дочку, как ты говоришь, купца или ремесленника?

— Отчего же? Просто… Просто мы вроде как дворяне, и должны жениться на девушках соответствующего сословия. Или ты всего лишь хочешь с ней покувыркаться, как я когда-то с деревенской девкой?

— Всё бы тебе опошлить, — изображая обиду, покачал я головой. — А у меня, может, к ней самые светлые чувства…

— Ладно, ладно, Симон, не обижайся, я просто пошутил. Нет, девушка и в самом деле симпатичная. Давай подойдём, только это немного неприлично, вот так, без повода, знакомиться.

— Без повода… Хм, а повод-то, кажется, появился.

Я рванул вперёд, и буквально в несколько шагов оказался рядом с не ожидавшим от меня такой прыти юрким мужичком с лицом хорька, который, только что незаметно срезав кошель с пояса девушки, уже собирался затеряться в толпе.

— А ну стоять!

Тот попытался увернуться, но я уже крепко держал его за шиворот, да ещё и руку за спину завернул, взяв на болевой. Тут же стал собираться народ, и мне вдруг стало как-то неудобно находиться в эпицентре всеобщего внимания. Причём среди собравшихся я увидел и ту самую девицу с корзинкой.

— Давай сюда, что только что украл, — продолжая держать «хорька» за шиворот, сказал я.

— Я ничего не крал… Ой-ё-ёй, больно!

— Если не отдашь кошель — я сломаю тебе руку.

— Так он у меня в той самой руке…

Действительно, я как-то и не обратил на это внимания. Я ослабил хватку, и вскоре кожаный мешочек с деньгами перекочевал ко мне.

— То-то, — удовлетворённо сказал я, отпуская вора.

«Хорёк» собрался было тут же улизнуть, но кольцо любопытных уже сомкнулось, и его схватили сразу несколько крепких мужских рук.

— Госпожа, это, кажется, ваше?

— Спасибо, благородный рыцарь, чьё имя мне неизвестно, — тихо пролепетала она, краснея и опустив глаза.

— Этого благородного рыцаря звать шевалье Симон де Лонэ, — опередил меня Роланд.

— Спасибо, господин де Лонэ, — ещё раз поблагодарила меня девушка.

— Я запомню твоё имя, Симон де Лонэ, — процедил «хорёк».

— Я не понял, хорёк, ты мне что, угрожаешь?

Нахмурившись, я шагнул к нему, но в этот момент, раздвигая плечами народ, появилась городская стража.

— Что здесь происходит? — поинтересовался один из двух дюжих молодцев.

— Вора поймали, — послышались крики. — Заклеймить его! На кол! Уши отрезать!

— Спокойно! — прервал этот поток «добрых» пожеланий стражник. — Что и у кого он украл?

— Вон у той девицы срезал с пояса кошель. А вон тот шевалье вора поймал.

Стражник окинул меня оценивающим взглядом.

— Вы поймали, сударь?

Я молча пожал плечами, мол, не виноватый я, так получилось.

— От лица жителей Клермона объявляю вам благодарность. А вы, юная госпожа, — обернулся он к пострадавшей, — завтра после обедни подходите к ратуше, как раз состоится заседание суда, и вы дадите показания как пострадавшая сторона.

Преступника увели, народ стал расходиться, отправилась по своим делам и девушка, имя которой так и осталось для меня загадкой. А тем временем внимание публики вновь переключилось на зазывалу. Тот уже предлагал уже пятьдесят денье тому, кто одолеет темнокожего гиганта и десять денье получит проигравший.

— А какая ему выгода со всего этого? — спросил я Роланда.

— Ну как же, народ делает ставки, вон уже кучкой стоят желающие поставить на исход поединка. А зазывала оставляет себе с этого проценты.

— Понятно, тотализатор.

— Тота… Чего?

— Я говорю, ловко придумано. Интересно, найдутся желающие побороть этого парня?

— Так вон уже один, кажется, нашёлся.

И впрямь, к зазывале подошёл невысокий, кряжистый мужик, что называется, косая сажень в плечах, и они сейчас о чём-то общались. Вскоре мужик стал стягивать с себя длинную рубаху, стащил башмаки на мягкой подошве по типу моих, оставшись в одних суконных штанах.

Тут же зазывала начал принимать ставки, делая пометки острым куском угля на… растянутой шкуре какого-то животного[3]. Надо же… Видно, сказывался дефицит бумаги, которую могли себе позволить только состоятельные люди. Шкура была натянута на деревянные распорки, и все могли видеть общую сумму ставок. А она составила около сотни денье, учитывая, что ставки сделали порядка трёх десятков человек.

Как я понял по возгласам, большинство поставили на негра. Наверное, это шоу не первый раз в городе, и борца неплохо знают. Ну да я, невзирая на широченные плечи мужика, тоже сделал бы ставку на Демона Африки.

— Итак, добрые граждане славного города Клермон! Сейчас на ваших глазах сразятся непобедимый боец по прозвищу Демон Африки и кожевенных дел мастер Марсель Буржуа. В случае победы Буржуа получит тридцать денье!

По толпе прокатился одобрительный гул, наверное, такие деньги по нынешним временам считались серьёзной суммой. Зазывала добавил, что по правилам ведения поединка запрещается бить по глазам, в горло и пах, после чего объявил о начале боя.

Сначала вёл горожанин, он, пропустив крепкую оплеуху, не растерялся и, пригнувшись, обхватил торс соперника. Приподнял того и собрался было уже шмякнуть противника с размаху на ковёр, но потный (всё же, подозреваю, покрытый маслом) африканец сумел выскользнуть из не совсем дружественных объятий. И тут же, оказавшись позади кожевенника, уже сам обхватил его, пропустив руки подмышками соперника и сцепив ладони на его шее. Тот закряхтел, когда его голову негр начал клонить вниз, лицо кожевенника побагровело, жилы на шее вздулись, он попытался лягнуть негра, но попытка успехом не увенчалась.

А Демон Африки тем временем сменил хватку, обхватив шею Буржуа, взяв того на удушающий. Горожанин подёргался ещё с полминуты, а затем безвольно обвис, и когда Демон Африки ослабил хватку, тот кулём рухнул на ковёр. Ещё с полминуты понадобилось на то, чтобы привести проигравшего в чувство. Когда зазывала удостоверился, что Буржуа в порядке, началась раздача «слонов», то бишь выигрышей тем, кто ставил на африканца. Сам же проигравший в качестве утешительного приза получил пять денье. Ну хоть какая-то компенсация.

Народ между тем требовал продолжения банкета.

— Граждане Клермона, найдутся ли среди вас ещё храбрецы? Целых тридцать денье! Ну, кто хочет заработать такие деньги?

Зазывала надрывался минуты три, и публика, догадываясь, что желающих больше не найдётся, начала понемногу расходиться. Тогда зазывала повысил ставку сначала до пятидесяти, а затем, отчаявшись, и до ста денье.

— Сто денье! — надрывался тот, размахивая руками. — Для кого-то это целое состояние!

— Эх, жаль, кулачный бой и тем более борьба не самая моя сильная сторона, а то бы попытал счастья. — вздохнул Роланд.

— А я бы не отказался заработать сто денье ввиду своего незавидного материального положения. Как раз компенсировал бы траты на заплаченный за браконьера штраф.

— Ты что, хочешь сразиться с этим сарацином?! Он же вон какой здоровый.

— Почему сразу с сарацином? Мне кажется, это вообще какой-то нубиец, а до них ислам, я думаю, ещё не добрался. А насчёт его габаритов… Поверь, они далеко не всегда играют решающую роль. Эй, уважаемый!

— Чего вам, сударь? — смерил меня взглядом зазывала.

— Хочу попробовать выиграть сотню денье.

— Жители славного города Клермона! Нашёлся молодой храбрец, готовый бросить вызов непобедимому Демону Африки! Делайте ваши ставки!

— Уважаемый, — дёрнул я его за рукав, — найдётся кусок ветоши?

— Зачем? — нахмурился тот.

— Хочу вытереть твоего бойца, а то он прямо-таки блестит на солнце.

Глазки зазывалы забегали, а я, не дожидаясь, пока он начнёт придумывать отмазки, схватил валявшуюся на краю ковра рубаху соперника, подошёл к возвышавшемуся надо мной на целую голову негру, который непонимающе смотрел на меня, и стал его обтирать. Судя по запаху, это было оливковое масло. Ну да о масле из семян подсолнуха в средние века никто и не знал, либо оно не пользовалось популярностью, а оливки в этих широтах, как мы уже видели, вполне себе растут.

— Ну вот, теперь совсем другое дело, — констатировал я, возвращая пропитанную маслом рубаху на место.

— Эй, ты что делаешь?! Это же одежда Демона! — запоздало очнулся зазывала.

— А почему она пропитана маслом, а? Все видели? — обратился я к собравшимся, снова подняв рубаху и расправляя её под возмущённый гул толпы. — Разве это не плутовство? Что молчишь?

Я повернулся к зазывале, тот был бледен и, казалось, готов был провалиться сквозь брусчатку.

— Это не масло, это у него пот такой… масляный, — проблеял он.

— Пот масляный, — рассмеялся я. — Ладно, смирись с тем, что одурачить меня тебе не удалось, а потому ставка увеличивается до двухсот денье.

— Но…

— Или я сейчас кликну городскую стражу, и ты вместе со своим демоном Африки будешь обвинён в мошенничестве. Свидетелей хоть отбавляй, — добавил я под теперь уже одобрительные выкрики. — Ну так что, двести денье победителю? Вон уже сколько желающих сделать ставку, так что всё равно окажешься в выигрыше.

И впрямь народ активно включился в процесс, толпа росла на глазах, требуя от зазывалы согласиться на мои условия.

— А-а-а, согласен, — махнул тот рукой, — двести так двести.

Я, насколько мог добродушно, улыбнулся состроившему кислую мину мошеннику и, стянув себя пояс с мечом и рубаху, отдал вещи Роланду. Стащил и башмаки. Согласен, тело Симона де Лонэ не отличалось крепким сложением, однако и хилым его язык не повернулся бы назвать. Попробуем применить что-нибудь из арсенала боевого самбо, недаром я два раза в неделю потел в спортзале.

У меня даже дома хранилось полное методическое пособие Спиридонова за 1940 год, за этот раритет мне предлагали как-то пять тысяч рублей, но я и за двадцать не отдал бы.

Снова прошло представление бойцов, после чего зазывала дал команду к началу поединка.

Гигант, страшно оскалившись, сразу ринулся вперёд, раскинув в стороны свои длиннющие руки. Я нырнул ему в ноги, обхватил пальцами эти две колонны и рванул на себя, пытаясь опрокинуть негра навзничь. Сумел оторвать от ковра только одну ногу, после чего почувствовал, как мой торс обхватывают крепкие руки, явно с намерением вздёрнуть меня вверх. Я толкнулся одновременно двумя ногами, и мне наконец-то удалось опрокинуть соперника на спину. Однако, оказавшись сверху, не успел сцепить руки в замок, так как негр с кошачьей ловкостью вывернулся, и мы снова оказались в стойке.

Дальше Демон Африки попытался, как и в поединке с предыдущим соперником, отвесить мне оплеуху. Но моя реакция оказалась быстрее, я не только успел отклониться назад, но и перехватил его руку, мгновение спустя выворачивая запястье.

Лицо негра перекосило от боли, и у меня мелькнула мысль, не ослабить ли хватку, а то так можно и лучезапястный сустав сломать к чёртовой матери. Но оппонент попытался пнуть меня ногой, и так удачно, что попал в коленную чашечку. Теперь уже мне пришлось скривиться от боли, и африканец, воспользовавшись этим, резко дёрнул руку, высвобождая запястье.

Судя по его физиономии, ему тоже пришлось несладко, но он хотя бы мог нормально передвигаться, а вот я заметно прихрамывал. Колено вроде не выбито, «кресты», надеюсь, не порваны, но нога пока не могла функционировать в полную силу, отчего моя манёвренность заметно снизилась.

Так, хорош, пора этот балаган заканчивать, и Спиридонов мне в помощь. Его методика предполагала в том числе и ударную технику в двух ипостасях: приемы английского бокса (хук, апперкот, прямой в голову, уклон) и джиу-джитсовую. В рамках джиу-джитсовой изучают болевые точки на голове, теле и ногах, которые разделяются по степени опасности нанесения удара, вплоть до летального исхода. Убивать негра я не собирался, пусть живёт, а вот вывести его из строя на какое-то время не помешало бы.

Между тем Демон Африки, отдышавшись, снова рванул на меня, в своей излюбленной манере вытянув руки вперёд. Ладно, сейчас сыграем по-другому. Я нырнул под его левую руку и коротким, выверенным движением нанёс удар в открытую подмышку.

Левая рука соперника повисла плетью. Всё, теперь он «однорукий бандит». А я ещё до кучи въехал негру в область левой почки, так что его ещё и скособочило. Добить соперника было делом техники. Не размениваясь на болевые приёмы, взял шею в захват на удушающий, как и он сам в предыдущей схватке кожевенных дел мастера.

Нет, Демон Африки, конечно, подёргался, с минуту я не мог его угомонить, но в итоге всё же закатил глаза, теряя сознание. Осторожно опустив тело на ковёр, чтобы проигравший лишний раз затылком не ударился, всё-таки толщина лежавшего на брусчатке ковра оставляла желать лучшего, пошатываясь, я встал на ноги под восторженные крики горожан.

— Симон, что это такое я только что видел? — пучил глаза Роланд, когда я ссыпал в свой ставший снова приятно тугим кошель двести мелких монеток. — Откуда ты знаешь все эти приёмы? Я был уверен, что ты проиграешь этому здоровяку.

Э-э, дружище, ты ещё многого обо мне не знаешь. Ежели я тебе хоть частично приоткрою тайну своего появления в теле Симона, то у тебя может и крыша съехать.

— Святой Януарий направлял меня.

И я перекрестился двумя перстами, сложив вместе большой и указательный пальцы, как когда-то Роланд, а приятель перекрестится следом за мной.

— Видно, не зря ты заплатил штраф за этого несчастного крестьянина, видно, Господь решил тебя таким способом отблагодарить, возместив и приумножив.

Ага, Господь… Только его фамилия Спиридонов.

Тут мой товарищ задумчиво посмотрел на торчавший из моих ножен эфес.

— Симон, а мы ведь совсем забыли про твой меч. Ты не хочешь заглянуть в лавку оружейника? Уж за двести денье можно поторговаться.

— И правда, куда ж я с этим обломком… Ну пойдём, немного потратимся. Кстати, я тебе должен три денье. Вот, держи.

— Не надо, вдруг как раз на двухстах сойдётесь, и эти три монетки тебе снова пригодятся. У лавки оружейника, которой служило расположенное рядом с крыльцом окно с откидывающимся подоконником, топтался шевалье. Пришлось минуты три ждать, пока он наконец-то выберет себе «бородатый» топор[4], отдав за него полсотни денье.

— Что желают молодые господа?

Мастеру в кожаном фартуке на вид было под пятьдесят, имел он окладистую бороду и густые брови, а также крепкие руки человека, привыкшего работать с железом. Похоже, он в первую очередь кузнец, а потом уже торговец.

— Мой товарищ желает выбрать меч, — опередил меня Роланд.

— Он хочет себе второй меч к уже имеющемуся? — кивнул он, как недавно и дю Шатле, на торчавший из ножен эфес.

Я взялся за него и вытащил наружу.

— О, я вижу, вам действительно нужен меч! Где это вы его так?

— Было дело, — уклончиво ответил я.

— Что ж, в жизни всякое случается, — не стал настаивать хозяин лавки.

— Наверное, его можно починить?

— Можно, но он уже не будет иметь прежней твёрдости. Впрочем, судя по клинку, он и без того уже был никуда не годен. Так что вы пришли туда, куда нужно, потому что во всей провинции Овернь никто лучше Тибо Форжерона[5] не изготовляет мечи в той кузне, что находится позади этого дома. Это самая знаменитая кузница во всей округе. Я использую лучшую сталь, а мой способ ковки никому из кузнецов Оверни не удаётся повторить, потому что он имеет свои секреты, которые я наследовал от моего отца, чья душа нынче, надеюсь, пребывает на небесах, так как он был добрым и благочестивым христианином. Даже начальник личной стражи Его Сиятельства заказывал у меня клинок. Какой именно меч вас интересует? Могу предложить меч меровингского образца, каролингского, классический романский меч, который предпочитают большинство рыцарей, есть и двуручные от клеймора до цвайхендера[6], как называют его германцы.

— А фламберга нет? — спросил я чисто из любопытства.

— Фламберга? О таком мече я не слышал, господин, — пожал тот плечами, одновременно разводя руки в стороны.

Да, кажется, эти мечи с волнистыми лезвиями появились позже и сейчас их ещё никто не ковал. Причём вроде как их даже запрещали в своё время якобы из-за того, что эти самые фламберги наносили рваные, незаживающие раны.

— Давайте не будем усложнять, посмотрим романские мечи, — предложил я.

— Один момент!

Форжерон исчез в глубине дома, вернувшись через несколько минут с целой охапкой мечей. Разложив их на прилавке, мастер широким жестом обвёл своё богатство.

— Ну, который вам приглянулся?

Роланд взял один меч в руки, словно взвешивая его, крутанул в воздухе. Я взял другой, с коническим набалдашником на венце эфеса, по длине тот был практически как отцовский, от которого остались две половинки, которые я так и таскал в ножнах. Крутанул «восьмёрку»… Нет, что-то не то. Взял другой, с чуть более длинным (где-то метр с хвостиком) и тяжёлым лезвием, словно бы с узорной ёлочкой на нём и на котором словно бы играли тени[7], снова крутанул. Хм, а вот этот клинок неплох, хорошо лежит в руке, баланс удачный. Я более придирчиво осмотрел лезвие с долом от рукояти, заканчивавшимся в нескольких сантиметрах от заострённого конца. Уже порядком отросшим ногтем (надо бы подрезать при случае) тронул острую кромку… И правда острая, хоть ногти подстригай, никаких ножниц не надо. Надписей типа той, что была на отцовском клинке, нет, ну да мне они и ни к чему.

Я ещё раз крутанул. Вот понравился мне меч, сразу у нас с ним возникла какая-то «химия».

— Прекрасный выбор, шевалье, чьего имени я не знаю…

— Симон де Лонэ, — подсказал я, не отрывая взгляда от игравшего завораживающими тенями клинка.

— Прекрасный выбор, шевалье де Лонэ! Этот меч я выковал по заказу одного славного рыцаря из Монферрана, но тот, заплатив задаток, к сожалению, погиб, так и не дождавшись своего меча. Задаток я его родным вернул, — поспешно заверил мастер.

— Я и не думал сомневаться в вашей честности, господин Форжерон.

Тот довольно крякнул, то ли от того, что я не усомнился в его честности, то ли оттого, что я назвал его господином, что ремесленнику весьма, должно быть, польстило.

— Сколько вы за него хотите?

— Вместе с ножнами отдам вам… Так уж и быть, нравитесь вы мне, отдам за пятьсот денье. Четыреста пятьдесят за меч, и пятьдесят за прекрасные ножны. Тот рыцарь готов был заплатить за всё семьсот, видите, я вам делаю серьёзную уступку… Эй, Беатрис! — крикнул он, обернувшись назад. — Беатрис, свет очей моих, будь добра, принеси ножны для меча, который я выковал я в прошлом году для шевалье из Монферрана.

— Хорошо, отец, — послышался из глубины дома голос, показавшийся мне почему-то знакомым.

Не прошло и минуты, как из-за спины Форжерона показалась невысокая, хрупкая фигурка, и когда на неё упал луч заходящего солнца, я удивлённо приподнял брови — это была не кто иная, как та самая девица, которая едва не лишилась своего кошеля по милости воришки. Она меня, естественно, тоже узнала, и замерла с ножнами в руках, так же взметнув брови.

— Вы?

Её отец, переводя недоумённый взгляд с меня на дочь и обратно, кашлянул и поинтересовался:

— Беатрис, вы что, знакомы?

— Так это же тот самый юный господин, о котором я тебе рассказывала, он поймал укравшего у меня кошель вора.

— Ах вот оно что, — протянул Форжерон, оборачиваясь ко мне. — А я ведь ещё подумал, жаль, что нет возможности найти того благородного рыцаря и отблагодарить его. А вы, получается, сами меня нашли. Или вы расспросами узнали, где живёт моя дочь?

— Нет, нет, я оказался здесь совершенно случайно… Вернее, не совсем случайно, мне действительно нужен меч, вы же видели, в каком состоянии мой, а на этой площади только одна оружейная лавка.

— Это точно, — согласился Форжерон, — в городе нас всего двое, я и Батист Паризо, но его кузница на окраине города.

В этот момент Беатрис привстал на цыпочки и что-то прошептала отцу на ухо. Тот, отстранившись, посмотрел на неё, как на умалишённую, но та сделала такое умильное личико, что кузнец озадаченно поскрёб затылок. Потом перевёл взгляд на меня.

— Эээ… Хм, в общем, юный господин де Лонэ, за вашу услугу, оказанную моей дочери, я…

Он сделал паузу и, глядя на меч, приподнял брови, словно бы сам удивляясь своему решению. А Беатрис посмотрела на меня с лукавой улыбкой, от которой внизу моего живота я ощутил сладкое томление.

— Я хочу подарить вам этот меч.

И, вогнав клинок в ножны, он с торжественным видом протянул их мне.

— Что вы, месьё Форжерон, — растерялся я, — это слишком щедрый подарок. Он наверняка стоит намного больше того, что вор пытался украсть у вашей дочери.

— Берите, шевалье, берите, пока я не передумал. Это от чистого сердца, хоть разум и нашёптывает, мол, дурак ты, Форжерон, задаром отдаёшь такой меч, за который мог бы выручить немало серебра.

— Бери, пока дают, — толкнул меня локтем в бок Роланд.

Покраснев от смущения, я принял меч.

— Давайте я у вас хотя бы нож или кинжал куплю. У вас же наверняка есть что-нибудь?

— Кинжал? Хм, не слышал о таком.

Странно, слово есть, правда, оно всплыло уже из современного мне из будущего французского, а вот аналогов в старофранцузском нет. Выходит, кинжала в это время не знали[8]? А ведь и правда, за минувшие сутки мне не встретилось ни одного обладателя кинжала, хотя ножи на поясах висели у многих. В Клермоне я видел их даже у некоторых женщин, правда, более скромных, чем у мужчин, размеров.

В итоге Форжерон выложил передо мной десятка полтора ножей, и после придирчивого изучения я выбрал один, по форме чем-то напоминающий классическую финку, в ножнах из выделанной кожи. Комплект обошёлся мне в пятьдесят денье, по словам мастера, этим ножом можно рубить гвозди, и лезвие даже не затупится.

— Удачи вам в походе против неверных! — пожелал на прощание оружейник.

— Храни вас Бог, месьё Форжерон, и вашу прекрасную дочь Беатрис! — ответил я, не забыв одарить улыбкой его тут же зардевшуюся дочь.

По пути к дому Бремонта Роланд успел отобрать у меня меч, оценивая его при свете заходящего, облекшего в розовый цвет плывущие над Клермоном облака солнца. Я тем временем успел отстегнуть ножны с отцовским мечом, и когда новый меч получил обратно в руки, прицепил его к поясу вместо старого.

— Да-а, и меч хорош, и ножны достойные, — с завистливым видом говорил Роланд. — Кстати, а что это за месьё? Почему ты так странно обращался к оружейнику?

И правда, чего это я? Для полноты картины не хватало ещё дочку кузнеца назвать мадемуазель. Совсем забыл, что в 12 веке такие обращения ещё не приняты.

— Да я вот, Роланд, пока мы ехали в Клермон сегодня днём, всё думал, что не хватает чего-то для общего обозначения мужчин, женщин и незамужних дев. Наверное, святой Януарий мне присоветовал. Вот и придумал, что к мужчинам можно обращаться как месьё, к девушкам — мадемуазель, а к замужним женщинам — мадам. Как думаешь, будут пользоваться популярностью такие обращения?

— Хм, даже и не знаю, что сказать. Ты не только память потерял, но ещё, похоже, у тебя и мозги повернулись куда-то не туда. Ты только пока никому того, что сейчас рассказал мне, не говори, а то… А то мало ли что.

Мы как раз подошли к дому Кристиана Бремонта, который в это время на заднем дворе за что-то поносил своего молодого слугу. Оказалось, за то, что тот недостаточно хорошо вычистил наших с Роландом лошадей.

—А-а, вернулись, — протянул он, улыбаясь. — Ничего не купили?

Роланд тут же, не успел я и рта раскрыть, принялся живописать мои подвиги, начиная от поимки вора и заканчивая победой над Демоном Африки, благодаря чему я разбогател на целых двести денье.

— Симон, вот уж от кого, от кого, а от тебя я таких подвигов не ожидал!

Что значит не ожидал, про себя возмутился я. Это что же, Симон де Лонэ какой-то лузер, получается? Или что он имел в виду?

— Вот теперь я вижу, что ты достоин носить славную фамилию де Лонэ., — тем временем продолжал расхваливать меня Бремонт. — О, да у тебя и новый меч?! И нож!

— Причём достался меч Симону задаром, — опять влез довольный, словно это его только что хвалили, Роланд. — Дочка оружейника Форжерона оказалась той самой девицей, у которой вор подрезал кошель, и мастер за это подарил Симону прекрасный меч.

— Форжерона? О да, это хороший мастер, я бы даже сказал, лучший на всю Овернь, у меня тоже есть меч его работы. А отцовский куда денешь?

— Э-э-э… Пока ещё не придумал. Пусть пока при мне будет.

— И то верно, лишний клинок помехой не станет. А этот дозволишь ли оценить?

Я вытащил меч из ножен, протянул Бремонту. Тот с видом знатока дотошно осмотрел оружие, от клинка до навершия черенка, затем крутанул меч несколько раз, словно рубя в капусту недругов, отчего нам даже пришлось отступить, и довольно поцокал языком.

— Хорош меч, уверен, он срубит не одну сарацинскую голову, — сказал Бремонт, возвращая мне оружие. — А теперь к столу!

Ужин и впрямь оказался не в пример сытнее и разнообразнее обеда. Бригитт, оказавшаяся приличной поварихой, подала на стол запечённого кролика в винном соусе, фаршированных цыплят, запечённые перепелиные яйца, копчёную рыбу, рыбный пирог, ну и неизменные сыр и вино. Было и блюдо с ещё зелёными и, как оказалось на вкус, кисловатыми яблоками. Уж лучше бы дали им нормально дозреть. Зелени тоже хватало, она шла к кролику и цыплятам, но и так её можно было брать с отдельного блюда.

Когда мой живот оказался так набит, что пришлось распускать тесёмки на штанах, я, глядя на стоявший передо мной стакан с вином, мечтательно произнёс:

— Эх, кофейку бы…

— Кофе? — оживился Бремонт. — У меня есть небольшой мешочек этих пахучих восточных зёрен, привезённых ещё из того самого похода. Причём уже обжаренных. Я пробовал кофе по пути в Иерусалим, мне этот напиток не понравился, слишком уж горек. Хотя, я слышал, сарацины добавляют в него верблюжье или козье молоко. Готовить кофе в моём доме никто не умеет. А ты умеешь?

— Да тут ничего сложного. Если зёрна уже обжаренные, их нужно мелко, очень мелко растолочь, небольшую металлическую ёмкость прогреть на огне, после чего положить в неё, к примеру, две маленькие порции кофе, и налить двести мил… хм, залить всё это кружкой воды. Варить на медленном огне, пока не закипит и не поднимется пенка. После этого напиток можно перелить в кружку и, дав немного остыть, медленно пить.

Роланд снова пялился на меня, как на какую-то диковинку, и я тихо шепнул: «Святой Януарий», после чего он с понимающим видом кивнул. А Бремонт между тем распорядился, чтобы кухарка приготовила зёрна кофе и ступку с пестиком. И следом за мной он и Роланд отправились на кухню, чтобы посмотреть, как я буду готовить любимый напиток султанов и прочих шахов. Честно сказать, в прошлой своей жизни этим делом я занимался один-единственный раз, в гостях у знакомых, сам напросился из интереса, готовя кофе под их чутким руководством, а ещё пару раз видел, как это делают, и зёрна мололи не пестиком, а в специальных мельничках. Но это не помешало мне через четверть часа презентовать три чашечки пахучего кофе. Я в свою чашку добавил только кусочек тростникового сахара, а Роланд и приютивший нас шевалье Бремонт ещё и молока себе подлили.

После кофею я ещё про себя повздыхал по случаю отсутствия в хозяйстве старинного друга наших отцов русской баньки, пусть даже по-чёрному, или хотя бы финской сауны. После боя с негром мне однозначно требовалось смыть с себя высохший пот. Путём осторожных расспросов я вызнал, что Бремонт, как и всякий уважающий себя рыцарь, моется примерно раз в месяц, для чего ему набирают большую бочку тёплой воды. После него в той же бочке моются его домочадцы, ежели у них имеется такое желание.

Чтобы набрать здоровую бочку горячей воды, как выяснилось, во дворе греют на огне большой чугунный чан, из которого вёдрами воду переливают в бочку. В случае плохой погоды мытьё происходит в доме, и домочадцам в лице Поля и двужильной Бригитт приходится проделывать трудоёмкую работу сначала по носке воды в бочку, а затем по носке уже использованной воды из бочки во двор, где её выливают прямо в траву.

Я решил никого лишний раз не напрягать, просто прошествовал к колодцу, где и помылся при помощи холодной колодезной воды, а также выпрошенного у Бригитт куска дегтярного мыла и мочала. Это зрелище вызвало у всех изумление, кроме Роланда, который уже привык к моим чудачествам под эгидой святого Януария. Ничего, дружище, я и тебя рано или поздно приучу к чистоте.

А наше с Роландом нательное бельё я попросил Бригитт, сунув в её крепкую мужеподобную ладонь один денье, как следует прокипятить. Вшей будем уничтожать планомерно. Взамен она выдала нам нижнее бельё из запасов своего господина. Оно было великовато нам с Роландом в ширину, но панталоны хотя бы можно было подтянуть с помощью витого шнура.

Ночь прошла спокойно, клопов в чистом постельном белье не обнаружилось, а утро я начал с тренировки, чем в очередной раз шокировал всех в доме Бремонта. Невзирая на ошалело глазеющих на меня и самого шевалье, и Бригитт с Полем, я вытащил во двор Роланда и заставил его повторять упражнения. Для начала мы дали тридцать кругов босиком (башмаки нужно было беречь) по периметру дворика, затем продолжили движение с прыжками, кувырками, приставным шагом, с поднятием коленей, гусиным шагом, в том числе спиной вперёд… Моё новое тело с трудом привыкало к необычным нагрузкам, у Роланда, судя по его стонам и кряхтению, такая же ситуация, и он уже несколько раз порывался закончить с этим. Не знаю, как с этим обстояло дело у Симона, но во мне пробудились задатки лидера, и я не позволил Роланду малодушно смыться с разминочной площадки.

— К вечеру твои мышцы так будут болеть, что ты не сможешь поднять даже ложку, — со злорадной ухмылкой обещал я ему. — А завтра утром боль будет ещё сильнее, но я тебя всё равно вытащу на тренировку.

— Завтра мы отправимся в Париж, — простонал Роланд.

— Так не прямо же с раннего утра. Так, теперь разминаем шейный отдел позвоночника…

После закончившейся растяжкой разминки приступили к отработке приёмов самообороны без оружия. Роланд попробовал было заявить, что рыцарь сражается не кулаками, а мечом, на что я заметил:

— А если твой меч окажется сломан, как у меня в поединке с этим, как его, маркизом Альфонсом? Да мало ли как может повернуться. Рыцарь всегда должен быть готов к любым неожиданностям. Да и общее физическое развитие не помешает. Сейчас ты сможешь рубить мечом, скажем, десять минут, а после того, как твои мышцы станут крепкими, ты сможешь рубиться без остановки полчаса, а то и час.

Это я, конечно, малость преувеличил, даже самый накачанный в мире рубака полчаса мечом в хорошем темпе не сможет работать. Но на Роланда мои слова произвели впечатление, и он с усердием принялся повторять за мной.

Тренировка заняла в общей сложности около сорока минут, после чего, дав телу немного остыть, мы отправились к колодцу ополоснуться. Водные процедуры с применением ледяной воды, да ещё и голышом, стали последней каплей для Роланда. После того, как я вылил на него целое ведро, с криком: «Ты хочешь моей смерти!», и зажимая ладонями интимное место, он умчался в дом, а я, отсмеявшись, продолжил обливание.

— Симон, я тебя совершенно не узнаю, — говорил за скромным завтраком шевалье Бремонт. — Тот Симон де Лонэ, который приезжал сюда год назад, и нынешний — два совершенно разных человека. Что с тобой случилось?

А что, может, и ему рассказать байку про святого Януария? Естественно, опуская момент с мнимой амнезией. Роланд вон сразу поверил, почему бы не поверить и старинному другу наших отцов?

В общем, так я и поступил. Реакция Бремонта была достаточно сдержанной. В отличие от Роланда, он поинтересовался, как выглядел святой Януарий, настолько ли он похож на того Януария, каковым его изображают на фресках, благо что одну такую он видел в Париже? Хорошо, что я помнил примерно историю этого святого, потому-то тогда и сболтнул Роланду, что именно святой Януарий являлся мне во сне.

— Одет он был в красную епископскую мантию, с митрой на голове, — начал я. — В одной руке держал посох, а во второй… А во второй свою отсечённую еретиками голову. Она-то со мной и говорила, глядя прямо мне в глаза, но, странное дело, говорила, не размыкая губ.

Бремонт перекрестился, только не двуперстной щепотью, а раскрытой ладонью, и мы следом за ним.

— Воистину это было знамение Божье, — сказал он. — Сегодня же на мессе расскажу об этом Его Преосвященству.

Эта новость меня совсем не воодушевила. Епископ может оказаться не столь доверчивым, как эти двое, и неизвестно, какие санкции за этим могут последовать. Не исключено, что тут такого рода самозванцев без суда и следствия отправляют на костёр.

— А может, не стоит? — сделал я робкую попытку отговорить Бремонта.

— Отчего же? — возразил тот. — Такие откровения не с каждым случаются. А наш епископ — человек добрый и в такого рода делах сведущ, объяснит, что сие явление значит. Только бы он нашёл время, сегодня у него очень важный день.

Сбор рыцарского ополчения был назначен в Нотр-Дам-дю-Порт к обедне. Епископ Эмерик благословит нас на подвиг во имя Христа, и рыцари могут сразу же отправляться в Париж. Хотят — организованными колоннами, хотят — сами по себе, такая вот рыцарская вольница. Главное, чтобы из Парижа воинство выступило одновременно. Интересно, нас по ходу дела будут по головам считать, или будет возможность под шумок слинять? Но Роланд точно не слиняет, этот упёртый, а я знаю, что не смогу его бросить. Так что придётся тащиться в Турцию или Сирию, где там эта несчастная Эдесса расположена. Помоем сапоги, что называется, в волнах Средиземного моря.

До обедни я успел где-то из 1/5 высушенного чемеричного порошка сделать отвар. Готовил его на кухне, повесив над жаровней котелок, в который высыпал измельчённый корень. Когда Бригитт это увидела, а потом и принюхалась, её брови поползли вверх, и она впервые на моей памяти перекрестилась. Я даже напрягся, а ну как донесёт в соответствующие органы? Пришлось и ей рассказывать про своё откровение, мол, все эти необычные поступки, которые она наблюдает в моём исполнении, направляются рукой обезглавленного святого.

Раньше делать чемеричный отвар мне не доводилось, Господь от вшей миловал. Как и чемеричную воду, но это вообще настойка на спирту. Хорошо хоть знаю, как выглядит чемерица, а уж отвар как-нибудь навскидку изготовлю.

В общем, судя по характерной вони, вроде как получилось. Для первого раза я истратил где-то пятую часть полученного отвара, остальное слил в большую берестяную флягу, позаимствованную у Бригитт за один денье. На избавление от вшей с первого раза я не рассчитывал, но, может быть, к тому моменту, как я вотру в свой скальп остатки готового отвара (а втирать его я планировал ежедневно), вши всё же передохнут.

Понятно, что раз и навсегда избавиться от них не получится, они так и будут перескакивать ко мне от других носителей. От того же Роланда, который вон тоже постоянно чешется, но пользоваться отваром напрочь отказывается. Януарием, что ли, его припугнуть… Тем не менее, вшей в любом случае будет меньше.

До кучи подержал над огнём жаровни на кухне подушку, осторожно, чтобы не подпалить. Может, там какая вша пригрелась, ждёт, когда я вечером преклоню голову, а я её сам пригрею так, что мало не покажется.

Тем временем близилось богослужение, которое в главном соборе Клермона предстояло проводить местному епископу Эмерику. Поль с утра почистил наших лошадей, расчесал им хвосты и гривы. Даже предложил вплести им цветные ленты, но мы эту идею отвергли. На себя же мы с Роландом нацепили самое лучшее, что при нас имелось. Ну а Бремонт и вовсе вырядился так, что от его одежды у меня рябило в глазах, повесив на пояс меч такой длины, что кон6ец ножен волочился по полу.

На Соборную площадь мы прибыли среди первых, когда городская стража разгоняла ещё местных побирушек, облюбовавших место у стен собора. Так себе здание, не впечатляло размерами, хотя и считалось, если верить Роланду, самым большим и высоким в Клермоне. К началу литургии перед храмом собрались около сотни рыцарей, как с оруженосцами, в чьи обязанности входило следить за лошадьми, пока господин в храме будет якшаться с Его Преосвященством, так и без оных. Да-да, тут были и такие шевалье, что выглядели не богаче нас с Роландом, отчего я почувствовал что-то вроде удовлетворения.

Поводья наших лошадей мы отдали Полю, ставшему на какое-то время оруженосцем сразу для нас троих. Под ним тоже была лошадка из конюшни Бремонта, и сам он вырядился пусть и не так ярко, как хозяин, но тоже привлекал внимание встречных девиц, которых одаривал снисходительной улыбкой. Мы расположились поближе к воротам собора. Поодаль толпились пешие воины с щитами и копьями, не имевшие денег на лошадей, а также простолюдины Оверни, тоже, по словам комментировавшего происходящее Бремонта, решившие отправиться в крестовый поход. Вооружены последние были чем попало. Кто-то мог похвастаться топором или чем-то вроде секиры, а кто-то пришёл вообще с вилами — прообразом тех вил, которые были в моём будущем, или просто посохом. Были и женщины с детьми, но эти явились чисто поглазеть, заняв место на самом краю площади. Среди них я заметил и Тибо Форженора, рядом с которым стояла Беатрис. Меня они пока не видели.

— Смотри!

Я оглянулся в сторону, куда указывал Роланд. Ах ты ж… Это был не кто иной, как маркиз Альфонс Лиможский со своим дружком Жоффруа и оруженосцами. Они тоже увидели нас, и лицо моего вчерашнего противника перекосила презрительная ухмылка.

Вот же скотина! Я невольно стиснул рукоять меча. Хотелось снова вызвать мерзавца на дуэль, но не здесь же. Да и искуснее он меня в фехтовании на мечах, что уж тут врать самому себе. Может быть, со временем, когда к имевшимся в подсознании навыкам Симона добавятся и мои наработки владения мечом, я и брошу вызов этому подлецу, пока же придётся с этим обождать. Поэтому мне не оставалось ничего другого, как лишь гордо вскинуть подбородок и сделать вид, что Альфонс и его дружок меня совершенно не интересуют.

— Его Сиятельство! — пронеслось по толпе.

На площадь въезжал кортеж верховых, во главе которого следовал богато одетый всадник. Молодой человек, которому не дашь больше двадцати лет, выглядел настоящим стилягой этого времени. Игнорируя кольчугу, но всё же при мече, он был одет в расшитую бисером котту. С шеи его свисала толстая золотая цепь с медальоном. Верхней одеждой, несмотря на более чем тёплую погоду, служило ярко-синее сюрко. На круп лошади свисал длинный, малинового цвета плащ-мантель, подбитый мехом горностая. Голову его украшал богато украшенный чепец с золотого цвета ободом с вкраплениями цветных каменьев — своего рода корона. А на ногах, что меня окончательно добило, красовались самые настоящие сапоги. Красные сапоги, небось даже сафьяновые, как у какого-нибудь русского князя типа Святослава Игоревича. Если судить, конечно, по картинкам и описаниям летописцев. Так вот ты какой, северный олень! То есть Его Сиятельство граф Гильом VII Молодой.

И в свите у него ребята подстать: молодые, румяные, кровь с молоком, богаты одетые, хотя цепи, в отличие от сюзерена, у них не золотые, а серебряные. Или золотые, но размерами поскромнее.

Граф остановил коня у входа в собор, перед каменным крыльцом, отдав поводья оруженосцу, и тут Бремонт потянул нас за собой. Мы скорым шагом приблизились к графу, когда он уже собирался взойти на трёхступенчатое крыльцо и проследовать внутрь собора.

— Ваше Сиятельство!

Бремонт низко поклонился, и мы с Роландом тут же последовали его примеру. Как-то непривычно было кланяться этому молокососу, но куда деваться, он наш сюзерен. Да и мы с Роландом примерно его ровесники, я-то, во всяком случае, внешне.

— А, старина Кристоф, — улыбнулся граф. — Рад видеть тебя в здравии. Ты тоже собрался в поход бить неверных?

— Увы, Ваше Сиятельство, здоровье не позволяет мне составить вам и другим честным рыцарям компанию. Но я хочу представить вам вот этих молодых людей. Это сыновья моих боевых товарищей Винсента дю Шатле и Франциска де Лонэ — Роланд и Симон.

— Симон де Лонэ? — приподнял бровь граф. — Не тот ли вы безумец, что заплатил штраф моему егерю за браконьера?

Однако… Я-то был уверен, что егерь эти деньги прикарманит, в лучшем случае поделив их со своими подельниками, а он вон каким честным оказался. Или он не всю сумму сдал? Может, убитый олень стоит дешевле? Но не спрашивать же у Его Сиятельства, сколько денег ему или его казначею отдал егерь.

— Да, это я, Ваше Сиятельство, — изобразил я не очень глубокий поклон.

— Судя по вашему виду и виду вашего друга, вы не так богаты, чтобы платить такие штрафы за каких-то незнакомых крестьян. Не думаю, что с собой у вас много денег.

Я со вздохом пожал плечами, мол, что поделать, наши отцы — не купцы. Хе, даже в рифму думаю.

— И вы, шевалье, выходит, собираетесь защищать в южных землях честь своих родов?

— Да, так и есть, — ответили мы с Роландом одновременно.

— Люсьен, — обернулся он к своему оруженосцу, — дай мне мой кошель.

Тот снял с пояса и с поклоном протянул своему господину пузатый мешочек, из которого граф достал три золотые монеты и протянул мне.

— Держите, эти деньги вам пригодятся в вашем долгом путешествии. А теперь прошу простить меня, мне пора получать благословление святого отца.

Сказал он это с едкой ухмылкой. Перед ним учтиво распахнули двери храма, он проследовал внутрь, туда, откуда пахнула сыростью и запахом сальных свеч и масляных светильников.

— Ого, целых три полновесных безанта! — тихо выдохнул мне в ухо Роланд. — Значит, и впрямь недаром тебе святой Януарий посоветовал спасти того несчастного крестьянина, видишь, как к тебе деньги с хорошим прибытком вернулись.

— Надеюсь, это не выглядит, как подачка, — пробормотал я, глядя на лежавшие на своей ладони монеты.

А Бремонт просто хлопнул меня по плечу, довольно щерясь в свои будёновские усы.

За графом внутрь собора потянулись знатные рыцари из его окружения, а за ними уже и пристроилась и наша троица. Я же всё ещё сжимал в кулаке три золотые монеты, безанты, как успел пояснить Бремонт. Каждая весила навскидку в районе 5 граммов. В моей голове тут же начали роиться планы, как можно потратить такие деньги, но всё же пришлось сконцентрироваться на происходящем внутри собора.

Его убранство не поразило моё воображение, за время путешествия с женой по Европе видали и больше, и богаче, но для своего времени, думаю, собор смотрела вполне солидно. Впечатляли оконные витражи, собранные из цветных стёкол, на которых были запечатлены библейские сцены. Стены Нотр-Дам-дю-Порт также украшали фрески, а в целом храм по своему устройству мало чем отличался от православного, разве что отсутствовал иконостас.

Наконец все рыцари Оверни, желающие идти мстить сельджукам и прочим нехристям за Эдессу, заполнили собор, а чернь, я так понял, внутрь не пустили. Да такая толпа сюда бы и не поместилась, и без того все стояли плечом к плечу. Я невольно поморщился, вдыхая вонь немытых тел, а у моего соседа сзади ещё и такой смрад шёл изо рта, что я тут же поменялся с Роландом местами, иначе меня могло просто вырвать. И никуда не денешься, теперь мне до конца дней моих придётся мириться с этими запахами, и рано или поздно я к ним привыкну.

[1] Скорее всего, речь идёт о крумгорне, который получил распространение в XI веке.

[2] Средневековая бумага изготовлялась из волокон технических растений. Конопля, хлопок и лён одинаково могли бы служить материалом для бумаги. Но первая известная в Европе бумага приготовлялась исключительно изо льна, притом не прямо из самого растения, но из тряпок, подвергшихся перемыванию, размачиванию и валянью.

[3] Средние века знали два основных сорта пергамента: собственно пергамен и веллум. Для изготовления пергамена использовались шкуры овец, баранов, телят, свиней и других животных. На веллум (велень) шли шкуры новорождённых и особенно мертворождённых ягнят и телят. На юге Европы в Средние века использовали козьи и овечьи шкуры, в Германии и Франции пользовались преимущественно телячьими.

[4] «Бородатый топор» по форме напоминал секиру, но полумесяц ее лезвия был лишен верхней части. Зато нижний порой доходил почти до самого топорища. Активно применялся со времен эпохи викингов и вплоть до конца Средних веков.

[5] Форжерон (Forgeron) в переводе с французского — кузнец.

[6] «Клеймор» считался самым малогабаритным среди двуручных мечей, длина клинка около 105–110 см. Характерным отличием являлся изгиб и форма крестовины: ее дужки были исполнены в виде клевера и направлены вниз. «Цвайхендер» — орудие внушительных размеров, достигавшее порой общей длины в 2 метра.

[7] Средневековые кузнецы перекручивали прутья из железа и стали и многократно их проковывали. В результате на отполированном клинке проступал волнистый узор или «елочка».

[8] Кинжалы, известные ещё с античности, в эпоху Великого переселения народов и раннего средневековья практически исчезли из обихода. Их заменили саксы и скрамасаксы. Кинжалы вновь стали возвращаться в XIII веке, а пика своей популярности достигли в эпоху Возрождения.