Крестоносец

1. По следам вампира

Все эти недели я жду чуда.

Письма от Домино. Снов о доме, о той жизни, которая теперь кажется далекой и чужой. Чтобы хоть во сне увидеть то, что начинает забываться.

Каждую ночь я ложусь спать с одной надеждой - увидеть такие сны, но проваливаюсь в забытье, которое заканчивается тяжелым звенящим ударом большого колокола цитадели. Сигналом подъема. И все начинается сначала.

- Быстрее, проклятые пахлы! - орет на нас послушник-министр Джонан Грэвел, прохаживаясь между рядами деревянных нар, на которых мы спим. - Быстрее, не заставляйте меня ждать! Еле шевелитесь, как сраные парализованные калеки! Быстро, быстро, быстро!

Натягивая на себя полотняную рубаху-камизу и широкие штаны, я пытаюсь проснуться и одновременно вспомнить сны, которые посещали меня этой ночью - и не могу. Наверное, я слишком устаю за день, и мой сон больше похож на смерть. В нем нет и не может быть никаких видений.

- Вперед! - орет министр, нависнув надо мной. - Вперед, пахол!

Вдеваю ноги в кожаные чувяки, выбегаю во двор, где уже строится мой взвод. Небо над шпилями соборной церкви едва-едва окрашено румянцем зари. В глазах моих товарищей тоска и покорность.

В колонну по двое бежим к воротам - они уже открыты. Дальше трусцой по утоптанной сотнями ног таких же, как мы послушников ордена колее через поля, пока не добежим до каменного креста у реки, потом обратно к воротам, потом опять к кресту, потом обратно. Получается три стае, чуть больше трех километров.

Я уже привык. Первые дни было очень тяжело. Свой первый кросс я не смог пробежать до конца - не выдержал, задохнулся. Послушник-министр отругал меня, назвал дохлым уродом и позором ордена и записал мое имя на штрафной доске учебки. Весь день я убирал навоз в конюшне, потом таскал сено для лошадей. А утром министр бежал рядом со мной, и я назло ему дополз до конца, правда, со штрафом по времени. И теперь я знаю, что пробегу три стае. Человек - живучая и упорная тварь, приспособится ко всему...

Вот и крест. Грудь у меня ломит, ноги горят, дыхалка свистит, как паровозный свисток. Еще два круга. Но я добегу. Скоро у меня откроется второе дыхание, и я добегу. Я уже привык.

После кросса - умывание. Длинные деревянные ясли во дворе перед нашей казармой, полные мутной холодной воды. Такой холодной, что всех от мытья бьет озноб. Рядом корыто со смесью крупной соли и березовой золы, заменяющей мыло. Все моются молча, лишь охая или фыркая - любые разговоры до утренней молитвы запрещены.

- Чисто мойтесь, пахлы! - приговаривает министр, расхаживая за нашими спинами. - Отец Амори не любит, когда после вас в храме Божьем воняет потом и грязными ногами!

После помывки мы одеваемся, набрасываем поверх одежды длинные темные плащи и отправляемся в храм. Отец Амори, наш главный капеллан, начинает службу. Каждое утро мы вначале поем псалом "К ногам твоим, Матерь Святая, припадаем", потом следует поминовение героев и мучеников, отдавших свои жизни во славу братства и империи. Затем начинается самая интересная часть службы - отец Амори читает нам политинформацию. У него несомненный талант оратора. Вчера темой выступления святого отца была богоизбранность Ростианской империи. Сегодня речь о пище духовной.

- Гляжу я на ваши тупые рожи и вижу на них печать ненависти, - говорит отец Амори. - В глазах ваших, проклятые пахлы, я читаю злобу и непокорность. Молитва сия святая и слова мудрости, кои пытаюсь донести я до ваших озлобленных сердец и куриных мозгов, не вызывают в них отклика, и думаете вы только об одном: "Сейчас этот старый козел закончит блеять со своей кафедры, и мы отправимся в трапезную, чтобы наконец-то набить брюхо тем, что Господь нам послал!" Пища земная, говорите вы себе, быстрее поможет стать нам храбрыми бойцами воинства Матери, нежели словеса, которыми пичкает нас этот седой дурак Амори. Признайтесь себе, жалкие черви, что жратва, пиво и девки интересуют вас куда больше моих проповедей. Ночью во сне вы вздыхаете и ворочаетесь не потому, что вам снятся подвиги божьих витязей и дороги славы и послушания - нет, вам снится какая-нибудь Крошка-Мадлен из квартала красных фонарей в Данкорке, которой вы запускаете под юбку свои шаловливые лапы. Но откроем Золотые Стихи и прочитаем главу пятую, стих восьмой: "Плоды земные питают тело ваше, но дух ваш питает Слово мое, и слаще оно любой пищи". Поняли? - Отец Амори делает паузу и поднимает к своду храма указательный палец. - Слово питает дух. А высокий дух для рыцаря значит едва ли не больше, чем телесная сила и здоровье. Ибо высоким духом порождены такие похвальные качества человека, как отвага, стойкость, преданность, презрение к смерти и неприхотливость. Что толку, если тело могучее, а душа слаба и пуста? Человек, дух которого слаб, подобен безмозглому быку, сильному, но глупому. Сильному духом не страшны соблазны и козни сил зла, он не предаст и не отступит от долга своего, прельстившись благами этого мира. Сильный духом идет по путям своим, аки истинный сын святой матери-церкви, сопоставляя дела свои со Словом Божьим. Чтобы укрепить дух свой, смиряйте плоть свою, прогоняйте греховные мысли и обращайтесь к Слову Божьему каждый миг своей никчемной жизни. И может быть, однажды вы обретете духовные добродетели, которые сделают вас настоящими воинами и защитниками нашей святой веры! Крепко думайте над словами истины, что услышали ныне. А сейчас помолимся, братие, и да поможет вам пресвятая Матерь-Воительница!

Сегодня третий день недели, и мы вдохновенно поем псалом "Во все дни будь с нами на путях наших". Все, служба окончена. Можно перевести дыхание и настроиться на завтрак.

Перед утренней трапезой еще одна молитва. В глиняной миске передо мной немного овсяной каши на воде, рядом с миской лежит половина ячменного хлебца. Мяса сегодня послушникам не положено, первый, третий и пятый дни - постные. В такие дни нам позволена только рыба или немного творогу, но творога и рыбы сегодня нам тоже не дали. Соседи справа и слева жадно уписывают кашу, и я пытаюсь от них не отстать. Тот, кто последним выходит из-за стола, моет за всеми посуду. Морской закон актуален и в этом мире. После благодарственной молитвы выходим во двор на развод.

Министры уже со списками. Такое ощущение, что канцелярия учебки и по ночам озабочена тем, как бы сделать нашу жизнь еще интереснее. Сначала занятие находят штрафникам.

- Домин, Рысь, Сухой Хлеб, Чучело - работа на кухне! - выкрикивает министр, глядя в список. - Грош, Точило, Фланшард - на конюшню! Первое копье к мастеру оружия! Второе копье к мастеру верховой езды! Третье копье к мастеру осады!

В списках, как и везде, записаны не имена, а клички. Имен у будущих послушников братства тут нет. С той поры, как я попал в учебный центр Данкорка, я стал Лунатиком. Это потому, что я, как считается, свалился в этот мир с луны. У остальных клички тоже не просто так. Точило - сын богатого оружейника, получившего дворянский титул за свои заслуги, - заявил при зачислении, что помогал отцу точить оружие. Чучело получил свое прозвище за то, что кидался камнями в ворон, и это заметили. Молодой сэр Дарнелл получил кличку Фланшард, поскольку хвалился, что броня его лошади стоит аж сорок золотых.

После развода мы надеваем доспехи и оружие. Мой доспех - старая железная кольчуга, подшитая вареной кожей. Прорехи в ней заделаны проволокой, а кожаная изнанка и ремни вытерлись и стали совершенно черными. Я лично катал эту кольчугу в бочке с песком не один час, чтобы отчистить ее от ржавчины. У прочих послушников похожие лядащие кольчужки. Поверх кольчуг надеваем вино-красные сюрко с эмблемой центра в Данкорке - скачущим золотым единорогом. Клеймор у меня опять забрали, послушнику положено ходить только с кинжалом. Мой кинжал под стать моей кольчуге. Старый, однолезвийный, из плохого темного железа, с деревянной всаженной рукоятью, обшитой кожей. Ножны крепятся к поясу простой ременной петлей. Кинжал больше похож на кухонный нож, чем на кинжал. Министр каждый день проверяет состояние оружие и, упаси Бог, хоть пятнышко ржавчины заметит, или решит, что заточка плохая. Заставит двадцать раз отжиматься у входа в казарму, а на спину тебе при этом положат маленький кулачный щит. Если щит соскользнет со спины во время отжиманий - начинай сначала.

- Первое копье, на выход! - орет министр.

Первое копье - это мы. Двенадцать человек будущих защитников империи. Сегодня нам предстоят стрельбы из арбалета и прочие воинские увеселения. Второе копье будет упражняться в езде верхом, а третье изучать устройство крепостных сооружений и способы их преодоления. Наша программа самая интересная.

Топаем в арсенал, где нам выдают тяжелые арбалеты, и Грэвел ведет нас в Боевые Чертоги. Мастер оружия сэр де Бримон уже на позиции. В прошлый раз мы стреляли из легких рычажных арбалетов, сегодня нам предстоит показать, как мы умеем пользоваться тяжелыми.

Де Бримон ловко взводит тетиву арбалета воротом, уперев его в землю. Потом обращается к нам:

- Я ставлю песочные часы, - говорит он. - У вас три болта. Вам надо успеть трижды зарядить арбалет и сбить тремя болтами хотя бы два полена на рубеже. Понятно?

- Да, сэр!

- Первая тройка на позицию.

Тяжелый крепостной арбалет весит килограммов девять, железа в нем гораздо больше чем дерева. Мне кажется, что я довольно быстро натянул тетиву. Вкладываю в желобок первый болт, поднимаю оружие и прицеливаюсь. Темные сосновые чурбаки метрах в сорока от меня довольно хорошо видны на фоне каменной стены. Задержав дыхание, нажимаю на рычаг. Первый чурбак улетает в стену.

Второй раз тоже не промахиваюсь - это хорошо. Третий болт попадает в балку под мишенями.

- Неплохо, - говорит де Бримон. - Но можно лучше. Во время уложился. У вас на Луне все такие шустрые?

- Не могу знать, сэр.

- Свободен. Вторая тройка на позицию!

Ухожу с позиции, тайком перекрестившись - ужин я себе заработал. Послушников, не сдавших норматив по боевой подготовке, вечером не кормят...

До обеда де Бримон мучает нас по полной. Сначала стрельба из арбалета, потом занятия в фехтовальном зале со щитом и мечом. Все оружие весит раза в два тяжелее боевого. Каплевидный щит, точная копия орденского щита, сделан из цельного листа металла и снабжен плоским умбоном. Поэтому грохот при отработке ударов такой, как в жестяном цеху. На голову нахлобучиваю защитный шлем со стеганой подкладкой. Мне ставят в пару белесого широкоплечего парня из Элькинга. Его зовут Мерчер, но для всех он Белка.

- Отрабатываем толчок щитом из третьей позиции! - приказывает де Бримон. - Мы с министром Гревелом показываем, остальные повторяют. Начали!

Машу мечом, а сам думаю, что пора бы и пообедать. В животе урчит не по-детски...

Боже мой, наконец-то! Колокол пробил полдень, сейчас мы пойдем обедать.

Молитва, чинное сидение за столами, каждому вручают миску с горячей рыбной похлебкой и подсушенный ячменный хлеб. По два яблока на десерт. Одно съедаю сам, второе для Шанса. И еще кружка кислого напитка из каких-то местных ягод, который мы называем между собой "Смерть дресне". Этот напиток крепит так, что новички по неделе не ходят по-большому. Но - наконец-то можно поесть и немного отдохнуть! И даже то, что Грэвел, прохаживаясь за нашими спинами, все время трындит что-то о грехе чревоугодия, меня особо не раздражает.

Наступает мое самое любимое время дня - часовой послеобеденный отдых. Все оставляют нас в покое, даже чертов министр Грэвел. Можно просто посидеть в тени и подремать. Можно помыться в яслях у казармы. В это время послушникам разрешается побеседовать с отцом Амори о своих проблемах и пользоваться библиотекой. Но никто этого не делает. Все стараются поспать хотя бы этот блаженный час. И я поступаю точно так же.

Сев под дерево недалеко от казармы, закрываю глаза, и тут на меня падает тень.

Это Тьерри де Фаллен, самый младший из послушников. Вроде как сын фламеньера, причем чуть ли не подскарбия братства. Потому и зовут его все Казначей.

- Ты не спишь? - спрашивает Казначей, подойдя ближе. - Ты извини, я помешал тебе.

- Чего хотел? - говорю я, закрывая глаза.

- Тут парни говорили, ты с настоящими вампирами сражался. Они считают, что ты трепло. А я тебе верю.

- Хрен с ними, пусть считают.

- Слушай, а какие эти вампиры?

- Красавцы писаные. Глаз не отведешь.

- Я ведь серьезно спрашиваю, - в голосе Казначея звучит обида.

- А если серьезно, то сам должен понимать, какие вампиры бывают. Страшные они. И воняют мерзко.

- А где ты с ними столкнулся?

- В Дальней степи. Мы с моим господином на Солоницы упыря убили.

- Ух, ты! - Казначей усаживается рядом на траву. - И ты не испугался?

- Конечно, испугался. Только дураки ничего не боятся.

- А чем ты его убил? Мечом?

- Его убил мой господин, - сказал я, чувствуя, что очень хочу спать. - Давай в другой раз поговорим. Отдохни лучше.

Слышу, как Казначей вздыхает и уходит - и все, отключка. Будит меня сигнал колокола, сзывающего послушников на развод. Опять перекличка, опять оглашение программы на вторую половину дня. Первое копье отправляется к де Бримону продолжать боевую подготовку.

Господи, да кончится этот день или нет?!

На закате пользуюсь оказией и спрашиваю стражу у ворот, приезжал ли гонец с почтой. Те говорят, что нет. Это значит, что долгожданного письма от Домино опять сегодня не будет.

Неужели она меня забыла?

На ужин тушеная капуста, хлеб и сидр. Есть почему-то не хочется.

Во время вечерней службы отец Амори временами переходит на крик, чтобы разбудить тех из нас, кто клюет носом. Не помогает. Курсанты делают вид, что внимательно слушают проповедь, но взгляды у них отсутствующие. Спроси любого из нас, что именно говорит капеллан - не повторим. Министр Грэвел чуть ли не каждому заглядывает в лицо, чтобы поймать нарушителя с поличным и занести в штрафной список.

Конец службы дослушиваю на автопилоте. В моем теле не осталось ни единой клетки, которая не чувствует смертельную усталость. До отбоя еще два часа, но все, чего хочешь от жизни - так это свалиться на жесткий матрац и провалиться в забытье. О большем, - например, увидеть во сне Домино, маму, своих друзей или двор, в котором вырос, улицы, по которым гулял в прошлой жизни, - даже не мечтаешь. Только надеешься - а вдруг?

И лишь с сигналом колокола, дающего нам право лечь спать, понимаешь главное - еще один день службы позади.

Министр Грэвел придирчиво осмотрел меня с головы до ног. Еще раз велел разгладить складки на сюрко, поправить пояс и, наконец, остался доволен:

- Запомни, пахол, - напутствовал он меня, - на все вопросы шевалье отвечать правдиво, кратко и точно. Никаких простонародных словечек. Тут тебе не родная Луна, усек?

- Да, милорд министр.

- Если шевалье спросит обо мне, знаешь, что сказать?

- Конечно, милорд министр.

- Что именно, пахол?

- Что сама Матерь не пожелала бы себе лучшего наставника, - ответил я, посмотрев парню прямо в глаза.

Грэвел юноша туповатый, иронию в моих словах не расслышал, поэтому только одобрительно кивнул и похлопал меня по плечу. Тут открылась дверь, и слуга в парадной ливрее предложил мне следовать за ним.

Шевалье де Лагранс, начальник учебного центра в Данкорке, сидел за столом и что-то писал. Когда я вошел и замер по стойке "смирно" в двух метрах от его стола, он еще полминуты делал вид, что его записи важнее, чем мое появление. Наконец, он поднял на меня глаза.

- Кандидат в послушники Эвальд Данилов, не так ли? - спросил он.

- Да, милорд командор.

- Вы ведь оруженосец сэра Роберта де Квинси, верно?

- Истинно так, милорд.

- Славный рыцарь, прекрасный воин и добрый верующий, - сказал шевалье. - Вам выпала большая честь заслужить покровительство этого человека.

- Да, милорд.

- Я читал ваши документы и весьма удивлен одним обстоятельством. Вы появились в имперских землях непонятно откуда. У нас вы числитесь как роздолец. При вашем зачислении сэр Роберт описал нам историю вашего.... прибытия в Ростиан. Все же хочу спросить у вас, сквайр - откуда вы родом?

- Моя родина называется Россия, милорд.

- Никогда не слышал о такой стране. Где она находится?

- Боюсь, милорд, на карте Пакс ее не найти. Это совершенно другой мир, из которого я попал в ваш по чистой случайности.

- Сэр Роберт говорил, что тут замешана магия?

- Именно так, милорд. Я и сам не могу объяснить, как так получилось.

- Очень странная история, - де Лагранс посмотрел на меня с интересом. - Никогда не слышал о подобных случаях. Будь вы могущественный маг или демон, ваше появление в имперских землях можно было бы объяснить. Но вы вполне заурядный молодой человек. И какое же положение вы занимали в вашем мире?

- Я был обычным обывателем, милорд.

- То есть, вы не знатного рода?

- Мои предки по материнской линии были военными. Но титулов у них не было.

- Это может осложнить ваш прием в братство. Однако у вас есть рекомендации от очень уважаемых в братстве рыцарей. Вы в курсе, что сам Луис де Аврано, один из влиятельнейших сановников братства, дал вам свою рекомендацию?

- Да, милорд.

- В Паи-Ларране вы были подвергнуты наказанию. Я знаю, что там произошло, но хотел бы услышать вашу версию.

- Милорд, я думаю, ничего нового я вам не расскажу. Меня оскорбили, я ответил.

- Вы считаете, что вас незаслуженно наказали?

- Мне следовало держать себя в руках. Поэтому я считаю наказание справедливым, хотя и несколько жестоким.

Мне показалось, что командор посмотрел на меня с одобрением.

- Хорошо, - сказал он. - Давайте поговорим о деле. Мэтр Бинон принес мне вашу диссертацию на тему "Герои истинные и ложные". Вы единственный в роте кандидатов, кто написал ее без ошибок и раскрыл тему.

- Я горд этим, милорд.

- Подобный успех ставит меня в тупик. Если вы, как следует из ваших слов, не родились в империи и не являетесь нашим подданным, как вы смогли так хорошо изучить наш язык и писать на нем?

- Язык, на котором говорят в моей стране, милорд командор, весьма похож на язык Роздоля. А изучить вашу письменность оказалось довольно легко, - ответил я.

С момента моего появления в мире Пакс я даже не задумывался, почему у меня с местными жителями не возникло языковых барьеров. Вербовщик, напавший на меня в палатке в первый день моего пребывания в мире Пакс, говорил на языке, похожем, как мне показалось, на латинский, и, тем не менее, я его понял. Наверное, чисто интуитивно. Потом, в Роздоле, я услышал совершенно русскую речь, лишь интонации были другие, и значения отдельных слов я не понимал. Сэр Роберт в таверне заговорил со мной по-русски. Потом, общаясь с другими фламеньерами и со своими товарищами по обучению, я слышал, как они разговаривали друг с другом на своем языке, напоминающем по звучанию французский, но со мной-то они все по-русски говорили и прекрасно понимали, что я говорил в ответ! Совершенно необъяснимая вещь. Вероятно, и здесь сработала какая-то магия, о которой я представления не имел. Это меня и радовало, и пугало одновременно: с одной стороны, такое преимущество, как возможность объясниться, сильно облегчило мне жизнь. Что было бы со мной, если бы я не мог поговорить с местными жителями? С другой стороны, глядя на меня, люди могут принять меня за колдуна или, что еще хуже, за демона. Впрочем, не все языки я понимал. Я это понял в Дальней степи и в Баз-Харуме. Язык терванийцев напоминал мне по звучанию арабский - конечно, насколько я могу судить о такой похожести, - письменность терванийцев, которую я видел в Баз-Харуме, один в один походила на древнюю клинопись. В языке кочевников было что-то от китайского языка - то же обилие шипящих звуков и мелодические ударения. Что до письменности, то имперский алфавит был немного видоизмененной, но вполне узнаваемой латиницей, что тоже было удивительно. Видимо, в разных мирах пути прогресса все же идут по одинаковым направлениям. Или это всего лишь иллюзия, создаваемая неизвестной мне магией?

Мне сразу вспомнился один разговор. Сидели мы как-то у нашего бедного покойного друга Энбри - царство ему небесное! - и Алина как раз коснулась темы языковых проблем в книгах про попаданцев. Энбри тогда был категоричен.

- Полный вздор и литературщина! - говорил он, яростно жестикулируя. - Вспомните-ка фильм "Сегун", то, как герой Ричарда Чемберлена, учил японский. С самых азов постепенно, шаг за шагом. Вот это реалистично, это правда жизни. А у нас в каждой второй книге современный человек попадает к древним славянам и без проблем калякает с ними, как со своими коллегами по работе! Абсурд! Девяносто процентов слов в современном русском языке человек 12-13 века просто бы не понял, в ту эпоху у них не было аналогов этих слов и не было понятий, которые эти слова обозначают. Попробуйте объяснить жителю Киевской Руси, что такое "трамвай", "шашлык", "зарплата", "железобетон", "будильник", или "туалетная бумага". Замучаетесь объяснять. Добавьте другое произношение, весьма сложную для современного человека письменность - и мы получаем безъязыкого героя в мире, где с самого начала ему приходится очень многое объяснять. Ладно еще говорят, так умудряются с древними славянами песни современные петь, разучивают их с ними на тамошних инструментах! Но это цветочки. Славяне все же славяне, но так и к эльфам, и к гномам забрасывают. И все все понимают, как мама гномом родила! Поэтому авторы так любят снабжать своих героев разными спасательными средствами, вроде волшебных колечек понимания, или же в том мире их быстро обучают языку прекрасные магички и мудрые колдуны. Или выдумывают, как это когда-то сделал Профессор, некий общеупотребительный язык, на котором говорят все расы без исключения. Вообще, если говорить серьезно, никто из нас, милые мои, не прожил бы в средневековье больше недели. Или сожгли бы, как одержимого, или зарезали бы, поскольку за нами нет никакой силы и толку от нас никакого. Но вернее всего, мы с вами бы загнулись от грязной воды, плохой пищи или бесчисленных инфекций, против которых иммунитета у нас нет. От той же оспы, к примеру, или чумы...

Оказывается, неправ был милейший Андрей Михайлович. Я вот не загнулся - пока. И не сожгли меня на костре, хотя обязаны были. И понимаю я этих людей, и они меня понимают.

Чудеса, ей-Богу!

- Ваша диссертация и впрямь хороша, - продолжал де Лагранс. - Я не знаток словесности, но прочитал ее с интересом. Потому я намерен рекомендовать вас после принятия послушания в архивную службу братства. Что скажете?

- То есть, мне предлагается карьера писца или хрониста?

- Не совсем так. Архивная служба занимается не только оформлением документов братства и составлением хроник. Одна из ее задач - это поиск и сохранение утраченных рукописей, редких текстов и всего, что связано с прошлым. Подобная работа ведется нами уже много лет, и ее результаты очень важны для братства.

- Интересная работа, милорд.

- И нужная. Скажу вам откровенно, юноша: задатков хорошего бойца у вас нет. Вам сколько лет?

- Девятнадцать, - соврал я. Сэр Роберт предупредил меня, что в моих документах записан именно этот возраст.

- Вы поздно начали изучать боевое дело, и потому вряд ли преуспеете. Хотя ваш опекун сэр Роберт другого мнения.

- Спасибо за откровенность, милорд.

- Я предлагаю вам помочь нашему делопроизводителю. Вы будете освобождены от тяжелой работы и получите дополнительный паек, который полагается нашим офицерам и писцам. Это полфунта меда, фунт чернослива, два фунта сушеных яблок и полгаллона красного вина в месяц. Вы будете работать при канцелярии центра, помогать составлять отчетность и оформлять необходимые документы. Естественно, что служба в канцелярии будет зачтена вам, как искус. Что скажете?

- Милорд, спасибо, конечно, большое. Но я посмею сказать, что сэр Роберт определил меня в этот центр именно как будущего воина. Может, нам следовало бы сначала узнать его мнение?

- Сэр Роберт воин. А я администратор. Я руководствуюсь интересами ордена. Те, кто хорошо владеют пером, важны не меньше, чем мастера боя на мечах или талантливые маги. - Шевалье внимательно осмотрел меня с головы до ног. - У вас есть время подумать. Послезавтра я вызову вас, и мы поговорим еще раз.

Шанс встретил меня радостным фырканьем и помахиванием хвостом. Я скормил ему яблоки и хлеб, оставшиеся от обеда, а заодно и осмотрел коня. В этом не было необходимости, в конюшне Дюрана хорошо заботятся о лошадях...

- Эй, Лунатик!

В дверях конюшни стоял Морис де Фрезон по кличке Гвоздь. Он самый старший в первом копье после министра Грэвела и меня, ему двадцать лет. Понятно, что моего истинного возраста он не знает, посему относится ко мне как младшему. Заносчивый, тупой и злобный тип. И весьма крепкий - почти на полголовы выше меня. С Гвоздем было еще четверо кандидатов, его постоянный эскорт.

- Почему не на работе, Лунатик? - спросил Гвоздь, раскачиваясь с носка на пятку. - Особый ты у нас, что ли? Или думаешь, если ты грамотный шибко, законы тебе не писаны?

Так, все ясно. Гвоздь умудрился сделать в диссертации сорок грамматических ошибок, за это работа на конюшне на два дня ему обеспечена. Естественно, на меня он зол. Повторяется история в Паи-Ларране?

- Я был у шевалье де Лагранса, - ответил я. - Сейчас пойду работать, так что не злись.

- Да мне по хрену, где ты был! - взорвался Гвоздь. - Ты вообще откуда такой взялся? Умник засратый, мать твою! Ненавижу умников!

- Это видно, - сказал я спокойно. - Если ты все сказал, я пойду.

- Нет, я не все сказал! - Гвоздь, похоже, вел дело к драке. - Мы от тебя избавимся, Лунатик. Ты появился в моей стране непонятно откуда. Ты колдун, и тебе тут не место. Чертов выродок, выпердыш собачий! Нам не нравится, что ты у нас в отряде. Ты на нас беду какую-нибудь навлечешь.

- Да успокойся ты, - ответил я, что тон Гвоздя начинает меня злить, и надолго моего терпения не хватит. - Скоро меня в штаб переведут. Отделаетесь от умного, заживете спокойно. Станешь самым умным в копье.

- Ага, значит, ты теперь писарем станешь? Доппаек будешь получать, и от работы отлынивать? - Гвоздь нашел повод для новой волны праведного гнева. - Слышите, господа, наш умник наверх пошел! Из дерьма выплыл, нелюдь чертова!

- Ты чего от меня хочешь? - спросил я самым спокойным тоном. - Если драться собрался, не выйдет. Не стану я с тобой драться.

- Чего, серишь?

- Нет, мараться не хочу.

- Чего?! - Рожа Гвоздя начинает на глазах наливаться кровью. - Да ты у меня сейчас в ногах валяться будешь, сука безродная!

- О чем-то спорите? - Тьерри-Казначей вошел в конюшню и встал по правую руку от меня. - Обсуждаете вчерашнюю диссертацию мэтра Бинона?

- Не твое дело, - Гвоздь ткнул Казначея пальцем в грудь. - Вали отсюда, слюнявый, а то пожалеешь.

- И не подумаю, Гвоздь, - неожиданно сказал Тьерри. - И вообще, не стоит со мной ссориться. Я могу сделать так, что ты вылетишь из пансиона с позором, так что не распускай руки.

- Че? Папаше своему в Рейвенор настучишь, что тебя тут обижают? - Гвоздь презрительно заржал. - Ну, давай, будущий рыцарь. Пиши папочке, как тебя тут бьют ни за что.

- И не подумаю никуда писать. - Тьерри помолчал. - Просто отец Амори очень не любит, когда нарушают восьмую заповедь. Это где сказано про правую руку, соблазняющую тебя.

- Чего?!

- Того. Будешь возникать, расскажу отцу Амори, что ты по ночам дрочишь в туалете.

За спиной Гвоздя раздались смешки. Верзила тут же обернулся, и смешки смолкли.

- Да вы, козлы, заодно? - выдавил, наконец, разъяренный Гвоздь. - Ну, устрою я вам, обещаю.

- Всегда к вашим услугам, добрый сэр, - Тьерри отвесил верзиле издевательский поклон. - Только перед боем руки помойте, а то.... Брезгую я.

Гвоздь смерил нас ненавидящим взглядом и выбежал из конюшни.

- Не стоило тебе ввязываться, - сказал я Казначею. - Я бы сам все разрулил.

- Мне было нетрудно, - Тьерри слегка поклонился мне. - Мне нравится помогать людям, которых я уважаю.

- Спасибо, - я протянул парню руку. - Буду рад называть тебя своим другом.

- Взаимно, сэр Эвальд, - Тьерри ответил на мое рукопожатие. - Думаешь, он на самом деле из-за диссертации на тебя зол? Все уже знают в отряде, как ты с вампирами воевал. И про девушку твою в Рейвенорской академии. Гвоздь тоже знает. Поэтому и завидует.

- Так мне от этого не легче, сэр Тьерри.

- Тебя только что Грэвел спрашивал. Какое-то срочное дело. Так что поторопись.

" - Милая моя Домино! Что случилось? Почему ты мне не пишешь? Уже больше двух месяцев я жду от тебя письма, а их все нет и нет. Ты здорова? Или может быть, ты разлюбила меня и не хочешь мне писать?"

Подумав немного, я зачеркнул последнее предложение и задумался. Очень трудно писать письма, когда тебя все больше и больше охватывает отчаяние.

" - Прости, что я думаю о тебе плохо, но твое молчание меня очень беспокоит, - продолжил я. - Я и сам страдаю оттого, что не могу быть рядом с тобой. Так-то у меня все отлично. Подготовку я прохожу успешно, и если все будет идти так, как идет сейчас, уже после дня Улле я получу звание послушника и право носить меч. Но меня это не радует, а все потому, что я так давно не получал от тебя писем!

Домино, я только сейчас понял, как мне одиноко. Нет, у меня в Данкорке много друзей, но говорю я с ними большей частью о наших делах. А вот поговорить по душам, пооткровенничать не с кем. Я бы сейчас отдал все на свете, чтобы увидеться с тобой. У меня часто бывает желание все бросить, сесть на коня и скакать в Рейвенор, а там просить твое начальство позволить мне хотя бы увидеть тебя! Я ужасно тоскую по тебе, маленькая моя. Может быть, настоящая любовь и не боится разлук, но я устал от одиночества. Я безумно хочу увидеться с тобой и сказать, как же сильно я тебя люблю.

Домино, я прошу тебя об одном - если ты больше не любишь меня, то прямо напиши мне об этом. Конечно, для меня это будет жестоким ударом, но не будет этой тяжелой неопределенности, которая так меня угнетает. Я верю и надеюсь, что все мои дурные мысли - всего лишь глупая мнительность, и на самом деле твое отношение ко мне не изменилось. Но если я все-таки прав, скажи мне об этом. Так в наших отношениях появится ясность..."

- Не пойдет! - пробормотал я и зачеркнул весь последний абзац. Выругался. Потом, подумав немного, скомкал все письмо и сунул в карман. На душе было смутно и погано - совсем как за окном казармы, где с утра лил, не переставая противный октябрьский дождь.

Меня все забыли. Домино меня забыла. В чужом мире я остался совсем один, и никому нет до меня дела.

Если так, остается только повеситься от тоски и горя.

Или все совсем не так плохо, и это осенняя погода так на меня действует? Обычная осенняя депрессия, взявшая меня за горло?

Уже вечер. Скоро пробьет колокол, и мои товарищи будут спать, а я не буду. Опять полночи не засну. Буду думать о Домино под стук дождевых капель по крыше казармы. Неужели она действительно...

Нет, не может быть, она не могла так со мной поступить! Она не могла меня предать...

Завтра обязательно напишу ей письмо. Соберусь с мыслями - и напишу. Не могу больше оставаться в неведении.

Не могу - и не хочу...

То ли спал я, то ли не спал. Вроде только закрыл глаза - и меня начали трясти.

Это Грэвел.

- Подъем, пахол! - скомандовал он. - Одевайся и за мной!

- Что за хрень? - не выдержал я, пытаясь разлепить глаза.

- Сейчас узнаешь.

Я надел рубашку и штаны, но министр заставил меня еще и кольчугу с сюрко надеть. И кинжал взять. То есть, я должен выглядеть по полной форме. Интересно, чего ради?

Когда я был готов, Грэвел при свете масляного фонаря оглядел меня с головы до ног, велел расправить складки сюрко под поясом и повел в то крыло пансиона, где жило начальство.

- Куда идем? - не выдержал я.

- Молчать!

Министр привел меня к дверям кабинета начальника центра. Постучался и, получив разрешение войти, открыл дверь и втолкнул меня внутрь. Шевалье де Лагранс был не один. И как я был рад, увидев, что собеседник шевалье - это Лукас Суббота. Причем мой старый приятель дампир сменил имидж: теперь, с ног до головы упакованный в черную клепанную стальными гвоздиками кожу и с длинным мечом на поясе, он выглядел очень внушительно. Капли дождя на его костюме еще не просохли, значит, Лукас приехал в пансион совсем недавно.

- Ага, вот и ваш солдат, - сказал де Лагранс, жестом подозвав меня к столу.

- Кандидат в послушники Эвальд Данилов прибыл, сэр, - отрапортовал я.

- Вольно. Вам слово, мессир Суббота.

- Много говорить не буду, - сказал дампир. - Мы уезжаем. Сэр Роберт велел забрать тебя. Он сам тебе все скажет.

- Согласно нашим правилам время, в которое вы будете находиться в распоряжении вашего господина, будет зачтено в ваш искус, - пояснил шевалье, предупредив мой вопрос. - Мы редко позволяем такое, но сэр Роберт оформил на вас официальное разрешение Высокого Собора, а в таких случаях мы идем нашим друзьям навстречу. Вот ваш отпускной лист, - де Лагранс подал мне свернутый в трубку пергамент. - В вашем распоряжении ровно тридцать дней. По истечении этого срока вы обязаны быть здесь. Свое снаряжение можете получить у мастера оружия. Вам все понятно, кандидат Эвальд?

- Да, сэр, - я чуть не задохнулся от радости.

- Иди, собирай вещи, - велел мне Лукас. - Я жду тебя во дворе.

С меня слетели последние остатки сна. Поклонившись шевалье, я выскочил из кабинета. Министр Грэвел расхаживал по коридору с самым важным видом.

- Я уезжаю, - сказал я ему.

- Да мне плевать, - ответил Грэвел. Он, похоже, уже был в курсе дела. - Пошли на конюшню. Никто твоего мерина седлать за тебя не будет.