Край Ветров: некроманс

Но что-то подсказывало некроманту, что даже если так будет, это вовсе не гарантирует смерти «Драконьего Бога». Это существо не было одной из тех тварей, что вывели в своих лабораториях целители, работая вместе с элементалистами и чтецами. Подход к ее устранению был в корне неверный. Изначально. Камориль даже подумалось, что такая тварь должна уйти сама. Если того пожелает. И никто ей не указ, ведь она могущественнее и древней… чего бы то ни было.

Предки нынешнего человека, наверное, благоговели бы перед этой сущностью и почитали бы ее, как божество. А сейчас? Отряд зачистки в рамках проекта «Романтицид»? Если бы тварь умела не только реветь, но и смеяться, она бы, наверное, не упустила возможности сотрясти мироздание до самых основ искренним божественным смехом. И хотя Камориль был до костей своих неверующим скептиком, то, что он этой ночью успел повидать, заставило его усомниться и, кроме прочего, пересмотреть свою позицию касательно употребления слова «божественный».

У ручья некромант и правда обнаружил небольшую заводь, наполненную светящимся золотом. Он достал из-за пазухи флягу с коньяком (к которому за всю вылазку так и не притронулся), вылил содержимое на траву, ополоснул емкость в ручье и, вернувшись к заводи, окунул флягу в золотую кровь, придерживая емкость за краешек так, чтобы крови не касаться. Флягу потянуло вниз.

— Что за… — вымолвил некромант, когда фляга, выскользнув из пальцев, нырнула в золото целиком. Камориль вздохнул и, решившись, сунул в золото руку. Кровь Чуди не оказалась кислотой (почему-то Камориль именно этого опасался) и лишь чуть щипала кожу, но ее вес и плотность были намного больше, чем у воды, так что вынутая на поверхность фляга оказалась весьма тяжелой. Не удивительно, что она выскользнула у Камориль из пальцев. Некромант, обтерев флягу об рукав куртки, сунул ее в один их широких карманов на поясе.

Обозрел творящийся вокруг хаос. Приметил невдалеке камень повыше. Подумал сначала на него забраться, — может, смог бы увидеть, есть ли кто еще живой, — но передумал. Искалеченный (скорее всего, стараниями Лии) ландшафт представлялся плохим местом для прогулок, но все же Камориль двинулся в пешую экскурсию по полю битвы — искать раненных или, может, выживших. Хотя бы… кого-нибудь.

Камни и земля постепенно «догорали» — заканчивала свое действие поджегшая их магия. Пейзаж стал еще более сюрреалистичным от того, что прогорающий пепел летел вверх, словно неправильный снег, рассыпаясь порою снопами алых искр.

Тлеющий мир.

Камориль брел по выжженной земле, прижимая к себе готовые к колдовству реберные кости, и пытался услышать смерть, — но слышал только треск горящего леса и его же усталые вздохи в те моменты, когда ветер менял направление в очередной раз.

За одним из камней Камориль обнаружил первое мертвое тело. Это была одна из диких ведьм, Марта.

Она лежала на земле, глаза ее были открыты, а изо рта у нее росло молодое дерево. Зеленые нежные листья трепетали в восходящих потоках горячего воздуха.

Камориль обошел мертвую ведьму стороной. Он сразу отбросил идею поднять ее, как зомби: это пришлось бы чем-то отпиливать ей голову, ведь проросшее в ней дерево намертво прикрепило череп к земле корнями. Ножом? Можно, конечно, но это будет долго, кроваво и совсем непочтительно по отношению к женщине.

Камориль двинулся дальше, блуждая между камней, в сторону скалы Сестрицын Зуб. Вторым он нашел Константина, — и понял, что сегодня, видать, обойдется без ходячих мертвецов. Хоть с ними и было бы как-то спокойнее, но… смерть обошлась с «огоньком» достаточно милосердно. Он был запаян в лед. Камориль попытался, но так и не смог представить, как такое могло случиться, как вода из ручья полилась вверх и застыла таким причудливым кружевным веером, заключив в своих ажурных ледяных объятиях тело элементалиста огня. Лед, окутавший Константина, и не думал таять, распространяя вокруг себя могильный холод и не подпуская к элементалисту пламя с горящих рядом кустов. Камориль тоже не стал подходить слишком близко. Все же, холода некромант опасался больше всего остального, в виду особенностей функционирования организма.

Камориль подумалось, что вместо ведьм или вместо целителя нужно было брать в отряд хотя бы одного служителя Потерянного. Было бы кому сказать приличествующие случаю слова, раз уж почивших магов не увести отсюда в качестве зомби туда, где можно было бы их достойно похоронить.

И все это время, пробираясь дальше, к Сестрицыному Зубу, некромант гнал от себя самую главную и самую опасную мысль, а именно — «Почему я не умер?» Ему казалось, что если он сейчас додумается до какого-нибудь более-менее логичного ответа, то тут же схлопочет от судьбы оплеуху. Мол, чтоб не зазнавался.

Подобравшись достаточно близко к скале, Камориль понял, что дальше к ней идти бессмысленно: окружающий скалу подлесок горел, почти половина деревьев уже была охвачена пламенем. Некромант обернулся и пошел обратно, через поле битвы наискось, к ручью. Он решил больше не искать выживших целенаправленно. Найдет — хорошо. Не найдет — и ладно. Где-то там, гораздо ниже, в означенном месте все еще ждет мальчишка-целитель. Если, конечно, малец не испугался взрывов, не сбежал в лес и не сгинул в каком овраге.

Больше мертвых Камориль не нашел. Впрочем, как и живых. Он хотел было крикнуть, — может, отзовется кто? — но не стал. Ему почему-то стало страшно кричать. Он осознавал, что твари до его криков дела нет. Но он все равно боялся чего-то. Скорее всего, внезапной, недостойной смерти, с которой ему бы не удалось даже побороться напоследок.

Камориль решил спускаться дальше по ручью, а не той тропкой, которой они шли раньше. Потеряться некромант не боялся, ведь недалекое море было чудесным ориентиром. Да и, если уж и было что-то, достойное опасений в эту ночь, так это точно не возможность заблудиться.

Камориль перескакивал с камня на камень и как будто бы вовсе не замечал усталости. Наоборот, что-то гнало его вниз все быстрее и быстрее, и это была не только инерция и сила тяжести. Вот уже зарево горящего леса осталось далеко за его спиной и стало тускнеть.

Лес, конечно, сгорит.

Но это будет потом.

Камориль успеет уйти, и уж наверняка успеет добраться до моря.

И еще — надо найти мальчишку.

Ручей внезапно нырнул в большой овраг между двух холмов, и Камориль не оставалось ничего, кроме как последовать за ним. Черный лес обступил некроманта со всех сторон. Тихий, неподвижный, обреченный. Тишину вспарывало пение ручья и, изредка, звук падающих камней, нечаянно задетых сапогом.

Они договорились с мальчиком, чтобы тот ждал в естественной пещере, что притаилась в пологих выступах у одного из обрывов, который было видно еще с места высадки. Там, как подсказали дикие ведьмы, стоял домик лесника, и там начиналась тропка, что ведет к морскому берегу, минуя множество опасных, оползневых мест.

Сработано было четко. На полувзглядах. Что делать и куда идти пацану объяснил Константин, а Камориль устроил отвлекающий маневр еще в самом начале пути, попытавшись применить некромантию к одному из живых поглощающих. Естественно, ничего не случилось, но поглощающий почувствовал воздействие и взбеленился. Пока Генрих, тогда еще живой и целый, выяснял, что к чему и призывал магов копить силы на борьбу со зверем, а не проводить бесполезные эксперименты, Константин помог мальчишке спрятаться внутри выжженного молнией дуба.

Пропажу мальчика обнаружили только через четверть часа, но было решено двигаться дальше без него.

Камориль, ненадолго прервав свой спуск вниз, забрался на большой валун и обозрел простирающийся внизу прибрежный пейзаж. Ему казалось, что за его спиной, стоит ему обернуться, снова разверзнется хаос из огня и горящих камней, а потому он не оборачивался.

И правда. Что бы тот ребенок сделал с размазанными по земле трупами? С проросшим в колдунье деревом? С обледеневшим «огоньком»? Что мог бы поделать маленький целитель с тем, к чему не смог подступиться взрослый некромант?

— Ну, хоть одно верное решение за всю ночь, — хмыкнул Камориль. Слез с камня и стал спускаться дальше, заприметив вдалеке возвышенность, весьма похожую на ту, где было уговорено встретиться с мальчиком.

Путь занял у некроманта час-полтора. Ручей давно остался позади. Камориль поплутал глубокими лесными тропками, один раз ошибся пригорком, но в итоге все же вышел к нужному месту.

Да, вот и домик лесника — покосившаяся хибара из посеревшего от дождей и солнца дерева. Где-то здесь… и должна быть та пещера… Очевидно, стоит спуститься немного ниже, по тропке за домом, там, в скале, наверняка пещера и есть.

Но Камориль зачем-то решил заглянуть еще и в сам домик — на всякий случай. Что его дернуло — он сам не знал. Заглядывать ночью в мутные стекла заброшенных хибар — то еще занятие, но тут уже было не до логики. Захотелось — значит, надо, значит — чутье.

Камориль подошел к домику и дернул дверь на себя. Подергал еще туда-сюда. Дверь оказалась закрыта. Некромант переступил через ржавый металлический таз на земле и заглянул в окно дома через разбитое стекло.

В доме была всего одна комната, и мальчишка прятался под столом. Вероятно, залез в дом через какое-то другое окно. Вероятно, не нашел пещеры. Ну, что ж, уже молодец.

— Эй, — тихо позвал Камориль, — зверек. Это я, твой приятель-некромант. Вылезай, пойдем.

Мальчишка дернулся. Чутка посидел еще под столом, потом медленно из-под него выбрался и настороженно подошел к окну.

— А дядя Костя где? — спросил у Камориль мальчишка.

— Дядя Костя дерется с драконом, — сказал некромант. — Прямо сейчас. И он сказал мне, чтобы я тебя отсюда забрал. Мало ли, вдруг ему не удастся убить дракона — так мы с тобой хотя бы убежим.

Мальчишка подошел к окну, через которое с ним разговаривал Камориль.

— А мы пойдем помогать дяде Косте? — спросил он.

— Ты, главное, давай выбирайся оттуда. Как ты туда, кстати, залез? А потом — пойдем.

— Сейчас.

Мальчишка куда-то запропастился из виду Камориль, а потом выбежал с другой стороны дома.

— Там в досках дырка, — объяснил он, — а пещеру я нашел, но мне там страшно было.

— А в доме — не страшно? — спросил Камориль с улыбкой.

— Чуть-чуть… меньше страшно, — ответил мальчик. — Мы теперь идем помогать дяде Косте?

Камориль присел на корточки, доставая из кармана флягу со зверевой кровью. Отвинтил крышку.

Подставил ладонь и капнул на нее одну капельку светящейся жидкости.

— Вот, смотри, — протянул он ладонь мальчику, — это — кровь дракона. Мы с тобой сейчас пойдем к морю, а потом еще пойдем вдоль моря, пока не найдем в одном месте лодку. А потом поплывем домой. И отдадим эту кровь на экспертизу. Ну, то есть… дяди из гильдии ее изучат и решат, как мы можем помочь дяде Косте бороться с драконом.

Мальчишка пальцем ткнул в светящуюся капельку и размазал ее по ладони Камориль.

— Пахнет сладко так, — произнес мальчик, — это правда кровь?

Камориль понял, что вовсе не чует запахов сейчас. А так же то, что не знает, как зовут мальчика.

— Тебя как звать-то? — спросил он без обиняков.

— Мама Мариком зовет, — ответил мальчик. — Но на карточке в больнице у меня написано, что я Эль-Марко.

— Марик, стало быть, — хмыкнул некромант. Человеческое дитя это, которое не познало еще настоящего страха, как будто бы разбудило Камориль одним фактом своего существования. События прошлых пяти часов тут же превратились в голове в отголоски страшного сна. Камориль на удивление быстро, даже для себя самого, смирился с фактом произошедших потерь. То ли сработала психологическая защита, то ли надобность позаботиться о ком-то слабом добавила ему душевных сил.

— Ну, пойдем, — Камориль встал с корточек и протянул ребенку руку.

И пока тот решался, брать ее или не брать, из-за деревьев вышел человек.

Камориль вмиг опознал в нем чтеца.

— Вот уж свела судьба, — широко улыбнулся некромант. — Как ты нас нашел? В любом слу…

— Я шел за тобой, — ответил чтец.

Камориль едва удержался, чтоб не обложить чтеца абсцентой лексикой за манеру перебивать на полуслове. Вместо этого спросил:

— Но как тебе… как нам удалось выжить?

Марик глянул на некроманта вопросительно, и тот понял, что проговорился.

— Я думаю, это кровь зверя, — ответил Катх. — Ты трогал ее там, в лесу, и я тоже ее там нашел. Зверь не учуял нас. Он думал что мы — части него.

— Ты бы так не шутил, а, — хмыкнул некромант. — Неужели зверь настолько тупой?

— Он могущественен. Он думает совсем иначе. Мы для него — как бактерии… или блохи. Ничего не стоим. И это его погубит.

— Так-так, погоди, — Камориль упер руки в бока. — Я не знаю, погубит ли его хоть что-нибудь, но это точно будем не мы-бактерии. В общем… приятно было пообщаться с настоящим живым чтецом. Мы, пожалуй, двинем отсюда. Чего я и тебе советую. Можешь пойти с нами, если тебя, конечно, уже не вывора…

— Никуда вы не пойдете, — ответил Зорея Катх, целясь в Камориль из табельного пистолета. — Только попробуй дернуться, и тут же соединишься со своей обожаемой смертью. И мальчишка тебя не спасет, а вскоре к тебе присоединится.

— Ну, приехали! — Камориль сжал кулаки. — Не одно, так другое, да? Чего ты от меня хочешь, чтец?..

— Я хочу, чтобы ты заткнулся. А потом мы все вместе пойдем на восток и спустимся к морю. Я видел кровавый след, и по морю уже расползается пятно… там лежит и подыхает тварь. И мы ей в этом поможем.

— А оставить тварь в покое, пускай сама сдыхает — нет?

— Нет. Это наш долг. Мы должны пойти и убить Мертварь. Это должен сделать один из нас.

Камориль сделал шаг вперед, несмотря на предупреждающий щелчок предохранителя.

— Вы там что, все с умом не дружите, у себя в гильдии? — гневно вопросил некромант. — Ты видел, что тварь делает с теми, кто намеревается ее убить? Ты видел Марту, Рэбела? Зачем тебе это надо вообще?

— О, поверь, у меня есть отлично сформулированные логические подоплеки и список достойных мотивов, специально для таких, как ты, чтобы зачитывать их перед тем, как таких, как ты, убивать, — ответил Зорея Катх. — А для твари… порешить Драконьего Бога — мой долг. И твой долг. Хотя тебе, лишенному веры во что бы то ни было, этого не понять. Именно за этот призрачный шанс умерли все остальные. Они привели нас к ней. К итогу, к тому необходимому, что нужно сделать, чтобы дальше быть.

— Слушай, а это не ты тот чтец-психопат, о котором говорил Руди? — задумчиво осведомился Камориль.

У Зореи дернулся глаз.

— Ага, — смекнул Камориль.

— Так. Вы — идите вперед. Держи пацана за руку, ты, бледное отродье.

— Кто бы говорил! — возмутился некромант.

— Давай, выполняй. Дернешься — получишь пулю меж лопаток. Я не шучу. Ни разу не шучу. Мне будет приятно это сделать. Ты бы знал, как.

Камориль взял Марика за руку и быстро глянул тому в глаза. Ребенок был на удивление спокоен.

— Да уж догадываюсь, — ответил Камориль Зорее. — Куда идти-то?

— Туда, по тропе.

Камориль, ведя Марика за руку, пошел, куда сказано. Тропка была хоженая и достаточно широкая для того, чтобы идти по ней вдвоем с ребенком. Зорея ступал позади них, позвякивая чем-то.

— Слушай, чтец, — обратился к нему Камориль через некоторое время. — А чем ты собираешься убивать Мертварь в этот раз?

— Заткнись, — ответил Зорея Катх.

— Ну там… у меня вот есть три ребра, и я могу создать призрачные лезвия — отлично режут, но недолго горят. А у тебя что припасено за пазухой на этот счет?

— Закройся, ты, пожиратель трупов, — был ответ.

Камориль хмыкнул:

— Я не в первый раз встречаюсь с дискриминацией из-за моей профессии, но чтобы так…

— Наслаждайся, трупоед. У тебя на это теперь есть целая жизнь: время от сего момента и до того, как Мертварь оторвет тебе голову.

— Судя по «почерку», Мертварь убьет меня как-то более изысканно, — ответил Камориль. Почувствовал, что мальчишка сжимает ладошку. Добавил: — Если убьет.

Через несколько минут, что они прошагали молча, Камориль почувствовал что-то… необъяснимое. Сначала у него нестерпимо заболела голова. Потом ему привиделся как будто бы след от топора — светящаяся белая щель в картинке мира. Камориль схватился за голову, с трудом удерживая равновесие. Странные ощущения отступили, как будто их не было, так же неожиданно.

— Что это было? — Камориль, тяжело дыша, обернулся к Зорее Катху.

— Я пытался проникнуть тебе в голову, — ответил чтец без каких-либо следов сожаления.

— И как?.. — опешив, вопросил Камориль.

— Никак. У тебя слишком тугая башка и маленький мозг, чтобы вместить туда второй разум. Разум вообще, — поправился чтец.

— Не пугайся, — произнес Марик, дернув Камориль за край куртки. — Он просто не смог к тебе пробиться. Раз первый раз не смог, то уже не сможет.

— Успокоил, — сглотнул Камориль, — спасибо. Ну и… ну.

Зорея снова красноречиво наставил на некроманта пистолет. Тот обернулся и пошел дальше, потирая виски. Опыт был и правда… необычный. Вот, значит, как оно ощущается, когда чтец пытается пролезть в мозг бодрствующего человека… Он как будто бы вспарывает какую-то защиту, и в дыру эту и просачивается — если у него выходит. Вот же… Тварь. Точно. Этот чтец и есть самая настоящая тварь. Видать, что-то там в голове у этого Катха перемкнуло, раз его принципиальность и высокоморальность, которыми обязан обладать каждый чтец, обернулись таким боком. И, вероятно, именно поэтому его, как отброс, и швырнули на Мертварь. Может, он хочет доказать, что все еще достоин быть в гильдии? И именно поэтому пошел на верную смерть?

Да уж, чтецы не зря обучают свою молодежь иначе, чем все остальные маги. Камориль рассмеялся про себя. Ведь, если подумать, проводя юность и детство в закрытых лицеях за высокими стенами, тяжело отрастить себе нормальную, здоровую психику. Процент психов среди чтецов, вероятно, высок, как нигде.

Марик поглядывал на Камориль снизу вверх очень заинтересованно.

— Что?.. — спросил некромант.

— Ты странный такой, — ответил мальчишка. — И страшно, и интересно. У меня в книжках и в поликлинике люди другие внутри.

Камориль глубоко вздохнул, приняв наконец полностью тот факт, что этой ночью никого нормального на побережье нет. И этот мальчишка — не исключение. И его прикосновение, конечно же, так же опасно, как прикосновение любого другого мага. «Стоит начать носить перчатки», — подумал Камориль.

Они уже вышли из леса, в который, было, снова спустились, продвигаясь к берегу. Теперь их путь лежал вдоль высокого, потенциально опасного оползневого обрыва, тянущегося вдоль широкой прибрежной полосы. Безлунную ночь то и дело пронизывали черные тени — то ли летучие мыши, то ли какие-то ночные птицы. Безумно громко стрекотали сверчки, не боясь никого и ничего. Двигаясь по этой высокой тропе можно было разглядеть берег на много километров вперед, вплоть до того места, где он заворачивался в мыс, высокий, с естественной аркой в теле скалы, под которой смело могли бы пропылить и лодка, и небольшой катерок. Полоса песка у самой воды была широкой и пологой — метров сто в ширину, не меньше. Но спуститься к ней покуда не представлялось возможным. Только вдалеке, на полпути к мысу, можно было различить зигзагообразные тропки, соединяющие песчаный берег и многослойные, выщербленные уступы, по которым петляла пешеходная тропа.

С этой высоты было легко заметить черную дыру в реальности, темнеющую бесформенной кляксой ближе к мысу. Вокруг нее, подчеркивая ее черноту, расползалось, мерцая, жидкое золото, стекая в море и бледнея по мере того, как смешивалось с соленой водой.

— …ты мне потом расскажи, о чем тоскует черный океан огромной синею душой… — произнес Камориль тихо, практически про себя, и ветер унес его слова далеко. Некромант пожалел, что не может сейчас вспомнить всей песни целиком.

Зорея Катх ткнул его пистолетом в спину:

— Чего встал? Иди давай.

— Да вот, восхитился красотой природы, — хмыкнул некромант. — Кстати, ты можешь спрятать свою игрушку, я уже понял, что ты нас так просто не отпустишь и всячески убьешь, вдруг что.

— Еще чего, — ответил Зорея.

— Ну ты же забрал у меня пистолет, что я тебе сделаю?

— От тебя можно ждать чего угодно. И именно ты пойдешь и отрубишь твари оставшиеся три головы.

Камориль не сразу ответил, замешкавшись. Но потом проговорил:

— Да, конечно. Пускай это буду именно я.

Никаких трех голов у твари не было.

Через некоторое время, уже на подходе к тропкам, по которым можно было спуститься вниз, Камориль спросил у чтеца, не надеясь, впрочем, на какой-либо адекватный ответ:

— То есть, ты предполагаешь никак не таиться и… прямо вот так, запросто, по берегу подойти к Драконьему Богу и… отрубить ему три его головы?

— Да.

— А если я не справлюсь? Что если я… — Камориль хотел сказать «взорвусь», но, глянув на Марика, решил сгладить угол, — так же точно закончу, как чернодырые?

— У меня два пистолета и пара гранат.

— На магию свою, стало быть, не надеешься? — хмыкнул некромант, начав спуск вниз.

Чтец долго молчал. Камориль показалось это странным: судя по прошлым диалогам, Зорея был горазд огрызаться самым примитивнейшим образом. Но Катх все же заговорил — минуты через две, когда они уже наполовину спустились к берегу:

— Тут кончается магия. Тут начинается миф.

Здесь с Зореей было не поспорить. Происходило что-то и вправду странное.

Летняя ночь, кажущаяся бесконечной, пылала над головой тысячей тысяч звезд. Море вздыхало шумно, ласково, как будто бы признаваясь в том, что нет в нем ничего страшного, что самое опасное и ужасное, что могло бы в нем быть, сейчас лежит на берегу, похожее на выбросившегося кита, вздымаясь черными гладкими телесами над бархатным песком.

Трое магов — Камориль с Мариком впереди, а Зорея Катх сразу за ними, — подошли к исполинской туше достаточно близко. Ближе, чем те из поглощающих, что не успели даже выстрелить там, у Сестрицына Зуба.

Камориль расстегнул куртку и вынул из-за пазухи замотанные в тряпье реберные кости, понукаемый тяжелым взглядом Зореи и снятым с предохранителя оружием в руках чтеца. Некромант стащил с себя куртку и бросил на песок. Потом размотал тряпки, выбрал самую длинную кость (на ней еще оставалось мясо, но это делу не мешало), остальные тоже выбросил. По привычке, от которой стремился избавиться, начал читать заклятие, сбился, выругался. Сосредоточился, взял кость двумя руками и сломал посередине. Сложенные вместе две половины кости явили на сломе мягко мерцающее жало, похожее на пламя газовой горелки. Это было не слишком удачное и довольно жалкое призрачное лезвие — но уж, какое вышло.

Камориль обернулся глянуть на Марика, и, мельком, на Зорею.

— Давай, иди, — отрывисто скомандовал чтец. — Я прослежу, чтобы ты выполнил свой долг и не сбежал, как в прошлый раз, дезертир. Помни: здесь тебя ждет только пуля в лоб. А там — твое наследие.

Камориль ничего не ответил, только цыкнул, покачав головой. Вздохнул. Опомнился, подмигнул мальчишке-одуванчику и, развернувшись и держа призрачный клинок наготове, двинулся к огромной туше, что теперь загораживала горизонт.

Идти по вязкому, сухому песку было сложно. Удобная, рифленая подошва сапог отлично помогала в горах, но здесь — нет. Камориль шел немного наискось относительно берега, решив проделать остаток пути по песку, смоченному водой — он должен был быть крепче.

Туша зверя становилась все ближе. Камориль смог отчетливо рассмотреть, как из множества отверстий в теле Драконьего Бога стекает золотая кровь. Сколько ж ее в нем? Сколько еще времени пройдет, прежде чем она вся вытечет?

Ветер дул прямо в лицо, принося иногда соленые, холодные брызги. Камориль видел, что тварь дышит и иногда дергается. Когда чудовище дергалось, его телеса тряслись, а золотая кровь начинала выходить толчками.

Камориль не видел у твари никакой головы. Точнее, он видел гигантский зубастый рот, вросший прямо в тушу, и россыпь бугорков тут и там, которые, возможно, могли бы быть глазами, — но если и так, то сейчас они оказались закрыты.

До Мертвари оставалось десять метров. Камориль был все еще жив. Он быстро и неглубоко дышал, слышал, как бьется его собственное сердце, и ощущал, что жив, пожалуй, наиболее четко чем когда-либо за все свои двадцать лет, которые были не то чтоб самыми мирными и спокойными из возможных. Через пару шагов он наступил на песок, пропитанный сияющей кровью чудовища. И все еще остался жив.

Ветер трепал его серую форменную майку и пытался распутать завязки мешочков с костяной дробью и гадальными костяшками. Ветер холодил шею и затылок, ставя волосы дыбом.

Камориль перехватил реберные кости поудобней.

До гладкого черного бока, омытого жидким золотом, оставалось два метра. Или три широких шага.

И когда Камориль сделал два из них, все множество бугорков на туше чудовища раскрылось, расцвело сияющими золотыми глазами. Все они, как один, уставились на Камориль, не моргая.

Некромант сглотнул. Потом, не выбрасывая костей, отозвал призрачное лезвие. Реберные кости, которыми его вызывал, заправил за ремень. Камориль понял, что он эту тварь не убьет. Ее никто не убьет. И сама она не умрет, даже если… даже если захочет умереть. Это существо совсем другого порядка. Такое два раза в жизни не встретить. Это что-то вовсе из ряда вон, и гадальные кости не врали, возможно, единственный раз за всю историю своего существования.

Некромант, высоко подняв подбородок и, простившись мысленно со всем, что было ему дорого, сделал свой первый последний шаг, протянул руку и коснулся черного, гладкого бока твари.

А потом оказалось, что никакой твари нет. Как будто бы огромная черная туша была миражом, или… зеркалом.

Перед некромантом раскинулся все тот же широкий, пологий берег и далекий мыс с естественной аркой в середине скалы, но твари здесь не было. Камориль стремглав обернулся — и не увидел за собой ни мальчика, ни чтеца. Но потом он посмотрел на небо и увидел, что над горизонтом поднимается алый щербатый месяц. Месяц плыл по небу быстро, как будто бы полчаса проходило для него за одну секунду. Месяц выбрался на середину неба и так же торопливо скрылся на западе, нырнув за острый мысов хребет. Звезды были неподвижны, ночь и не думала кончаться.

Камориль растерянно обернулся вокруг себя. Он не мог понять, что происходит. Где тварь? Где чтец и мальчик? Может быть, он уже… умер?

На востоке снова появился тот же самый алый месяц и стал забираться на небо еще быстрее. Он пролетел над головой некроманта стремительно, как комета. Снова нырнул за мыс на западе. Камориль обернулся на восток: красный серп теперь мелькал над морем быстро-быстро, как будто бы множество раз за секунду проходя одну и ту же точку. Как будто это кадр из кино. В конце концов месяц повис в одной точке, подрагивая и слегка смазываясь, а потом застыл недвижно, как обычно и приличествует ночному светилу.

Камориль снова обернулся и увидел вдалеке, возле арки, какой-то свет. Присмотревшись, некромант различил человеческий силуэт.

Силуэт слегка расплывался, как оптическая иллюзия. Камориль, взглянув на месяц еще раз (он вовсе перестал дергаться, разве что был красным, как кровь), подумал, что делать нечего. Очевидно, он должен идти за этим… тем… тем существом золотого цвета, что стоит там, вдалеке, на темно-зеленых камнях.

Некромант сделал шаг вперед и тут же оказался на одном из огромных валунов. Справа от него вздымались скалы, на вершинах которых Камориль различил какие-то древние исполинские развалины. Мосты и арки, башни и зубчатые стены застыли черным кружевом между небом и землей, рваными своими силуэтами отбирая место у ярких звезд. Внизу, между камней, об которые разбивались черные, антрацитовые волны, плавали человеческие кости и множество грязных надтреснутых черепов. Чуть дальше на деревянном столбе покачивался фонарь, огонь в котором горел зловещим зеленым светом и чадил так, что вверх поднимался столб черного дыма. Дальше этих фонарей становилось все больше, они сливались в одну светящуюся полосу, и там же, на пределе зрения, Камориль различил все ту же золотую фигуру. Некромант примерился и спрыгнул на другой покатый валун, а когда восстановил равновесие и глянул вперед, обнаружил себя стоящим на входе в грот. Обернулся. Сзади было море и какие-то совсем незнакомые горы, высокие и молодые. Алый месяц оказался на месте, застыв между двумя острыми горными вершинами, похожими на выгнутые воловьи рога. В гроте, перед входом в который очутился Камориль, было темно, и пройти туда по суше не представлялось возможным. Камориль вошел в воду прямо в сапогах, пожалев о том, что не прихватил с собой какой-нибудь череп. В гулкой пещере было ожидаемо холодно и темно, как в гробу, и он вступил в эту тьму, как в воду нырнул.

Похоже, шутки с перемещением кончились, потому как некроманту пришлось довольно долго идти, разыскивая путь наощупь, пока он, наконец, не вышел к огромному каменному колодцу внутри скалы, посреди которого возвышался полузатопленный остров-башня, сложенный из грубо отесанных валунов, покрытых мхом и едва заметными облупившимися письменами.

Дальнейшее Камориль помнил плохо, отрывками. Он помнил, как нашел в башне ступени с впаянными в них золатунными плитами и поднялся по ним. Как вышел наверх, и увидел того, кому принадлежал светящийся силуэт. Человек (а человек ли?) стоял к Камориль спиной, и до самого пола за ним стелились золотые светящиеся волосы, трепещущие на невидимом ветру, как приличествует лишь рваным призрачным саванам. Камориль знал, что эти волосы мягкие и теплые на ощупь, потому что ему казалось, что он их уже расчесывал, перебирал и заплетал, причем, не как обычно, а удивительным множеством собственных рук. Когда это было — сейчас, в прошлом или в будущем — некромант не смог бы сказать.

Камориль не помнил, но знал, что человек обернулся к нему. Камориль не смог бы точно описать черты увиденного им лица, но кое-что врезалось в память крепко: глаза у золотого видения были нечеловеческие, зрачки горели слепящим белым, а кожа напоминала отполированную бронзу. Тем не менее, светящийся этот человек не был похож на металлическое изваяние: все в нем было живым и дышащим, движущимся и пульсирующим. Одежды на нем не было, но его, как будто бы, окружало пламя, в которое он и сам превращался то целиком, то лишь какой-то своей частью.

Некромант пребывал в ощущении того, что сам рассыпается на множество разных сущностей, что он находится сразу в огромном числе миров. Вот частью себя он стоит в каменном колодце на вершине полуразрушенной башни, при этом пребывая сразу и здесь, и еще в триллионе незнакомых мест. Другой же частью своей сущности он плавится в мягких объятиях огня, которые почему-то не сжигают его, но дарят тепло и тягучую, до дрожи сладостную негу, пронизывая целиком его тело, и насквозь, как рентгеновский луч, пронзая душу. Камориль чувствовал горячие поцелуи на своей шее, в то время как светящийся золотой демон смотрел ему прямо в глаза, стоя напротив недвижно и прямо. Человеческая оболочка демона мерцала, проявляясь то огромным золотым драконом, то маленький птичкой — соколом, то обращаясь женщиной с длинными волосами, то становясь высоким мужчиной-воином с луком и ростовым щитом.

— Отпусти меня, чудо… зверь, — произнес Камориль, не веря сам себе. Как же можно у этого существа такое просить? Куда же от него бежать? Зачем?..

Но ответа он не получил. Или получил — но не запомнил? А может быть, ответ был выгравирован, вытравлен этим огнем где-то на изнанке его души — но кто ж, кроме золотого демона, это ведает.

И демон сказал слова, и они изменили всё. Спорить с ним никто бы не смог и даже не помыслил бы.

Последнее, что Камориль запомнил о той встрече — это слепящий взгляд белых светящихся глаз, ощущение осмысленности бытия, ценности себя самого, невероятный экстаз замершего во времени полета и… голос, не похожий ни на что, но воплощающий в себе одновременно шепот моря, рев бури и звон расколотых бронзовых колоколов.

И то, что голос этот сказал ему, было предостережением, повелением и пророчеством.

В следующий миг Камориль упал в воду. Было совсем не глубоко, воды оказалось по щиколотку, просто у некроманта подкосились ноги и он неуклюже шлепнулся на мелководье, успев подставить руки и оттого не повалившись на песчаное дно навзничь. Но вода была какая-то… Камориль моргнул. Да, вода была золотая и непрозрачная, и она светилась… светилась, как кровь Драконьего Бога.

Камориль поднялся с четверенек и увидел, как огромная туша Чуди тает, проливаясь в море золотой водой. Черная кожа, изрытая дырами от пуль, истончается, становясь прозрачной, а потом и вовсе опадает влажными рваными лоскутами и теряется в золотом потоке. По сияющей воде прошла волна, окатив Камориль кровью существа по пояс.

А потом Камориль увидел там, где раньше была Мертварь, зверя.

Нового зверя, невиданного. Что-то в нем было человеческое, но этого человеческого было сейчас мало, очень мало. Зверь стоял на четырех лапах и бил по золотой воде длинным гибким хвостом, производя тучу сияющих брызг. Зверь был высок в холке — метра полтора, не меньше. В отсветах золота Камориль разглядел, что кожи у зверя как будто бы нет — или то такой особый раскрас, но некроманту все равно казалось, будто бы тварь вся покрыта выпуклыми красно-фиолетово-черными мышцами, вздувшимися опасными буграми на широких плечах. Тварь повела головой и совсем по-человечески встряхнула плечами, делая шаг навстречу Камориль. Затем зверь издал рык, плотоядный, не предвещающий ничего хорошего любому, кто встанет на пути.

Камориль потянулся за реберными костями, которые, по идее, должны были быть заткнутыми за пояс. Кости там были, но в этот момент тварь прыгнула прямо на него, и некромант каким-то чудом сумел уклониться, хоть и упал от этого в воду, не удержав равновесия. Тварь вывернулась, ловко перегруппировалась и прыгнула снова, но тут случилось кое-что еще.

Плечо твари, устремившейся прямо на Камориль, пронзило что-то длинное, темное и острое. Камориль с ужасом обнаружил, что тварь напоролась на конец вытянутой, суставчатой паучьей ноги, подобный тонкому лезвию. Педипальпа росла откуда-то из его собственного туловища, стремительно, неудержимо. Ужасная боль прокатилась по всему телу некроманта, когда из другого его бока полезла вторая паучья лапа, а потом их оказалось еще несколько, и этот процесс поверг Камориль в настоящий шок.

Он видел себя как будто бы со стороны. Видел, как тварь, появившаяся на месте Чуди, отрывает с мясом ту его лапу, на которую напоролась. Как он сам встает — но не на ноги, а на несколько из новоприобретенных паучьих конечностей, поднимаясь плавно и устрашающе, и оказывается выше этого обросшего мышцами хищного хвостатого существа более чем в половину. Как нападает на него самоотреченно, борется, давит, режет и рвет, пытается твари не уступать и не уступает. Тварь, юркая и сильная, разбегается, взмывает в воздух, отталкиваясь от песка, и с высоты набрасывается на преображенного Камориль, пытаясь дотянуться своими острыми когтями до нежного незащищенного горла некроманта. Камориль блокирует этот бросок, отталкивает тварь, пригибается и производит тремя длинными паучьими лапами удар, похожий на то, как серп косит траву, но тройной, так, что второе и третье лезвия проходят в том же месте через долю секунды после первого, — и тем самым сбивает существо с ног. Тварь падает на спину, бьет по светящемуся золоту мощным хвостом, пробуя тут же встать, но Камориль делает рывок вперед, и лезвие на одной из педипальп снова пронзает твари плечо. Камориль устремляется вперед и протыкает второе плечо существа, и острия, войдя глубоко в песок, фиксируют зверя на мелководье.

Существо в руках-пальцах-паучьих-лапах Камориль дергается, рычит, и, кажется, иногда извергает проклятья человеческим языком. Оно щелкает клыкастой пастью, смотрит яростно, брыкается, извивается, молотит по воде хвостом, как плетью.

Но паучьих лап больше. Они фиксируют тварь намертво, впиваясь в плечи, пронзая одно за другим запястья, голени и зафиксировав в итоге даже опасный гибкий хвост.

Камориль осознал, что смотрит на существо сверху вниз, скрутив его и обездвижив, и есть в этом что-то очень правильное для того, кем он является. Как будто бы он наконец делает то, для чего предназначен. Некроманта изнутри, бурля и пенясь, переполняло пьянящее торжество и дикая, совершенно ему незнакомая, сводящая с ума жажда, похожая на голод, или голод, неотличимый от жажды, и он с трудом удерживал себя от того, чтобы инстинктивно впиться твари в горло, в шею, в мягкое горячее мясо.

Плененное существо было сильным. Оно было невероятно живым, тяжелым, настоящим.

Камориль хотелось заполучить это все себе, сохранить внутри эту яростную красоту, обладать ею, лелеять ее и чувствовать биение этой жизни так долго, как только будет возможно. Некромант хотел попробовать руками, пальцами, каково существо наощупь, увидеть все, на что эта тварь способна, услышать каждый нюанс этого странного полузвериного голоса, будь то рык, крик, шепот или, может быть, стон.

В зверином оскале твари, что билась, не унимаясь, под Камориль, проступало что-то человеческое, а в рыке — что-то все больше похожее на отчаянный, дикий плач.

Камориль повернул голову вбок и увидел, что рядом стоит Зорея Катх и маленький светловолосый мальчик. Золотое море дышало им в щиколотки, накатываясь мелкими волнами. Эти же волны ласкали яростно дёргающуюся тварь, которая все еще не смирилась со своей участью и продолжала попытки вырваться из смертельных объятий впервые в жизни обратившегося Камориль.

Зорея Катх смотрел на все это бесстрастным, блеклым взором утопленника.

— Давай. Делай, что должно, — сказал ему Камориль, и голос некроманта показался ему самому шипением змеи.

Зорея подошел к зафиксированной твари и положил той ладонь на лоб. Не сразу. Сразу у него не вышло, — тварь пыталась голову отдернуть. Но два острия, воткнутые в песок с обеих сторон от головы зверя, помогли.

Зорея положил на лоб существа обе руки и, прикрыв веки, стал читать заклятие.

Заклятие не должно было работать… Четыре года как не работало ни одно произносимое вслух волшебство. Но маг бы почуял это с ходу. А Зорея продолжал нараспев произносить древние слова, значения которых порою было не сыскать в самых ветхих словарях; он то монотонно бубнил что-то из одних согласных, то выдавал очередь шипящих и сонорных звуков, то затягивал низкую песню без слов.

Зверь дергался все меньше. Лицо его медленно, плавно, как тает, догорая, свеча, преображалось и становилось все более человеческим.

Камориль сверху вглядывался в это лицо, изучал причудливые черты, пытался понять — кто это или что это такое, хотя уже догадался, конечно, что на выходе из этого чудовища, скорее всего, получится человек, жалкий и голый.

Некроманта немного беспокоил только тот факт, что с обращением твари в человека собственные странные его желания почему-то никуда не исчезают. Даже, пожалуй, наоборот — и это было довольно… обескураживающе.

Через несколько долгих, как жизнь, секунд, на преображенном лице существа открылись глаза — дикие, зеленые, сумасшедшие. Зверь, ставший человеком, облизал сухие губы и произнес, глядя куда-то вверх, мимо Камориль:

— Я хочу забыть кое-что еще. Довольно много чего еще.

Некромант стал вытаскивать из него острые лезвия педипальп, одно за другим. На еще не до конца обратившемся теле оставались глубокие раны, из которых шла совершенно обыкновенная, красная человеческая кровь.

Зорея все так же держал ладони на его лбу. Камориль отступил на шаг.

Марик, до этого мявшийся в стороне, глянул на Камориль, все еще возвышающегося на своих паучьих лапах, вопросительно. Камориль развел руками, мол, — делай, как знаешь.

Мальчишка подошел к голому человеку на песке (вода уже отступила, и остался только золотистый песок) и коснулся одной из ран у того на плече.

А потом Камориль стало выворачивать наизнанку. Было б чем. Тем не менее, вышло так, что он отвлекся и некоторое время и не видел, что там происходит с человеческим ребенком Драконьего Бога (как он про себя успел окрестить зеленоглазого). Множество паучьих лап перестало слушаться некроманта. Чуждые суставчатые конечности начали подкашиваться и слабеть. Камориль коснулся земли ногами, которые тоже отказались нормально повиноваться, так что он упал на колени. Голова кружилась, что-то внутри переворачивалось, как маховик центрифуги, и некроманту казалось, что вот сейчас-то он и помрет, вот так вот глупо и некрасиво, будто бы от банальнейшего несварения желудка.

Постепенно мир перестал качаться и вальсировать. Обнаружив, что снова похож на человека, по крайней мере, количеством рук, Камориль в который раз заставил себя подняться. Ночь стала темней — золото почти полностью растворилось, впиталось в песок или ушло в море, — а того алого месяца как не было, так и нет.

Камориль подошел, прихрамывая, к телу на песке. Марик сидел рядом и держал обе ладошки над правым плечом спящего человека. Левое его плечо красовалось огромным уродливым шрамом. Камориль улыбнулся: видимо, юный целитель заштопал рану, как смог. Однако же, для такого молодого мага у мальчишки выходило справляться достаточно ловко и быстро. Пожалуй, даже слишком быстро. Видимо, Константин талант приемыша недооценил.

Зорея Катх никуда не ушел. Чтец что-то чинил на коленке, сидя на плоском камне неподалеку. Камориль снова повернулся к Марику и спросил:

— Ну? И что ты скажешь… о нем?

Мальчик, не убирая рук с правого плеча спящего, ответил задумчиво:

— Он тоже странный. И очень плотный. Внутри какой-то другой тоже, — потом мальчишка поднял глаза на Камориль: — А ты, выходит, паук? Ты убил дракона? Чтец сказал, что долг исполнен.

Камориль, прищурившись, глянул в сторону Зореи.

— Исполнен, говоришь? М-да. Ситуация, конечно… И, да. Я — паук. Частично. Правда, оказалось, что я намного больше паук, чем казалось. А насчет дракона… Я не буду тебе врать: я не знаю, что вообще произошло. Но задание мы свое выполнили — это факт. Чуди, какой была, больше нет.

— Значит, мы сможем вернуться домой?

— Ну да, — Камориль присел рядом с Мариком, вглядываясь в лицо спящего. — И этого с собой возьмем. О, — Камориль обнаружил острые уши «потерпевшего», — это еще что такое?

— Я ж говорю — он странный, — повторил Марик. — У него там и мышцы есть, чтобы ими двигать. Я себе тоже такие хочу, — потом мальчик ловко ухватил верхнюю губу спящего и потянул вверх: — И вот еще, смотри, какие у него зубы.

Камориль оценил.

— Экий он… и как ты с ним… как с хомяком. Ну так… ты, значит, заштопаешь его?.. — уточнил Камориль неуверенно. — Все с ним… в порядке? В этом плане…

— Ну да, — ответил мальчик. — Сейчас, чуть-чуть там, и там, и все. Но потом он будет много спать.

— Сам, значит, не пойдет?

— Не знаю. Люди, которых я до него лечил, после похожего где-то с неделю лежали… а этот… ну, я не знаю, в общем.

Камориль поднялся и пошел к камню, на котором сидел Зорея. Некромант чуял, что так просто от чтеца не отделаться. Да и неплохо было бы узнать, что там «забывал» зверь…

Зорея Катх поднял взгляд на Камориль. Во взгляде, в котором некромант ожидал увидеть презрение и ненависть, оных, почему-то, не обнаружилось, и это было странно, даже учитывая общую безэмоциональность, присущую лицу чтеца. В руках у Зореи что-то тускло поблескивало.

Камориль молчал, глядя на чтеца, чтец — тоже.

— И… что это было? — спросил, наконец, Камориль.

— Что?

— Все… это. Что ты видел? Когда я подошел к Мертвари…

— Ты воткнул ей в глаз свои кости, — ответил чтец, — и она зашлась в агонии. Ты упал — я думал, потонул. Другие две головы стали быстро гнить и, как будто бы, разлагаться. А потом она лопнула, как надувной шарик с водой. Только это была не вода. По всему берегу растеклись зловонные внутренности, похожие на вздутых змей кишки и полусгнившие ошметки, в общем, какая-то биологическая, мерзко воняющая каша.

— А этот? — Камориль кивнул в сторону тела на песке.

— Этот нашелся во вспоротом брюхе Чуди, еще живой.

— Вот как, — произнес Камориль. — А что ты с ним сделал?

— У парнишки был шок, — ответил Зорея, продолжая что-то блестящее теребить руками. — Он помнил, как Мертварь его сожрала, и помнил, как он был внутри… не понимаю, как ему удалось выжить, но — тем не менее. Он попросил меня помочь ему забыть это все.

— И ты помог?

— Да, конечно. Это мой долг, как чтеца — позволить человеку умереть спокойным и счастливым.

— Умереть? — Камориль еще раз, на всякий случай, оглянулся на Марика и ушастого на песке.

— Ты ж некромант. Разве смерть не висит над ним бледным исполином? Очевидно — парень не жилец. Он же наполовину переваренный.

Камориль снова оглянулся. Повернулся к Зорее:

— А что это у тебя?

— Это? — Зорея поднял повыше то, что держал в руках. — Это ожерелье из бусин памяти. В древние времена такие штуки считались ценным атрибутом посвященного чтеца. Их осталось в мире не так уж много, и мне вот выдали один комплект — в числе прочих артефактов, на всякий случай. И, думаю, случай как раз настал, так что теперь каждая бусина хранит ненужные тому человеку воспоминания.

— А что станет с бусинами, если человек умрет? — поинтересовался Камориль.

— Они будут снова пригодны к использованию, — ответил Зорея. — Это вообще давнее очень колдовство. Его практиковали во время древних войн, когда нужно было надежно спрятать от врага информацию и не выдать ее ненароком. Так что — память ими хранится надежно… И вернуть ее, попросту уничтожив ожерелье, никто не сможет. Понимаешь меня?

— Отлично понимаю, — проговорил Камориль, тщательно следя за своими бровями, чтобы те не выдали другого его понимания.

Похоже, Зорея промыл ушастому мозг. Но это у них вышло… взаимно. Иначе, чего это он так легко все рассказывает? Где пистолет? И почему Зорея не пробует их с Мариком порешить?

Еще до того, как вызвать призрачное лезвие и направиться к Чуди, Камориль понял, что, даже если вдруг он ее убьет, — ну, мало ли какие чудеса случаются, — останется еще Зорея со своим фанатизмом. И как с ним быть, Камориль не знал. Ведь Зорея пробовал прорваться в мозг неспящего Камориль без его на то согласия — а это уже одно из тяжелейших преступлений для чтеца. И у Зореи нет оснований думать, что Камориль, вернувшись в гильдию, станет об этом молчать.

— Мне отпустят все грехи, — внезапно сказал Зорея Катх.

— Что, прости?.. — Камориль вернулся в реальность.

— Я говорю, что теперь, если я вернусь, и расскажу, как все было, наш верховный чтец отпустит мне все грехи.

— Вот как…

— Мертварь была предсказана задолго до войны, еще тогда, когда пророки были вхожи в нашу гильдию. Тот, кто убьет зверя — так или иначе — становится кем-то вроде избранного. Ему разрешено в убийстве Чуди использовать все, что угодно. Это сверхзадача. Даже… запрещенное Заповедью Неугомонного Сердца перестает быть наказуемым.

— А почему же сразу, вместо чернодырых, совет гильдий не послал на Мертварь двадцать-сорок чтецов? — не удержался Камориль.

— Так они еще тогда не знали, с чем имеют дело. И пророчества… Сам знаешь, какое к ним отношение у нынешней молодежи.

— Логично, — Камориль решил не спорить. — Так… стало быть, ты передумал меня убивать?

— Ты исполнил свой долг, — ответил Зорея.

— А как же твоя ненависть к некромантам?

— Ты более не некромант. Ты — мой меч, мое копье. Инструмент, которым был уничтожен Драконий Бог. Тебе тоже прощен твой грех.

— Отлично, — Камориль невесело улыбнулся. — Слушай, а давай так… Твое «копье» сломалось в процессе убивания Мертвари. Я, видишь ли, не жажду совсем всемирной славы, особенно такой. Наоборот, хочу, по правде говоря, лечь на дно, зализать раны, создать парочку распутных зомби-девочек и как-то… развеяться. Раз тебе это так важно — будь героем. А ты, в общем-то, уже стал героем.

Зорея поглядел на Камориль как-то иначе. Разумно, что ли. Вменяемо.

— И никому на свете я ничего не должен, — ответствовал он с достоинством.

— Ну вот… Вот, возьми это, — Камориль достал из кармана на поясе флягу с кровью Чуди, — тут э-э… немного потрохов Мертвари. Я еще там, у Сестрицына Зуба, собрал. Предоставишь своим как доказательство смерти твари и потенциальный музейный экспонат. Бери, и… дай мне взамен это ожерелье… бусины памяти, так?

— Зачем тебе?

— Когда этот бедняга окочурится, — а он окочурится, вон уже бледная, скуластая, с волосами до пят над ним витает, ты разве не видишь, нет? — я похороню их вместе с ним. Вот прям пойду и закопаю. Все же, он тоже является частью легенды об убийстве Мертвари. Мы должны оказать ему эту последнюю честь.

— Ну, что ж. Не вижу ничего в этом мерзкого, да и обмен справедлив. Держи, — Зорея протянул Камориль цепочку с бусинами и принял из рук некроманта флягу. — Я тебя не забуду, некромант. Когда Потерянный найдется и станет судить каждого по чистоте его души — тогда жди от него прощения, ведь ты помог очистить родную землю от мерзкого порождения порченных внешних миров.

— Да уж, — поджал губы Камориль, — я такой. Ну, я пойду, пожалуй. Ты же… не выстрелишь мне в спину, да? Может, ты вернешь мне и мой пистолет, заодно?

— Ты оскорбляешь меня своим неверием. Я мог тысячу раз изрешетить тебя пулями, пока ты там в грязной воде валялся без памяти, а я помогал пострадавшему…

— Хорошо-хорошо. Я все понял, — Камориль, неопределенно махнув рукой, развернулся и направился к Марику и «пострадавшему».

По пути он пару раз оглянулся, чтобы увидеть, как Зорея встает с камня, прячет флягу в карман камуфляжной куртки и, не оборачиваясь, отправляется прочь от мыса, на восток. Провожая Зорею взглядом, Камориль заметил, что небо светлеет. Зорея, выходит, уходил в рассвет.

Камориль понадеялся, что все так и станет: Зорея вернется к своим, будет прощен за все свои грехи, а о нем, Марике и таинственном ушастом «пострадавшем» забудет, и, может, примется исполнять какой еще святой долг.

С Камориль же долгов было достаточно.

Некромант подошел ближе к двум оставшимся на берегу очевидцам произошедшего. Марик заканчивал с раной на левой ноге абсолютно голого мужчины.

— Ну что? — спросил некромант.

— Он очень странный! — ответил мальчик. — Он почти уже здоровый! Это… ну очень быстро! А чтец ушел, да?

— И мы сейчас пойдем, — кивнул Камориль. — Только нам дольше идти придется: этот Зорея, будь он неладен, заберет, скорее всего, лодку.

— А там что, одна всего лодочка? А как бы мы все вместе на ней уместились?

— Так не с веслами же лодка, — улыбнулся Камориль. — Мы с тобой пойдем на запад… обогнем вот этот мыс, там будет подряд пять бухт, — пройдем поверху, и дальше уже будет видно одно из прибрежных сёл. А там к кому-нибудь пристанем из частников и, думаю, сумеем добраться до города.

— А с ним как? — спросил мальчик.

Камориль снял с себя порванную в нескольких местах серую майку, и, растянув ее в руках, произнес:

— В юбочке походит! Буди!

— Ах вот почему мне пришлось тащиться через всю ту деревню полуголым и ловить на себе удивленные взгляды краснеющих старушек, — протянул Мйар.

Камориль всплеснул руками:

— Как будто бы те старушки голых мужиков в жизни не видели! Стало быть, их что-то другое в тебе смутило… — потом осекся. — Стоп. Это все, что тебя заинтересовало в моем рассказе?..

Мйар не знал, что сказать. Вымолвил все же, подумав:

— Ну, мне кажется, что я должен… тебя… вас поблагодарить, ребята. Вы спасли меня от этой страшной Мертвари…

— Кажется, он не понял, — произнес Эль-Марко, лениво помешивая остывший чай. — Или делает вид, что не понял.

— Я тоже кое-чего не поняла, — произнесла Мари. — Я тут кое-что посчитала на салфетках… — Мари запнулась. — Ну…

— Смелей-смелей, что там ты насчитала? — подбодрил ее Камориль, глядя заинтересованно.

— В общем… — Мари справилась с собой. — Учитывая дату окончания войны, выходит… Что вам, Камориль, шестьдесят, а тебе, Эль-Марко, тридцать семь лет, — Мари говорила все более тихим голосом, и «семь лет» прозвучало почти не слышно. — Вот.

Эль-Марко вздохнул и сказал успокаивающе:

— Я тебе потом как-нибудь это все подробно объясню. Я же целитель… Это у меня в крови. А сейчас все в порядке, переходить на «вы» не надо, и… ну…

— Это все, что ты насчитала интересного? — осведомился Камориль.

— Нет, — ответила Мари. И спросила чуть более уверенно: — Еще… еще мне немного непонятно, как… то есть, если отец Николы погиб тогда, у пика Сестрицын Зуб, то как Никола могла родиться через четырнадцать лет после его смерти? Или ей тоже намного больше? Может, она в…

— Нет, мы не вампиры, — ответил Камориль, — никто из нас не вампир. Про Константина и Николу — это тоже отдельная история, я тебе как-нибудь расскажу, что знаю, хоть тут у нас опять все мутно и уверенности нет… Но, если вкратце, то именно из-за этого Константин Рэбел сунулся на ту охоту, — Никола и ее мать были его причиной.

Никс же уже давно спала, свернувшись клубком в углу кухонного дивана.

Как и в давешнем рассказе Камориль, за разбитыми кухонными окнами едва-едва начинал просыпаться рассвет, все еще очень молодой. Чай наливали в пятый раз, а абсент давным-давно кончился и был заменен карамельным ликером.

— Ну, в общем, понятно, — произнес Мйар. — Этот Зорея проявился и решил, что налажал, и Камориль стоит все-таки найти и убить.

— Нет, не думаю, — некромант покачал головой. — То есть… меня он решил стукнуть заодно. Но если он что и понял, — так это то, что его «Мертварь» жива, и ходит по земле, и пьет с нами чай, вот прямо сейчас.

— То есть, ты хочешь сказать… — медленно поговорил Мйар, — что… Ну, да, да, ты же так с самого начала и сказал… но я заслушался и перестал как-то себя ассоциировать с этим монстром, которого ты описал… Но ведь… Ох ты ж… Мне кажется, мне надо пойти и немного все это обдумать, посидеть в душике одному, взвесить все «за» и «против»…

— Никуда ты не пойдешь, — устало, но твердо произнес Камориль. — По крайней мере, не сейчас.

— Но как же…

— Можешь истерить, бить посуду, калечить юных дев — твори, что хочешь, но потом, а сейчас мы должны сесть и решить, что нам делать дальше, как найти Зорею, убить его особенно извращенным способом и при этом убедить всех остальных в том, что это он — чокнутый психопат-извращенец, сошедший с ума на старости лет.

— А я вот тоже кое-чего не понял, — произнес Эль-Марко. — Что именно произошло там, в… Мертвари? Этот золотой демон… Что это были за миры, по которым ты гулял? И, кажется, ты о чем-то умолчал, я прав?..

— Мне кажется, это был мир снов, или, как его еще называют, морок, — медленно поговорил Камориль. — Там места и события не связаны хронологически, и даже просто логически не связаны… это что-то такое… многомерное, тяжелое для восприятия и смутно годящееся для понимания.

— Мне даже страшно предполагать, о чем он мог умолчать, — Мйар отстраненно покачал головой.

— Когда ты так говоришь, — улыбнулся Камориль, — мне начинает очень нравиться ход твоих мыслей. И если я правильно понимаю, что может тебя пугать, то нет — не было этого. А я понимаю правильно.

Мйар глянул на Камориль яростно. Некромант расплылся в еще более широкой улыбке.

— Так это вы уже тридцать лет… — проговорила Мари и запнулась.

— …знаем друг друга, — подсказал ей некромант. — Да. Немалый срок. Целая жизнь, а? А как будто вчера было.

— Нет, мне определенно сложно это понять, — призналась девушка, — и в это поверить тоже.

— Ну, давай рассудим, раз уж заговорили, — Камориль все так же загадочно улыбался. — Вот у тебя есть друг или подруга, кого ты знаешь хотя бы десять лет?

— Ну, есть, — произнесла Мари после небольшой заминки.

— И за эти десять лет разве ты этого друга или подругу узнала до конца? Разве все темы обговорила, все истории услышала, обо всем поспорила? А сколько всякого вы пережили вместе? И вот теперь, всё это неузнанное и необсужденное, невыраженное и непопробованное приплюсуй к пережитому, вместе съеденному, увиденному и выпитому. И ты получишь тридцать лет.

— Если так рассуждать, то этот срок уже не кажется таким… ужасающим, — согласилась Мари.

— Помню, в мои восемнадцать мне тридцатилетие казалось началом конца, — улыбнулся Эль-Марко.

Мари встрепенулась — вероятно, хотела спросить, откуда взялась цифра «восемнадцать», но передумала.

— Итак, мы отвлеклись, — Камориль оглядел неспящих, собравшихся на кухне. — На повестке дня… ну, все поняли чего на самом деле повестка, — у нас два вопроса: как найти Зорею и как его убить.

— Убить? — переспросила Мари.

— А что ты предлагаешь? — Камориль сделал удивленное лицо. — Может быть… отшлепать?

— Нет, ну… сдать властям каким-нибудь…

— Деточка, ты не понимаешь разве, что этот человек куда-то уволок твою бабку только за то, что она имела счастье общаться с Мйаром? Тут полумеры не помогут. Ты бабку найти хочешь или где?

Камориль смотрел на Мари вопросительно, не моргая, а девушка была к его взгляду пока что непривычная, оттого замялась.

— Хочу, — наконец сказала она. — И я попробую найти ее во сне, как только… смогу поспать и… и еще мне свечей надо несколько…

— Свечи я тебе дам, — кивнул Камориль, — но только ты сперва нам расскажи, как ты нас тогда нашла. Когда с велосипеда свалилась.

Мари устало улыбнулась:

— Ох… Это наше, девичье заклятье… называется «Суженого След», — простейшее и, наполовину, развлекательное… Но я тогда его одно только и колдовала на протяжении трех часов, раз сто подряд, наверное, потому меня в обморок и уложило, как мне теперь кажется. Иначе я вас найти бы не смогла.

— И как оно колдуется? — заинтересовался некромант. — Заметь, я не спрашиваю, на кого из нас ты ворожила!

— Спасибо, я ценю, — улыбнулась Мари. — Колдуется… колдунья вероятностей подбрасывает монетку особым образом. Куда монетка упадет (относительно колдующей) — строго туда надо идти, чтобы, значится, найти суженого. Если монетка падает решкой — надо оставаться на месте, суженый сам тебя найдет. Колдовать не обязательно на мужчину или женщину, к кому вас романтический интерес. Главное, чтобы этот человек был важен, значим и вызывал, соответственно, эмоции.

— А кто-нибудь, интересно, пытался «Следом Суженного» найти Потерянного бога? — задумчиво проговорил Эль-Марко.

— О, это самый веселый момент заклинания, — оживилась Мари. — Если колдунья вероятностей, это заклятие творящая, неверующая — то монетка встает на ребро — почти всегда. А если верующая, то монетка попросту пропадает. Как бы, теряется, — но вероятностные верят, что она на самом деле исчезает, как бы вслед Потерянному.

— А если монетка начинает вращаться волчком? — спросил Камориль.

— Это в любом случае плохой знак, — Мари покачала головой. — Это значит, что суженого лучше не искать — во избежание.

— И это правда работает? — усомнился Эль-Марко.

— Ну, вас же я нашла, — Мари отхлебнула остывшего чая. — Да, понимаю, эта магия очень простая в сравнении с тем, что обычно используете вы, но… она тоже имеет место быть.

— Точно! Все гениальное — просто! — Камориль аж встал со стула. — Значит, так! Мари! Кидай свой «След Суженного» на Зорею. Я пойду, карту поищу и линейку! А потом пойдем куда-нибудь на пару километров отойдем — и снова бросишь!

— Однако, вариант, — девушка полезла руками в небольшую сумочку, что носила на ремешке, перекинутой через плечо. Но потом остановилась. — Может, правда, не сработать… Если честно… ну… мне этот Зорея — безразличен.

— После всего того, что ты услышала? — ахнул Камориль.

— Ну, если на каждого дурака обращать внимание — никаких нервов не хватит, — Мари повела плечом. — К тому же, я его не видела, и еще, даже несмотря на все аргументы, мы ведь, как бы, не уверены, что это именно он… Но я попробую. Может и сработает. А может, и нет. Я, к тому же, что-то как-то… очень устала, знаете…

— Так, провозглашаю торжественный отбой, — это со своего стула встал доселе молчавший Мйар. — Разберемся с этим всем завтра. Ну, то есть, сегодня, но хотя бы часов через шесть. Если не сработает гениальный топографический план Камориль — придумаем что-нибудь еще. Я попробую взять след ползучих бестий. Или к секретарше Абеляра пойдем, заглянем ей в рабочий глаз, может, сумеем связаться с этим, судя по всему, лояльным к нам чтецом и у него что-то узнать… Или я пойду к этим вашим чтецам в этот их смешной офис, и пускай пеняют на себя…

— Они все психопаты, Мйар, они не сумеют расстроиться, даже если ты их всех загрызешь, — Камориль покачал головой.

— Ты, — Мйар устремил на некроманта тяжелый взгляд, — давай, устрой, как обещал, в подвале нормально Эль-Марко, Никс и Мари. — Потом Мйар перевел взгляд на Кападастера: — Николу донесешь, не будя?

— Донесу, — кивнул Эль-Марко.

Мйар снова обернулся к Камориль и сказал твердо:

— А потом возвращайся сюда.

— Так точно, — ответил некромант, и в этот раз не понятно было, смеется он или нет.

Ну вот, наконец мне удалось разогнать их всех с кухни.

Камориль — ладно, фиг с ним, паяца из него не выбить ничем, он даже на смертном одре, буде такое вдруг произойдет, будет рассказывать басни, напевать лирические частушки и подмигивать особо симпатичным скорбящим обоих полов. Мог же вполне свою историю вместить в три фразы, без всех этих художественных аллегорий и описаний темноты леса, которые «для пущей атмосферности». И мог, на самом деле, при Мари все это не рассказывать. Мне даже кажется, что он, пожалуй, специально это все рассказал именно так, и именно при ней. Зачем?.. Чтобы она получше поняла, с чем и с кем имеет дело?.. И могла, получается, сама решать, нужна ли ей будет вся эта радость после того, как.

Ведь когда-нибудь это все прекратится и жизнь станет снова спокойной и размеренной.

Хоть я и тот еще олух, но от меня не ускользнула та тонкая, едва заметная перемена, которая произошла в отношениях Эль-Марко и Мари. И, да, это очевидно — отношения. И снова прощай, Мйар.

Не увидеть этого невозможно. Не услышать — да, но когда все так очевидно… Эти прикосновения, — которые как бы ненароком, но такие естественные и такие частые… Так юноши касаются девушек, которые им правда нравятся и которых они хотят касаться. Даже такие молчаливые и все из себя загадочные, как Эль-Марко. И все, вроде бы, логично, и все, вроде бы, хорошо — он прикоснулся к ее душе, и что-то пошло так, и все оказалось просто, как и должно быть, когда любовь, стало быть, настоящая. А не такая, как все те эрзацы, которыми судьба потчует меня, как будто бы пробуя то так, то эдак сломить, доказать мне мою чуждость и ненужность. И мне не на что обижаться и нечего им предъявить. И я почему-то принимаю такое положение вещей на удивление спокойно. Может, расстроюсь еще как-нибудь потом. Может, психика сказала «хватит с тебя на эти сутки». А может, я смогу и порадоваться за них чуть позже, когда станет проще думать, — ведь они оба добры, хороши и, в общем-то, не чужие мне люди… Если могут быть люди мне не чужими, в свете эпического повествования Камориль.

Я выплеснул в лицо еще воды и уставился на свое отражение в зеркале.

Пока Камориль презентовал нашим блондинкам один из укромных уголков своего подвала, неудачно стилизованный под пляжный домик, я все же дошел до душа и всячески предался омовению, но не горячей водой, как обычно, а чередуя ее с холодной. Контрастный душ — то, что я не люблю больше тушеных кабачков, — но сейчас он как раз кстати.

Я смотрел на себя — какой я есть, — в который уже раз, — и понимал, что, в принципе, давно к себе привык, хоть мне и казалось раньше, что что-то мироздание напутало с душой и ее сосудом. Пожалуй, если б у меня рыжих волос этих не было — я б такие хотел. Это будучи из меня растущими они меня немного смущают, а так… хорошо же, как будто бы тепло всегда и везде с собой, не далеко.

И вот этот я — то ли плод, то ли суть огромной смутно убиваемой твари, способной взрывать мыслью поглощающих, создавать иллюзии и перемещаться скачками сквозь материю и время? Я? Ну нет. Это… в это сложно поверить. Даже учитывая, что Камориль незачем врать. Да, я не человек, но не настолько же… Если все так, как рассказал некромант, то я чужд не только людям, с которыми у меня так странно складываются отношения, но и самому миру… И что же мне с этим делать, если я не старею? Может быть, когда истекут нормальные человеческие лет сто и ничего не изменится, мне попробовать найти себе смерть? Ведь, чтобы стать человеком, надо им быть… А что, если у меня, например, какая-нибудь специальная судьба и это «бессмертие» дано мне не просто так? Ох, ну и мысли. В их свете непреодолимая человеческая смертность как раз и кажется благословением. Этакий последний дар мироздания, лишающий тебя надобности исступленно решать, быть дальше или нет. Срок, в который все надо успеть. Окончание письма без постскриптума, где, поставив точку, ты можешь вздохнуть и оглядеть написанное как что-то цельное, завершенное, имеющее границы, и в этих границах гармоничное, композиционно уравновешенное.

А жить, не зная, сколько еще тебе мучиться — хотя бы примерно, — это ж ничто иное, как вечная молодость с ее душевными метаниями, неуверенностью и болью. А молодости положено проходить.

И все это замечательно, конечно, но лучше б я обо всем этом не думал.

Я стер остатки запекшейся крови со лба и еще минут пять потратил на то, чтобы отмыть шею и уши. Как-то все остальное легче далось.

И, кстати, в этот раз я отрегенерировал скорее, чем обычно. Может, это от того, что в последнее время мне стало чаще прилетать по голове, — а организм взял да и адаптировался.

Конечно, спать после всех этих драк и треволнений хотелось безумно, но у меня был еще один нерешенный вопрос.

Я вернулся на кухню и сел ждать Камориль. Некроманта не было минут десять, потом еще десять, а потом я все же услышал звук шагов со стороны гостиной. Но до кухни шаги так и не добрались.

Я встал со стула и сам прошел в гостиную, и обнаружил некроманта сидящим на его любимом красном бархатном диване, в этот раз — без сигареты и с видом крайней растерянности. Камориль поднял на меня удивленный взгляд и снова уставился куда-то в пол.

— Эй, ты чего? — спросил я.

— Лунь, — ответил Камориль.

— Что «Лунь»? Она… м-м, я даже не могу предположить, что с ней могло…

— Пока мы чаевничали и я глаголил увлекательную историю нашего с тобой знакомства, Лунь стянула портьеры, которые не забрала Вера, и утащила их наверх в одну из незапертых комнат. У меня там кровать под балдахином есть… еще одна, да. Ну и вот, она там свила гнездо и не хочет оттуда уходить.

Я улыбнулся.

— Но это не самое страшное, — продолжил Камориль. — Она… Мйар, она сожрала мою шубу.

Камориль уставился на меня растерянно, очевидно, ища поддержки.

— У тебя… есть шуба? — спросил я не менее удивленно.

— Проклятье, Мйар, почему тебя всегда удивляет какая-нибудь фигня? А ничего, что Лунь — по сути, моль?

Я встряхнул головой. Присел рядом с Камориль на диван.

— Не расстраивайся, — сказал я. — Точнее… Ты уж, как знаешь, но я б на твоем месте не горевал. В свете более глобальных событий.

— Конечно, «не расстраивайся», — передразнил меня Камориль, кривляясь. — Еще мне не хватало сносить такие потери стойко! Как эта твоя блондиночка: «…мне безразличен Зорея, ничего я не наколдую!». Мйар, этот мир болен безразличием, бесчувственностью, равнодушием. Мне кажется даже — ну вот сейчас возьму я все артефакты, что у меня по сейфам распиханы, и пойду людей убивать — и что? Ну, найдут меня поглощающие через дня три, загребут, показательно осудят и показательно казнят — и кто будет плакать? Кто обо мне вспомнит? Даже учитывая мою достаточно активную общественную жизнь и тот факт, что охочих до некромантского тела есть, — все равно, кто по-настоящему расстроится, Мйар? Разве что Эррата… какая-никакая, а семья. Мне, пожалуй, стоит пересмотреть свое к нему отношение и позвонить в лечебницу, попросить, чтобы ему режим чуть менее жесткий назначили…

— Не дави на жалость, — буркнул я. — Я тоже никому особо-то не нужен.

— Неправда твоя, ты нужен мне, — Камориль произнес это твердо и быстро, не замешкавшись ни на секунду, на меня при этом, правда, не глядя.

Я вздохнул. А потом рассмеялся. Потер лоб одной рукой, отводя упавшие на глаза волосы.

Камориль насторожился. На нем всегда так ярко проступают его эмоции, — ежели они у него случаются, — корежа его подвижное лицо совершенно нещадно, так, что это меня, пожалуй, даже умиляет.

Никак не могу поверить… поверить и осознать: неужели я правда имею над ним эту власть, которую не хочу принимать? Которой я не желал и не просил… А чего он от меня ждет в ответ? Хватит ли ему (в качестве платы за все труды его и заботу) простого телесного контакта? Или, может, он хочет добиться от меня, в конце концов, каких-нибудь возвышенных клятв типа тех, что дают друг другу юные влюбленные мальчики и девочки? Которые, значится, будут свидетельствовать о наличии глубоких и настоящих чувств… Мол, ежели мир безразличием болен, то, может быть, я, явившись откуда-то извне, не таков?

Чего же жизнь тебя ничему не учит, старый ты, глупый некромант, запутавшийся, потерянный, как и я, не решающийся отбросить все и повзрослеть… Как же ты не понимаешь, что я твоей испепеляющей любви не достоин, не заслуживаю, не потяну, не смогу принять. Попросту не сумею. И не смогу ответить на нее так, как ты того хочешь. Даже если сам этого захочу.

— Я тебя обратно попросил придти не просто так, — сказал я.

Камориль вздернул брови:

— Излагай.

— Видишь ли… — я помолчал немного, — меня заинтересовала кое-какая, на первый взгляд, малозначимая деталь твоего повествования.

— Ну, я все без утайки рассказал, — сообщил Камориль. — Разве что, лексикон Зореи слегка смягчил, но не думаю, что это может как-то…

Я приобнял его за плечи и потерся носом об его шею под самым ухом.

— Ох ты ж ёжик, — вырвалось у вздрогнувшего Камориль.

Движения некроманта стали резкими, его как будто бы парализовало.

— Расслабься, — сказал я, не отстраняясь, — драка плюс алкоголь, помнишь, да? Рецепт «доступный Мйар», употреблять горячим, внутрь.

— Рецепт «Верните мне мою недотрогу, сволочи!» или «Кого же мне потом добиваться?», если уж мы шутим на эту тему, — проговорил некромант, таращась на меня искоса, как на больного. — С тобой точно все в порядке?.. Мйар?

Я немного надавил ему на плечи, укладывая на диван. Сам остался сидеть. Стал водить пальцами по его выпуклым острым ключицам, иногда проникая под ворот рубашки и оттягивая ткань вбок. Расстегнул верхнюю и следующую за ней пуговицы.

Сердце у некроманта сейчас бьется так, что я его прекрасно слышу. Метаболизм ускоряется востократ. Он теплеет, весь целиком и отдельными, особо чувствительными местами, и даже становится чуть менее бледным. Но руки фальшивые пока ниоткуда не лезут — ему страшно.

Я стал гладить бешено колотящуюся венку на его шее, а потом провел черту по скуле, сверху вниз. Камориль, как и много дней назад, совершенно по-кошачьи потянулся за моей рукой.

— Тебе кто-нибудь говорил, что ты похож на кота? — спросил я.

— Я и есть кот, — ответил Камориль, запрокидывая подбородок и подставляя моим пальцам нежное горло. — Местами… Ты даже не представляешь, какими именно… Хотя… Хочешь, покажу?

— Пушистостью булок ты меня не удивишь, — я стал почесывать ему за ухом, раз уж такое дело.

— Да ну тебя, я ж вовсе не об этом-м, — произнес Камориль, и эта фраза таки закончилась сладостным полувздохом-полустоном.

— Так вот, о чем я хотел поговорить, — произнес я, продолжая ласкать некроманта правой рукой, впрочем, не опускаясь ниже ключиц и не задевая губ. — Хорошо, предположим, все так и было, а я и был — та огромная черная тварь, и потом тот бешенный хвостатый монстр тоже. Но… скажи мне, какой тогда был месяц?

Камориль посмотрел на меня из-под полуприкрытых век:

— Июль, — сказал он, — самая середина лета.

— Понятно, — проговорил я, проникая под его рубашку левой рукой, снизу, нащупывая место слияния хитина и мягкой прохладной кожи. — Середина лета, говоришь…

Некромант выгнулся мне навстречу. Гибкий какой. И правда, частично — кот.

— Эй, Камориль, а что ты делаешь с моими пальцами? Зачем ты берешь их в рот? Я их, конечно, помыл, но облизывать…

Я провел большим пальцем по его влажной нижней губе.

— Ты что, решил поиздеваться надо мной? — спросил Камориль. — У тебя отлично выходит, продолжай.

Я склонился над ним, отнял руку от лица некроманта и провел ладонью по внутренней стороне его бедра.

— Значит, все, чего ты хотел эти тридцать лет, — я прикоснулся к нему там, где он уже стал ненормально горяч в сравнении с обычным своим состоянием, — это чтобы я полюбил тебя?

— Вполне нормальное желание, — Камориль попытался сохранить лицо, но губы его предательски задрожали. — Да что ж ты такое делаешь, демон! Другие вон… хотят приблизить конец мироздания, сообразить геноцид, стать всемирно известными, мира во всем мире и прочее… в сравнении с ними мое желание вполне адекватно и невинно, пожалуй, даже честно…

Я наклонился к нему еще ниже и прошептал на ухо, слегка задевая его губами:

— Ну вот, как раз тут у нас есть небольшая проблема. Видишь ли… Мне кажется, я убил свою прошлую любовь. Сам понимаешь, насмерть.

Камориль резко сел. Рубашка на нем была уже полностью расстегнута, так что он начал ее поспешно застегивать, смотря на меня со смесью недоверия и негодования:

— Я, конечно, люблю классические сюжеты, — сказал он, — но оказаться одним из персонажей средневековой пьесы о любви до гроба я отказываюсь. Если только любовь не на гробу, — уточнил некромант. — Гм. О чем это я. Мйар, о чем это ты! Опомнись, что ты делаешь? Это точно ты? А как же Мари?

— Пропала Мари, как это с ними, юными красивыми девочками, часто бывает, — ответил я. — А со мной все в порядке. Разве что, за время пребывания в этом мире я заразился от него этим самым безразличием.

— Но, Мйар… Я ждал того, что не случится никогда… И вот, оно произошло — и мне не верится. Скажи мне честно, что же с тобой должно было статься, чтобы ты… сам… своими руками… прикоснулся ко мне… так?..

— Просто я подумал, что, может быть, тебе будет приятно.

— А я ведь, между прочим, и обидеться могу, — заявил Камориль.

Я ничего ему не ответил.

— Так кого ты там любил-убил? — все-таки спросил некромант.

— Судя по датам, озвученным тобою и по той информации, что мне предоставила Элви, я… не знаю, в каком я был состоянии, и что было раньше, — убийство или мое обращение этим могущественным существом, на которого ты «охотился» — но что-то подсказывает мне, что это именно я убил Варамиру, бабушку Романа и жену Даньслава. И, исходя из этого, я понимаю, что, вероятно, единственное, что может мне… точнее, нам помочь в этом деле, — это моя память, которую настало время вернуть.

Я поглядел Камориль в глаза, и увидел в них яростное, отчаянное нежелание перемен.

— Я — это только я, — ответил я ему на невысказанный вопрос. — Каким бы ни был. Так что, ежели все те чувства, о которых ты заявлял мне не раз, настоящие — то… для тебя ничего не изменится.

— Ну ладно, ладно… что тебе рассказать про… этого человека? — сжалилась Варамира.

— Почему ты называешь его «этот человек»? — спросил Ромка первое, что пришло в голову.

— Видишь ли, я не умею запомнить его имени, — ответила женщина.

— Его зовут Мйар Вирамайна, — напомнил мальчик. — Мйар Вирамайна Зубоскал.

— Как-как? Можешь не повторять. Это имя просто не укладывается у меня в голове. Как только ты его произносишь — я его начисто забываю. Такие вот издержки… слепого узла.

— Того заклятия, которым дед отрезал тебя от него? — уточнил Роман.

— Нет… завязал. Судьбоплеты не умеют отрезать нитей, — они их только протягивают, перевязывают или, как в нашем случае, завязывают узлом так, чтобы у этой истории не случилось продолжения.

— То есть вы, как бы, все еще связаны, но между вами «слепой узел»?

— Ну, ты же помнишь, что все это — аллегории, и что нужно это видеть, чтобы это понять.

— Угу, — Ромка помолчал. — Так что этот «слепой узел» означает именно? Ты не помнишь его имени…

— Не вижу его и не могу ему ничего сделать. Даже за щеку потрепать…

— Даже если руку твою кто-то к его щеке поднесет?

— Нет, тут произойдет подмена нитей, и моя рука перейдет в другой класс операнд. Но суть такова: это действие никак не зацепит его судьбы и участи напрямую. Может быть — как-то крайне косвенно, а чем более косвенно — тем меньше. По сути, «слепой узел» ограничил судьбу так, что даже возможность непрямого воздействия на этого человека стремится к нулю. То есть, теоретически, что-то придумать можно. Но практически — почти невозможно.

— Но почему при всем при этом ты помнишь о нем, пока он не убежал из лагеря?

— Точно не скажу… Но смотри: это было до «слепого узла» и до окончания войны. Мне даже кажется, что тот, кем он был и тот, кто вернулся с Севера — разные люди.

— Ага… Ну и тогда, выходит, он тебе тоже ничего не может сделать?..

— Тут все немного сложнее, — ответила Варамира. — Как-то раз он… уже кое-что предпринял. Но я даже не знаю, как бы так тебе об этом рассказать, чтобы не соврать. Давай, кушай кашу. Мы, что ли, зря ни свет ни заря поднялись? Сейчас доешь и двинемся.

— Куда двинемся? — спросил Ромка, покончив с овсянкой. — Пешком?

— Нет, поплывем.

— Так а куда?

— Увидишь.

— Баб Варя, ты, конечно, хорошая, но почему ты мне ничего не рассказываешь?

— Прости, привычка. Детство и юность у меня были тяжелые — расскажу как-нибудь, скрытность въелась мне в самую кость. А поплывем мы с тобой на Шелковичный остров.

— А там что? — тут же осведомился Ромка.

— Узнаешь, — улыбнулась Варамира.

Большего от нее добиться не удалось. Ромка встал с высокого табурета и отнес тарелку в мойку. Поставил. Задумался.

— Посуду мыть? — крикнул он вслед убежавшей куда-то в другие комнаты Варамире.

— Оставь так! — донесся ее ответ.

Ромка хмыкнул, потер запястьем нос и двинулся наружу.

Дом Варамиры стоял почти на самом берегу. Ромка не видал еще домов, стоящих так близко в воде (лодочные гаражи — не в счет), и ему казалось, что жить в таком — опасно. Здание, тем не менее, выглядело вполне надежным, в стенах его не наблюдалось трещин, разве что металлический настил крыш кое-где поела ржавчина. Флюгер в виде петуха проворачивался без скрипа. Тут и там у основания дома из песка проглядывали округлые стесанные глыбы, большие, серо-зеленые. Песок здесь был желтый, крупный, и, если посмотреть на просыпающееся солнце, то можно заметить, что песчинки сияют чуть ли не ярче моря, покрытого легкой рябью.

Несильный ветер трепал Ромке челку. А внутри у него рокотал самый настоящий девятый вал. Но он никак этого не показывал. Было нельзя.

Вскоре из дома вышла Варамира, одетая в чуть более практичную одежду, чем при их первой встрече, но все равно брюкам женщина предпочла юбку. За плечом у нее висел спортивный рюкзак. Она захлопнула дверь и повесила на нее навесной замок. Закрыла его. Ключ положила в карман.

— Ну, пошли, — сказала «бабка», обернувшись к Ромке.

Когда Роман поравнялся с ней, Варамира приобняла его за плечо:

— Герои романов уходят в закат, и на том их истории заканчиваются, — сказала она, — а мы с тобой идем в рассвет, а это значит, что наша история еще только начинается.

— Любите вы, взрослые, всю эту лабуду романтическую, — пробурчал Ромка, улыбаясь немного натянуто. — А чего, кстати, на рассвете надо идти?

— Потому что днем будет слишком жарко, — объяснила Варамира.

Они обошли дом со стороны моря, спустились по пологим камням к небольшой заводи. На волнах плавно покачивалась синяя весельная лодка компактных габаритов, то и дело ударяясь об автомобильные шины, прикрепленные к деревянной пристани. Привязана она была желтоватым ветхим канатом к толстой металлической скобе.

— Запрыгивай, — скомандовала Варамира.

Ромка, легко поймав ритм движения лодки, забрался внутрь. Варамира кинула в лодку рюкзак, отвязала трос и, толкнув суденышко в морские объятия, забралась туда сама, лишь слегка замочив подол. Первое время Варамира отталкивала лодку от песчаного дна одним из весел, а потом взяла второе весло, установила оба в крепления и стала грести, иногда оглядываясь и проверяя, происходит ли движение точно на восток.

— А долго до него, до этого Шелковичного острова? — спросил Ромка.

— Часа три, — ответила Варамира.

— Три часа грести? — удивился мальчик.

— Ничего, не заржавею.

Ромка покосился на нее подозрительно.

— Не волнуйся, все в порядке, — успокаивающе произнесла Варамира. — Все, как надо.

— Так а… — Ромка замешкался, — может, раз есть время, ты мне таки расскажешь, что помнишь, о «том человеке»?

— Ты хочешь, чтобы я гребла и рассказывала?.. — хмыкнула Варамира.

— Ну… Давай я погребу, а ты расскажешь. Пока буду грести — ты будешь рассказывать.

— Договорились, — улыбнулась «бабка». — Сейчас от берега чутка отойдем, и поменяемся местами.

Так и сделали.

Варамира относительно долго смотрела куда-то в морскую даль, гнула тонкие пальцы на правой руке, теребила какое-то серебряное кольцо. Ветер дул сбоку, ни на секунду не оставляя в покое ее длинных вьющихся волос, постоянно норовя хлестнуть ими посильнее шею или лицо.

— Нам довелось жить в очень сложном и очень красивом мире, — начала она, — и ты об этом еще узнаешь. Поймешь, так сказать, всю глубину вопроса.

— Да я уже понял, что как-то все неспроста, — хмыкнул Ромка, не прекращая грести.

— Ну да, плохо начала. Стандартно. Не хватает мне смелости прямо взять и начать с важного, с фактов. Ну, а чего. Попробуем так… Значит, мы жили в деревне — я и пять моих сестер. Учиться пошли, все дела. Я пошла на исторический факультет, — ничем мой выбор обоснован не был, просто вышло так. И там меня заметили. И тогда же началась война. Тогда… да и сейчас так порою происходит, — опасно было задавать вопросы, и уж тем более противиться приказам, пришедшим с таких, образно говоря, вершин. Я не знаю, чем они руководствовались при отборе, — но по итогам я оказалась транспортирована в некоторое помещение, выглядевшее стерильным, вместе с еще двадцати девятью девушками примерно моего возраста. Перевозили нас в закрытом транспорте, так что я не знала, где нахожусь, разве что, мне было понятно, что место это достаточно далеко от моего дома. Мы стали проходить какие-то письменные тесты…

— А тебе не страшно было? — спросил Ромка.

— Ну, разве что немного… Я к тому времени слышала о таком, мне думалось, что из нас будут готовить разведчиков, и мне тогда казалось, что послужить родине таким образом — не только увлекательно, но еще и достойно. Думала, что в другие страны поеду, а может, и на другой материк полечу… Тесты, что мы проходили сперва, были, скорее, психологическими. Мы определяли среди представленных мужчин потенциальных маньяков, нас оставляли на несколько часов под наблюдением общаться с детьми разных возрастов и со стариками, водили в морг на вскрытия. Операции на живых пациентах показывали тоже, разнообразные. Барышни падали в обмороки со стабильной периодичностью, срывались, зарабатывали психозы, дрались друг с другом в обреченных попытках установить иерархию в группе. Мне удалось как-то обойти все эти треволнения стороной. Не знаю, что мне помогло. Может, пять сестер (и три покойные к тому времени) или сам по себе характер стойкий, северный…

— Северный? — перебил Ромка. — А я думал, ты с юга…

— Все так думают, — улыбнулась Варамира. — Но это не так. В общем, к концу первой волны тестов нас осталось двадцать, вторая волна была жестче. Барышни не выдерживали. Никто из руководящих отбором на нас напрямую не давил — но как-то так все оборачивалось, что существование начало казаться невыносимым. Мне тоже было не легко. Хотелось, знаешь, или этих куриц всех передушить, или на себя руки наложить. Так думала не я одна, и к концу третей волны тестов нас осталось пять. А потом тесты и задания внезапно кончились. Мы ничего не делали, просто жили в ставшей внезапно очень просторной белой комнате, каждая в своем углу. Кто-то целыми днями тягал железо на тренажерах, а я читала книги по биологии и анатомии, — все, что нам предоставили на тот момент, — и мне, пожалуй, было даже интересно. А потом меня вызвали куда-то «на выход», и более своих соседок по «камере» я не видела никогда. Мужчина в белой плотной форме, скорее похожей на парадную морскую, чем на больничную, вел меня по длинным белым коридорам, ничего не говоря. Да и я не задавала вопросов. Мне тогда, если честно, более всего хотелось вернуться домой, а мечты о служении родине я к тому моменту знатно пересмотрела. И, собственно… именно тогда… я думала, это еще один тест. Мне выдали романтическое шелковое платьице, синее, с юбкой солнце-клеш и рукавами-фонариками, а потом в нем, в этом платьице, я прошла процедуру дезинфекции (я так понимаю, какое-то облучение плюс тепловая обработка с паром). Потом было еще полкилометра коридоров, и вот, наконец, надо мной разверзлось огромное звездное небо. Я поежилась тогда от холода, помню, хотя радость моя от того, что я снова вижу небо, была невероятной. А небо я увидела потому, что то, для чего нас тестировали, находилось в отдельном, особенно тщательно укрепленном здании. И вот меня туда провели… внутри там все было таким же белым, — а потом провожатый оставил меня, так же не сказав ни слова, перед простой деревянной дверью с пластмассовой ручкой. За моей спиной тогда захлопнулись металлические створки толщиной с круп коня, — а тут, надо же, дверка.

Я открыла ее и очутилась в комнатке, в которой вполне можно было бы жить. Обои, шторки, все сдержанно, нежно, мило даже, сувениры и статуэтки на полках не забыты. В общем, помещение выглядело обжитым. В нем никого не было. Я обнаружила еще одну дверь и, рассудив, что все делаю верно, открыла ее и вошла в спальню (как оказалось). Там на большой кровати, запутавшись ногами в скомканном покрывале, лежал спиной ко мне рыжеволосый мужчина лет двадцати-тридцати на вид. Абсолютно… э-э, в общем, когда я вошла, он тут же проснулся, глянул на меня зеленым любопытным глазом, и я почти сразу поняла, что уровень его умственного развития соответсвует разуму полуторагодовалого ребенка. Неприятное, знаешь, зрелище, когда взрослый человек… так себя ведет.

— Не знаю, — посчитал нужным ответить Роман. Он уже порядком устал грести, но пересиливал себя, понимая, что Варамира только-только подобралась к моменту встречи с Мйаром. — И это был «тот человек», да?

— Ага. Он был чем-то похож на пьяницу… знаешь, когда взрослый невнятно говорит, булькает, не может ходить и все такое прочее… единственное, что спасало меня от приступов совершенно нормального в такой ситуации отвращения — это, во-первых, подготовка, а, во-вторых, тот факт, что рыжий, все-таки, физически был очень красив. В общем, в кармане платьица, выданного мне, обнаружилась инструкция, распечатанная на листе. Лист полагалось после прочтения сжечь, что я и сделала. В инструкции было указано, что моя обязанность — воспитывать его, как своего ребенка, при этом не обращая внимания на определенные странности. А странности были. Во-первых, он мог спонтанно поменяться… Когти черные отращивать, каким-то образом вздувать мускулатуру… Силищи в нем было на шестерых, — и при таком-то своем скудоумии он был невинен и опасен одновременно. Однажды мы вообще обнаружили его с длинными черными маслянистыми волосами и в глубокой депрессии. Это было, когда он осознал смертность всего живого. Как раз в тот день он нечаянно убил третью свою кошку. Мне вообще кажется, что убивать что-то дорогое для себя — это его любимое занятие… А, ну и, конечно, основная его странность была в том, что, будучи при первой нашей встрече умственно неполноценным, он, чем дальше, тем скорее — развивался. Умнел, что ли. Или взрослел. Он впитывал буквально все. С невероятной скоростью. Копировал меня, мои жесты, мои фразы. Делал их «своими».

— Ты говоришь — «мы обнаружили», — перебил ее Ромка. — Мы — это кто?

— Я и твой дед, — улыбнулась Варамира слегка мечтательно. — Да. Твоего деда тоже, вроде как, приставили к тому человеку для… Даже не знаю, как сказать-то. Чтобы Даньслав стал для него мужской поведенческой моделью?

— А из тех комнат вас выпускали?

— Сначала — нет, а когда у рыжего пошел пубертат, стали выпускать. Но тут уже… тут я уже точно ничего не расскажу. Его уводили от меня и Даньслава куда-то… в какие-то другие отсеки, и он возвращался оттуда молчаливым, подавленным и всегда очень чистым. На расспросы ничего не отвечал. А однажды сказал «Хватит этого с меня».

— А что потом? — спросил Ромка.

— Эй-эй, а грести ты чего перестал?

— Устал, — признался мальчик.

— Ну, отдохни тогда, тут, в принципе, недалеко уже.

— А почему не видно ничего? — Ромка стал оборачиваться и искать взглядом хоть какой-то признак близкой земли.

— Шелковичный остров — очень непростое место, — сказала Варамира. — Ты увидишь его скоро, но не ранее, чем следует.

— Ага… так и чем кончилась вся та история с тобой, моим дедом и рыжим?

— Боюсь, история еще не закончилась, — улыбнулась Варамира. — Но, что касается того ее отрезка… В общем, линия фронта сместилась, и лагерь был атакован. К нам туда прилетела пара бомб. Стена была разрушена, оттуда поперли солдаты и чужие твари… А ведь все там было из стали и бетона, охраны (читай — солдат) в лагере было чуть ли не втрое больше, чем содержащихся в клетках существ, и все равно враг наделал шороху более чем, посеял ту еще панику. А казалось бы — солдаты видели совершенно невероятных и мерзких чудовищ, но все равно оказались не готовы… Не уверена, прав ли был Даньслав, заявляя, что вражеская атака в лоб имела целью захват проекта, над которым мы работали. Они же легко могли убить этого своего сверхценного рыжего, так?..Но очевидно, что так просто такое громадное и хорошо охраняемое учреждение брать бы не стали. Учитывая, что располагалось оно глубоко в горах, поросших сосняком… В общем, противник осознанно пошел на большие потери. А мы поняли, что нас спасать никто не станет. И предприняли меры, какие умели.

— Какие? — заинтересовался Ромка, снова начав грести.

Солнце поднялось над водой еще выше и стало светить ему прямо в глаза. Это раздражало, но подсвеченные этим самым солнцем волосы «бабки» выглядели очень красивыми. Ромка даже залюбовался.

— Ну, мы — руки в ноги и бежать, прям в том, в чем были: я — в платьице, Даньслав — в домашней одежде. Мы спустились вниз через один из запечатанных люков, чудесно оказавшийся открытым, а потом, пробираясь через подвалы и камеры с биологическим мусором, оказались в подземной части бункера, а из нее, петляя железными кишками потайных ходов, выбрались в какие-то старинные руины, расположенные вокруг подземной реки. Пробираясь к ее истоку, мы, в конце концов, оказались на поверхности с другой стороны горной гряды. Даньслав откуда-то знал там все. Всю дорогу нам вообще невероятно везло. Мы успевали проскользнуть перед обвалами, которые загораживали путь нашим преследователям. В самом жутком месте — в стальном кармане смертельного тупика, обнаружилась потайная дверь, реагирующая на тепло. Узкие дыры, в которые мы протискивались, оказывались не настолько узкими, чтобы кто-то из нас застрял. А с беглыми экземплярами, встретившимися нам на пути, рыжий твой расправлялся с хладнокровностью мясника и проворством циркача.

И вот, когда над нами загорелись звезды и зашумел черный ночной лес, Даньслав сказал рыжему, чтобы тот уходил на далекий север — мол, только так рыжий сможет скрыться от погони и преследований. И чтобы шел так быстро, как умеет! И Данька предупреждал его, чтоб тот не возвращался. Дед твой знал, что охота на него не закончится никогда, — больно ценный он был лот, — и что искать его будут и свои, и чужие.

— А он тогда уже довольно сообразительный был, да? — уточнил Ромка.

— Тогда он был уже, пожалуй, даже умнее нас всех. В смысле, эрудированней. Чистый такой разум, абсорбированный интеллект. Ну, в смысле, мудрости в нем, по-моему, никакой не было — был пытливый, пластичный ум, плохо контролируемые эмоции, теоретические знания почти обо всем на свете и никакого житейского опыта. Он был… странный. А еще, кажется, он не смог преодолеть естественные при взрослении комплексы и не сумел, как планировалось, воспринимать меня… как мать.

— В смысле?

— Не делай такое невинное лицо. Ты понимаешь прекрасно, чего он от меня хотел.

— Э-э… — Ромка сосредоточенно нахмурился. — Любви-семьи-детей, что ли?

— Ну да. Того, о чем он читал в своих книгах, того, о чем люди с упоением мечтают и изливают эти свои мечты на авторские листы. Я его понимаю отчасти: он почти не видел тогда других женщин, и это была для него, наверное, на самом деле трагедия. Но жалеть я его не могу. Потому, что с севера он однажды вернулся. Тогда, когда война закончилась и материк утопал в тиши.

— Он вернулся, а вы с моим дедом были уже женаты?

— Да, у меня на руках подрастал твой будущий отец. Я не знаю, как он нас нашел. Может быть, по запаху — с него станется. И тогда… и тогда…

Варамира замолкла.

— Баб Варя, а вот это что там такое? Шелковичный остров? — Ромка указал на запад, где в дымке над водой стал проступать массивный, но пока еще совсем бледный силуэт.

Ветер к тому времени уже стих, а вот туман, что окружал подножье приближающегося острова, стремительно густел, наступая, обволакивая и заполоняя собой все вплоть до самого горизонта.

— Да, это он… Шелковичный остров. Место, где мир снов, — морок, — всегда соприкасается с реальностью.

— Ого, какой, — проговорил Ромка.

Остров приближался, загораживая собой солнце и даже половину неба. Он оказался не столько большим по площади, сколько высоким — нагромождение скал, похожих на опрокинутые друг на друга игральные кости, сложенные под углом. Тут и там эти серые камни были покрыты, словно вышивкой, живыми, подвижными пятнами колышущихся в мнимом безветрии деревьев. Листва их трепетала в восходящих потоках воздуха. Сам же остров производил впечатление чего-то очень миру чуждого и упорно напоминал о смерти. Может, такое впечатление производили все эти углы, из которых был соткан его силуэт, или черные птицы, остервенело кричащие в полете и никак не похожие на белых чаек, или — как Ромка сумел заметить, когда лодка подошла совсем близко, — эти темные, вытянувшиеся, как спущенные луки, кривые у корней и острые на верхушках ели, притаившиеся чуть глубже и много выше тех лиственных деревьев, что растут у самого берега.

— Вон туда правь, — Варамира указала налево, — между скал будет проход в бухту, там мы и высадимся.

Ромка, сцепив зубы, снова налег на весла, вкладывая уже, кажется, последние силы в этот итоговый рывок. Когда лодка уткнулась носом в песок, он сначала сидел несколько минут, глядя куда-то в днище, пытаясь отдышаться. А когда все же выбрался из лодки, ступив по колени в прохладную воду, обнаружил, что песок в заводи ярко-голубой.

— Что это? — спросил он у Варамиры, которая помогала ему затащить лодку на берег и перевернуть.

— Это… отголосок сердца острова, — сказала «бабка». — Сейчас… вон по тем ступеням каменным поднимемся, и ты все увидишь. Или, может, посидим, отдохнешь?

— Отдохну, — согласился Ромка, чувствуя, что совсем выжат. — Это тебе не за игрой сидеть.

Они, не боясь испачкать одежды, уселись прямо на перевернутую лодку. Солнце осталось где-то с другой стороны Шелковичного острова, так, что заводь с голубым песком была вся в тени. В щели между скал, в которую как раз и прошла лодка, виднелось синее море, чистое до краев. Черные птицы успокоились и перестали кричать, рассевшись по глубоким норам, выдолбленным в скалах.

— Это вулканический остров, да? — спросил Ромка.

— Типа того, — ответила Варамира.

— А почему я на карте ничего такого рядом с городом не находил раньше?

— Потому что на карте этого острова нет, — сказала «бабка».

— Ага. Ну ладно.

Ромка вздохнул. История, рассказанная Варамирой, в его голове отпечатывалась странно. Она говорила слова — и эти слова были как будто бы ключами к сундукам с настоящей историей. Кое-где настоящая история совпадала с рассказанной Варамирой, а кое-где — нет. Например, «бабка» умолчала о том, что все те тридцать женщин, отобранных для тестов, были колдуньями, и в борьбе за «иерархию» не обходилось без смертельного волшебства, жуткого и кровавого. Откуда это знание взялось и догадывается ли Варамира о том, что Ромка, просеивая ее слова через сито своего восприятия, ведает правду, мальчик не знал. Впрочем, врала «бабка» несущественно и, скорее, чего-то не договаривала. Но, так как она не договаривала, не было и «ключей», чтобы раскрыть истину — а потому Ромка не мог никак собрать воедино картинку того, что произошло в прошлом. А может, Варамира и сама не понимает, что врет. Может, у нее в голове все так и записалось — кто знает. Мир-то у всех в голове свой.

— Все, я, кажется, отдохнул, — сказал Роман. — По крайней мере, теперь мне придется работать ногами, а не руками, так? Пойдем, куда там ты меня вела.

— Вверх, — сказала Варамира. — Пойдем.

Когда они поднялись чуть выше, голая скала нарядилась высокими травами, которые щекотали Ромке голени под закатанными джинсами. Но потом трава кончилась, землю устлала павшая листва, а над головой зашумел шелковичный сад.

— Сейчас самое начало лета, — сказала Варамира, — где-то через месяц тут все будет черным. В смысле, вся земля покроется упавшими ягодами и почернеет.

— Мы рановато, выходит, приехали? — спросил Ромка, вглядываясь в морской горизонт и защищая глаза от солнца рукой, приставленной ко лбу козырьком.

— Да нет, в самый раз, — ответила «бабка». — Скоро уже дойдем… А значит, я должна тебя предупредить о том, что там случится.

— Да ладно, можешь и не предупреждать, я уже привык, — ответил мальчик.

— И все же, — Варамира поставила рюкзак на камень и тоже оглянулась по сторонам.

Они поднимались вверх по тонкой тропинке, слева и справа от которой вниз уходили крутые скалистые спуски, ступенчатые, угловатые.

— Это хорошо, что ты спросил меня про того человека. Так или иначе, я должна была рассказать тебе эту историю… ведь она нужна для того, чтобы ты понял, отчего я здесь, такая, как есть, и зачем здесь ты.

— М-м, так я мог не настаивать, — сдержанно улыбнулся Ромка.

— Пойдем, — позвала Варамира. — Еще чуть-чуть осталось.

Они снова двинулись вверх. Теперь уже они шли меж высоких валунов, поросших теми самыми темными, узловатыми елями, которые Ромка видел вдалеке еще из лодки. Вблизи деревья оказались просто огромными. Массивные стволы были, как будто бы, скручены из чугунных штырей. Верхушки елей слегка покачивались на ветру, размеренно, тихо, без всякого ритма, одна за другой. Ромка шел меж ними, задрав голову.

И вот они забрались на самую высокую точку острова, на этакий перевал — хоть он перевалом и не был. Перед ними разверзся широкий кратер неправильной формы, заполненный темно-синей субстанцией, — то ли водой, то ли грязью, то ли нефтью.

Ветер ударил в лицо, растрепал Ромке челку, расправил волосы Варамиры у той за плечами, как крылья.

— Что это? — спросил мальчик.

— Живая глина. Вещество, из которого древние боги слепили человека, — произнесла Варамира.

— Что-что?

— Не веришь? — хмыкнула «бабка».

— Скорее, не понимаю. Разве это не грязевой вулкан?

Варамира смотрела куда-то в центр кратера, не отвлекаясь. Поговорила медленно:

— Сейчас поймешь. Давай, как мы учили с тобой… закрой эти глаза и открой те, что видят изнанку.

Ромка подчинился. Он опустил веки и, укротив дыхание, повел головой сначала в одну, потом в другую сторону, сосредотачиваясь, призывая из небытия странную свою силу, боязливую, хрупкую, спонтанную и все еще почти неизведанную. Он почувствовал, что ветер слабеет. А когда Ромка открыл глаза, чтобы видеть изнанку бытия, ветер стих совсем.

Над кратером, заполненным теперь сияющей бурлящей синевой, разверзся яркий, солнечный водопад, сплетенный из тысячи тысяч нитей, уходящих в небо, в землю, по всем сторонам света, разветвляющихся и переплетающихся друг с другом и с самими собой.

— Что-то эти древние боги никудышные вышивальщицы, — хмыкнул мальчик. И моргнул. Ветер с былой силой, а то и еще более неистово ударил по нему. Моргнув, Ромка нечаянно смахнул видение изнанки и теперь снова наблюдал перед собой просто грязевой вулкан.

Когда солнце поднялось еще немного, тень на противоположной стороне кратера сместилась, и Ромка смог различить, что там, вдалеке, почти у самой синей «грязи», сидит человек.

— Кто это там? — спросил Ромка.

— Сейчас он к нам подойдет, — ответила «бабка». — Это один из тех, кто помог мне… вернуться.

Человек на той стороне и правда поднялся и двинулся к ним.

— То есть… — проговорил Ромка тихо, — ты утверждаешь, что смерти нет?

— Почему же, есть, — сказала Варамира, услышав его за ветром.

— Но вот же глина, из которой боги лепили жизнь, и ты вся такая… красивая такая, и живая. А все, что я до этого читал, все, что смотрел — везде постулируется, что, мол, нет лекарства от смерти. И, мол, даже не смейте заигрывать с этими всеми материями, что-то искать…

— И все же, я здесь, — Варамира глянула на Ромку и улыбнулась. — Даже несмотря на то, что твой обожаемый тот, кого я не могу запомнить ввиду «слепого узла», вернувшись с севера, убил меня.

— Убил? — Ромка посмотрел на Варамиру исподлобья. — Мйар?.. То есть… — мальчик помолчал, раздумывая. — Это он тебя убил, значит… из-за неразделенной, стало быть, любви?..

— Стало быть, — кивнула Варамира.

— Как это… банально, — Ромка хмыкнул.

— Мне кажется, слово «печально» больше подходит, — не согласилась «бабка». — И еще «больно». Нам обоим было больно, пожалуй, и телесно, и душевно.

— А деда, что ли, тоже он убил?

— Нет.

— Ну, хвала Потерянному, я уж думал…

— Что-то ты чернее тучи, — заметила Варамира.

— Ну, а что мне радоваться, — вздохнул Ромка. — Так и… — он снова посмотрел на «бабку». — Почему ты здесь? То есть… как тебе удалось обойти бледную с волосами до пят?..

— Как ты знаешь, колдуньи никогда не умирают во сне, — повторила Варамира давнишние слова Пелагеи. — А я, так уж вышло, колдунья. И я никогда, никогда не хотела умирать. И если для всех остальных колдуний эта присказка — скорее попытка спастись эмоционально, этакая уловка, позволяющая умозрительно проникнуть в вечность, — то для меня она оказалась ни разу не сказкой, а тем, что на самом деле случилось. Когда он меня… убивал, — она сглотнула, — я сумела выпить кое-какое ядовитое вещество. Суть его в том, что яд, конечно же, убивает, но сначала человек засыпает. Почти мгновенно, — Варамира сунула руку в карман и достала оттуда прозрачный пузырек с фиолетоватой жидкостью: — Вот оно, собственно. Хватает трех капель.

— Зачем оно тебе сейчас? — спросил Ромка, покосившись на пузырек недоверчиво.

Варамира кивнула в сторону кратера. Человек, сидевший ранее на той его стороне, уже почти что дошел до них. Ромка разглядел, что это мужчина приличного уже возраста, сверкающий гладкой лысиной. Двигался он, однако, довольно бойко. На ветру развевались относительно длинные седые волосы, обрамляющие лысину, и полы странного серого халата, надетого поверх светлой сорочки свободного кроя. Еще на нем были закатанные по колено льняные штаны и пляжные сланцы.

Не добежав пары шагов до края кратера, на котором стояли Ромка и Варамира, человек остановился, опустился на одно колено и прижал руки к сердцу:

— Госпожа! — крикнул он, то ли прославляя Варамиру, то ли приветствуя.

— Ну, полно те, полно, — она сделала два шага вперед, снизойдя до старика. — Поднимайся и доставай. Начнем прямо сейчас.

— Сейчас, секундочку, — произнес мужчина, засовывая руку куда-то под халат.

Варамира обернулась к Роману:

— Сейчас… сейчас ты увидишь, через что мне приходится проходить каждый раз, когда я встречаюсь с тем человеком. Это будет не очень красиво. Но ты должен посмотреть на то, что будет происходить при этом в изнанке.

Мальчик кивнул. Старик вытащил из-за пазухи тусклую, облупленную флягу, некогда бывшую, очевидно, зеркально-металлической. Фляга была в форме гроба, что показалось Ромке странным и слегка знакомым.

Варамира приняла флягу в руки. Открутила колпачок, понюхала, поводив перед собой. Обернулась к Ромке:

— Ну-ка, нюхни. Что это, по-твоему?

Ромка «поманил» воздух к себе, как учат на уроках химии.

— Это… ну… я ощущаю запах корицы. И еще… миндаля, пожалуй. И чуть-чуть ванили. И, пожалуй, карамель. И мед. Это какой-то… булочковый концентрат? — он посмотрел на Варамиру. — Что такое? Не так что-то?

Варамира улыбнулась невесело:

— Это кровь того человека, и для меня она пахнет совсем иначе. И на вкус, буду откровенна, — не фонтан.

Варамира сделала глоток из фляги. Скривилась. Отдала флягу обратно старику, который тут же спрятал ее туда, откуда достал.

— Так, а теперь… — Варамира скинула рюкзак на землю и снова достала из кармана пузырек с мгновенным снотворным. — Если вы позволите… Рома, стой здесь, и смотри на то, что будет происходить, через изнанку, ты понял меня?

— Понял, — ответил Роман.

— Хорошо, — сказала Варамира, начав расстегивать блузку. Она сделала пару шагов вниз, к темно-синей жиже, наполняющей кратер. На ходу сняла юбку, оставив ее на песке. Почти ступив в грязь, бросила за спину блузку. И вошла в эту черную синеву. Медленно, тяжело. Казалось, синь выталкивает ее назад.

Когда Варамира вошла в жижу по бедра, то остановилась. Внезапно в грязь упала ее левая рука, просто напросто оторвавшись от тела, как лист от дерева. Что там осталось на месте отрыва, Ромка не видел — мешали рассыпавшиеся по спине Варамиры волосы. Тут же, правой рукой она влила себе в рот мгновенный яд.

Осталась стоять. Пока ее левая рука тонула в синей грязи, правая стала деформироваться и расти, рассекаемая изнутри шипами, в которые превращались стремительно морфирующие кости. Варамиру перекосило на один бок. Из хребта ее тоже полезли шипы, больше похожие на спиральные рога. Она запрокинула голову и издала низкий, нечеловеческий стон.

Ромка сжал кулаки. Он знал, что ничем здесь не поможет, да и ни к чему оно. Но все-таки из-за этого стона ему самому стало больно.

А Варамира, или, по крайней мере, то, во что она превращалась, все билось, изменялось, прорастало в небо странными биологическими конструкциями, дергалось, как желе, распадалось наполовину и нарастало снова. Но буйство плоти сходило на нет. Масса, уже совсем не похожая на красивую молодую женщину, которая зашла в воду, дергалась все меньше, и вот, наконец, будто бы полностью растворилась в темной вязкой синеве. На поверхность вышло несколько пузырьков, и грязевой вулкан затих.

— Ты смотрел через изнанку? — спросил у Ромки седой старик.

— Нет… — пробормотал Ромка тихо. — Я… З-забыл.

Старик вздохнул.

— Ну, она сможет это еще раз повторить, — произнес он. — Но не сразу, первое время новое тело будет слишком стабильно. То есть, мертвая кровь-то его, конечно, в любом случае разбалансирует, но умирать она будет дольше и тяжелей.

Ромка слегка оправился от шока и, отвернувшись от кратера, спросил старика:

— Что это было вообще?.. Она… умерла? Или она жива? И… как… что… я не понимаю!..

Старик поглядел на него из-под кустистых бровей неодобрительно:

— Смотрел бы изнанку, все бы понял. Теперь смотри, не проворонь, когда она будет возвращаться.

— А она вернется? — удивился мальчик.

— Конечно. И я в который раз помогу ей в этом. Это честь для меня — помогать ей.

— А когда она вернется? — спросил Ромка.

— Сегодня ночью, — ответил старик, — под красной луной, как и положено.

— А как вы ей поможете? — Ромка спросил это уже у спины старика, который принялся собирать по берегу кратера разбросанные Варамирой вещи.

Старик ответил, не оглядываясь:

— Ну, я тебе, конечно, не чета, но уж кое-что могу. По книжке если.

Старик собрал все вещи и подошел к мальчику:

— Ты уж, будь так добр, следи внимательно. Обеими парами глаз. Потому что тебе нужно будет повторить это же, только лучше, когда настанет срок, на вершине Сердца Мира.

— А? — совсем опешил мальчик. — Что? Повторить? Сердце Мира?

Старик тяжело вздохнул. Покрутился вокруг своей оси, как пытающаяся поудобней умоститься собака, а потом уставился куда-то на северо-запад.

— Там, — сказал он. — Отсюда не видно, конечно, да и ниоткуда не видно… Так вот где-то там, задевая корнями мертвый город Сол, возвышается гора Антарг, иначе говоря — Сердце Мира.

— Гора — сердце? А разве сердце не должно, хм… стучать? — спросил Ромка.

— Оно стучит, — ответил старик. — О, поверь мне, оно бьется и шепчет, это пламенное сердце. А ты разве не слышал легенды о Духе Огня, исключительном чародее прошлого?

— Н-нет, — ответил Ромка.

По правде говоря, он не мог понять, выдумывает старик все, что говорит, или нет. Выглядел он, конечно, бодро, но сутулился, отчего был похож на этакого персонажа-повествователя из старого фильма-сказки, чей голос звучит на фоне, пока герои бредут через темный заколдованный лес.

— Ну, у нас с тобой времени до полуночи еще много, — старик кивнул как будто бы сам себе. — Давай сядем в теньке и я тебе расскажу о том, как один смелый гордец вырвал из тверди земной ее сердце, и теперь оно плывет по реке времени, дрейфуя, как корабль без капитана.

— А чего вырвал-то? Обосновал он это как-то или нет? — спросил Ромка, следуя за стариком в тень от гигантских сосен.

— Конечно, — ответил старик, — он ведь не хотел этому миру зла, хотел как лучше… Тут же какое дело было. Дух Огня — он же глубок, как морок, и сущностей у него столько же, сколько листьев на дереве. Причем не в один сезон, а за всю его древесную жизнь. И когда Дух Огня желал измениться — он проскальзывал через Игольное Ушко — рукотворную арку, похожую на воловьи рога, что венчает Сердце Мира. И каждый раз, когда Дух Огня проходил через эту арку, от него отслаивался человек, которым он был, а из-под этой старой оболочки проступал новый. Их становилось двое, и каждый шел своей дорогой, но только один из них оставался настоящим Духом Огня.