Красный сфинкс

ВЛАДИСЛАВ ПЕТРОВИЧ КРАПИВИН

Родился 14 октября 1938 года в Тюмени.

Окончил факультет журналистики Уральского государственного университета.

В процессе учебы был зачислен в штат газеты «Вечерний Свердловск». Несколько лет работал литературным сотрудником, затем завотделом в журнале «Уральский Следопыт». В 1961 году по собственной инициативе создал детский отряд «Каравелла», над которым четыре года спустя взял шефство известный в то время детский журнал «Пионер». Руководил «Каравеллой» более тридцати лет.

Первая книга – «Рейс „Ориона“ (1962).

К настоящему времени – около двухсот изданий на различных языках.

Повести и рассказы В. Крапивина включены в «Золотую библиотеку избранных произведений для детей и юношества», «Библиотеку приключений и научной фантастики», «Библиотеку мировой литературы для детей», в японскую 26-томную серию «Избранные сочинения русских писателей для подростков», вышло несколько собраний сочинений. Лауреат премии Ленинского комсомола (1975), кавалер ордена Трудового Красного Знамени (1984), ордена Дружбы народов (1989), литературной премии имени Александра Грина (2001), других премий.

Почётный гражданин города Екатеринбурга.

Среди множества книг, изданных В. Крапивиным, фантастическими (с той или иной долей условности) можно считать повести:

«Страна Синей Чайки» (1957); «Я иду встречать брата» (1961); трилогию «В ночь большого прилива» («Далекие горнисты», 1969, «В ночь большого прилива», 1977, «Вечный жемчуг», 1977); «Голубятня на желтой поляне» (1982); «Оранжевый портрет с крапинками» (1985); цикл «В глубине Великого Кристалла» («Выстрел с монитора», 1988, «Гуси-гуси, га-га-га…», 1988, «Застава на Якорном Поле», 1988, «Крик петуха», 1989, «Белый шарик матроса Вильсона», 1989, «Сказки о рыбаках и рыбках», 1991, «Лоцман», 1990); «Мальчик девочку искал…» (2000); «Синий треугольник» (2001); «Колесо Перепелкина», (2001), некоторые другие.

Впрочем, критики по разному относились и относятся к написанному В. Крапивиным.

«Когда он, – писал в 1993 году критик Роман Арбитман, – наконец, отдал предпочтение жанру фантастики, полностью переключился на „параллельные миры“, даже самые доброжелательные читатели стали понимать, что здесь не всё так просто и не всё так однозначно, как казалось прежде. Всё куда серьёзнее. Писатель сменил жанры до того быстро, что все полюбившиеся схемы взял с собой в мир феодально-космических фантазий, магических кристаллов, заржавленных цепей и якорей, полуразрушенных замков, где „в тесных тёмных переходах и на гулких винтовых лестницах“ очутились духовные двойники Серёжи Каховского или оруженосца Кашки. Возник забавный гибрид, который молодой критик Андрей Энтелис не без яда окрестил „пионерско-готическим романом“. Стереотип крапивинской „школьной“ повести, попав в пространство ничем не стеснённого вымысла, окончательно отвердел. Преимущества юного возраста писатель возвёл в абсолют и сделал фактором оценочным, фантастика дала возможность одарить детей (но только детей!) самыми невероятными, нечеловеческими способностями, наподобие телекинеза, телепатии или дара проникать в иные измерения. Подловатым взрослым, естественно, не досталось ничего. Понятно, что в каждой новой повести взрослые придумывали всё новые и новые ухищрения, чтобы отравить жизнь своим отпрыскам. В „Выстреле с монитора“ бессердечные старшие выгоняют пацана из города, в повести „Гуси-гуси, га-га-га…“ ребят, ни в чём не повинных, сажают в колонию, жестоко издеваются над ними. В „Заставе на Якорном поле“ мальчика, ради научных экспериментов, лишают мамы и дома, травят, преследуют, как зверя на охоте. Детишки, натурально, принимают вызов и на удар по правой щеке отвечают не меньше, чем выстрелом из бластера. «Это – война, – деловито, не без некоторого удовлетворения размышляет юный герой из „Заставы“. – И сдержанность нужна сейчас, как маскировочный костюм десантнику». Он, пацан, скоро возьмёт своё и расплатится за всё. Тем более, что противники, лишённые всех этих фантастических преимуществ, из спарринг-партнёров превращаются в боксёрскую «грушу», которую лупить – одно удовольствие. И когда побеждённый враг заискивающе назовёт своего победителя настоящим мужчиной, тот сию же секунду гордо возразит: «Я мальчик, господин Биркенштакк… На мужчин я насмотрелся в эти дни, ну их к чёрту. Они и предать могут, и убить беззащитного… И нечего меня сравнивать с мужчинами. Тоже мне похвала…»

«Фантаст ли я? Вопрос достаточно сложен, – сказал В. Крапивин в 1995 году, выступая в клубе „Лоцман“, созданном почитателями его таланта, – и, на мой взгляд, не совсем конкретен, несколько расплывчат, потому что я никогда не делил по жанрам литературу. Что значит „фантастика“ и „реальность“? То есть для меня, когда я пишу, это безусловно, реальность. Но я же в какой-то степени все-таки стараюсь быть здравомыслящим человеком и прекрасно понимаю, что не для каждого читателя это воспринимается как реальность, что многие воспринимают как выдумку, сказку, фэнтези там, фантастику… все, что угодно. Но с другой стороны… Фантаст, доктор наук Сергей Александрович Другаль, например, в таких дискуссиях всегда говорит, что вся литература, извините, это фантастика. Каждый автор пишет, как правило, о том, чего на самом деле не было, если он не документалист… Пушкин фантаст или нет? Возьмите его „Пиковую даму“, некоторые повести Белкина, еще там что-то… поэму „Медный всадник“… это ведь тоже фантастика. Возьмите Гоголя – он фантаст или реалист? Даже Достоевского возьмем… Так что грани какой-то особой и нет, и я никогда не задавал себе такой вопрос. То есть, если я присутствую на празднике, скажем, как это у нас бывает в Свердловске, празднике вручения „Аэлиты“, где собираются любители фантастики, то, пожалуйста, можете именовать меня писателем-фантастом. Если я встречаюсь, скажем, со школьниками пятых классов в какой-нибудь школе, можете именовать меня детским писателем, как угодно. Если я встречаюсь с ветеранами войны, которых интересуют мои вещи о военном и послевоенном детстве, они, наверное, воспринимают меня именно как бытоописателя тех времен…».

В 1999 году в разговоре с критиком Василием Владимирским писатель уточнил:

«Фантаст ли я? М-м… Пожалуй, нет… Я не считаю себя писателем фантастом… Я вообще не разделяю литературу на фантастику и все остальное. Я считаю, что литература есть литература, и фантастика – один из приемов, который позволяет писателю расширить географию своих произведений или сферу отношений своих персонажей, создать условия, в которых наиболее ярко могут проявить себя его герои. Вот и все…»

Критик Евгений Савин поддержал В. Крапивина:

«Обычный писатель, продумывая фабулу и сюжет своего произведения, совершенно сознательно выхватывает лишь какой-то относительно замкнутый на себя «кусок» мира (либо реального, либо мыслимого). Несомненно, этот кусок должен быть в достаточной степени типичен, представителен по отношению к целому, которое за ним стоит. Чем успешнее сделан «срез» с мира, тем выше ценность произведения. Однако редкий писатель ограничивается лишь одним произведением. Рано или поздно он берёт следующий «кусок» реальности, художественно обрабатывает его, превращая в рассказ, роман или повесть. А затем он берёт третий, четвёртый и т. д. И на определённом этапе перед писателем встаёт вопрос весьма специфического свойства: как соотносятся между собой описанные им в его произведениях «куски» действительности? Какое отношение имеет, скажем, Марья Ивановна из первого его рассказа к Александре Степановне из третьего? Для «реалиста» этот вопрос, в конечном итоге, не так актуален. Здесь целое, стоящее за частями, подразумевается – оно просто есть, это существующий мир, существующая реальность. Всё решается просто: Марья Ивановна живёт в Ленинграде, а Александра Степановна в Коломне; Марья Ивановна родилась в 1941 году, а Александра Степановна – в 1956-м. Выдуманные события достаточно просто проецируются на социально-исторический фон; успешность проекции зависит от опыта читателя, от того, что у него лично связано с этими самыми городами и с этим временем…

Иначе обстоит дело для фантаста.

Описываемой им реальности нет, не существует.

Единственным способом её возможного существования являются её «части», описанные писателем. Крапивин, конечно, фантаст. Более того, в силу разного рода причин и его реалистические произведения несут на себе налёт этой фантастичности. Это проявляется прежде всего в том, что события происходят в местах, реально не существующих. Как правило это всё те же Екатеринбург и Тюмень, «спроецированные» на самые разные пространственные и временные «ландшафты». Так, областной город, описываемый в «Колыбельной для брата» и «Журавлёнке и молниях», должен, если исходить из некоторых географических примет, находиться где-то в Орловской области, хотя это, всем очевидно, Свердловск. В силу этих особенностей творчества В. Крапивина, им особенно остро должна переживаться проблема прерывности описываемой реальности…»

В 1983 году Владислав Петрович удостоен премии «Аэлита».

«Цель жизни?… – писал он. – Как, наверное, у каждого литератора – книжки писать и сказать какое-то слово свое в русской литературе. Понимая всю ограниченность своих возможностей, понимая, что я не сделаю всего в тех масштабах, как хотелось бы, все-таки хотел бы что-то сказать и что-то сделать. Знаете, честно говоря, у меня нет такого ощущения, как говорят некоторые писатели, что кажется, что я только на подступах, что я не написал своей главной книги, что все впереди. У меня такого нет. Мне кажется, что я, все-таки, кое-что успел, потому что если собрать все вместе, то это будет томов пятнадцать полновесных. И говорить, что я еще ничего не успел и на подступах, это было бы ненужное кокетство».

Любимые герои В. Крапивина – дети.

Собственно, они всегда единственные его герои.

«Валерка шел впереди, – („В ночь большого прилива“). – Он поглядывал вверх, где на извилистой полосе обычного земного неба светило несколько неизменных звезд. Мы часто сворачивали, и при каждом резком повороте из тумана выплывали разноцветные планеты, похожие на елочные шарики. Они проходили сквозь меня и Валерку. Словно мы были из воздуха. Это похоже было на сон, когда ничто не удивляет и не страшит.

Потом снова стало темнее. Стены сделались непрозрачными. Валерка вдруг замедлил шаги, и я опять почувствовал его улыбку.

Он спросил:

– Так сколько же тебе лет?

Я тоже улыбнулся и нетерпеливо сказал:

– Ты же знаешь: всегда двенадцать…»

Вот это всегда двенадцать часто дразнило критиков.

«Прекрасно помню, как я впервые читал „Голубятню на желтой поляне“, – писал в 1995 году Василий Владимирский. – Мне было тринадцать лет, и я жгуче завидовал героям, завидовал их нарочитой непорочности и ангельской белизне, которой в жизни не бывает. Немного позже я задался вопросом, который не дает мне покоя до сих пор: почему же Владислав Петрович, человек, уже в силу своей профессии обязанный понимать, что так не бывает, пишет так, и никак не иначе? Если отставить в сторону отдающий демагогией тезис о воспитании подрастающего поколения на позитивных примерах литературных героев (ибо для детей вся искусственность крапивинских построений более чем очевидна), остается предположить, что это получается у Владислава Петровича непроизвольно».

И дальше, анализируя повести «Сказки о рыбаках и рыбках» и «Помоги мне в пути»: «Что и говорить, беззащитность и отвага – сочетание трогательное. Однако в реальной жизни оно встречается на порядок реже, чем на страницах крапивинских книг – если вообще встречается. Это не упрек, а констатация факта. Крапивин пишет своих героев такими, каким он хотел бы видеть себя в детстве, и, хотя герои его внешне различаются, все они одинаково простодушны и невинны, как стойкие оловянные солдатики, сошедшие с одного конвейера. Владислав Петрович валит в одну кучу все положительные качества, которыми могут отличаться дети, не обращая при этом особого внимания на то, что качества эти зачастую являются взаимоисключающими. Различия между героями, как правило, заключаются в разном „процентном соотношении“ этих качеств, но присутствуют они всегда в полном составе. Отрицательными чертами автор наделяет своих малолетних героев с большой неохотой, приберегая такие подарки для предателей и мерзавцев вроде Люсьена и компании, являющихся не более чем марионетками в руках Темных Сил взрослого мира… Во всех произведениях В. Крапивина есть только один герой, отраженный в десятках зеркал и окруженный порождениями абстрактного зла… Мир Крапивина – это очень неуютный мир. Маленького человека здесь со всех сторон окружают мерзавцы и равнодушные холодные подлецы. Единственный смысл жизни появляющихся изредка положительных взрослых героев – зашитить, спасти, оградить невинное дитя от окружающей действительности, мира, от „тех, которые велят“. Ни к чему другому эти эфирные существа просто не способны. У них по определению не может быть каких-то своих, собственных интересов, никак не пересекающихся с интересами подопечных недорослей, ничего своего, никаких тайн и секретов… Это – пронзительный, исступленный культ Детства, культ непорочности и чистоты, которую взрослым уже никогда не вернуть, хоть в лепешку расшибись, и пророки его – Хранители-Командоры».

«То, что происходит в моих книгах, – возражал Владислав Петрович, – я сам, наверное, воспринимаю как некую реальность. Естественно, для меня не просто вот листок бумаги, карандаш… Я пишу, что-то выдумываю… Конечно, как-то вживаюсь в мир, который я описываю, то есть как-то часто, что ли, вхожу в шкуру этих самых героев, или хотя бы становлюсь, может быть, близким их собеседником или соседом, то есть наблюдаю их с очень близкого расстояния, стараюсь понять их – и в какой-то степени для меня это реальная жизнь. Может быть, иногда более реальная, по крайней мере, более для меня часто значимая, чем тот самый быт, который окружает любого человека и который, к сожалению, бывает далеко не всегда приятным. Порой даже и противным. То есть книги – они, может быть, даже в какой-то степени уход. Не бегство от действительности, не спасение, но в какой-то степени уход в некоторый более значительный мир, более весомый, и может быть, более интересный людям, чем тот, в котором мы вращаемся постоянно и ежедневно. Может быть, если в моих книгах что-то и получается, так это результат какой-то самоотдачи, что ли. Если получается действительно. Ну, а там уж как складывается мысль, как идет рука, как интонация рождается. Ну, я не знаю, наверное. У каждого уж как, кому что дано, кто что сумел в себе воспитать…»

«Как пришла ко мне идея Великого Кристалла?… – ответил В. Крапивин на вопрос санкт-петербургского критика и писателя Андрея Николаева. – Гипотезу, если что касается технической стороны, несколько громко выражаясь, научной или псевдонаучной, то тут я ее придумывал сам. Началась она, естественно, от кольца (так у В. Крапивина, – Г. П.) Мебиуса, от его свойства. Потом я сам дошел, что удлиненный многогранник, если его соединить особым способом, он тоже соединяет свои плоскости в одну, как кольцо Мебиуса. Потом я пришел к мысли, что каждая плоскость, она ведь может быть многомерной. И эти многомерные миры путем какого-то усилия – иногда физического, иногда чисто морального – можно соединить, и тогда все бесчисленное число миров во Вселенной вдруг единым движением соединяется в один мир, и тогда уже вопрос переноса из одной точки в другую является чисто техническим. Но, естественно, все это потом обрастало образами и какими-то конкретными находками, людьми и сюжетами, и так далее…»

И далее: «В повести „Дырчатая Луна“ и в повести „Самолет по имени Сережка“ всплывает новая такая физико-философская категория – Безлюдное Пространство. Возникновение Безлюдных Пространств, влияние их на человека, откуда они взялись, и что это такое. Это где-то навеяно реальностью – у меня появилась такая привычка, уже года три наверное, – мы с младшим сыном, летом особенно, любим бродить по окрестностям города, а город наш громадный. Это же мегаполис, по сути дела. Хотя он не так населен, как Москва, но его окрестности, его площади колоссальные. И среди этих площадей попадаются какие-то заброшенные, полузаброшенные производственные пространства, где недостроенные какие-то цеха, буераки, заросшие механизмы, никуда не ведущие рельсовые пути. И все это складывается в определенный мир, и возникает определенное ощущение этого мира. И это тоже дает определенный толчок, и начинает даже казаться, что в этих Пространствах есть какая-то своя душа, что ли, такая мистическая. Особенно, когда их много, когда приходилось там и заблудиться где-то, и выйти куда-то не туда… И вообще… Я, например, целиком увидел первую часть трилогии „В ночь большого прилива“ во сне… В этом космолете, висящем в абсолютно пустом пространстве, вдруг там появляется мальчишка, очень похожий на моих приятелей детства. Он буквально въехал туда на велосипеде…»

«На стене моей комнаты висит старая географическая карта, 1914 года издания, – рассказывал В. Крапивин в одной из бесед, проведенных по Интернету. – Ее я лет десять назад откопал в букинистическом магазине, и она дала толчок роману «Бронзовый мальчик»: с нее начинается и вокруг нее закручивается сюжет. Там есть моя первая игрушка – керамический красноармеец. Ее купили через неделю после того, как я родился, и я ей играл в детстве – как раз в военные годы. Есть семейная реликвия – зеркальце со старинного бювара. Есть резная доска, ее мне подарили друзья, – типичная резьба для домов моей родной Тюмени. Висит деревянный штурвал от рейдового катера. Он не старинный – такие ставят для пущей романтики на многих современных судах, даже на подводных лодках. Этот штурвал предназначался для тренажера в отряд «Каравелла». Мой друг, контр-адмирал, преподаватель Военно-Морской академии, раздобыл его для нас, видимо, снял со списанного судна и послал поездом, с проводником. Но, пока посылка шла, в «Каравелле» появилось целых три штурвала – прислали из Севастополя. Так подарок остался у меня…»

«Вы пишете только от руки?» – спросил В. Крапивина один из его почитателей.

«Да, конечно. На компьютере могу только напечатать какое-то письмо или небольшую аннотацию. Я долго не мог освоиться с компьютером…»

«А что бы вы ощутили, если бы вдруг в киоске увидели, например, компакт с „Голубятней на желтой поляне“? С игрой, имеется в виду».

«Я бы расценил это как безобразие. Можно, конечно, выхолостить и мою книгу. Убрать всё – настроение, характеры, оставить голый сюжет, как в боевике. Я бы тут же выяснил, какая фирма пошла на такое пиратство, и обратился в ближайший районный суд. Что касается компьютерных игр, то я даже не знаю, как они включаются. Для меня компьютер – усовершенствованная пишущая машинка, рабочий инструмент. Если и идет сейчас какая-то компьютеризация сознания, я не готов учитывать это в своем творчестве».

9 октября 1998 года, в день своего юбилея, Владислав Петрович Крапивин, выступая на творческом вечере, прочел такие стихи:

В 2006 году оставил Екатеринбург.

Живет в Тюмени.