Красный Кристалл

Глава 13

Такой редчайшей красоты ему не приходилось ещё видеть. Сказать, что принцесса Фантегэроа была совершенством — значит, не сказать ничего. Даже нелепо пышный, согласно здешней вычурной моде, кринолин не портил её, а создавал как бы сказочное обрамление её гибкой фигуре с тонкой талией. Плечи девушки были открыты по местной моде, так что платье держалось исключительно за счёт плотного корсета, но как великолепно он обтягивал эти изумительные формы! Как тонка талия и как прекрасна грудь! Алмазное ожерелье, сияющим кружевом лежащее на ней, не спорило красотой с плечами принцессы, белая кожа которых словно бы светилась изнутри, как будто под этим живым атласом скрывается ангел. Длинная шея, по которой стекали тщательно уложенные локоны природной блондинки. Большие светлые глаза походили на прозрачные бриллианты, подобные тем, что составляли искусственный букет, который принцесса держала в своих длинных тонких пальцах. Она как будто бы не шла, а плыла по траве, как ладья скользит по водной глади!

Рядом с этой поистине ослепительной красотой король как-то мало был заметен, несмотря на все свои регалии. Мало кому хотелось смотреть в это жёсткое тёмное лицо, на котором выделялись лишь глаза — такие же большие и прозрачные, как у дочери, но не имеющие того же светлого сияния. Эта пара торжественно прошла под крики и гром оркестра к возвышению, которое было специально приготовлено для них — это были устеленные коврами широкие ступени, на вершине которых стояло кресло, а задник представлял из себя кружевной триптих из золота и драгоценных камней.

Король сел на кресло, а принцесса грациозно расположилась рядом и немного в стороне, прямо на ступенях, потому что ни одно кресло не смогло бы принять в себя такой кринолин. Только теперь стало заметно, что эту пару сопровождали придворные дамы, одетые по той же моде. Против ожиданий Лёна, имеющего некоторые понятия о придворном этикете, девушки расположились на траве вокруг трона, образовав как бы вал из светлых атласных, шёлковых, кисейных, газовых облаков. Выглядело это неописуемо эффектно — напрасно магистр острил насчёт этих грандиозных юбок. По знаку короля бал продолжился, и дамы с кавалерами снова закружились по траве. Среди этих пар кружился с какой-то пышной брюнеткой и Лавар Ксиндара, усердно изображая из себя вельможу.

Взгляд Лёна всё время невольно возвращался к принцессе, и он наслаждался видом этой сверхъестественной красоты. Она не танцевала, также никто не подходил и не приглашал к танцу девушек из её сопровождения — это была как бы неприкосновенная территория, но все пары, проскальзывая в танце мимо, кланялись королю и его дочери, на что Фантегэроа отвечала изящным кивком прекрасной головы. Она сидела в центре своей юбки, как тонкий пестик в окружении множества лилейно-кружевных лепестков. Невольно Лёну вспомнился весенний полёт, когда он принимал участие в опылении гигантских цветов дерева-рая.

Он обернулся к библиотекарю и с удивлением увидел, что тот застыл с бокалом в руке, стоя под деревом, в тени его ветвей, и глядя с тоской и горечью на прекрасную Фантегэроа. С неожиданным ударом сердца Лён понял, что верзила-магистр влюблён! Кореспио влюблён в принцессу! О, что за несчастная доля — безнадёжно любить столь недосягаемое существо! Не будь он даже таким нескладным, не имей такое грубое лицо, ему бы ничего не светило! Ни один вельможа из окружения короля Киарана не получил бы право на обладание этим редкостным цветком!

Принцесса чуть пошевелилась, повернула своё подобное жемчужному тюльпану лицо и посмотрела в их сторону, словно почувствовала взгляд. Едва ли она могла их видеть, ведь под деревом царила густая тень, в которой скрывалась сгорбленная фигура библиотекаря и его нового знакомца. Но Лён почувствовал сердечный трепет, когда ему вдруг показалось, что глаза принцессы заглянули ему в душу. Над ухом послышался судорожный вздох.

Праздник продолжался и после того, как король со своей дочерью удалились, сопровождаемые свитой девушек. Но Кореспио ушёл к себе в библиотеку, где он проводил всё время. За ним ушёл и маркиз Румистэль, отказавшись от радушного предложения остаться и потанцевать. Да ни за что — как он справится с этой горой юбок?! Ведь это надобно особое умение — управляться с барышней, закованной в такой наряд!

Оба удалились в библиотеку, как в укрытие, потому что по закону, изданному королём и охраняемому камарингами, выходить ночами на улицу строжайше запрещается. За ослушание — застенки.

Мрачность Кореспио нашла свой выход в вечерних возлияниях, к которым он приобщил и своего нового знакомца. После этого они уже были не начальник и подчинённый, а просто друзья. Где-то шатался и обольщал придворных дам своей красой Лавар Ксиндара.

— Всё безнадёжно? — наконец, спросил Лён, устав от молчания Кореспио.

— Абсолютно, — кратко отвечал тот.

— Ну, сколько ведьм пожгли? — спросил Лён, отыскав Ксиндару среди пирамидальных кипарисов.

— Я пока ещё стажируюсь, — ответил тот, — Не слишком-то приятно, но твой библиотекарь, с которым ты так вчера сдружился, пихнул меня в лапы герцога Даэгиро, главы ордена камарингов. Так что, хош-не-хош, пришлось устраиваться на работу.

— Ты видел герцога? — живо поинтересовался Лён.

— Нет, пока не видел. Да и едва ли увижу — они же все прячут лица за платками. Насколько я понял, эти ребята трудятся в четыре смены — днём и ночью. Выходят тройками, в которой один камаринг из знатных, а два — из простонародья, так сказать, младший чин. Днём он работает где-нибудь булочником или портным, а ночью может рыскать по городу и окрестностям, отыскивая ведьм и оборотней. Им выдается знак принадлежности к ордену — вот такой бант. — Ксиндара достал из-за отворота знакомый трёхцветный бант из плотной шёлковой ленты. Это были не королевские цвета, а цвета ордена — глубоко-лиловый, тёмно-синий и бледно-розовый.

— Так что, сегодня ночью я ухожу на службу. — вздохнул товарищ. — А у тебя дела как?

Дела у Лёна шли — из них двоих он больше всех подобрался к сути дела и надеялся побольше разузнать о городе Дерн-Хорасаде. Теперь он знал, где искать этот город — за морем. Конечно, не будь здесь Ксиндары, Лён легко преодолел бы водную стихию — просто сел бы на Сияра и полетел. Но теперь ему приходилось беспокоиться о Ксиндаре, очень уж не хотелось расставаться с новым другом. Кстати, о Сияре! Ведь лунный жеребец всю ночь простоял в конюшне! Теперь Лёну надо думать, как заботиться о нём, чтобы ночами выпускать из стойла.

Дивоярец распрощался со своим товарищем и отправился обратно в библиотеку, чтобы не терять даром времени и порыться в бумагах. По дороге его узнавали и приветственно кивали — каким-то образом распространилась весть, что молодой приезжий вельможа остаётся при дворе, и теперь дамы улыбались ему, потому что был маркиз Румистэль весьма недурён собой и выгодно отличался здоровым цветом лица от изысканной бледности местных кавалеров. Так что, раскланиваясь по пути и раздавая приветственные жесты, Лён удалялся по направлению к библиотеке. Надо сказать, что чувствовал он себя неважно — сказывались две бессонные ночи: одна прошла за разговорами у Клопфеникуса Лялямбра, а вторую он провёл, слушая пьяные бредни магистра, утомлённого неразделённой страстью.

— Господин магистр изволят почивать, — сказал Лёну один парень из прислуги.

— Да, мне бы тоже не мешало несколько часов попочивать, — зевая от одолевающей его сонливости ответил Лён.

— Пожалуйте в свои покои, господин Румистэль, — поклонился ему слуга, открывая одну из дверей в просторном холле, предваряющем библиотеку. Один конец этого коридора соединял строение с королевским дворцом, а второй вёл в собственно библиотеку. — Господин магистр распорядился выделить вам комнату.

Так Лён получил собственную комнату обставленную не то, чтобы по-королевски, а скорее в духе аскетизма, присущего магистру. Но тут было всё необходимое, и в том числе большая кровать под балдахином.

Надеясь, что никто его не укорит за дневной сон, Лён воспользовался возможностью наверстать упущенное за эти двое суток и скорее занырнул в кровать, тревожимый лишь одной мыслью: как там Сияр? Снился ему всякий сумбур и глупости: как будто приходил к нему в спальню его белый конь, стоял над душой и жаловался: что же ты, хозяин, забыл меня в тёмной норе, не выпускаешь полетать по небу, покупаться в лунном свете? Лунном свете, лунном свете, откуда же тут лунный свет? — сердился маркиз на недогадливость коня. Какая разница — откуда? — отвечал тот странным безмолвным голосом. — Главное — свобода!

Почувствовав, что его тормошат за плечо, Лён проснулся и сквозь сонную пелену увидел, что у его кровати стоит библиотекарь, одетый в светскую одежду, в шляпе и натягивает плотные перчатки.

— Послушай, Румистэль, — озабоченно говорил он, — Не знаю, что я тебе вчера ночью спьяну натрепал, но не помню: я предупреждал тебя, что у нас закон очень строгий — ночами не выходить на улицу? А во дворце ещё строже: нельзя покидать свою комнату. Окна плотно занавешивать, чтобы свет наружу не пробивался с наступлением темноты. Такие меры не случайны: ночами по улицам бродит нечисть. Так вот, не стоит привлекать её светом. Если вздумаешь ослушаться приказа — попадёшь в руки ночной стражи, и тут я тебя не вызволю.

Сказав всё это, магистр поднял глаза, и Лёна поразила мрачная торжественность, сияющая в них — как будто Кореспио готовился к какому-то тайному обряду, в который не желал посвящать своего нового приятеля.

— И, кстати, — бросил библиотекарь, удаляясь в дверь, — не забывай ночами запираться.

По его уходе Лён откинулся в подушки и некоторое время так лежал, раздумывая над словами своего патрона и своей тайной задачей — вывести Сияра ночью погулять. Да, этот дурацкий приказ был очень некстати. Надо же, днём тут царит веселье, а ночью все дрожат от страха.

Сон словно рукой сняло, и Лён, хотя и чувствовал, что недостаточно отдохнул, поднялся и оделся. Который час? Он хотел кого-нибудь позвать, чтобы спросить, сколько времени, как вдруг в дверь раздался деликатный стук, и тот же слуга возник на пороге комнаты.

— Желаете отужинать, господин маркиз? — спросил он.

— Да, не мешало бы, — охотно согласился маркиз. — Куда идти?

— Вам подадут прямо тут, — ответил парень, — Но, если желаете, можно подать в библиотеке.

Дивясь на подобные причуды, Лён умылся водой из кувшина, который держал слуга.

— Тебя как зовут? Ты ко мне приставлен? — просил он из-под ладоней.

— Жамар меня зовут, — почтительно ответил парень. — Да, я назначен вашим камердинером до тех пор, пока вы не найдёте себе другое место при дворе.

— А ты откуда, Жамар? — спросил маркиз, вытираясь полотенцем.

— Меня дядюшка пристроил, — отвечал слуга, потупя глазки.

— Не Клопфеникус Лялямбр случайно? — догадался маркиз.

— Он самый, — скромно признался камердинер.

Господин маркиз засмеялся: он так и думал! Старый хитрый пень Лялямбр повсюду насовал своих шпионов, чтобы следить за своим другом, магистром Кореспио, причём последний, как ни ругался, всё же пристраивал на дворцовые должности всех многочисленных племянников приятеля из городской лавки. Что за отношения связывали этих двоих?!

— Не стоит выходить, — испугался камердинер, видя, как его новый господин натягивает сапоги. — Скоро всё равно стемнеет, а по ночам без особого разрешения гулять не стоит. По саду рыскают ночные кровопийцы! И ходят ночные дозоры камарингов!

Парень явно не осознавал некоторой противоречивости в своих словах — он повторял кем-то сказанные слова, как попугай, но, видимо, верил в них. Напуганный намерением своего господина, он поспешил убрать сапоги и принёс домашние туфли.

— Ну хорошо, — решил не противоречить обычаю маркиз. — Однако я выспался и ночью, скорее всего, не засну. Могу ли я пойти в библиотеку и почитать чего-нибудь?

Слуга заколебался, потом выглянул за дверь и прошептал, обращаясь к новому господину:

— До полуночи можно, только после вам придётся сидеть в библиотеке до утра, пока не рассветёт. А то попадётесь камарингам герцога Даэгиро — ничто вас не спасёт.

Дивясь на такие сложности этикета, Лён отправился в библиотеку, велев подать ужин туда. Пока магистр в отлучке, можно порыться в его картах.

При свете шести свечей, при наглухо задёрнутых шторах Лён уселся за стол в кресло хозяина. Ночь была тёплой, даже душной, а воздух в библиотеке пропах сухой книжной пылью, так что Лён задумался: а не впустить ли немного свежести в помещение? Он подошёл к окну и проскользнул за тяжёлую плотную штору, не пропускающую свет. Он потянулся было к запору, держащему раму, как вдруг одна мысль пришла ему в голову: как же они оставляют окна без решёток, если так боятся ночных кровопийц? Ведь любой твари ничего не стоит с лёгкостью выбить стекло и проникнуть в помещение, чтобы устроить там кровавую расправу.

Так и не тронув окно, он вернулся к столу и открыл первую попавшуюся книгу, лежащую на столе. «Ночные умертвия и бледные призраки грядущей погибели» — гласило заманчивое название. И пояснение: сия книга собрана из достоверных источников, как-то путевых заметок разных авторов и результатов научного исследования.

Посередине книги торчала изящная шёлковая закладка, вышитая тонкой гладью — явно подарок какой-нибудь дамы, подобранный нескладным верзилой-библиотекарем где-нибудь в нише возле дамского алькова, куда вход ему наверняка был заказан. Потому что трудно поверить, что громила Кореспио со своей грубой физиономией, крестьянскими лапами и сальными патлами мог приглянуться какой-нибудь здешней изнеженной красотке. О, нет — те явно предпочитали томную красу местных кабальеро!

«Выходят они с наступлением ночной тьмы, — гласили обведённые чернилами строки, написанные похожими на рунную вязь буквами. — большие и маленькие, тёмные и прозрачные, воющие воем и молчащие молчанием — все жаждущие живой крови и алчущие человеческого духа.»

Лён быстро заглянул в начало книги и нашёл имя автора: записки монаха-отшельника Скарамуса Разноглазого, живущего близ города Дерн-Хорасада. И далее уже с особым интересом принялся читать.

«Вампиры бывают разные: от малых тварей, с писком летающих во тьме и припадающих к яремной вене неосторожного путника, уснувшего на краю дороги, на сеновале, возле городской стены и по причине опьянения не дойдя до дома, до средних, собою напоминающих клыкастую свинью с длинным чешуйчатым хвостом и до самых крупных: рогатых жаб размерами с корову, которые столь же скоры на прыжок, сколь тупы умом. Самые же опасные считаются говорящие чудовища, ходящие на задних лапах и называющие себя сквабарами. Эти особенно страшны, поскольку ласковым говорением из среды кустов могут заманивать несведущего путника прямо себе в пасть. Особенностью их является чрезвычайно ядовитая слюна, а также кровь и когти. Хочу предостеречь своих учёных собратьев, кои изъявили честь приникнуть к чтению моих записок, что не следует ни в коем случае пытаться сотворять противоядие от сквабаровой отравы. Таковое дело однажды пытались совершить придворный лейб-медик Его Светлости герцога (вымарано) учёный-эскулап Парацис Свергулапский. Оное дело окончилось ужасным и трагическим исходом, ибо те пациенты, что не умерли от противоядия, в дальнейшем претерпевали физические страдания, выражаемые в животных проявлениях: как-то выросшие внезапно на головах у них рога, косматые хвосты и заострившиеся ногти. Таковые проявления болезни передаются по наследству, поскольку иной подопытный себя чувствовал прекрасно, лишаясь всякой подверженности простудам, кашлям и прочим недугам человеческого естества. При том наблюдения показывали, что такой подопытный, не теряя человеческой рассудительности, тем не менее приобретал прискорбное свойство искать внимания у противоположных полов, будь то мужчина или женщина. Рождение ребёнка у такой пары, будь даже один из супругов человеком чистым, имело непредсказуемый научно результат. Иной раз младенец рождался чистым, а иной раз с признаками чужеродства. Последних умерщвляли сразу, как явное проявление присутствия бесовского начала. Однако позже у младенца из такого брака могло возникнуть проявление нечистой крови, а могло оное дело скрываться до зрелых лет. Ввиду такого скорбного результата простых научных экспериментов Его Светлость издал указ подвергнуть всех испытуемых и их потомство быстрой и безболезненной смерти, чтобы предотвратить распространение заразы. К великому нашему сожалению, придворный медик, что был поставлен на такое дело, допустил оплошность и в качестве средства умерщвления избрал яд горписа, известного своим молниеносным действием. Глубокой ночью, одетые в чёрные рясы для сокрытия своего истинного вида, прислуга и медики вынесли тела умерших. Их сбросили в глубокий ров, куда выносили городской мусор для поддержания в порядке улиц. Засыпав мёртвые тела землёй, прислуга и медики скорей вернулись в город, ибо опасались нападения ночных вампиров. Утром же обнаружили захоронение разрытым, а на краю рва — следы ног, женских, мужских и детских. Трупов же не было и следа. По некотором размышлении придворный лейб-медик Парацис Свергулапский изрёк, что полагает, будто бы действие смертельного для человека яда горписа на тварей, привитых сквабаровой отравой, не действует, и ложные мертвецы очнулись и вылезли из рва. А посему постановил Его Светлость своим указом оборотней мужеска и женска пола отравой не травить, на виселицах не вешать ввиду их чрезвычайной живучести, а токмо жечь огнём до полного сгорания, а пепел после того смешать с сырой глиной для разделения частиц и обжечь для полного уничтожения заразы. На кирпиче, полученном от такой операции ставить герцогское клеймо, чтобы ни в какое дело строительства те кирпичи не шли, а выносились прочь и захоронялись в горах. Его же Светлость по своей гуманности разослал окрестным королевствам грамоты за личной подписью, честно предупреждая о возможности появления в их крае беглых заключённых со странною болезнию в своих телах, описав все наблюдения и все возможные метаморфозы, особенно же настоятельно советуя не предаваться соблазну жалости к несчастным и решительно отсекать от народа все признаки телесной заразы от демонской крови.

Замечено, что сквабары появляются на стыке двух десятилетий, тогда их толпы вылезают словно бы из-под земли и носятся по округе, уничтожая всё живое в течение целого месяца. Остальное время сквабары спят в своих каменных норах, укрывшись камнем, как одеялом — так, что каменный слой спекается на их телах до образования плотной корки. Мы видели их каменные гнёзда, где они спят, своей слюной протачивая камень под собой и оттого всё более углубляясь в породу. Но трогать спящего сквабара не рекомендуется. Ибо пробуженный монстр тут же хочет мяса, а убить его чрезвычайно сложно — даже разрубленный напополам мечом сквабар ещё долгое время нападает на врага с неубывающею силой, а после смерти источает такой ужасный дух, что опытные воины падали едва не замертво.

Впрочем, сквабары достаточная редкость и за исключением одного лишь месяца, в который они скачут по земле, в остальное время они мирны. Хотя, есть мнение, что адские создания просто не способны выносить холод нашего мира, ибо привыкли жить при огненных температурах своего привычного пространства, где нет ни воздуха, ни воды, а лишь один неистовый пламень заменяет все стихии. Так вот, как было сказано, помимо сквабаров есть множество гораздо более вредоносных тварей, поэтому желаю я рассказать о мерзких маленьких созданиях, что молчаливо реют беззвёздными ночами над выгонами, пастбищами, ищут спящую собаку или оставленную крестьянином козу, чтобы налакаться крови, отчего животное слабеет и умирает. А если выживет, то теряет прежние свои привычки и обретает страсть кусаться и с дикими глазами, высунув язык, бросаться на всех подряд.»

Лён отвлёкся от описания больной обыкновенным бешенством летучей мыши и заинтересовался запертым ящиком, что находился под столешницей. Выдвижная полка была заперта на замок, а ключ, надо думать, среди бумаг не валялся.

Недолго думая, молодой волшебник прибег к своему обычному средству: словом и пассом он открыл замок, который должен был по замыслу библиотекаря обеспечивать сохранность каких-то особенных сокровищ. Одно лишь плохо: обратный пасс Лёну обычно не давался, и запереть ящик снова будет невозможно, а значит, ему придётся держать отчёт перед магистром. Но дело того стоило, поскольку прямо поверх бумаг лежала толстая кожаная тетрадь с надписью «Протоколы допроса ведьм». Молодой дивоярец сразу почуял, что нашёл нечто важное. Листая хрупкие листы, он понял, что этой тетради не один десяток лет, и все события, что здесь описываются, давно минули. Как понял он, мельком проглядывая документ, в ведьмовстве подозревали всех, кто проявлял какие-либо странности, или говорил что не то. В основном, это были последствия анонимных доносов. Из этих строк так и сочился страх, который и толкал людей на такие низости по отношению к себе подобным. И всё же не было ответа на один вопрос: когда и почему стали преследовать людей, обладающих хоть малой долей магических способностей? В Селембрис эта проблема решалась просто: волшебники сами предоставили людям возможность избавляться от таких детей, и постепенно возникло разделение на волшебников и мирян. Но здесь не было Дивояра, и только старые источники излагали разные версии прошлых лет. Наверно, только просвещённый Кореспио имел самые верные сведения по вопросам, которые интересовали Лёна, да как вытянуть их из своенравного магистра!

Он осторожно приподнял ещё один документ, чтобы как можно меньше оставлять следов своего вмешательства. И увидел два листа, скреплённые скобой. Надпись гласила: протокол допроса ведьмы с волосами цвета серебра. Сердце так и ухнуло в груди, поскольку и надпись, и бумага были совсем новыми, а ведьмой с серебряными волосами могла быть лишь одна — эльфийка Пипиха!

«Оная ведьма утверждает, что принадлежит к особенному племени, которое исчезло с лица земли много веков тому назад, — начиналось без всяких предисловий. — При том не может внятно объяснить, как представительница исчезнувшего племени может длительное время существовать в отрыве от своего рода. На что допрошенная отвечала, что эльфы, как и волшебники, живут долго — до тысячи и более лет. Таковое утверждение следовало объяснить обыкновенным сумасшествием и отпустить больную, если бы не внешний вид девицы. Её волосы имели ненормальный вид, как будто были отлиты из тончайших серебряных нитей. Врач, присутствующий при допросе отрезал прядь волос и попытался произвести над ними опыты: как-то сжигая их и растворяя в кислоте. Однако никаких реакций, обычных для человеческих волос, не последовало, откуда было заключено со всей уверенностью, что данная девица является подлинной ведьмой и подлежит сожжению. Все глупые слова, которые бормотала осуждённая, посчитали бредом, ибо говорила она о том, что наш край заколдован, что мы и без неё все прекрасно знаем. Она лишь отрицала, что причастна к колдовству. Когда же палач с глумливым видом осведомился у пытаемой девицы, отчего же она не может нам сказать, что послужило причиной зачарованности края, раз уж она живёт так долго (неглупое, надо признаться, замечание), то девица отвечала, что явилась к нам сюда якобы извне. При более детальном допросе ведьма утверждала, будто наш край, включая море и многие окрестные королевства, как бы отделён от прочих земель непреодолимой преградой, которую могут преодолеть (о, что за чушь!) лишь волшебники, подобные ей. То было самое настоящее признание, что и занесено в протокол. По нашему глубокому убеждению, ведьма пыталась заморочить судей, чтобы отвести глаза от своих злодейских деяний, как-то заговорение скота, порча на посевы, наслание вредителей на корнеплоды, отравление колодцев и проча. При требовании назвать своё имя ведьма отвечала что-то невнятное, что-то вроде: ни-ни-на-на. Сама же утверждала, будто бы явилась в пыточные палаты добровольно с целью отыскания себе подобной, следовательно, ведьма не отрицала, что искала ведьму при том не могла убедительно объяснить, как именно она проникла в запертые подвалы. Посему рекомендуем от имени судебной коллегии подвергнуть ведьму обычной процедуре допроса третьей степени с последующим сожжением на костре»

Лён оторвался от документа, волосы его едва не встали дыбом от ужаса, который сквозил из этих строк. Бедная простодушная Пипиха, опять тебя занесло в людскую грязь и мерзость! Здесь царит чудовищная атмосфера средневековья, и надо же было ей явиться в это мрачное палаческое гнездо! Бедная, она думала найти ещё одну эльфийку! Наверно, тосковала по своему племени. Как жаль, что она так внезапно и необъяснимо покинула Лёна, а он хотел у неё спросить про Джавайн! Ведь печальная песня на эльфийском языке, память о котором осталась в Лёне после погружения в историю Гедрикса, говорила о том, что Пипиха знала про Джавайн.

Приглушённый стенами и тяжёлыми портьерами, донёсся из окна звук колокола — долгий, заунывный и тягучий. Это отмечали полночный час, начиная с которого выходить на улицу запрещалось, чтобы ночные кровососы не загрызли. Нарушившему приказ дорога в пыточные подземелья.

Он вспомнил вдруг: Сияр! Забыл же про Сияра! Лунный жеребец вторые сутки стоит в тёмном стойле!

Теперь никакие приказы и никакие угрозы не могли его остановить — Лён сотворил себе завесу незаметности и выскользнул из библиотечного пристроя.

Он не боялся ничего — ни ночных кровососов, ни чёрной стражи. Одних его способностей было более чем достаточно, чтобы избежать любой опасности, не говоря уже о помощи Перстня, который делал своего обладателя поистине неуязвимым. Он остановился и вдохнул свежий ночной воздух, подняв глаза к безоблачному небу, светящемуся миллиардом звёзд, но не было привычной луны на этом фоне, поэтому темнота вокруг казалась тягучей и липкой. Лён сделал шаг, нащупывая туфлями дорожку. Справа возвышалась благоухающая пирамида кипариса, росшего возле двери, от него начиналась кипарисовая аллея, окружающая библиотечный пристрой — это был самый край окультуренной парковой зоны, а далее уже виднелась неясная тьма дубравы, шумящей морем листьев.

Ночь была чудна, в ней сливались запахи всех трав и всех цветов — как будто невидимой рекой несло и смешивало запахи живой природы, которые молодой волшебник любил всей душой, и которые ему неизменно говорили о Селембрис.

Он ещё вдыхал ночные ароматы, как спиной почувствовал бесшумное движение. Стремительно обернувшись, Лён увидел, как от стены здания, из-за кипарисов метнулась крупная чёрная тень — нечто похожее не то на стог, не то на шатёр. Эта штука с дробным звуком резво пронеслась к дубраве и исчезла в темноте.

Вот так раз! Значит, разговоры про ночных охотников вовсе не суеверие! Кто-то поджидал Лёна прямо у двери! Он и выйти не успел, как сделался мишенью ночной твари! Хорошо ещё, что позаботился сразу накинуть на себя завесу, а то бы в движении сразу выдал себя!

Лён вернулся к стене и осторожно, постоянно оглядываясь, направился в обход в сторону хозяйственных построек. Ему надо было отыскать конюшни, чтобы выпустить жеребца погулять, и до рассвета вернуть его обратно. И так следует поступать всякую ночь. Самое умное было вообще не приводить сюда Сияра, а явиться скромно, пешочком — тогда не было бы лишних проблем. Отпустить надо было жеребца до времени на свободу — летал бы он себе ночами под безлунным небом, а не стоял бы в тёмной конюшне!

— Я здесь, — тихо позвал Лёна лунный жеребец из одного стойла, где его скрывала сплошная темнота. Умный конь терпеливо переносил неволю и только есть не мог — сено так и осталось перед ним нетронутым.

— Хоть бы травки пощипать, — признался Сияр, встречая хозяина нежным лобзанием. — Плохо без лунного света.

Лён вдруг осознал, какие лишения терпит дивоярский жеребец по его милости, а он за два дня даже ни разу не наведался к нему! Волшебник открыл задвижку и тихо вывел своего коня. Остальные лошади слегка заволновались при виде незнакомого человека, но умный жеребец что-то им сказал по-своему, и в конюшне снова воцарилась тишина.

— Сияр, вон там дубрава, — сказал Лён на ухо своему верному другу. — Пройди под деревьями, только опасайся ночных хищников, а там взлетай и лети подальше, чтобы здесь тебя не заметили. Будь осторожен — здесь опасно.

Лунный конь кивнул и белой тенью скользнул к дубраве, скрывшись в темноте. Как глупо иметь такой старый лес под самым боком! Ведь где прятаться нечисти, как не в этом месте! Он же видел, как среди деревьев скрылась та чёрная штука! Как бы с Сияром чего не приключилось. Но потом вдруг успокоился: лунный жеребец многое повидал на белом свете и во многих передрягах побывал — он сумеет за себя постоять.

Уже подходя к библиотечному пристрою, Лён услышал слабый стук копыт — шло не менее трёх лошадей. Догадавшись, что попал на путь ночной стражи, он прижался к стене и надеялся, что кипарисы его скроют. Трое всадников на лошадях, чьи копыта были обёрнуты материей, безмолвно ехали по садовой аллее. Минуя Лёна, притаившегося за кипарисами, один из всадников наклонился в его сторону, словно что-то разглядывал. Он сказал двоим другим, и направил коня к стене прямо по цветам. Но оттуда лишь с шумным порханием взлетела светлая сова. Всадники успокоились и двинули дальше.