Красавчик. Часть 1

Глава 20

Алёна надела очки, посмотрела себе под ноги. Я сдержал желание снова рассмотреть её лицо; слушал, как сердце в груди подсчитывало наши шаги. В коридоре и на лестнице мы с Лебедевой не разговаривали. Шли рука об руку. Аромат моей туалетной воды смешивался в воздухе с запахом табачного дыма. Сверху и снизу от меня звучали громкие голоса и смех. Мы встретили по пути несколько шумных компаний, которые наверняка сейчас направлялись в сторону танцплощадки. На первом этаже я улыбнулся хмурой вахтёрше — та кивнула в ответ и пожелала мне хорошего вечера.

У выхода из жилого корпуса я на секунду остановился — окинул взглядом площадь около фонтана. Отметил, что там сейчас было многолюдно. Поэтому я не пошёл к скамейкам, а спустился вместе с Алёной по ступеням и сразу же повернул на аллею. С каждым шагом мы всё дальше отдалялись от танцплощадки. Я невольно вспомнил, как шёл этим же путём в первую ночь пребывания в пансионате. Мои мысли скользнули в воспоминания глубже: туда, где я впервые тогда услышал Алёнин голос. Я улыбнулся, когда вспомнил, что Лебедева тогда назвала меня Ихтиандром.

— Серёжа, я завтра уезжаю, — сказала Алёна.

Звуки её голоса снова прогнали по моей коже стаю мурашек. Лебедева всё же взяла меня под руку. Она сняла очки, взглянула мне в лицо. Я вновь увидел тени вокруг её глаз. Сейчас они были не столь заметны, как в освещённом коридоре.

— Я потому и пришла сегодня, — сообщила Алёна. — Чтобы извиниться и чтобы попрощаться. Оттягивала этот момент. Думала: будет более подходящее время для прощания. Не хотела, чтобы ты, Серёжа, увидел меня… такой.

Она взмахнула очками у себя перед лицом.

Подали голос цикады — они будто повиновались взмаху дирижёрской палочки. Ветер запутался в ветвях ивы: он покачал похожими на щупальца морского чудовища ветвями и пошелестел листвой.

Лебедева повела плечом.

— Решила, что до завтра ничего не изменится, — сказала она. — Я только изведу себя мыслями о том, что обидела тебя, и что ты считаешь меня неблагодарной самовлюблённой актриской из Москвы. Хотя… я такая и есть… была.

Я усмехнулся и ответил:

— Алёна, у нас был обычный курортный роман. Какие могут быть обиды? Мужчины вообще не обижаются, чтобы ты знала. Мы только иногда огорчаемся. Но это не тот случай. Мы сразу с тобой обозначили: курортный роман останется на курорте.

Я пожал плечами, добавил:

— Алёна, ты красивая женщина. Умная, интересная. К тому же — кинозвезда. Мне с тобой было хорошо. Но всё хорошее рано или поздно заканчивается. Поэтому не грузись. Спокойно возвращайся домой. В свою привычную московскую жизнь.

Я повернул голову, взглянул на Лебедеву.

Пробившиеся сквозь листву деревьев лучи закатного солнца окрасили Алёнино лицо в золотистые тона. Но они не спрятали окружавшие глаза Лебедевой тёмные пятна.

— Неважно выглядишь, просто Алёна, — сказал я. — Сегодня ты не похожа на кинозвезду Елену Лебедеву. Ты будто только-только вышла из запоя. Или двое суток провела без сна. Что у тебя стряслось? Помощь моя тебе нужна?

Лебедева сжала холодными пальцами мою руку. Я заметил, как она вдохнула и приоткрыла рот. Но Алёна будто бы передумала говорить: она снова сомкнула губы, выдохнула и чуть заметно качнула головой. Опустила взгляд на подрумяненные светом заката тротуарные плиты — тень от шляпы скрыла её лицо подобно траурной вуали. Справа от нас будто бы сомкнули свои ряды деревья, они преградили путь солнечному свету. Небо над головой ещё не почернело, но на аллее впереди нас вдруг сгустился мрак. Подстриженные кусты превратились в тёмную изгородь.

Алёна покачала головой.

— Ты мне ничем не поможешь, Серёжа, — сказала она. — Не обращай внимания на мой внешний вид. Я сегодня… не в форме.

— И всё же. Что произошло?

Я заметил, что Алёна подстроилась под мои шаги. Мы шли нога в ногу. Неспешно.

— Прошлой ночью у меня случился очередной приступ, — сказала Лебедева. — Под утро. Такое случается… теперь. В этом никто не виноват. Это такая болезнь, Серёжа. Очень болела голова. Поэтому я к тебе и не приходила.

Алёна повернулась ко мне, улыбнулась — её улыбка мне показалась невесёлой, будто бы вымученной.

— Что за болезнь? — спросил я. — Как её лечат? Какие нужны лекарства?

Лебедева тряхнула шляпкой.

— Лекарства… у меня есть, Серёжа, — ответила она. — Всё есть. Ты не волнуйся. Твоя помощь мне не нужна.

Алёна убрала за ухо выскользнувшую из-под шляпы прядь волос.

— А деньги? — поинтересовался я. — Деньги на лекарства и на лечение нужны?

Алёна снова вымучила улыбку, погладила меня по руке.

Наши взгляды встретились. Лебедева вздохнула.

— Денег мне хватает, Серёжа, — сказала она. — Не волнуйся. Если понадобится больше — возьму у родителей.

Алёна спрятала лицо в тень; передёрнула плечами, словно озябла.

Только сейчас я заметил, что уже не слышал звуки музыки. Всё громче трещали цикады, шелестел листьями ветер и гудел за стеной из деревьев морской прибой.

— Что за болезнь у тебя? — спросил я. — Почему болела голова? Болела не по-детски — это видно по твоим глазам.

— Я так плохо выгляжу?

Алёна посмотрела на меня из-под бровей.

— Не уходи от ответа, — сказал я. — Рассказывай.

— У меня в голове опухоль, Серёжа.

Лебедева прикоснулась к своему виску дужкой очков.

— Плохая опухоль, — сказала она. — Неоперабельная. Сказали, что я точно проживу с ней ещё год. В лучшем случае: два года, если буду лечиться. Но намекнули, что это вряд ли будет нормальная жизнь: не такая, как раньше.

Алёна посмотрела мне в глаза — снова изогнула губы: её гримаса в этот раз не походила на улыбку.

— Голова у меня болела и раньше, Серёжа. Были и головокружения, и слабость. Я списывала всё это на усталость: работала много, мало спала. В июне на репетиции потеряла сознание. Вызвали скорую. Я очутилась в больнице.

Лебедева развела руками.

— Знаю, что должна была обратиться к врачам раньше, — сказала она. — Может, тогда бы всё было иначе. Но теперь уже поздно. Можно только отсрочить неизбежное. Да и то: ненадолго. Промежутки между приступами становятся всё меньше. Таблетки и уколы помогают только отчасти — но всё хуже. Дальше будет всё больше боли и всё меньше привычной жизни. Даже не знаю, Серёжа, что лучше: год, или целых два года таких мучений. Театр, роли в кино — скоро всё это останется в прошлом.

Алёна вновь скривила губы.

— Я всё думала о той песне про костёр, которую ты пел, Серёжа. Представляла: согрел ли хоть кого-то мой костёр. Или он погаснет, так толком и не разгоревшись. Не знаю, Серёжа. Слишком мало всего было. Ничего не успела. А ведь ещё пару месяцев назад считала: вся жизнь и все главные достижения впереди. Теперь понимаю, что всё уже в прошлом. Что мне осталось? Одна роль в кино — это в лучшем случае. Сомневаюсь, что дотяну до новых театральных премьер. Жаль, конечно.

Лебедева запрокинула голову — придержала рукой соломенную шляпу.

Прорвавшийся сквозь листву красноватый солнечный луч отразился в её глазах. Алёна глубоко вдохнула, зажмурилась.

— Жить хорошо, Серёжа, — сказала она. — Здесь, в пансионате я это прекрасно поняла. Правильно, что бросила репетиции в театре и приехала сюда вместе с родителями. Я здесь опять почувствовала себя счастливой. Пусть и ненадолго.

Я отметил: на этот раз Лебедева действительно улыбнулась.

— Поначалу, Серёжа, ты мне показался забавным, — сказала Алёна. — Наглым, красивым и забавным. Потом я поняла, что с тобой интересно. Честно тебе говорю: не жалею ни об одной минуте, проведённой здесь рядом с тобой.

Лебедева повернула голову, посмотрела на мои губы.

— У меня никогда раньше не случались подобные внезапные романы, Серёжа, — сказал она. — Но в этот раз я подумала: почему бы и нет? В моём положении осуждение окружающих уже не пугает. Теперь уже всё равно, что подумают другие.

Луч солнца вновь осветил Алёнино лицо.

Я заметил, что обычно ярко-голубые Алёнины глаза сейчас выглядели тёмными, приобрели багровый оттенок.

— Мне на самом деле было с тобой хорошо, Серёжа. Честное слово. Не ожидала, что эта внезапная поездка на море мне настолько понравится. И с родителями побыла. Пусть запомнят меня любящей дочерью, а не вечно занятой актрисой.

Алёна отвернулась — она будто бы отвлеклась на движение в кустах.

Я всё же заметил, как в её глазах блеснула влага.

— Родители о твоей болезни знают? — спросил я.

— Только папа, — ответила Алёна. — Ему я сказала. Маме мы не сообщили. Решили с отцом: пусть она ещё чуть-чуть побудет счастливой. Мама очень обрадовалась, когда я согласилась на эту поездку. Хочу, чтобы мамино счастье немного затянулось.

Лебедева поправила бретельку сарафана и чуть запрокинула голову: подставила лицо под ласки ветра.

— Врачи могли и ошибиться, — сказал я. — Такое бывает. Обратись в другую больницу. Лучше даже в другом городе: съезди в Пи… в Ленинград. Пусть тебя и там осмотрят. Хуже от этого не будет. Чудеса случаются. Я это точно знаю.

Лебедева усмехнулась.

— Ты сейчас сказал в точности, как мой папа, — ответила она. — Папа мне посоветовал примерно то же самое. Я так и сделаю, Серёжа. Мне ведь тоже хочется чуда. Папа договорится со знакомым доктором. Я съезжу в Ленинград в сентябре.

На фоне ещё не почерневшего неба у нас над головой пролетела похожая на птицу тень. Цикады в траве испуганно притихли. По спрятанному за деревьями шоссе проехал автомобиль — за ветвями промелькнул свет фар.

К металлическому забору мы не пошли. Свернули в сторону столовой. Здесь на аллее тоже не было освещения. Но дорожка у нас под ногами стала шире. Расширился и просвет между кронами деревьев у нас над головами.

— Оставь мне номер своего телефона, — сказал я. — Позвоню тебе осенью. Расскажешь мне о результатах поездки.

Мне показалось: Алёна вздрогнула.

Лебедева решительно помотала головой — едва не сбросила на землю шляпу.

— Нет, Серёжа, — ответила она. — Номер своего телефона тебе не скажу. Где звонок, там и встреча. Я сама этой встречи захочу: из жалости к самой себе. Если всё со мной будет хорошо, ты и так об этом узнаешь. Увидишь меня в театре или в кино. Но я не хочу, чтобы ты увидел меня… хнычущей и сошедшей с ума от боли. Пусть лучше я в твоей памяти останусь вредной, но красивой московской актрисой. Не желаю увидеть в твоих глазах жалость. Скоро этой чужой жалости вокруг меня будет предостаточно.

Алёна погладила меня по плечу и добавила:

— Прости, Серёжа. Так будет лучше.

Лебедева указала на притаившуюся под ветвями акации скамейку.

— Присядем? — спросила она. — Что-то у меня снова дрожат колени.

Ветер временами исчезал — стихал и шелест листвы у меня над головой. Изредка такие моменты совпадали с паузами в стрёкоте цикад. Тогда я всё же слышал отзвуки музыки, которая играла сейчас на танцплощадке пансионата. Мимо нас совсем недавно прошла шумная компания отдыхающих: двое мужчин и три женщины. Мужчины курили папиросы. Их фигуры уже исчезли в полумраке — там, рядом с мрачной громадиной здания столовой. Мужчины ушли, но запах табачного дыма всё ещё ощущался в воздухе. Он будто бы запутался в ветвях акации (пусть и смешался там с ароматом моей туалетной воды, сухой травы и моря).

Я упустил тот момент, когда догорел закат. Поднял взгляд — увидел, что на небе уже появились блестящие россыпи похожих на крохотные бриллианты звёзд.

Погладил холодное Алёнино плечо.

— … Могла бы сыграть Гуттиэре в фильме «Человек-амфибия», будь я тогда хоть на пару лет постарше, — говорила Алёна. — На эту роль взяли Вертинскую. До сих пор считаю, что сыграла бы не хуже Насти. Мы с Володей Кореневым прекрасно смотрелись бы в кадре. Помнишь, Серёжа, какие у него выразительные глаза? Володя такой же красавчик, как и ты, Серёжа. Только не такой мускулистый. Я наверняка бы влюбилась в него… тогда. Если бы очутилась с ним на съёмочной площадке.

Лебедева вздохнула, выдержала паузу.

— Как же я тогда мечтала повзрослеть! — сказала она. — Не сомневалась, что впереди меня ждала прекрасная карьера и в театре, и в кино. Знаешь, Серёжа, а я ведь не ошиблась. Моя мечта — вот она: почти сбылась. В театре я уже не девочка без имени. Моё лицо мелькает на афишах, появилось оно и на обложке журнала: ты и сам это видел. Поклонники узнают меня на улице, засыпают письмами и комплиментами. Рязанов две недели назад предложил мне роль в своём новом фильме.

Алёна склонила голову, потёрлась щекой о моё плечо.

— Роль, правда, не главная. Но всё же… Не только Эльдар Александрович мне позвонил с предложением. Предложения интересных ролей в кино буквально посыпались на меня, как из рога изобилия. Ещё два года назад, я о таком только мечтала. Теперь… слёзы на глаза наворачиваются, когда думаю: сколько бы могла сделать, если бы не эта болезнь. Прекрасные ведь роли в кино предложили! Хотели, что бы я сыграла в фильме вместе с Василием Семёновичем Лановым, представляешь?

— Что за фильм? — спросил я.

Прикоснулся к выглянувшим из-под шляпы Алёниным волосам.

— Фильм называется: «Офицеры». Съёмки начнутся в августе. Меня уже утвердили на роль. Но я позвонила режиссеру и отказалась. Ты сам понимаешь, почему. Всё бросила; решила, что родители сейчас важнее. Я у них единственный ребёнок. Кто знает, Серёжа, смогу ли я вместе с ними отдохнуть через год. Да и на съёмках… Ведь сорвала бы съёмочный процесс своими приступами! Тогда бы все точно узнали, что Елена Лебедева… заканчивает карьеру. Василий Семёнович мне позвонил…

Алёна печально вздохнула.

— … Уговаривал, чтобы я изменила решение, чтобы не рубила с плеча. Хороший он человек. Говорил, что фильм получится превосходный. Сказал, что похлопочет за меня, и что роль мне вернут. Пообещала ему, что подумаю. Но о чём тут думать, Серёжа? Не смогу. Я прошлой ночью скулила от боли, как щенок. Закрылась ночью в ванной, чтобы не разбудить маму. Заметила, как текли у папы по лицу слёзы. Я увидела такое впервые, Серёжа. Не представляла, что мой отец умеет плакать.

Лебедева отвернулась: словно спрятала от меня лицо.

— Знаю, что Василий Семёнович снова позвонит, — сказала она. — Я могла вместе с ним сняться ещё в фильме «Любовь Яровая». Роль у меня там была не главная, но всё же. Я отказалась от неё из-за съёмок в «Три дня до лета». Василий Семёнович тогда пошутил, что это я от него сбежала, испугалась его обаяния. Вот и теперь сбегу снова. И от тебя, Серёжа тоже сбегу. Жаль, что времени у нас с тобой было немного. Знакомство с тобой — это лучшее, что случилось со мной этим летом.

Алёна склонила голову и поцеловала моё плечо — её губы пощекотали мою кожу.

Она прошептала:

— Спасибо тебе, Серёжа.

— Во сколько вы завтра уезжаете? — спросил я.

Ветер в ветвях акации притих: он тоже дожидался Алёниного ответа.

— После обеда, — сказала Лебедева. — Автобус приедет в четыре часа.

— Я провожу вас завтра до остановки. Где мне вас встретить?

Я почувствовал, как Алёна вздрогнула.

Лебедева запрокинула голову, посмотрела мне в глаза и заявила:

— Не нужно, Серёжа. Завтра я буду снова улыбаться маме. Буду счастливой дочерью. Весёлой и здоровой. Такая у меня сейчас роль. Трудная. А при виде тебя… я обязательно пущу слезу.

Алёна тряхнула шляпой.

— Простимся сегодня, Серёжа, — сказала она. — Ладно?

Лебедева вымучила улыбку.

— Кто знает, Серёжа…

Алёна мазнула рукой по своим глазам.

— … Возможно, однажды мы с тобой ещё встретимся. Ведь может же такое случиться? Если чудо всё же произойдёт.

Мы просидели на скамейке под акацией почти всю ночь. Вернулись в жилой корпус пансионата, когда на небе уже поблекли звёзды, а у горизонта чуть посветлело небо. Остановились около ведущей на третий этаж лестницы.

Поцеловались.

Наш поцелуй затянулся, словно случился в первый раз. Тело Лебедевой прижалось к моему — я почувствовал, как тревожно билось в Алёниной груди сердце. Алёна высвободилась из моих объятий, натянуто улыбнулась.

— Прощай, Серёжа, — сказала она.

Её голубые глаза влажно блеснули.

— Прощай, Алёна, — ответил я.

Тоже скривил губы в улыбке.

Лебедева развернулась и зашагала по ступеням. Шла она неспешно, с прямой спиной и с приподнятым подбородком. Алёна прижала к сарафану на животе руки: будто испугалась, что на виду у меня размажет по щекам слёзы.