Кости Земли

19 ЛАЗАРЬ-ТАКСОН

Карнавальная станция: мезозойская эра, юрский период, верхняя юра (доггер), ааленский век. 177 млн. лет до н. э.

В полутемной комнате в одиночестве сидел Старикан.

В раскинувшимся снаружи мире разворачивался, без сомнения, один из самых интересных периодов мезозойской эры – момент, когда динозавры, почти потерявшие свое место в экосистеме, вдруг снова выбились в лидеры. Но что ему до этого! Он не отрываясь разглядывал видения, возникавшие перед ним в воздухе. Время от времени Старикан получал приборы, действие которых невозможно объяснить с позиций человеческой науки. Вот этот, например, давал возможность подглядывать за любыми интересными событиями. Что-то вроде невероятно усовершенствованного телевизора. По словам подаривших, из всех обитателей Земли только Старикан имел такое чудо.

В полумиллиарде лет отсюда Гриффин и компания готовились к встрече с таинственными спонсорами. Шагнув в ворота, они перенеслись на ту же самую поляну, с которой начали свое знакомство со здешним миром.

Старикан наклонился вперед, и по мере того как его сознание сливалось с сознаниями тех, за кем он подглядывал, окружающее переставало существовать.

«Лазильные деревья» Джимми оказались дальше от ворот, чем казалось сначала. Высотой и переплетением линий они напоминали средневековый собор. И чем ближе подходили путники, тем яснее становилось, что эти леса не похожи на все виденные ими ранее.

Неизменный повел компанию под сень ветвей. По извилистым тропинкам они двигались сквозь густеющую чащу. Вокруг раздавались шорохи и приглушенный топот – под деревьями, несомненно, скрывалось множество живых существ.

– Я не могу понять – это естественное или искусственное? – сказала Молли, показывая на сплетающиеся ветки, обвивавшие один из стволов наподобие лестницы. По другому стволу струилась вода, наполняя вырост в форме раковины, находящийся на уровне ее подбородка. Детский фонтанчик для питья? – А может, здесь не различают эти понятия? – продолжала она.

– Что за запах? – спросил Джимми.

Дерево сочилось сладким, приторным ароматом, напоминающим запах детеныша теропода, еще не сбросившего перья, смешанного с человеческим потом кленового сиропа или никогда не чищенных звериных клеток. Его трудно было описать.

Что-то свалилось с дерева прямо возле людей и на короткий момент остановилось на небольшой прогалине.

На первый взгляд существо обладало всеми признаками гуманоида: двуногое, прямоходящее, пара рук, туловище, голова – все на своих местах. Но руки сложены очень странно, туловище наклонено вперед, ноги слишком коротки, а голова украшена клювом.

Существо смерило путников перепуганным взглядом, переступило ногами со шпорами, чирикнуло и исчезло так же внезапно, как и появилось.

– Господи! – вскрикнула Молли.

– Что это за ублюдок? – вздрогнул Джимми.

– Avihomo sapiens, – ответила Сэлли. – Второй разумный вид на этой планете. Гертруда называет их птицелюдьми.

– Птицы, – бесцветным голосом произнес Гриффин. – Они произошли от птиц?

– Да. Боюсь, мы, млекопитающие, опять сосланы на задворки эволюции.

Неизменный показал рукой на расщелину в одном из стволов.

– Туда, – сказал он.

Гости прошли внутрь раскрывшегося перед ними дерева. Наверху ветки переплетались, образуя высокий потолок. Шары мягкого света висели между ветвями, неярко освещая помещение. А в центре комнаты вокруг стола в ожидании стояли хозяева.

Птицелюдей было трое, гордых и неуклюжих, самый маленький – вдвое ниже человеческого роста. Их тела покрывали черные блестящие перья, встававшие на затылках пушистым крестом. Клювы цвета выбеленной солнцем кости; ярко-красные глаза.

Их руки, худые и суставчатые, напоминали бы лапы богомола, если бы не заканчивались длинными, свисающими книзу кистями. Ничего похожего на крылья. Птицелюди, видимо, потеряли способность летать тысячи лет назад. Гриффин подумал, что эта жертва оказалась большей, чем та, которую принесли предки человека, реликтовые гоминоиды, спустившись с деревьев ради жизни на земле.

Один из птицелюдей быстро потряс головой и издал низкий щебечущий звук.

– Я буду переводить, – сказал Неизменный.

Лица хозяев оставались бесстрастны, они не проявляли никаких эмоций, только иногда быстро покачивали головами. Тот, что уже говорил, засвиристел снова.

– Он говорит: «Мы знаем, зачем вы здесь. Мы знаем, чего вы хотите».

Гриффин откашлялся.

– И что?

– Он говорит: «Нет».

– Нет? – переспросил Гриффин. – Что значит «нет»? Неизменный и его хозяева долго переговаривались. Затем Неизменный сказал:

– Он говорит: «Нет – значит нет. Нет. Вы не получите того, зачем пришли».

Гриффин в задумчивости вдохнул. Потом заявил:

– По-моему, мы здорово забежали вперед. Давайте обсудим все с самого начала, хорошо?

Старикан удовлетворенно ухмыльнулся и откинулся на спинку стула. Тактика примитивная, но действенная: если не получаешь желаемого, притворись, будто думаешь, что тебя просто не поняли, и повтори все сначала, тщательно, опять проговаривая каждую деталь. Своеобразное испытание скукой, рано или поздно дрогнет даже самый упорный.

Он провел сотни часов своей жизни в спорах с такими же, как он, бюрократами из других организаций в поединках, напоминающих борьбу двух столкнувшихся лбами пахицефалозавров.

Но в данном случае все без толку. Птицелюди устроены по-другому, к человеческой психологии у них иммунитет. Они даже не понимают, как мы мыслим.

Старикан аккуратно перевел время действия на час вперед и снова присоединился к переговорам.

– Он говорит: «Вот что мы сделали. Во времени остался след в виде четырехмерной спирали. Была ли альтернатива? Нет. Иначе мы бы сделали по-другому. Но мы этого не сделали».

– Что, черт побери, это значит? – нетерпеливо спросила Сэлли.

Гриффин сделал успокаивающий жест и обратился к Неизменному:

– Мы не поняли. Они не могут разъяснить поподробней? Один из птицелюдей, самый высокий из трех, раздраженно хлопнул ладонями по столу.

– Она говорит: «Почему мы обсуждаем вес это, если мы не обсуждаем все это?»

Люди обменялись недоуменными взглядами.

– Возможно, – осторожно предположил Гриффин, – вы не допускаете существования такого понятия, как свободная воля?

Птицелюди заговорили между собой, тряся головами с таким энтузиазмом, что было непонятно, как они не калечат друг друга клювами.

– Они говорят: «Свободная, да. Но разве это воля?»

Та часть сознания Старикана, которая не участвовала в процессе наблюдения, почувствовала знакомую, застарелую ярость. Если бы лев заговорил, сказал когда-то Витгенштейн[44], мы бы не поняли его. Воистину так. Старикан вел переговоры с птицелюдьми множество раз, и образ их мышления никогда не совпадал с человеческим. Качество перевода также оставляло желать лучшего.

Неизменный был на редкость прямолинеен и полностью лишен фантазии. Птицелюди выражали свои мысли в совершенно чуждой манере. Все это вместе вело к тому, что понимание между двумя видами разумных существ возникало невероятно редко.

В дверь постучали. В комнату заглянул Джимми.

– Сэр?

Старикан прервал наблюдение.

– Да?

– Вы просили сказать, когда Робо Бой начнет колоться.

– Хорошо. Правда, теперь это почти не имеет значения. Он назвал своих руководителей?

– О да. Он поет, как канарейка, сэр. Как чертов Энрико Карузо. Мы уже уведомили ФБР. Они передали, что с ордером на арест не будет никаких проблем.

– Хоть это радует.

Взмахом руки Старикан выпроводил Джимми из комнаты и перевел время наблюдений еще на час вперед.

Теперь люди сидели на стульях. Наконец-то додумались их попросить. Все, кроме Гриффина, выглядели усталыми и раздраженными, он один обладал достаточным опытом, чтобы скрывать злость и держаться с достоинством.

– Объясните нам смысл проекта.

Наконец-то они дошли до сути! Старикан покинул обсуждение. То, что сейчас последует, необходимо участникам переговоров, а ему уже давно известно.

Птицелюди подарили человечеству машину времени по одной простой причине: они хотели изучить вид homo sapiens. Подарок повлек за собой создание Неизменного – инструмента, максимально приближенного к человеку, способного адекватно наблюдать и регистрировать его поведение.

Но была и вторая причина.

Птицелюди желали наблюдать людей, занятых типично человеческой деятельностью. Круг наблюдений оказался довольно широк, но, судя по поведению Неизменных, квинтэссенцией человеческих занятий птицелюди считали бюрократию и научные исследования.

Из этих двух, в свою очередь, наиболее интересной им представлялась наука. Поэтому они и создали условия, в которых ученые могли заниматься ею с полной отдачей. Человечеству подарили мезозой.

В свое время эта новость тронула Старикана так же сильно, как когда-то в детстве его поразил тот факт, что дельфины, оказывается, любят людей. На самом деле человек – редкостная сволочь. И очень приятно, что другие виды разумных существ почему-то считают его достойным любви.

Когда некто без всякой задней мысли верит, что смысл твоей жизни – открывать что-то новое, начинаешь смотреть на себя другими глазами.

Хочется оправдать доверие.

Старикан перемотал запись событий и поставил прибор на паузу, чтобы сделать распоряжение. Вернувшись, он увидел, что в комнату для переговоров вошел еще один Неизменный и что-то сказал.

Сэлли и Молли поднялись и вышли вместе с ним.

Это был жест благородства. Обе женщины устали до слез, а переговоры будут продолжаться еще не один час. Поэтому Старикан организовал для них небольшую экскурсию.

– Посмотри! – воскликнула Молли. – Модели плавающих башен. Точно такие же, как та, где живет Гертруда.

– Нет. – Сэлли выловила одну башенку и подняла вверх, чтобы Молли хорошенько рассмотрела подводный пузырь, обеспечивающий башне плавучесть, и переплетение корешков, придававшее ей устойчивость. – Это не модели, это ростки.

Неизменный привел их вниз, к переплетению корней странного дерева-дома. Вокруг виднелось множество луж с темной стоячей водой. В воздухе пахло хвоей.

– Ты хочешь сказать, они их выращивают?

Из воды, вытянув шею, выскочил птицечеловек. От неожиданности Молли вскрикнула и отшатнулась. Существо выпрыгнуло из лужи, отряхнулось, как утка, и исчезло в одном из коридоров.

Старикан еще немного промотал вперед запись наблюдений. Теперь женщины стояли высоко в кроне дерева-дома. Солнечные зайчики плясали на их лицах, легкий бриз раскачивал ветки.

Молли сморщила нос.

– Могли бы построить что-нибудь получше, с их-то технологиями.

Повсюду располагались гнезда, небрежно сделанные, все в белых пятнах, набитые пищащими детенышами птицелюдей.

– Ты должна посмотреть на это с их точки зрения, – не очень убежденно сказала Сэлли. Потом пожала плечами. – Я...

Старикан пропустил еще кусок.

Теперь они стояли на площадке чуть выше крон деревьев. Неизменный показывал вдаль, на линию горизонта. Молли, смеясь, повернулась, чтобы посмотреть, и застыла в изумлении и страхе. Сэлли молча стояла позади нее.

Старикан раздраженно переключился на Гриффина и Джимми. Ему нужен результат, а не эмоции.

– Он говорит: «Да, мы можем дать вам оборудование, которое вы просите. Да, вы можете спасти ваших друзей. Нет, не в первоначальной точке контакта. Не через шесть месяцев. Уже записано, что этого не случилось. В следующей точке контакта. Через два года. Но вы этого не захотите».

Гриффин выпрямился. Прошли уже долгие часы с начала переговоров. И он заметно вымотался.

– Что вы имеете в виду? Конечно, нам необходимо оборудование. Спасибо. Мы возьмем его.

Наступила долгая тишина.

– Почему мы этого не захотим? – спросил Джимми.

В ответ раздалось низкое ворчание, его издал один из трех хозяев, Гриффин даже не понял – который.

– Он говорит: «Вы не захотите, потому что проект закрывается».

– Что?!

– Он говорит: «Линия, в которой мы подарили вам путешествия во времени, подлежит уничтожению».

– Когда?

– Он говорит: «Сразу после окончания переговоров».

Начались восклицания и вопросы, возникла даже небольшая перебранка, не имеющая, впрочем, никакого смысла.

Просто сдаться без спора было чуждо человеческой натуре. Старикан пропустил большую часть и вернулся, снова забравшись в сознание Сэлли.

– А как же Гертруда? Она же из другой временной линии, а мы с ней встретились, и ничего! – услышал он. – Значит, вы умеете сводить эти линии? Зачем же тогда закрывать нашу? Почему бы вам не повторить то же самое, что вы сделали со мной и Гертрудой?

Долгое время говорил один из птицелюдей. Неизменный перевел:

– Она говорит: «Это сделано временно. Даже если бы это было возможно, это было бы невозможно».

– Я не понимаю!

– Она говорит: «Временная линия, которая содержит объекты нашего наблюдения, содержит также и нас самих. Мы знали это с самого начала. Мы знали, что, закончив изучение людей, мы вместе с ними должны раствориться во временной петле. Это цена. Путешествия во времени возможны только при таких условиях».

– Тогда зачем? – воскликнул Джимми. – Зачем вообще весь этот проект?

Говорившая показала клювом сперва на Гриффина, потом на Сэлли.

– Она сказала: «Они понимают».

Один из птицелюдей встал и подошел к дальней стене комнаты. За ним – второй. В углу поблескивал темной водой маленький пруд. Один за другим птицелюди прыгнули туда и исчезли.

Не дожидаясь, пока третья пойдет следом, Гриффин быстро произнес:

– Послушайте!

Та внимательно поглядела на него блестящими глазками.

– Если это не важно... Если уже ничего не важно... Тогда дайте нам прибор для спасения наших друзей.

Птицечеловек и Неизменный обменялись звуками, похожими на кудахтанье и попискивание.

– Она говорит: «Зачем?»

– Это чисто человеческое. Вы все равно не поймете.

В ответ раздался звук столь пронзительный, что у людей заложило уши.

Наступило долгое молчание. Гриффин решил, что у них снова ничего не вышло, но тут Неизменный заговорил:

– Она сказала: «Это будет сделано».

Пауза.

– «Уже сделано».

Пауза.

– «Великая честь находиться здесь, в присутствии человеческих существ. Как вы прекрасны. Как чудесны ваша смелость и ваше любопытство».

Щелкающий звук.

– Она говорит: «Вы ученые. Я тоже ученый. Всю свою жизнь я пыталась понять млекопитающих».

Чириканье.

– Она говорит: «Вы благородные существа. Без вас мир стал беднее».

Самка птицечеловека разогнула гротескно сложенную конечность и протянула ее через стол. Три пальца на уродливой ладони торчали в разные стороны.

– Она говорит: «Мы можем пожать друг другу руки?»

Старикан с неохотой подавил желание проводить Гриффина и его компанию домой. Он закрыл картину переговоров и распахнул другую. Отворилось окошко в мезозой. Всего в каких-то ста двадцати двух миллионах лет отсюда.

В этот день устраивали праздник урожая, и лагерь наполнял запах жарящегося на вертеле молодого анкилозавра.

Лейстер сидел в хижине и лениво счищал кожуру с болотных клубней. Краем глаза он наблюдал за Натаниэлем, который тряс сделанной для него Патриком погремушкой. Далджит ощипывала маленького пернатого динозавра. Лейстер взглянул на тушку в ее руках и похолодел.

– Это не... Это что за зверь?

– Просто маленький динозавр. С гарниром будет очень вкусно.

– Нет, серьезно, я такого не знаю. Это новый вид? Дай мне посмотреть его зубы.

– Руки прочь от обеда! – засмеялась Кати. Она вынула из чайника отмокающие там пальмовые листья и обернула ими клубни, которые собиралась испечь на углях. – Чисти давай, мне не хватает.

– Ну, девочки. Его же все равно потрошить. Вдруг это что-то интересное?

Далджит отложила тушку.

– Слышите? – напряженно спросила она.

– Я не... – начала Кати.

– Ш-ш-ш!

Снаружи раздавались незнакомые голоса.

– О господи, где моя рубашка! – вскрикнула Далджит.

Кати подхватила ребенка и молча выбежала во двор. Лейстер за ней. Последней, лихорадочно застегиваясь, выскочила Далджит.

Спасатели оказались военными – молодыми, коротко стриженными парнями, явно смущенными ситуацией. Но они привезли с собой журналистку, которая уже бегала с камерой вокруг палеонтологов.

– О чем вы больше всего жалеете? – спросила она. Несколько членов племени, отвыкшие от незнакомых лиц, смущенно попятились. Журналистка сунула микрофон под нос Джамалу. – Вы?

– Думаю, больше всего нам не хватало ботаника. При формировании экспедиции предпочтение отдавалось зоологам, в особенности специалистам по позвоночным, и мы дорого заплатили за это. Необходимо было включить в наши ряды специалиста по здешним травам.

– Аминь! – возбужденно воскликнула Кати. – Здесь обязательно должно существовать что-то, содержащее танин. И краски! Не давайте мне говорить о красках, а то я не остановлюсь!

– А вы?

– Я жалею, что у меня так ни разу и не вышел приличный глиняный горшок, – сказала Далджит. – Печь получилась очень хорошей, но я никак не могла подобрать нужную температуру.

– Вы?

– Я жалею, что не захватил с собой запасной маячок времени, – заявил Нильс.

Все захохотали, а он продолжил уже серьезно:

– Если бы я знал, что мы здесь застрянем, я бы взял больше медикаментов. И освоил бы кое-какие ремесла.

– Какие же?

– Например, обработка камня. Вы когда-нибудь пробовали сделать каменный нож? Уверяю вас, это нелегко.

– Первая вещь, – спросила журналистка, переводя камеру с Натаниэля на Кати, – которую вы собираетесь сделать, как только вернетесь в настоящее?

– Съем стейк!

– Выпью молочный коктейль!

– Чашку чая с лимоном и не буду жалеть сахара!

– Душ! Горячий!

– Точно!

– А я неделю тупо проторчу перед телевизором!

– А я прочитаю абсолютно новую книгу!

– Хочу поговорить с незнакомцем!

Стоя в отделении, Лейстер раздраженно пробормотал:

– А я убью Гриффина за то, что он втравил нас в эту историю. А будет время – так и Робо Боя.

Но его не услышал никто, кроме Старикана. И только Старикан увидел, как полчаса спустя, когда угли уже намокли от дождя, анкилозавра бросили на произвол судьбы, а спасенные и спасатели выстроились в очередь к воротам, чтобы вынырнуть из них в Кристал-Сити, Лейстер придирчиво выбрал тяжелый булыжник и спрятал его в карман.

Старикан вздохнул и открыл ящик стола. Там лежало восемь распоряжений. Он не торопясь прочитал каждое, а последнее порвал пополам.

Вторая попытка оказалась удачней. Только две смерти. Целиком заслуга Лейстера, он справился со своими обязанностями лучше, чем в первый раз.

Старикан, конечно, сожалел о смерти Лидии и молодого человека. Но что сделано, то сделано. Второй шанс выпадает в жизни так редко, что это можно считать чудом.

Он решил бросить последний взгляд на Гертруду, одинокую и прекрасную. Она была редкой птицей, rаrа avis, вероятно, самой редкой в своеобразном птичнике его коллег. И Старикану нравилось присматривать за старушкой. Время от времени он навещал ее, чтобы Гертруда не теряла связь с человеческим обществом.

Иногда они играли в шахматы. Он всегда выигрывал.

Лазарь-таксон[45] испарялся из записей палеонтологов, будто вымирая, только для того, чтобы, возродившись, появиться вновь. Старикану нравилось думать о докторе Гертруде Сэлли как о человеческом варианте лазарь-таксона. Пока она жива, люди не исчезнут до конца.

Старикан отворил окно наблюдения в башню Гертруды. Та работала, сидя за письменным столом. Однажды, когда он вот так подглядывал за ней, она почувствовала его присутствие и, посмотрев прямо в глаза, насмешливо подмигнула. Правда, не сегодня.

Ну и хорошо. Сегодня слишком торжественный день. День, когда все кончается.

Он подписал последнюю бумагу и бросил ее на столик для исходящей почты. Представление окончено. Можно и на пенсию.

Старикан медленно поднялся. Кожаное кресло скрипнуло, будто выражая симпатию. Все тело болело, но это возрастное. Он привык.

Осталось сделать еще только одну вещь.