Космический дальнобойщик

7

Мы выбрались.

Мы скатились по противоположной стороне хребта холмов. В свете наших фар земля выглядела совсем другой, скалистой и дикой. Коротенькие, широкоствольные деревья свешивали темные кроны над дорогой. Мы ехали через широкие плато, ползли по краю темных глубоких провалов, которые, похоже, были каньонами. Дождь перестал, и температура снаружи упала резче некуда. Показались звезды, и впечатляющий замороженный взрыв звездной газовой туманности был словно нарисован на широком полотне неба. Не было никаких узнаваемых созвездий, потому что мы находились в восьмистах или около того световых годах от Земли или Ориона, если считать по часовой стрелке по спирали. Голиафа не было даже в небольших каталогах звезд.

Не звездочки, а просто костерки в ночи.

Мы даже потеряли Космостраду. Она внезапно оборвалась под массивным скальным обвалом, но не раньше, чем нас об этом предупредил новый, сияющий и мигающий предупредительными огнями дорожный барьер, который оповещал нас, что нам нужно переместиться дальше на такую новенькую, с иголочки, автостраду Департамента Колониального Транспорта. Дорога привела нас в Максвеллвилль через полчаса.

Больница была поразительно хорошо оборудована. Серьезно раненный наш спутник был наполовину в коме и в шоке, но в него напихали достаточно трубок, чтобы разбудить и труп, и подняли ему гемоглобин с помощью плазмы, крови и кровезаменителей. Они даже ухитрились спасти ему ногу. Остальных из нас обработали и отпустили после того, как заново перевязали и заварили кожным пластиком на месте наши раны, а еще влив в нас полный спектр антибиотиков и антиксенобиотиков. Чтобы до конца убедиться, что ничего вредного в нас не осталось, они загнали нас под проверочный луч, который быстро поджарил все инородные тела в наших организмах, которые не могли представить паспорт, что их вырастили и выкормили на земле.

Потом нам представили счет. Я сглотнул слюну и вытащил свою страховочную карточку Медицинского страхования Гильдии, которая уже была просрочена. Они проверили номер контракта, но их это не устроило. Сукума-Тейлор настаивал, что он сам этим займется. Поэтому я позволил ему это сделать, настояв, что заплачу ему потом и возмещу все расходы.

Я отправился обратно в кабину.

— Джон пригласил нас заехать на их ранчо, — сказал я Сэму. — Что ты об этом думаешь?

— Для тебя это замечательно. Я же буду в гараже.

Я нахмурился.

— Я забыл. Мне не хотелось бы быть на таком удалении от тебя. Но мотели нам не светят. А когда почтовый тяжеловоз придет в город, констебль может начать уже нас искать.

— Лучше тогда пойти и узнать, когда приходит следующий почтовый.

— Правильно, — я глубоко вздохнул. — Сэм, мы по-прежнему накапливаем гору вопросов, на которые нет ответов.

— Например?

Я пошел назад, чтобы забрать парочку вещей из кормовой кабины, запаковал сумку и застегнул на ней молнию.

— Ну, например, чего ради была устроена вся эта потеха у «Сынка». Если Уилкс хочет видеть меня мертвым, почему бы ему просто не сделать соответствующий шаг? Зачем вся эта болтовня насчет слияния компаний? Что общего у всей этой дряни с рикки-тикки, то бишь ретикулянцем? — Я схватил рюкзак Дарлы и пошел вперед, потом уселся на водительское сиденье.

— И почему, черт побери, если они хотели застать нас врасплох в том мотеле, почему они подъехали с такой помпой, словно колониальная милиция в поисках наркотиков? Они что, никогда не слышали, что можно бесшумно подкрадываться? Они могли бы так легко нас поиметь, но нет, они врываются туда с визгом роллеров и пушками наперевес. И откуда они знают, что мы там?

— Менеджер отеля мог быть на побегушках у Уилкса. Про нас могли пойти слухи, и он сообразил, что босс будет нас искать.

— Да, вполне возможно, но все-таки в этом по-прежнему нет никакого смысла, ни в чем нет никакого смысла, включая дикие истории, которые, как выясняется, слышали все, кроме нас. — Я устало покачал головой. — Ну и дикие денечки, последние два.

Я вспомнил про потерянный ключ и вынул из коробки запасной. Я зарядил пушку свежими зарядами. Взял со спинки сиденья свою кожаную куртку и надел ее. Ночь была холодная, но рассвет был уже не за горами. Мы провели большую часть ночи в больнице. Я сунул запасной ключ в карман куртки.

— А где все остальные? — спросил Сэм.

— Ждут в вестибюле больницы. Я скажу Джону, что мы поедем с ними после того, как тебя сводим к доктору.

Пришла заря, и Максвеллвилль ожил.

Мы подъехали к ближайшему прокатному гаражу, где Сукума-Тейлор нанял «шмель-вихря», машину, которая ходит на водороде, для того, чтобы доехать на ранчо, которое, как они полагали, находилось километрах в пятидесяти к югу от города. Он и его группа последовали за нами, пока мы ездили вокруг в поисках платного гаража. Один такой мы нашли, и название его отдавало чем-то знакомым.

Гараж оказался надувным куполом, политым отвердителем, где рядышком стоял трейлер-фургон, который служил хозяину одновременно и домом и офисом. Дома никого не было (грязь и запустение там царили страшные). Купол был брошен, так я по крайней мере подумал. Одинокая спортивная модель стояла на домкратах возле дальнего конца двора. Когда я подошел поближе, из-под нее выползла пара сапог, потом ноги, а потом и остальное туловище Вонючки Гонсалеса.

— Джейк? — он прищурился, словно хотел меня получше разглядеть. — Джейк! Какого хрена ты тут делаешь? И как ты, хрен тебя возьми, поживаешь?

Вонючка говорил на интерсистемном лучше, чем любой человек, которого я знал в своей жизни. Собственно говоря, он был единственным человеком, который мог говорить на этом языке гибко и красочно, с идиомами. Однако его владение разговорным жаргонным английским было не меньше, чем просто мастерским. Он родился и вырос на планете, где интерсистемный был своего рода наддиалектным койне, языком для общего пользования, для того, чтобы договориться с соседом, у которого родной язык был иным, чем твой. Кроме того, интерсистемный применялся там и в качестве официального языка. Есть несколько таких планет. Однако, когда я в последний раз его видел, это было на Обероне, англоговорящем мире, населенном, однако, испаноязычными людьми, превратившими английский в своеобразный говор.

— А ты какого хрена тут делаешь? — ответил я ему по-английски, хотя и придерживаясь его любимого словаря. — Ты в конце концов довел людей на Обероне до того, что они тебя выгнали?

Он рассмеялся.

— Ах ты, долбаный сын хреновой суки. А какого хрена, как ты думаешь, я тут делаю? Пытаюсь заработать себе на хреновую жизнь! Эй, а как твои дела шли? Ты хоть что-нибудь от жизни получал?

— Свою долю и больше ничего. Ты занят?

Он выразительно обвел рукой пустой гараж.

— О да, я настолько долбано занят, что у меня не хватает времени даже отчехвостить все это как следует. А эти сволочи тут вообще расплодились, да еще не хуже цирковых акробатов отрабатывают это все в моем гараже.

Последнее касалось интересного животного, которое обитало на этой планете: у него было не два пола, а несколько, и поэтому его брачный ритуал напоминал больше партерную акробатику.

— О чем ты, черт побери, говоришь? Я тут обосновался всего две недели назад, а то и того меньше. Приходится отвести хоть немножко времени на то… — тут он неожиданно посмотрел на меня, сузив глаза. — Эй… что за чокнутые МЕРТЕ я тут про тебя слышал?

— А какие именно чокнутые МЕРТЕ, Вонючка?

— Не знаю. Всякую долбаную дорожную чушь насчет того, что у тебя вдруг якобы появилась карта Космострады или что-то в таком роде. Бредятина собачья, больше ничего.

— Вот именно, я тоже придерживаюсь того же мнения, — я хлопнул его по плечу. — У меня для тебя кой-какая работенка. Сэм чего-то прихворнул.

— Ладно, швырнем его об стенку и посмотрим, может, прилипнет. Заводи его сюда.

Я вышел наружу и сказал Джону, чтобы он отвел всех на завтрак. Небольшая забегаловка, где подавали завтраки и обеды, была неподалеку. Потом я аккуратно загнал Сэма в гараж. Ей-богу, он только-только поместился.

Двадцать минут спустя Сэм превратился в запасные части, разбросанные по всему гаражу. Мотор ободрали от всех кожухов и оболочек и разложили нагишом для осмотра. Во время этой процедуры я обнаружил к своему острому носовому недомоганию, что Вонючка все еще вполне заслуживал своего прозвища, которым его могли безнаказанно называть только друзья.

Вонючка постучал по мотору своим гибким гаечным ключом, а на лице его отразилось сосредоточенное внимание врача-диагноста.

— Не знаю, не знаю, Джейк. Может быть, всю эту пакость придется удалить.

— Торус?! — завопил я. — Иисусе Христе, ты же говоришь про работу, которая стоит больших денег, Вонючка!

— А что, ты хотел бы, чтобы я тебе рассказывал всякие долбаные сказки, или тебе нужна правда? Долбаный трубопровод плазмы горячее, чем (тут ссылка на весьма оригинальные сексуальные обычаи обитателей планеты Свободной) во время Недели Экстаза. — Он скрестил на груди руки и посмотрел на тяжеловоз весьма критически. — Слушай, Джейк, каким это образом ты заполучил себе инопланетный тяжеловоз? Эта штуковина — кусок МЕРТЕ, — он покачал головой. — А, впрочем, тебе и земная МЕРТЕ не очень-то понадобится. Вот посмотри на эту штуковину.

Он протянул руку и постучал по какой-то цилиндрической детали.

— Омический разогреватель. — Он фыркнул. — Такое добро даже на земных машинежках больше не устанавливают. Это же просто шутка какая-то.

Он скрестил на груди руки и неодобрительно зацокал языком.

— Не знаю, как тебе удается еще ездить на такой груде металлолома. — Он посмотрел на меня и поспешно добавил: — Черт, я не хочу ничем оскорбить Сэма.

Мне не терпелось.

— Правильно. Так что, по-твоему, приключилось, с колымагой-то?

Он воздел руки к небу.

— А какого черта я могу это так сразу угадать? Мне надо пристегнуть сенсоры и только тогда поглядеть на эту штуковину. Ну хорошо, у тебя была дискретная нестабильность плазмы. Это ведь только симптом. Что, если это как раз вон тот разогреватель? Они больше не делают таких частей, я имею в виду производителей запчастей. Мне придется кустарно что-нибудь изготавливать, а, может, это и вовсе вакуумный насос. Может быть, это подхватчик тока, возможно, преобразователь частот или еще тысяча и одна штуковина. Черт долбаный, это же может быть все, что угодно. — Он пожал плечами, словно сдаваясь. — О черт, Джейк, я сделаю все, что смогу. Должно быть, что-нибудь я сумею придумать. После того, как я с ней справлюсь, я ее для тебя специально ионно почищу.

Я хлопнул его по спине.

— Я знал, что могу рассчитывать на тебя, Вонючка.

— Я знаю, что я такой вот весь из себя долбаный гений, — он посмотрел на счетчик радиации на своей грязной рубашке. — Э-э-э… мне бы лучше надеть свой противорадиационный костюм, а тебе — убираться отсюда, пока нам обоим яйца не припечет.

— О'кей. Сэм со мною будет держать контакт. Дай ему знать, если что, хорошо?

— Ладно, Джейк.

Я повернулся, чтобы уйти.

— Джейк! — окликнул меня Вонючка.

— Чего?

— Ты что-то ходишь как-то странно. С тобой все в порядке?

— Да, встретили тут парочку странных жуков на равнинах. Такие штуковины примерно вот такой величины…

— А-а-а, прыг-скокающие крабы. Не знаю, почему их так называют, но называют их именно так.

— Правильно, прыг-скокающие крабы. Нам то же самое сказали в больнице.

— Насчет этих тварей приходится держать ухо востро.

— Да, мы… ну да ладно, еще увидимся.

Вся группа ждала меня возле «шмеля», взятого напрокат. Я залез в машину и тут почувствовал, что по мне словно ползет что-то мерзкое, противное. Я всего себя по возможности осмотрел, но ничего не нашел. Что-то за последнее время слишком много противных маленьких существ стало по мне ползать. Отсюда и испорченные нервы.

После того как мы выполнили в городке кучу вещей, главным образом закупку провизии и всего такого прочего, мы выехали из города. Вопрос почты решился сам собой, когда мы проезжали мимо максвеллвилльского почтового отделения, и я увидел, как почтовый тяжеловоз разгружается у доставочного входа. Вне всякого сомнения, там было и коммюнике насчет нас.

Прежде чем мы уехали, мы высадили двоих из группы, австралийского аборигена и женщину-индуску, возле гостиницы. Они вполголоса спорили насчет Сукумы-Тейлора. Этим двоим не понравилось, как разворачивались события. Они хотели немного подумать — соприкоснуться с жизненным планом, как они это назвали — и переждать. Какая-то многозначительность в их словах меня смутила. Сукума-Тейлор не попрощался с ними, но его, как я понял, не особенно огорчил их уход.

Короткий отрезок колониальной автострады заканчивался на грунтовой дороге, которая по ухабам довела нас до ручки, потому что в течение, как нам показалось, многих часов она извивалась вокруг высоких рощ и утесов, пока не раздвоилась на две дороги.

Сукума-Тейлор остановил машину и воздел руки к небу.

— Как обычно, — сказал он сардонически, — указания как найти дорогу едва соответствуют тому, что видишь на самом деле, когда этим указаниям следуешь. Кто-нибудь может догадаться, куда именно нам надо направляться и какой путь выбрать? — он повернулся к восточному человеку на переднем сиденье. — Роланд, ты?

Роланд выставил голову в окошко, пытаясь найти солнце.

— Трудно сообразить, как определить дорогу не на твоей родной планете… особенно, если не знаешь угол наклона ее оси вращения. У тебя есть путеводитель, Джон?

— Угол наклона чего?

— Погоди, дай подумать, — сказал Роланд, прикрывая глаза ладонью. — Солнце вон тут. Стало быть, это означает… э-э-э… — он почесал в затылке.

— Ну да, — вставил я, — Максвеллвилль в противоположном направлении от того места, куда нам надо направляться, поэтому это — Космострада. — Не зная почему, я повернулся к Винни. — Где Космострада, лапочка?

— Туда! — пропищала она, показывая рукой вправо.

Все повернули взгляды назад. Чуть поколебавшись, Джон снова завел «шмеля» и поехал по левой дороге.

К этому времени наш экипаж сильно поубавился: я, Дарла, Винни, восточный юноша, белая женщина, которые были нам в первый раз за это время представлены, Роланд и Сьюзен Дархангело, плюс наш африканский вождь. Человека, который оказался в больнице, звали, как мы узнали. Стен Хансен.

Сьюзен была светловолосая, тоненькая, с ореховыми глазами и прелестным вздернутым носиком, который очаровательно морщился, когда она улыбалась. Лицо ее было молодым, но я решил, что ей больше тридцати, поскольку она, видимо, отказалась от своей первой серии антигеронического лечения из-за финансовых, религиозных или этических соображений. У меня пока что было только весьма слабое представление насчет того, что именно было сутью или ядром телеологического пантеизма. Йи был моложе, ниже ростом, его прямые и жесткие черные волосы торчали во все стороны на голове. Он был очень приятным и легким в общении молодым человеком, как и все они.

Винни была права, и в конце концов мы выбрались на «ранчо», которое Сукума-Тейлор узнал по картинкам. Посредине широкого плоского пространства, похожего на крышку стола, стояло только одно строение, дом, плюхнутый как попало. Вокруг росло несколько странных деревьев. Эту усадьбу только наполовину достроили. Дюроформовая скорлупа, которую оставили расти, стояла только с половиной окошек на своем месте, остальные пока даже не были приготовлены, не то что вставлены. Все готовые окошки были почему-то слева. Непогода повела себя, как бомж, который находит пристанище там, где оно есть, и поселилась лужами и пылью внутри, не говоря уже о местной фауне. Полы и потолки были отмечены потеками воды, пылевые холмы отметили все углы. Гуано всяческих животных придавало ранчо вполне скотоводческий вид. (Если хотите знать, все экскременты на Голиафе ярко-желтого цвета). Люди здесь тоже побывали. Дыра, прорубленная топором в вершине крыши дома из дюроформы, служила дымоходом для тех костров, которые здешние постояльцы разводили прямо на полу. Черные выбоины пола были полны золы. Пустые картонки из-под еды украшали дом.

Была тут и кухня, вернее, для нее было приготовлено место, но ничего похожего на кухонные приспособления не было даже поставлено.

— Люди, которые владели этим местом, проели все строительные фонды, — сказал мне Сукума-Тейлор, — жертвы последнего кредитного кризиса, примерно два стандартных года назад. Систем-Банк закрыл строительство, а нам, понимаете, понравилась цена за это место, и мы его купили.

— Какая тут по ночам бывает температура, а?

— Чуть меньше десяти градусов. Редко когда она опускается ниже точки замерзания.

— Но все же не совсем райские условия.

— Согласен. Как вы смотрите на то, чтобы возглавить команду по сбору хвороста для костра?

— Смотрю плохо, но все-таки ничего другого мне не остается.

Местный вариант горючего материала было весьма правдивое подобие дерева, полученное от растения, которое я прозвал «дерево Вурлитцера». Никто не понял шутки, потому что никто никогда не слышал о знаменитом в свое время изготовителе театральных и консерваторских органов раннего двадцатого столетия. Из своего детства я помнил, как наш эксцентричный сосед восстановил древний орган, настоящий вурлитцеровский, в своем подвале. Дерево выглядело точь-в-точь как расположение диапазонных труб этой странной штуковины, вертикально поставленные пустые трубки разной длины и диаметра, от крохотулечных пикколо до басовых педальных труб, ноты которых потрясали крышу. И все эти трубы вырастали вверх от маленького образования, похожего на клавиатуру органа, только подковообразной формы. В пустынном дворе усадьбы таких деревьев было множество. Маленькие трубы становились хорошими лучинами на растопку, а из больших, распиленных пополам, получалось приличное топливо — настоящие дрова.

Остаток дня мы провели за расчисткой дома и превращении его во что-то жилое. Мы даже нашли небольшую уборочную машину в одном из чуланов, и она оказалась просто незаменимой. Телеологи потеряли все свое снаряжение, а то, что они купили в городе, не очень-то им помогало. Они возместили себе некоторые из утерянных личных вещей, вроде самонадувающихся спальных мешков яйцеобразной формы или всякого такого, но им не хватало полезных инструментов. Это место требовало уймы работы, а они совершенно не были экипированы для того, чтобы ее выполнить. Но пока все были заинтересованы только в том, чтобы сделать эту штуковину пригодной для ночлега.

Я как раз чистил маленькую спальню на задней половине дома, когда услышал, как кто-то завизжал. Я вышел в бывшую столовую и увидел, как Сьюзен стоит над чем-то, что лежит на полу, осторожно толкая это что-то метелкой. Существо было похоже на помесь змеи с гусеницей, разрисованное яркими красно-зелеными полосами, длиной примерно сантиметров двадцать пять. Пары ног, вроде тех, что у сороконожки, украшали все тело от начала до конца. Тело не имело никаких сегментов, просто было толстой колбасой. На концах ног были крошечные присоски. Однако голова была довольно странной, ничего рептильного в ней не было — глаза были большие и смотрели так, словно в них светился разум. Из отверстия в черепе торчало что-то маленькое и розовое, вроде рожка. Это что-то было закручено, а по виду напоминало мозг. Животное конвульсивно дрожало в предсмертных корчах. Часть его тела была раздавлена прямо за головой.

— Ик! — невольно вырвалось с омерзением у Сьюзен, которая смотрела на существо с болезненно-завороженным видом.

— Откуда оно появилось? — спросил я.

— Не знаю. Мне показалось, что я ударилась метелкой во что-то мягкое, когда мела здесь. Должно быть, я на нее потом наступила, — она с отвращением сморщила лицо. — Фу-у-у, из нее мозги вытекают…

— Оно что, сидело на моей куртке? — сказал я, указав поодаль, где куртка лежала, упав, видимо, с гвоздя. На рукаве был след от ноги.

— Ох! Извините. Да, наверное, так и получилось. Но я не могу понять, почему я эту штуковину не заметила, когда наступила на нее.

Животное перестало дергаться и умерло.

— Ик! — снова сказала Сьюзен.

Я поднял тело на палку и выбросил его наружу, в кусты.

К вечеру я и Дарла решили пройтись по равнине. К этому времени повышенная сила тяжести казалась почти нормальной. Мы прошлись среди вурлитцеровских деревьев, пока большое желтое солнце Голиафа закатывалось и становилось тускло-красным полукругом, который сидел на низеньком холмике далеко на горизонте. Небо становилось кобальтово-синим, безоблачным и девственным. С нами рядом совсем не было никаких звуков, кроме шума ветра, который поднимался с заходом солнца. Вскоре на небе вышли несколько сияющих звездочек, а густая атмосфера добавила к их сиянию дополнительный блеск, а потом сияющее облако туманности выплыло на небо, такое же величественное, как и предыдущей ночью.

Мы не так много разговаривали, потому что до самых косточек прочувствовали усталость от того, что всю предыдущую ночь не спали, а нервы наши просто онемели от всех наших последних приключений. Но все же что-то постоянно давило мне на мозги.

— Дарла, есть одна штука, которая все время меня терзает и не дает покоя, если не считать еще с полдюжины таких же загадок. Это насчет Винни опять.

Дарла старательно зевнула, потом извинилась.

— Совсем я скапутилась, — сказала она. — А в чем дело с Винни?

— Да, собственно говоря, никакое это не дело. Я просто подумал, как это ей удалось выбрать сегодня правильную дорогу — и насчет того, как она помогла нам выбраться из джунглей там, на Оранжерее.

Дарла подавила еще один зевок.

— Мне кажется, врожденное чувство направления. — Она сдалась в неравной борьбе с зевотой и уступила еще одному зевку, совершеннейшему раздирателю челюстей. Потом пришла в себя и сказала:

— Может быть, она всегда обладала этим даром… я хочу сказать, из-за жизни в джунглях.

— А сегодня?

— А может быть, просто счастливая догадка? — предположила Дарла.

— Довольно просто, но опять-таки я вспоминаю, что ты рассказывала мне насчет того, что ее народ не любит покидать свою территорию.

— Спасибо за напоминание. Но это не означает, что сама Винни никуда не перемещалась. В конце концов, поехала же она с нами. Кто знает? Может быть, она работала с той компанией, которая расчищает джунгли, прежде чем пришла в мотель.

— Ты хочешь сказать, что она помогала разрушать собственный дом?

Дарла сдалась, наклонив голову.

— Тут ты меня поймал. — Она посмотрела на небо и остановилась. — Ты знаешь, твой вопрос вполне разумен. Мы же, должно быть, проехали не меньше восьмидесяти кликов после того, как приехали на планету, и до того, как добрались снова до Космострады.

— Вот поэтому я тебя и спросил.

Дарла собиралась что-то сказать, но потом сделала вид, что валится в обморок, и прислонилась к моей груди.

— Джейк, я так устала, — сказала она.

Я обнял ее и зарылся лицом ей в волосы. Они пахли скошенными лугами, теми, на которых я играл ребенком, это была живая память, запрятанная в запахе. Таких воспоминаний много у каждого человека. Она теснее прижалась ко мне всем телом и положила руки мне на шею, а ветер поднялся со слабым холодным стоном, как всегда бывает, когда ветер поднимается на открытых пространствах. Мы обнялись. Я поцеловал ее в шею, и она вздрогнула от удовольствия. Я поцеловал ее снова. Она подняла на меня глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, одарила меня сонной и довольной улыбкой и нежно меня поцеловала. Потом она поцеловала меня снова, на сей раз с испытующей страстностью. Я пальцами нашел глубокую ложбинку ее позвоночника и провел по нему под ее курткой до самого начала ягодиц, дразняще замедлив там движение. Она ответила мне, толкнув меня бедрами о бедра, и я стал ласкать ее сзади, потом вернулся назад, проведя рукой по бедру, и положил согнутую ковшиком ладонь между своей грудью и ее. Груди у нее были маленькие и твердые.

Но ветер становился все холоднее, и настало время идти обратно домой. Мы начали обратный путь.

Вернувшись, мы нашли телеологистов на заднем дворе, где они сидели кружочком в молчаливой медитации. Мы стояли и смотрели на них. Никто не разговаривал, потом неожиданно заговорила Сьюзен.

— Иногда я не ладила с Кирсти, — это прозвучало, как часть беседы, но никто ей не ответил.

Прошло много времени, прежде чем Роланд сказал:

— Зев был хорошим человеком. Мне будет его не хватать.

Теперь настала очередь Джона.

— Сильвия знала, что мне придется идти туда, куда укажет моя совесть. Это была часть моего Плана, она знала об этом…

Он не докончил фразу.

Так продолжалось некоторое время. В конце концов Джон посмотрел вверх на нас.

— Наверное, вы двое хотите есть. Ну вот, мы-то не голодные.

Все они встали и подошли к нам.

— У нас было воспоминание, — объяснил Джон. Я стал извиняться, но Джон остановил меня.

— Нет-нет. Мы уже закончили, — сказал он. — Давайте поедим.

Ужин не потребовал от нас долгих приготовлений, поскольку главные съестные припасы оказались родом из саморазогревающихся упаковок, но Роланд снял с петель ненужную заднюю дверь и сделал из нее обеденный стол, поставив ее на обломки скалы. Стол накрыли приборами и тарелками для всех, которые Джон привез с собой, купив по дороге дорожный столовый сервиз. В качестве центрального украшения стоял биолюмовый фонарь, огонь весело потрескивал, и мы уселись за добрый ужин.

Я сорвал крышку со своей саморазогревающейся упаковки и стал ждать, пока содержимое ее не станет дымиться и булькать, потом выплеснул бурду себе на тарелку. Вся бурда выглядела скорее как Романов после казни в Екатеринбурге, чем как бефстроганов, как гласила этикетка, но было на удивление вкусно.

Беседа была вполне веселой. Телеологисты разговаривали в основном именно о телеологизме, но Джон был настолько любезен, что включил в беседу и нас, объясняя нам по ходу разговора то, что было непонятно. Оказалось, что Джон и его компания были сектой, которая откололась от главной церкви в Хадидже, хотя сами термины «секта» и «церковь» тут не совсем подходили. Телеологический пантеизм все больше походил не на догматическое представление о вещах, а на свободную черту, в пределах которой человек мог отдаваться любой области теологии. Как я понял, разрыв между основной сектой и компанией Джона оказался больше личным, нежели догматическим.

Я попросил Джона дать мне определение телеологическому пантеизму слов так в двадцать пять или поменьше, полностью беря на себя ответственность за то, что такое определение будет сильно упрощенным и несправедливым.

— Ну что же, — ответил Джон, — как мне кажется, я спокойно могу это сделать. И определение не окажется слишком упрощенным.

Он сделал паузу, чтобы собраться с мыслями, словно собирался родить какой-то рифмованный стишок.

— Телеологический пантеизм, если рассматривать его как акт веры, есть вера в то, что у вселенной есть цель, а во всем есть План. Вера эта не поддерживается разумными доводами. Под «актом веры» я понимаю нечто вроде «прыжка» Кьеркегаарда, поскольку нет никаких эмпирических доказательств, чтобы поддержать такую веру.

— Тогда почему вы в это верите? — спросил я. — Простите. Продолжайте.

— Нет, вопрос правильный, но я не мог бы ответить на него абзацем или двумя. Даже в пятидесяти страницах трудно было бы уместить ответ. Я наверняка поговорю с вами об этом позже, если вам захочется, но вот вам, по крайней мере, телеологическая часть всего этого. Теистический компонент веры включает в себя идею, что вселенная больше, чем сумма ее составляющих, что общность того, что является, если хотите, реальностью, есть проявление чего-то высшего, чем совокупность ощущений, которые мы от нее получаем.

Он остановился, проанализировал собственные построения в риторике и покачал головой.

— Нет, это не вполне передает то, что я хотел бы сказать. Все, что тут есть, относится к расплывчатой метафизике, а я совсем не то хотел сказать. Давайте попробуем сначала. Он постучал по столу длинными тощими пальцами.

— Мы также принимаем на веру, что у реальности есть некий Унифицирующий принцип, который проявляется далеко не полностью в естественных законах бытия, которые просто указывают направление поиска сердцевины вещей и бытия.

Он поерзал на окаменевшем полу из пенорезины.

— Вот, более или менее, в чем суть вопроса, но я хотел бы подчеркнуть, что главная разница между нами и любой другой религией, которая включает в себя божество, состоит в том, что мы не стремимся навязать этому принципу никакой структуры, не стремимся представить его антропоморфно или как-нибудь еще. Мы не говорим про него как про бога и вообще отбрасываем всяческие этикетки. Мы считаем, что мы очень мало можем знать о самом принципе, поскольку он всегда находится в движении и развитии, он постоянно преображается. По мере того, как разворачивается и преображается Универсальный План. Мы отличаемся от классических деистов в том, что мы не можем представить положение вещей, когда создатель кое-как создает космос, запускает его по часовой стрелке, а потом просто бросает его. — Он глотнул кофе. — Мне кажется, мы не уложились в двадцать пять слов.

— Джон, — сказал ему Роланд. — Ты и пукнуть не сможешь меньше, чем в двадцать пять слов.

Джон первым захохотал.

— Я принимаю обвинение и признаю себя виновным, милорд, — и с хитрой улыбкой он добавил: — Но, в конце концов, и выпускать воздух — это тоже человеческая черта.

Стон и хохот.

— Ты хоть мог бы быть оригинальным, Джон, — укорил его Роланд. — Это было ужасно, и я никогда бы тебя не простил, если бы ты мне не предоставил это вот жилище, — добавил он, показав рукой на дом.

Дрожь прошла по присутствующим.

— Кроме шуток, — сказала нам Сьюзен, видимо, желая извиниться за то наказание, которому нас подвергали ее сотоварищи. — Телеологисты просто обожают поговорить. И хорошо, потому что в нашей религии, пожалуй, ничего другого и нет.

— Сьюзен права, — сказал Роланд. — Мы не служим мессу в традиционном смысле. У нас есть несколько церемоний, ничего даже отдаленно похожего на литургию, и очень мало с точки зрения священных книг. Мы верим, что и в этих вопросах мы должны быть гибкими, а книги меняются.

— Мышление — уже богослужение, — вставил Джон. — Точно так же, если говорить о том, что ты думаешь. Но не все думают одинаково.

— Да, вот именно, — согласился Роланд. — Мы хотели бы получить религию, которая была бы лишена всякой догматической жесткости и жестокости, шкурной ортодоксальности, папских булл, безгрешных наставлений и увещеваний… и всякого такого сброда.

— Мы отвергаем откровение как источник истины, — сказала Сьюзен. — Больше всего крови в истории было пролито при спорах, чья книга святее.

— Книги пишут люди, — сказал с ударением Роланд. — А не боги.

— Разумеется, — сказал Джон, — есть еще очень много вопросов. Из телеологического ручья вытекает множество течений. Мы верим, например, в коммунальное житье. Опять же, в этом нет ничего нового…

— Единственное, чего мы не делаем, — вставила Сьюзен, — это не обращаем никого в нашу веру. Мы хотим обращать людей только личным примером или чем-то вроде осмотического проникновения в общество, но не убеждением. Только не раздачей памфлетов на углах улиц.

— Похоже на то, что такая религия для меня, — сказал я наконец. Собственно говоря, для моих ушей это прозвучало как Кант, Шопенгауэр и Гегель, которых прогнали через синтезатор белка и наперчили радикальной теологией середины двадцатого века. — Где мне расписаться во вступлении в члены?

— Прямо тут, — сказал Джон, обводя рукой собравшихся, — и ты это уже сделал, задав этот вопрос.

Я прислонился к рюкзачку Дарлы, расплел ноги и положил их под стол.

— Ну, единственное мое возражение сводится к тому, что я не люблю жить коммуной. Я очень страшный по утрам, и я по ночам рыскаю в кладовке. И вообще-то я очень несговорчивый и не любящий помогать коллективу сукин сын.

Джон сахарно улыбнулся мне.

— Но я уверен, что на свой лад ты очень обаятельный человек, и тебя легко полюбить. Однако совершенно не обязательно жить с прочими телеологистами, чтобы им быть.

— Просто надо еженедельно опускать свою лепту в тарелку для сбора пожертвований, а?

— Нет. Прибавь к своему списку того, что мы не делаем, то, что мы не собираем членские взносы.

— И не берем ни от кого пожертвований, — добавил Роланд, — а равно и не вымогаем их.

— А кто платит за жилье? — спросил я, потрясенный. Может быть, это и впрямь мой любимый вариант древней религии.

— Наша финансовая поддержка идет от фонда Шуйлера, он был основан австралийским мультимиллиардером, который довольно рано обратился к телеологии. Он прочел книги основателя религии Ариэли Маккензи-Дэвис, — Джон растянулся на полу, опираясь головой на руку. — Она очень интересно пишет. Я тебе дам прочесть ее первую работу, то есть, — сказал он, а голос его тут же стал несчастным, — если я не настолько рассеян и не забыл ее в своей котомке, что осталась в автобусе.

Это воспоминание привело на ум и остальные события, и беседа замерла. Я попытался ее возобновить.

— Кроме того, — сказал я, — я не отношусь к тем людям, которые могут совершить «прыжок» к вере. Я пытался читать Кьеркегаарда, но у меня это пошло не под гору, а в гору.

Только Сьюзен, американка, привыкшая к подобного рода шуточкам, поняла, в чем дело и что я хотел сказать. Лицо ее исказилось, словно от боли.

— Не надо, Джейк, после такого дня, — упрекнула она меня.

Роланд подозрительно посмотрел на нас.

— Я что — чего-то недопонял?

— О господи, — сказал Джон, — до меня только что дошло. Ну конечно, просто американская шутка, когда название или имя разделяют на отдельные кусочки и всем придают какой-то смысл.

Роланд заинтересовался, и Джон объяснил ему. Роланд покачал головой.

— Джейк, иногда твои культурные аллюзии и намеки, не говоря уже о большей власти твоей лексики, весьма странны и устарели. По крайней мере, я далеко не всегда тебя понимаю. Ты, конечно, из Северной Америки. А из какой ее части?

— Западная Пенсильвания, старые Соединенные Штаты Америки. Она довольно изолирована, и там примерно столетнее культурное отставание от современности. Еще и лингвистическая атрофия. Большая часть выражений из разговорного языка родом из середины двадцатого столетия, даже раньше. Это был мой родной язык, всосанный с молоком матери, и я никогда не отучусь от него.

— Но ведь ты кажешься образованным человеком?

— Это уже пришло потом, здесь.

— Понятно. Дарла, а у тебя акцент, который я никак не могу опознать. По звучанию похоже на… средне-колониальный, но я знаю, что это не совсем то. Просто не могу найти лучшего слова.

— Моя мать работала в колониальном управлении много лет, — сказала Дарла. — И таскала меня с планеты на планету. Она была канадкой, а мой отец — голландцем. Поэтому дома по очереди — английский и нидерландский, в школе — интерсистемный, а еще португальский, тагалогский, бенгальский, шведский, африкаанс, финский…

Мы все рассмеялись. Обычный языковой салат.

— Слава богу, что есть интерсистемный и английский, — сказал Джон. — Иначе у нас тут был бы Вавилон.

Он зевнул.

— А уж если говорить насчет горок, так мы все катимся с ног долой…

Все согласились. Мы быстренько убрали мусор от ужина и приготовились провести холодную ночь в скорлупке из металла посредине Восточного Иисуса (так окрестил это место Роланд).

Но прежде чем мы легли спать, необходимо было поговорить с Джоном.

— Джон… мне надо было бы сказать тебе об этом раньше, но как-то не было возможности… за мою голову назначена цена. Ты и твои люди могут из-за меня оказаться в опасности.

— Так я и думал, колониальные власти?

— Да, и они тоже, но это наименьшее зло.

— Понятно.

— Откуда ты знал? — спросил я удивленно.

— Те самые слухи, которые мы упомянули. В них говорится, что за тобой все гоняются.

И снова — словно за нами действительно следует некая неотвратимая тень. Мне уже было от нее тошно.

— Все? — я потеребил нижнюю губу. — Может быть, нам следует уехать?

— Я не собираюсь в такое время ночи гнать машину в город. Я никогда не смогу найти дорогу назад.

— Мы могли бы пройти ее пешком.

— Что? Пешком через эту дикую пустыню? На чужой планете? — он хлопнул меня по плечу. — Джейк, мы тебе обязаны нашими жизнями, понимаешь — жизнями! Роланд будет нести первую вахту. Мы бы все равно стояли на вахте. Ты сам знаешь, почему. Слишком много разбойников шастает по Космостраде.

— Правильно. И еще, Джон… — Он повернулся ко мне. — Спасибо.

— Не всегда получается, что принимаешь в гостях живую легенду. — Он оглянулся. — Не столько в гостях, сколько в сарае, правильнее было бы сказать.

Дарла и я смотрели, как раздувается ее спальный мешок-яйцо. Он рос и рос до тех пор, пока не стал похож на гигантского зеленого жирного червяка. Я ей так и сказал.

— Он такой большой, что может съесть нас обоих, — сказала она.

Мы заползли внутрь, химическое тепло уже превратило нутро мешка в теплую, пышную зеленую матку, чудесную и уютную, мягко освещенную биолюмовыми панелями. Однако раздеваться было довольно трудно. Я почувствовал холодное дуло «Вальтера» Дарлы всей своей спиной.

— Ну нет, сдаюсь.

— Ой, прости.

— Дарла, держи эту штуковину под рукой.

— Обязательно, — ответила она.

— А как насчет Винни?

— Я ей дала еще одно одеяло. Она сказала, что ей не хочется спать.

— А тебе?

— Хотелось, но уже нет, дорогой мой. Иди сюда.

Музыка…

Музыка, такая негромкая…

Музыка, такая негромкая, но вездесущая и поглощающая, единственный огромный, переливающийся аккорд, полный нотами от нижнего до верхнего конца клавиатуры, покрывающий октаву за октавой. Он звучал над равниной, как хор потерянных душ, которые оплакивают свою судьбу, мрачный и неотвязный. С этими голосами пели скрипки, флейты, гобои, струнные — плачущие виолы, угрожающие контрабасы… арфа, челеста, которая жалобно постанывала. Структура аккорда менялась, а лады перестраивались, и теперь словно сам господь бог играл на органе вселенной, прекрасные и священные звучные аккорды вырывались из-под его пальцев, отражаясь от крыши мира…

Дарла вздрогнула и проснулась, ухватившись за меня.

— Джейк!

— Да это просто вурлитцеровские деревья, — сказал я, — все в порядке, моя красавица.

Она обмякла в моих объятиях, внезапный страх растаял, как иней в пламени свечи.

— Мне что-то снилось, — сказала она потерянным, сонным голосом.

Спальное яйцо было теплым и тихим. Я нежно провел большим пальцем по ее закрытым векам, поцеловал теплую, влажную щеку. Она выдохнула воздух, и все напряжение спало с нее. Я пил ее дыхание, держа ее в объятиях.

Снаружи аккорды переливались из минорных в мажорные, потом снова в минорные, потом снова переменились и зазвучали в модальной гармонии, пока ветер перебирал воздушными пальцами среди труб дерева-органа. Это были сольные пассажи, виртуозное исполнение. Концерт. Потом ветер сдул все прочь и оставил нас в атональном хаосе, который все вибрировал от неопределенности бытия… спутанный, таинственный, под конец непонятный мир…

Огромная жилистая рука зависла над беззвездной тьмой… в ожидании? Подкарауливая? Рука дирижера. Или композитора. Или и того и другого? А может, это ни тот, ни другой? Пустота была бесформенна и включала в себя то, что должно было быть, и то, чему не суждено было случиться… бесконечные возможности. Клубки хроматических тонов развертывались в темноте, в сыром материале бытия. Построения стали сами возникать, когда им навязали диатонический порядок. (Но кто это сделал? Или что?) Фуги рождались из глубин, классические симфонии сливались с сонатами. Рука исчезла, и мощный гимн зазвучал на небосводе, воспевая единство, полноту, положительность, закономерность жизни, организующие принципы…

Странный свет, охапка тепла и мягкости в моих объятиях, моментальное странное чувство, будто сам не знаешь, где находишься. Яйцо было темно, но сквозь тоненькие стенки проникал зыбкий свет.

Рука… рука среди пустоты и тьмы, в самом сердце вещей и сути, матка времени…

— Да-а-а-ла! Джейк! Да-а-ала! Джейк!

Там, в тайном ядре, в непроницаемой сердцевине…

— Да-а-ала! Джейк! Да-а-ала! Джейк!

…Ничего… Там ничего… Нет ничего…

— Джейк! Да-а-ала! Просыпаться! Встать! Встать!

Я рванулся и проснулся, ища ощупью биолюмовые панели. Я провел рукой по одной из них и увидел, как она засветилась перед моим лицом.

Музыка прекратилась.

Я толкнул Дарлу.

Глаза ее немедленно широко открылись.

— Что такое?

— Винни, это ты? — прошептал я хрипло и невнятно, расширяя выход из яйца, словно плод — родовой канал. На мордочке Винни отражалась серьезная тревога.

— Большие машины! Большие машины! Вставать! Вставать!

Дарла провела двумя пальцами по шву быстрого выхода, и яйцо раскололось, вылупив нас двоих нагишом в мир, в ледяную ночь.

Костер был кучкой мерцающих углей. Роланд лежал возле костра, он спал, закутавшись в одеяла. Я подошел к нему и один раз резко дал ему пинка, потом схватил другое спальное яйцо и раздернул швы.

В нем было два тела. Хорошо.

— Дарла! — сказал я. — Выбирайся из дверей, бери свой рюкзак и пушку!

Внутри спального яйца стоны и бормотанье.

— Джейк. Я не пойду без тебя.

— А ну! — скомандовал я. — Беги вон туда! — Я показал на задний двор дома. — Я тебя найду.

Дарла схватила какие-то вещи, швырнула мне мой пистолет и побежала.

— Вставайте! — завопил я. — Джон! Сьюзен!

Роланд мучительно пытался подняться на ноги, глаза его были налиты кровью и припухли, он совсем потерял представление, где находится. Снаружи поисковые лучи прожекторов шарили по земле у дома, а сама темнота шипела выхлопами флиттеров.

Роланд выпрямился.

— Я просто… — тут он увидел свет, услышал звуки приближающихся воздушных судов. — Господи! Кто это?

— Хочешь остаться и узнать?

— Джейк? — это Сукума-Тейлор, одна голова торчит из спального яйца.

— Беда, Джон, — сказал я ему.

Яйцо раскололось и открылось, и Сьюзен встала на ноги, нагая, руками она обняла себя, чтобы спастись от холода, гримасничая от пронзительного мороза.

— Всем выскочить из дома и в кусты! Быстрее! Рассыпьтесь!

Джон неуверенно поднялся на ноги. Сьюзен нагнулась, чтобы найти свою одежду, но я накинулся на них обоих, схватил одеяло и накинул его на Сьюзен, потом вытолкал их обоих оттуда. Сьюзен крякнула, споткнулась, и я поймал ее.

— Извини, нет времени, Сьюзи. Бегите! Оба!

Они побежали прочь.

На пути к заднему двору я попытался схватить спальное яйцо, промахнулся, но случайно зацепил свою куртку ногой. Я подхватил ее и помчался, на ходу надевая куртку.

У задней двери я налетел на Роланда, вытолкал его прочь, схватил за плечи и направил примерно на девяносто градусов в сторону от того направления, которое выбрал для побега сам. Поисковый луч ударил по дому, отбрасывая резкие тени на землю.

Кусты были расчищены примерно на десять метров от дома, и я бросился к краю еще уцелевшей полосы кустарника. Я почти уже скрылся в ней, когда диск света бешено заплясал справа и впереди от меня и накрыл меня совсем. Я бросился в укрытие за вурлитцеровским деревом, но я знал, что меня засекли. Зажигательный луч ударил с пламенем и дымом в землю очень близко от меня. Свет на меня не падал, но они примерно знали, где я нахожусь. Я переждал секунды три и помчался влево, чувствуя, как маленькие колкие частицы на земле впиваются мне в подошвы. Я прижался за другим деревом и стал ждать, глядя, как резкий круг света прометает землю. Дыхание флиттера теплом отдавалось на моей коже, вихрило пыльные смерчи у ног. Летательных аппаратов было больше, чем один-два. Целые созвездия красных и зеленых огоньков испещрили ночное небо, они зависали, метались по сторонам, перескакивали туда-сюда. Поисковые лучи обшаривали территорию перед домом и за домом.

Еще один заряд взорвался возле меня, разорвав бочкообразное растение в веере брызг, превратив его в пар.

Быстрая мысль: ведь у них же есть приборы ночного видения. Зачем им поисковые прожекторы?

Ключ от Сэма был у меня в кармане. Я вытащил его и вызвал Сэма. Я не пробовал это сделать раньше, потому что мне казалось, что мы находимся за пределами расстояния, на котором действует связь, но теперь решил попробовать.

— Джейк?.. — Треск. — Это ты?

— Сэм? Можешь меня записать?

— (Треск)… Джейк? Поближе!.. (к-р-рак!)

— Сэм, если ты можешь меня записать, то меня вот-вот заметут колониальные власти. Колониальные власти. Записал? Я буду в отделении милиции в городе. Подтверди запись, Сэм.

Ключ плюнул, затрещал статическим электричеством и — все.

Еще один заряд зашипел сзади от меня. Я снова побежал, на сей раз в противоположную сторону, к дому, но стоило мне оказаться на открытом пространстве, как еще одна шипящая молния ударила в землю меньше чем в метре от меня. Я остановился в грязи, как вкопанный. Они загнали меня в ловушку. Видимо, эти выстрелы намеренно не попадали в цель. Я встал на ноги, и прожекторы ударили в меня ослепительными снопами света.

— Джейк! — это голос Дарлы сзади.

— Дарла! Стой, где стоишь!

— Эй! Там! — она не слышала меня из-за грома флиттеров.

— Дарла, оставайся там, где ты есть! Они держат меня на прицеле.

Там, на равнине, стрелы света отыскали остальных. Я увидел, как Джон поднимает руки в знак того, что сдается, Сьюзен рядом с ним кивает головой, скорчившись от холода. Я посмотрел налево. Роланд, единственный из нас полностью одетый, плелся обратно к дому, подняв руки, а прожектор высветил его, как солиста на сцене в казино Лас-Вегаса.

Громкоговоритель проревел:

— ДЖЕЙКОБ МАКГРОУ?

— Это я! — я помахал рукой. — Я тот самый человек, который вам нужен!

— КОЛОНИАЛЬНАЯ МИЛИЦИЯ! ТЫ ПОД АРЕСТОМ.

— Так я и понял, — ответил я, обращаясь к мертвым осколкам вурлитцеровских трубок под ногами. Флиттер слетел вниз и приземлился. Я поднял руки и бросил пистолет.

Сзади Дарла открыла огонь по спускающемуся воздушному судну, ударив его из пушки по переднему левому пропеллеру. Искры поднялись от металла, и статические заряды заиграли там, где удар Дарлы пришелся по металлу. «Вальтер» сработал здорово: заряды плясали, как дервиши.

Ответный огонь был немедленным и точным. Харканье пламени и струйки дыма взвились от того места, откуда Дарла только что стреляла. «Вальтер» не ответил на огонь. У моих ног упали куски срезанных веток кустарника.

Я окаменел душой и телом. Я таращился на гаснущее пламя там, где наверняка лежало тело Дарлы, и вспомнил свой сон как раз перед тем, как проснуться, насчет странной руки. Мне так хотелось, чтобы эта рука появилась бы снова, схватила бы меня за шкирку и вытащила бы из этого кошмарного метасна, который на деле называется жизнью.