Короли без короны

ГЛАВА 10 Римские каникулы

«Гореть лучше быстро, чем медленно», — думал Эжен де Ландеронд, швыряя факел в бочки с порохом. Вообще-то он предпочел бы остаться в живых. Но силы были неравны. Пять испанских галер закрывали все пути к отступлению, а галеон приближался с явным намерением пойти на абордаж. Конечно, де Ландеронд знал, что его люди будут драться как черти, но галеонов было два. Испанцам надоели его маневры на Средиземном море, а в особенности сговор с итальянскими мятежниками. И король Филипп решил взяться за дело всерьез.

«Что ж, за все приходится платить», — с мрачным торжеством подумал Ландеронд одновременно со звуком взрыва. Неуправляемый импровизированный брандер мчался прямо на испанцев, и те предпочли отступить. Две галеры все же были задеты, и теперь адмирал занялся спасением своего флота, бросив обломки «Ласточки» на произвол судьбы.

Неизвестно, что случилось бы с шевалье Эженом, подумай он перед взрывом о чем-либо ином или покайся в грехах. А так Господь, видимо, решил, что господин де Ландеронд уже слишком хорош для Ада, но еще недостаточно созрел для Рая. Таким образом, капитан обнаружил себя в соленой воде посреди пылающих обломков судна. Хлебнув соленой воды, оглушенный взрывом Ландеронд закашлялся и ушел под воду с головой. Купание в средиземноморской воде вернуло шевалье ясность мысли. Так что, вынырнув, он первым делом ухватился за толстый брус, а затем начал избавляться от мешавшей одежды.

— Капитан, — услышал он, когда, наконец, стянул с себя второй сапог.

Голос принадлежал Марианне. То ли еврейка, то ли цыганка, она была одновременно лекаркой, гадалкой и связной мятежников. Кроме того, она торговала краденым и помогала беглецам. Сбиры Святой Инквизиции уже почти взяли ее след, но тут очень кстати подвернулся Эжен де Ландеронд со своей «Ласточкой».

Старуха умирала, это было очевидно, но со свойственным ее племени упрямством боролась до конца.

— Ты должен отомстить, — прохрипела она. — Эти Фиорно… они служат Инквизиции, не дай им уйти в Риме, как это было в Палермо. Они продали нас испанцам…

Эжен слушал вполуха, ибо мучительно размышлял, как ему добраться до берега и что он будет там делать. Естественно, мстить он никому не собирался — испано-итальянские распри не слишком занимали капитана, хотя он был и не прочь погреть на них руки.

— Ты отомстишь? — вновь прохрипела старуха.

Эжен с раздражением выругался:

— Вот прямо сейчас!.. Подплыву и пырну стеклянным кинжалом… Что ты несешь, старая дура?! Лучше скажи, сможем ли мы спастись… Если ты и правда… видишь…

— Я вижу… вижу… это вы слепы! — яростно прошипела старуха. — Поклянись, что отомстишь, и я скажу, где твое спасение.

Эжен де Ландеронд размышлял пару мгновений.

— Клянусь, — буркнул он, стараясь вновь не хлебнуть воды.

— Плыви на север, там тебе помогут.

«Ведьма», — беззлобно подумал де Ландеронд. Получив требуемую клятву, старуха успокоилась, пробормотала что-то ободряющее и пошла ко дну. Эжен вздохнул, но нырять за старой ведьмой не стал — ей все равно было не выжить, а тонуть самому было глупо.

Вскоре шевалье и правда подобрали итальянские рыбаки. Эжен де Ландеронд, с одинаковой легкостью говоривший на всех средиземноморских языках, без тени колебаний назвался итальянским рыбаком, судно которого утонуло минувшей ночью в страшную бурю. Сомнительно, чтобы рыбаки, слышавшие грохот взрыва, ему поверили, но это еще больше укрепило их в стремлении помочь ближнему. Эжен был принят в команду и сошел на берег в весьма приличном виде итальянского рыбака и даже с парой сольди в кармане.

Поскольку благородный шевалье никогда не считал грехом заставить ближнего поделиться излишками, очень скоро он приобрел вид вполне преуспевающего кондотьера и подъезжал к Риму, имея достаточно четкий план. Он намеревался наняться на службу к какому-нибудь сеньору, выполнить последнюю волю старой ведьмы и бессрочно одолжить у какого-нибудь болвана сумму денег, достаточную, чтобы нанять несколько человек. Ибо заработать на новое судно в одиночку было весьма затруднительно.

Планы шевалье де Ландеронда несколько изменились, когда он узнал, что здесь и сейчас обретается его давний знакомый шевалье Жорж де Лоррен, называвший себя графом де Лош и де Бар, а с недавнего времени и принцем Релинген. Конечно, встреча с принцем была рискованным шагом. Но господин де Ландеронд сразу понял, что будет, если шевалье Жорж неожиданно встретит его на улице. Да, они были врагами, но новоявленный принц уважал смелость… к тому же вечно нуждался в людях, как шевалье де Ландеронд вечно нуждался в деньгах. Воспоминания о прежних свиданиях с принцем не слишком вдохновляли, но шевалье решил, что флот испанцев может показаться ему заурядным ночным кошмаром по сравнению с ожесточением Релингена, вообрази тот, что его жизни кто-то угрожает — к примеру, господин де Ландеронд. Выбора не было, так что бывалый авантюрист постарался придушить собственную гордость, прося дворянина из свиты принца доложить о нем.

— Скажите монсеньору, что с ним хочет поговорить шевалье Леон, — выдавил из себя Эжен, ибо терпеть не мог это имя. Принц Релинген, в свою очередь, называл его только так и никак иначе.

— Наконец-то, шевалье Леон! — воскликнул принц Релинген, приглашая гостя войти в кабинет, но не приглашая садиться.

— Эжен, с вашего позволения, — безукоризненно вежливо ответил де Ландеронд, подвигая табурет с намерением его занять.

— Это не имеет значения, сударь: Эжен, Николя или Красный дьявол, — уже другим, властным тоном продолжил принц. — Я считаю, что вам подходит имя Леон. Вы пришли ко мне. Так что будет так, как сказал я.

Ландеронд замер, так и не присев. Он никому не открывал своего имени, будучи капитаном «Ласточки».

— Неужели вы думали, что мне это неизвестно? — продолжал принц. — Да садитесь же, шевалье, нечего держаться за табурет, будто это абордажный топор. Конечно, когда я жил во Франции, мне было абсолютно все равно, кто грабит моего дядюшку. Мне, в общем-то, и сейчас это безразлично… пока.

— Да, монсеньор, — произнес де Ландеронд. Он ожидал всякого, но не думал, что шевалье Жоржу-Мишелю известны его проблемы с Испанией и Инквизицией.

— Правда, — продолжал принц, — Красный дьявол пришелся так, к слову, ибо всем известно, что этот еретик погиб два месяца назад. И его бренное тело сгорело на земле так же, как его грешной душе вечно гореть в аду.

— Аминь, — машинально ответил де Ландеронд и с облегчением перекрестился.

— Не поминайте имя Господа всуе, — строго ответил племянник его католического величества и крестник папы, и шевалье благодарно потянулся к бутылке с вином. Пока дворянин пил, принц молчал, размышляя. Видя, что бутылка пустеет, он указал шевалье на вторую.

— Хорошо. Я беру вас к себе на службу.

Эжен было встрепенулся — все же гордость давала о себе знать. Шевалье Жорж-Мишель сделал вид, будто не заметил этого.

— Я дам вам достаточно средств, чтобы купить корабль, набрать команду. Здесь, в Италии, купцы не слишком отличаются от дворян, а дворяне от купцов, так что как вам лучше представиться — решайте сами. Я хочу предоставить вам полную свободу действий… в пределах разумного.

— И я должен буду выполнять ваши приказы? — спросил шевалье де Ландеронд, открывая вторую бутылку. Все же чаще всего он был сам себе господином.

— Я не имею желания принуждать вас, — спокойно, но твердо произнес принц.

Эжен вынужден был согласиться.

— Хорошо, но я должен выполнить одну просьбу… предсмертную, — уточнил он.

— Прекрасно, — так же спокойно, как и раньше, ответил принц, — проблемы моих людей — мои проблемы. И еще… Я не имею привычки принуждать своих людей, но и неповиновения не потерплю.

Эжен вновь кивнул, но решил обидеться. Он, возможно, и играл не по правилам, но всегда по-честному.

— Ладно, — решил закончить разговор шевалье Жорж-Мишель, протягивая собеседнику кошелек с золотом, — устраивайтесь получше и приходите через три дня.

Последние слова принц сопроводил рукопожатием.

Так что если шевалье Эжен и был слегка недоволен, все же разговор с принцем не стал столь болезненным для его самолюбия, как он опасался.

Жорж Релинген после ухода гостя дал поручение Себастьену Мало на всякий случай проследить за волонтером и начал размышлять, как бы узнать быстро и скрытно, сколько стоит бриганд. Или флейт. Ему почему-то не нравились галеоны.

Рим оказался таким и не таким, как представлял его себе принц Релинген. Если бы два года назад Жоржу-Мишелю не пришлось видеть Венецию, он был бы ослеплен великолепием Вечного города, но сейчас думал, что столица христианского мира не идет ни в какое сравнение с городом святого Марка. В Венеции жизнь била ключом, Рим казался гробницей, пусть и поражающей роскошью. Правда, по гробнице бродили толпы двуногих тварей, именуемых людьми. Армии паломников, более всего напоминающих разбойников. Разбойники, удивительно похожие на вельмож. Вельможи, казавшиеся проходимцами. Толпы разодетых куртизанок и нарочито оборванных попрошаек.

Временами принцу Релинген казалось, будто в Риме процветают лишь три ремесленных корпорации: грабителей, нищих и обоего пола шлюх. Впрочем, в Риме были еще и священники, и монахи, и некоторые из них даже молились и служили мессы, всем своим видом опровергая утверждения еретиков, будто в Риме давно забыли о Благочестии, Вере и Боге. Что до художников, то великие мастера посещали Рим лишь для того, чтобы величественно набросать контуры будущих фресок или выписать лицо какого-нибудь святого, предоставляя окончание работы армии подмастерьев, которые в ожидании этого счастливого мига и заработка пополняли собой ряды трех вышеупомянутых корпораций.

Только крестный отец Жоржа-Мишеля, его святейшество Папа Римский, оказался именно таким, каким его представлял принц. Несмотря на преклонный возраст, Григорий Тринадцатый был энергичен и предприимчив и весьма ценил людей, которым было чего желать. А шевалье Жорж-Мишель желал многого. К примеру, заняться анатомией. Разобраться с новой игрушкой под названием «камера-обскура». Найти доказательства того, что Земля круглая и — кто бы мог подумать! — движется вокруг Солнца, да при этом еще и вертится. Кроме того шевалье Жорж-Мишель уже почти пятнадцать лет мечтал научиться писать красками, а самое главное — не мог забыть о Нидерландах. Короче, у принца Релинген были все возможности понравиться крестному, в чем он очень скоро и убедился.

Когда его святейшество избавил принца от почти обязательного целования туфли, ограничившись протянутой рукой, шевалье Жорж-Мишель облегченно вздохнул. Но когда Григорий Тринадцатый сообщил, что молодой человек остался его единственным выжившим крестником, слегка обеспокоился. Его святейшество довольно улыбнулся.

— Ну, полно, полно, сын мой. Не надо смотреть на меня с такой опаской, словно я какое-то чудовище прошедших веков. Я только хочу сказать, что как единственный выживший крестник, вы можете просить у меня все, что хотите. Конечно, в пределах разумного, — наставительно добавил наместник святого Петра. — Ну, же, будьте откровенны. Я слышал, у вас возникли нелады с христианнейшим королем. Так что вы хотите, чтобы я признал его брак недействительным?

Шевалье Жорж-Мишель энергично затряс головой. Его святейшество удивился.

— Если не это, то что?

— Нидерланды! — выпалил принц Релинген.

Григорий Тринадцатый задумался, но когда Жорж-Мишель уже начал волноваться, не пожелал ли он слишком многого, его святейшество удовлетворенно кивнул:

— Что ж, это прекрасное желание, крестник. А я уже начал опасаться, что вы вполне довольны своей судьбой и титулом принца Релинген. Не спорю, ваша женитьба дала вам неплохие возможности улучшить свою судьбу, но княжество вашей жены лишь ступень, дабы достичь более высокого положения.

Его высочество хотел было возразить, что и до женитьбы был одним из ближайших родственников короля Франции, но промолчал, сообразив, что если крестному даже Релинген кажется ничтожным, вряд ли он сочтет титулы графа де Лош и графа де Бар сколько-нибудь заслуживающими внимания.

— Король Филипп натворил слишком много глупостей, чтобы ему удалось удержать Нидерланды, это так, — вслух рассуждал его святейшество. — Полагаю, вы сможете действовать тоньше. Кажется, в свое время вам удалось договориться даже с Колиньи?

При упоминании событий четырехлетней давности принц Релинген покраснел.

— Нет-нет, крестник, в этом нет ничего дурного. Ради спасения их душ лично я намерен предложить унию даже схизматикам, а уж протестанты и вовсе заслуживают некоторого внимания с нашей стороны. Однако, крестник, даже если вы получите от меня буллу с благословением, а вы ее получите, это не значит, что вы получите и Нидерланды. Надеюсь, вы понимаете, что кроме моей буллы вам нужны еще и союзники? Для вас такими союзниками должны стать армия и флот. Ваш флот, крестник, и ваша армия. Они у вас есть?

Жорж-Мишель неопределенно пожал плечами.

— Как принц Релинген я могу…

— Что за чушь вы несете, молодой человек, — перебил принца его святейшество. — Вы полагаете, король Филипп позволит вам набрать армию? Полноте, сын мой. Релинген находится не так уж и далеко от Брюсселя, чтобы Альба, Фарнезе или дон Хуан не смогли проглотить ваше княжество как мятную пастилку. Релингена им хватит на один зубок. И, кстати, крестник, не стоит объявлять о полученной булле… раньше времени. Это может создать для Святого престола ненужные дипломатические ослождения и с Испанией, и с Францией. Подождите моей смерти. Я уже стар и вряд ли протяну дольше пяти или семи лет, и вот тогда вы сможете делать с буллой все, что вам будет угодно. Вы меня понимаете?

Его святейшество протянул руку для поцелуя, и Жорж-Мишель понял, что аудиенция окончена. Через пару недель принц получил обещанную крестным буллу и принялся ломать голову, где и как раздобыть необходимых для завоевания Нидерландов союзников. К счастью, размышлял Жорж-Мишель, кузен Генрих и дядя Филипп изо всех сил старались помочь ему в многотрудном деле, хотя вряд ли догадывались об этом. Неистовая вспышка гнева Анри заставила его бежать в Рим и обеспечила ему благословение Папы, а усилия дяди Филиппа по очистке Средиземного моря от пиратов подарили прекрасного капитана и, возможно, будущего флотоводца. Уж если с одной «Ласточкой» Ландеронд смог досадить королю Филиппу, что будет, если таких «Ласточек» станет три, или пять, или десять? Шевалье уже видел свой флот у берегов Нидерландов и думал, что жизнь воистину прекрасна.

Именно это довольство собой и жизнью заставило принца Релинген вспомнить еще об одной мечте — давнему желанию научиться писать красками.

К удивлению шевалье, осуществить последнее желание оказалось гораздо труднее, чем получить буллу его святейшества. Хотя в Риме его высочество обнаружил Академию святого Луки, принятые там художники не спешили обучать принца искусству живописи, в один голос уверяя, будто занятие это крайне неблагородное и грязное. Особо отвратительное впечатление у Жоржа-Мишеля осталось от разговора с критянином Домиником, носившим столь непроизносимую фамилию, что окружавшие предпочитали именовать его просто «Тем греком». Начавшийся довольно мирно разговор завершился грандиозным скандалом, а прослышавший о нем Григорий Тринадцатый счел необходимым мягко пожурить крестника, уверяя, что его стараниями в Риме скоро не останется художников, ибо все они сбегут к королю Филиппу.

Потеряв надежду договориться с местными художниками, шевалье Жорж-Мишель решил выписать в Рим знакомого ему по Венеции Веронезе, однако великий маэстро, полагавший, будто его высочество желает сделать ему большой заказ, был немало обескуражен прихотью принца, вознамерившегося стать художником. Лишь вмешательство его святейшества, забавлявшегося выходками крестника, и в еще большей степени рисунки взбалмошного принца, убедили мастера махнуть на здравый смысл рукой и заняться вельможным рисовальщиком. И все-таки маэстро не мог решить, что делать со странным учеником. Править его рисунки, великий веронец правил, но как приступать к главной мечте ученика — не представлял. Вельможам достаточно свинцового или серебряного карандаша, — говорил весь опыт маэстро, — писать же красками, не умея их изготовлять, было невозможно, но вручить принцу и крестнику папы каменную ступку было и вовсе немыслимо, как немыслимо было вручить ему грязную тряпку для чистки кистей.

После пары дней раздумий и сомнений маэстро в очередной раз махнул рукой на здравый смысл и подарил ученику толкового подмастерья. Его высочество возликовал и пожелал начать обучение немедленно, а Веронезе с нехорошим чувством догадался, что еще не раз будет плевать на собственный опыт и принятые в живописи правила, ибо принц Релинген никаких правил не признавал. Слава Богу, утешал себя маэстро, что его взбалмошное высочество и правда был талантлив. О том, что от скуки шевалье Жорж-Мишель бывает даже трудолюбив, великий веронец пока не подозревал.