Контра

Глава 24

Сегодня Сенька впервые в жизни сидел во главе большого стола. Да, ещё недавно о такой чести он даже и не мечтал. Но произошло то, что произошло и гости ели, пили, произносили в его честь здравицы и даже староста Юрьевки, дядя Тимофей, употребивший изрядное количество разнообразнейших настоек, снизошёл до тёплых слов, посвящённых виновнику торжества. После чего, немного подумав, он вышел из-за стола, проковылял шаткой походкой по хате к Сенькиному столу и, перегнувшись через него, троекратно облобызал поднявшегося со скамьи рекрута.

"Знаю, ты муж молодой, сильный, — смотря помутневшими от хмельного глазами из обильных зарослей волос, закрывающих почти всё его лицо, продолжил свои напутствия староста, — так что, давай, это. Служи справно. Да так, чтоб нам не было за тебя стыдно. Ну, ты это, меня понял?"

При этих словах, староста проронил слезу умиления. Однако Сеня не обратил на это никакого внимания, он смотрел на неизвестно почему привлёкшие его внимание хлебные крошки, и кусочек квашеной капусты, живописно украсивших бороду слегка покачивающегося главы селения.

"Правильно говоришь, Тимофей Иванович! Да Сенька, служи исправно! Не подведи нас! Не посрами наших, Юрьевских! А турку наши предки бивали, так что, и ты сможешь! Бей этих басурман, Пусть только сунутся! Мы в тебя верим…" — Одновременно загалдели все гости. Так что, через несколько секунд, что-либо расслышать было невозможно.

Немного погодя, гомон потихоньку стих и на его фоне стали различимы отдельные реплики, и стук деревянных ложек о глиняные миски. Поэтому Сеня чётко услышал, как возмущалась захмелевшая соседка из двора напротив, баба Софа: "Дык как это получается. У Меланьи забрали сына в солдатчину, так не единственного же. А наш молодой барин её семью так богато одарил. Подумаешь, одного из мужиков забрал". — "Молчи старая перечница, — ответил ей чей-то моложавый, женский голос, — наш барин знает что делает". — "Ага, я то хорошо помню, как раньше наших молодых мальчишек рекруты… рекрута-э-рыровалы, тьфу ты господи, ну и слово выдумали. Так вот, никаких тебе даров не было. Пришёл староста, оповестил, что такой-то должон тогда-то явиться в усадьбу, где его будут ждать. Мол, ему честь великая оказана, служить царю и отечеству будет. И всё. А тут на тебе". — "А тебе что, завидно?" — "Не по-людски всё это! Ой, не по-людски и не правильно! Значит, когда моего Егорку забирали, ещё при старом барине, не спросили, есть ли во дворе ещё мужики, чтоб соху могли в своих руках удержать. А тут на тебе, задарили. Тут тебе и продухты для пира, и посуда, и отборные зёрна на посев, и железную соху, или как там её называют; да ещё, назначили гайдуков, которые в первое время с пахотой подсобят. Тьфу, глаза бы мои этого не видели". — "А что ты возмущаешься, поди, и сама попроси у барина милостыню, может чего и тебе перепадёт, от щедрот хозяйских". — "Нет уж, не надо мне такого счастья, я…".

Что там ещё плела пьяная баба, дослушать было не судьба. Возле рекрута материализовался его старинный товарищ детства, успевший не так давно жениться, и, дыша в лицо чем-то кислым и перегаром, пробормотал: "Сенька, друг, я это, вот, желаю с тобою выпить. Вот. Давай, наливай". - стоило виновнику торжества пригубить содержимое своей кружки, а его товарищу осушить свою, как позади послышался обиженный голос жены Кирьяна: "Кирюша, любый мой, хватит пить, ты лучше по-боле закусывай. Не то я тебя до дому не дотащу". — "Цыц, баба! Не смей мужу указывать! Я может, хочу выпить с другом на посошок. Могёт быть, чо я, его, боле не увижу — никогда. Ик-а-а-а".

Это на помощь невестке, неожиданно пришёл её свёкр который, молча взял своего сына за шкирку, и потащил как кутёнка, куда-то по направлению к дверям в сени. Сделать это в тесной избе, незаметно для окружающих, не получилось. Так что по хате, мгновенно разнёсся дружный хохот.

Сеня, давший слово родителям, и что не менее существенно, и гайдукам привёзшим подарки от барина, что сегодня не напьётся, присел, и стал обильно закусывать, благо было чем. У него уже не раз мелькала мысль: "Не стоит так налегать на мясо и пироги, не то живот скрутит колика". — Но страх, поутру предстать перед гайдуками во хмелю, пересиливал все эти опасения. Спасибо отцу, он уже несколько раз незаметно подсовывал сыну остывшие древесные угольки, требуя, чтоб сын их разжевал и запил водою. Подавая их, он пояснял: "Пей сынок, и с непривычки живот сильно не сведёт и супротив хмеля поможет".

Молодой человек, откусывая очередной кусок кулебяки, с благодарностью за его прозорливость посмотрел на отца. А того докучал беззубый и морщинистый как древесная кора, дед Митька: "Да шо тут думать? В шветом пишании, так и напишано, што идёт конец швета! Будет вшенепременно! И вшё идёт как понапишанному. Вот и турка, готовитша напашть на нашу державу, хранительнишу правошлавия. А проклятые шхизматики им в этом пошобляют. Ей богу, ближитша конец швета. О душе думать надобно, о душе. Инаше, гореть нам в гиене огненной! Вшем кто не покаитша! Вше гореть будут!…"

В скором времени, за окнами начало сереть, короткий воскресный день подходил к своему окончанию. Гулянка к радости хозяев окончилась, односельчане, желая будущему солдату военной удачи, потихоньку разошлись по своим домам, с утра у крестьян, как говорится: "Хлопот полон рот". — После чего, сердобольные соседушки, помогли хозяйке навести в избе относительный порядок; вымыли посуду и тоже удалились — неся в узелках гостинцы для своих домочадцев, оставшихся на хозяйстве. И вот, на улице чересчур быстро стемнело. Уже погашены в избе последние лучины, однако Сеньке, не спалось. Он поворочался на своей лавке, и, улёгшись удобнее, прикрыл глаза, "отбиваясь" от разнообразных дум о дальнейшей жизни, как тараканы "лезущих" в голову. Неизвестно, сколько прошло времени, но из-за занавески, прикрывающей закуток, где спали родители, послышался тихий голос матери: "Ванюша, ты это, не спишь?" — "Уже нет. Чего тебе" — "Так это. Ну, насчёт подарков молодого барина. Можно сказать, повезло нам, до весны голодать не будем. Он у нас добрый. А наши соседи, все обзавидуются". — "Ну и что с того?" — "Так это, может нам ему в ноги упасть, пусть нам ещё в чём-то пособит, раз он такой душевный". — "Ага, и его гайдуки так помогут, сперва псов на нас натравят, затем всю нашу избу по брёвнышку раскатают". — "Ой господи прости, а это ещё за что?" — "За жадность, вот за что. Спи уже. Как будто не знаешь, что люди о нашем барине бают". — "Да мало чего люди брехать могут? Вообще, такие страсти рассказывают о наказании тех, кто начал наглеть, видя барскую доброту". — "Во-о-от, то-то. А я не хочу проверять их правдивость на собственной шкуре. И тебе не позволю, дура. Давай, спи уже".

Неизвестно, произошли ли подобные разговоры в домах других рекрутов, но можно было сказать одно. Сашкина задумка, давшего команду чтоб после нового года, в народ пошли подобные слухи, оправдалась. По крайней мере, никто из крестьян не стремился падать ниц, дабы выпросить что-либо на дармовщинку. Отныне, все знали одно, Если сочтёт барин нужным — одарит, не сочтёт — лучше не пытаться его разжалобить. Себе дороже выйдет. Ничего не поделаешь, барин и есть барин.

А вот с утра, для Сеньки началась совсем другая жизнь. Нет, он привычно проснулся с первыми лучами солнца, и без лишних слов начал помогать отцу. Этой ночью единственная корова, в сенях, неловко дёрнувшись, развалила хлипкое ограждение, поэтому, стуча в два топора, мужики приступили к экстренному ремонту. А вот младшие дети, изрядно отощавшие за зиму, как и все жители их села, помогали матери, за исключением младшего брата Сени, погодки. Никодимка отправился в лес за хворостом, забрав с собою дворового пса. Вот за этим занятием, их и застали прибывшие за рекрутом гайдуки.

"Бог в помощь! Здравия вам, хозяева!" — весело крикнули из саней, остановившихся у плетня. А быть может и из седла, там были и всадники.

Пусть этих гостей и ожидали, но хозяева всполошились. Дети как испуганные мышата прыснули в хату, а Меланья застыв как статуя, прикусила кулак, так и стояла тихо, почти беззвучно подвывая. Когда на пороге появился её сын, женщина отмерла, сорвалась с места, подбежала, прижалась к его груди и запричитала:

"Ой, сыночка! Ой, кровиночка моя! Ой, куда же ты ухо-о-оди-ишь? А-а-а…"

"Иван, ты бы это, придержал свою супружницу. — негромко попросил один из гайдуков. — У нас нет ни времени, ни желания отнимать каждого служивого от мамкиной титьки".

Легко сказать, да трудно сделать. Как не старался удержать жену Иван, пытаясь что-то говорить ей на ухо. Как ни старался сын, высвободиться из материнских объятий, всё было бес толку. Окончилось всё тем, что барский служивый, подошёл и рывком, грубо оторвал сына от матери. И тот, слыша материнские стенания, потеряно поплёлся к повозке, оглянулся только один раз, уже садясь в неё, чтоб увидеть свою вмиг постаревшую мать, беспомощно сидящую на снегу. В санях уже сидело трое рекрутов, и вели они себя как-то неестественно беззаботно и весело. Глухо застучали по утоптанному снегу копыта лошади, и послышался голос одного из сопровождающих: "Ты Ваня это, обязательно загляни на днях в усадьбу. Может быть, и с сыном успеешь повидаться, заберёшь его вещи. Они вашей семье ещё пригодятся, вон скольких помощников нарожал. А про своего служивого не беспокойся, его барин приоденет, так что, пока до места службы доберётся, не замёрзнет. Так что, послушай моего совета, с пустыми санями приезжай. И ещё, самое главное, твоя семья освобождена от оброка, на два года. Староста об этом уже знает".

Что там ответил отец, и вообще, сказал ли он хоть слово в ответ, было неизвестно. Так как топот конских копыт; скрип полозьев по промёрзшему снегу; да весёлый гомон попутчиков всё заглушили. Что весьма огорчило молодого человека. Его даже нервировало то, что вместо отцовского голоса до его ушей доносилось: "Представляешь, он этакий увалень, с ходу постарался меня в охапку заграбастать. Ни я не глупак какой-то. Шмыг ему под руку, развернулся, да как пну по его огромной заднице ногою. Хорошенько так, от души приложил. Ну, знамо, он и нырнул мордой в пыль. Как пёр на меня, так и распластался". — "А-а-га-га! Ну, ты и мастак брехать, Олежка! Здорового мужика, да одним пинком свалить — трепло!" — "Это коли бы он меня сгрёб, то тогда да, удушил бы меня! Не напрягаясь. Но, поди, ты, поймай меня. А он наоборот, лопух не поворотливый". — "Ну ладушки! Чо дальше то было?" — "А чо? Ну Никола встал, отряхнулся, обернулся, и как взревёт, ну совсем как медведь, зенки на выкате, лапищи в стороны и снова ринулся на меня". — "А ты?" — "Ну, я его снова на землю уронил, да так лихо". — "Да ну!"

"Хорош трепаться касатик. — не оборачиваясь, спокойно проговорил возница. — А вы олухи, ухи то развесили. Только и можете, что восклицать: "Ах ты, да ух ты". — Аж тошно слушать".

"А ты дядечка, коли так, то и не слухай, ты лучше правь. Не дрова, а государевых служивых везёшь".

"Ну, ну, соловушка, пощёлкай ещё немного клювиком, посмотрим, что ты вскоре защебечешь. Тоже мне, служи-и-ивый".

Как ни странно, но тихая отповедь возницы, всё же возымела действие, и щуплый "кулачный боец", больше не возразил ему ни единым словом. Поэтому на короткое время воцарилась относительная тишина. Которую нарушил рыжий парень с нелепыми клочками волосяного "пуха" приютившегося на подбородке, который создавал некое подобие клочковатой бородёнки.

— А тебя паря, за что в солдаты сбагрили? За какие прегрешения? — поинтересовался он у Сени.

— Меня что ли?

— А что, с твоего села ещё кого-то рекрутировали?

— Нет, только меня. Ну, это. Все односельчане решили, что я самый достойный.

— Ну ты даёшь. Ты что, в самом деле так думаешь?

— Ага.

— Эх ты, темнота. Ничего, что происходит вокруг тебя не видишь. Вот меня, как и Костяна, сослали в солдаты за то, что в своей округе, уже не одну девку испортили. Косте, за его любовные похождения даже тёмную устроили, да так отдубасили, что еле очухался. Вот Олега, за излишнюю "бодливость". Так что давай, вспоминай, чем землякам не угодил.

— Да пошёл ты… — обижено буркнул Сеня и демонстративно отвернулся, спрятав лицо в воротнике старого тулупа. Так и просидел, всю дорогу до самой хозяйской усадьбы.