Конторщица 4

Глава 25

— Здравствуйте, товарищи! — Иван Аркадьевич неторопливо обвёл всех пристальным, чуть насмешливым (или мне так показалось), взглядом.

В ответ раздались нестройные приветственные голоса. В основном все пребывали в смущении и замешательстве. Явно обрадовались только Васька Егоров и Марлен Иванович. И, как ни странно, Щука. Хотя эта конформистка вполне могла изобразить на лице радость.

— А в связи с чем собрание проводим? — наморщил лоб Карягин, — Я так понимаю, какое-то внеочередное заседание, да?

— Возникла производственная необходимость… — полным неимоверной усталости голосом начал объяснять Альбертик, который и не подумал встать с кресла и уступить место Ивану Аркадьевичу.

Увидев это Васька Егоров встал и сделал шаг в сторону, намереваясь уступить место, но Иван Аркадьевич не обратил на это внимания, и Ваське уже неудобно было садиться обратно, так что он остался тоже стоять рядом со стулом.

— Альберт Давидович, а разве согласно встречному плану сейчас не должна идти проверка перепробега от нормативного срока службы погрузочно-разгрузочной техники и тягловых агрегатов? Или сверхплановые соцобязательства на эту пятилетку мы уже перевыполнили?

— Но мы… — промямлил Альбертик.

— Как раз вы и должны быть в цехах! Именно сейчас! — отрезал Иван Аркадьевич и так зыркнул на всех, что впечатлительный Марлен Иванович тоже аж подхватился на ноги.

— Иван Аркадьевич! — вскочила Щука, но тот не стал её слушать:

— Так, давайте-ка по порядку, — сказал он и обвёл всех внимательным взглядом. — Первый вопрос…

Все втянули головы в плечи. Я еле удержалась, чтобы не хмыкнуть: сейчас ситуация напоминала класс, где все двоечники и второгодники с замиранием ждут, кого же вызовут к доске.

— Первый вопрос будет к вам, товарищ Иванов.

Эдичка заёрзал на стуле.

— Товарищ Иванов, а расскажите-ка нам, как же это так получилось, что Ленинская комната мало того, что была в ненадлежащем состоянии, так вы туда делегацию из тракторного потащили?!

В кабинете наступила тишина, а Эдичка взбледнул и попытался провалиться на месте.

— Я жду ответ, — на лице Ивана Аркадьевича заходили желваки.

Эдичка что-то промямлил невразумительное.

— А в газету кто информацию слил?

Товарищ Иванов подскочил и вытянулся в струнку:

— Н-н-не знаю…

— То есть, вы хотите сейчас сказать, что до сих пор так и не выяснили, кто направил информацию в газету? — свистящим шепотом гневно спросил Иван Аркадьевич.

Вряд ли Эдичка хоть что-то хотел сказать, сейчас он напоминал крайне изумлённого суслика. Грустного и изумлённого.

— Лидия Степановна! — внезапно развернулся Карягин ко мне, — объясните теперь вы мне ситуацию. Почему на вверенном вам участке такой бардак происходит?! Куда вы, как начальник, смотрите?!

— На моём участке все нормально, — ответила я, стараясь, чтобы в голосе не проскользнуло злорадство, и сразу наябедничала. — Направление, которое возглавляет товарищ Иванов, перевели под руководство товарища Герих.

Все взгляды скрестились на Герих.

Ну а что! Не надо было мой кабинет захватывать. Получай фашист гранату, как говорится.

— Тамара Викторовна? — тон Ивана Аркадьевича не предвещал ничего хорошего.

Герих позеленела и тяжело поднялась:

— Товарища Иванова только перевели от Горшковой и я не успела…

— При мне в газетах ничего такого не писали, — перебила я Герих.

— Но это ваш результат, который… — вскричала Герих.

— Тихо! — рявкнул Карягин и Герих заткнулась на полуслове, подавившись фразой.

— Напишите объяснительную, — он кивнул на Герих и перевёл взгляд на Эдичку. — Оба. Сегодня же.

Те усиленно закивали, словно китайские болванчики.

— Дальше, — тяжелый взгляд Ивана Аркадьевича прошелся по собравшихся и остановился на Акимовне. Та торопливо подхватилась, расправляя складки юбки.

— Валентина Акимовна, — сказал он, — теперь вы объясните мне, а что у нас по базе отдыха в Орехово?

— Всё хорошо у нас там, — замямлила та.

— А почему тогда её под снос определили, раз так хорошо там всё?

Акимовна вскочила и прижала руку к сердцу.

— Вы мне тут, Валентина Акимовна, умирающего лебедя не изображайте! — вызверился Карягин, — если сердце болит — уходите на пенсию, здоровье беречь надо! Мы тут насильно никого не держим!

Акимовна попыталась что-то возразить, но Ивана Аркадьевича уже понесло:

— Как вы пропустили нормальную базу отдыха под снос по документам?! Как?! Я вас спрашиваю?! Если там всё нормально! Вы что, документы подписываете и вообще их не проверяете?! Под наркозом подписываете, да?

— Это не я подписывала! — пискнула Акимовна.

— А кто?! Пушкин подписывал?! Лермонтов?!

— Н-н-нет…

— А кто?!

— Антонина, из отдела кадров, — пролепетала Акимовна, — Её в комиссию привлекли.

— Так! — Карягин развернулся и вонзил взгляд в Щуку:

— Капитолина Сидоровна! Ваш человек подписал акты?!

— Иван Аркадьевич, я руковожу отделом кадров, и учётом материальных ценностей не занимаюсь, — с достоинством изрекла Щука и бросила торжествующий взгляд на Акимовну.

Ту аж подбросило на месте:

— Но это ваша сотрудница! Ваша!

— Ну и что?

— Тонька акт подписывала!

— Ну и что?

— Тихо! — опять рявкнул Карягин, — базар тут не надо устраивать! Кто кого перекричит. Почему мне звонят с ОБХСС и вопросы задают? Хорошо, что у меня там знакомый, придержали пока материалы. Вы чем думаете?! Обе чем думаете?!

Щука и Акимовна молчали и бледнели всё больше и больше.

— Объяснительные. Обе, — внезапно успокоившись, велел Иван Аркадьевич.

Пока они орали друг на друга, Лактюшкина переглянулась с Жердий, и они тихонечко встали и застыли, стараясь не отсвечивать.

— Еще вопрос, — скрипнул зубами Карягин в сторону Щуки, — что у нас с путёвками в санатории? В объяснительной не забудьте написать.

У Щуки заалели уши, но она промолчала.

— Дальше, — Карягин обвёл оставшихся глазами и остановил взгляд на Урсиновиче:

— А вы, насколько я понимаю, новый работник, Урсинович?

— Да. Я — Виктор Алексеевич, — с достоинством представился тот.

— И вы у нас заместителем работаете, да?

— Да, вникаю, так сказать в дела, — несколько натужно хохотнул он.

— А скажите мне, Виктор Алексеевич, как вас угораздило непроверенный отчёт с ошибками самому Гриновскому отправить?

— Отчёт составляла Горшкова! — с оскорблённым достоинством ответил Урсинович и изобразил вселенскую обиду. — И если она непрофессионал, то почему вы мне вопросы задаете? С неё и спрашивайте!

— Спрошу! И с неё спрошу, — согласился Иван Аркадьевич, и я почувствовала, как холодок прошел по позвоночнику. — Но сейчас я разговариваю с вами. Извольте встать!

В конце он рявкнул так, что перепуганный Урсинович аж подорвался с кресла (с моего вообще-то кресла, которое он заимел привычку занимать).

— Отчёт не Горшкова отправила, а вы! Так зачем вы наши ошибки Гриновскому показали?! Зачем трактористов в Красный уголок завели? Зачем распускаете слухи по всему предприятию?!

— Да я не… — промямлил Урсинович.

— Молчать! — рявкнул взбешенный Иван Аркадьевич, — Много на себя берете! Нужно еще проверить, кто информацию в газету и ОБХСС слил! Не затем ли вы в депо «Монорельс» пришли?!

— Да я не…

— Разберемся! Назначим проверку и разберемся! А сейчас — тоже объяснительную мне на стол!

Иван Аркадьевич резко развернулся к Альбертику.

Так получилось, что все стояли сейчас на ногах, и лишь Альбертик сидел. Один.

И выглядело это, мягко говоря, странно. Нелепо и странно.

— А что же ты Альберт Давидович, такой срач устроил? — уставшим голосом спросил Иван Аркадьевич, нависая над ним, — Бардак. Хаос какой-то. Меня всего ничего не было, а ты чуть депо «Монорельс» не угробил. С тремя бабами, ипиегомать, разобраться не смог? Где ты это чудо взял, Урсиновича этого? Зачем он тебе нужен? Почему непроверенного человека до таких дел сразу допустил? Я же тебе всё в хорошем состоянии оставил. Бери. Рули. Так нет же! Чуть всё не просрал…

— Да я…

— Рано, — перебил он Альбертика, — Рано тебе еще руководителем такого ранга быть, Альберт. Здесь, конечно, моя вина. Дал маху. Поверил в тебя…

— Иван Аркадьевич, — голос Альбертика зазвенел от сдерживаемых эмоций, — я старался и не моя вина…

— А чья? Чья вина?! — рассердился Иван Аркадьевич, — если ты директор предприятия, то вся вина — твоя и только твоя! И не надо искать крайних и виноватых! Если ты не смог организовать людей, не создал условия, не предвидел неприятности, то тебе, как руководителю — грош цена!

— Иван Аркадьевич, — тихо проговорил Альбертик, — я готов написать заявление об увольнении…

— А вот тут ты, дружочек, просто так не выкрутишься, — покачал головой Иван Аркадьевич, — раз накрутил, намутил — умей ответ держать. Будь мужиком.

— Что со мной будет? — упавшим голосом спросил Альбертик.

— Пока будет расследование. И молись, чтобы всё обошлось и тебя не посадили.

— Иван Аркадьевич! — голос Альбертика ощутимо дрогнул.

— И тоже пиши объяснительную. Лучше чистосердечное признание, Альберт. Поверь, это лучше…

Когда Иван Аркадьевич разогнал всех по рабочим местам писать объяснительные и мы остались в кабинете одни, Иван Аркадьевич спросил:

— Ну рассказывай, Лида. Как тут и что тут…

— Иван Аркадьевич. Я же вам ещё в Москве всё рассказала, — удивилась я. — А больше ничего такого и не было.

— Я не о работе, — Иван Аркадьевич вытащил из кармана пачку сигарет и выбил оттуда одну сигарету. Покрутил головой в поисках пепельницы, поморщился, затем взял вазочку, вытащил оттуда цветы и поставил её на столе перед собой.

— О себе расскажи. Почему у тебя тёмные круги под глазами? — он смачно затянулся. — Тяжко тебе пришлось тут с ними?

Мне захотелось расплакаться и рассказать всё, что случилось у меня. Могучим усилием воли я сдержалась и улыбнулась ему:

— Да всё хорошо, Иван Аркадьевич. У меня дома всё хорошо — Светка растёт, в школу вот собирается. Римма Марковна варит варенья на зиму. Вышивкой увлеклась. А больше и нет никаких новостей.

— Плохо, — стряхнул пепел из сигареты в вазочку Иван Аркадьевич.

— Почему плохо? — удивилась я.

— Потому что мужика тебе надо, Лида, — Иван Аркадьевич выпустил дым и пристально посмотрел на меня сквозь сигаретный фимиам. Молодая баба, всего тридцатник, а кроме работы и чужого дитяти и нет в жизни больше ничего…

— Но вы же сами говорили… — вскинулась я.

— Я помню, что я говорил, — сердито погрозил мне пальцем Иван Аркадьевич, — что сироту от детдома сберегла — это ты молодец, хвалю. Но не надо это поводом делать и себя раньше времени хоронить.

— Я не хороню…

— Так! Слушай мою команду! — деланно насупился Иван Аркадьевич, — чтобы за этот год ты у нас замуж вышла, и своё дитя родила. Хоть и старовата ты, но жопа большая, родить ещё сможешь.

— Иван Аркадьевич! — возмутилась я, не зная, сердиться или смеяться.

— Выполнять! — рыкнул он, но не выдержал, усмехнулся, — иди работай, Горшкова. А не выполнишь — будешь объяснительную писать. На общих основаниях!

Посмеиваясь, я вышла из кабинета.

Как же хорошо, что он вернулся!

Вечером мы заехали навестить Нору Георгиевну. Ей уже стало значительно лучше, и в общем отделении она всем давала чёсу, командным голосом строя персонал и остальных пациентов в шахматном порядке.

— Как вы себя чувствуете, Нора Георгиевна? — спросила я, пока Римма Марковна выгружала на тумбочку выпечку и прочие вкусняшки, что мы привезли с собой.

— Это я просто так выгляжу, Лидия, — возмутилась соседка хорошо поставленным голосом.

— Да я не это имела в виду, — смутилась я, — как ваше сердце?

— Иногда я думаю, хорошо, что у меня прихватило сердце, а не геморрой, — поджала губы она, — не знаю, что бы я в таком случае всем отвечала.

— Смотрите, Нора Георгиевна, здесь я сложила пряники и вафли, — сообщила Римма Марковна. — Пирожки ещё горячие, вы сегодня вечером и завтра утром их покушайте, а пряники можно и позже съесть.

— Пока я выйду из этой больницы, моя жопа вырастет в три раза, — грустно усмехнулась Нора Георгиевна, — все приходят, жалеют меня и приносят пирожки.

— Нора Георгиевна, — сказала Светка, — не расстраивайтесь. Когда моему Йорику оторвали голову, мама потом обратно пришила. И вам пришьют.

— Какой милый ребёнок, — умилилась соседка, — вся в «демоническую» семейку. А ты какие стихи знаешь, Света?

— Много знаю! — воодушевлённо выпалила та.

— Ну так расскажи.

Другие больные тоже начали поворачивать в нашу сторону головы, с улыбками.

Светка послала всем милую улыбку и начала громко, на всю палату, декламировать:

— Света! — зашипела я, дёрнув её за руку, — ты где этого нахваталась? Прекрати сейчас же! Людей стыдно! Дома поговорим!

— Лидия! — сделала замечание Нора Георгиевна, — Это стихи Эдуарда Багрицкого. Был такой поэт. Серебряного века. Хотя да. Рановато такие стихи еще Свете.

— Я разберусь, — твёрдо пообещала я и с подозрением взглянула на Римму Марковну.

— Это не я, — испугалась Римма Марковна. — Мы с ней такие стихи не учили.

— Я найду кто, — нахмурилась я ещё сильнее.

В машине, на обратном пути домой, я устроила Светке допрос:

— Кто тебя стихам этим научил?

— Пётр Иванович, — бесхитростно сдала Будяка Светка.

— Так, постой, — я чуть на тормоза не жахнула, — а где это вы с ним стихи успели разучить? В Малинках ты их не знала.

— Так он сюда приходит.

— Как сюда? — Я таки вжала на тормоза, и машина резко затормозила. Хорошо, что движения на этой дороге вообще не было.

— Осторожнее! — возмутилась Римма Марковна, у которой слетели очки, и она теперь, подслеповато щурясь, пыталась нашарить их на заднем сидении.

— Почему ты мне не рассказывала?! Как это он сюда приходит? Когда он приходит? — меня аж затрясло.

— Через день приходит, — рассказала Светка, протягивая очки Римме Марковне, — учит нас в футбол против третьедомовцев выигрывать. И третьедомовцев тоже учит, но нас больше.

— Ты же не ходишь на секцию больше.

— А это не секция. Он же просто на соседней улице живет. Вот и учит нас.

— А стихи эти он с тобой когда выучил?

— Ну, просто все уже обратно с каникул вернулись и у нас теперь во дворе много мальчишек в команде. И меня больше не берут. А Пётр Иванович же судит игру. А я рядом сижу и смотрю. А еще мы разговариваем. Ну, вот и выучили стихи.

— Вот как, — скрипнула зубами я.

— Ага, — улыбнулась Светка. — Он сказал, что маме Лиде сюрприз будет. Тебе же понравилось? Правда?

— Очень понравилось, — завела машину я, по дороге раздумывая каким именно способом я буду убивать Будяка.

Будяка я подкараулила у его этим же вечером дома, когда он возвращался из вечерней секции.

— Добрый вечер, Пётр Иванович, — сказала я, нахмурившись и пылая гневом.

— Лида, здравствуй, — разулыбался он, — соскучилась за мной или так свербит?

Мне захотелось убить его.

— Ты во всесоюзном розыске за умышленное убийство? — хмыкнул он.

— С чего ты взял? — опешила я (отвыкла уже от его подколок).

— Вид у тебя сильно озабоченный, — пояснил он и тут же добавил, — или ты огорчена, что мы до сих пор не переспали с тобой?

— Пётр Иванович, — я начала уже терять терпение, — ответь мне на один вопрос, и я уйду.

— Проходи в дом, и я всё отвечу, — гостеприимно распахнул дверь он. — На все вопросы всё расскажу и даже покажу. И даже потрогать дам.

Он подмигнул мне.

— Нет уж, — скрипнула зубами я. — Тут поговорим.

— Да что ты стесняешься, как семиклассница? Проходи давай.

— Зачем ты Свету стихам этим научил?

— Каким стихам?

— Как ветеринар мнет вымя корове!

— Ты о творчестве Эдуарда Багрицкого? Не любишь поэзию? А ещё филолог называется!

— Пётр Иванович, — прошипела я, — хватит дурака валять! А то ты не знаешь, что эти стихи для ребенка неподходящие. Вот зачем её было этому учить?

— А это было моё послание тебе, — вдруг тихо сказал он, — я очень хотел, чтобы ты пришла. И ты пришла. Заходи в дом, Лида. Я же знаю, что тебе хочется. Давай, не ломайся. Пошли ко мне…

И я задумалась.