Конан и осквернители праха

Глава пятнадцатая Порог вечности

День похорон должен был одновременно стать и днем коронации. Народ Абеддраха с раннего утра высыпал из домов. На широкой улице, что вела от дворца к западным городским воротам, было не протолкнуться. Здесь присутствовало без малого все население города-государства. Большинство были бедные земледельцы; Многие, лишившиеся земли, держали при себе весь свой нехитрый скарб, увязанный в потертые узлы, и опирали на плечо длинные черпаки для воды. Несмотря на то что в ночь гибели Ибнизаба (поистине, могло ли это не быть проявлением божественной воли?) разлив Стикса начал спадать, вода стояла еще очень высоко, так что возвращение в полузатопленные дома вполне можно было отложить до окончания торжественных похорон. Незадолго до полудня невероятная толпа заполнила широкую, недавно расчищенную площадь перед великой пирамидой и даже выплеснулась на возвышенные берега ближних каналов.

Люди в толпе были преисполнены благоговейного ужаса и восторга. Им предстояло провожать в последний путь не простого смертного человека, но существо, чью природу они едва могли уразуметь, существо, чье великолепие и величие светило им, как солнце, из невообразимого далека. Они знали, что очень скоро на трон взойдет еще один, вернее, одна, из той же таинственной породы полубогов. Вельможи ожидали на стене или занимали места в траурном поезде, расположившемся пока во дворе царской резиденции. Одни молились, другие по крайней мере сохраняли приличествовавший случаю вид благочестивой задумчивости. Все они понимали, что переход власти из рук сумасшедшего царя в руки сумасшедшей царицы, да еще при посредничестве советника, сдвинутого на религии, сулил много невероятнейших выгод, катастрофических падений... и всевозможной неопределенности.

Когда наконец скорбная процессия выдвинулась из дворцовых ворот и потянулась по улице к воротам, толпа подалась в стороны и расступилась без лишнего шума и неподобающей толкотни. Ко всему прочему, впереди кортежа выступала целая фаланга дворцовой стражи, мерно шагавшая под бой барабанов из слоновой кости. Лица стражников дышали такой безмятежной решимостью, что улица перед ними очищалась сама собой: не понадобилось пускать в ход ни дубинки, ни черенки алебард.

Это был отборный отряд добровольцев, изъявивших желание последовать за Ибнизабом в могилу и принявших особое благословение Хораспеса. Всех их замкнут в пирамиде живыми. В День, Который Грядет, воскресший царь своей рукой выпустит их на свободу и поведет под своим знаменем на завоевание Лучшего Мира.

За живыми следовала мертвая армия. Умершие вельможи и офицеры в гробах, лошади, конюхи. Рокочущие колесницы везли бренные останки своих мертвых возниц. Торопливые рабы, по четыре на каждый гроб, несли целые отряды копейщиков и стрелков, и к каждому саркофагу было прикреплено оружие, которым тот или иной воин пользовался при жизни. Тщательно сохраненные для этого случая, здесь, так сказать, присутствовали все «военные потери» за прошедшие несколько лет. И с ними – порядочное число новопреставленных молодых солдат.

В толпе при виде этого раздался возбужденный ропот. Столь великолепное зрелище военной мощи Абеддраха поневоле всколыхнуло в каждом чувство гордости за свой город.

За мертвым войском двигались припасы и провиант. Провиант частью шел своим ходом – рабы вели целые стада овец и коров. Чисто вымытые животные были умащены благовониями и увиты разноцветными лентами. Большие повозки везли походную мебель, рабы тащили корзины с едой и сосуды с питьем. Другие невольники несли ярко раскрашенные гробы, в которых покоились такие же рабы, как и они сами.

Торжественное шествие двигалось своим чередом. Завороженным зрителям довелось в одночасье увидеть столько всяких богатств, сколько при иных обстоятельствах они не узрели бы в течение всей своей жизни.

И при всем том перед ними была лишь только прелюдия! Люди поняли это, когда наконец показались повозки с личным имуществом покойного государя. Шестерка тщательно, в масть подобранных серебристых скакунов влекла золотую, в драгоценных каменьях, боевую колесницу. При жизни царь почти ею не пользовался. Четыре десятка рабов тащили модель царского корабля. Модель, нагруженная позолоченной мебелью, была слишком велика, чтобы плавать по Стиксу. Далее следовали блистающие роскошью гробы любимых наложниц. Их несли рабыни в одеяниях из прозрачной ткани, на ходу распевавшие погребальные песни.

И наконец выехал сам Его Величество царь Ибнизаб.

Великолепные носилки Ибнизаба погибли с ним вместе, разлетевшись в щепы при падении с каменного пандуса. Но даже если бы они уцелели, они все равно не могли бы вместить громадного саркофага. Новые носилки были раза в два больше прежних. Опорой им служили крепкие шесты, но и те заметно прогибались посередине, с трудом выдерживая колоссальную тяжесть. Носильщики были подобраны по росту, и в середине шли самые невысокие, но и те поневоле сутулились.

Ужас ситуации заключался еще и в том, что, согласно нерушимой традиции, нести монарха в последний путь должны были самые приближенные из вельмож. Понятно, что высшая знать была весьма далека от привычки к тяжелому труду. Так что вид у сановников, облаченных в скромные килты носильщиков, был попросту жалкий. Конечно, их хилые ряды были изрядно усилены могучими рабами, на чьи широкие плечи и лег основной вес. Только благодаря этому спотыкавшимся аристократам удавалось сохранять хоть какие-то остатки достоинства.

По счастью для них, толпа любопытных рассматривала в первую очередь не их самих, а саркофаг Ибнизаба. И воистину было на что посмотреть, ибо это было самое настоящее воплощение роскоши, сверкающий панцирь из платины и золота, поражавший не только весом и размерами, но и невероятно искусной отделкой. Он был так мастерски отполирован и так ярко горел на утреннем солнце, что мало кто мог долго смотреть на него, не отводя глаз. Кто пробовал, несколько суток потом, закрывая глаза, видел перед собой его сияющий призрак; ходили слухи, будто кое-кто и вовсе ослеп на месте. Все, узревшие саркофаг хоть краешком глаза, благоговейно ахали. Продвижение лучистого чуда по улице можно было проследить издалека, слушая волну восхищенного ропота. Так многовесельная галера оставляет после себя пенистый след на воде.

Оглушительная роскошь саркофага способствовала тому, что мало кто обращал внимание на босоногую юную женщину, шедшую непосредственно следом. Она была одета в тонкую простую рубашку, но на голове сияла дорогими каменьями царская диадема. Она шла с трудом: ее тянули к земле надетые на руки тяжелые золотые оковы. Тем не менее шаг девушки оставался решительным. Чуть склонив голову, она старалась не смотреть в сияние саркофага...

Рядом с ней шел мужчина, которому приходилось еще хуже, чем ей. Когда-то это был крепкий, сильный молодой парень, но его так изуродовали пытками, что он еле переставлял ноги, – и то больше благодаря двоим рабам, шагавшим справа и слева. Время от времени юная женщина придвигалась к нему и брала его бессильно повисшую руку в свою. Но он, казалось, ее присутствия и не замечал.

Любой из зрителей мог бы во всех подробностях объяснить, что девушка была не кто иная, как царевна Эфрит. Всем было известно: царевне предстояло понести наказание за государственную измену и вместе с нею должен был умереть ее помощник Арамас, бывший капитан дворцовой стражи. Все это знали, но особых чувств никто не испытывал. Ни ненависти, ни сочувствия. Настал судьбоносный день, день великих чудес, и двое несчастных были слишком малы и ничтожны, чтобы привлечь чье-то внимание.

Но даже если кто-то и удосуживался взглянуть на осужденных, все внимание и взгляды тотчас отвлекала та, что ехала следом за ними, – царица Нитокар. Она приветствовала абеддрахцев и своей рукой бросала с носилок в толпу медные и серебряные монеты. Царица была одета таким образом, чтобы наилучшим образом оттенить свои земные прелести. Ее траурный наряд состоял в основном из усеянных блестками черных лент, да глаза, в знак почтения к усопшему, были еще гуще обведены сурьмой. Она вовсе не выглядела подавленной горем, да и народ веселился вовсю, ловя на лету даруемые ею монеты. Носилки Нитокар были невелики и выстроены в расчете на скорость. Шестеро красавцев-рабов, шагавших особым парадным шагом, легко несли их на плечах.

Процессия длилась. На смену Нитокар появились младшие вельможи, лично возглавлявшие караваны с милодарами покойному царю. Шествие замыкала дополнительная стража. Эти воины двигались совсем не так, как передние. По окончании церемонии им предстояло вернуться назад живыми.

Многие отметили, что в траурном поезде почему-то не было видно ни Хораспеса, ни его слуги Нефрена. Официальное объяснение гласило, что пророк трудился в уединении, завершая могущественные заклятия, долженствовавшие оградить от посягательства и гробницу, и престолонаследников. В народе, однако, ходили упорные слухи, что пророк уже убыл в более богатый северный город. Великое дело, которому он посвятил свое пребывание в Абеддрахе, завершилось, и Хораспес якобы потерял к городу интерес.

Но и отсутствие главного советника не портило великолепного зрелища. Народ от души наслаждался чудом, которое двигалось по направлению к западным воротам. Эти ворота были не столь роскошны, как главные, но зато выходили прямо к некрополю. Они и служили в основном для похоронных процессий. Мало-помалу основное действо переместилось на огромную открытую площадь у края могильников. Народ, теснимый в разные стороны, полез на возвышенные места, чтобы хоть что-нибудь рассмотреть.

С возвышенностей, как и с городской стены, и толпа, и участники шествия казались ничтожными муравьями перед лицом величественной, подавлявшей размерами пирамиды. Людской водоворот у ее подножия казался мелкой лужей, обтекающей подошву громадного берегового утеса. Почти отвесные стены и в самом деле казались зловещими серыми скалами. Их гладкости противостоял лишь высокий, утопленный в камень портал. К нему-то и плыл сверкающий гроб Ибнизаба, плыл, как серебряный корабль в необозримом человеческом море.

Когда процессия приблизилась к усыпальнице, вокруг подножия протяжно заревели трубы. Потом изнутри пирамиды раздался стонущий скрежет металла и скрип лебедок. Колоссальные бронзовые створки дверей, каждая в локоть толщиной и сплошь покрытая фризами, изображавшими славу и благодать правления Ибнизаба, начали медленно открываться. В следующий раз им предстояло открыться не прежде, чем минует нынешняя Вечность и настанет День, Который Грядет.

Створки распахнулись во всю ширину и замерли в неподвижности, как раз когда воины, возглавлявшие процессию, добрались до порога. Они вошли внутрь черного провала под аккомпанемент нового всплеска фанфар. Зрители разразились криками – кто восторженными, кто жалобными. Эхо множества голосов, как морской прибой, гуляло между городской стеной и стенами пирамиды. Наконец и царский саркофаг был поглощен зияющей чернотой.

Внутри пирамиды людей, мертвецов, животных и припасы без промедления размещали в заранее приготовленных помещениях. Что касается Ибнизабова саркофага, то наготове уже стояли свежие рабы, готовые сменить выдохшихся под непосильной ношей вельмож. Но даже и со свежими силами тащить неподъемную тяжесть наклонными коридорами было куда как нелегко. Процессия то и дело останавливалась, а в главном коридоре и вовсе пришлось прекратить всякое иное движение.

Кроме того, требовалось избежать повторения трагической случайности, подстерегшей Ибнизаба на пандусе в главном зале. Когда монарший гроб прибыл к злосчастному месту, его крепко обвязали канатами и осторожно спустили вниз на деревянных салазках.

В нижнем тоннеле последовали новые задержки, и еще худшие – в самом Царском Чертоге, вдоль стен которого теперь громоздились сокровища, а темно-синий потолок в свете ламп действительно напоминал сумеречное небо, усеянное бриллиантами звезд. Внесенный туда саркофаг надо было еще убрать в каменный футляр и опустить массивную крышку. При этом было жестоко покалечено несколько невольников, но наконец работу завершили, и яростное сияние саркофага померкло внутри холодного камня. К тому времени царица Нитокар, лично присматривавшая за работой, была в ярости.

– Живее, бездельники! – кричала она на слуг, торопливо вносивших последние подарки царю. – Кладите безделушки и убирайтесь!

Ее портшез и носильщики ожидали в центральном зале. Сама царица прохаживалась туда и сюда по роскошному мозаичному полу Царского Чертога. Она производила немалое впечатление: черный лиф, черная, с разрезами, юбка, сандалии на высоких подошвах. В руках у нее был длинный хлыст, которым она обыкновенно подгоняла своих красавцев-рабов. Расхаживая взад и вперед, она раздавала хлесткие удары метавшимся рабам так же охотно, как прежде разбрасывала монеты в толпу.

– До чего надоела эта возня!.. – слышался ее голос. – Бросайте как есть, и пускай гниет рядом с этим куском жира!.. – Свистящий кнут прошелся по подножию каменного саркофага. – Тьфу!.. До чего надоели все эти могилы с их бесконечными сквозняками!.. У меня других дел полно! Городом править надо!..

– О моя царица, осмелюсь ли я попросить... о малой толике сдержанности в этих священных пределах, в этот богоизбранный день... – обратился к Нитокар единственный из важных придворных, находившийся вместе с нею в Царском Чертоге. Это был один из высших жрецов Эллаэля – высокий полный мужчина в расшитых блестками ризах.

– Сдержанность?.. Глупец! Что способно сдержать монарха?..

Крутанувшись, Нитокар занесла хлыст, как бы собираясь хлестнуть его по щеке, и священник испуганно отшатнулся.

– Нет, жрец, не бойся, – расхохоталась Нитокар. – Я не трону тебя. Я – сама сдержанность. Но если мое взволнованное состояние тебе не нравится, тогда ступай прочь! Иди посмотри, что делается в других помещениях. Я пошлю за тобой, когда пора будет запирать Царский Чертог.

– О великая царица, мое место здесь, рядом с тобою и царем...

– Ну уж нет! Брысь, я сказала! – Она угрожающе шагнула к жрецу, и тот попятился. – Да присмотри, чтобы другие священные олухи вроде тебя не толклись у порога! Я хочу побыть наедине с моей возлюбленной дочерью и достойным образом с нею попрощаться!

Жрец попятился от нее ко входу, пригибаясь и кланяясь на каждом шагу.

Проводив его взглядом, царица проследовала к изголовью громадного саркофага, где молча стояла на коленях царевна Эфрит. Каштановые кудри ниспадали на схваченные кандалами запястья, которые ей приходилось держать на весу. Тяжелые золотые цепи исчезали в отверстии, проделанном в каменном футляре. Лицо девушки было белым, как ткань ее простенькой рубашки, но глаза оставались сухими. Она примирилась с судьбой, но дух ее оставался несломленным.

– Вот так, девочка, – сказала ей Нитокар. – Скоро ты избавишься от меня навсегда. От меня и от всех. Вообще избавишься от забот этого мира. Останешься наедине со своим сдвинутым папенькой... – Царица похлопала по выпуклому боку каменного саркофага. – Ах да!.. Не считая вон того полутрупа, твоего сотоварища по изменническому заговору против меня. Можете теперь болтать сколько влезет и строить заговоры, пока не испустите дух. Я-то с ним уже вволю наговорилась – беседовала долго и интересно...

Она ткнула хлыстом в сторону несчастного Арамаса, безучастно скорчившегося у стены. Он был прикован за ноги железными кандалами к позолоченному каменному блоку. Он сидел в неуклюжей, беспомощной позе, развернув колени. Плохо зажившие отметины по всему телу свидетельствовали о страданиях, которые ему выпало перенести.

– Как скверно, когда маленькие девочки начинают замышлять зло против родителей, – продолжала Нитокар, не обращая ни малейшего внимания на рабов, продолжавших таскать сокровища. – И как вышло, малышка, что ты выросла такой испорченной? Наверное, надо было мне проводить с тобой больше времени и материнской заботой заслужить если не твою любовь, так по крайней мере уважение. А заодно ласковой, но твердой рукой научить тебя послушанию! Родительская твердость, знаешь ли, творит чудеса. Возьмем хотя бы этого парнишку, как его там, – Арамас, кажется? Сперва он был таким букой! Наверное, успел набраться от тебя непочтительности по отношению к своим законным господам. Но очень скоро он начал хныкать, как младенец, и пачками выдавать мне все ваши секреты! Как он меня умолял, как во весь голос выкрикивал твое имя!.. О, ты же знаешь, я всегда умею найти подход к молодым людям вроде него. Я и тебя, девочка моя, не отказалась бы вразумить подобным же образом, но, увы, твой отец так и не дал мне как следует развернуться. Не хотел, видите ли, чтобы я тебя даже пальчиком тронула. Даже в смерть вместе с ним ты должна уйти целенькой и невредименькой!.. Вот пусть-ка теперь попробует меня остановить!..

Нитокар расхохоталась и взмахнула кнутом, с силой хлестнув девушку по руке. Эфрит ахнула от боли и схватилась за мгновенно вздувшийся рубец.

– А это что такое, царевна? – продолжала Нитокар. – Когда Царский Суд определял твою участь, я что-то не припомню, чтобы в приговоре было сказано об одежде! А ну-ка, живо снимай!

Движением прирожденной хищницы Нитокар схватила край рубашки Эфрит и с силой рванула. Большая часть тонкого одеяния осталась у нее в кулаке. Девушка вскрикнула и забилась в оковах.

– Вот так-то лучше! Попробуй теперь прикрыть срам!.. – ликовала Нитокар, вновь и вновь замахиваясь кнутом; на спине и обнаженных ногах Эфрит одна за другой вспыхивали багровые полосы. – Вот как надо было поступить с тобой в самом начале, когда ты в самый первый раз принялась наушничать своему отцу против меня! Вот тебе, вот тебе, вот тебе!..

Царевна отчаянно уворачивалась, даже попыталась несколько раз лягнуть свою истязательницу, но не достала. Она мало что могла противопоставить длинному кнуту и не менее жестокому языку Нитокар. Наконец удары прекратились, и Эфрит, всхлипывая, поникла на пол рядом с саркофагом.

– Ну, что уставились? – обернулась Эфрит к паре рабов, парню и девушке, которые точно приросли к месту от жалости и изумления, видя расправу над царевной. Нитокар замахнулась кнутом и заорала уже в спины бегущим: – Пока я – царица, учитесь быть не только глухонемыми, но и слепыми!..

Ярость Нитокар не ведала утоления. Теперь она обернулась к несчастному сломленному Арамасу, который впервые поднял глаза, как будто начиная осознавать окружающее.

– А ты?.. Уже готов снова за мной поухаживать?.. Вот тебе мой поцелуй!..

Хлыст прошелся прямо по его лицу. Арамас отвернулся, не издав ни звука и даже не подняв руки, чтобы заслониться.

– Вот видишь, девочка? Это я называю преданностью... – И Нитокар вновь глумливо осклабилась, обернувшись к Эфрит. – Теперь он выучен лучше пса, ползающего в ногах. Дай мне немного времени, и я... Э, а это кого еще принесло?

В дверях Чертога стоял мужчина богатырского сложения, облаченный в доспехи кладбищенской стражи.

– Пошел вон! – крикнула Нитокар. – Стража мне не нужна! Я сама здесь распоряжаюсь!..

– К счастью для меня, ты действительно так думаешь, – хмыкнул вошедший.

Утвердительно кивнув кому-то, стоявшему по ту сторону входа, он повернулся к царице, и его меч с шипением выполз из ножен. Мужчина был очень рослым, и под тонким серым плащом так и перекатывались могучие мышцы, но двигался великан с легкостью и грацией горного кота.

– Ты!.. – узнала его Нитокар. – Конан!.. Тот самый беглец!.. – Голос царицы стал невыносимо пронзительным от ярости и страха. – Стража, стража! Сюда!.. Здесь убийца!..

Конан только засмеялся низким, грозным смехом и даже не попытался заставить ее замолчать. Позади него в дверь просунулись две головы в стражницких шлемах. Но на помощь царице вошедшие не спешили. Напротив, они деловито двинулись к сундукам и столикам, расставленным вдоль стен, и принялись набивать сокровищами большие мешки.

– Живее, песики!.. – обратился к ним Конан. – Хватайте что попадется, и будем быстренько уходить.

– Что?.. Вы осмеливаетесь осквернять Царский Чертог?.. – Нитокар выпрямилась от возмущения. – Вы хотите унести то, что составит честь и славу моего дорого мужа в последующей жизни?.. – И она обратила на грабителей царственный взор. – Живо убирайтесь откуда пришли, и я обещаю чуточку подождать, прежде чем вызывать своих людей!..

Конан вновь рассмеялся:

– Если у твоих людей котелки хоть сколько-нибудь варят, они сообразят, что лучше для города, и оставят тебя здесь. Я нисколько не сомневаюсь, что очень многие из них уже сейчас подумывают, как бы тебя спихнуть!

И он покосился на двоих воров, как раз выскочивших с полными мешками добра. Им на смену тотчас вбежало двое других – с пустыми мешками.

– Ах ты, негодяй!.. Да тебя на городской площади на части разрежут за эти слова! Притом раскаленными ножами!.. – Царица говорила так, словно была вполне уверена в сказанном. – Мне предан весь народ, от последнего нищего до первых вельмож! В том числе и Хораспес, герой и любимец народа!.. – Она сложила руки на груди, так что хлыст смотрел вбок. – Под его водительством я вознесу Абеддрах к славе, которой этот город еще не видывал!..

– Например, объявишь войну стигийцам? – пристально глядя на нее, сказал Конан. – Хотел бы я знать, какие планы относительно твоего правления вынашивает этот святоша-заговорщик! – И он вновь покосился на дверь, в которой с полными мешками исчезали Исайаб и Азрафель. – Хотя какая теперь разница! Корону тебе всяко не носить. Будем надеяться, что она окажется на голове поумнее твоей...

И он двинулся к царице.

– Конан, это позор! – Руки Нитокар упали вдоль тела. – Откажись от восстания, и я сделаю тебя своим супругом на троне! Как только я увидела тебя в самый первый раз, я тотчас поняла, что ты человек необыкновенный! А какие наслаждения я тебе подарю... какие неизведанные ощущения... Мы с тобой вместе откроем... за пределами страдания и удовольствия... – Она поднесла руки к груди, потом простерла к нему. – Сколько нового мы узнали бы вместе... вместе...

Она пристально смотрела в лицо подходившему киммерийцу.

– О нет, – сказала она затем. – Я вижу, ты не откажешься от своего жестокого замысла. Что ж, убивай меня, как ты уже убил моего раба...

Нитокар ждала его, слегка раздвинув влажные губы.

– Сделай это, Конан! Сделай же! Не дай себя обмануть!.. – Эфрит, стоявшая как раз за спиной у царицы, изо всех сил пыталась растянуть цепи. – Эта ведьма и моему отцу то же самое обещала!..

Конан занес меч над головой и сказал:

– Нет.

Широкое лезвие со свистом пронеслось мимо головы Нитокар и обрушилось на звенья цепей, уходивших в отверстие каменного саркофага. Острая сталь с глухим стуком рассекла мягкое золото.

– Я же говорил тебе, Эфрит, что я не наемный убийца. Если тебе нужна грязная работа, делай ее сама.

Освобожденная царевна с яростным криком бросилась к мачехе, раздирая ей кожу ногтями и молотя по чему попало тяжелыми браслетами кандалов. Царица в свою очередь не успела пустить в ход кнут и принялась драться точно так же, по-женски неумело. Но до натиска взбешенной маленькой фурии ей было далеко. Почти сразу она подвернула ногу в высокой сандалии и завалилась на пол. Эфрит тотчас воспользовалась преимуществом: принялась таскать царицу за волосы, бить ногами.

– Уважаю хорошую драчку, – сказал Конан. – Но лучше ты, царевна, кончай побыстрей, да и пойдем отсюда вместе с твоим капитаном...

Конан вытащил из-за пояса прямой кинжал с бронзовой рукоятью и ловко перебросил его Эфрит. Ему показалось, что, летя в воздухе, кинжал как-то странновато сверкнул.

Царевна отпустила черные волосы Нитокар и обеими руками ухватила летящий кинжал. Но тут же с криком выронила его и с изумлением уставилась на свои ладони: на обеих краснели пятна ожогов. Конан с трудом поверил собственным глазам, глядя, как упавший на пол клинок превращается в дымящуюся лужицу, еще сохранявшую форму кинжала.

– Приношу свои извинения... – по-шемитски, с легким акцентом произнес знакомый голос у Конана за спиной. – Вообще-то я очень не люблю опускаться до низких чародейских штучек, но временами они бывают куда как полезны. К примеру, позволяют завладеть вниманием слушателей...

Конан крутанулся на месте и посмотрел туда, куда уже смотрели обе женщины. В комнату, облаченный в белые одеяния, входил Хораспес, и рядом с пророком шел его телохранитель – Нефрен...