Кому на Руси жить

Глава двадцать пятая

Сердце подскакивает к кадыку.

— Так, — говорю, торопливо дожевывая всухомятку сухарь, — ворота на засовы, глядеть всем в оба! Сами все на виду будьте, держитесь парами и тройками возле сараев и клетей, оружие напоказ. Никто не суетится, покажем, что они нам не страшны. Невул, будь на крыльце, остальные стрелки по крышам.

Рыкуй просит подсадить его на крышу конюшни, самой высокой после терема постройки, с которой видна часть улицы и дорога с той стороны откуда ожидаются гости.

Сидит он там минут десять, потом ловко спрыгивает, отряхивает седалище.

— Это Вендар. Варяг. Вместе с детских начинали. Должен меня помнить.

— Минай с ними?

— Нет, одни полоцкие, урманов тоже не видно.

Это хорошо, что не видно, найти с ними общий язык в свете последних событий было бы практически невозможно.

— Ладно, пошли встречать, выясним чего хотят. Рыкуй, будешь говорить с ними сам, пока не маякну.

Рваный хоть и считает себя превосходным оратором, но мне, пережившему десятки забитых “стрел”, грех жаловаться на отсутствие дара убеждения. Прощупаем настрой, время потянем, зубы позаговариваем, а там видно будет. Главное базарить на доходчивом для них языке, без современного мне слэнга.

У ворот мы вшестером с Липаном, Шепетом, Ноздрей, Рыкуем и Козарем. Окромя оружия с нами круглые щиты сбитые из вязких липовых досок, плоские, шириной в пол-обхвата, обтянуты толстой бычьей шкурой.

— Эй, за воротами!

Голос сильный и чистый как у певца из хорошей филармонии.

Я мотаю головой: не отвечаем, пущай проорется.

— Эй, там, в усадьбе!

Раздается грохот кулака по деревянным доскам ворот.

— Живые есть?! Отзовитесь! Эй!!! Отворяйте, не то рубить зачнем!

Снова сильный стук от которого тяжелые ворота ходят ходуном. Настырный какой! Чего ж так долбить, может дома никого нет…

Я даю отмашку.

— Чего надо? — подает недовольный голос Рыкуй.

— Вы чего заперлись?

— Собаки бродячие шныряют, на двор забегут — скотину попортят. Да и боярыня велела никого не пущать. А вы чего ломитесь?

Снаружи продолжительное молчание.

— Ты все еще десятник, Рыкуй? Совсем дела в вашем Вирове плохи, коль одноруких в десятниках держат? Отвори-ка калитку, поболтаем.

Рыкуй слегка удивлен факту, что его признали по голосу. Что ж, первый контакт состоялся и то хорошо. Я киваю, дозволяя убрать засов.

Со стороны улицы в приоткрытую Рыкуем дверцу прекрасно виден фасад терема с красным крыльцом, почти все постройки и большая часть подворья с колодцем посредине. Нам со двора отлично видно стоящего без оружия в руках гостя. Я не спускаю с него глаз. Крепок. Грудь широкая, шея толстая. Пшеничного цвета вислые усы, щеки голые, серые глаза здорово контрастируют с общим фоном прокопченного солнышком, немного вытянутого лица со знаками трудной судьбы в виде двух шрамов на скуле и на лбу.

А настолько классной зброи я еще не видел. Сапожки высокие, широченные штаны цвета детской неожиданности, кольчуга почти до колен, а поверх нее жилетка металлическими квадратиками исшитая, наподобие панциря с овальными металлическими пластинами на плечах. Руки до локтей в железных чехлах из двух продольных половинок. Шлем остроконечный с железными очками полумаски сдвинут высоко взопревший на затылок. И все на нем ладно, ремешок к ремешку, железка к железке. Слева на поясе меч в расшитых серебряной нитью ножнах, справа — топорик и нож, за спиной круглый щит. За предводителем полукругом в положении «вольно» стоят плечистые, гладковыбритые добры молодцы с равнодушными лицами.

Полочанин обегает быстрыми глазами все, что удается углядеть с его позиции и больше во двор не смотрит. Я так понимаю, все, что ему нужно, он за эти секунды уже высмотрел. Мгновенно срисовал наше расстановку (по-моему вполне грамотную) расположение построек, подходы к дому.

— Не десятник я давно, Вендар, — отвечает Рыкуй с невеселой усмешкой. — Какой мне… Вот наш десятник, Стяром кличут.

Встретившись со мной взглядам, Вендар тут же переводит глаза снова на Рыкуя.

— И как он, хорош?

— Не плох.

— Добро, коль так. Стало быть он тут за главного? А почему он у вас на палке скачет?

Ну и идиот же я! Целый спектакль развернул, а про себя забыл! Ну а как мне ногу больную спрятать, сидеть что ли всегда, щитом прикрывшись? Надо было Рыкуя десятником представлять, больше б толку было.

Рыкуй что-то еще толкует предводителю полоцкого отряда, тот уже не слушает — смеется:

— Хорошая тут у вас подобралась дружина! Хромой, кривой, безрукий да и большинство других оружие, вижу, впервые нацепили. Грозная сила!

Рыкуй не ведет и бровью, в свою очередь интересуется:

— У тебя гляжу тоже молодь одна. Разве не осталось у Рогволда бывалых мужей?

Без тени смущения Вендар с гордостью в голосе объясняет, что эти молодцы не хуже бывалых, прекрасно обученные, сильные, выносливые и ловкие воины, а то, что в бою настоящем еще не вертелись, так это дело наживное.

— Рогволд большую половину своей дружины сыну старшему отдал. Княжич киевский Святослав подсобить просил, вот он Рагдая ему в помощь и послал.

— Вырос, значит, Рагдай, — задумчиво говорит Рыкуй.

— Что ты! Богатырь, воин! Они со Святославом не разлей вода, вроде братьев названных и Икмор с ними третьим. Заезжали недавно в Полоцк, как раз опосля похода на козар. Целую седмицу резвились, едва детинец не пожгли.

Рыкуй усмехается, одобряя молодецкую удаль.

— Как воюют, так и гуляют.

— Твоя правда, — цокает языком Вендар. — Со Святославом высоко взлететь можно как и в пропасть пасть глубокую, больно уж отважен…

— Я слыхал с тобой урманы…

Щека Вендара дергается в гримасе неприязни.

— Не со мной, с боярином вашим, а может и вовсе сами по себе, кто этих рыбоедов разберет. Я их не касаюсь, они — меня.

— Минай нам не боярин, Вендар, — резко отрезает Рыкуй.

Вендар с деланным безразличием пожимает плечами.

— Князь Рогволд так решил, я тому свидетель. Боярин нас вперед послал, сам скоро прибудет.

— Пощупать послал? Нечего ему тут делать, можешь так и передать.

— С хозяйкой усадьбы встретиться желает, дары готовит, телегу уже нагрузили, вторую набивают. Желает вместе с вотчиной и жинку унаследовать, говорят, давно по вдовице вашей воздыхает.

— Харей он не вышел боярыню нашу в жены брать!

— Это не тебе решать, — совершенно другим, жестким голосом произносит полоцкий десятник, а я в это время чуть вместе с костылем на землю не падаю.

Какого хрена?!

Ушам своим не верю! Так это все из-за женщины? Круговерть с разбойниками, серебром, урманами — банальное “шерше ля фам”? Этот придурок Минай взял и легко разменял родного братишку на бабу? Вот так комбинатор! Как все просчитал! На берегу озера говорил, что не серебро ему нужно, я подумал тогда, что возвыситься хочет, власти возжелал до боли в зубах. Оказывается, совсем в другом месте свербит у Миная. Ну и фрукт! А я еще думал зачем ему в эту дыру возвращаться? Сделал тебя князь боярином — сиди себе в Полоцке, радуйся жизни. А оно вон чего, зазнобу пришел завоевывать…

Чувствую, пора брать бразды правления в свои руки. Вендар уже, похоже, на взводе и Рыкуй это понимает, оборачивается через плечо, ища поддержки.

Сейчас поддержу, братан, доковыляю вот поближе к дверце в воротах. Необходимо популярно обосновать товарищу где и почему он не прав.

— Ты, десятник, выдохни, — говорю. — У тебя своя служба, у нас — своя. Может быть тебе не известно, но Минай, чтобы получить боярство, обманул князя Рогволда и за это еще поплатится. Пока мы живы, хозяйничать он здесь не будет. Захочет встречаться с боярыней, так мы его пустим, издеваться над пылким влюбленным не наше право. Пустим, но только одного. Ни единого вооруженного чужака на дворе не будет. Будете ломиться — перебьем как собак из луков. Хоть одну башку над забором заметим — снесем к хренам без предупреждения.

По-моему неплохо выступил. Теперь его ход.

Полоцкий десятник удивленно поднимает брови, я встречаю его заинтригованный взгляд лучезарной улыбкой. Вендар многообещающе улыбается в ответ.

— Князь Рогволд по своему усмотрению выбирает бояр, так же он волен приближать и отдалять от себя людей. Боярство не шуба, его нельзя передать по наследству, его нужно заслужить.

Говорит он медленно, тоном учителя, объясняющего детишкам сложный параграф.

— Вот и поглядим кто больше заслужил, — говорю. — Минай или Бур, сын боярина Головача, давнего и верного соратника полоцкого владыки. Уверен, князь Рогволд рассудит по чести: через несколько дней вернется Бур с дружиной и по праву унаследует боярские печати и всю Вировскую вотчину. Думаю, у Миная хватит ума не оспаривать это право.

Моя пламенная речь разжигает еще больший интерес в глазах дружинного десятника.

— Хочешь поднять на нас народ? — спрашивает прямо.

— Как пойдет, — говорю. — Нас не трогают и мы никого не трогаем. Миная тут не любят. Пойми, не бунтуем мы, а справедливости ждем. Надеюсь дождемся. Хочу, чтобы ты сделал правильные выводы, десятник.

Облизнув пересохшие губы, Вендар некоторое время молчит, затем резко разворачивается и отваливает от ворот со всем своим десятком.

— Скатертью дорога! — говорю вполголоса и одобрительно киваю Липану, опускающему в пазы толстый брус-заворину, накрепко запирающий калитку.

Первый раунд мы выиграли. Взять нас нахрапом не получилось и теперь вряд ли получится. Вендар понял, что в случае штурма слишком многие из его людей не вернутся в Полоцк.

Ищу местечко куда примостить задницу. Мне подсовывают перевернутое деревянное ведро.

Сижу как Наполеон на барабане в окружении своих генералов.

— Что-то я не понял, — говорит Липан. — Чего они хотели?

— Не запри мы ворота, Минай бы уже в тереме пировал, а нас как свиней перерезал. В любом случае, ребята, нас ждет второй акт трагедии — душещипательный.

— Держись теперь, — бурчит Рыкуй.

Смотрю я на него внимательно и не стесняясь в выражениях, без крика, но на пределе своего красноречия даю разнос всем присутствующим старожилам.

— Так ты не знал? — переждав мою словесную атаку, удивляется Рыкуй.

— Откуда ж мне знать? — говорю, переведя дух. — Я ж не местный! Это вы тут все сплетни в песни слагаете, на каждом углу горланите, а мы люди простые, из леса, можно сказать. Нам пересуды городские до одного места. У вас тут Санта Барбара, а все вокруг знать должны? Только вот, что я думаю: Бур, если выпросит у князя боярство, вполне может боярыню из терема турнуть, она ему даже не дальняя родственница. Тут вполне возможен поворот, когда сойдутся два одиночества, сойдутся да как забоярствуют на пару, не находите? Сейчас придет к нашей вдове Минай и бросится она ему на шею как истосковавшаяся солдатка.

— Вряд ли, — не очень уверенно тянет Козарь. — Она говорила, что лучше руки на себя наложит, чем с Минаем станет ложе делить.

— То когда было, дядя? Головач уже, небось, боярином был?

Все жмут плечами: не помним, дескать… кажись да, был…

— Вот о чем я и толкую. Женская душа — потемки. Заломит хвост перед Минаем — совет да любовь, как говорится, но исключительно на его жилплощади. Пускай к себе забирает, лично мне не жалко если и приданое с собой захватит. Баба с возу — кобыле легче.

Своими гипотезами я вызываю среди товарищей жаркий диспут. Пусть поспорят, авось родят какую-нибудь истину. Встаю размяться. После ухода гриди все мое ополчение разбрелось по двору кто куда, посты покинули, занимаются кто чем. Это скверно, за подворьем наверняка следят и, чем черт не шутит, ловят удобный момент для нападения.

Подходит с озабоченной рожей Голец.

— Стяр, там у ворот тебя спрашивали.

— Двое с носилками, один с лопатой? — вопрошаю устало.

— Нет, — серьезно отвечает привыкший к моим странным изречениям Голец. — Баба какая-то с двумя девками. Видеть хотели.

Хм, пришли, все таки, а я их пораньше ждал, долговато откладывали встречу с сыном и братом, припекло, видать.

— Надеюсь, ты их спровадил? — спрашиваю, ибо абсолютно не испытываю желания видеться с незнакомой теткой и ее малолетками, считающими меня своим ближайшим родственником.

— Спровадил.

— Дал чего?

— Серебра сыпанул из твоей доли, тебя отвлекать не хотел, прости.

— Красавчик! — от души хвалю находчивого соратника. — Пирожок с полки завтра заберешь.

Рваный перед своим отплытием рекомендовал мне не отдалять Гольца, в особенности, если с ним самим что-то случится. “С ним не пропадешь”, — сказал тогда Миша, а я чуть не поперхнулся: это с Гольцом не пропадешь? Слишком суетливый и нос сует повсюду как котенок любопытный. Прищемят когда-нибудь, даже не нарочно, а случайно, походя. Только теперь до меня стал доходить смысл Мишиных слов. Ежели отбросить порочную склонность увильнуть от прямой опасности, парниша Голец исключительно полезный и нужный. Вот как он допер, что мамку настоящего Стяра нужно вежливо отправить восвояси? Пускай ее истинный сын испытывает угрызения совести за то, что им довелось по его милости пережить, я тащить чужие грехи не намереваюсь, своих полно.

Сообща распределяем дежурство по усадьбе. Первыми на подворье остаются люди Козаря, остальных отправляю в трапезную отобедать.

Хорошо бы уже этим все на сегодня и закончилось. Башка уже не варит и нога что-то ноет после перевязки, будто смычком по жилам кто водит.

В чем — в чем, а в храбрости Минаю не откажешь. Перед воротами усадьбы он появляется, когда истомившееся за день солнышко начало наконец скатываться на боковую.

В гордом одиночестве, если не считать двух мужичков в запряженных черными быками, набитых доверху разноцветными тюками телегах.

Прежде чем Рыкую запустить Миная в калитку, я командую всем занять закрепленные за ними места, сам в компании “генералов”остаюсь сидеть посреди подворья. Предупрежденная боярыня ждет на крыльце, рядом с ней нервничают Невул и Жила.

Из железа и оружия при Минае один поясной нож. Видон затрапезный и потрепанный, будто всю ночь не выпускал из рук ковш с хмельным взваром. Таким помятым не то что свататься — за хлебом в булочную сбегать западло.

К нам лжебоярин приближается с высокоподнятым носом и плотно сжатыми губами как Муссолини на параде. Усы воинственно торчат в стороны, точно накрахмаленные. Каждый его шаг исполнен достоинства и уверенности.

Вот паразит, чего это он так расхорохорился? Не мог камзол какой-нибудь нацепить или напрокат взять? Э-э, да похоже он свежепохмеленный, больно уж глаз масляный…

Тут у меня начинает зверски свербить в носу. Сделав вялую попытку унять зуд, я громогласно чихаю с подпрыгом на своем ведре.

Минай на секунду останавливается, поворачивает довольное лицо.

— Будь здоров, разбойничек! — говорит неожиданно весело.

— Ага, — говорю, растирая по губам вылетевшие сопли, — сам гляди не сдохни!

Усмехнувшись, претендент на звание жениха грациозно двигает свое большое тело дальше к крыльцу, боярыня медленно сходит по ступеням навстречу.