Команданте

Глава 11 — В Париж на минутку

Париж не впечатлил, особенно после Праги. Барон Осман, перестроивший город, сделал его не только неудобным для возведения баррикад, но и убил напрочь немаленькую часть истории. Квартал за кварталом тянутся дома — все, как один, пятиэтажные, с жилыми мансардами. Квартал за кварталом идут магазинчики — буланжери, сырный, канкайери, бутик, патиссери, книжный, снова буланжери, антиквар, мясная лавка… Квартал за кварталом они и кафе с редкими вкраплениями бистро и более основательных брассери[49] занимают целиком и полностью первые этажи.

Через два-три перекрестка все это кричащее разнообразие сливается в однотонную массу, как на полотнах пуантилистов: вроде каждая точка яркая, а стоит чуть отстранится — все серое. А уж если идет дождь, которых тут зимой не меньше, чем в Англии… Впрочем, зима весьма условная, плюс пять днем, минус один ночью. В Андах перепады покруче, может и градусов тридцать за сутки шарахнуть, так что закаленному организму здешние «холода» плюнуть и растереть.

А местные мерзнут — все как один замотаны в шарфы, воротники подняты, шапчонки на уши натянуты. Да, теперь понятно, почему французы считают мороз причиной гибели Великой армии. А еще новые эмигранты из Алжира, вот кому не позавидуешь, привыкли к совсем другому климату, но их, чем ближе к центру, тем меньше. Да и вообще их немного, хотя пресса и кричит о «нашествии иностранцев», но видели бы они центр Парижа лет через пятьдесят, когда дети вот этих алжирцев и тунисцев станут считать себя настоящими французами и впадать в оторопь от толп суданцев, габонцев, сенегальцев, бородатых сироток из Сирии…

Вася добрел до центра и шел, отдыхая взглядом на Лувре, Тюильри, площади Согласия, Елисейских полях — конечно, можно было не заморачиваться и просто доехать на метро до Миромениль[50], но что такое лишних три-четыре километра пешком для человека, привыкшего делать куда более длинные переходы по горам?

С адресом он промахнулся — французы нумеруют не дома, которые он по привычке отсчитывал, а подъезды, так что пришлось пройти еще немного. Спрашивать адрес у местных Вася опасался, лучше спокойно найти самому — на английском никто здесь не ответит, испанский сразу не поймут, как не сразу понял консьерж, сидевший в привратницкой на первом этаже. Разобравшись, что нужно молодому человеку, он подтвердил, что мадемуазель дома, махнул рукой в сторону лестницы и показал четыре пальца — четвертый этаж.

Звонить пришлось долго, Вася уже собрался уходить, как в квартире раздались шаги и знакомый голос спросил «Кто там?»

— Уасья.

Пауза затянулась на несколько секунд и Вася успел подумать черт знает что, но дверь приоткрылась. В купальном халате и накрученном на голову тюрбане из полотенца Исабель выглядела чудо как хорошо.

— Здравствуй. Зачем приехал? — довольно сухо поинтересовалась девушка.

— Ну… по делам… — ответил оторопевший Вася.

Он никак не ожидал подобного приема после всех писем, отправленных в Париж и начал подозревать, что Исабель не отвечала ему не просто так.

— Можно войти?

Отказать бизнес-партнеру она не смогла и Вася прошел в небольшую квартирку — кухня, две комнаты, побольше и поменьше, балкончик во двор.

— Я не вовремя?

— Я собиралась уходить… Хотя… — в ее глазах на мгновение мелькнула радость. — Ты не откажешь мне в одной просьбе?

— Все, что угодно, — с размаху влетел в ловушку Вася.

— Отлично, сейчас подойдет Дебре, съезди с ним в университет.

— ???

— Там заседание Комитета защиты Вьетнама, нужно рассказать о Боливии. Ты это сделаешь точно лучше меня, тем более, что мне надо бы увидеться с Ивом, у нас завтра показ.

— Погоди, а как связаны Вьетнам и Боливия? — попытался обнять ее Вася.

— Никак. Просто комитета защиты Боливии не существует, — Исабель ускользнула из объятил и отправилась одеваться.

Дебре аж вздрогнул, когда увидел касика, вот уж кого-кого он не ожидал. От такого потрясения на француза напала говорливость и он не умолкал всю дорогу до пригородного филиала Сорбонны, где работал преподавателем. За час поездки он успел рассказать про свою новую книгу, условия жизни арабских рабочих, очередные происки империализма, свою статью и многое другое, в том числе о настроениях студентов и о взбудоражившей всех выходке некоего Даниэля Кон-Бендита, стрельнувшего сигарету у министра образования в момент речи последнего. Потом Дебре перескочил на развитие партизанской борьбы в Латинской Америке и его пришлось одергивать — говорил Режи слишком громко и косился на окружающих, все ли слышат, какой он орел. Но, наконец, они добрались до нужной аудитории, где студенты обсуждали намечаемые акции в ходе набирающего обороты противостояния с университетскими властями:

— Товарищи, — начал унылого вида парень, вырядившийся, как он полагал, «под пролетария».

Стиль этот, с его точки зрения, состоял в неухоженности и неряшливости. Нечесаные волосы падали на глаза, но на «Битлз» он не походил, просто давно не стригся. Джинсы… джинсы тоже надо стирать, хотя бы иногда. Свитер размера на два больше, заношенный до потери цвета шарф, все вместе создавало комичное сочетание, напрочь диссонирующее с монотонной речью. Никаких жестов, никаких эмоций, никаких полемических приемов — Великая Правда не нуждается в этом.

Остальные, похоже, давно привыкли к такой манере и Дебре между переводом успел шепнуть Васе, что выступающий представляет крохотную троцкистскую группу, свято уверенную в истинности своего варианта марксизма и потому считающую почти всех остальных предателями, мелкобуржами, двурушниками и агентами полиции, если не добровольными, так невольными. Всем своим видом оратор старался показать, что он выше собравшейся в аудитории толпы, а толпа равнодушно гудела, заранее зная, что он скажет.

Даже Вася чувствовал стереотипность раз и навсегда затверженых формул, угадывая их в родственном романском языке: серьезное положение, мировой кризис производительных сил, тупик империализма, ставка капитализма на роботизацию, неизбежная массовая безработица, обнищание широких масс трудящихся, подавление рабочего движения, фашизация власти, правительство Франции желает резко сократить численность студентов и так далее.

Органчик. Существо без пола, возраста и отличительных черт. Рупор для воззрений секты — один раз затвердил и долбит. Даже когда он говорил о сиюминутных проблемах, о студенческих протестах, вылезали те же механически заученные формулы: намеченная акция провокационная, на пользу правящим кругам, и не специально ли для этого она и задумана. А раз так, то все, кто не принадлежал к той узкой группке и поддержал акцию, суть полицейские провокаторы.

— Товарищ, — встала неожиданно симпатичная девица, к тому же в пончо, — твой анализ и выводы никуда не годятся. Факты говорят о том, что капитализм не в тупике, наоборот, он усиливает свое давление по всему миру — Вьетнам, Куба, Ближний Восток. И цель реформ, против которых мы боремся, не разрушение высшего образования, а переформатирование его под новые требования. Вы же этого не видите, поскольку ваши воззрения перестали развиваться со смертью Троцкого. И вы, зациклившись на работе в профсоюзах, считаете авантюризмом все остальное.

Органчик одарил девицу презрительной гримасой и только собрался включить отповедь, как вскочил пухлый блондин в тяжелых роговых очках и аккуратном пиджачке, украшенном значком Мао на лацкане, и заговорил, даже не спросив у ведущего разрешения. И завел почти такую же тягомотину, что и первый оратор, только пересыпанную цитатами из Великого Кормчего.

— Троцкисты со своим анализом так и остались в конце тридцатых годов. Но вынужден с ними согласиться — предложенные акции есть ни что иное, как дешевый популизм, достойный разве что учащихся младшей школы. В условиях ущемления прав рабочего класса реформа высшего образования нам безразлична, нам необходимо идти к пролетариям, в рабочие пригороды, на заводы и стройки, чтобы как учит нас Председатель Мао, воспринять от них живой марксизм.

На маоиста набросились всем скопом, тыкая работами основоположников — столкновение цитат порождало искры и временами небольшие молнии в душной аудитории. Вася печально смотрел на представителей передовой молодежи, каждый из которых спрятался за трудами выбранного непогрешимым мыслителя. Есть Канон — и ни шагу за его пределы. Неважно, какая задача стоит перед ними, решается она одинаково — нужно найти подходящее место в Писании, истолковать его и с чувством собственной правоты вляпаться в грязь. Такое впечатление, что если этим ребятам предложить подтереть задницу в знак протеста, они не справятся, поскольку ни Мао, ни Троцкий, ни Маркс-Энгельс-Ленин ничего об этом не писали.

Член Союза студентов-коммунистов говорил не про Вьетнам и возможные действия, а про полмиллиона безработных на пятьдесят миллионов населения (Вася еще удивился, что так мало), про два миллиона человек, получающих минимальную зарплату, но его быстро зашикали и согнали на место.

Наиболее ожесточенно наскакивали друг на друга представители двух маоистских группок — самый страшный враг тот, кто наиболее близок к тебе по взглядам. Что логично, любая такая группа возникает, как правило, в результате идеологических расхождений, им сразу же после раскола гораздо важнее обозначить водораздел, чем заниматься реальной борьбой. Потому-то и держатся за свои доктрины, как фанатики за Коран или Библию, потому-то и осуждают каждого, кто имел неосторожность усомниться и отклониться. «Претензия на монопольное обладание истиной» — всплыло в мозгу. А раз правы мы и только мы, то все, нам возражающие — предатели, провокаторы, сволочи и тупорылые ублюдки.

Нормальное впечатление производили только анархисты, не долбившие затверженное, а изъяснявшиеся живой человеческой речью с шутками и подколками. Впрочем, было видно, что они выступают больше ради эпатажа, но студентам даже такой стиль нравился куда больше догматического — большинство из них происходили из добропорядочных буржуазных семей и догматизма, политического, католического или какого еще, накушались в своей недолгой жизни до отвращения.

Когда выступавшие пошли обличать друг друга по второму кругу, к столу ведущего наконец пролез Дебре и получил слово:

— Товарищи! Сегодня у нас в гостях товарищ из Боливии, партиз…

Вася сделал страшные глаза и незаметно показал трепачу кулак, Режи поперхнулся и вырулил на то, что гость знаком с партизанским движением. Аудитория оживилась — ну в самом деле, сколько можно по каждому поводу перетирать давно набившие оскомину догмы, а тут настоящий партизан! Быстренько нашлась студентка-каталонка из Руссильона, хорошо знавшая испанский и назначенная переводчиком вместо Дебре. Нет, он-то переводил нормально, но он же препод, как можно поручить такое ответственное дело представителю реакционной профессуры!

— Товарищ, Че в Боливии? — почти сразу выкрикнул курчавый паренек, стоило только Васе дойти до стола.

— В Боливии действуют команданте Рамон и Тупак Амару, второй точно не Че, про первого уверенно сказать не могу.

— Вы их видели? — стрельнула на касика глазами рыжая и зеленоглазая бретонка с задорно торчащей грудью и в мини-юбке, открывавшей взору стройные ножки и соблазнительные коленки.

Отказать девушке таких выдающихся достоинств Вася не смог и скромно подтвердил, что видел команданте Амару.

Вопросы посыпались как из дырявого мешка — вы воевали? Как индейцы относятся к учению Мао? Участвовал ли пролетариат Сукре в захвате города? Какие потери понесли американские империалисты при разгроме батальона рейнджеров? Вы женаты?

Задавшую последний вопрос девицу обхихикали — сексуальная революция разворачивалась во всю ширь и взрослые люди имели безусловное право спать с кем угодно и когда угодно, невзирая на браки, и прочие буржуазные условности. Судя по собравшимся, взрослыми они считали всякого старше восемнадцати лет, в первую очередь себя.

Некий стратег высунулся с идеей о том, что партизанское движение индейцев по сути своей не может быть марксистским, а взятие Сукре — акция авантюристическая, мелкобуржуазная и как бы не реакционная. Стратегу насовали в панамку и, удовлетворив первое, самое жадное любопытство, позволили Васе вставить слово о партизанской войне в Боливии.

По мере рассказа в аудиторию набежало еще народу, а лица слушателей вытягивались все больше и больше. Оказалось, что партизанская война это не бдыщь-бдыщь-пиу-пиу-ура-ура, а жизнь без крыши над головой и — о ужас! — без горячей ванны и круассанов по утрам. Кожные болячки от слабой гигиены и насекомых, потертости от долгих маршей, раны и контузии, малярия и прочие мелкие радости «борьбы за свободу». Очень пришибло собравшихся сравнение веса, который каждый из них ежедневно со стонами тягает в университет и веса опорной плиты миномета, навьюченной на третьего номера расчета помимо основной выкладки.

На возражения о «революционном духе» и высокой сознательности касик привел пример собранных в один отряд студентов из Ла-Паса, Санта-Круса и Кочабамбы — самое проблемное подразделение во всей партизанской республике. Если кечуа или аймару попросту тащат задачу, как бы тяжела она ни была, то высокоученые индивиды требуют комфорта и все время норовят устроить митинг и голосование.

— А кечуа, значит, тупо выполняют приказы? — ехидно спросил патлатый анархист.

— Именно так, самоуправление в бою не работает. Даже те индейцы, кто прошел школу и получил некоторые познания в революционной теории, гораздо лучшие бойцы, чем сколь угодно идейные студенты.

На «школу» народ среагировал — это было, по крайней мере, знакомо и понятно, о том, что нужно обучать трудящихся, не говорил только ленивый, подразумевая под учебой исключительно и только внедрение взглядов своей группы. Но студенты предполагали что обучаемые, по крайней мере, знают грамоту и счет, а вот то, что с индейцами приходится начинать с нуля… особенно всех проняла история с часами, когда потребовалось донести концепцию разделения суток на минуты и секунды, а также устройство циферблата.

Закончил Вася трудностями снабжения — накормить, обуть, одеть свыше тысячи человек вне системы легальной торговли и логистики, добыть оружие и, главное, боеприпасы в достатке. Партизанская борьба поворачивалась новыми, неизведанными гранями.

— А как же бои с армией?

Вася пожал плечами:

— Если бой правильно спланирован и подготовлен, то ничего сложного он не представляет. Пришел, увидел, победил.

К концу выступления Вася уже легко определял идейную принадлежность слушателей: если говорилось о борьбе в сельской местности, светлели лица маоистов, если об успехах профсоюзов — троцкисты начинали посматривать на остальных свысока, а когда дело доходило до городской герильи и городского пролетариата, распрямлялись спины коммунистов. Анархисты все-таки раскрутили его на рассказ о взятии Сукре, чему с воодушевлением внимали вообще все.

— Чем мы можем помочь? — наконец задал вопрос тот самый курчавый парень. — Может, вам нужны добровольцы?

— Людей в горах хватает. Очень нужны медикаменты и медицинское оборудование.

— А если найдутся желающие? — продолжал давить курчавый.

— Вы готовы поехать в Боливию по чужим документам, кормить клещей и таскаться по горам? — с некоторым удивлением спросил Вася. — Тогда оставьте мне свои координаты.

Затем его окружила толпа, каждый из которой желал задать последний, самый важный вопрос, но запомнил он только рыжую бретонку, делавшую вид, что ее притиснули другие участники и она упирается в касика грудью ну совершенно случайно. Будь Вася на несколько тысяч километров подальше от Исабель, он бы еще подумал. Но не в Париже.

Дебре утащил его показывать новую статью в свой маленький профессорский кабинетик, насыпал свежей прессы и умчался за кофе. Перебирая газеты, Вася вдруг заметил конверт со знакомой маркой, вытащил его из кучи и убедился, что это одно из писем, отправленных им из Боливии. Перетряхнув всю стопку, он нашел еще пять — переписка шла через «человека Че» и Вася никак не предполагал, что этим человеком до сих пор является дезертир Дебре.

Спрятав письма в карман, он дождался прихода хозяина, из вежливости отхлебнул кофе, заявил, что у него сегодня еще одна встреча и ушел, раздраженно проклиная себя за то, что не съездил Режи по морде. На такси доехал до Марсова поля, оттуда переулками дошел до кубинского консулата и вызвал человека, названного ему Барбарохой. После процедуры опознания касик выложил все косяки Дебре и потребовал немедленно изменить систему переписки и уже спокойнее отправился в гостиницу.

Он шел по парижским улочкам вдоль однотипных домов — магазины-кафе, пять этажей и жилая мансарда — когда заметил, что на левом ботинке развязались шнурки. Приступочка, на которую можно было поставить ногу, нашлась метрах в десяти впереди и Вася совсем было решил доковылять до нее, но неясное беспокойство заставило побороть лень и присесть завязать шнурок не доходя.

Через него кубарем перелетел человек, грянулся мордой на асфальт и выронил короткую дубинку.

Вася, не вставая, крутнулся на носке, уходя с линии атаки и распрямился уже под стеной дома — второй нападавший проскочил пару шагов, быстро развернулся и кинулся снова.

В руке у него тускло блестел металл.

Все вбитое отцом и многократно повторенное на тренировках в горах сработало — шаг, подсед, захват руки, уход за спину, рывок, хруст кости, звон выпавшего железа.

В конце квартала взвилась трель полицейского свистка.

Вася рванул за угол, успев ухватить взглядом капли крови из носа первого, уже вставшего на карачки и закаченные под лоб глаза на резко сбледнувшем лице второго.

Поворот, еще поворот и он выскочил на бульвар Гренель — метрах в ста в сумерках светилась буква «М», а по эстакаде со стороны Сены подходил поезд.

Перед ним к станции бежали еще двое, парни не стали терять секунды на покупку билетов и просто перепрыгнули турникет. Служитель метрополитена высунулся из своей будочки и кричал им вслед, когда Вася повторил тот же маневр, взлетел по лестнице и запрыгнул в подошедший вагон.

Внизу, на бульваре взвыла полицейская сирена.

Сидя на показе моделей Ив Сен-Лорана, Вася крутил в голове вчерашнее происшествие — кто были эти двое? На студентов-леваков это непохоже, правые в университет не суются и тем более их не было, когда он говорил о Боливии… Следили от кубинского посольства? Да, скорее всего. Черт, вот так учишь всех соблюдать конспирацию, а как попала самому вожжа с письмами под хвост, так сразу помчался напрямую, вместо того, чтобы вызвать в условленное место.

Девушки дефилировали и делали резкие повороты, отчего веером взлетали полы пончо с красной, синей, зеленой, желтой бахромой. Пончо с молнией, пончо с капюшоном, пончо с новогодними оленями — модельер выжал из идеи все возможное.

Понемногу внимание касика переключилось на Исабель, нарочито увлеченную происходящим на подиуме. Она продолжала демонстрировать свое недовольство, но теперь на руках Васи был большой козырь, и он не преминул его выложить на фуршете после показа, когда Сен-Лоран расцеловался с владелицей фирмы Llama y Vicun’a и ушел общаться с прессой.

— Скажи, это из-за него?

Исабель фыркнула:

— Его не интересуют женщины.

— Тогда в чем дело?

Ее глаза сузились:

— В чем дело? — почти прошипела девушка. — В чем дело? Ты обещал писать, и ни одного письма!

— А это что? — Вася сбил накал обличений, просто вытащив пачку писем из кармана.

Несколько минут растерянная Исабель перебирала, вскрывала и читала письма, а потом подняла глаза с блестевшими в уголках слезами:

— Господи, какая я дура… Но почему они не дошли?

— Дебре. Письма должны были идти через него.

— Вот скотина! Он же ко мне подкатывается!

Превращение расстроенной женщины в разъяренную фурию заняло меньше секунды — Исабель вихрем пролетела по залу, нашла беседующего в уголке Дебре и влепила ему звонкую пощечину. Пока все в замешательстве застыли, Вася схватил девушку за руку, бросил Режи «Трепись поменьше. И не забывай передавать письма» и утащил Исабель за собой, не дожидаясь скандала.