Глава 2 Май 1405 г. Великое княжество Рязанское. Визит думного дворянина

Я прошу, хоть ненадолго,

Грусть моя, ты покинь меня…

«Песня о далекой Родине»

Р. Рождественский

…желтые усталые звезды.


Год, всего год жизни его малым детям накликала старая ведьма! И практически ничего, ничегошеньки, не пояснила, а только лишь туманно толковала про какие-то дыры, которые кто-то открыл, а нужно их закрыть – дыры во времени? Очень может быть, ведь именно они связаны с перстнем – подарком Тимура – и перстень же связан со зловещими пятнами на пальцах детей. Однако что же делать? Назад, в будущее, не пробиться – не помогают ни перстень, ни заклинание, да ад-Рушдия, старый магрибский колдун, и предупреждал, что талисман потерял свою силу. Ад-Рушдия… Вот кто, возможно, подскажет ответ! Он был в ставке Тимура, в Тебризе, а затем, скорее всего, последовал за повелителем в Китай, на пути в который – в Отраре – Тамерлан умер. Так где же колдун сейчас? Вернулся обратно в Тунис? Ага, прямо на ножи людям бея – правители не очень-то любят колдунов, да и вообще, ад-Рушдия слишком уж наследил в Тунисе – основал секту детей Ваала, устраивал кровавые оргии и похищения людей… нет, вряд ли колдун вернется на родину, скорее, останется в Самарканде… Значит, за год необходимо добраться туда! Что же, дорога знакомая… Только вот, знать бы наверняка – там ли колдун? Может, кто-то из купцов слышал о нем? Сейчас – в мае, июне, июле – пойдут караваны, значит, нужно поручить верным людям расспрашивать купцов и их слуг. Не может быть, чтобы ад-Рушдия совсем забросил свои колдовские штучки, наверняка промышляет старым – по городу должны ходить слухи, обязательно должны, магрибинец и сам будет их распускать – в рекламных целях, независимо от того, в каком городе он сейчас живет – Самарканде, Ургенче, Тебризе, Кафе… Всех! Нужно расспрашивать всех восточных купцов! Кому бы только поручить? Лукъяну? Нет, Лукъян – воин, и нужен здесь. Да и вообще, в вотчине лишних людей нет – страда, да и летом работы хватит. Одного-двух отроков, конечно, можно отправить, того же Проньку да еще кого-нибудь, но ведь этого мало… Ладно, придется нанять местных, с Угрюмовского рынка, каких-нибудь сбитенщиков, пирожников, служек. Ну, а если ничего не выяснится, все равно придется осенью – с возвращающимися домой караванами – ехать в Самарканд, ведь только там и можно будет отыскать следы черного магрибского колдуна.

Рассудив так, Раничев несколько успокоился – если верить колдунье, время у него еще было. Правда, не так и много… Иван усмехнулся. Ну, это смотря как сказать! За год-то много чего можно сделать, если не сидеть сложа руки.


Иван сошел с крыльца и, кликнув Проньку, велел седлать коня. Прокатиться, проехаться до рядка – не столько торговлишку посмотреть, сколько проинструктировать Онфима-приказчика – чтобы знал, что да у кого спрашивать. Выехал со двора – на этот раз не взял с собой никого, незачем – пустил коня мелкой рысью. Ласковое утреннее солнце паслось в вершинах берез, нежно-зеленых и клейких, вдоль оврагов начинала зацветать черемуха – близились черемуховые холода, могли и дожди пойти – успеть бы с севом. Подумав, Раничев свернул к полям – уже больше половины было засеяно, но много и оставалось – успели бы…

– Бог в помощь, работнички! – осадив коня на краю поля, прокричал Иван. Крестьяне на миг оторвались от работы, поклонились, старшой – Федот, кряжистый чернобородый мужик – подошел к боярину и, еще раз поклонившись, спросил:

– Пошто пожаловал, батюшка? Аль порученье какое есть, иль так, для пригляду?

– Черемуха зацвела, – прищурился Раничев. – Успеете с севом-то?

Федот вздохнул:

– Да ведь, как бог даст. Ежели постоит вёдро с седмицу – успеем, а ежели затянут дожди…

– Понятно, – кивнул Иван. – Вы вот что… Засаживайте пока самолучшие места, а всякую неудобь – заовражье да прочее – на потом оставьте. Задождит – так и черт с ней, с неудобью, потом засадим.

– Так и сделаем, господине, – улыбнулся Федот да и прихвастнул тут же. – Я вот тоже об том подумал, хотел сказать, да ты, батюшка, и сам догадался.

– Ну, работайте, не буду мешать. Просьбишки какие есть ли?

– Да как сказать, – старшой задумался. – Жито в избах, почитай, есть, с голоду не пухнем – все твоей милостью, батюшка…

– Не моей, Божьей!

– Вот и я говорю… Уж, наверное, и нет никаких просьб… хотя… Евдоким-пахарь зело задумчив стал – племяши его, сироты гумновские – Гришка с Овдотием – на Плещеево озеро отпросились, за рыбой, так уж шестой длен нетути. Евдоким переживает, не случилось бы чего с отроками – место-то нехорошее, темное.

– На Плещеево озеро, говоришь, подались? – задумчиво повторил Иван. – И чего их туда понесло? В реке, что ль, рыбы мало?

– А на озере – карпы, караси, лещи – толстые да жирные – с руку! – Федот, словно заправский рыбак, показал, примерно каких размеров рыба водится на Плещеевом озере, выходило – огромная. – Такую рыбину и самим съесть хорошо – речная-то уж надоела – да и продать можно. Они уж разок ходили, на Плещеево-то, Овдотий с Гришкой, дак два мешка накоптили – еле притащили. Довольные! Да и интересно им – малы еще, а сторонушка дальняя.

Иван покачал головой:

– Плещеево озеро, хоть и рыбное, да нехорошее место – не так и давно всех татей оттуда повыловили, помнишь ведь?

– Да помню, – перекрестился Федот. – Капище там было поганое, прости, Господи, да тайный схрон. Но уж давненько никого у Плещеева нет, охотники не видали. И все ж болит душа у Евдокима – чего там с отроками-то? В прошлый раз они не так долго были.

– Так, может, рыбы наловили – не унести, – засмеялся Иван. – Ладно, передай Евдокиму – пусть пашет, а завтра с утра – чай, воскресенье – отпущу его отроков поискать, а может, и сам съезжу – охоты там знатные, кабанов да медведей уйма… А может, это зверье отроков…

– Да не должны бы, – старшой покачал головой. – Медведь сейчас не клюнет на человечинку, тем более – кабаны – да и отроки не урны, звериные повадки знают.

– Ну, отпущу Евдокима в воскресенье – пущай сходит, посмотрит.

Иван заворотил коня и, помахав пахарям, неспешно поехал к реке. Нет, не похоже, чтобы ребят задрал медведь – зверья в тех местах много, это верно, и зверь непуганый, но к самому озеру ни один зверь не подойдет – худое, поганое место – там и шалашик сладить вполне безопасно, о чем Гришка с Овдотием уж всяко знали. Так что, скорее всего, поймали рыбы изрядно, да теперь мучаются – коптить долго, а выбросить жалко. Ничего, Евдоким придет, поможет.


Захара Раскудряка у рядка не было, как пояснил Онфим – вместе с Хевронием уехали в город за кузнечным товаром. Онфим, стало быть, остался за старшего, чем был явно горд и по-хозяйски прохаживался между лавками. Правда вот, командовать-то ему было по сути некем – кроме него самого да одноногого деда Харлампия в рядке никого не было – сев! – так что и все лавки были закрыты, лишь на дощатом прилавочке разложен нехитрый товарец: сети, гвозди, деревянная посуда да те же игрушки.

– Да-а, – насмешливо протянул Иван. – Ассортимент почти как в глухом деревенском сельпо – водка, селедка, соль.

– Соли нету пока, господине, – обернувшись, Онфим с сожалением покачал головой. – Дорого. Ну, может, Захар сегодня в городе подешевле найдут. А водка… Что-то не знаю такого товару.

– Зелено вино, – пояснил Раничев. – Да это я так, пошутил.

Приказчик задумался, почесал затылок и, вдруг улыбнувшись, радостно возопил:

– Да ведь ты, боярин-батюшка, хорошее дело подсказал! А что, если нам тут вино продавать? Ну не вино – опять же, дорого да накладно – а бражку, медок, пиво. Тут же и пироги, и щи, и…

– Да, – засмеялся Иван, – тогда уж точно, ни один струг мимо не пройдет… ежели конкуренты не пронюхают.

– Кто?

– Да монахи… Эвон, на том бережку не они ль копошатся? Чего-то строят, видать.

Онфим ухмыльнулся:

– Во прошлое лето ихний рядок там сгорел – молонья попала. И поделом! Монаси молиться должны, а не торжище вести алчно!

Приказчик вдруг замер, посмотрев на реку. Иван обернулся, проследив за его взглядом. На реке, из-за излучины, показался большой струг с красным квадратным парусом, затем – и второй струг, поменьше, за ним – третий.

– Караван! – с придыханием произнес Онфим. – Ордынцы или иранцы. С Итиля-реки идут, а то – и с Хвалынского моря. В Угрюмов путь держат. Ого! Кажись, сворачивают! Точно, сворачивают… Эй, Харлампий, а ну, давай-ко, весь товар, какой есть, выкладем.

Приказчик и дед засуетились, а Иван, отойдя к коню, смотрел, как величаво-медленно приближается к берегу тяжелое торговое судно. Вот убрали парус – струг пошел по инерции и, казалось, вот-вот сейчас ударится носом в причал. Однако, похоже, на судне был опытный кормщик – не доходя до причала, струг медленно повел украшенным позолотой носом влево и мягко причалил бортом. Выскочившие на мостки матросы забегали, принимая концы. Остальные суда – помельче – остались стоять у излучины.

Раничев уселся в седло и неспешно поехал к реке.

Со струга спустили сходни – широкие, даже с перильцами, – по которым спустился какой-то толстяк в прошитом золотой нитью халате из нежно-зеленого переливчатого шелка, подпоясанном красным атласным поясом, рыжая – скорее всего, крашеная хной – борода толстяка важно топорщилась, на голове был повязан тюрбан. В окружении трех тощих людишек, одетых куда более скудно – видимо, приказчиков, – важный толстяк прошел по причалу к берегу и, увидев Ивана, застыл и поклонился:

– Здрастуй, бачка-боярин!

– И ты будь здрав, купец. Из каких краев к нам?

– Дербент, вах! Исфаган абу-Ширх меня звать, а ты?

– Раничев, Иван Петрович, местный боярин.

Купец заискивающе поклонился: боярин – немалый чин, да и одет Иван был вполне соответствующе – желтый полукафтанец с золочеными пуговицами, поверх него – синий суконный охабень, украшенный плющеной серебряной проволочкой – битью, на голове – лихо заломаная соболья шапка-мурмолка, на узорчатом поясе – сабля в красных сафьяновых ножнах с рукоятью, украшенной средней величины сапфиром. Раничев даже сам залюбовался собой – да, не бедный парень.

Поклонившись, торговец обернулся к приказчику и быстро произнес по-тюркски:

– Спроси у этого господина, есть ли в той лавке шкворни и долго ли еще плыть до Угрюмова.

– Шкворни в лавке есть, – усмехнувшись, на том же языке ответил Иван. – Хорошие, надежные шкворни. А в Угрюмове – к вечеру будете.

– Ты хорошо говоришь на нашем языке, господин, – удивился купец. – Прошу тебя, будь моим гостем на судне! Идем же, мои приказчики и без меня выберут шкворни.

– Что ж, – Иван спешился. – Идем… Скажи твоим людям, пусть приглядят за конем.


На корме струга был разбит роскошный шатер, куда купец с поклонами пригласил гостя. Поблагодарив кивком, Раничев вошел внутрь и замер, якобы до глубины души пораженный блистательной обстановкой. Атласные стены шатра казались светящимися, все вокруг – подушки, циновки, матрасы – было затянуто золотистым струящимся шелком, палубу закрывал ворсистый хорасанский ковер с затейливым геометрическим рисунком, вдоль стен, на высоких треногах, горели светильники.

Ведомый хозяином, Иван уселся на почетное место – напротив входа, попытался было снять сапоги, но купец тут же бросился на пол – отговорил, дескать, не стоит этого делать столь почетному гостю. Хитрый торговец, конечно, видел – тем более что Иван ему в этом подыгрывал – какое сильное впечатление произвело убранство шатра на «дикого руса». Даже и то льстило, что «рус» вовсе и не был таким уж диким – говорил, как тюрок, и, как оказалось, знал еще и арабский, и – чуть меньше – фарси.

– Ты, видно, побывал во многих странах, о, ученейший муж! – польстил Ивану купец. – Твое произношение безупречно и познания велики.

– Да, побывал, пришлось, – не стал отнекиваться Раничев, имея перед собой сейчас одну главную задачу – разговорить хозяина. А в этом смысле, для начала задушевной беседы, стоило бы выяснить, как торговец относится к не так давно умершему Тимуру? Торговец из Дербента – а в тех местах железные гулямы Хромца пролили немало крови.

– Говорят, зимой умер Тимур, – отпив из поднесенной хозяином чаши, без обиняков начал Иван. – То правда иль врут?

– Не врут, – осторожно заметил купец. – Я слышал, лет десять назад он сжег часть ваших земель?

– Ну да, – Раничев кивнул. – Я сам едва спасся.

– Повезло! – с чувством воскликнул торговец. – А многих моих друзей уже давно нет в живых. О, это было страшное время!

– И у меня многих родичей угнали в полон, аж в Самарканд… У тебя там нет знакомых?

– К сожалению, нет, уважаемый. Был когда-то один приятель, честнейший работорговец Ибузир ибн Файзиль, так и тот давно сгинул неведомо где. Вот он бы, конечно, смог тебе помочь…

– Жаль, жаль, – огорченно вздохнул Иван. – Поверь, тому, кто б помог мне, я заплатил бы щедро.

Искра алчности проскочила в темных глазах дербентца. Он улыбнулся и, пододвинув гостю серебряную чашу с прохладным щербетом, задумчиво потеребил бороду.

– Есть у меня один матрос… Он, правда, не из Самарканда, ургенчец, да и человек сословия подлого – из дехкан. Не уверен даже, можно ли ему верить…

– И все же, если ты позволишь, я бы хотел переговорить с ним, – твердо заявил Раничев.

– Что ж, – купчина развел руками. – Изволь. Он, правда, не здесь, на другом судне – я прикажу, чтобы выслали лодку.

– Буду очень признателен и оплачу все расходы, – Иван быстро достал из висевшей на поясе калиты серебряный ордынский дирхем, тут же исчезнувший в широкой ладони хозяина.

– Чтобы ты не скучал, я кое-кого пришлю, – обернувшись на входе, сладко пообещал купец.

Раничев пожал плечами. Ургенчец… Наверняка он должен хоть что-то знать. Пусть тонка ниточка – но пока единственная.

Не успели затихнуть тяжелые шаги купца, как по горячим доскам палубы прошелестели чьи-то босые ноги, и полог шатра, распахнувшись, на миг впустил внутрь желтое слепящее солнце.

– Хозяин приказал развлекать тебя, господин, – низко поклонившись, нежным голоском произнесла тоненькая девчушка с глазами, как две горящих звезды. Она была одета в синий, вышитый серебром, лиф и прозрачные шальвары из желтого шелка, на смуглом животе поблескивало золотом вставленное в пупок кольцо. Красивое стройное тело, приятный голос, смуглое, с тонкими чертами, лицо. Прямо-таки небесное создание, пэри! С чего бы так расщедрился купец?

– Я спою для тебя, – пэри взяла в руки лютню, висевшую за спиной на тоненьком ремешке, и, усевшись посреди шатра на скрещенные ноги, тронула пальцами струны. Звякнули золотые браслеты, и тоненький голос затянул песню:

Вчера, обитель бросив, я спустился в винный погребок,

Чтоб о трущобах расспросить, чей кров ветшающий убог.

Иван с удовольствием слушал, предполагая, насколько далеко зайдут потуги хозяина ублажить гостя, и – главное – зачем купцу все это нужно? Дождавшись конца песни, Раничев предложил девушке вина – и та с видимым удовольствием выпила. Наверное, не мусульманка – бесстыдно открытое лицо, вино, вопреки запрету Аллаха. Нет, явно не мусульманка, скорее, из христиан-коптов, иудейка, огнепоклонница… Ну да, скорее всего – Иран.

– Откуда ты, благоуханный цветок Востока? – прошептал Иван на фарси.

– Нишапур, – пэри отложила в сторону лютню.

– Как твое прекрасное имя?

– Азаль.

– Ты – поклонница Заратустры?

Девчонка кивнула и, лукаво улыбнувшись, стянула через голову лиф, обнажив небольшую, но чрезвычайно красивую грудь – смуглую, с упругими темно-коричневыми сосками.

– Ласкай меня, – схватив ладонь Ивана, Азаль приложила ее к груди. – Сними же с меня шальвары и целуй же, целуй…

Девушка прямо-таки впилась в губы Раничева, и тот вдруг со всей отчетливостью осознал, что ничего уже не сможет с собою поделать… да и, честно сказать, не собирался ничего делать, дают – бери!

Нежно погладив девушку по спине, Иван ощутил, как нежные пальчики расстегивают на нем одежду. Миг – и полетели в стороны полукафтан, пояс, рубаха… и желтые шелковые шальвары…

Она оказалась искусной в любви, настолько искусной, что на какое-то время Иван, казалось, позабыл обо всем. Да и не было вокруг ничего, кроме гибкого смуглого тела, жара любви и сияющих глаз, так похожих на звезды.


А потом пэри оделась и тут же – будто бы специально ждал – в шатер вернулся хозяин, за которым маячил угрюмый парень лет двадцати в коротком дырявом халате и круглой засаленной шапочке. Девушка незаметно выскользнула наружу, а купец, словно бы не заметив ее ухода, уселся на атласные подушки и, широко улыбнувшись, кратко представил парня:

– Карим-ургенчи.

– Давно ль с родины? – безо всяких восточных витиеватостей – времени на них не было – сразу же поинтересовался Иван.

– С полгода как, – хмуро отозвался парень и почему-то посмотрел на купца.

– А в Самарканде ты бывал когда-нибудь? – продолжал Раничев. – Или, может, кто-нибудь из твоих знакомых бывал?

– Б-бывал, – как показалось Ивану, несколько озадаченно отозвался парень. – Я.

– А случайно не слыхал там ничего о колдунах из Магриба?

– О колдунах? – Карим закивал. – Конечно, слыхал, мой господин. Много слыхал, много…

– И что же именно?

– Карим бедный человек, – купец Исфаган абу-Ширк вдруг пошевелил пальцами. – Очень бедный.

– Ах да, – Иван усмехнулся и, достав дирхем, протянул Кариму. Тот схватил монету с какой-то ненасытной жадностью и, воровато оглянувшись, хотел было запихнуть ее за щеку, но, уловив осуждающий взгляд купца, передумал и просто зажал серебряху в ладони.

– Ну? – нетерпеливо поторопил Раничев.

– Не знаю, кто тебе нужен, мой господин, – кинув косой взгляд на торговца, со вздохом протянул матрос. – Скажи. Ведь колдунов в Самарканде много.

– Магрибинец Хасан ад-Рушдия, – быстро промолвил Иван. – Или, хотя бы, Кара-Исфаган… Слыхал про таких?

– С-слыхал, – сглотнув слюну, как-то не очень уверенно отозвался парень. Круглое лицо его вдруг покрылось потом, лоб избороздили морщины. – Слыхал про обоих. И про магрибинца, и про… про второго.

– И что же ты про них слыхал?

– Э-э, – Карим запнулся. – Да всякое… Колдуют, – он снова посмотрел на купца, этак настороженно-вопросительно.

– Значит, ад-Рушдия в Самарканде, – почесал голову Раничев. – Или, крайней мере, был там полгода назад… Так?

– Так, – тут же кивнул Карим. – Что еще ты желаешь узнать, мой господин?

– Карим очень, очень беден, – льстиво улыбнулся торговец. – И все семья его живет в бедности.

Раничев снова вытащил из калиты дирхем… Потом еще один, и еще… С каждой монетой Карим становился все более разговорчивым и вот уже даже заулыбался. Кто-то из приказчиков, заглянув в шатер, почтительно позвал купца, и тот вышел, почти сразу вернувшись, и с поклоном сказал:

– К сожалению, мы скоро должны отплывать, почтеннейший господин. Благодарю за посещение моего скромного судна.

Кивнув, Раничев простился с торговцем и, спустившись по сходням, покинул судно. По палубе забегали матросы и, отдавал концы, струг медленно отвалил от берега.

– А ведь развели! – стукнув себе по коленкам, внезапно захохотал Иван. – На десять дирхемов развели, сволочи! И поделом – неча простака корчить.

Столь простая мысль пришла к нему только что, родившись от простого сопоставления: Карим-ургенчи отвечал утвердительно на каждый вопрос Раничева, правда, отделывался общими фразами и ничего конкретного не сказал. «В Самарканде ли ад-Рушдия? О да, да…» С таким же успехом можно было бы поинтересоваться, не приехала ли в Ургенч с гастролями группа «Дип Перпл»? «О да, да, конечно, приехала!» Развели, развели, что и говорить – ловко! Молодец, купчина, сразу видать – опытный, поднаторевший в своем непростом искусстве торговец, не упускающий даже малейшей возможности срубить халавяные бабки – «Карим очень беден, очень». Недаром купец столько времени инструктировал своего матроса, а гостю, чтобы не очень скучал, подсунул продажную девку, надо сказать, весьма неплохую. Стоило это удовольствие десятка дирхемов? Скорее, да… Значит, выходит, не так уж и развели, и никто никому не должен. Но все равно – сволочи! Ловко!


Подробно проинструктировав Онфима по поводу того, что следует вызнавать у проходящих корабельщиков, Иван, не торопясь, поехал назад, в усадьбу. Хмурилось. Легкие облачка все больше и больше затягивали небо, и солнце тускло светилось сквозь них маленькой оранжевой свечкой. Дождя, правда, еще не было, но вскоре вполне мог и грянуть, а то – и вместе с грозою.

С тревогой посмотрев в небо, Раничев пришпорил коня. Что ж, пусть будет дождь, коль уж ничего с этим не поделаешь, лишь бы только не зарядил на несколько дней, дал бы закончить сев, а уж после – пожалуйста, дожди себе, хоть задождися!


В усадьбе Раничева уже дожидался неожиданный гость – Дмитрий Федорович Хвостин, думный дворянин и ближайший советник князя Федора Олеговича Рязанского. Немолод, чрезвычайно умен, сед. Ивану Хвостин сильно напоминал кардинала Ришелье – и внешне, и, так сказать, умственно. Вообще, на первый взгляд, это был вполне приятный в общении человек, обожавший вставлять в разговор латинские фразы, однако, когда было нужно, советник мог быть и жесток, и хитер, и коварен.

– Заждался, заждался тебя, Иване Петрович, – улыбаясь, Хвостин, широко расставив руки, спустился с крыльца. – Вот, проезжал мимо, дай, думаю, загляну, проведаю.

– Вот и хорошо, что заглянул, Димитрий Федорович, – обнявшись с гостем, закивал Иван. – Завтречка по утру на охоту сходим, знаю – ты это дело жалуешь.

– Да уж, – гость хохотнул. – И не добычи ради, смею заметить! Само по себе – скакать на коне, устраивать засады на хитрого зверя – само по себе привлекает. Как говаривали римляне – labor est etiam ipse voluptas…

– Труд – сам по себе наслаждение, – тут же перевел Раничев.

– Ага, – довольно засмеялся советник. – Вижу, осилил мою книжицу?

– Колумеллу-то? Осиливаем, вместе вон, с Пронькой, – обернувшись, Иван подозвал служку. – Беги на кухню – пускай пир собирают.

– Так это, – Пронька почесал голову, – боярыня уже распоряжается.

– Вот и славно, – потер руки Иван. – Ну, Дмитрий Федорович, гостюшка дорогой, что ж мы на крыльце-то стоим? Пожалуй-ка в горницу.

Войдя в дом, гость скинул на руки подбежавшему слуге широкий, европейского покроя, плащ, оставшись в коротком литовском кафтане зеленого сукна с золочеными пуговицами. Из-под кафтана неожиданно блеснула кольчуга.

– Что смотришь? – усмехнулся Хвостин. – Странные дела нынче творятся в княжестве. Приходится опасаться – даже мне, советнику княжескому! Abyssus abussum invocat – бездна призывает бездну. Впрочем, за тем и приехал. Если не возражаешь, нарушим традиции – кое-что обсудим до ужина?

– Обсудим, – коротко кивнул Раничев, – на то и традиции, чтобы их нарушать. Прошу в мой кабинет… э… в терем.

Поднимаясь по лестнице, Иван прятал усмешку – уже с самого начала ясно было ему, что Хвостин приехал не просто так. «Мимо проезжал» – ага, как же!

– Ну вот, – предложив гостю резное полумягкое кресло, Раничев уселся за стол, заваленный долговыми расписками, какими-то записями, перьями и прочей канцелярской хмурью, более приличествующей какой-нибудь приказной избе, нежели жилищу представителя знатного боярского рода.

– Хорошо, хорошо, – Хвостин одобрительно посмотрел на стол, на стоявшие вдоль стен полки с книгами. – И где только ты, Иван Петрович, деньги на книжки берешь?

Иван усмехнулся:

– Хозяйствую не абы как, да и супругу мою бог разумом не обидел.

– Видал, видал, у моста рядок построили… Чай, твои люди?

– Мои, – кивнул Раничев.

– Не боишься, что чернецы сожгут? – гость вдруг прищурил левый глаз, взглянув на Ивана с этакой настороженной хитрецой, вылупился, словно дятел.

– С чернецами я давно разобрался, – пожал плечами Раничев. – А сунутся – напомню.

– А если не чернецы? Другой кто-то?

– На всех силенок хватит.

– Да, фортецию ты из хором устроил изрядную, – покивал Хвостин. – Только спасет ли?

Иван насторожился: вот оно! Не зря гость такой разговор завел.

– Вот о чем хочу поведать тебе, Иване, – оглянувшись на плотно прикрытую дверь, советник понизил голос. – Слушай внимательно, не перебивай, а в конце свое мнение скажешь.

По мере того как Хвостин рассказывал, Иван ощущал то недоумение, то злость, то досаду. Оказывается, в последнее время – полгода, год – все важные купеческие тракты стали вновь тревожить разбойники, что, вообще-то, не было такой уж новостью – татей и раньше хватало, только вот эти вдруг оказались какими-то особенно злыми, безжалостными и, можно сказать, неуловимыми.

– Плохо ловите, – усмехнулся Раничев. – Я б посоветовал кое-что…

– Подожди, – советник недовольно махнул рукой. – Слушай дальше… Мы и подставы делать пробовали, и своих людей засылали – тщетно, их почти сразу же и убивали, такое впечатление, что шайка эта вообще не нуждается в людях.

– Странно.

– Вот и я про то. А ведь и у них бывают потери – вот, хоть месяца три назад – с десяток убитыми потеряли, все молодые крепкие парни, стриженные коротко, как рабы.

– Может, беглые, из Орды?

– Может… Но ведь они должны бы где-то скрываться, иметь схроны, землянки, избы… вот, как, к примеру, когда-то шайка Милентия Гвоздя. Их ведь тоже долго ловили, но ведь поймали же!

– Вот именно!

– Однако у Милентия были и схроны, и люди, и даже целое селище в дальних лесах. А у этих – нет.

– Что значит – нет? – Иван удивился. – Не с неба же они появляются?

– Поверь, все прошарили, везде послухов наслали – и словно в дым.

Раничев задумался, затеребил бородку.

– Есть тут у нас одно место, Плещеево озеро, – негромко промолвил он. – Глухое, незнаемое, дорог туда нет – одни тропы…

– Вот видишь – тропы! А у нас обозы целые исчезают. Да и знаю я это озеро – уж больно далековато для вылазок.

– Для вылазок – да, – сумрачно кивнул Иван. – А для схрона?

Хвостин пощипал бороду и, подумав, признал, что – для схрона, наверное, Плещеево озеро и подходящее место, да только уж больно далеко оно от всех торговых трактов. Заколебешься добычу таскать!

– А что в основном берут-то?

– Да что и все. Золото, серебро, монеты… Недавно вот целый воинский обоз ограбили со снаряженьем: доспехи, копья, щиты, – Хвостин недоуменно покачал головой. – Не пойму даже – зачем лесным татям доспехи? А щиты? Не очень-то удобно с ними по лесам да болотам бегать.

– Да, странный выбор, – согласился Раничев. – И все же сходим завтра на Плещеево. Поохотимся, да и… дело у меня там.

– Что за дело? – гость вскинул глаза.

– Отроки мои, из Гумнова, в тех местах заплутали. Евдоким-пахарь, рядович, родич их, упросился на завтра пойти поискать. Вот и мы с ним. Поохотимся, отроков поищем, а заодно и на озеро попристальнее взглянем. В свете того, что ты, Дмитрий Федорович, мне тут порассказал. Соединим, так сказать, приятное с полезным.

– Что ж, как скажешь, – Хвостин улыбнулся и предупредил. – Только смотри, чтобы все это не затянулось ad kalendas Graecas!

– До греческих календ? – не понял Иван.

– Я имею в виду – не слишком долго, – с улыбкой пояснил гость. – Ведь через три дня приезжает Московское посольство! Князь Федор Олегович желает, чтобы при встрече с московитами присутствовали все, как говорится – «конно, людно и оружно». Ты как? Не будешь артачиться? Не скажешь, что вотчинник, и землицей владеешь по праву, а не по княжеской воле?

– Не скажу, не скажу, – засмеялся Раничев. – Надо – съездим. А кто посол-то?

– А черт его знает, – советник пожал плечами. – Да и какая разница?

– Думал, может, из знакомых кто?

– А, ну да, ну да, ты ж когда-то неплохо там поработал, – понятливо усмехнулся Хвостин. – Еще при старом князе, Олег Ивановиче, царствие ему небесное.

Оба перекрестились на висевшую в углу икону с небольшой лампадкой на тонкой серебряной цепочке и, переглянувшись, спустились вниз, в горницу.


Всю ночь шел дождь, лил как из ведра, пару раз даже полоснула молния, однако не заладилася гроза, гонимые ветром, улетели на запад тучи, и утром уже вовсю сияло жаркое солнышко, высушивая впитавшую дождевую влагу землю. От луж, от мокрой луговой травы, от грядок поднималось к небу густое туманное марево.

Иван выглянул в оконце и, прищурившись, посмотрел на солнце. Кажется, неплохой будет денек – успеют с севом. Правда, здесь и торопиться не нужно, ну да оброчники не дураки, по мокрому-то пахать не будут, иначе не овес да гречиха – одни сорняки в полях заклубятся.

У ворот, дожидаясь хозяина, уже стоял пахарь Евдоким, а рядом с ним и Пронька – в новой сермяге, лаптях и чистых онучах, весь такой аккуратненький, ладный. Светлые волосы парня трепал ветерок, лицо было сосредоточенно-важным – еще бы, ведь именно ему было поручена вся подготовка к отъезду.

– Так, лошади оседланы, телеги смазаны, шатер взят, – сам себе, но и так, чтобы было слышно Евдокиму, шептал отрок. – Продуктов тоже хватит, да и там, всяко, запромыслят какую-нибудь дичину.

– Зачем телеги-то? – хмурясь – он всегда хмурился, спросил Евдоким. – Там сейчас и на лошади не проедешь, зимой если только.

– А добычу назад ты на своему горбу потащишь? – Пронька насмешливо скривил губы. – На телегах да на лошадях мы до самого загуменья доедем, а это верст пять, не что-нибудь. Чего зря пехом-то? Там, у реки, оставим и телеги, и лошадей, и пару парней – для пригляду, а уж сами дальше…

– А дальше сыщем дорогу-то? – засомневался пахарь. – Чай, овраги, урочища, чащи… Не заплутать бы!

– Не заплутаем. Там нас Митрофан-охотник должон дожидаться, он и проводит.

– А ну, если Митрофан, тогда – да, – Евдоким наконец успокоился. – Не заплутаем и, даст бог, отроков сыщем.

Он размашисто перекрестился, а вслед за ним – и Пронька. Какое-то время оба молчали, потом Пронька открыл было рот – похвастать, как ловко он сегодня запряг лошадей – да не успел, с крыльца уже спускались хозяин с гостем, и тот и другой – в коротких кафтанцах, в высоких сапогах, с несколько помятыми после вчерашнего пира лицами. И то сказать – улеглись лишь далеко за полночь, а сейчас-то было только лишь раннее утро. Небо синело, весело пели жаворонки, яркое солнце слепило глаза, и порывы теплого ветра шевелили мокрую, быстро высыхающую, траву.

– Едем! – Иван уселся в седло, за ним – не дожидаясь метнувшегося помочь Проньку – и Хвостин. Поехали неспешно – к чему? Пять верст не так уж и много, основной-то путь дальше. Впереди – Иван с гостем, за ними – две телеги с припасами да оружьем. В телегах, кроме мальчишек-возниц, сидели и Евдоким с Пронькой. Раничеву не очень-то хотелось отвлекать от страды мужиков – хоть сегодня и воскресенье, да кто знает, насколько затянутся поиски? Вот и взял одного – Евдокима, да отроков – хоть и от тех в страду польза, да все ж не одним же ехать? С Митрофаном же, охотником, особая стать – бобыль, прибившийся к вотчине Ивана, к земледельческом труду почему-то питал отвращение и оброк платил дичью – охотником был знатным, окрестные места – да и не только окрестные – знал, как свою избу, и Раничев даже подозревал, что не так уж и давно шастал Митрофан по лесам с какой-нибудь шайкой. Правда, что говорить, никаких поводов для беспокойства охотник пока не давал, да и в случае нужды охоты устраивал знатные.

Проехали уже Чернохватово, Гумново, выехали на пологий холм, где Раничев вскорости собирался устроить выселки – больно уж место хорошее, рядом и поле, и луг, и выгоны – дальше дороги не было, вернее, она круто сворачивала и шла вдоль реки, а охотникам-то нужно было за реку.

Оставив телеги и лошадей, Иван с Хвостиным, прихватив рогатины и саадаки с луками, спустились к реке, за ними – с объемистыми котомками за плечами – и Евдоким с Пронькой. У берега в долбленом челноке их уже дожидался Митрофан – небольшого росточка, ловкий, жилистый, светлоглазый. Светло-русая бородка его задорно курчавилась, чуть прищуренные глаза смотрели внимательно, цепко.

– Здравы будьте, бояре, – завидев спускающихся, кивнул охотник.

– И тебе бог в помощь. Выдержит челнок-то? – Раничев с сомнением оглядел утлое суденышко.

– Выдержит, – улыбнулся Митрофан. – Хороший челнок, и не стольких еще выдерживал.

Уселись. Сначала охотник перевез Ивана с Хвостиным, затем вернулся за Евдокимом и Пронькой.

– Знатный у тебя охотничек, – выбравшись на берег, обернулся гость. – Кажется, я его видал когда-то… Знай, не всегда он по лесам шастал… вернее, шастал, но не за дичью – за зипунами.

– Может быть, – кивнул Раничев. – Только мне-то что до того? Мужик он полезный.

– Scientia potentia est, – заметил Хвостин. – Знание – сила.


Спрятав челнок в кустах, они долго шли лесом по узким звериным тропам. Вокруг расстилалась необъятная, почти непроходимая чащоба, тянувшаяся в мордовские земли, к Темникову и Кадому. Частенько приходилось пробираться буреломами, урочищами, обходить болота. Ивану вспомнилось вдруг, как вот именно в этих местах несколько лет назад он преследовал лжемонахов. Правда, тогда была зима, а вот сейчас… В некоторых местах, уж точно, не пройти ни конному, ни пешему.

Раничев нагнулся, пропуская над головой колючую сосновую ветку. Под ногами захлюпало – впереди оказалось болото, похожее на веселую, поросшую свежей зеленой травкой, лужайку, на которую так и тянуло прилечь. Ага, сунься-ка! Сделав короткий передых, вырубили слеги и дальше пошли след в след за Митрофаном. Не торопились, чувствуя под ногами полусгнившую гать, по обе стороны от которой хлюпала, колыхалась, трясина. Шаг влево, шаг вправо, и…

Оп!

Ухнул-таки в трясину шагавший позади всех Пронька. Закричал, задергался, замахал руками.

– Стоять! – обернулся охотник. – Гать узкая, не обойти! Евдоким, уж ты там помоги парню…

Евдоким без слов развернулся, протягивая служке слегу. А тот уже хрипел, захлебывался…

– На брюхо, на брюхо ложись! – закричал Раничев. – И тину подгребай, подребай под себя…

Куда уж там – «подгребай»! Ополоумевший от ужаса отрок едва успел схватить протянутую Евдокимом слегу. Зато уж ухватил, так ухватил – не вырвешь! Пахарь осторожно потянул… и сам, не удержавшись на ногах, повалился в тину, бросившийся на помощь Иван едва успел подхватить его.

– Осторожно, Евдоким! Чай, не на пашне. Парня, парня тяни!

– Тяну, господине!

Он все же умудрился не выпустить из рук слегу, иначе попавшего в трясину отрока вряд ли что могло бы спасти. А так ничего, вытащили… Правда, уже без онуч и лаптей, босого.

– Лапти твои, Прохор, видно, водяной утащил, – уж, как вышли на сухое место, смеялся Иван. – Вместе с онучами.

Делать нечего – пришлось устроить привал, чему Иван с Хвостиным были только рады – уселись под елкой, Раничев достал баклажку, выпили. Жить сразу стало веселей.

– Вот и мы так, бывало в походе, с мужиками, – привалившись к теплому стволу, предался воспоминаниям Раничев. – Попадем в дождь, все равно плывем, а уж к вечеру байдарки на берег вытащим, разобьем палатки – и водочки. Так душевно идет! А, Дмитрий Федорович? Ты там что, спишь, что ли?

Хвостин и в самом деле задремал. Не мешая ему, Иван поднялся на ноги, посмотрел, как Митрофан с Евдокием споро разжигают костер, и, отойдя к журчащему рядом ручью, наклонился, сполоснув холодной водицей лицо, после чего обернулся к Проньке – поиздеваться от нечего делать.

Отрок уже успел выстирать грязную одежонку в ручье и теперь аккуратно развешивал ее на деревьях – сушиться.

– И что ж тебя так в трясину шатнуло, отроче? – усмехнулся Иван. – Поди, всю ноченьку хозяйскую бражку жрал, из погреба, а? – он нарочно насупил брови.

Пронька, едва не плача, бросился в ноги:

– Не пил я бражки и в погреб не лазал, Христом богом клянусь, боярин-батюшка!

– Ладно, ладно, хватит валяться, – Раничев махнул рукой. – Подымайся, сказал! В следующий раз под ноги гляди внимательней.

– Да я и глядел… Только вот, на кочке ножик нашел… Интересный такой, маленький… Рукоять вся разноцветная, словно бы из цветного стекла, а на клинке надпись латиницей.

– И что за надпись? – заинтересовался Иван.

– In vino veritas.

– Надо же! – Раничев против воли расхохотался. – Ну, истина далеко не всегда в вине, хотя, конечно, кое-кто, небось, так и думает. Где ножик-то?

– Упустил. В болотину. Потянулся и…

– Эх ты, раззява!

Отрок опустил глаза.

– Ладно, пойдем-ка, поедим лучше, эвон, шумит котлище! Иди, разбуди гостя.

– Сполню, боярин-батюшка.

Похлебали ушицы – дожидаясь гостей, Митрофан успел-таки наловить рыбы: пару окушков, голавль, красноперки. Снова выпили. Сначала поели персоны знатные – Иван с Хвостиным, а уж только потом остальные, как и было принято в обществе. Немного полежав, Раничев покопался в мешке и. вытащив оттуда запасные сапоги, протянул их Проньке:

– На! Носи, паря. Босиком-то в лесу несподручно – сучки да и змее чикнуть может.

Слуга поклонился:

– Благодарствую, боярин-батюшка.

– Носи, носи, – засмеялся Иван. – За верную службу жалую тебя сапогами, Прохор. Правда, чаю, велики зело тебе, так уж не взыщи – других нету.

– Это ничего, что велики, не малы ведь, – усмехнулся Митрофан. – Завсегда можно на ноге подвязать либо травы напихать.

Отрок так и сделал. Пошли дальше – урочищами, оврагами, буреломами – заночевали, с утра обошли еще одно болото, а уж к полудню вышли в густой сосновый бор, пахучий и высокий. За бором, за стволами деревьев, серебрилось озеро. Плещеево.

– Пришли, – тихо, сам себе, сказал Иван. – И кажется, на том бережку когда-то стояло идолище.

– Давно уж его сожгли, господине, – обернувшись, так же тихо промолвил охотник. – Что сначала велишь – охоту или просто пройдемся, ребят посмотрим?

– Посмотрим, – кивнул Раничев. – Эвон, Евдоким-то весь извелся.

– Давно замечаю – странный ты господин, Иване Петрович, – Митрофан вдруг подошел ближе. – Ну какому боярину до простого пахаря дело? Только тебе. За что и поклон ото всех.

Охотник с самым серьезным видом поклонился в пояс.

– Ладно, – несколько смутился Иван. – Пошли, что ли, к озерку пройдемся?

– Пошли.


Они нашли отроков почти сразу, оба – Овдотий и Гришка – лежали у самой кромки воды, рядом с кучей закопченой рыбы – видать, удалась, рыбалка-то. У Овдотия – он был без рубахи – в спине, под лопаткой, запеклась темная кровь – видно, били наповал, в сердце. У Гриши же, упавшего чуть дальше – похоже, он пытался убежать, скрыться в лесу, – имелась в затылке одна небольшая, с запекшейся кровью, дырочка. След арбалетной стрелы?

Раничев наклонился и осторожно приподнял за волосы голову убитого парня – вместо лица зияла кровавая рана! Странная для этого времени…

– Иване Петрович, глянь, что твой Пронька нашел, – громко позвал Хвостин.

Отрок уже прибежал, остановился, тяжело дыша, разжал кулак. Иван вздрогнул – на узкой ладони парня тускло блестела…

Загрузка...