Кольцо Сатурна

Георгий Северцев-Полилов В ГЕРБАРИУМЕ

Длинная, узкая комната старого гербариума, вся заставленная старинными шкафами из красного дерева, тянущимися чуть ли не до самых высоких сводов, полна самой торжественной тишины.

В проемах между шкафами, примостившись у окон, стоят письменные столы. За каждым из них работают занимающиеся в гербариуме мужчины и женщины, кропотливо исследуя веточку, цветочек засушенных растений. Последние, приклеенные на листах бумаги, аккуратно занумерованные, в строгом порядке хранятся в больших бумажных коробках, расставленных по полкам шкафов.

В затхлом воздухе помещения чувствуются тонкие ароматы различных душистых цветов. Все они как-то смешались в один — очень тонкий, но острый для обоняния. Занимающиеся здесь привыкли к нему, придышались, но у нового, в первый раз заглядывающего сюда человека через несколько минут начинает кружиться голова и усиленно биться сердце. У умерших детей флоры, лежащих многими тысячами на этом своеобразном кладбище, все-таки сохранился тонкий яд, так сильно влияющий на людей.

Изредка тягучее молчание нарушит слабый звонок кого-нибудь из работающих, призывающий сторожа, чтобы помочь снять с полок ту или другую картонку. Картонки велики, и не по женским силам снимать их, в особенности с верхних полок.

Зимние, ранние сумерки уже стоят на страже за окнами; но зажигать электричество еще рано, — и так ведь приходится работать при нем немало часов.

К одной из занимающихся девушек подошел ее сосед по занятиям.

— София Эдуардовна, у меня к вам имеется небольшая просьба.

Девушка обернулась, выжидательно глядя на говорившего.

— Да не смотрите на меня так серьезно! — улыбнулся мужчина. — Хотя это и просьба, но я не думаю, чтобы она могла очень обеспокоить вас.

— Говорите, Иван Петрович, — суховатым тоном промолвила София Эдуардовна.

— Дело в том, что мне необходимо найти одно растение, — и он сказал его название. — Вы, работая здесь уже много лет, превосходно ознакомились со всем гербариумом, и вам будет нетрудно указать, где мне найти нужное растение. В каталоге, к сожалению, оно не помечено. Не можете ли вы указать мне его?

Девушка взялась руками за лоб, медленно проводя ими по нем, стараясь вспомнить.

— Представьте, и я не могу нам сейчас указать его; я знаю, что оно здесь находится, но сама никогда его не видела.

— Очень жаль, но я все-таки не теряю надежды, что вы вспомните.

— О, в этом я уверена, но придется все-таки восстановить в памяти.

— Хорошо, если бы вам удалось это сделать сегодня! Занятия у нас завтра только до полудня — крайний день, ведь канун Рождества, а мне очень нужно.

— Повторяю вам, постараюсь, — улыбаясь, ответила София Эдуардовна.

Но ее улыбки уже не было видно: сумерки властно вползли в комнату и растянули свои серые лапы по всем углам; в гербариуме стало темно. Служители степенно ходили по узкому проходу вдоль шкафов и неторопливо отвертывали кнопки электричества.

Хмурое помещение немного оживилось при холодном свете электричества.

София Эдуардовна Фрейтанг уже более пяти лет занималась в гербариуме. Первая молодость для девушки уже прошла; теперь ей было под тридцать; сухощавая, стройная, с немного резкими чертами смуглого лица, с волосами иссиня-черными, девушка не была похожа на европеянку, а тем более на русскую; строгий профиль и глубоко сидящие в орбитах глаза скорее говорили о ее восточном происхождении.

Отец Софии Эдуардовны был петербургский немец, совершенно обрусевший, а мать — москвичка, чисто русская. Девушка не была похожа ни на того, ни на другого, природа загадочно подшутила над нею, одарив ее наружностью, ничем не похожею на северную.

Да и сам характер Софии Эдуардовны выработался не русский. Дикий, молчаливый ребенок с годами вырос в сосредоточенную, не любящую много говорить девушку; она как-то неохотно сходилась с людьми, ее излишняя сухость и замкнутость отталкивали их от нее.

Отец и мать умерли у девушки, едва она окончила гимназию, и, как это очень часто бывает, ничего ей не оставили.

Приходилось сразу становиться на свои ноги и думать о куске хлеба.

Особой энергией Фгейтанг не отличалась, но все же настойчивость может иногда заменить энергию. Так было и с Софьей Эдуардовной. Нашлись уроки, затем какая-то работа, переписка, корреспонденция; жила она также в семье одного чиновника почти целый год в качестве воспитательницы.

У молодой девушки был и жених — какой-то небольшой пожилой чиновник, пленившийся ее оригинальной наружностью, но она не пошла за него и, спустя несколько времени, поступила в гербариум, где окончательно пристроилась, полюбила новое для нее дело и отдалась ему всей душой. По службе она считалась одной из лучших работниц и знатоков флоры.

Странно, у Софии Эдуардовны совершенно испарились из памяти все ее детство, последующая жизнь в родной семье, гимназические годы; заволакивалось туманом и ближайшее к ней время, она забывала даже имена, фамилии тех лиц, с которыми ей приходилось в это время сталкиваться; ясной жизнь ее представлялась только с того дня, как она поступила сюда, в гербариум.

Это последнее можно было объяснить только обстановкой, в которой девушка находилась ежедневно, сравнительно малым числом лиц, с которыми ей приходилось в это время сталкиваться, и невозмутимым покоем и тишиной, царившими среди всех этих старых шкафов.

Но еще страннее было то, что для девушки было легче заглянуть глубже куда-то в седую старину, и пред ее изумленным взором развертывались картины, о которых она не имела даже никакого понятия. А между тем она ничем не проявляла своей нервности и не могла быть названа истеричкой. Об этих свойствах молодой Фрейтанг в гербариуме никому не было известно; ее замкнутость и молчаливость отчудили ее от всех ее сослуживцев.

Занимающиеся стали расходиться, ушел и сосед Софии Эдуардовны, Иван Петрович, повторив ей свою просьбу отыскать интересующее его растение. Сторожа завернули электричество во всем помещении; оно осталось гореть только над столом Фрейтанг.

— Мы с товарищем, барышня, уйдем, а вы, как кончите, так заверните только лампочку, — предупредительно заявил ей сторож, — остальное мы потом уберем.

София Эдуардовна осталась совершенно одна в совершенно опустевшем гербариуме.

За окнами, на улице, серые сумерки сменились уже темным вечером. Где- то в конце ее вспыхнул огонек фонаря, косым лучом скользнувший по стеклам окна.

Фрейтанг, не окончив своей работы, сложила ее, так как вспомнила об обещании, данном ею соседу по работе, и, приставив ясеневую лестницу к одному из шкафов, принялась разыскивать нужное растение.

Густая пыль толстым слоем лежала на давно не вынимаемых коробках. Привычные руки, девушки осторожно снимали листы бумаги, на которых были прикреплены растения, ее глаза скользили по названиям, и лист откладывался в сторону. Уже несколько коробок было пересмотрено и снова водворено на полки, но растение все еще не находилось.

София Эдуардовна вспомнила, что она как будто видела его в другом отделении, и сейчас же пошла в дальний конец гербариума, очень редко посещаемый. Она не отвернула здесь электричества, рассчитывая достать одну картонку и перенести ее к себе.

В этих шкафах хранилась флора Дальнего Востока, аромат сухих цветов здесь слышался сильнее, чем где-либо.

Фрейтанг, держа пыльную коробку на плече, спустилась вниз по лестнице. Девушкой овладела какая-то непонятная слабость, чего до сих пор с нею никогда не бывало. Не отдавая себе отчета, она поставила картонку на стол и сама села, скорее опустилась, на старый клеенчатый стул. Царившая кругом темнота, невозмутимая тишина и это странное головокружение охватили ее. София Эдуардовна почувствовала себя отрешенной от всех мыслей, не сознавала ни обстановки, ни времени, ни самой себя. Какое-то сладкое чувство небытия, полнейшее отсутствие сознания все сильнее и сильнее захватывали ее. Опьяняющий аромат по-прежнему струился из коробки.

Прошло несколько мгновений полного отрешения от самой себя, и плотная завеса, так властно окутавшая девушку, начала редеть, густые волны тумана проясняться.

Фрейтанг точно перенеслась в совершенно другую обстановку, в другое столетие, в другую страну. Все ей здесь было знакомо, все близко.

Это был сон, но она переживала его воочию; мысль пробудила воспоминания одного из прежних ее воплощений, когда ее душа находилась в совершенно другой оболочке, чуждой ее теперешней.

София Эдуардовна перенеслась в благоухающий Прованс. Горячие лучи южного солнца лобзают стройную фигурку шестнадцатилетней смуглянки, задумчиво бродящей вдоль древних полуразрушенных стен замка ее предков. Она отлично знает историю каждой выбоины разрушенной башенки, каждой доски дубовых ворот, расщепленной под выстрелами вражеской кулеврины. Это все рассказывал ей дряхлый дедушка, маркиз Юкзель, когда-то славный вояка, а теперь сам превратившийся в развалину. Начиталась она немало всевозможных хроник и преданий, собранных в библиотеке замка.

Юная Жанна гордится своим древним родом, доблестью бесчисленных предков, нисходящих до самых крестовых походов.

Странно проснувшаяся жизнь рисует пред нею жизнь в монастыре Св. Сердца, где, согласно древним традициям, должны были воспитываться все юные отпрыски благородных родов Франции. Несколько лет строгого, но в то же время беззаботного пребывания в монастырских стенах и затем случайная встреча с ним, с Королем-Солнце, приехавшим вместе со своей фавориткой Лавальер навестить юных монастырских воспитанниц.

Они все обожают, боготворят «первого дворянина Франции»; одна только Жанна Юкзель равнодушна к нему. Что для нее этот полный, с оплывшим лицом, с большим, чисто бурбонским носом мужчина! Он не может ничем затронуть сердечко маленькой провансальской дикарки.

Там далеко, на юге, у нее осталось любящее ее сердце, юноша Филибер; они еще детьми обещаны их родителями друг другу.

Пресыщенному любовью Людовику почему-то понравилось личико Жанны — капризу повелителя нет предела.

Жанна Юкзель очутилась в замке Сен-Клу, в любовном тереме похотливого короля. Но соблазны, расточаемые ей властелином, не победили дикой девочки; настойчивый Людовик XIV, рассерженный ее отказом, захотел применить силу.

Чтобы избежать ненавистного ей позора, Жанна кинулась с высокого балкона замка.

Смерть спасла ее от объятий сладострастного Бурбона.

Новый перерыв воспоминаний — созидательная мысль Фрейтанг снова перекинулась через какую-то незримую преграду. Опять пред умственным взором девушки новая картина, новый жизненный кинематограф, еще глубже погрузивший ее в седую старину.

Серебристое слияние полной луны заливает таинственным светом большой холм, на вершине которого находится кучка людей. Их печальные, сосредоточенные лица говорят о каком-то общем горе. Их только шесть человек: пять мужчин, одна женщина, скорее молодая девушка. Один из них, в богатой, разукрашенной драгоценными камнями одежде, — знаменитый вождь их племени, великий раджа Сверкающего Дели, стоящая рядом с ним молодая девушка — его дочь, Амту.

Это — тоже одно из воплощений нынешней Фрейтанг.

Могучий раджа, подняв руку и указывая на лежащее внизу темное ущелье, мрачно говорит:

— Воины, преданные мне, и ты, дитя, которое я так люблю, вы знаете, что в последней битве с дикой Бирмой, которая должна произойти, чуть погаснут небесные светила и воцарится день, мы или восторжествуем, или найдем себе могилу!

Амту, готовая броситься в объятья отца, сдерживает себя; она стоит неподвижно, как холодное бронзовое изваяние.

— Вот здесь, в этом сосуде, — указывает Карандрагор на громадный глиняный сосуд, который, тяжело сгибаясь, притащили сюда остальные четверо, — все сокровища Дели! Назвать их стоимость нет возможности. Среди них находятся алмазы, никогда не видевшие света, смарагды, рубины, сапфиры, громадные дивные жемчужины. Много веков покоились они в тайниках, только великий жрец да властитель Дели знали, где они находятся, но, дети мои, жадный глаз дикого бирманца открыл это место, и, если победа останется за нашими врагами, священное наследие Дели, это бесценное сокровище, будет ими расхищено, и надежда, что царство Дая будет снова восстановлено, никогда не осуществится.

Амту медленно подходит к отцу и, глядя ему пристально в глаза, глухим голосом спрашивает:

— Отец, разве мы не можем бежать и унести с собой все эти сокровища?

— Нет, дитя! Раджа Карандрагор никогда не отступал пред врагами. Он или победит врагов своей родины, или с честью падет на поле битвы!

И затем, обратившись к воинам, продолжавшим держать на жердях сосуд с сокровищами, раджа коротко приказывает им:

— Поставьте сосуд на землю и сами принимайтесь тотчас же рыть колодец. Он должен быть глубок, как мой двойной рост.

Послушные своему вождю воины сейчас же принимаются исполнять его приказание, и в короткое время глубокая яма была вырыта на холме.

— Повелитель, рыть больше нельзя, пробился холодный родник, вода доходит нам до пояса, — слышится голос одного из роющих яму.

— Ройте еще глубже, пока вода не дойдет вам до шеи, — сурово приказывает Карандрагор.

Колодец слишком узок, в нем место только двоим.

— Повелитель, — раздается из ямы голос еще глуше, — вода…

Голос сейчас же смолкает.

Находящиеся в яме два воина не успевают выскочить вовремя, и вода затопляет их.

Раджа понимает это и молча, движением руки, приказывает оставшимся в живых двум воинам подтащить тяжелый сосуд к яме; сам он и дочь помогают.

Тяжелая глиняная амфора скатывается в глубокую яму; слышно, как внизу всплеснулась вода.

— Спуститесь вниз, посмотрите, хорошо ли опущено хранилище сокровищ, — говорит раджа воинам.

Те послушно прыгают в узкий колодец.

Стремительным движением схватывает раджа один из оставшихся наверху заступов и начинает поспешно заваливать землею и камнями узкую яму.

Амту с ужасом глядит на работу отца. Воины, слезшие в колодец, засыпаны живыми.

— Дитя мое, в глазах твоих я читаю себе осуждение, — тихо говорит раджа, покончив мрачную работу и сравняв место, где покоились сокровища, — но так должно, таково решение богов: никто из смертных, кроме великого вождя и царского рода Сумбигана, не должен знать, где хранятся сокровища Дели. Теперь только я да ты — одни мы во всем мире знаем эту тайну.

Девушка послушно наклоняет голову и вместе со старым раджей спускается с Бангорского холма.

Серебряный свет луны погас, потухли на небе и мириады звезд, на востоке пробивается алая полоска зари. У ворот Дели уже теснятся громадные орды диких бирманцев. Завязывается битва.

Беззаветно храбрый Карандрагор бросается на врагов, разя их, как молния, своим блестящим ятаганом.

Амту готова последовать примеру отца, но вражья стрела, шипя, вонзается ей в глаз, и девушка как подкошенная падает на плиты своего города.

Странная способность Софии Эдуардовны заставлять мысль проникать в события седой старины и на этот раз не встретила себе преграды.

Древняя Диоскурия, цветущий город Милетии, широко раскинулась на берегу Понта Эвксинского.

Мирные жители Диоскурии занимаются только торговлей да возделыванием своих садов: они чужды всяких раздоров и войн; хотя проживающий здесь сатрап Велирий и сторожит со своими воинами горные проходы, охраняет город, но опасности для граждан ниоткуда не ожидается. Они приносят на жертвенники богам частые жертвы в благодарность за дарованные им тишину и мирное процветание.

Сегодня как раз день большого жертвоприношения; все юноши и девушки Диоскурии должны прийти к храму богини Цереры и после священных плясок принести ей обильные жертвы.

Красавица Юника, дочь сатрапа Велирия, должна будет возложить у ног богини освященные жрецом плоды.

Вот она в развевающихся белоснежных одеждах, с венком из белых роз на темных волосах, быстро приближается к храму; ее красивое лицо серьезно; ни веселые возгласы подруг, ни горящие любовным огнем глаза юношей, их громкое восхищение ее красоте не вызывают на строгом лице девушки хотя бы мимолетной улыбки, она вся проникнута торжественностью минуты.

Маститый, убеленный сединами жрец подводит ее к статуе богини; красавица опускается пред нею на колени и ставит принесенную корзину с плодами.

Прогневалась ли златокудрая Церера на мирных граждан тихого города, или его судьба была заранее предначертана сонмом небожителей, но в этот момент с моря начинает дуть ветер и с каждой минутой становится все сильнее и сильнее. Волны подымаются все выше и выше; они бешено катятся на берег, осыпая толпу брызгами, горящими под лучами южного солнца настоящими алмазами.

— Богиня недовольна нашим приношением, — как один человек, кричит толпа, — она гневается на нас. Просите ее! Пытайтесь умилостивить ее гнев!

Но ни высоко поднятые руки граждан, ни горячая их мольба вместе с испуганным жрецом не могут изменить суровую волю богов.

Все дальше и дальше катятся свирепые волны на берег, заливая улицы, дома, храмы, жадно вскидываясь на пригорки, уничтожая виноградники, миртовые и масличные рощи, вырывая с корнем лавровые и померанцевые деревья.

Испуганная толпа не знает, куда деться; люди лезут на крыши храма, взбираются на высокие пригорки, пытаются скрыться в горы, но свирепые валы достигают их и там.

Главный жрец посредством тайной лестницы взбирается на плоскую крышу храма, с ним вместе успевают проскользнуть и стоявшие близ него во время жертвоприношения: Юника, молодой человек и двое помощников.

Хотя храм весь затоплен, но до кровли волны еще не достигают, на крышах соседних зданий тоже ютится немало народа.

Заметив красавицу, приносившую жертву Церере, граждане, приписывавшие бедствие, которое постигло город, нежеланию богини принять жертву, яростно кричат:

— Сбросьте эту злосчастную нечестивицу в волны! пусть она своей гибелью умиротворит гнев разгневанной богини и спасет нас от злых чар Посейдона!

Молодой человек, стоящий на кровле, вздрагивает, услышав крики, и, чувствуя, что девушка должна там погибнуть, пытается увести ее опять на тайную лестницу, но жрец заступает дорогу и торжественно говорит:

— Граждане правы! Ты призвала на нас гнев богини, из-за тебя прогневался на город и могучий Посейдон; ты должна искупить гнев богов своей смертью и спасти нас всех!

Он делает знак своим помощникам, и те, схватив красавицу Юнику, кидают ее в бешено вздымающиеся волны. Девушка сразу поглощается их жадным лобзанием.

София Эдуардовна нервно вздрогнула и очнулась. Она открыла глаза, изумленно оглядываясь. Мало-помалу сознание к ней возвращалось; только что промелькнувшие пред нею картины ее прежних воплощений и туман отходили куда-то далеко-далеко, во тьму… Память девушки теряла свою остроту, все яснее и яснее ей представлялась ее настоящая жизнь.

Она медленно встала, посмотрела вокруг себя, ее мысли начали приходить в порядок. Где-то гулко пробило восемь часов, и звонкая медь слабыми отголосками отдалась в пустынных отделениях старинного здания.

— Однако поздно, я как будто задремала, пора и домой, — тихо заметила София Эдуардовна.

Она хотела уже отправиться, но какое-то странное чувство заставило ее подойти к таинственной коробке и вдохнуть в себя пряный аромат цветов.

Легкое, как облако, воспоминание, чуть наметившийся абрис его, промелькнуло в ее уме.

Девушка собрала всю силу воли, чтобы снова не погрузиться в то странное состояние небытия, из которого только что вышла и, шатаясь, направилась к выходу.