Мне приснилось, хоронят ту, которая так недавно умерла.
В саду в аллее собралось нас много народа. Надо подушки положить в гроб. Подушки показывают: они такие, как на диванах, только сверху зелеными ветками обложены.
— Подушки мокрые! — говорят, возвращаясь в сад.
— И ваша подмокла! — говорят мне, показывая мою подушку.
Из подушек льется вода.
Я знаю, они были сухие, но, когда их клали в гроб, оне наполнились водою.
Все вдруг заторопились из сада. Я зажег свечку и пошел за народом. Я тоже торопился, боясь, что не удастся мне попасть в церковь.
С свечами мы поднялись по каменной лестнице в белую залу. А за нами несли гроб.
Белый серебряный гроб поставили на катафалк.
В гробу лежала она, не как обыкновенно покойники, она лежала на согнутых локтях, высоко приподняв голову.
Какие-то люди, окружив гроб, что-то делали над ее головою.
Лицо ее было очень похудавшее и совсем прозрачное, только на правом виске красное пятно, густо посыпанное пудрою, большие раскрытые остановившиеся глаза, а шея, как у живой, подвижная, и волосы на голове взбиты венцом, не мертвые.
Вдруг из толпы выскочил какой-то взволнованный, растерзанный весь и взлохмаченный с длинною рыжей неровной бородою. Он вынул записную книжку и стал читать:
— Что вы с ней делаете? Зачем хотите закрыть глаза ей и шею согнуть и уложить в гробе по-своему…
Люди, старавшиеся что-то сделать с покойницей, отошли от гроба.
На согнутых локтях лежала она, высоко приподняв голову, очень похудавшая (вода осталась в наших подушках!) с большими раскрытыми остановившимися глазами.
«Сфинкс!» — подумал я, вглядываясь в живые черты мертвой, и проснулся.
1911 г.