Коллективное сознательное

Глава двадцать третья

— Пап, а Вероника почему на улице ждет? — Андрей, не выпуская ладони отца, пытался идти с ним в ногу по первому московскому снегу. — Можно же было прийти к бабушке и показать, как нервюры скальпелем вырезать!

— Что чем? — переспросил Вадим. Он все прекрасно понял, но услышать эти слова от сына никак не ожидал.

— Ну, пап, там все просто. Нервюры — они объединяются в кессон, это такой набор из трех лонжеронов: переднего, среднего и заднего и еще стрингеров. Но на моей модели мы немножко упростим конструкцию, достаточно трех лонжеронов. Ведь нагрузки совсем другие.

— Откуда ты это все знаешь? — Вадим даже остановился и с удивлением посмотрел на сына.

— Ну, про нервюру я прочел в журналах, а потом позвонил Веронике, она пришла к нам, бабушке там помочь, и мне рассказала. Но самое главное, Ника сказала, что надо резать из миллиметровой авиафанеры скальпелем. И сказала, что ты все достанешь, потому что сейчас настоящих скальпелей нет, а надо старый. Достанешь, да?

— Какое слово забытое «достанешь», — пробормотал Вадим. — Да, конечно, Андрюша достану, какие вопросы. Кстати, Вероника нас ждет возле дома, нашего дома. Я подумал, что надо, чтобы и женщина, пусть хоть чужая, все равно посоветовала. Надо чтобы все было у нас в доме гармонично. Я вот даже не знаю, как сейчас принято кухню обустраивать. Я бы вообще сделал из квартиры большой каминный зал. С алебардами и медвежьими шкурами на стенах.

— Алебарды — это хорошо, — протянул Андрей. — Но Вероника совсем не чужая, она мне модель помогает делать.

Вадим не стал отвечать. Он не мог объяснить, почему он не хочет считать Веронику не чужой и почему он готов всю жизнь остаться вдвоем с сыном и ни одну женщину не впустить в их маленький тайный мир.

— А вообще у нас в школе странные вещи делаются. — Андрей с детской непосредственностью переключился на другую тему.

— А? — Вадим, задумавшись о своем, не сразу понял, о чем говорит сын. — Какие вещи?

— Папа, вот ты скажи, ты не сталкер? — неожиданно спросил сын. — Ведь ты же был в Зоне?

— Ну, ты там был не меньше моего, так что чего спрашивать? Нет, конечно, какой из меня сталкер? Да и из тебя сталкер… Я думаю, что многим сталкерам при упоминании о тебе дурно становится.

— Ну, я о другом. Вот, пап, представляешь, у нас в классе мальчик, я уже говорил про него, Стас, — он сын сталкера! Вернее, как бы правильно сказать. Он был сыном сталкера. Вернее, его отчим был сталкером.

— Что-то ты, Андрей, сильно как-то загнул. Давай по порядку.

— Ну, я же рассказывал уже, пацан у нас в школе есть, Стас, какой-то странный. Он вроде как сирота и у бабушки живет, но сильно наглый.

— Ну, сиротство и наглость — это категории не пересекающиеся. Я знал наглых людей, выросших в обычных семьях, где есть и отец, и мать. И наоборот, — прервал его отец.

— Нет, он по-другому. Он неприятный такой. Всегда, как только драка у нас случается, стоит в стороне и подзуживает. А у самого аж морда от радости светится.

— Ну, Андрюша, ты же сам сказал, он сирота. Может, у него была очень тяжелая жизнь. Он мог озлобиться, а может, у него просто не было раньше нормальных друзей. Подрастет — все пройдет. В таком возрасте, как у тебя, дети в основном все одинаковые.

— Пап, все дети одинаковые, но вот когда я с друзьями в Зоне был, то мне показалось, что не все. — Андрей вдруг заговорил совсем не по-детски. Он раньше никогда не затрагивал эту тему, но теперь отважился. — Понимаешь, я бы никогда не решился повесить пацана знакомого, даже не приятеля, а так… А они, эти сельские, взяли и повесили меня. Понимаешь, папа, они мыслят совсем по-другому. Им кажется, что они все в жизни знают и всегда правы. А их знания — это только то, что любого можно убить. Что если ты сильный, то можно обижать слабого. Это что, пап, так в селе все живут? Я вот сейчас, когда по телику всякие народные думы выступают, говорят, что село — основа государства, что культура вся в селе, что хлеб всему голова, вспоминаю, как эти пацаны деревенские, Юзик и другие, забили собаку палками, слепую собаку, только за то, что она к ним подошла, хвостом виляла, есть просила. Это основа нашей жизни? Почему они предавали нас на каждом шагу?

— Андрюша, ты задаешь вопросы, на которые нет ответа. А может, тебе просто так не повезло? Может, это просто твои личные впечатления?

— Папа, я дома у бабушки нашел книжку, там про время после войны на западной Украине. Там рассказывали, как сельские убивали городских учительниц, потому что они приехали их детей учить. Это что, тоже так повезло?

— Андрюша, ты смешиваешь понятия, это были сложные времена, они не хотели, чтобы из центра приезжали… — Вадим пытался, и у него не получалось, упростить эти моменты истории, чтобы смягчить их для сына. Он сам понимал, что Андрей прав.

— Папа, я видел этих деревенских. И я уверен, тогда на Украине убивали только потому, что городские хотели учить сельских грамоте. А это никак не связано ни с Центром, ни с… Но вообще мне иногда страшно подумать… ведь… — Андрей сильно разволновался и стал сбиваться.

— Андрюша, а ты вот не бойся и подумай, вспомни, ты ведь победил, ты же, мальчик, мой единственный сын, смог сделать то, что не смог сделать никто, — пройти Зону с голыми руками и спасти меня, так зачем тебе думать о городских, о деревенских, ты же…

— Пап, я вообще не о том. — Сын словно устал от этого непростого разговора. — Я про этого Стасика.

— Так что там со Стасиком? — Малахов с облегчением вернулся к началу разговора.

— У нас было сегодня классное собрание, не родительское, не бойся, а учеников. И приходил один дядька, такой странный, как Стасик странный. Так вот этот дядька сказал, что Стасик — это достойный сын своего отца-сталкера, и что сейчас организуется фонд помощи сталкерам, вернее, детям сталкера. И он раздал всем красивые книжечки и попросил, чтобы родителям передали.

— Я забыл, а что с отцом Стасика?

— У него и мать, и отец погибли совсем недавно. Это нам так классная сказала перед тем, как он к нам в класс пришел. И сказала не обижать. А никто его и не обижает. Вот посмотри.

Андрюша вытащил из заднего кармана джинсов буклетик. Это была классическая рекламная бумажка на десяти страницах с фотографией саркофага из Чернобыля, с банальным текстом о жертвах катастрофы. О том, что люди в наше время прошли адовы круги Зоны и донесли свет разума своим детям и что дети… Ну, в общем, классический набор вымогательской банальности.

— Ну и что? Чем кончилось это собрание?

— Учительница сказала, что каждый, кто хочет помочь сиротам Зоны, она при этом посмотрела на Стасика, должен попросить у родителей сто рублей. Чтобы папа или мама дали.

— Ну, сто рублей не такая уж большая сумма. — Вадим понял, что весь разговор в школе свелся к вопросу о деньгах.

— Так на этом не кончилось, — продолжил рассказ Андрей. — На перемене Стасик и его пацаны…

— Его пацаны? — не понял Вадим.

— Ну, у него типа своя команда в классе есть. Они вместе все время ходят, и Стас, хоть и мелкий, там типа командир. В общем, они почему-то опять на меня наехали. Я не знаю почему, но Стасик все время ко мне подкалывается.

— Ну и жаргон у тебя… — поморщился Малахов.

— Да ладно, пап. Так вот, они подошли, и Стасик стал почему-то мне говорить — типа, ты такой шибко грамотный, с бабушкой живешь всю жизнь, а я ребенок Зоны, а ты такой жлоб, по тебе видно, что твои родственники тоже жлобы и ни копейки не дадут.

— Это он зря, конечно, — покачал головой Вадим.

— Зря, конечно, но только я, пап… я не сдержался… — почти неслышно сказал Андрей.

— В каком смысле?

— Ну, я сказал, что он дурак и говно, что он даже и близко Зоны не нюхал, а командует. А Стас и дружки его заржали как дурные и давай орать — ой, сталкер нашелся! Мне кажется, они все это специально делали. Сейчас мне кажется, они нарочно хотели меня разозлить. И самое главное, такое неприятное, как только они начали орать, тыкать меня кулаками, Стасик сразу отошел в сторону и стал наблюдать. А у самого аж глаза светятся от удовольствия. Ну, в общем… — Мальчик разволновался, Вадим даже заметил, как у Андрея задрожали губы.

— Ты уже который раз пытаешься сказать, что произошло, а сам все вокруг да около…

— Я сказал, что… ну, я сказал, что я сталкеров убивал. — Андрей опустил глаза.

— И?.. Ты же понимаешь, что этого нельзя было говорить?

— Они начали так смеяться, что мне стало совсем стыдно… В общем, пап, тебя в школу вызывают… — Сын наконец сказал то, что очень боялся произнести.

— Так, с этого надо было и начинать. За что?

— У одного мальчика перелом ключицы, один хромает, а один… пап, я не виноват, я даже не знал раньше, что такое энурез. Пап, это очень страшно? А то говорят, что из-за меня.

— Это как? Что ты сделал?!

— Ну как… Я взял стул в коридоре, отломал от него ножку и сказал, кто первый подойдет, тому я заеду. А они подумали, что я шучу.

— А Стасик этот? — Вадим был очень расстроен.

— Он, мне кажется, был очень рад… Он убежал, как только они перестали меня бить, а стояли вокруг и плакали.

— Как плакали?

— Ну, я не знаю, что там вышло. Все пацаны сначала налетели, типа темную сделать, кричали — темную ему! Ну, кучей завалить. А потом… несколько лежали, у одного сильно кровь текла из уха, а остальные плакали. А я виноват. И как можно темную делать, когда ты в школе? Это же надо одеяло на голову накинуть… — Андрей неожиданно проявил познания в такой далекой, как казалось, от него области.

— Так, Андрюша, давай договоримся, ты пока в школу не ходи, ну, завтра точно не ходи, я поговорю с учителями, и все уладится…

— Так завтра нет занятий, суббота же! — успокоил его сын.

— Ну, в понедельник не ходи…

— Пап, и в понедельник не надо идти, — мрачно произнес Андрей.

— Почему не надо? — почуял неладное Вадим.

— Школа сгорела… — Голос у мальчика дрогнул.

— С учителями? — У Вадима возникла очень слабая надежда.

— Да нет, — казалось, что Андрей говорил с сожалением. — Не вся… дверь и вестибюль только. Но пожарных вызывали, и теперь там на неделю проверки какие-то.

— Мальчики, почему вы как два кота возле отбивной? — Их разговор прервал веселый голос Вероники. — Словно шли и спорили о чем-то всю дорогу?

На следующий день Малахов первым делом связался с Германом.

— Ну что у нас? Удалось кого-нибудь вычислить? — Вадим присел на краешек своего стола.

— Мне кажется, что я вычислил несколько человек, совпадения по времени очень точные. — Тельбиз, когда работа у него ладилась и он был в нее полностью погружен, казался немножко отрешенным — смотрел растерянно, говорил возбужденно.

— Ты их постоянно отслеживаешь?

— Ну, не то чтобы постоянно, но в любой момент времени могу определить их местонахождение. — Герман довольно глянул Малахова.

— Это хорошо, надо подумать, как бы нам с ними встретиться. Ненавязчиво так, не спугнув. Но у меня к тебе еще одно дело, простое, как мне кажется.

— Ну, давай. — Гера немедленно достал из футляра свой неизменный планшетник, демонстрируя полную боевую готовность.

— У моего сына в классе учится мальчик, сирота. Утверждает, что его родители недавно погибли. А отец, вернее, отчим — сталкер. Ты можешь мне сейчас найти это дело в сети? Только учти, что фамилия у мальчика может быть другой, так что надо по обстоятельствам дела искать.

— Тебе сейчас или?.. — Тельбиз уже прикоснулся к экрану планшетника.

— Да можешь у себя, но есть еще одно… — остановил его Вадим.

Он достал из внутреннего кармана пиджака буклетик фонда помощи сталкерам.

— Посмотри, тут еще кто-то сталкерами интересуется. Мне все по этому фонду, хорошо?

— Я думаю, что через пятнадцать минут вся информация будет у меня.

— Ну, так сразу давай сюда. Обсудим.

Действительно, не прошло и пятнадцати минут, как Герман вернулся. Судя по довольному виду, он нашел нечто интересное.

— Итак, по порядку. Мальчик Стас или, точнее, Станислав Ревченко действительно пасынок сталкера Самбука, Юрия Ивановича Тарабрина. Действительно, мальчик живет сейчас у бабушки.

— Как погиб сталкер?

— Да ты должен помнить, мы знали об этом. Это тот случай, когда полиция обнаружила труп сталкера с типичными признаками смерти. Как после встречи с энампом. Не так, как погибли остальные. Жена Самбука, как ты можешь догадаться, скорее всего окончила свой жизненный путь на берегу Неглинки, где и остальные морфы.

— Может, в деле что-то об этом упоминается — мальчик не говорил, не было ли там еще кого-нибудь в момент гибели отчима?

— Я специально посмотрел. Нет, говорит, один был, — развел руками Герман.

— Да, придется мне с этим мальчиком поговорить лично. — Вадиму, судя по выражению лица, этого очень не хотелось.

— Так ты думаешь, — с удивлением глянул на Вадима Тельбиз, — этот пацан энамп?

— Я почти уверен, — кивнул Малахов. — По описаниям моего сына, мы имеем дело с настоящим сильным энампом. Маловероятно, что он никак не связан с их сообществом. В такие годы и такие таланты… Ну хорошо, а еще что новенького?

— Есть, есть еще новенькое и интересное! — жизнерадостно потер руки Тельбиз. — Этот самый фонд — обычный такой себе фонд. Вроде поиска финансирования для помощи бездомным поросятам. Новообразовавшееся бесприбыльное предприятие.

— А что тогда интересного в этом фонде?

— А самое интересное начинается, когда посмотришь на адрес штаб-квартиры этого фонда и сравнишь треки одного из тех, кого я недавно вычислил.

— Я понял, ты хочешь сказать, что один из потенциальных руководителей их организации…

— Да, именно — частый гость этого фонда. — Герман сиял.

— Значит, пора нам сделать взнос в фонд помощи поросятам. Насколько часто там бывает отслеженный тобой человек?

— Практически каждый день. С девяти утра.

— Тогда завтра в девять. У меня есть одна идея.