Когната

Разведчик в дороге

— Ну вот куда тебе заколка! На три волосинки вешать? — не то чтобы Максим не хотел покупать дочери украшение, просто в таком настроении хотелось шутить. — Прошлая поэтому и слетела, что ей держаться не на чем было!

Жена укоризненно стукнула Максима по плечу. Дочка по своему обыкновению не смотрела на родителей прямо, а полуобернувшись прислушивалась к разговору и улыбалась, зная, что отец говорит про нее несерьезно.

Всего половина недели на море, а они уже успели загореть до такого состояния, что никак не отличались от местных и отдыхавших более продолжительное время. Совсем недолго дочка щеголяла толстым пластмассовым браслетом и витой алой заколкой с блестками внутри, потому что очень скоро потеряла все это где-то на пляже: то ли в песке, то ли в волнах, и Максим, привыкший к ярким пятнам, выделявшим дочь из толп отдыхающих, принялся шутить, что все время ее теряет на пляже и улицах района. На самом деле без браслета жилось довольно терпимо, да и без заколки тоже, но жена находила, что дочка похожа на лахудру, как ее ни причесывай, тем более что от кос она отказывалась категорически. Пошли в сувенирную лавку, где разного мелкого добра лежало на прилавке навалом. Всякие расчески из ракушек, солонки, расписанные чайками, волнами, названием приморского района, бусы из янтаря и мелкой гальки. Но дочь отмахнулась от всего этого, а заметила заколки в виде маленьких морских звезд — красных, синих — и захотела синюю, а лучше с десяток синих.

Максим заключил, что красные подошли бы ей больше.

— Она что тебе — танк? Или башня Кремля? — заспорила жена и решила закупиться синими звездами сразу на весь срок отпуска, на все возможные потери вперед.

Она оказалась права, поскольку до пионерского лагеря, куда Максим и жена отправили дочку после отдыха на море, дожила лишь одна звездочка. Когда перед самым отъездом придумали запастись звездочками впрок, выяснилось, что синие уже раскуплены, а остались только красные. «Она и эту посеет или поменяет на что-нибудь», — предсказала жена.

Хорошо, если бы получилось так, но вышло гораздо хуже.

Во второй половине июня командование вызвало Максима на срочный инструктаж, сообщило о скорой командировке на пограничную территорию, осведомилось, хорошо ли он подготовил свою группу к партизанской борьбе, в какой степени можно доверять завербованным драконам. Всего пару дней давали на прощание с семьей, но и на том спасибо, командировка могла начаться гораздо внезапнее. Уже бывало, что уходил на работу с утра, а возвращался спустя неделю, а то и месяц, подобно алкоголику, склонному к запоям, или коту, живущему на все квартиры подъезда сразу. «Лучше бы у тебя кто-нибудь был на стороне», — подчас упрекала жена.

Он собирался забрать дочь из лагеря и отправить их с женой подальше от драконов, но не только он разделял тревожное настроение перед началом войны. Многие получили собственные приказы. Так, им позвонили из пионерского лагеря и попросили забрать дочь либо дождаться ее на эвакуационном пункте в городе. Максим отправил жену покупать билеты на поезд, а сам помчался на машине в лагерь. Он опасался, что разминется с дочерью, потому что по дороге до лагеря его неоднократно останавливали на дорожных постах, проверяли документы, попытка срезать по грунтовке закончилась тем, что повстречавшиеся военные категорически завернули его. Глядя на их невеселые внимательные лица, Максим не стал говорить, что сам не совсем гражданский. Понял — бессмысленно.

Предприятие, под чьим шефством работал пионерлагерь, не смогло прислать нужное количество транспорта. Максим с его машиной пришелся как нельзя кстати. Ему выдали шестерых детей, в числе которых оказалась и дочь, и в ее волосах, к удивлению Максима, все еще находилась синяя морская звезда. Максиму спокойно и деловито повторили адрес эвакуационного пункта в городе, куда детей требовалось доставить как можно скорее, пока родители не сошли с ума. Максим подался обратно. На этом пути его снова ждали контрольные пункты. Перед ними стояла очередь из других автомобилей. Максим нервничал, но ничего не мог с этим поделать. Военные тщательно проверяли документы.

На пути от лагеря до города наступила ночь, и дети, утомленные множеством проверок, уснули окончательно. Максим подумал было, что все обошлось — среди постоянного городского зарева взор уже вылавливал отдельные огни окон и фонарей, сигнальные огоньки на трубах заводов и подъемных кранов. Его теперь в основном беспокоили не драконы, а какой-нибудь расслабленный водитель грузовика, спешащий домой после позднего рейса, кроме того, Максим боялся задремать вслед за детьми и улететь в кювет. Единственным утешением служило то, что никого на дороге не было. Единожды только его обогнал какой-то автобус, пустой, освещенный изнутри, как диорама.

Он не услышал, как с машиной поравнялись летевшие драконы, не заметил никого в зеркалах заднего вида, для него огромным сюрпризом стало, когда по лобовому стеклу слегка тюкнули костяшками пальцев, одетых в пластинчатую перчатку, и лицо в синей драконьей маске свесилось со стороны крыши. Еще двое драконов обогнали автомобиль, зависли перед капотом, и один из них показал, что нужно притормозить, а затем, хвастаясь, как ребенок игрушкой, повертел вынутым из кобуры пистолетом.

Максим осторожно, чтобы не разбудить детишек, остановился. Молча вышел. Один из драконов — самый крупный и высокий из всех, с белыми иероглифами на синем доспехе, поднял маску и весело посмотрел на человека перед ним:

— Ты не геройствовать решил? — одобрительно произнес дракон вполголоса. — Это в такой ситуации правильным решением является. Если ты в том же ключе действовать продолжишь, я, что все живыми останутся, обещаю. Я слово дракона даю. Мне оруженосец требуется. А у тебя кандидаты на эту роль довольно богато представлены. Ты, пожалуйста, не жадничай.

— Господин Фумус, — осторожно обратился к нему один из драконов, — мне вам возразить хотелось бы. Мы глубоко в тылу врага находимся…

— Мы не в тылу врага находимся, мы в трусости и оставлении наших традиций погрязли, — сказал рыцарю Фумус. — Мы в последние сто лет размягчились, скоро люди нас голыми руками брать будут. Мы уже вполне прозвище «каракатицы» оправдываем. Как дворянин себя достойным драконом заявлять может, если он человеческому ребенку, что драконом прекрасно быть, доказать не способен?

— Господин Фумус, разве вам хлопоты с человеком излишними не кажутся? У вас женитьба на носу есть.

— Господа, — ответил Фумус, — вы, что я с семьей коммуниста сблизиться решил, всерьез считаете? Вам, что это мерзко есть, разве не кажется? Да я с большим удовольствием с обезьянами породнюсь.

— А вас то, что люди поголовно коммунисты есть, не смущает? — спросили у него.

— У людей выбора не имеется, — ответил Фумус. — А отец моей дорогой невесты Волитары сознательный выбор сделал, тем он свой народ предал. Я надеюсь, что у нас до него очень скоро руки дойдут.

Фумус обратился к Максиму:

— Как вы люди говорите? «Ну так что»? Ты кого из детей нам отдашь?

Максим осторожно вытащил с переднего сиденья свою дочь и передал Фумусу.

— А что ты ее родителям скажешь? — спросил дракон. — Это во мне чисто личное любопытство вызывает. Ситуация сия что-то из вашего обезьяньего писателя Федора Михайловича напоминает.

— Я ее родитель, — сказал Максим.

Брови Фумуса дрогнули в удивлении.

— Я не советую тебе так поступать, — сказал дракон. — Ты, если в следующий раз ее встретишь, то она уже обезьян и врагов империи без сожаления надрессирована убивать будет. Если ты хочешь, то ты свое решение изменить можешь.

— Если я сейчас останусь живой, то в следующий раз я тебя убью, — сказал Максим.

— Я, что это случится, сомневаюсь, даже если ты живой доживешь, — сказал Фумус, отцепил заколку от волос дочери Максима и бросил ему синюю звездочку. — Ты на память держи. Это единственное, что у тебя от нее останется. Еще ты фотографии имеешь, что тебя еще более жалким делает. У вас, обезьян, очень плохая память на лица есть, только за это я могу вам немного посочувствовать. Я лишь по этому поводу жалость, которая брезгливости сродни есть, к вам испытываю. Я тебе не попадаться мне больше советую, мой разговор не такой снисходительный, добрый и длинный будет.

Фумус похлопал Максима по плечу, драконы медленно поднялись в воздух и бесшумно растворились в темноте ближайшего леса.

С трясущимися от горя и бессильной злости руками Максим довез детей до города, отправился домой и сообщил жене о том, что произошло, обещал, что очень скоро вернет дочь, что у него, в отличие от многих горожан, есть шанс все исправить.

— Интересно, как ты собираешься это сделать? — кричала она на Максима. — Лучше бы ты погиб там вместе с ней и со всеми остальными! Как ты мог такое допустить? Ты понимаешь, что ей лучше было умереть, чем попасть к ним в лапы? Как мы будем жить после того, что ты натворил?

Но Максиму некогда было спорить и ссориться, да и сил на это не хватало, он отчасти разделял мнение жены насчет собственного поступка. Но не хотел думать, что страшно ошибся, когда не умер там, на дороге. Порой возвращался к мысли, что все же спас несколько жизней ужасной ценой, вряд ли спасенные дети и их родители согласились бы, что всем необходимо было погибнуть в драконьем огне.

Начальник Максима — только жене и ему Максим сообщил о том, как потерял дочь, — сказал сочувственно:

— Это, несомненно, подвиг, но такой, что думаешь: «Лучше бы этого подвига никто не совершал». И так плохо, и эдак тоже плохо. Даже не знаю, как я бы себя повел на твоем месте. Наиболее очевидно, что нужно бороться до последнего, но до какого последнего? Вот обгорелая машина и куча трупов, никого в живых не осталось, ни одного мертвого дракона возле. Скорее всего, расследовали бы, затем поставили бы памятник на месте вашей гибели, и ты бы там изображен был с орденом каким-нибудь. Но детей-то было бы уже не вернуть. Зато какой символ — первые жертвы еще не объявленной войны.

— Я постараюсь ее вытащить, пока она не превратилась в дракона.

— На твоем месте я бы уже считал, что она умерла. Все. Ты собираешься выторговать ее в обмен на кого-нибудь из их офицерья. Сомневаюсь, что это получится. Этот Фумус, я про него кое-что знаю. Он один из идеологов драконьего империализма и исключительности драконьей расы. Сомневаюсь, что с таким можно торговаться.

— И все же я попробую.

С началом войны сводная группа драконов-коммунистов и людей под командованием Максима отправилась вести диверсионную работу в драконьем тылу. Драконы-коммунисты видели в проигрыше империи единственный шанс на выживание компартии в мегаполисе. Находились драконы, которые охотно помогали им в этой борьбе. Очень скоро им удалось захватить высокопоставленного дракона, Максим и его группа переправили его на человеческую сторону. Максим надеялся, что сумеет обменять этого дракона на дочь, но командование даже не думало ни о каких обменах. Дракона, как понял Максим, допросили и оставили в плену до лучших времен.

Так были пойманы и отправлены к людям с дюжину офицеров и рыцарей, но обмена все не происходило. Максим принялся бомбардировать командование настойчивыми просьбами, но ответа не получал. Все, что касалось непосредственного исполнения приказов, инструкций по дальнейшей деятельности, командованием отслеживалось и комментировалось в шифровках, а про его дочь не было ни слова.

Однажды возник удобный момент покончить с Фумусом раз и навсегда, и Максим проклял тот день, когда попросил разрешения на ликвидацию дракона. Ответ, полученный от высшего городского командования, гласил, что убийство аристократа Фумуса в настоящий момент не видится целесообразным, поскольку вокруг его имени может возникнуть ненужный в данных обстоятельствах ореол мученичества.

«Драконы должны сами по горло объесться тем, что он делает на территории мегаполиса. Сейчас его деятельность служит нам не во вред, а больше на пользу по той простой причине, что подковерная борьба, уже уничтожившая множество представителей господствующего класса, с одной стороны подтачивает основы возникшего в мегаполисе промышленного феодализма, с другой — развивает революционную ситуацию на драконьей стороне Земли, выгодную как народу мегаполиса, так и им сочувствующим рабочим и крестьянам Союза Советских Социалистических Районов. В свете вышесказанного рекомендуется не поддаваться на провокации и ожидать дальнейших указаний».

Прочитав это сообщение из штаба, Максим не мог не признать справедливости сказанного в шифровке, но чисто по-человечески в нем что-то сломалось. Дочку спасла бы только быстрая победа людей, но до победы этой было явно очень далеко, драконы громили армию людей, подступали к столичному району. Только уничтожение всей аристократической высокомерной шушеры, без жалости посылавшей драконов на смерть, было в силах остановить натиск драконьей армии и приблизить мирные переговоры.

Ему запретили уничтожать не только Фумуса, но и его помощника, однако Максим подумал, что это уже слишком: его группа ликвидировала помощника, Максим доложил на большую землю, что сделал это и готов принять любую ответственность за содеянное. Никакого приказа, как действовать дальше, не последовало. Место, где укрывалась группа Максима, просто было атаковано драконьим подразделением по борьбе с диверсантами. Отряду Максима удалось отбиться и уйти, но после этого общим решением стал отказ от связи с начальством кроме самых крайних случаев. Шифровки Максим получал, но никак на них не реагировал. А там по-прежнему слали приказы, наводки на возможные цели, просьбы не пороть горячку, напоминания, что он военнослужащий своей страны и давал присягу.

Пользуясь агентами среди драконов, Максим и его товарищи продолжили борьбу с общим врагом. Уже на втором году войны раскол в драконьем обществе усилился, и работать стало как будто проще. Тайная полиция Фумуса загнала часть дворянства в подполье. Благодаря тому, что слугам и министериалам сулили и даже раздавали земли, должности, позволяли становиться собственниками малозначительных отраслей, драконье общество парадоксальным образом испытывало подъем вопреки ситуации на фронте. При этом малейшее подозрение в нелояльности могло грозить гибелью целым семьям, и неважно было, к какому классу семья принадлежала.

Это безумие охватывало не только слои общества внутри мегаполиса, но постепенно сказалось и на настроениях драконов в отряде Максима. Подчас они чудом избегали гибели оттого, что тот или иной дракон очаровывался общим зовом начавшихся перемен, видел другую возможность что-то изменить в своей жизни, помимо непосредственно революции, — видел — и предавал. Как ни втолковывал Максим товарищам, что смена одних аристократов на других ничего не меняет, а кто-то надеялся с помощью своих боевых навыков, семейных связей и природного ума занять место повыше.

Несколько безумных лет Максим с товарищами пробыли в лесу и окрестностях на границе мегаполиса, заключали союзы и воевали с многочисленными группировками, которых развелась просто тьма, порой Максим даже запутывался, ради чего и против кого продолжает сражаться. Труднее всего было справиться со слухами. Так, до него дошли вести, что драконья и человеческая сторона готовят мирные переговоры, в то время как люди уже перешли границу мегаполиса и заняли часть его районов. Поговаривали и про оруженосца-перевертыша у Фумуса. Никто не знал, мальчик это или девочка, потому что оруженосец всегда был в маске и в полном доспехе, но оруженосец творил такое, что Максиму хотелось думать, что его дочь все же погибла, а не превратилась в это абсолютно дикое и хладнокровное существо. Оруженосцем пугали драконьи семьи точно так же, как тайной полицией и самим Фумусом. И от людей про оруженосца ничего хорошего Максим услышать не мог. Наравне с Фумусом оруженосец участвовал в расстрелах и пытках. Оруженосец стрелял беременной женщине в живот. Оруженосец, чтобы вынудить родителей говорить, мог выстрелить их ребенку в колено, принимался убивать детей, начиная с младшего. Оруженосец научен был сдирать кожу, сжигать, резать, рубить саблей по приказу и без.

Максим никому так и не сказал, что оруженосцем, может статься, является его дочь.

Он и сам не ангельски себя вел. Когда в плен попадали рыцари, успевшие натворить ужасных дел, то в расход шли и оруженосцы тоже; выдавалась возможность уничтожить члена тайной полиции, — ее реализовывали без лишних сантиментов — в случае подрыва автомобиля, например, много кого могло зацепить, никаких запасов сострадания не хватило бы на подобные несчастные случаи, которых за короткое время накопилась просто уйма. Но что было делать? Те же пилоты бомбардировщиков стрелялись бы после первого же вылета, если бы метались в душевных сомнениях, так и Максим запретил себе переживать, притом, что те, кого он порой ненароком убивал, находились от него не на расстоянии нескольких тысяч метров, а довольно близко.

Целью Максима было не то, чтобы плохого не случалось, а чтобы, когда все закончится, ни у людей, ни у драконов не возникало желания повторять свои ошибки: творить дикие поступки, ни на секунду не задумываться о невероятном превосходстве над людьми, над другими драконами, или, если это касалось людей, чтобы те не думали, что они тоже какие-то все особенные, что их поступкам можно найти оправдание лишь на основании того, что они имеют отношение к человеческому роду.

Ближе к концу войны он получил радиограмму, которой его пытались, видно, заманить в город. Там сообщалось, что его жена покончила с собой, а в прощальной записке попросила положить с собой в гроб синюю заколку дочери, что и было исполнено какими-то добрыми людьми, неизвестно — коллегами, соседями. Максим действительно отдал жене заколку, когда уходил в лес, но не в силах был предположить, что подарок окажется на самом деле прощальным, а его семейная жизнь закончится вот так.

По поводу грустной новости подумал: «Ну и дура».

Вообще, тема переговоров возникла не на пустом месте — почвой ей служили новости, что бывший император смещен силами очередной реакции, представители уцелевшей аристократии объявили Фумуса вне закона и назначили награду за его голову, что было вполне в драконьем духе: мерить ценность жизни и смерти деньгами.

Слухи о переговорах Максим воспринял как предательство всего, чем он жил и за что в итоге воевал, и не только в нем одном заключалась проблема. Те драконы, что гибли за то, чтобы ни одно разумное существо больше не эксплуатировало другое, получается, умерли зря, а их еще живые товарищи очутились на нелегальном положении. Куда им было деваться в этом новом послевоенном времени, если все откатывалось на прежние идейные позиции? Как смотреть на многочисленные жертвы среди драконов и людей, целенаправленно убитых в концлагерях? Кажется, правительство людей предлагало считать то, что натворили драконы, всего лишь недоразумением, результатом гипноза Фумуса и бывшего императора.

Такой поворот не устраивал Максима. Его группе удалось просочиться на нейтральную территорию, где представители драконов и людей планировали вступить в конструктивный диалог, и время его как раз подошло, поскольку у обеих сторон уже имелись ядерные бомбы. За месяц до переговоров группа Максима и их союзники благодаря агентуре из сочувствующих лиц разработали план, включавший в себя грузовики, набитые взрывчаткой, что должны были одновременно рвануть с разных сторон здания.

Операция прошла на удивление гладко, потому что утечка информации о переговорах оказалась провокацией с целью выявить бандитское подполье, а переговоры были перенесены в совершенно другое место, но сорвались из-за теракта.

Драконы использовали план «Зеркало»: запустили загадочное поле, которое отсекло драконьи земли от человеческих. Через это поле не могла проникать техника, поэтому войска людей остались без подкрепления и вынуждены были пешим порядком отступить на свою часть Земли. Но и драконы не могли наступать — Зеркало не пропускало и их машины тоже. Более того, постепенно выяснилось, что не все люди и драконы способны в Зеркало проникнуть и пешим ходом, для этого нужно было, чтобы существо провело хотя бы полгода в городе и в мегаполисе. Таких набралось не сказать что очень много. Несколько миллионов драконов и людей, но и те умирали от ран и болезней, гибли в попытках продолжить противостояние и пересечь Зеркало, бесследно исчезали, сбегая в Зеркало от резни, устроенной в отместку за то, что творилось во время прошлого передела власти.

Максиму каким-то чудом удалось спасти большинство членов своей группы, когда они ушли в Зеркало. После скитаний, стычек с такими же, как они, бедолагами, группа обнаружила заброшенную деревеньку, а рядом с ней людей, не слышавших ни о какой войне, кроме той, что была у них двести лет назад. Местные согласились помочь, почти не задавая вопросов, не прося ничего взамен.

Как только Максим убедился, что за своих можно не беспокоиться, он перешел на человеческую сторону и сдался, не сомневаясь, что его поставят к стенке, как он того и заслуживал.

Но командование решило иначе.

— Максим Сергеевич, — сказал ему главный, — будь у тебя хотя бы немного офицерской чести, ты бы давно уже сам себе приговор в исполнение привел. Особенно после взрыва. Но раз уж ты тут, раз уж ты это Зеркало изучил и можешь ходить туда-сюда, не выбрасывать же тебя на помойку, хотя я бы выкинул, но наверху считают иначе.

Тогда-то Максим Сергеевич и узнал о дополнительном эффекте Зеркала. Через него на соседнюю территорию переносит детей. Человеческих — в мегаполис. Драконьих — в город. И ничего с этим поделать нельзя. У Зеркала своя логика, не чета привычной.

— Но все это ерунда, — сказал главный. — Мы им драконят возвращаем, они нам — наших человеческих детей. Как раз на самом тонком месте этой сумасшедшей шторы, мы там пограничный переход организовали. В том месте всегда солнце светит, как будто полдень. Проблема в другом. Внутри Зеркала тоже много кто обитает, не всегда драконы и люди, кого там только нет. Из Зеркала сюда зеркальных детей вышвыривает, мы уже многих нормальных разведчиков потеряли в попытках их вернуть. И, честно говоря, хоть здесь их оставляй, или усыпляй, как собак, всех непонятных отродий. Я сейчас говорю «отродий», потому что это не всегда дети драконов и людей, порой странные экземпляры попадаются. Как тебе живое воплощение чумы? Вот что с ним делать? В городе держать — упаси боже! Вот его неделю назад вызывался капитан Васильев с группой сопроводить до дома. Никто не вернулся. Ни ответа, ни привета, один раз вышли на связь спустя сутки, сообщили, что видят какие-то огни в небе, — и тишина. Так что или берешься за это дело, или уматывай из города куда хочешь, другой жизни тебе не будет. Или так, или никак. И еще спасибо не забудь сказать. Ценность твоя только в том, что тебя не жалко.

Максим Сергеевич спокойно воспринял ругань главного, даже не стал оправдываться, что не застрелился только потому, что еще лелеял надежду встретиться с Фумусом.

С первым ребенком, которого подкинуло ему Зеркало, все вышло довольно просто: это было существо, питавшееся электроэнергией. Но у существа работало внутри что-то вроде карты и компаса, загадочное создание знало, куда идти. Главное, нужно было то и дело скармливать ему батарейки, которыми Максим Сергеевич до верху набил рюкзак, а сам питался грибами, ягодами, пил воду, если попадалась речка. Разве что на обратном пути пришлось тяжко, и он думал, что уже не выйдет обратно, однако как-то выбрался — похудевший, обросший, но отчего-то слегка успокоившийся. Не полностью, нет, но доля покоя ощущалась среди постоянной бессильной злости.

Следующей Максим проводил девочку, которую, когда выловили в городской реке, прозвали «русалкой». Ничего в ней не было русалочьего — обычная школьница в форме, разве что без воды ей становилось дурно, и Максим Сергеевич попросил приладить ему что-нибудь вроде аквариума с лямками, как у рюкзака, и такую штуку для него сварганили. Невероятно тяжелая, плескавшая ему за шиворот бандура за спиной, да к тому же девочка болтала без остановки, но абсолютно не имела представления, куда ей надо, — Максим Сергеевич почувствовал облегчение, когда выяснилось, что он может выплеснуть русалку в реку и сопровождать ее, идя по берегу, и пользоваться аквариумом, только если требовалось пройти по суше. Непонятное для него самого чутье вывело их к поселению водяных людей, чья благодарность незаметно перетекла в попытку утянуть его под воду и сожрать.

Максим перестал следить за календарем. Для него существовала только квартира и Зеркало. Если он жил в городе, то к шести вечера должен был находиться дома, если же околачивался в Зеркале со своей группой, то обязан был тоже в шесть включить радио, нашарить там волну и принять шифровку из цифр, перечисляемых равнодушным женским голосом, каким обычно объявляют о прибытии автобуса или поезда. В один из вечеров он получил телефонный звонок и приказание лично прибыть к непосредственному начальству, что Максим и исполнил, а именно: сел на троллейбус, через сорок минут быстрым шагом пересек площадь перед районным управлением, показал документы дежурному офицеру, а дальше, чуть ли не взятый под белы рученьки, и глазом не успел моргнуть, а уже сидел перед начальником в его кабинете.

На этот раз дело касалось вовсе не очередного необычного ребенка. На столе у главного лежали слитки золота и стопки бумажных денег.

— Мы нашли Фумуса, — сказал главный, — точнее, купили. Бери своих из Зеркала или как хочешь, но чтобы его больше не было. Как связаться с тем, кто его предал, я расскажу позже, а сейчас я хочу, чтобы ты меня очень внимательно выслушал.

Увидев сосредоточенность на лице Максима Сергеевича, он сказал:

— Он должен исчезнуть.

— Его надо спрятать? — спросил Максим Сергеевич.

— Да, — ответил главный. — В наших интересах его убить, а тело спрятать так, чтобы ни одна сволочь его не отыскала, чтобы они еще лет двадцать ходили и озирались, — а ну как он из тени за спиной выйдет. Надо, чтобы все, кто ему в верности клялся, всё на него свалить успели и уже начали успокаиваться… надо, чтобы этого покоя у них не было никогда. Чтобы он им мерещился в кошмарах. Чтобы нет-нет, а подумали: стоит ли лететь в отдаленное поместье, стоит ли по лесам лишний раз бродить.

— А оруженосец?

— Оруженосца при нем нет. Оруженосец у него девушка. Да уже и не оруженосец она, он с ней узами брака сочетался. Он сделал ей какие-то документы, чтобы спрятать. По нашим сведениям, она скоро должна родить, находится где-то в мегаполисе. Но это не имеет значения. Только Фумус. Ты понял?

— Я понял, — сказал Максим Сергеевич.

— Ты понял, что никто не должен знать о его смерти?

— Я понял, что придется еще каких-то драконов в расход пустить помимо него.

— Ну, тогда бери цветы на их общую могилу, — главный кивнул на золото и деньги, — и в путь.

По пути в мегаполис Максим Сергеевич завернул в деревню, прихватил одного из самых надежных ребят — Септима, тот согласился, даже не зная, в чем дело, а когда Максим Сергеевич рассказал ему уже в электричке, то досадливо цыкнул:

— Жаль, там не будет оруженосца или оруженосицы. Хотелось бы прописать ей пару ласковых в голову. Да я бы на нее всей обоймы не пожалел, чтобы точно знать, что она не встанет больше. Такое вообще размножаться не должно.

Максим Сергеевич промолчал, а сам вдруг вспомнил белые пятна отставших болячек на загорелой коже дочери, и ему захотелось лечь в могилу так же по-глупому, как жена, с синей звездочкой, которую кто-нибудь положил бы ему в гроб. Он решил, что, когда закончит все с Фумусом, проводит Септима обратно на его полустанок, зайдет подальше, чтобы никто не услышал выстрела, и закончит эту историю с собой, со своей беготней по этой проклятой Земле, на которой больше не останется для него ничего, за что стоило бы цепляться. Но таить чуть ли не от единственного друга, что его глодало все эти годы, он уже не мог, поэтому сказал:

— Септим, этот оруженосец, возможно, моя дочь. Ее Лида звали.

— Ты уверен? — посуровев, спросил Септим.

— Нет, — покачал головой Максим Сергеевич, — не уверен. Но это может быть и моя дочь. Сколько ей сейчас? Семнадцать должно быть. Очень хреново желать, чтобы это была все же не она, но я очень хочу. Странные у меня какие-то желания остались на старости лет. Убить. Желать, чтобы дочь была мертва. А больше ничего и нет.

— Макс, ты давай не нагнетай, — проворчал Септим. — Такое сам знаешь, чем оборачивается. Еще ничего не завершено. Как бы нас не шлепнули, а не мы их. Я вон на курятине живу. От меня как от дракона толку мало, честно говоря. Ты это учитывай, пожалуйста, пока тут нюни распускаешь. С таким настроением проще сразу же обратно идти, иначе получим стилет в бочину и пулю в башку, и все зря.

— Септим, — криво улыбнулся Максим Сергеевич, — ты прямо будто женушка бурчишь. Был бы ты бабой, тебе бы цены не было.

— А ты был бы бабой, — ответил Септим, — тебе бы цена была.

Предатель ждал их возле сторожки в лесу снаружи Зеркала, облепленный мхом домик окружало болото, и отчасти поэтому раненый Фумус внутри убежища, состоявшего из одной комнатки без окон, освещенной лишь электрическим фонарем, выглядел еще болезненнее, чем смотрелся бы на свежем воздухе и солнышке с этим ранением в живот. «И доспех не помог», — с удовольствием подумал Максим Сергеевич, вглядевшись в искаженное болью лицо дракона.

Фумус, пусть и находился не в самом лучшем состоянии, глаза его блестели лихорадкой, но он все же разобрал лицо Максима Сергеевича в почти полной темноте, нашел в себе силы улыбнуться сухими растрескавшимися губами и сказал:

— Неожиданно. Я, когда эту встречу устраивал, я многого ожидал, но твое прибытие сюда для меня сюрприз есть. Дорогой тесть, я твое имя теперь хотя бы услышать могу? А то я у любимой про ее обезьян-родителей как-то не спрашивал. Я на это времени и интереса не имел. Я перед смертью хотя бы выяснить, как другие тебя зовут, могу?

— Сейчас это тебе разницы, — сказал Максим Сергеевич.

По тому, что Максим Сергеевич не удивился, что его обозвали тестем, Фумус догадался, что Максим Сергеевич уже в курсе и о браке с его дочерью, и о ее беременности.

— То, что именно ты здесь очутился, логичным и удобным исходом является. Если ты ее хотя бы вполовину того, как я ее, любил, ты мою последнюю просьбу выполнить должен, — сказал Фумус, предусмотрительно не стал дожидаться, почувствует ли Максим Сергеевич интерес к его просьбе, и спешно продолжил: — Если ты безопасности для своей дочери и ее сына или дочери хочешь, то я исчезнуть обязан, и никто, что я уже мертв, знать не должен.

— Это с моими инструкциями совпадает, — кивнул Максим Сергеевич.

— Да? — оживился Фумус, но в голосе его чувствовалась горечь. — Как все любопытно иногда складывается… Драконы, люди, друг друга грызли, грызли, а момент, когда они во мнении сошлись, взял — и наступил. Ты секунду подожди…

Фумус поднял руку в ответ на то, что Максим Сергеевич поднял автоматическую винтовку.

— Я у ювелира такую же почти синюю звезду заказал. Она, зачем, не понимает. Она не помнит. Если мальчик родится, то он как значок ее носить станет, а если девочка — она ее как заколку приспособит. Мне это забавным сейчас кажется. Я тебя отчасти теперь понимаю.

Максим Сергеевич выстрелил и уже потом сказал: «Не понимаешь».

Как и договаривались, заслышав выстрел, Септим расправился с предателем. Они утопили тела драконов в болоте, туда же отправились доспехи, оружие, что остались от Фумуса и его предателя, а также золото и деньги. На всякий случай они подпалили избушку тоже, дождались, пока она разгорится, и тронулись в обратный путь.

То ли заплутали в итоге, то ли в Зеркале что-то поменялось, но вошли в Зеркало не там, где рассчитывали, и попали сначала как будто в знакомый лес, но тот сменился непролазной чащей, из которой все не находилось выхода ни на реку, ни на железную дорогу и невозможно было угадать нужное направление ни по гудку паровоза, ни по какому-нибудь далекому звуку. В чаще вообще стояла невероятная тишина. Тут не пели птицы, не шумел ветер в верхушках деревьев, ничто не нарушало странного безмолвия. В итоге обнаружилась тропа, но и та оборвалась, растворившись в болоте среди высоких стрел осоки. С трудом, после двухдневного блуждания, в котором компас помогал слабо, им все же удалось вернуться на твердую землю, под сень какого-то ельника. К тому времени Септим, до такой степени намерзся на холодном воздухе, что начал проявлять первые признаки начинающейся драконьей спячки, — вялость и апатию, — пришлось чуть ли не волочь его на себе. Холод отступил и сменился летней погодой.

Вымокшие насквозь, уставшие, развели костер сразу же, как только выбрели на ровное сухое место, и не знали, чему больше радоваться: разогретым консервам ли, быстро высохшим вещам, — и так соскучились по теплу, что не стали гасить костер с наступлением темноты, а так и завалились возле огня. Максиму Сергеевичу выпало караулить их стоянку с часу до четырех, а еще не растворенная недолгим отдыхом усталость давала о себе знать, и звуки леса — каждый хруст ветки под ветерком наверху, любой вопль птицы или животного чудились сонной голове Максима Сергеевича одним необъятным живым существом, бродившим близко к границе света вокруг них, то ухавшим, то хохочущим из-за спины, то пробегавшим там и сям с таким звуком, будто задевало штукатурку.

Максим Сергеевич решил, что задремал, когда к нему прямо из мрака вышла девочка с разлохмаченными темными волосами и грязным лицом, прикоснулась ладонью к его бороде и одобрительно рассмеялась. От девочки пахло падалью и растительным тленом. Максим Сергеевич ощутил что-то вроде толчка паники, который заставляет проснуться, но при этом не проснулся. Разбуженный вонью, пробудился как раз Септим: сначала медленно, с зевком и недовольной миной, но, увидев гостью, он заметно вздрогнул и стал выглядеть так, словно и не спал вовсе.

В свете костра Максим Сергеевич рассмотрел, что девочка — дракон. Ее каучуковое лицо светилось любопытством и одобрением, она по-хозяйски подсела к горящим веткам и протянула руки навстречу жару. Максим Сергеевич и Септим молча наблюдали за ней. Насколько Максим Сергеевич мог разобрать при свете огня, различить сквозь грязь, все предметы ее одежды — полукомбинезон, рубашка, ботинки — были фиолетового цвета. Он заметил и светлые пятна на ткани большого кармана спереди полукомбинезона — следы споротых ниток номена и имени. Сзади — от слипшихся на затылке волос по самый нижний край лопаток, у нее было задубевшее чернильное пятно, смешанное с землей.

— Как твое имя есть? — негромко спросил Септим.

Вместо ответа девочка странно задергалась, как в долгих судорогах, проходивших через все тело, встала на четвереньки, и ее стошнило какими-то комками шерсти, в которых Максим Сергеевич определил мышиные шкурки, а когда определил, с трудом сам удержался от рвоты. Как ни в чем не бывало девочка села обратно, вытерла рот рукавом, достала из кармана дохлую мышь и, недолго пожевав, проглотила.

— Я когда в яме проснулась, — девочка обернулась к Максиму Сергеевичу вместо того, чтобы отвечать Септиму, — я так долго копала, что у меня ногтей не осталось!

Она, словно невидимый мячик в руке держа, озадаченно повертела рукой без ногтей.

— Они потом вырастут? — спросила она.

Максим Сергеевич кивнул, не в силах говорить из-за кома, внезапно заткнувшего ему горло.

— А ты не обманываешь?

Максим Сергеевич покачал головой.

— Это хорошо есть, — вздохнула девочка, обняла колени и продолжила смотреть на огонь, затем вспомнила и беспокойно попросила: — Если я усну, вы меня не закапывайте.

— Не будем, — пообещал Септим неожиданным для него сиплым голосом. — Но и ты нас не закапывай, если мы уснем.

Она задумалась, глядя наискось куда-то вверх, видно, прикидывала, под силу ли ей такое сделать, но обещать в ответ не стала.

Максим Сергеевич решил, что после такого уже вряд ли уснет до самого утра, но отключился, и еще как, открыл глаза, когда совсем взошло солнце, и обнаружил гостью у себя под боком.

— Она сначала ко мне пристраивалась, не хотела тебя беспокоить, — объяснил Септим, колдуя у костра, — но я ведь комнатной температуры, от меня толку нет.

— Как думаешь, что случилось? — шепотом осведомился Максим Сергеевич.

Септим покачал головой, но девочка, оказывается, услышала шепот Максима Сергеевича и сказала:

— Все уснули и не просыпаются. Сначала рыцари пришли с собаками, рыцари всех собрали, и все уснули.

— И рыцари тоже? — шевельнулся Максим Сергеевич.

— Нет, не так все было. Все уснули, а рыцари исчезли, и собаки пропали. А я, когда кто-нибудь проснется, устала ждать и искать кого-нибудь пошла. А дома сгорели.

— Как думаешь, кто это мог быть? — спросил Максим Сергеевич у Септима, но тот лишь пожал плечами.

Частичный ответ нашел их сам, когда они еще походили под хвоей, по хвое, среди хвои и смолы, выползли из леса и наткнулись на железную дорогу. Все совместное путешествие они не спрашивали у девочки ничего, а она ничего им не рассказывала, а терпеливо шла рядом, отбегая в сторону за мышью или за кем другим, кого могла поймать и съесть. Но и от консервов и сухарей не отказывалась. Безымянная девочка сразу прикипела именно к Максиму Сергеевичу — неясно, что ей в нем так пришлось по вкусу. Возможно, он не походил на драконов, которые убили ее родных (или у кого она там жила), может быть, ей нравилось, что от него исходило тепло. «Может быть, она, как утенок, вылупилась из могилы, — предположил Септим. — Шла, шла и к первому встречному прибилась, попался бы ей медведь, она бы и к нему прибилась». Она шмыгала носом во сне, но, когда бодрствовала, вела себя вполне живо, даже бойко. При свете Максим Сергеевич и Септим проверили ее затылок — это походило на сильный ушиб, будто она упала с большой высоты, либо ее кто-то ударил рукояткой сабли или прикладом.

Жар нагретых солнцем шпал и рельсов вселил в обоих драконов — большого и маленького — невероятную бодрость, они шустро запрыгали, шумно предвкушая недалекую станцию, а Максима Сергеевича, наоборот, развезло от духоты, он нещадно потел и вымок насквозь, что крайне удивляло девочку.

— Почему вода с тебя течет? — не удержалась она наконец от вопроса, что томил ее, видимо, давно. — Ты что — водопад есть?

— А почему вокруг тебя мухи летают? — желчно ответил Максим Сергеевич. — Ты что — муравейник есть?

Почему он сравнил девочку с муравейником, он и сам себе объяснить бы не смог, но Септим и девочка одобрительно посмеялись.

Она ловко пятилась спиной вперед, точно попадая подпрыгивающим шагом на шпалы, придумывала, что бы еще такого сказать в пику Максиму Сергеевичу, но вместо этого показала пальцем куда-то за него:

— Собаки.

Они с Септимом развернулись и подпрыгнули одновременно. Снизу, из леса, нагоняя их и забираясь все выше к рельсам, бодро бежали шесть очень красивых, азартных молчаливых овчарок. Следом за ними спешили рыцари в одинаковых голубых с синим доспехах. Видимо, лесная диета повлияла на них плохо — ни один не летел, все двигались, медленнее, чем овчарки, но зато Максим Сергеевич не мог сосчитать, сколько их всего.

— На собак патроны не трать, — расчетливо скомандовал Септим.

Он утащил Максима Сергеевича и девочку на противоположный от нападавших склон низкой железнодорожной насыпи, бросил через плечо:

— Давайте-ка снова в лес оба.

Уперев приклад в плечо, он водил винтовкой в поисках сине-голубой драконьей головы, что неизбежно должна была появиться над рельсами, другой рукой держал саблю.

Максим Сергеевич не внял его ценным указаниям, а отступал к лесу вместе с Септимом, и как только первая собака перемахнула к ним, выстрелил ей одиночным между треугольных ушей, она закувыркалась им под ноги. Остальным собакам это лишь добавило злости, но еще три с визгом заюлили в траве среди зелени и очень больших и ярких бутонов купальницы. Две, что попытались оббежать взрослых и вцепиться в непрерывно шипевшую кошкой девочку, тоже завалились и пропали в траве. Показались и драконы. Один все же сумел взлететь, но сразу свалился обратно, получив пулю, неизвестно — раненый, нет, на такой дистанции попадание в доспех не гарантировало пробития брони, а вот Максим Сергеевич почувствовал удар в ногу, и, зашипев, чуть ли не как девочка-дракон — так же бесполезно и бессильно, — от неожиданности упал, попытался встать, и тут уже коротко заорал от боли. Впрочем, это не помешало ему отпугивать выстрелами там и сям возникавшие над путями сине-голубые шлемы, пока Септим, ругаясь на чем свет стоит, волок его за рюкзак к деревьям, и сам еще частично успевал прикрывать отход выстрелом-другим. Максим Сергеевич увидел брошенную Септимом саблю: не всю, а определил по металлическому взблеску, что это, скорее всего, она. Девочка, сообразив, где побезопаснее, семенила, укрываясь за ногами Септима.

Они скатились в какой-то овраг, все трое тяжело и громко дышали среди наступившего затишья. Септим с досадой зажимал рану на шее, откуда ему под нагрудник текла пугающе обильная струя синего цвета.

— Тут картинка имеется, — сказала девочка.

Септим и Максим Сергеевич ошалело посмотрели в направлении, куда она показывала пальцем.

Там стояла дощатая табличка с черепом и костями, рядом с ней другая, с надписью «Осторожно, мины!». Как бы подтверждая справедливость предупреждения, бахнул взрыв, свистнули осколки, раздался крик боли. Паукообразная тень, сверкнув на лежавших в овраге почти стеклянными глазами, перемахнула через человека, дракона и девочку-дракона, и девочка успела пошипеть еще и на эту тень.

До них донеслись очереди, которых становилось все меньше с каждым выстрелом, отличавшимся звуком от очередей. Затем очередей не стало совсем.

Максим Сергеевич по-прежнему не мог перевести дыхание, но почему-то ему хотелось заткнуть рот обеими руками и перестать дышать, он переборол это желание и стал стягивать рюкзак, ища что-нибудь, чем сделать перевязку себе и Септиму, а может, и девочке тоже.

— Ты как? — спросил он ее, она смотрела на него непонимающими глазами.

Он молча позлился на себя и снова задал вопрос, на этот раз переиначив его на драконий манер:

— Ты как себя чувствуешь? Драконы в тебя не попали?

Она помотала головой, при этом завороженно и с тревогой посматривала то на ногу Максима Сергеевича, то на шею Септима.

— Они в вас попали, — констатировала девочка. — Вы теперь уснете и не проснетесь?

— Уснут, уснут, — подтвердил голос сверху. — И не проснутся. Если не объяснят, что они тут делают. И почему я не должен их сейчас же отправить баиньки.

На краю оврага стоял человек, чем-то напоминавший паука. Он облизывал губы, жирные, как после шашлыка или блинов, его мутные глаза смотрели на Максима Сергеевича, при этом будто видели его насквозь, со всеми его подвигами, взрывами, выстрелами, стилетами, ненавистью. Не дождавшись ответа, паук поднял оружие, но девочка кинулась на шею Максиму Сергеевичу, словно могла заслонить его этим от пули и, повернув голову кверху, уверенно сказала:

— Ему нельзя засыпать. Это мой папа есть.

— Ты уверена? — не смог не засомневаться паук, девочка кивнула и еще крепче сжала объятия, а Максим Сергеевич оказался удивлен не меньше нового знакомого. — И как же зовут папу, интересно мне знать?

— Макс, — бросила она.

— А это чучело? — спросил незнакомец.

Орудуя винтовкой в руках, как указкой, ткнул в сторону Септима. Прежде чем девочка ответила, утешил раненого дракона:

— Да не дергайся ты, было бы что серьезное, ты бы уже так не сидел, да и я бы заметил, что тебе скоро кранты, а пока я этого что-то не наблюдаю.

— Это дядя Септим есть, — сказала девочка.

— Все равно что-то неважно твой дядя выглядит, — прокомментировал незнакомец.

— Да пошел ты, — ответил ему Септим.

— Шестиногий… то есть, пятиногий пес Макс и ассистент с дурными манерами, — к чему-то вздохнул паук. — А я, если что, людоед.

— А я, кто я есть, пока не помню! — призналась девочка.

— И даже папа твой не помнит? — не поверил людоед.

Девочка удивилась:

— Откуда же он помнить может, если он совсем недавно моим папой стал?

— Буквально сейчас, — уточнил Максим Сергеевич.

В мутных глазах людоеда появилось любопытство, и это невероятно преобразило его несимпатичное лицо. Сразу стало понятно, что он — друг, и они для него тоже друзья теперь — непутевые, вечно влипающие в неприятности, и, вот, влипшие в очередную.

— Ладно, разберемся, — сварливо заключил людоед, без опаски отбросил свою винтовку и стал аккуратно спускаться на дно оврага, чтобы помочь раненым. — Как-нибудь уж назовем тебя, да, Настя?

— Ага, — сказала она.

…Нельзя было сказать, что благодаря Насте Максим Сергеевич совсем забыл о родной дочери, но заботы о драконьем ребенке, как он думал, отодвинули от него то отчаяние, которое было с ним очень долго, да и мысль о том, чтобы пустить себе пулю в голову, перестала посещать его с прежней частотой.

Но вот идея прикончить напоследок кого-нибудь из сине-белых была с ним всегда, и, узнав, что в город попал наконец ребенок-дракон из таких, Максим Сергеевич собрался в поход, как в последний раз. Скорее всего, его положили бы еще на границе Зеркала с человеческой стороны, после очереди в маленького дракона, если бы Когната не была так похожа на мать, если бы не синяя звезда в ее волосах.

Весь путь в Зеркале Максим Сергеевич размышлял, что у чудовища, а если брать шире, то у нескольких монстров (отца, матери, деда) не могло появиться такого забавного ребенка, недостойны они были ее, а она ничем не заслужила того, чтобы расхлебывать за ними все, что они натворили в войну. Однако вот: у них была Когната, а у Когнаты были они, и девочке еще предстояло жить с грузом вины за родителей и родственников.

Он надеялся, что дочка его все же не очень плохая, а все слухи о ней — лишь пропаганда, призванная очернить одну династию и обелить другие. Хорошо, что он так никогда и не увидел Секунду, что они не столкнулись лицом к лицу, ведь эта встреча сломала бы его окончательно и бесповоротно.