Когната

Девочка в кафе

После восьмого класса Костя решил пойти в школу фабрично-заводского обучения, чтобы еще до армии получить специальность как у отца, а потом вернуться и спокойно работать до самой пенсии. Пока его сверстники бредили географическими открытиями за полярным кругом, проектами железной дороги, ведущей на Луну, геологией, воздухоплаванием, Костя считал, что с него на данный момент достаточно приключений. Он и в библиотеке брал больше классику всякую, что-нибудь о человеческих переживаниях, а детективов и фантастики, где стрельба, фехтование, где кто-то кого-то убивал, даже если это был прямо герой-герой, весь из себя положительный, пример для подражания, — избегал, настолько его подкосило произошедшее во время войны.

Отец и мать расстроились. Мама считала, что Костя мог бы выбрать педагогическую стезю, как она. Папа, который по идее должен был обрадоваться, что сын продолжит его дело, огорчился несбывшемуся военному училищу и офицерству сына, о котором он, как выяснилось, мечтал, но таил в себе. Он даже думал, что сын записался на секцию бокса как раз для военного училища, а Костя всего-навсего хотел выглядеть помускулистее, за этим еще и на волейбол ходил. Средние спортивные успехи не давали надежды на льготное место в высшем учебном заведении, но Костя туда и не рвался пока: считал, что успеет, если пожелает.

А попасть на завод было совсем неплохо. Тут работали многие друзья и знакомые отца, на глазах которых Костя рос, а кто-то буквально нянчился с ним, когда Костя был еще в пеленках. Тот же кадровик вообще встречал Костю и его маму из роддома, поэтому чуть ли не собственноручно заполнил Костину анкету, когда тот пришел поступать учеником на предприятие. Он думал, что про Костю ему известно все и даже больше, чем знает про себя Костя. И про оккупацию, и про детдом Костя не скрывал (правда, и не рассказывал в подробностях), а про то, как он переместился оттуда в город, никто особо не спрашивал. Про плен у драконов Костя вообще молчал, — пребывание там для него выглядело через несколько лет как неприятная, ненужная, не очень интересная другим сказка или даже байка.

Он не знал, что и думать, когда после очередного рабочего дня озадаченная мать предъявила семье повестку из местного отдела МГБ с предписанием явиться на беседу для выяснения некоторых обстоятельств. «Каких еще обстоятельств? — удивился отец. — Ты лишнего где-то сболтнул?»

В недоумении Костя пришел в назначенное время в назначенный кабинет, сел на предложенное место напротив занятого делами офицера в штатском.

— Итак, — вздохнул офицер, листая папку с делом и что-то старательно записывая, — Костя… Константин Константинович… Серьезно? Константинов? Итак, Константин Константинович, ну, давайте рассказывайте, как вы дошли до жизни такой.

— До какой жизни? — настолько спокойно спросил Костя, что офицер бросил на него взгляд, полный недоумения.

— Ну, как какой? Как вы в оккупации связались с драконами, как при помощи бандитского подполья пробрались в тыл, как легализовались. Давайте, не тяните, выкладывайте.

Костя еще ни разу не смотрел на свои приключения под таким углом, а когда посмотрел, понял, что в этом свете он выглядит весьма нехорошо.

— Как?.. — сказал Костя и задумался, пытаясь вспомнить то, что пробовал забыть, и ведь вроде бы почти получилось. — Попал в плен к драконам, потом меня отпустили… обменяли! на какого-то барона. Точнее, хотели обменять, но там перестрелка произошла, какие-то люди и драконы меня взяли к себе, но почти тут же один доставил меня в госпиталь, оттуда в тыл переправили, в детдом. Там жил. Затем узнал, что наш район освободили, и домой сбежал. Мне десять лет было, может одиннадцать…

— Костя, дорогой, это вот твое «десять-одиннадцать», оно ведь было всего четыре-пять лет назад, ну не мог ты все это так забыть за столь короткое время. А между тем в твоем личном деле детдомовском указано, что ты ничего не помнишь про обстоятельства появления в прифронтовой полосе. Что это у тебя за провалы в памяти такие интересные? Мм? С чего это вдруг драконы решили тебя вернуть к нам? Зачем ты террористам взамен барона? Понимаешь, как это звучит неправдоподобно?

Волнуясь и потому путаясь, Константин рассказал, как ударил стилетом Волитару, и по этой причине решено было, что оруженосца из него не получится.

— Так стало еще хуже, — разочарованно подвел итоги офицер. — С чего бы им тебя отпускать, когда ты чуть не убил дракона? Они бы тебя на месте сожгли. Скорее всего и жечь бы не стали. Махнули бы саблей, да и дальше пошли или полетели. Но даже если то, что ты сейчас рассказал, правда, то вот это вот мне объясни, пожалуйста…

Офицер раздраженно подергал ящик стола, который не открылся сразу, достал оттуда две пачки писем, перемотанных бечевкой, и положил их перед носом Кости.

Первое, что увидел Костя, — очень яркие, крупные разноцветные марки, номен Волитары и ее брата в полях обратного адреса, там же иероглиф, обозначающий «порхающая». «Вот же идиотка!» — подумал Костя. Он надеялся, что ее обещание насчет писем, — это мимолетная причуда находившейся в бреду раненой девицы под обезболивающим и другими лекарствами. Кто же знал, что она правда начнет слать ему весточки с той стороны Зеркала.

— Я понятия не имею, как это объяснять, — сник Костя. — Я ей писем не писал. Только так я могу оправдываться. Больше у меня объяснений нет. Я рассказал, как все было. У меня нет доказательств, что все так и было.

Офицер откинулся на спинку стула и убежденно заключил:

— Да бесполезно юлить и изворачиваться. Потому что так и не было. Тебя просто утащили. Потом или кандидат нашелся перспективнее, такие случаи известны. Или твои драконы в опалу попали и им стало не до импринтинга. Или просто надоел. Знаешь, когда собаку заводят, а потом выбрасывают.

«А зачем она тогда письма слала», — едва не спросил Костя, но сдержался, понимая, что так закопает себя еще глубже, ведь наверняка офицер тут же вцепится в них и примется раскручивать эту тему. Но тот обошелся и без Костиной помощи.

— С другой стороны, нет ничего тупее, чем завербовать кого-то, а потом ему письма слать. Ну, версия со шпионажем не бьется с таким поступком. Да и вербовать третьеклассника и забросить его в тыл? Это тоже довольно глупо, что уж говорить. Но вот что не глупо — так это как она тебя вообще нашла? Скажи-ка, голубь мой сизокрылый, как ты объяснишь, что она твой адрес знает? Мы весь адресный стол перерыли в поисках драконьего агента. Нескольких человек даже накрыли по другим делам. Директора твоего детдома хотели за жабры взять, но он после инсульта, из него ничего толком не вытянешь.

Он правильно понял Костин взгляд и выражение лица. У него вырвалось:

— Да ну. Не может быть. Ты ей свой адрес продиктовал? Сам? Зачем?

— Не знаю, — сказал Костя и вспомнил ее прощальный поцелуй в щеку. — Может быть, сейчас я поступил бы по-другому. В любом случае, отвечать ей я не собираюсь.

— Как это не собираешься? — весело смешался офицер. — Желательно, чтобы ты регулярно писал ей, Костя.

— Я не хочу, — ответил Костя. — Мне это неинтересно.

Офицер аж зафыркал как кот, настолько был возмущен.

— Ничего себе! Неинтересно ему! Мне тоже много что неинтересно! Я бы сейчас с удовольствием в кино сидел вместо этого кабинета, мороженое ел, в парке гулял.

Он навалился на стол и со спокойной уверенностью объяснил:

— Но есть такое слово «надо». Благодаря тебе у нас есть контакт с драконьей аристократкой. А она благодаря собственной крови да еще и браку пока не последнее место занимает в их чокнутой иерархии. Кроме того, ты находился на драконьей стороне, если не врешь, и можешь пересекать Зеркало.

— И что? — не понял Костя.

— То, что, если ты честный гражданин своей страны — выбора у тебя нет. Так бывает, — сказал офицер. — Но если ты амеба, то у тебя тысячи дорог — ползи куда заблагорассудится. Можешь сейчас дать подписку о неразглашении и катиться со спокойной душой. Но тогда товарищи среди драконов, возможно, останутся без своевременной помощи. Или произойдет очередная война, которую мы сумели бы предотвратить, если бы ты согласился поддерживать эту переписку и дальнейшие отношения с драконами. Никто не знает, как эти письма и это знакомство могут нам в будущем пригодиться. И ничего гарантировать тоже нельзя. Но вот так вот закрывать дверь… Это не преступление, нет. Никто тебя за это не привлечет. Но если такое произойдет, ты будешь думать: «А вдруг я мог это предотвратить просто тем, что писал бы письма».

— У нас сосед с драконом переписывался до войны, — вспомнил Костя. — Так вот, он недавно с лесоповала вернулся, потому что выяснилось, что он ни в чем не виноват. Как-то медленно иногда работают у вас эти, как их… конторские работники. Девять лет он там обитал.

— И такое бывает, — согласился офицер после паузы. — И кирпич на голову может упасть. Бывает, что виновные остаются безнаказанными, а невинные гибнут. Это жизнь. Это не прогулка, полная приятных впечатлений. Большей частью даже и наоборот. Никто ничего не гарантирует. Вот, например, тебе через несколько лет могут эти письма припомнить, и вряд ли тебе после вскрывшихся фактов позволят и дальше работать на оборонном заводе. Тем более, эта твоя… Волитара, она ведь не только тебя бомбардирует письмами, она и наше начальство обрабатывает через высокопоставленных драконов, чтобы тебя как-то продвигали для вашей дальнейшей работы. И такое случается: у дракона вспыхнула симпатия, дракон не такой сильный, выходит, тут у него слабость. Ну так нужно этим пользоваться для блага людей. Ты же человек.

— Пытаюсь быть человеком, раз уж им остался, — сказал Костя. — Что я должен делать?

Офицер похлопал по стопкам писем.

— Для начала прочитай все это. Тут в хронологическом порядке. Но нужно это делать здесь, под присмотром. Потом ответить своими словами, что все хорошо. Заодно ошибки в словах и запятые поправим. Она фотографию просит. Вышлешь, мы поможем. В лучшем виде сделаем.

Дома, как проинструктировал офицер, Костя сказал, что его вызывали в МГБ, чтобы предложить обучение в военном училище, только не в этом году, а в следующем.

— Это за какие такие таланты? — удивился отец польщенно.

— Им виднее, — ответил Костя.

Как он ни скрывал даже от себя, а письма Волитары Костю почему-то тронули. Она хвасталась мужем, родившимися детьми. Иногда ее брат вписывал несколько строк, в которых чувствовался иронический скепсис. Брат Волитары тоже был женат, разве что с детьми не торопился. Он пояснил в одном из последних писем: «Оруженосец, я тебя не забыл. Желание детей иметь после таких примечательных событий, как ты понимаешь, возникнуть не может». Костя помнил сожженных, пусть не им, но при нем, бабушку и дедушку, и желание шутить в ответ отвалилось само собой.

С разрешения командования Костя делился с Волитарой некоторыми подробностями своего житья-бытья сначала на заводе, затем в училище. Сразу же после выпуска его определили в комитет, который занимался отловом или уничтожением военных преступников, а таких хватало по обе внешние поверхности Зеркала. При удачном задержании людей и драконов судили на закрытом суде обе стороны. Почти всегда это были смертные приговоры, так что суды выступали скорее формальностью, должной поддерживать непрочное доверие между бывшими воюющими сторонами. В комитет входили и люди, и драконы. Отлавливали в основном бывших участников бандитского подполья, которое тоже состояло из тех и других вперемешку. Самым крупным преступлением, совершенным ими, был взрыв театра, где планировались мирные переговоры — это чуть не дало новый виток войне, заставило драконов применить Зеркало, а кроме того, переговоры все равно случились, только в другом месте, так что люди и драконы, оказавшиеся в театре и рядом, погибли зря. Ну и, конечно, кое-кто из аристократов попал за решетку в силу того, что это позволяло, во-первых, свершить правосудие над теми, кто слишком соблазнился теорией видового превосходства, а во-вторых, уменьшить количество феодалов на и так не бесконечной Земле.

Сначала Костю проверяли, и он бок о бок с драконами, которых тайком провозили через границу, арестовывал бывших вражеских пособников в городе. В основном, когда им объявляли об аресте, они или отрицали свое участие в преступлениях, или сдавались без сопротивления, как будто с облегчением, что не нужно больше скрываться, и высшая мера социальной защиты их не всегда пугала после стольких лет постоянного страха. Хотя, бывало всякое, среди людей попадались и очень шустрые, способные дать отпор. Костя похоронил и старшего товарища, с которым подружился, поступив на службу, и пару знакомых драконов, и еще нескольких человек. Легкое ранение получил. И, похоже, только тогда решено было, что он достаточно надежен, чтобы доверить ему арест драконов.

Не все испытывали восторг от такого решения. В комитете Константин был самым молодым сотрудником, что не добавляло ему авторитета, да и его знакомства в стане бывшего, но врага, вызывали обоснованное недоверие людей. Не всем детям повезло угодить в плен и вернуться. Драконы же в свою очередь считали, что Константин станет плясать под дудку Волитары, а та как-нибудь попробует использовать людей в интересах своей семьи. Но, понятно, сошлись на том, что Константин должен участвовать в аресте драконов, поэтому его в составе человеческой делегации все же отправили за границу.

В первой же командировке в мегаполис Константин встретил Волитару и ее мужа — меланхоличного дракона, который поминутно вежливо зевал, из-за волнения, из-за скуки — непонятно.

— Я невероятные изменения вижу! — сказала она так запросто, будто они только вчера распрощались. Костя же в свою очередь почувствовал смущение, тем более когда она прибавила к сказанному: — Я, что тебя под мышкой унести смогу, сомневаюсь.

— Так и без надобности, — пробормотал Костя, глядя на Волитару сверху вниз.

— Бас! — удивилась она очевидному. — А ты, как мышь, «пипипипипи» говорил!

Она смеялась, с явной симпатией рассматривая его лицо, что Константина страшно смущало.

— Ты сейчас бы меня безо всякого стилета убил! — похвалила она и, видно, совсем не сочла такой комплимент странным.

— А где твой брат? — спросил Костя из вежливости.

— Он позже будет. Но он так, подальше ото всего этого держаться пытается! У него заинтересованности в международной политике и военных преступниках не имеется. Так что это визит вежливости будет.

— А он разве знает, что такое вежливость? — тоже пошутил Костя, на что Волитара не без удовольствия рассмеялась снова.

Она познакомила Костю с мужем, тот показывал скепсис всем своим видом, когда Волитара говорила про деятельность комитета, и очевидно оживлялся, когда Костя говорил о прошедших операциях.

— Дорогой муж считает, что мой дикий интерес к операциям комитета — это что-то сугубо личное есть. Я не могу сказать, что его неправым считаю, — объяснила Волитара. — Он, что у нас дети, думает. Еще он, что до моего вовлечения в очередную операцию никогда не дойдет, думает. Он, что твое появление меня обезопасит, считает, поскольку, до чего ты здоровенный и опытный есть, думает.

— Я не думаю. Я надеюсь, — мягко возразил муж Волитары бархатным голосом, в котором читалось волнение, но при этом все же зевнул. — Я каждый вечер за то, чтобы она не лезла в пекло, молюсь. Я честное слово даю, что я так делаю.

— А ты лезешь? — вырвался у Кости невольный вопрос.

— Так ведь и он лезет, — сказала Волитара. — И ты лезешь.

— Я, наверно, единственный, кто об этом не просил, — признался Костя. — Пока не узнал о твоих письмах, планировал, что до старости буду работать на заводе, женюсь, умру в своей постели.

— Костя, ты себя хотя бы не обманывай. Оруженосцем быть твой удел есть, — возразила Волитара.

От ее взгляда не ускользнуло, что в Костином лице дернулся какой-то мускул, и она объяснила:

— Да. Или ты рыцарем должен быть. Просто ты не драконий оруженосец или рыцарь есть, а оруженосцем или рыцарем своей страны являешься. Качества такие, как то: верность, храбрость — глупо в землю зарывать и на работу на заводе неразумно разменивать. Конечно, ты не в своей постели умрешь, но тебе в этом и нужды нет.

Сама Волитара, если и собиралась умереть в своей постели в окружении детей и внуков, то тщательно это скрывала. Она вообще не могла спокойно спать, пока не будет найден и арестован (или убит) ее бывший жених Фумус. Как понял Константин, ее не столько обидел его отказ, сколько разозлило, что Фумус тесно работал с тайной полицией (в какой-то момент времени он тайную полицию даже возглавлял).

Фумус наворотил столько, что поймать его мечтали все по обе стороны Зеркала. Кто-то — чтобы отомстить, кто-то — для того, чтобы он замолчал навсегда, кто-то — чтобы оборвать его линию наследования.

Выйти на его след никак не получалось, а вот супругу обнаружили в одном из провинциальных приполярных ответвлений мегаполиса. При ней была девочка — дочь Фумуса. Волитара и командование решили, что схватить обеих — прекрасная возможность выйти и на убежище самого Фумуса или выманить его. Жена Фумуса не родилась драконом, а стала сначала его оруженосцем и лишь затем превратилась в дракона, как должен был Костя, если бы Волитара продержала его при себе подольше и он проникся драконьей жизнью до полного отвращения к человеческому существованию. Человеческого имени жены Фумуса никто не знал, потому что, пока она была ребенком, тот при свидетелях подзывал ее просто: «Эй, ты». Драконье имя ее тоже никто не слышал, но документы были на имя Секунды — так утверждал дракон, который продал ей жилье.

Секунда жила замкнуто, с соседями почти не общалась, порой ходила с дочерью гулять в парк, но там брать ее было чересчур рискованно: не хватало еще, чтобы она пожгла и постреляла посторонних, а потом улетела. Неясно чем грозила и попытка задержать ее дома. Не исключался вариант, что Секунда наставила там каких-нибудь ловушек или вообще заминировала квартиру. Жена Фумуса могла как-нибудь красиво упорхнуть, напоследок взорвав здание с жильцами. А загодя начинать эвакуацию многоквартирного дома — лишний риск стрельбы в толпе, лишний риск потерять так называемую Секунду, а затем искать ее снова.

Два раза в неделю она водила дочь в маленькое кафе неподалеку от дома, и вот там-то и решили ее арестовать. В кафе мало кто ходил. Риск того, что Секунда начнет дышать огнем в тесном помещении, был минимальный: не будет же она жечь собственного ребенка — так рассудили в комитете. В кафе вела тяжелая дверь, которую не так просто было распахивать в полете, а вход для персонала не был виден с улицы, и группа захвата могла насчитывать хоть полсотни солдат, хотя такое количество и было без надобности. Единственное, что беспокоило, — это плоская сумка на длинном ремне, которую Секунда всегда носила с собой: там могло быть что угодно, — от холодного оружия до бомбы.

Решили, что на захват пойдут Волитара и Константин. Он придет в кафе пораньше и, обмазанный тональным кремом, посидит на подхвате, притворяясь обычным жителем мегаполиса, а Волитара подойдет позже, объяснит как женщина женщине, что оба выхода заблокированы, что бомбой, если таковая есть, Секунда только убьет себя и дочь, может быть утащит за собой двух оперативников, но на этом все. Сбежать не получится. Как правило, этого оказывалось достаточно.

Стояла жаркая осень. Константин тщательно побрил не только лицо, но и руки, чтобы из коротких рукавов не торчало бог знает что. Скептически цыкая, над ним поработал гример, делая из человека дракона. Константин все же опасался идти на захват без всего и, как ни смеялась Волитара, взял с собой хлопушку, спрятал ее в сахарницу на столе и стал ждать. Константин старался не поворачивать лицо к кинокамере, скрытой за окошком между стойкой и кухней. То, что он уже оказался в фильме и пленку кто-то потом будет пересматривать и подвергать аналитике все совершенные преступником и группой захвата действия, использовать как какие-то доказательства правильности поступков всех причастных, невероятно нервировало Константина, больше даже, чем сама история, в которую он частично влип, а отчасти влез сам, когда сначала попал в плен, а затем пошел работать в органы.

Наконец появилась Секунда с дочерью. Заказала мороженое, и девочка принялась старательно его поедать, останавливаясь только для того, чтобы внимательно смотреть на Константина, каждый раз не донося полную ложку до рта. Девочка была в платье, невероятно белом, почти светящемся в лучах ярких ламп на потолке и стенах. На ногах у нее были белые матерчатые туфли, почти сливавшиеся по цвету с кафельным полом. Единственным цветным предметом на ней была синяя заколка в виде морской звезды.

Константин видел фотографии и Фумуса, и Секунды. Девочка удивительным образом походила на обоих родителей. К абрису лица непойманного дракона с его тяжелой челюстью и высоким лбом лепился короткий прямой нос, спокойные глаза и слегка улыбающиеся губы матери. Светлые волосы и темные брови передались по женской линии. Это все было так — непонятным образом, несмотря на обстоятельства — мило, что Константин подмигнул девочке, когда она уставилась на него очередной раз.

Чуть позже вошла Волитара. Константин не раз спрашивал еще на стадии планирования, а не боится ли она, что Секунда знает ее в лицо. Могло быть так, что Фумус показал подруге жизни несколько изображений бывшей. «Знает, и что? — отвечала Волитара по-разному, но в одном ключе. — Мы будем надеяться, что это ее деморализует». «А может быть, тебе совсем не появляться в кафе?» — говорил не только Константин, но и ее брат, и муж говорили, но она только раздраженно отмахивалась.

Некоторые драконы из комитета сделали ставки на то, кто кого убьет во время захвата: Волитара Секунду или наоборот. Нашлись драконы, что поставили на Секунду, потому как Волитара не у всех вызывала симпатию. И люди тоже поучаствовали бы в споре, но их остановила сомнительная идейная составляющая такого действа, основанного на жажде наживы и крови. А так, в кулуарах они склонялись больше к Секунде, пускай она и натворила зверств, но все же родилась своей, человеком. Волитара, узнав о споре, поставила на себя.

Секунда была одета в легкое светлое платье, что-то вроде сарафана, туфли у нее были не на каблуках, даже не на платформе, а со шнуровкой, такие, чтобы держались, если внезапно потребуется, бежать, лететь, и чтобы приземляться без проблем. Одну руку она держала на столе, прикрывая пальцами кошелек, вторая у нее, как на грех, постоянно по локоть оставалась в сумке, ремень которой был перекинут через плечо. Секунда не выражала беспокойства. Не оглядывалась, при этом очевидно замечая внимание дочери к Константину: до Константина донеслось невозмутимое «…невежливо…» среди других слов.

Константин вспоминал в эти минуты слова инструктора по бою с драконами: «Вы даже не надейтесь бороться с ними. Они в два раза больше своего веса могут поднять. Улететь, конечно, не могут, а вот отшвырнуть — запросто. Так что главное правило: не подходить к ним спереди. Если не повезло, бросайте хлопушку и стреляйте. Кончились хлопушки — просто стреляйте. Лучше в туловище. Не прикончите, так хоть дыхалку собьете, выгадаете себе еще немного жизни и творчества. Кончились патроны — тыкайте стилетом. Лучше все, что есть, втыкайте в одного, потому что, если вы остались без патронов перед несколькими драконами сразу, экономить уже смысла нету, вам конец. Хотя бы ближайшую каракатицу заберите с собой. Конечно, случаются невероятные подвиги, и мы о них знаем, но еще больше происходило не-подвигов, которые закончились бесславной гибелью, и результатом их был только труп товарища, и никаких следов, что драконы как-нибудь пострадали, ни одной синей капли на всю округу». Константин прикинул, что отбросить его от себя Секунда не сможет, а вот выкрутиться — вполне.

Волитара тоже пришла налегке, даже без сумки, куда можно было положить оружие на всякий пожарный. «Если она бахнет, нас все равно по стенкам раскидает, я доспех надену или не надену, разницы никакой не имеется», — объяснила она заранее.

Почему-то заинтересовавшись новым посетителем, Секунда обернулась.

И Константин увидел знакомое выражение на ее лице. Примерно такая у него была физиономия в отражениях драконьего дома, когда он отыскал заряженную батарейку для стилета. «Так, — успел подумать он, — мы еще живы, а значит, это не бомба, так что может быть огонь, если у нее дома какие-нибудь запасы вяленой конины лежат и она их не прекращала есть». Он сунул руку в сахарницу, снял хлопушку с предохранителя и ахнул об пол. В воздухе закружились блестки, девочка с восхищением от фокуса, а Волитара — с недоумением взглянули на Константина, он кинулся к Секунде, чтобы отобрать у нее сумку и, наконец, скрутить. В следующее мгновение девочку швырнуло к стене, будто она начала неумелый полет спиной вперед, ударилась и упала. Константин еще удивился: «Они могут летать так рано?», но увидел напитавшееся синей кровью платье, и сердце его сжалось от ужаса. Волитару тоже отбросило от Секунды. Константин понял, что Секунда подстрелила их обеих, не вынимая пистолета из сумки.

Жена Фумуса вынула ствол и подносила его к собственному подбородку, очевидно собираясь распрощаться с жизнью. Но Константин сбил Секунду со стула, вцепился в руку с пистолетом. Секунда завертелась под ним, довольно ловко, к досаде Константина, перехватила пистолет другой рукой, попыталась выстрелить в голову Константину, а не себе, за что тот, осыпаемый штукатуркой и осколками плафона с потолка, изо всех сил ударил ее лбом в лицо, но старался он зря: это не оказывало того ошарашивающего эффекта на драконов, как на людей. Последовал еще один выстрел, который прошиб Константина сбоку, и он сразу потерял бóльшую часть боевого энтузиазма. Впрочем, ему хватило и того, что осталось, чтобы снова схватить пистолет. И тут он почувствовал, что в шею ему что-то впилось, левую руку словно ударили током, и она резко ослабла. Он ощутил еще несколько таких уколов в разные части спины, догадался, что это стилет, вынутый Секундой из сумки свободной рукой, навалился всем телом на эту руку, чтобы она перестала быть свободной, подумал: «Хорошо, что она себе в горло не догадалось ткнуть стилетом, а то все было бы зря», и налетела группа захвата. Константина оттащили, Секунду держали, девочку куда-то несли. Взорвалась еще одна хлопушка.

Константин, лежавший навзничь, увидел, что ширящаяся лужа его красной крови, лившейся из онемевшей спины, пытается соединиться с такой же лужей синей, которая уже натекла из в кои-то веки кротко валявшейся Волитары. Константин представил, что, если лужи смешаются, будет некрасиво, он силился вспомнить, какой цвет тогда получится, но его никакой не устраивал. Он попытался заслонить свою лужу рукой, но пальцам попалась ладонь Волитары, и он сжал ее кисть, а та была одинаково холодной что у здорового дракона, что у мертвого, что у раненого. Это было до такой степени грустно, и, позже анализируя эти события, Константин решил: именно от этой грусти он и отключился.

Это рукопожатие почти сразу же аукнулось ему по возвращении с того света.

Как только он более-менее пришел в себя и смог говорить (хотя первое, что он сделал, — это принялся шевелить пальцами левой руки, а они, к счастью, пусть плохо, но шевелились), к нему в кресле-каталке привезли Волитару. За спиной санитара виднелся Волитарин муж и трое Волитариных детей, подстриженных и одетых таким образом, что Константин не сумел определить в них мальчиков или девочек.

— Нас камера снимала, — сообщила Волитара. — Я из одного кадра экспертов фотографию сделать попросила. Ты, какая милота есть, посмотри!

Она вытащила фото в рамке, на котором рука об руку лежали она и Константин. Демонстрируя фотографию, она издала звук умиления, Константин скривился, а ее муж, выгадав момент, пока на него никто, кроме Константина, не обращал внимания, с непроницаемым лицом показал взглядом на жену и покрутил пальцем у виска.

— И это единственная хорошая новость для тебя есть, — сказала она сокрушенным голосом. — Ты, конечно, дел наделал.

— Девочку не спасли? — сокрушенно догадался Константин, вспомнив синее пятно, замеченное краем зрения во время борьбы в партере.

— Имя девочки Когната есть, — ответила Волитара. — Она уже ест и чуть ли не ходит. Она своими штифтами вместо ребер гордится. Она своих родителей дочь есть.

— Когната? — спросил Константин.

— По-простому это «родная» обозначает. Многие фактом, что она им действительно родная есть, огорчены.

Муж Волитары утвердительно покивал из-за спины санитара.

Волитара как-то почувствовала молчаливое движение и возмутилась:

— Дорогой муж, почему ты уже не в первый раз там сзади какие-то знаки Константину подаешь?

— Любимая жена, — бесстрастно откликнулся тот, — лучше бы ты это чутье, прежде чем ты, надевать доспех или не надевать, решаешь, применяла.

— У нас сейчас возвращение к парламентаризму случилось, — будто не услышав колкость мужа, вернулась к Константину Волитара. — Это то, что выборы проводятся, подразумевает. Это, что три партии имеются, означает. Партия Крови, то есть партия древних традиций, которые нам нельзя потерять, есть, партия Обороны есть, и партия Денег имеется. Но факты эти ничего не значат. Всего с десяток семей землей основного мегаполиса владеют, а из этого следует, все представители всех партий им так или этак, а принадлежат. Мегаполис отчасти семье моего дорогого мужа принадлежит, но и семья, к которой принадлежит Фумус, мегаполисом тоже владеет. Никто Секунду судить не будет. Но они ее не отпустят. Она в заточении под надзором всех семей сидеть будет.

— То есть все было зря, — догадавшись, куда клонит Волитара, перебил Константин.

— Нет, все зря не было, — терпеливо продолжила Волитара. — Я, что все зря не было, до сих пор считаю. Но большинство землевладельцев, что все, до броска хлопушки происходившее, не впустую сделано было, считают. А все, что после получилось потом, зря совершилось. Лично я, тем, что не в семейном склепе лежу, прожаренная до головешек, довольна.

Она улыбнулась одобрительно и в то же время ехидно и подсказала:

— Там кинокамера стояла. Ты же знаешь. Тебе под этой кинокамерой бросить хлопушку и подождать, пока Секунда себя убьет, надо было. А сейчас два наследника, ни одного из которых нельзя убивать, у семьи Фумуса появилось.

— У Секунды права наследования есть? — изумился Константин. — Она же изначально человек.

— Много кто изначально человек есть, — снисходительно усмехнулась Волитара. — Мой прадедушка — перевертыш был. У моего дорогого мужа бабушка с материнской стороны перевертыш есть, и дедушка по отцовской линии перевертыш есть. Это ничего не меняет. Они наследники есть. Многие драконы в семье Фумуса, что мы специально преступницу им подсунули, считают. Они на комитет сейчас все газеты, все телеканалы, какие имеют, с цепи спустили. «Дорогие читатели, посмотрите! Они жену Фумуса судить не собираются, они даже на ее злодеяния не смотрят. Она теперь всю жизнь на государственном обеспечении из ваших налогов жить будет!» Они в очень сложном положении находятся. Они, с одной стороны, ее как-нибудь убили бы. А, с другой стороны, им что делать, если Фумус внезапно объявится, непонятно есть. А вдруг он не один придет? А вдруг он где-то армию собирает, а потом вернется?!

Волитара пыталась сдержать смех, и видно было, как болезненно ей это дается, и все же расхохоталась, при этом морщась и делая вид, что кривится в шутку:

— И мы теперь ее от всяких сумасшедших сторожим! Мы ее из замка в замок, из одного тайного места в другое перепрятываем. Это на детскую игру похоже! А мы все такие уже взрослые и серьезные есть. И смесь серьезных вещей и детского поведения очень меня забавляет!

— Это лишь тебя забавляет, — напомнил ей муж. — Никто больше не смеется. Медсестры и медбратья, которых мы к Когнате подпускаем, на всякий случай, что всем их семьям смерть грозит, отчетливое представление имеют, если подозрение на нелояльность возникнет. Та же история и со всеми врачами происходит. Я, что для них это смешно есть, не думаю. Даже я, зная об этом, веселья не чувствую.

— Знатные семейства по-тихому такие вопросы решать предпочитают. Член семейства был, и вот члена семейства уже не существует. Даже термин специальный для этого имеется. Абортус постпартум. Отец так брата иногда называл.

— Отцы, похоже, одинаковы есть, — к чему-то предположил муж Волитары.

— Словом, родные Фумуса, чтобы он исчез, предпочли бы. И чтобы его жена и его дочь тоже исчезли. Дело не только в дележе наследства есть. Секунда о некоторых делах мужа знать может. И она об участии в некоторых некрасивых событиях части его родственников, скорее всего, знает. Они Фумуса и жену его главными злодеями сделали, потому что в этом большое удобство для них присутствует. И это удобство не только для них есть. Оно большинством негласно поддерживается. Масса преступлений не только против людей, но и против драконов осуществлено. Это под коврик замести хочется. Даже у меня насчет кое-каких вещей, в которых я участвовала, ответить соблазн есть: «Я ошибки признаю, извиняюсь, больше так не буду. Это все случайность и влияние императора и Фумуса были. Я очень сильно не права была».

— Надеюсь, в это сожаление ты и меня включаешь? — осведомился Константин.

— Ты даже не думай! — уверенно заявила Волитара. — Если бы возможность была бы, я бы тебя еще раз украла. И того, какой ты был, и такого, какой ты сейчас есть. Ты едва ли не единственное, что хорошего тогда было.

— Вот ты свинья! — устало возмутился Константин.

Ее муж засмеялся, засмеялись и дети, и даже санитар улыбнулся, но, когда она глянула на них, точнее, только попробовала развернуть голову в их сторону, все стали серьезными. Перестала веселиться и Волитара.

— Комитет временно закрывается. Мы решили, что тебе лучше домой отправиться. Я тебя в очередной раз в наши дела втравила. Извини. Мы, по нашей драконьей привычке, снова на тебя всех собак спустили. Сейчас такая тема продвигается: Фумус и император какого-то ответвления коммунизма, не человеческого, но похожего, придерживались, и честный народ почем зря губили, свободу прессы и предпринимательства душили, и Секунда коммунистка есть, и ты коммунист есть, и поэтому ты Секунду спас. Даже когда я это читаю и слушаю, и то какие-то здравые мысли в подобных статьях и передачах нахожу, хотя я вроде бы от дезинформации иммунитет имею. А что с другими жителями мегаполиса творится, я даже не представляю. Отношения города и мегаполиса на этом фоне охладели.

— Это какие же здравые мысли ты находишь? — не выдержал Константин. — Фумус хотел коммунистов и людей под корень извести. Коммунисты хотят уничтожить собственность на землю, власть капитала.

— Костя, — сказала Волитара, — не кипятись. Я, мой муж, мои дети, мой брат — живыми воплощениями собственности на землю и власти капитала являемся. Без всего этого мы все равно что не существуем. Попытка лишить меня этого убийству сродни есть. А ведь коммунисты, как опыт вашей истории показывает, не только в абстрактном плане классы убрать хотят, но они и по-настоящему нас убить попробовать могут.

— Это все равно лучше, чем пытаться полностью уничтожить другой разумный вид, да еще и своих под раздачу пустить.

— Это, в моем частном случае, нисколько не лучше есть, — уверенно сказала Волитара. — Я этого не допустить постараюсь.

В возникшей неловкой тишине муж Волитары покашлял, то ли предлагая удалиться, то ли намекая жене на что-то.

— Я за еще одно хочу извиниться, — сказала она. — Новость о том, что ты жену Фумуса спас, к вашим просочилась. И ты, по возвращении ваших высоких… идеалов хлебнуть можешь.

Она явно сознательно выдернула из своей реплики слово «гуманистических», потому что это понятие возникло, когда некоторые драконы, разводившие в свое время людей на еду и открывшие для себя, что те — разумные существа, принялись отпускать их на волю. И движение назвали гуманистическим, и слово прижилось еще в такой древности, когда среди части драконьих племен не всегда существовало понимание, что соседи — такие же, как они, драконы, достойные жизни. Видимо, она, к тому, что уже наговорила, не хотела обидеть Костю еще и таким словом.

Дома его встретили не сказать что неприязненно. Родители обрадовались. С коллегами общаться почти не довелось, потому что Константина отправили в отпуск по здоровью, предложили, когда окончательно оклемается, место для обучения в каком-нибудь институте, если будет такое желание. Отец звал вахтером на завод: «А что? Ответственная работа — с несунами бороться». Константин обещал, что подумает, и на самом деле размышлял, что идея неплохая. Пока ходил на процедуры, познакомился с соседской девочкой. Остальные соседи его вежливо сторонились, а она, ее сестра, их отец и мать как-то спокойно восприняли слухи про Константина.

В квартире проблем не возникало, но порой к Константину вязался другой сосед по дому. Подстерегал, спрашивал при всех, знает ли Константин, что «эта тварь» сделала с детьми его брата. Константин всегда терпеливо останавливался на его призывное: «Э! А ну стой!» Без возражений выслушивал претензии насчет своего неправильного поступка, покуда соседа не оттаскивали друзья. Считал это вполне обоснованной претензией. А однажды услышал, как тот сказал, утягиваемый в глубь двора, к домино, шашкам или пиву: «Не был бы ты гэбэшником, я бы тебя голыми руками задушил, меня бы оправдали».

— Так я и не гэбэшник уже давно. Давай, души, — предложил Константин.

Услышал ответ:

— Руки марать неохота!

Такие обидные слова что-то надломили в Константине, и он не поленился, доковылял до вредного соседа, сцепился сначала с ним, затем с его друзьями, которые пытались их разнять. Ему, конечно, накостыляли, но больше затем, чтобы он пришел в себя и прекратил драку, чем чтобы уложить в больницу еще на какое-то неопределенное время. Такой миролюбивый исход драки подтверждался и словами «хватит, хватит, мужики», доносившимися со всех сторон от только что выбывших из непосредственного участия персонажей, и тем, что, когда вредный сосед крикнул: «Ну все! Теперь ходи и бойся!» — вломили еще и ему.

С распухшей рожей, сбитыми кулаками и дополнительными болями во всем теле Константину пришлось через два дня после драки ковылять по повестке в местное отделение МГБ. Там он встретил нового начальника взамен того, что взял его за жабры в шестнадцать лет. Новый полковник с обожженным лицом и стеклянным глазом с непонятным удовольствием сказал при виде Константина:

— Красавец! Уже пить начал? Молодец! Поведение, достойное кадрового офицера!

Константин объяснил, что не пил, а подрался на трезвую голову.

— Это, конечно, все меняет, — сказал полковник саркастически, — и поднимает твой моральный облик на недостижимую высоту!

— Меня Дмитрий Нилыч зовут, — назвался полковник, будто Константин не мог ознакомиться с табличкой на двери его кабинета. — Ты чего на письма оттуда не отвечаешь? Твоя дракониха думает, что мы тебя тут за твой проступок в застенках держим и пытаем. Выбиваем правду, зачем ты сделал то, что сделал. Представляю, как она запоет, когда ты послезавтра в драконьем посольстве появишься с такой харей, чтобы драконий орден за заслуги перед мегаполисом получать.

— Товарищ полковник, никак нет. Никуда я не пойду, ни в какое посольство.

— То есть как не пойдешь? — сощурился полковник почему-то с азартом.

— Не хочу, — сказал Константин. — Что вы сделаете? Уволите? Так я и так почти уволен, что я — не понимаю?

— Ишь ты какой! — восхитился Дмитрий Нилыч. — Шустрый! Не рано на пенсию собрался, Костя?

— Так куда я теперь годен? — ядовито осведомился Константин.

— А я куда? — жадно спросил полковник и давай блестеть глазами и лицом, ожидая, как Константин заблеет, пытаясь оправдаться.

— У вас… вы все-таки начальник — нашелся Константин. — И…

Дмитрий Нилыч по-дирижерски завертел рукой, как бы призывая Константина продолжать, а сам уже говорил:

— …и на ваше место, Дмитрий Нилыч, можно хоть свинью посадить, хоть пень, лишь бы они бумажки подписывать могли… Так ты собирался меня похвалить? Так?

— Не так, — слегка вскипел Константин. — Не так! Я хотел в более вежливую форму эти слова оформить.

Дмитрий Нилыч крякнул от удовольствия и объяснил:

— Костя, у нас полно ответственной работы, которая не требует обеих ног, реакции и всего такого. Разумеется, прежних веселых приключений я тебе не обещаю. Но тебя не отпускают, хочешь ты этого или нет. Оклемаешься, с больничным сюда.

Когда Константин вернулся на работу, он услышал обрывок разговора коллег: «…он просто рвал и метал. Говорил: “Ага! Вот как! То есть, стоит ранение получить, и сразу, как кошку, за шиворот — и на мороз! Думаете, остальные сотрудники этого не увидят?!”» Дальше подслушивать было некрасиво.

После посещения посольства Константин читал полученные от Волитары письма в хронологическом порядке и с досадой отмечал все растущее, от послания к посланию, обеспокоенность его судьбой. Ему хотелось телепортироваться к Волитаре, сказать ей: «Да все в порядке, успокойся уже!» Но как она могла успокоиться, когда ей донесли, в каком виде он явился на вручение ордена. Пришлось писать чуть ли не каждый день, объяснять, что с ним происходило эти месяцы, про драку упомянуть, объяснить обстоятельства, приведшие к ней, саму драку обрисовать во всяких подробностях, рассказать, что погорячился и поэтому нахватал лишних тумаков. Но возобновленная переписка поначалу не вызвала у нее доверия. Волитара чувствовала холод в его словах, хотя он вроде бы писал, как и раньше, в тех же выражениях. Решила, что отвечает ей другой человек. Задавала каверзные вопросы, например, про журналы на дне ящика стола ее брата. Как только поверила, что он — это он, угадала усталость от нее, которую, очевидно, заметила в очередном больничном разговоре. (Одним визитом к Константину Волитара не ограничилась, побывала у него несколько десятков раз и затесалась в состав делегации, что провожала его в город.)

Только она думала, что это были слова насчет того, что она аристократка, — но это его не удивляло и не утомляло, с этим-то как раз Константин ознакомился еще в книжках о прошлом и позапрошлом веке, о крепостных и помещиках. Например, «Муму». Уж где точно была описана Волитара, так это там. А он чувствовал себя собакой. А Волитара, помимо того что занимала в его воображении роль взбалмошной старухи, каким-то образом играла еще и роль Герасима. Чтобы позлить ее, он предложил прочитать рассказ Тургенева и поделился мыслями насчет героев в ней. Константин думал, что она сделает паузу между письмами, но Волитару не так-то просто было затормозить, она написала даже раньше обычного. В своем внеочередном письме она писала:

«Я поняла. Ты на мои слова про коммунизм и коммунистов обижаешься. Я объясняюсь. Я женщина есть, я не всегда для того, чтобы мысль передать, говорю. Иногда я для того, чтобы у мужчины лицо вытянулось, слова употребляю. А еще я рыцарем-драконом являюсь. Я не всегда, чтобы объяснять свои слова и поступки, время имею. Ответственностью за множество драконов я и так чуть ли не с рождения обременена. Я сочувствия не прошу, но ты его, если честно, проявить мог бы. Ты, что я тобой пользуюсь, считаешь, я это понимаю. Но, дорогой Костя, это ты на мне катался. (Шутка)».

Он ответил:

«Волитара, извини, если показался резок. Наши письма читают цензоры с обеих сторон, и они наверняка уже вообразили себе всякое, чего не было. Нет, меня в какой-то момент задела твоя шутка. Ты написала, что посчитала, сколько я боролся с женщиной-драконом в тот день, пока с ней не справилась группа захвата. Три секунды. И якобы я проиграл, потому что секунд было три, а я всего один. Я не чувствую себя проигравшим. Если бы такое случилось еще раз, я бы попробовал еще раз остановить ее и поймать живой. Потому что увидел в ее глазах отчаяние, которого не могу пожелать никому в жизни, даже самому злейшему врагу.

Пиши, пожалуйста, пореже. Ты замужем, в конце концов. Твой супруг может подумать бог знает что. Даже мне неловко от твоего последнего письма».

Следующее письмо от нее было с припиской внизу, с иероглифами, начертанными неизвестной рукой:

«Константин, я, с разрешения Волитары, обратиться к вам осмелился. Я, в знак извинения за неудачную шутку Волитары, выслать подарок вам намереваюсь. Волитара, что это за подарок, знать не будет. Я, чтобы вы не говорили ей, что это за подарок есть, вас прошу».

Константин пообещал, что, когда получит подарок, даже намеком не даст угадать Волитаре о том, что это такое.

Вскоре полковник вызвал его в кабинет, как было обычно, когда приходила драконья корреспонденция. Конечно, посылку проверили еще до того, как Дмитрий Нилыч до нее добрался, и пропустили, он тоже посмотрел, что это такое, но выглядел обескураженным, прежде чем отдать драконий сувенир Константину.

— Даже не знаю, стоит ли тебе… — сказал он. — Не представляю, как ты это воспримешь.

— Переживу, товарищ полковник, — успокоил Константин.

Дмитрий Нилыч протянул ему что-то вроде часов с крышкой. Это оказался секундомер, на циферблате которого были отмечены только три первых деления. На внутренней стороне крышки странного хронометра находилась гравировка: «В благодарность за три секунды, которые спасли три жизни, одна из которых мне особенно дорога», а ниже номен и имя.

— А продавца в кафе он и не посчитал! — улыбнулся Константин. — И я только сейчас подумал, что он ведь там был и спрятался, когда все началось.

— И что ты будешь с этим делать? — спросил Дмитрий Нилыч, показав глазами на часы.

— То же, что и с остальным, — Константин кивнул на трость. — Жить с этим дальше, товарищ полковник.

— Как можно дольше! — подсказал Дмитрий Нилыч.

— Так точно.

Он забыл о секундомере сразу же, как только забросил его в стол. А вспомнил, да и то ненадолго, во время очередной заварушки вдали от дома, когда драконов, которых требовалось обезвредить, оказалось больше, чем в прошлый раз, а времени на это имелось, наоборот, гораздо меньше.