Князь оборотней

Свиток 4, в котором сильные духи делятся своими планами на будущее людей

Хадамаха оглянулся. Вокруг никого не было. Совсем никого – включая Хакмара и Аякчан. Лист был совершенно пуст.

Хадамаха вскочил:

– Где они? – И шарахнулся головой о каменный свод. – Уй-ей! – Лист закачался так, что пришлось растопырить руки, упираясь в стены туннеля, чтобы не опрокинуться. – Аякчан! Хакмар!

– Здесь они, успокойся! Просто ты сейчас не видишь их, а они – тебя! Или тебе обязательно подсматривать, как они целуются? – раздраженно спросил девичий голос.

– Они-то целуются! – обиженно пробурчал Хадамаха, осторожно усаживаясь обратно на мокрый и остро пахнущий черной водой лист. – Тебя я тоже не вижу.

– И не увидишь! – отрезала невидимая девушка. – Что было, когда я в прошлый раз появилась, а?

Хадамаха засмущался. Его большие руки неловко терли колени, точно он хотел протереть дырку, и смотрел он только вниз, боясь поднять глаза.

– Кто обниматься полез? – обвиняющим тоном заявила невидимая девушка.

– Я спросил… – не отрывая взгляда от коленок, пробубнил Хадамаха.

– Я сказала, что нельзя!

– Ты так сказала нельзя, что я подумал – немножко можно.

– Немножко и было можно. – В девичьем голосе появились сварливые интонации. – А ты мне чуть все кости не переломал лапами своими медвежьими!

Хадамаха сокрушенно поглядел на свои ладони и вздохнул.

– А ведь я по делу приходила! – недовольно объявила она.

– Ты всегда по делу приходишь! – отчеканил он и отвернулся. Демонстративно. От того места, где она могла бы быть, если бы ей не было на него наплевать!

– Ты чем-то недоволен? – настороженно поинтересовалась невидимая девушка.

– Куда ж мне быть недовольным-то! – воскликнул Хадамаха – с такой бесконечной искренностью, что это уже граничило с издевательством. – Вон, Хакмар с Аякчан – жрица да горец. Им друг друга даже терпеть рядом не положено, а все как-то ладят! А у моей девушки важные дела! – с сарказмом процедил он. – Ты меня стесняешься, умгум? Что я вот медведь? Или что из бывших стражников?

– Ты чего? – Весь запал у девушки исчез – она явно растерялась. – Так и правда поверишь, что у вас, стражников, в голове одна извилина и та от шлема. С чего ты взял, что я тебя стесняюсь?

– Что ж мы встречаемся только на сто локтей под землей? – он окинул взглядом туннель. – На празднества-ысыахи не ходим, на шаманских представлениях не бываем. Нигде не бываем, кроме Пламенных битв и загадочных подземелий! Нормально, умгум?

– А молодому парню встречаться со старой бабкой – нормально? – заорала девушка. Воздух над листом дрогнул, и на нем появилась… старуха. По хант-манскому обычаю, собственные волосы ее сплетались с накладными угольно-черными косами, еще больше подчеркивающими седину. Лицо сморщено, как кора старого дерева, запавшие губы старушечьего рта напоминали засушенные жабьи шкурки… и только глаза на этом древнем лице смотрелись странно молодо и дерзко.

Хадамаха подпер голову кулаком, тяжко вздохнул – словно сожалея о кое-чьем тупом упрямстве – и уставился на старуху взглядом таким ехидным и ироническим… что бабку передернуло. Ее облик поплыл – точно его нарисовали на снегу перед самой оттепелью. Сперва что-то произошло с паркой – здоровенное, размером с чум, сооружение из замши и меха стало короче, убралось в талии, обзавелось кокетливым пушистым воротом и цветной вышивкой. Седые косы брызнули золотом и медью… Вместо старухи на листе стояла молоденькая, не старше Хадамахи, хорошенькая девушка в модной укороченной парке, щегольских торбозах и расшитой раковинами-каури задорной шапочке на невиданного, золотисто-медного цвета толстых косах.

– Ну ладно, ладно! – досадливо закричала девушка. – Вот она – я! Добился своего?

Хадамаха молча похлопал по листу рядом с собой. Девушка мгновение поколебалась… потом села рядом, поджав ноги и привалившись плечом к боку Хадамахи. Парень замер – как замирают, когда тебе на ладонь опускается птичка, готовая в любой миг вспорхнуть и улететь.

– Как с тобой трудно! – пожаловалась она. – Ты что – не понимаешь? Я – Умай, Калтащ-эква, дух средней Сивир-земли…

– Сороде, бэле! [1]^* Приятно очень – Хадамаха из племени Мапа. – Он кивнул, словно знакомился. – Бывший стражник, бывший игрок в каменный мяч… нынче все-Сивирский преступник.

– Прекрати развлекаться! – она стукнула его кулачком по плечу. Туго натянувшаяся на могучих плечах Хадамахи синяя стражницкая куртка угрожающе затрещала. – Я отвечаю за всю Среднюю землю, а ты мне предлагаешь на медвежьем празднике с тобой плясать. Как ты себе это представляешь?

– По-разному, – вздохнул Хадамаха. – Летом представляю, зимой, иногда Ночью, иногда Днем. В городе каком. Или наоборот, у нас, у Мапа, в селении. У нас знаешь какие праздники бывают! Ого! Я тебя с мамой познакомлю! Она тебе понравится. Она не такая, как некоторые… ну, которым в девчонках все не так… Да она сама не старая!

– Знаешь… – удивленно протянула Калтащ. – Меня еще никто не знакомил с мамой! Считается, что это я – всеобщая мама. Мать-Земля. Ты рассказывай, мне нравится! – Она завозилась, пристраиваясь поудобнее. Хадамаха аккуратно протянул руку и тихонько обнял ее за плечи. Возражений не последовало.

– Я б для тебя все-все подарки на всех-всех соревнованиях выиграл. – Он украдкой поглядел на ее руки. На пальце Умай красовалось вырезанное им костяное колечко. Хадамаха ухмыльнулся и прижал ее к себе покрепче. – Чего тут рассказывать – тут делать надо! Вот выберемся отсюда и…

Девушка вдруг досадливо хлопнула себя ладонью по лбу и рванулась в сторону, сбрасывая с плеч руку Хадамахи.

– Я же говорю, что с тобой трудно! – едва не плачущим голосом выкрикнула она. – Вечно мне голову как метелью запорошишь, что я и не помню, зачем пришла! Плывешь, плывешь – тебе неинтересно совсем, куда выплывешь?

– Ты ж пришла – скажешь, – лениво откликнулся он. – А если мы сперва о своем – о важном! – поговорим, мы что, куда плывем, туда опоздаем?

Девушка вскочила и грозно ткнула в Хадамаху пальцем:

– Хадамаха, ты – маньяк!

Хадамаха озадачился.

– Мапа я! Чукчей знаю, хант-манов знаю, сахи знаю, Амба-тигров тоже знаю… – принялся загибать пальцы он. – Маньяков не знаю! Кто такие, где обретаются?

– Их где угодно встретить можно! – ехидно сообщила Калтащ. – Хоть вот даже на тайных путях земли! Маньяки – это злодеи такие, к девушкам пристают. В неправильное время и в неправильном месте!

– Не злодей я! – разобиделся Хадамаха. – Стражник я, хоть и бывший. Я и сейчас бы стражником был, если б не поддался на черношаманские камлания и не влез в дела с Советником и Храмом! Злодеев бы ловил… – совсем помрачнел парень. – Разных… А то самого большого поймал – и все, сразу сам все-Сивирским преступником сделался!

– Ну что мне теперь, прощения у тебя просить? – разозлилась Калтащ.

– Ты-то при чем! – отмахнулся Хадамаха.

– Я как раз больше всех при чем, – после долгого молчания тихо сказала Калтащ. – Плохо мне, Хадамаха… Плохо. – Она потянула пышный ворот парки, будто тот душил ее. Под глазами у Калтащ разбежались морщинки, кожу усыпало пятнышками, точно девушка стремительно, на глазах старела.

– Обидел кто? – испугался Хадамаха.

– Такие же, как ты! – она уставилась на него чуть не с ненавистью, глаза у нее запали, как у тяжко больной.

– Погоди… Какие – как я? – еще больше растерялся Хадамаха. – К тебе что, еще какой парень клеится? Ну… кроме меня?

«Я его сам приклею! – подумал он. – Рыбным клеем на берегу Великого Океана! Так, чтобы косатки дотянутся могли!»

– Все вы клеитесь, как один! – губы Калтащ скривились горькой усмешкой все в этой жизни повидавшей старухи. – Добычу дай, Калтащ, ягоду в лесах дай, бересту на чумы, дрова в костер дай, травы – дай, детей – тоже дай, оленей – дай, Черную кровь – давай, давай… От меня уже скоро не останется ничего! – с тягостным недоумением, словно сама не понимая, как же так вышло, сказала она. – Другим-то духам все равно – Нуми-Торуму в его Верхнем мире, или Эрлику – в Нижнем, или сестрице Хотал-экве… – Калтащ потыкала пальцем в каменный свод, над которым где-то там, высоко-высоко, выбиралось из-за гор Сумэру пробудившееся после Долгой ночи солнце. – Ей-то что вы сделать можете? А вот мы с сестрицей Седной…

– А Повелительнице Океана чего надо? – тихо спросил Хадамаха.

– Как чего? Вся дрянь, что вы, люди, плодите, все летит в ее Океан! И мусор ваш обыкновенный, и дела ваши дурные, и злоба, и ненависть – все в ее воду уходит и запутывается у Седны в волосах! А рыбу вам давай, тюленей тоже…

– Но ведь так всегда было? – недоуменно спросил Хадамаха – и чего Калтащ развоевалась-то, непонятно.

– Вы стали сильнее, – тоскливо ответила она. – Вы стали такие сильные и можете брать так много. Особенно сейчас, с этим Храмом, который делает, что хочет. Когда-то такое уже было, – совсем тихо, почти неслышно добавила она, раскачиваясь, будто в шаманском трансе. – Тысячу Дней назад. Черные шаманы – они стали тогда такие могучие… Научились делать такие вещи… Они выходили к Черной реке – и никто не мог их остановить. Ни я… Ни Торум… Ни Эрлик… Эй, ты чего? – Она вдруг перестала шептать и раскачиваться, удивленно уставившись на Хадамаху.

Мальчишка отстранился. Впервые он сам отодвинулся от Калтащ и вперился в нее безумным взглядом, в котором человеческое удивление мешалось с настоящей медвежьей яростью.

– Это вы! – потрясенно прошептал он.

– Что – мы? – осторожно спросила Калтащ. – В смысле кто – мы?

– Тебе лучше знать – кто! Ты, Седна, Эрлик, Нуми… – с усмешкой не менее горькой, чем у Калтащ, принялся перечислять он. – Вы создали Храм и жриц! Вы не могли справиться с черными шаманами сами и сотворили тех, кто сделает это за вас! Понимаю… Небось тогдашние черные тоже, как Донгар, говорили, что духи людей уважать должны, потому как человек духа олениной кормит, поросят носит…

– Донгар так говорит? – оскорбилась Калтащ. – Да вы не то что оленину – курицу несчастную и ту жалеете!

– И кузнецы черные, если они вроде Хакмара были, тоже неудобные – штуки всякие придумывают. Горный мастер и сам что хочет сделает, духи ему без надобности. Вот вы и сделали так, чтобы черных вовсе не было! Чтобы люди по чумам сидели да перед Эрликовыми тварями дрожали! Без черных народец на Средней земле стал тихий, напуганный, к духам почтительный… – Он поглядел на Калтащ еще не с презрением, но… с осуждением точно! – Что ж ты теперь по чумам да пещерам черных выискивала?

– Мы не собирались черных уничтожать! – завопила Калтащ и затараторила, захлебываясь словами: – Мы не думали, что голубоволосые девчонки их истребят! Мы просто хотели, чтобы на Сивире была еще одна, другая сила, кроме черных, которая им соперником будет – и не даст творить, что захотят!

– Мне всегда казалась странной эта история: что мама Аякчан, Най-эква, создала Голубой огонь, чтобы доченька могла от тогдашнего Донгара тысячу Дней назад отбиться. – Теперь уже Хадамаха раскачивался, как в трансе. – Такое большое дело – для одной девчонки? Так много Голубого огня, такой великий Храм…

В темном туннеле раздался длинный вибрирующий всхлип – и плаксивый женский голос проныл:

– Сестрица Калтащ, почему твой медведь говорит, что я не люблю свою дочь?

– Успокойся, Най, он ничего такого не имел в виду, – даже не оглядываясь, бросила Калтащ.

– Да-а-а… Как же не имел – он сказа-аал… – плаксиво протянула невидимая собеседница. – А я люблю! Она такая хорошая девочка, – она снова всхлипнула, воздух над листом заколебался… и рядом с Калтащ появилась женщина.

Худая, как щепка для растопки, и такая же длинная, с острым, как клюв у дятла, носом. Хадамаха содрогнулся – волосы женщины были того самого, жуткого огненно-алого оттенка, как у чудовищ в подземельях Советника. И выглядели бы страшно, если бы не были стянуты в неопрятный пучок на затылке и не свисали унылыми прядями вдоль лица. Женщина снова всхлипнула и трубно высморкалась в зажатую в руках пушистую шкурку – шкурка немедленно вспыхнула, полыхнув разом Голубыми и Рыжими искрами и немилосердно воняя. Женщина смущенно ее скомкала.

– Ох, простите! – пролепетала она, вытирая лицо рукавом потрепанной парки из рыжих лис. – Я, конечно, плохая мать… Но нельзя же вот прямо так, в лоб… – она зажмурилась, стараясь сдержать слезы. – Аечка такая талантливая! Такая… волевая! Храм – это она сама, да-да, все задумала и сделала совершенно сама! Огонь, конечно, я, а Храм – нет-нет, я ни при чем, все она сама! Правда же, чудесная девочка?

– Вы что… Это… То есть эта… Мама Аякчан? – ошалело глядя на хлюпающую носом женщину, пробормотал Хадамаха. – Най-эква, дух Пламени подземного и небесного?

– Что, не похожа? – Губы у женщины задрожали. – Ты видишь, Калтащ, какое я никчемное существо? Матери из меня не получилось, и даже как духа меня не уважают…

Голубой огонь она ведь тоже вроде как наплакала. Хадамаха никогда не верил в эту часть истории Храма. Выходит, напрасно?

– Нет… Я хотел сказать, похожи, конечно… То есть… На Аякчан совсем не похожи… Волосы другого цвета… А говорили, что вы драконица – три головы и шесть лап! – окончательно одурев, выпалил он.

Женщина длинно всхлипнула, снова утыкая нос в замызганную шкурку:

– Это жестоко! У всех у нас во внешности есть недостатки. У некоторых три головы и шесть лап… А у других маленькие глазки и физиономия как бубен! – Она бросила на Хадамаху быстрый взгляд поверх шкурки. – У меня не всегда три головы и лапы!

– Так у меня тоже… Глазки и бубен… То есть физиономия… Не всегда… – выдохнул все еще шалый от изумления Хадамаха. – Иногда морда… Ну и лапы, да…

– Тогда, тысячу Дней назад, Най нам очень помогла с этим своим Голубым огнем. – Калтащ похлопала по руке хлюпающую носом Най-экву, грозную Уот Усуутума, духа всеразрушающего Пламени. – Хотя могла бы и не вмешиваться, ей черные шаманы ничем не угрожали. Огонь – такая штука, что есть во всех трех мирах и всюду нужен! – она ободряюще улыбнулась Най.

– Я хотела помочь моей девочке… Она так злилась на того, другого, мальчика, ну, который ее земной муж… Она у меня такая свободная! Такая безудержная! – теребя зашморганную шкурку, то ли похвасталась, то ли пожаловалась Най. – Просто как Пламя!

– И когда твоя безудержная девочка не смогла разобраться со своими мальчиками, она устроила большую войну. Они все устроили… – исправилась Калтащ. – И черных не стало. Остался один Храм. Теперь этот Храм набрал силу и подбирается к Черной воде и Рыжему огню! Мало им Голубого!

– А вы возвращаете черных, чтобы те остановили голубых! Шаманский бред! – безнадежно сказал Хадамаха. А ведь она еще не знает, что Хакмар мечтает подчинить Рыжий огонь горским кланам, а Аякчан – снова возглавить Храм. Глядишь, и новая война не за горами. Не за горами Сумэру.

– Я не возвращала Донгара! Он сам решил, сам вырвался из Нижнего мира! А вы трое сами отправились вместе с ним! – вскричала Калтащ, и Хадамаха вдруг понял, что она в отчаянии. – Я не знаю, что он задумал… Не знаю, что вы задумали… Не знаю, можно ли остановить Храм! – она замолчала, тяжело дыша. – Седна вообще предлагает поднять приливную волну и избавиться от вас навсегда! – тихо сказала она. – Вам она не мать. И зверье лесное она тоже не жалеет. Только своих, морских…

– А ты согласишься? – недобро сощурил маленькие глазки Хадамаха.

– Если вы меня прикончите – сами пропадете со мной вместе! – с достоинством сказала Калтащ.

– А так только люди да люди-звери пропадут, – процедил Хадамаха.

Калтащ поглядела на него грустно-грустно.

– Когда тебя пытались убить, ты дрался за свою жизнь, верно? А мне как же – сидеть в своей пещере да ждать, пока добьют?

Хадамаха вздохнул – тяжко, с подвыванием, скорее по-волчьи, чем по-медвежьи:

– Что ж нам делать-то?

– Не знаю, – ответила Калтащ. – Духи тоже не все знают. Я могу только доставить вас в то место, где помощь нужна прямо сейчас, и надеяться, что вы придумаете, как нам всем уцелеть. Иначе…

Хадамаха невольно отпрянул – голос девушки, которая ему так нравилась, громыхнул камнепадом и гулом колеблющейся земли, а глаза сверкнули кипящим золотом.

Она взяла под руку все еще тихонько шморгающую носом Най и повернулась к Хадамахе спиной.

– Ты много говорил, как я тебе нравлюсь и как ты для меня что угодно и во всех трех мирах сделаешь… – бросила она через плечо. – Вот и сделай! Даже если я теперь тебе не очень нравлюсь! – с горечью сказала она и шагнула к краю листа.

– Передайте Аякчан, что я ее очень… ну просто всем Жаром духа люблю! – крикнула Най, и обе исчезли в каменной стене.

Хадамаха невольно шагнул им вслед – и остановился. Не зря ведь он так не хотел, чтобы они с Калтащ говорили о делах. Вот и договорились. Почему выходит: вроде нравится тебе девчонка, а как дело доходит до чего-то важного для тебя – скажем, жизни… И важного для нее – скажем, тоже жизни… И вы уже готовы поубивать друг друга? А он еще Аякчан с Хакмаром не понимал! Верно говорят, пока в чужую шкуру не влезешь…

– Аякчан! Хакмар! – завопил Хадамаха, снова вскакивая…