Князь оборотней

Пролог, в котором люди и медведи охотятся друг на друга

Стойбище горело. Пылало Синим пламенем. Чумы вспыхивали ярко-голубыми кострами, брызгали сиреневыми искрами с золотым ореолом. На фоне темных небес, лишь едва подкрашенных бледно-красными лучами Утренней Зари, это было невероятно красиво. Если бы не удушливый запах горящего меха и кожи, не крики глупых людишек, пытающихся швырять снег из ведер на горящие берестяные стены в надежде спасти свое убогое добро.

Зависшая над пылающим стойбищем жрица Голубого огня нырнула в воздухе, как беременная утка, и, растопырив руки, налетела на старуху в драной исподней рубахе.

– В твоем чуме что, охотничье снаряжение есть? – заорала она, и сорвавшийся с ее ладони клубок Огня начисто выжег снег в кожаном ведре. Вместе с самим ведром. – А нет, так и нечего тут! – провизжала жрица, хватая старуху за ворот и отшвыривая прочь.

Старуха с воплем влетела в охваченный Огнем чум. Кажется, кто-то кинулся за ней, но жрицу это не интересовало. Что такое жизнь глупой старухи по сравнению с тем, что ждет ее саму, если она не выполнит приказ верховных жриц Храма Голубого огня! Что могут потерять стойбищные людишки? Облезлые шкуры да никчемные жизни? Велика потеря! А она… О-о-о, Эрлик Подземного мира и все твари его! Она может потерять все!

– Уот-Огненноглазая, не попусти! – прошептала жрица, взмывая над пожарищем. Толстенькая, коренастая, в белой жреческой рубахе, она зависла на фоне темных небес и бушующего Огня. Из-под края рубахи торчали толстые и кривоватые ноги – как ножки низенького столика-нэптывун. Волосы, перед сном накрученные на трубочки из бересты, развились и теперь бились на ветру неопрятными лохмами. В этих волосах не было ни единой черной пряди, указывая на великую силу жрицы Синяптук во владении Голубым огнем… или на дикие деньги, выкинутые ею за стойкую южную краску ультрамарин.

– Вы разгневали Храм! – пронзительно и страшно, как выпь над болотом, заверещала она. – Я, жрица Синяптук, личная представительница верховных жриц Храма Айбансы и Дьябыллы, заслуженная наставница земли Сивирской, за беспримерные заслуги в борьбе с черным шаманизмом награжденная Ледяной звездой героини Сивира, пришла к вам! Я доверила вам важнейшее для Храма дело поимки все-Сивирского преступника! Но вы не оценили оказанной вам чести! Вы только делали вид, что ловите!

– Мы ловили, большая начальница жрица, мы ловили! – закричали снизу, от чумов. – По следам ходили, весь лес истоптали, ловушки ставили, мы…

Не глядя, жрица Синяптук метнула клубок Пламени – кричавший едва успел шарахнуться в сторону.

– Охотились? – как толстая зловещая сова, проклекотала Синяптук. – Почему же преступник до сих пор не изловлен, не заперт в клетке, не доставлен ко мне? Сколько я могу еще ждать? – она обвела жутким взглядом сгрудившихся внизу людей. – А ну взяли самострелы, копья – и марш на охоту! Или вы приволочете мне из тайги этого зверя – или не вый дете оттуда сами!

Трещали горящие чумы. Не смея рыдать в голос, тихо всхлипывали женщины. Мрачные мужчины принялись разбирать снаряжение.

– Достославная госпожа жрица… – вдруг подал голос высокий охотник. – Ежели нам, кроме преступника, еще какой зверь встретится – можно его себе оставить?

– Жадные стойбищные – только о себе думают! Ладно, берите… – презрительно махнула рукой жрица.

Сжечь наглеца за беспредельный эгоизм и нежелание бескорыстно служить Храму… но сейчас ни одно охотничье копье не было лишним. Пусть живет… и жрет, раз ни на что большее не способен!

Зато покрытый ожогами и пятнами копоти полуголый старик неожиданно схватил охотника за плечо.

– Не надо, Димдига! – испуганно прошептал старик. Сейчас никто не опознал бы в нем стойбищного шамана – его шаманская шапка, бубен, мантия, все сгорело с чумом. Но хоть знания удалось вынести из Пламени – вместе с собственной головой. – Хозяин тайги разгневается! Из тайги нельзя брать больше, чем для жизни нужно…

– Очнись, шаман! – высвобождая плечо, бросил охотник. – Для жизни нужна еда, а у нас ничего не осталось!

– Хозяин об этом не знает! Тайга не виновата, что у нас тут жрице Пламя в голову ударило и все мозги выжгло!

– Подстрекаеш-шь? – перекошенная злобой физиономия жрицы нависла над ними. Ее рука поднялась для броска, на ладони вскипел клубок Пламени…

Димдига заслонил старого шамана собой…

– Пламенная моя… соратница! – раздался голос из поднебесья. – Вы б как-то пригасили свой… взрывной темперамент! Мы будем выдвигаться на охоту или вам нравится поголовье местных старичков прореживать? Их внуки будут благодарны, но у нас, кажется, другая задача?

Вторая жрица вовсе не походила на Синяптук. Стройная и сильная, как охотница, уверенная и злая. Когда жрицы и их охрана свалились на несчастное стойбище, объявив охотникам, что отныне их дело ловить не соболей, а все-Сивирского преступника, эту, вторую, Димдига боялся больше, чем Синяптук. Жрица Кыыс умна. Теперь-то он понял свою ошибку – дурака бояться надобно сильнее, чем умного.

Жрица Синяптук бросила на парящую рядом Кыыс недобрый взгляд… и Огненный шар погас на ее ладони.

– Собак возьмите! – скомандовала Синяптук. – Пусть нюхом ищут!

– Мы с собаками не охотимся, мы на них ездим! – растерялся Димдига. – Не умеют наши собаки искать-то!

– А теперь – научатся! Что встали? – накинулась она на собственный отряд храмовой стражи. – Гоните их к лесу! И сами – копья на изготовку!

Взятые на ремни ездовые псы нервно взлаивали и крутились, не понимая, чего хотят от них люди. Храмовые стражи шли по обеим сторонам нестройной толпы охотников. Копья и впрямь держали на изготовку – то ли против охотников, то ли против того, что поджидало в лесу.

Стена деревьев приближалась – хмурая, мрачная, будто насупленная. Сине-золотистые блики от догорающих чумов скользили по белизне снежных шапок. Охотники приблизились к этой стене и канули в нее. Последними исчезли ярко-синие форменные куртки храмовых стражников. Потом смолк лай собак – как отрезало, словно скрывшиеся за стеной леса псы все разом исчезли.

Оставшиеся в стойбище женщины, дети и старики разбрелись по пепелищу. Им предстояло погасить чумы, разобрать уцелевшее имущество и поставить хоть какие шалаши. Чтоб охотникам было куда возвращаться.

Только старый шаман все глядел на темный лес и безнадежно качал головой.

Лучи молодой Утренней Зари не пробивались сквозь плотные кроны сосен, и под деревьями царил привычный сумрак. И тишина – напуганные псы прекратили лаять и лишь скулили, прижимаясь к ногам хозяев.

Димдига уверенно торил тропу снегоступами.

– Слышь, Дим-Дигыч… – Друг Покчо покосился на переваливающегося по снегу стражника и понизил голос до шепота: – Чего жрица говорила насчет борьбы с черным шаманизмом? Выходит, правду люди болтают – вернулись черные шаманы? Донгар Кайгал, Великий Черный – вернулся?

– Я откуда знаю? – огрызнулся Димдига, изучая следы на снегу. Следы нравились ему все меньше. Четкие больно. Точно пресловутый преступник, доведший жрицу до того, что она стала плеваться Огнем, позаботился, чтобы охотники не отстали и не потерялись.

– А шаман наш чего говорит? – не отставал Покчо.

– Шаман – нормальный белый, как по заветам Храма и положено, и с приходом на Сивир Долгой ночи силу свою теряет. Потому ничего знать не может, – наставительно сказал Димдига.

– А вот был бы у нас шаман, который не только Долгим днем, но и по Ночам силу не теряет, – мечтательно сказал Покчо. – Глядишь, и братца твоего злой дух юер не унес бы, и мать моя до Утра дожила бы…

– Был бы у нас такой шаман – гореть нам всем Синим пламенем. Согласно статье два, пункту один кодекса Снежной Королевы и Ее Советника, – отрезал Димдига.

– Кодекс – он для жриц и богатых родов, – буркнул Покчо. – А мы и так горим, без всякого кодекса. И Советника, говорят, убили. – Покчо снова оживился. – Королева и убила: он с Донгаром поладить хотел и снова черных шаманов в стойбищах завести!

– Заткнулся бы ты… – косясь на жриц, процедил Димдига. – Вот этим! – и сунул Покчо пучок сушеной травы. – Всем рты закрыть! – прошептал он.

Охотники принялись доставать пучки травы и зажимать их зубами.

– Зачем это они? – пропыхтела лавирующая между ветвями жрица Синяптук.

– Чтобы их мысли не вырвались изо рта вместе с паром и дичь не узнала план охоты, – бросила жрица Кыыс.

– Стойбищные предрассудки, – поморщилась Синяптук. – План нынешней охоты знаю только я!

– Ну… вы можете засунуть себе кулак в рот. Если влезет, конечно… – предложила Кыыс.

– Все шутите, жрица Кыыс! – принужденно усмехнулась Синяптук.

– Я вообще-то издеваюсь, – пробормотала Кыыс, но толстая жрица ее уже не слушала.

Она с хрустом проломилась сквозь низко свисающие ветки сосны и воспарила над охотниками в просвете меж деревьями.

– Вытянуться цепью – через одного, охотник – стражник, да-да, стражников тоже касается! Зажгите факелы! Кричите! Стучите! Пусть собаки лают! Мы поднимем шум! – она ударила кулаком по ветке, та закачалась, стряхивая снег. – И тогда проклятый зверь вскочит со своего лежбища и побежит, побежит…

Задрав головы, охотники ошалело глядели, как толстая жрица, похожая на большую сине-белую муху, мечется под сенью дерев. Только мухи жужжат, а эта – орет.

– По-моему, она слегка перепутала вид нашей дичи, – буркнула Кыыс.

– Шумите, говорю! – разорялась Синяптук. – Или мне подогреть ваше желание служить Храму? – она скрючила пальцы – между ними вскипел Огонь.

Стражник ударил древком копья по стволу. В тишине стук прозвучал глухо и жалко.

– Стучите! – прорычала Синяптук.

Стражники грянули копьями по древесным стволам. Растерянный Покчо дернул за ремень своего ездового пса – пес нерешительно гавкнул.

– У-лю-лю! – вдруг завопил кто-то…

Из заснеженных кустов выметнулся отощавший после Долгой ночи заяц. Щелкнул самострел, стрела вонзилась зайцу в бок, опрокинув его в снег. Охотник подвесил тушку к поясу. Через мгновение орали все. Растянувшись длинной цепью, охотники бежали по лесу. Собаки рвались с ремней и захлебывались лаем. Из подлеска сыпалась дичь.

Словно все зверье, что охотники упустили, гоняясь за храмовым преступником, своей волей вернулось к ним. Неслись обезумевшие зайцы. Юркой лентой метнулся по кустам соболь, бессмысленно путая след, побежала обезумевшая от ужаса лисичка. Свистели стрелы, и даже стражницкие копья пришпиливали дичь к стволам сосен.

«Мы не умрем! – думал Димдига. – Не сдохнем с голоду посреди тайги, оставшись без чумов, байдары и припасов! Шаман не прав, Хозяин тайги не гневается на нас!» Он снова выстрелил, попал, побежал дальше. Одурев от азарта охоты, неслись отпущенные с ремней псы. Димдига мчался вперед, как настоящий егдыга-богатырь, взвихряя за собой снег, красный снег, пропитанный кровью убитой дичи… Красный снег!

Димдига зацепился снегоступами и рухнул ничком. Холодная снежная маска облепила лицо, возвращая трезвость мыслей. Размахивая копьем с насаженной на него лисой, пробежал храмовый стражник. Глаза его выпучились так же безумно, как у мертвой лисы, и так же страшно скалились зубы. Димдига видел спины стражников, обтянутые ярко-синей кожей форменных курток, и родовичей в охотничьих парках – они бежали и убивали, убивали! А дичь все не кончалась!

«Хозяин тайги посылает столько дичи лишь тем, кто сделал ему доброе. Мы ничего доброго не делали. Значит…»

– Маячка! – одними губами прошептал он. – Морок! Этого ничего нет! Это все нам маячится!

Он уже хотел предостерегающе заорать, останавливая обезумевших родовичей, но все перекрыл вопль жрицы:

– Бросьте эту мелочь! Медведь! Мне нужен медведь!

И медведь вышел навстречу.

Крики стихли. Прекратил орать один охотник, второй, смолк и метнулся за ноги хозяина пес, стражник еще гаркнул что-то в наступившей тишине и смущенно закрыл рот рукавицей.

– Я же сказала, что он побежит, – зависая над охотниками, пробормотала жрица Синяптук. – Правда, я думала, он от нас побежит, а не к нам… Но, как говорится, зверь бежит на ловца!

– Голодный медведь – да, – кивнула Кыыс. – Бежит. На ловца.

Медведь вовсе не выглядел голодным. Здоровенный лохматый черный зверь, слишком сильный и гладкий после Долгой ночи. Светясь, как фонарь над входом в род-совет, жрица Синяптук опустилась на землю – на безопасном расстоянии от медведя. Испытывающе уставилась ему в морду. Медведь уставился на нее в ответ.

– Это он? – уголком рта процедила жрица Синяптук. – Жрица Кыыс, вы ж его знаете – он это?

– Я его знаю в лицо! – приземляясь за спиной у Синяптук, буркнула Кыыс. – А не, простите, в морду!

Жрица Синяптук запустила руку за пазуху и вытащила листок бересты. С рисунка глядела простецкая мальчишеская физиономия, плоская, как бубен, с маленькими глазками, тупо и сонно пялящимися из-под низко нависающих бровей, и короткими, наверняка жесткими, как медвежья шерсть, волосами. Жрица покосилась на рисунок, на медведя, снова на рисунок… и разочарованно выдохнула:

– Безобразие! В человеческом облике нарисовали, а в медвежьем…

– Вернетесь в Храм, предъявите претензии своему начальству, – отрезала Кыыс.

Синяптук сморщилась, точно полную горсть черемши в рот запихала, и решительно шагнула к медведю.

– Хадамаха, подданный Храма медвежьей национальности! – рявкнула она.

Медведь дернулся – аж лапы подогнулись – и отступил назад.

– Брат Медведя из племени медвежьих людей Мапа, – поправила Кыыс, но Синяптук не обратила внимания.

– Бывший стражник городской стражи ледяного города Сюр-гуд! Бывший игрок в каменный мяч!

При каждом выкрике Синяптук медведь испуганно пятился, а она наступала на него, и следом за ней шли Кыыс и храмовые стражники. Синяптук поняла, что она победила! Вот он, беглец, она нашла его, узнала, несмотря на медвежий облик.

– Вы обвиняетесь в разрушении храма Огня города Сюр-гуд и сотрудничестве с черными: шаманом Донгар Кайгалом и кузнецом Хакмаром из клана Магнитной горы! Однако, снисходя к тому, что вам только пошел четырнадцатый Долгий день от роду, а также к свойственной всем родичам медведей тупости и необразованности…

В маленьких глазках медведя мелькнула обида.

– …верховные жрицы Храма Айбанса и Дьябылла готовы дать вам возможность оправдаться и искупить свою вину…

– Если возможность – оправдаться, зачем еще что-то искупать? – спросил гулкий, слегка порыкивающий голос. – Выходит, вины-то не было.

Синяптук подозрительно поглядела на медведя – он сказал?

– Медведи, они не очень-то купаться любят, – сочувственно пробурчал храмовый стражник.

– Молчать! – бросила Синяптук. Бесстрашно шагнула к медведю – и ухватила его за мохнатый загривок. – Наговариваться тут будешь! – заорала она. – Айбанса и Дьябылла желают тебя видеть! А ну вылезай из шкуры! Будь человеком, животное! – она попыталась встряхнуть медведя, как щенка.

– Синяптук! Это не тот медведь! – взмывая в воздух, крикнула Кыыс.

Поздно. Глазки медведя заволокла алая пелена ярости. Неожиданно стремительным для такой туши движением медведь сгреб жрицу в охапку. Кинжальной остроты когти вонзились ей в плечо. Жрица закричала тонко и жалобно, как заяц перед смертью.

– Не стрелять, в нее попадете! – заорал десятник храмового отряда.

– Пламя, дура-колмасам, Пламя! – крикнула Кыыс, налетая сверху и швыряя медведю на макушку клубок Огня.

Тело Синяптук окуталось голубым ореолом. Взревев, медведь отшвырнул ее, как ребенок горячую головешку. Жрица ударилась об ствол сосны, упала в снег – под ней расплывалось кровавое пятно. Тенькнули самострелы. Медведь отскочил, стрелы кучно просвистели мимо, лишь одна воткнулась в толстую ляжку и застряла в густой шерсти. Медведь кинулся прочь.

– Взять его! – прохрипела Синяптук. – Пускайте собак!

Охотники отпустили ремни – псы кинулись. Одни со всех лап рванули назад – прочь от окровавленного снега, ревущего во тьме медведя, искрящей Пламенем жрицы. Другие, захлебываясь запахами крови, страха, азарта, с неистовым лаем ринулись за медведем.

Лай смолк, сменившись рычанием, ревом и отчаянным, предсмертным визгом. Жрица Кыыс запустила в темноту шар Огня. Прочертив пылающую дугу, шар пронесся под деревьями… Навстречу ему из тьмы вылетело тело собаки. Собака и шар столкнулись – туша осыпалась на снег серым пеплом. В мгновенной вспышке стал виден медведь. Он вскинулся на дыбы, широко развел передние лапы, точно готовился принять в объятия всю стаю. Молоденький пес-двухдневок насадился прямо на медвежьи когти. Еще одна собака забилась в снегу, медведь переломил ей позвоночник, третью разъяренный зверь сгреб лапами – оскаленная собачья башка отлетела в одну сторону, тело – в другую.

– Стража, к бою! – ворочаясь в снегу под сосной, хрипела Синяптук.

– А-а-а! – выставив копья, храмовые охотники кинулись к медведю.

– Стойте! – заорал им вслед Димдига. – Это ловуш…

Медведь вновь взревел… и их стало двое. Второй медведь вынырнул из-за деревьев. С размаху переломил копье и лапой отмахнулся от стражника. Стражник с воплем улетел в кусты, а вылез оттуда… медведь. И еще один. И еще. Громадные, как живые холмы, неслышные, как тени, и стремительные, как… как настоящие медведи! Затрещали в могучих лапах стражницкие копья, затрещали и кости… Впереди несся черный лохматый медведь, и в реве его слышались совсем человеческие интонации – точно приказы он отдавал. Взмах лапы – и медведи врезались в людскую толпу, отделив охотников от храмовых стражников.

– Умеешь отвлечь внимание, да, Хадамаха? Всегда был умен! – жрица Кыыс вытащила из складок рубахи изящный маленький самострел. Вместо обычной костяной стрелы – заостренный штырь южной стали в палец толщиной. – Извини, парень. Это у Синяптук приказ тебя живьем взять, а у меня совсем другой…

Шар Голубого огня взвился, освещая схватку. Кыыс вскинула арбалет на вытянутой руке, выцеливая черного медведя… Уголки губ ее дрогнули, словно хотели исказиться гримасой жалости – хотели, да не смогли! Кыыс рванула рычаг!

Удар кулака подбил самострел снизу, и стальной штырь воткнулся в ветку сосны. Самострел вылетел из рук жрицы… и шарахнул ее по голове! Выскочившее из подлеска существо – то ли человек, то ли медведь – ухватило жрицу под мышки и уволокло в кусты. Только пятки мелькнули.

Охотники кинулись бежать. Роняя самострелы, они мчались прочь от места, где сами стали дичью для разъяренных медведей. Только Димдига и Покчо, выставив хлипкие охотничьи копья, пытались прикрыть отступление сородичей. Храмовые стражники бежали вслед за охотниками.

– Куда? Не сметь! – с трудом поднимаясь на ноги, заорала жрица Синяптук. Ее глаза пылали так, что, казалось, сам Голубой огонь бушует под черепом. Воздух за спиной дрогнул, и кто смотрел на жрицу, тем показалось, что позади нее мелькнул смутно различимый призрачный силуэт. Жрица махнула рукой – и сноп Пламени, огромный, какой никогда не получался у нее в спокойной жизни школьной наставницы, рухнул наперерез удирающим людям. Языки Голубого огня побежали по промерзшим древесным стволам, точно те были пропитаны жиром. Снег на ветках взвился облаками пара. Голубой огонь охватил кроны. Перед людьми и впрямь была стена убийственного Пламени. Воздух мгновенно стал сухим и драл горло, как прошлодневная вяленая рыба-юкола.

Синяптук захохотала – и метнула новый клубок Огня в медведей. И еще… Еще! Черный медведь опрокинулся на спину, стараясь сбить Пламя об снег. Жалобно подвывая, медведи метались среди Огня – шерсть на них трещала и скручивалась. Горящие ветки с треском рушились вниз.

– Не нравится? – прохрипела Синяптук. – Всех сожгу-у-у! Все зверье ваше пожгу-у-у! Всю тайгу! Не сметь противиться Голубому огню и Храму его!

Хохот Пламени смолк, точно подавился.

Тайга ответила. Земля закачалась. Деревья потянулись вверх, пошли волнами, как река на перекатах… Над тайгою вставал медведь.

Это не был обычный лесной зверь. Он и медведем-то на самом деле не был! Словно прозрачный контур медвежьей фигуры прочертился на темных небесах, а внутри него было все: и мрачные елки, торчащие, как лохматая шерсть, и трепещущие лиственницы, как подшерсток. И сверкание оскаленных зубов, сложенных из звезд! Неимоверный медведь поднял лапу… Над пылающим лесом нависла тьма, более черная, чем самая темная Ночь! Темнота эта ринулась вниз, и удар обрушился на землю, вбивая в нее бушующий Голубой огонь. Земля содрогнулась!

– Хозяин тайги Дуэнте! – падая в снег, завопил Покчо.

Из-под лапы разъяренного духа вывернулось что-то мелкое… Роняя искры Голубого огня, жрица Синяптук полетела прочь. Дуэнте взревел – будто тысячи огненных потопов чэк-наев прорвались на среднюю Сивир-землю! Хозяин леса махнул лапой, как медведь, ловящий муху. Когти-молнии полыхнули во тьме небес. Муха оказалась неожиданно шустрой. Синяптук вильнула в воздухе, синей дугой промелькнула в небе и скрылась вдали. Хозяин леса взревел снова. Ломаясь, как тонкие веточки, рушились старые сосны. Хозяин леса топнул – и его лапа нависла над сбившимися в кучу охотниками…

– Не надо! Не наказывай их! – закричал Димдига, бросаясь между духом тайги и родовичами. – Я виноват! Я по приказу жрицы за медведем пошел! Добычи хотел! В стойбище бабы, детишки голодные…

Чуть не силой он заставил себя замолчать. Перед тайгой нельзя оправдываться. Димдига обхватил голову руками и присел на корточки, готовясь умереть.

Непроницаемая тьма повисла над ним… Исчезла… Напуганный тишиной больше, чем ревом, Димдига поднял голову… Над ним мерцали глаза – размером с два шаманских бубна. Дух леса смотрел на него, и внутрь него, и сквозь него, видя разом всех охотников его рода – и деда, и прадеда, и дальше, дальше… Коготь мелькнул поперек лица Димдиги, и вспыхнула боль! Иссушающим жаром хлестнул Димдигу рев:

– Помни!

Остро пахло горелым деревом, паленой шерстью и… жареным мясом. Димдига судорожно сглотнул – лучше он станет есть мясо сырым! Медведей не было. Ни бурых, ни черных, ни… Никаких. Только выжженный лес и сородичи, среди которых затесались уцелевшие стражники.

– Ну ты даешь, Дим-Дигыч… – копошась в черном от золы снегу, выдохнул Покчо.

Димдига повернулся к нему. Из пересекающего его лоб длинного разреза сочилась кровь.

Вскоре вождь Димдига, прозванный Помнящим, уведет своих людей из тайги. И навсегда заречется влезать в дела жриц, Храма, духов, черных шаманов и медведей! Правда, влезть в дела жриц и шаманов ему все-таки придется… Но это будет еще не сейчас.