Князь оборотней

Свиток 11, где события развиваются в белом чуме белого шамана Канды, но куда именно развиваются, еще непонятно

Это белый чум белого шамана? – обалдело спросил Хадамаха, когда они пересекли площадь – при виде стражников так называемые торговцы снялись с мест, точно утиная стая, и с таким же крикливым гоготанием.

– А чего, черный разве? – даже обиделся дядька Бата.

– Да скорей синий… – задумчиво сказал Хадамаха.

Перед ним был дом. Обыкновенный ледяной дом, точно как в далеком Сюр-гуде, да еще не в самых богатых кварталах – стены не украшали ни замысловатые ледяные скульптуры, ни даже узорная резьба. Ну да, где тут, почитай, в тайге, настоящего художника по льду найдешь? Зато у входа стояли два грубо тесанных столба духов – Владыка верхних небес Эндури да еще… Калтащ. Физиономии духов казались удивленными: точно те не могли понять, что делают здесь, у входа, будто слуги перед приходом гостей. Хадамаха злорадно покосился на столб Калтащ – так некоторым и надо, которые людей истреб лять собираются!

– Что, обалдел, зверек? В своей тайге такого не видел? – прошипел Хуту.

– В тайге не видел, – согласился Хадамаха и поморщился, представив, как смотрелся бы этот дом под елками. Он и здесь-то не очень. Хадамаха огляделся, вспоминая, как выглядели окрестные дома раньше, до его отъезда. Веселые, задорные даже, точно им радостно было хлопать дверями да ставнями, прислушиваться к гомону торгов. От них тянуло запахом свежей стружки и съестным из печных труб. Сейчас от них ощутимо пахло гнильем – гнили венцы под крышей. Рядом тес с крыши вовсе осыпался. Еще один дом стоял пустой, пялился глазницами окон, как непогребенный покойник.

– Ишь, зыркает! Кого ограбить ищешь? Ничего тебе не обломится, – насмешливо объявил Хуту.

Хадамаха невольно кивнул – это точно! Даже хотел бы грабить – так некого!

– Нагляделись? Шагайте дальше! – скомандовал Хуту. – Этот ход для господина шамана и его гостей, вам не по чину! К черному давайте, – копьем указывая за угол дома, велел он.

– Разве твой шаман – черный, что у его чума черный ход есть? – впервые за всю дорогу отозвалась Аякчан.

Хадамаха чуть не взвыл – а тон, тон! Госпожа мать-основательница Храма обнаружила нарушение храмовых законов. Плевать, что сама черному шаману – небесная жена, что лохмотья вот-вот с тощих плеч свалятся. Нет, сейчас она точно огребет.

– Эндури с тобой, девка! – Бить Аякчан дядька Бата не стал – похоже, не столько разозлился, сколько удивился. – Столько в тайге просидела, что даже не знаешь? Черных шаманов уже тыщу Дней как нету!

– Какие интересные вещи вы рассказываете, господин стражник! – обронила Аякчан.

«Нее-ет, я ее сам сейчас стукну!» – решил Хадамаха.

– А черный ход у господина шамана Канды не для духов вовсе, а для прислуги и всяких вроде вас… проходимцев! – буркнул Хуту.

Возле черного хода стоял вовсе не столб с бородатой и рогатой физиономией папаши Аякчан, подземного Эрлик-хана, а обыкновенная деревянная бадья. Бедно одетая девочка Дней девяти, привстав на цыпочки, вывернула в бадью ведерко с рыбьей чешуей. Выскочившая из-за угла тощая псина ухватила упавший рыбий хвост и уволокла в темноту проулка. Девчонка проводила ее тоскливым взглядом – сдается, и сама бы не прочь хвостик погрызть. Покосилась на стражников и шустро нырнула обратно в дом. Ребята последовали за ней.

– Ага, и по полу в настоящем доме тоже никогда не ходил? – возрадовался Хуту новым несовершенствам ненавистного зверька.

– По такому – никогда, – согласился Хадамаха.

Да и господина белого шамана Канду, сдается, в нормальном доме дальше дверей не пускали. Иначе он бы знал, что полы в ледяных домах покрывают половиками: кому это надо, в собственную спальню кубарем катиться? Здесь от порога тянулся гладкий, ничем не прикрытый ледяной пол. А вокруг ледяные стены. И сверху ледяной потолок.

– Как в сосульке, – приподнимая брови, хмыкнул Хакмар.

– Много ты понимаешь, южанин! – отрезал Хуту, который, похоже, гордился и этим домом, и ледяным полом, точно они были его собственные. – Вы вообще в пещерах живете, потому глаза у вас света не выносят! Как День приходит, сразу слепнете, если спрятаться не успеваете! Иди давай! – подтолкнул он ошалевшего от новых сведений о природе южан Хакмара.

То мелко перебирая ногами, то скользя подошвами торбозов, Хадамаха двинулся по коридору.

– Направо сворачивай, направо! – заорал сзади дядька Бата.

Упершись ногой в стену, Хадамаха тормознул и вкатился в незанавешенный дверной проем, втянув за собой Аякчан. Хакмар чуть не кубарем влетел следом.

Видать, эта комната у шамана Канды служила специально для ожидания – вдоль стен стояли деревянные нары, как в чумах. Но оставляли тут лишь просителей незначительных – на те нары даже гнилой шкуры бросить не удосужились.

– Здесь ждите! – заглядывая внутрь, скомандовал Хуту. – Господину Канде понадобитесь, он вас позовет. Если, конечно, вовсе не забудет. Тогда я о вас вспомню! – последние слова прозвучали откровенной угрозой.

Хадамаха мрачно поглядел ему вслед.

– Этот поганец, родной брат поганки, тебя за человека не считает, – заключила Аякчан.

– Раньше такого не было, – хмуро буркнул Хадамаха, усаживаясь на лавку.

Как учил в Сюр-гуде господин тысяцкий: поглядим, чего имеем. Раньше было поселение, теперь стал город. Раньше торговля на площади была – теперь нету. Раньше лавки шамана Канды, как и самого шамана, не было, теперь есть. После их с ребятами появления лавки стало меньше, чем раньше, но все-таки… Раньше Мапа, да Амба, да люди местные, случалось, друг друга обзывали вертихвостыми, да косолапыми, да голозадыми (это про людей, если кто не понял). И дрались на ярмарках, бывало, – как раз по поводу наличия или отсутствия хвоста. Но чтобы вот так! Больше всего Хадамаху интересовали не злобствования Хуту, а крик дедка с ковриком, будто такие, как Хадамаха, всю дичь выловили, люди голодают. Дичи в окрестностях и впрямь нет. А шкуры на полках у Канды есть. Были. До пожара.

И что про такие дела думают сами Мапа да Амба? В поселении… виноват, городе он пока ни одного не видел.

Хадамаха сильно потянул носом. В воздухе стоял ощутимый только ему одному аромат большой охоты. Большей даже, чем на черную женщину, албасы чэк-наев! Только теперь этот будоражащий аромат не радовал, как раньше, отдавая горьким смрадом пожарища.

Мелькнула голубая искра, Хакмар отлетел на середину ожидательного покоя и грянулся спиной об лед.

– Не подходи ко мне! – сквозь зубы процедила Аякчан. – Я чернолицая дочка Эрлик-хана…

Хадамаха спрятал невольную улыбку: как Аякчан ни терла физиономию снегом, а некоторая чернолицесть осталась. Особенно на ушах.

– С коленками у меня непорядок, и груди тоже… – Аякчан поглядела на свою грудь и мстительно закончила: – Как холмики!

Хакмар невольно поглядел туда же… и начал краснеть так, что Хадамаха аж разволновался – не Рыжий ли огонь черному кузнецу в башку ударил?

– Очень симпатичные холмики! – сдавленно пробормотал Хакмар.

На ладони Аякчан возник светящийся шар.

– Это не я ту шаманскую песню говорил! – возо пил Хакмар.

– Ты ей про молодость и светлую кровь говорил! Песнь из земли Сахи – из моей земли! Мне так песен не говорил! Еще День минет – ей шестнадцать стукнет! Тогда за нее не то что пятьдесят оленей – сухой юколы никто не даст, за перестарка!

– У меня все равно оленей нет! – взвыл Хакмар.

– А были бы, сразу отдал бы, да? Любишь шестнадцатидневных старух? – немедленно заключила Аякчан, отводя руку с шаром для броска.

– Хадамаха, хоть ты ее уйми! – взмолился Хакмар.

– Меня не проси – ты меня медведем обозвал, – ухмыльнулся Хадамаха.

– Ты обиделся? – на растерянного Хакмара было жалко смотреть. – Я же специально, для тех стражников, чтобы…

– Он не обиделся, – вдруг вмешалась Аякчан. Девушка утихомирилась, словно бушевавший в ней Огонь разом опал и спрятался в каком-то тайном хранилище. Сейчас она была грустна и спокойна. – Он намекает, что мне глупо обижаться: песни ты той девке говорил тоже «специально, чтобы…», – передразнила она.

– Сразу видно мать-основательницу Храма – в глубь чужих душ смотрит, точно Огнем там освещает! – торжественно провозгласил Хадамаха. Только видит не то – по правде, он и в самом деле обиделся. Хотя и сам же не понимал – почему. Тупо же, будто не Мапа он, а пень таежный, и стыдно – Хакмар все правильно делал, – но желание врезать кузнецу медвежьей лапой не ослабевало.

– А о девушке вы подумали? – все так же грустно и спокойно спросила Аякчан.

Парни поглядели друг на друга, как в зеркало: Хадамаха был уверен, у него такая же обалделая физиономия, как у Хакмара.

– Какой девушке? – наконец выразил общее недоумение Хакмар.

– Теперь вы даже не понимаете, какой! – горько усмехнулась Аякчан. – Девица живет одна в захолустье, с таким вот папашей. Из парней подловатый приказчик да ненормальный стражник. И вот является красавчик с острым мечом… – Она окинула Хакмара презрительным взглядом и припечатала: – И облезлой рожей! Стишки ей читает. Девица раз – и втюрилась! А на самом-то деле прав подлый приказчик! Про белоликость да стройный стан наш облезлый красавчик не из любви, а заради выгоды рассказывает!

– Опять я виноват? – взвился Хакмар.

– А кто – я разве?

– Почему обязательно кто-то должен быть виноват?

– Мама-Уот, ты его слышишь? – подняла глаза к потолку Аякчан. – Мне так плохо, так больно, и что же – никто-никто в этом не виноват?

Хадамахе показалось, что ему холодной мокрой лапой провели по хребту. Наверное, и Калтащ так: ей больно, ей плохо, вот она и ищет виноватых. И быстро находит – весь людской род! И Седна тоже… Девчонки!

– Айка, ну ты что! – примирительно начал Хакмар, похоже теперь уже не знающий – сказать, что ему юная госпожа Эльга и даром не нужна, или поостеречься?

– Я думал, мы про этого поговорим… шаманского ученика Донгу… – влез Хадамаха.

– Чего там про него наговариваться? – огрызнулась Аякчан. – Он тут – значит, скоро явится. Еще не будем знать, как избавиться!

Послышались шаги, и в дверном проеме показался человек. В первый миг Хадамахе показалось, что вошел Донгар. Мгновением позже он понял, что человек много старше, хотя морщины на его лице появились скорее от долгих странствий и лишений, нежели от возраста.

– Доброе Утро, уважаемые! – глядя на ребят блестящими, быстрыми, как у птицы, глазами, весело улыбнулся незнакомец. – Шамана Канду дожидаетесь? Тогда и я с вами! – усаживаясь на скамейку, объявил он. – Забирать снаряжение приехал, а тут бегут, торопят – шаман Канда просит, зайдите, сделайте милость! Зачем? Почему? Ничего не объяснили. Вас тоже пригласили?

– Умгум, – настороженно глядя на незнакомца, буркнул Хадамаха. – Настоятельно! – И невольно потер бок, куда Хуту все-таки успел заехать древком копья.

– Мне кажется, я вас знаю… – всматриваясь в Хадамаху, продолжал человек. – Или кого-то очень похожего на вас! Вы, простите, местный или приезжий?

– Сейчас приезжий, а так вроде местный, – неохотно ответил Хадамаха. И чего привязался – общительный какой! Из-за него и не поговоришь. – Я сын Эгулэ из племени…

– Мапа! – вместо Хадамахи закончил мужик и, кажется, обрадовался. – Тогда я вас и впрямь знаю – вы тот самый знаменитый Хадамаха, который лучше всех играет в каменный мяч! Вы на отца похожи. Похожи ли вы на брата, не скажу… – окидывая Хадамаху веселым взглядом, заключил он. – Совсем не знаю его с такой стороны. – Он хмыкнул.

– Вы знаете моих родителей? – охнул Хадамаха.

– Я живу от вас неподалеку. Замечательные у вас родители, доложу я вам! Особенно мама – исключительная женщина!

Хадамаха понял, что мужик ему определенно нравится.

Послышался быстрый топот, и в покой влетела давешняя бедно одетая девушка.

– Уважаемый-почтенный-господин-самый-главный-начальник! – переламываясь в поклоне, выпалила она и остановилась, хватая ртом воздух после стремительного бега.

Хадамаха заинтересованно поглядел на ее ноги – и как она могла так мчаться по ледяному полу? И увидел тапки, подбитые камусом [2]^*. Такие же тапки красовались на «господине-самом-главном-начальнике». Видать, ящик с тапками стоит у парадного входа – только для почетных гостей.

– Совсем не надо называть меня так длинно…

– Уважаемый почтенный господин главный начальник! – сократив титулование ровно на одно слово, снова переломилась в поклоне девушка. – Вас не туда привели! – в ее голосе звучало отчаяние. – Господин белый шаман Канда ждет вас у себя в покое – так ждет! Пойдемте, господин, пойдемте!

– Пойдемте, коли надо… – растерянно кивнул «главный начальник». И повернулся к Хадамахе: – Не знаю, надолго ли я тут, но ежели разминемся, увидимся у вас, в стойбище. Я передам вашим родителям, что вы вот-вот прибудете. Еще и на торжественную встречу напрошусь – обожаю лепешки вашей матушки! – он подмигнул.

– Пойдемте, господин! – взмолилась девушка. – У нас тоже есть лепешки, у нас самые вкусные лепешки!

– Идем, идем, деточка… – удивленно согласился незнакомец.

И пошел. Хадамахе показалось, что испуганной девочке очень хотелось схватить его за руку и поволочь за собой так же отчаянно, бегом, как она примчалась сюда.

– Странная какая девочка! – пробормотал Хакмар. – Руки-ноги на месте, и не уродина вроде, а все равно смотришь на нее, и такое ощущение, что она… калека!

– Она калека, – тихо согласился Хадамаха. Друзья вопросительно уставились на него. Пришлось объяснять, хотя вовсе и не хотелось. – Она из женщин-птиц, есть у нас такие, в скалах живут. За человеческих мужчин часто замуж идут… шли… – подумав, добавил он. Если уж нынче человеки, хоть и голозадые, а на медведя хвосты поднимают, крылатым женам доброго ждать не приходится. – У людей с крылатыми и раньше не всегда ладно выходило. Когда я малой был, одна женщина-птица от мужа улететь решила и ребенка с собой забрала. Небо ее позвало или еще что… Только муж ее поймал да крылья с клювом выдернул.

Аякчан невольно сжалась, словно это ей рвали со спины крылья – с мясом, по живому…

– Говорят, сына любил очень, вот и рехнулся вовсе, когда жена мальца забрала, – покачал головой Хадамаха. – В чужую семью, конечно, лезть не моги, но среди Мапа поступок человеческого мужика и тогда не одобрили. Эх, не та ему жена досталась, попробовал бы он у медведицы чего вырвать, раз такой смелый! Вот у нее лицо как у этой девчонки было, – печально закончил Хадамаха. – Пока человек – вроде ничего, только странная, а ежели в птицу перекинется… – он безнадежно махнул рукой.

– Но она же маленькая! Она ничьих детей забрать не могла! – возмутилась Аякчан.

– Она младшая жена шамана Канды, однако. Ее за долги отдали, – сказали в ответ негромко. – Пока маленькая она, Канда на ней не совсем еще женился, а как подрастет да косы заплетет – совсем женится, по всем правилам. А клюв с крыльями вырвал, чтобы до тех пор не улетела.