Книга 3_Город богов

Глава 14

Атен не находил себе места. Он метался из стороны в сторону, бессознательно пытаясь вырваться, броситься бежать, не важно куда. И что из того, что он прекрасно знал: его удерживало нечто куда более прочное, чем самая крепкая в мире цепь! Его душа не знала покоя, разрываемая на части мыслью о том, что, возможно, именно в этот миг Шамаш ведет сражение с Губителем! Нергал – Его заклятый враг, который не применит воспользоваться тем, что противник, продолжая верить в реальность сна и считать себя не богом, а лишь смертным, не вернул всей полноты небесной силы…

– Пап! – он и не заметил, как к нему подошла Мати, лишь налетев на девочку, услышав ее испуганно-обиженный вскрик, понял, что она рядом.

Караванщик тотчас остановился, мотнул головой, пытаясь прогнать то, что считал жутким наваждением, кошмаром, но только не явью.

– Прости меня, милая! – проговорил он, склонившись к Мати.

Та взглянула на отца с удивлением, не понимая, что с ним такое, откуда это отчаяние в глазах и боль в уголках губ.

– Пап… – она, наморщив лоб, на миг замолчала, раздумывая, стоит ли ей расспрашивать отца о том, что его тревожит, или лучше не делать этого.

Она чувствовала: что-то не так. Все, что девочка видела вокруг, говорило ей об этом, когда над караваном нависло напряжение. Несмотря на середину дня площадь оставалась пустынной и немой, и по всему городу в безумном танце, закрывая за собой свет, плясали мрачные тени…

Но, вот что удивительно: все эти знаки близости не просто беды, но самого Губителя не пугали Мати, словно она точно знала: Враг не сможет ничего сделать ни ей самой, ни тем, кто был ей дорог. Эта вера была так сильна, что прогоняла сомнения и страхи раньше, чем они успевали коснуться души.

Она еще какое-то время молча смотрела на отца, а затем заговорила о том, зачем пришла: – Пап, мне нужно молоко.

– Молоко? – он не сразу понял ее просьбу. – Зачем оно тебе?

– Ну, папа! – девочка всплеснула руками. – Пора кормить малышей! А молока нет!

– Попроси у…

– Я просила! Но все ведут себя так, будто я бужу их посреди ночи с какими-то глупыми вопросами! Вели кому-нибудь из рабынь подоить олениху. Или разреши мне сделать это самой!

– Конечно… – караванщик, наконец, пришел в себя достаточно, чтобы понять слова дочери.

Атен не переставал удивляться своей малышке. Он боялся, что девочка станет расспрашивать о Шамаше, о случившемся, в общем, обо всем том, о чем он не мог не то что говорить, но даже думать. Ей же удалось отыскать воистину то единственное, мысли о чем несли облегчение, ложились улыбкой на губы мужчины, когда он вспоминал этих забавных рыжих малышей, таких умильных в своей детской непосредственности. – Они уже проснулись?

– Не-а, – протянула девочка, зевая. Она и сама все еще была в полудреме.

Умиротворенное спокойствие Мати стало постепенно передаваться Атену, который, более не видя вокруг лишь тени, разглядел несколько удивительно ярких, живых лучей солнца, пробивавшихся сквозь низкие тучи и игравших, искрившихся на лике земли, лаская ее, возвращая надежду на жизнь.

– Так мне можно самой подоить олениху?

– Нет, моя дорогая, – он с несказанным облегчением вздохнул, чувствуя, что камень, лежавший на его сердце, стал легче и, перестав давить, не впивается более своими острыми краями в плоть, заставляя ее страдать.

Караванщик несколько мгновений молчал, не спуская взгляда с открытого, ясного личика девочки, не уставая благодарить богов за то, что Они оставили ему малышку, помогли вырастить, сберегли от ранней смерти.

– Это дело рабынь. Не волнуйся, мы сейчас все уладим. Твои питомцы не успеют даже проснуться.

– Хорошо бы так, – исподлобья поглядывая на отца, пробурчала девочка, которой совсем не нравилось, что, вместо того, чтобы отдать быстрый и ясный приказ, отец столько времени тратил на слова и многозначительное молчание.

Видя нетерпение Мати, Атен огляделся.

– Эй, ты! – окликнул он оказавшуюся поблизости рабыню.

– Да, хозяин? – женщина поспешно приблизилась, склонилась в низком поклоне. Она прятала глаза, и, все же, к своему немалому удивлению, караванщик разглядел в ее взгляде отсвет радости. Та словно была благодарна хозяину за возможность отрешиться от своих мыслей, забыть за выполнением поручения о действительности, вместо того, чтобы стоять, окаменев, не спуская взгляда со священного холма, думая о том, что ждет впереди и следя за мертвящим мерцанием в глазах подошедшей вплотную беды…

– Надои кувшин молока и отнеси моей дочери.

– Я буду в повозке у Шамаша, с волчатами, – проговорила Мати. – Спасибо, папочка! – и она поспешно убежала к своим питомцам.

"Накануне девочка рано легла спать и поэтому ничего не знает о случившемся, – думал караванщик, глядя ей вослед. – Вряд ли кто-нибудь решится рассказать ей, не желая причинять боль. Однако все это стремление утаить от нее правду ни к чему не приведет, когда истина все равно очень скоро откроется. Мати поймет, что Шамаша нет в повозке, что он ушел. И что она тогда подумает, что станет делать?

Бросится Его искать? Прибежит ко мне с уймой вопросов, на которые я не смогу дать ответ? – на его черты вновь легла тень, губы напряженно сжались. Он повернулся лицом к священному холму, оглядел его, ища какой-нибудь едва заметный знак, что открыл бы ему хоть часть правды о том, что было, есть и будет. – Какая разница? – он скрипнул зубами. Лицо передернулось в гримасе отчаяния и боли. – Если Он вернется – все остальное забудется как страшный сон, если ж нет – ничего, кроме этого сна просто не останется… И почему я не пошел с ними!" – он так сильно сжал кулаки, что ногти вонзились в ладони, раня в кровь.

Нет, караванщик совершенно ясно понял, что если он не займется хоть каким-нибудь делом, пусть даже совершенно бесполезным, то окажется погребенным под чувством вины. Он оглянулся. Ночь пролетела, словно одно краткое мгновение. Но пришедший ему на смену день казался слабым и больным. Тучи, укрывшие своей пеленой небо, делали свет солнца тусклым и бледным, скрадывая его силу. Над площадью стоял сонный дурманящий дух, зевотная дрема не позволяла окончательно отринуть от себя сон.

У торговых рядов было пусто. Караванщики теснились возле повозок, боясь отойти от своих жилищ, которые, не важно, посреди города или в холодных просторах снежной пустыни, казались единственно надежным убежищем, способным если уж не защитить от всех бед мира, то хотя бы укрыть от них. Те немногие горожане, которых события минувшего вечера застали на площади, не расходились, дожидаясь решения судьбы рядом со спутниками бога солнца, которые казались им легендарными героями, наделенными небывалым могуществом.

– Господин Шамаш победит. Как может быть иначе, – доносились до Атена обрывки их разговоров.

– На землю вновь вернется тепло. Снежная пустыня исчезнет. Все расцветет, зазеленеет, как было в эпоху легенд…

И, все же, несмотря на всю их веру, в глазах людей оставался страх, рожденный сомнениями… А что, если… Что если земле, всем, живущим на ней, суждено нечто совсем иное? Что если на сторону Губителя встанут другие боги, демоны и призраки?

Чем тогда обернется это сражение для тех, в чьем городе схлестнутся столь великие силы? Что станется с оазисом и останется ли от него хотя бы след на лике земли, или одна только пустота?

Были и другие сомнения, иные страхи. Бог солнца, проиграет он сражение или победит, вряд ли будет благосклонен к тем, кто, как они сами только что узнали, нарушал Его запрет, принося людей в жертву повелительнице смерти. Даже господин справедливости не станет разбираться, кто осознанно совершал преступление, а кто – лишь жил с ним рядом, ни о чем не зная. В вечности это не будет иметь никакого значения. И, значит, впереди всех их ждет страшная кара… Мир будет жить самой счастливой и светлой эпохой, а они – мучиться в черной пещере госпожи Кигаль…

Поморщившись, караванщик поспешно отвернулся от чужаков. Он понимал: все люди не могут быть одинаково сильны в своей готовности на самопожертвование ради других.

Многих заботит по большей части лишь собственная судьба. Однако подобные мысли рождали сейчас в его сердце лишь презрение. Он был не в силах понять: как можно находиться рядом с богом и быть при этом столь низменным и пустым?

– Лина! – окликнул он женщину, стоявшую чуть в стороне, не спуская напряженного взгляда с священного холма, превратившись в ожидании возвращения мужа в безмолвную неподвижную статую со скрещенными перед грудью руками, распущенными волосами и напряженным лицом – само олицетворение ожидания и надежды. – Лина! – ему пришлось подойти к ней ближе, окликнуть вновь, на сей раз куда громче. И лишь тогда женщина очнулась.

– Что, Атен? – она на миг повернулась к хозяину каравана, но лишь затем, чтобы, скользнув по нему пустым взглядом, затем, с поспешностью боявшегося опоздать на встречу с судьбой человека, вновь направить все свое внимание на священный холм, с трепетом ожидая того мига, когда, наконец, покажется фигура Лиса. Губы Лины чуть заметно трепетали, повторяя слова молитвы, призванной упросить богов защитить супруга и поскорее вернуть к ней назад.

– Нельзя так мучить себя, – проговорил он те слова, которые еще миг назад кто-то другой мог сказать, глядя на него самого, – отвлекись на миг. Подумай о детях.

Наверное, они уже проснулись, – заметив, что женщина с сомнением оглянулась на свою повозку, хозяин каравана продолжал: – Тебе нужно позаботиться о них. Это долг матери.

– Я… – ее душа разрывалась между желанием пойти к сыновьям, спеша убедиться, что с ними ничего не случилось, и страхом хоть на миг повернуться спиной к тому пути, по которому ушел Лис, словно этим она не только бросала мужа. Наконец, она сделала выбор, сколь бы мучительным он ни был. – Я оставила с сыновьями рабыню.

С ними все будет в порядке… Если это вообще сейчас возможно…

– И, все же, иди к ним. Сколько бы ни было отведено времени, лучше провести его с детьми.

– А ты? Почему ты не с Мати?

– Я не достоин этого.

– А в чем провинилась девочка? За что ты наказываешь ее?

– Мати ничего не знает. Она со своими питомцами. И, хочется мне верить, счастлива в своем неведении… Я же могу очернить ее душу перед лицом конца. Нет, пусть уж лучше все остается так, как есть.

– Атен! О чем ты вообще думаешь? – женщина взглянула на него с осуждением. – О каком конце? Ты что же, сомневаешься в том, что Шамаш… Конечно, Он победит!

Иного просто не может быть, не должно! Слышишь!

– Но что же тогда тревожит тебя? – Атен глядел на женщину, не понимая ее.

– Судьба мужа, конечно! – воскликнула Лина. – Ведь он – простой смертный! – ей потребовалось несколько мгновений, чтобы перевести дух. А потом она продолжала:

– Наверно, это кажется тебе эгоизмом…

– Нет, – с пониманием и сочувствием глядя на нее, проговорил Атен, – это не эгоизм, а забота о близком…

– Все дело в том, что я очень сильно люблю его!…Атен, что же это? Неужели любовь сильнее веры?

– Не сильнее, нет. Она просто другая. Вера успокаивает душу, любовь заставляет ее трепетать… А где трепет, там и страх…

– Спасибо, Атен.

– За что? – удивился тот. – Это ты вернула мне веру, которую я потерял, видя лишь себя в мире, а не мир вокруг себя…

– А ты помог мне понять, что в моем чувстве нет ничего постыдного, как я считала прежде.

– Да… – он вздохнул, оглянулся на горожан. Только что он осуждал их за слабость, теперь же он взглянул на чужаков иначе… Может быть, как и Лина, они беспокоятся не о себе, а о близких? Тогда их можно понять.

"Они беспокоятся… – караванщик болезненно усмехнулся. – А я о своей дочери даже не подумал. Меня заботило, что будет со мной, что почувствую я, а не каково ей…" -Поверь, – вновь заговорила женщина, но это были своего рода мысли о своем, наболевшем, – мне бы очень хотелось быть рядом с детьми. Но не могу же я разорваться! Атен, он ведь вернется? – спросила она, глядя на хозяина каравана глазами, полными боли и отчаяния.

– Конечно.

– Я боюсь, – на глаза женщины набежали слезы, которые она была уже не в силах скрывать. Душа металась, не находя пути вперед в жгучем холоде белого безмолвия метели. Лине сейчас так нужно было на кого-нибудь опереться!

– Ну, не надо, не плачь, – Атен обнял ее за плечи, она прижалась к его груди, пряча залитое слезами лицо в складках одежды, – ты ведь такая сильная. Я всегда знал, что, если со мною приключится беда, ты не оставишь мою малышку, присмотришь за ней…

– А ты? – она вскинула на него мокрые, покрасневшие глаза. – Ты ведь тоже не оставишь моих сыновей? Обещай мне, Атен, позаботиться о них как о собственных детях, если… Если что…

– Откуда такие мрачные мысли? – странно, но рядом с этими столь человечными и конкретными страхами его ужас перед лицом конца мироздания начал тускнеть.

– Если Лис… Если с ним… – она не договаривала фразы до конца, обрывая их, словно от этого скрытые за словами страхи становились менее реальными. Но нельзя прятаться от самой себя до бесконечности. Рано или поздно приходится признавать, смиряясь с судьбой, то, что на одной из дорог, ведущих вперед, может ждать беда.

– Я не смогу жить без него! – быстро зашептала она. – Ни дня, ни часа! Я… Я уйду за ним…!

– Лина, Лина! – караванщик осуждающе взглянул на нее. – Как ты можешь думать о таком!

– У меня есть на это право! Есть! Ведь я его жена! Боги милостивы. Они разрешат мне не расставаться с тем, кто идет по одному со мной пути!

– Но ты еще и мать!

– Наши сыновья… Они поймут меня, я верю. Ты ведь не бросишь их, поможешь вырасти?

– Конечно, я позабочусь о них. Но, Лина, небожители не одобрят такой выбор. Они… – караванщик хотел еще что-то сказать, но остановился, качнул головой: – Великие боги, да о чем мы с тобой говорим! Не престало раньше времени оплакивать живого!

– Всегда нужно готовится к худшему. Говорят, что скорбь вызывает жалость у бога судьбы и господин Намтар стирает с лица вечности самые ужасные из путей.

– Самые ужасные…

– Тебя ведь тоже что-то тревожит… Что? Расскажи! Тебе станет легче.

– А как же ты? К чему тебе полнить чашу боли еще и моими сомнениями и страхами?

– Ты выслушал меня. Я хочу ответить тебе тем же.

– Если бы знала ответы на те вопросы, которые не дают мне покоя. Что со мной? Что держит меня здесь, не дает пойти к Мати, когда душа знает, что я ей сейчас нужен, как никогда?

– То же, что и всех. Оглянись.

Мужчина повернулся. Его взгляд скользнул по лицам людей – своих и чужих, которые, застыв на месте, стояли, не сводя взгляда со священного храма. В их глазах было ожидание, губы шептали молитвы, на лицах застыло напряжение, когда каждый последующий миг ожидания ложился на них новой морщинкой.

– Это выше нас, – продолжала караванщица. – Ты заметил, что никто из спавших в миг, когда все началось, не проснулся? Ни один новый горожанин не пришел на площадь, и, в то же время, никто из оказавшихся на площади, не покинул ее. Даже время… – она подняла взгляд на небо, его серые бесцветные просторы со скользившими по ним толи облаками, толи тусклыми расплывчатыми тенями, – оно тоже ждет, что случится дальше.

– Да… Возможно, я чувствую это даже лучше, чем все остальные. Сейчас, здесь исполняется судьба. И не только нас, но всего мира… Что будет, если Губитель победит и на этот раз? – спросил он, и сам ответил на свой вопрос: – ничего…

"Но он не может победить! – в отчаянии кричала душа. – Шамаш – великий бог!" "В прошлом это не остановило Губителя", – возражала холодная и бесчувственная память.

"Тогда Враг прибег к помощи обмана!" "Что помешает Ему сделать то же и на этот раз?" "Но…" "Шамаш даже не осознает себя богом, он не помнит…" – караванщик скривился от боли. Эти мысли… Они были невыносимы, сводили с ума своей безнадежностью.

Более того: рядом с тем образом, в котором являлось будущее, безумие выглядело сладким сном, светлым избавлением…

– Атен, – качнула головой караванщица, – что бы там ни было мы должны верить в Шамаша, Его мудрость и могущество, – вздохнув, она чуть слышно добавила: – В конце концов, нам ведь больше ничего не остается…

– Да – ничего… Наш мир не выдержит Его смерти.

– Без Него земля обречена. И это понимаем не только мы, но и боги.

– Вряд ли следует надеяться на помощь небожителей. Вспомни госпожу Кигаль.

Конечно, хвала Ей за то, что Она не пошла против брата, но… Она могла бы и помочь Ему… Видимо, богам все равно, что станет с нашим миром.

– Они всегда смогут создать другой.

– Светлый, чистый, полный жизни… Вот только… Жаль, но в этом мире нам места не найдется…

Какое-то время они молчали, глядя на священный холм… Сначала им казалось, что они готовы прождать так целую вечность. Но время тянулось так мучительно медленно! Оно не вносило никакого изменения в полотно пространства, оставляя его пустым и потерянным. Не важно, что из-за туч вышло солнце, ведь даже его свет не мог вернуть в души людей покой и уверенность, может быть потому, что те не видели его, глядя в иную сторону, ожидая возвращения иного святила…

– Что же так долго… – прошептала Лина.

– Для богов время – нечто совершенно иное, чем то, что видят в нем люди. Что для небожителя лишь миг, человеку становится веком.

– И сколько веков пройдут тут за один миг там? – она качнула головой в сторону священного холма.

– На все воля богов, – вот и все, что мог сказать в ответ караванщик. Атен боялся этого времени ожидания, ненавидел его, проклинал и столь же страстно молил…Молил только об одном: если за ним ждет лишь неминуемый конец и бескрайняя пустота, пусть то время, что лежит за мгновение перед концом, продлится вечность…

– Странно… – чуть слышно проговорил Атен.

– Что?

– Если все, кто спал, так и ждут исполнения судьбы за чертой снов, почему Мати проснулась?

Женщина какое-то время молча глядела на него, затем пожала плечами.

– Не знаю, – проговорила она. – Возможно, ее будущее решается не здесь.

– Но как это возможно?

– Атен, – робкая улыбка скользнула по губам у женщины. – А ведь это… – она еще сама до конца не верила в те светлые мысли, которые забрели к ней в голову, но те уже согревали ее своим теплом. – Это означает, что конца света не будет! Ведь законы мироздания не знают исключений и если у малышки есть грядущее, то и другие смогут найти его. Это знак! Знак нам, чтобы мы верили, надеялись в лучшее и не впадали в отчаяние! …Между тем Мати добралась до повозки мага.

– Шамаш? – тихо позвала она. Никто не ответил и девочка чуть приподняла полог, заглядывая внутрь.

Никого. Девочке хватило мгновения, чтобы понять это, когда единственное, что она увидела, были лежавшие в дальнем углу, сжавшись рыжими комочками друг возле друга, сладко посапывая, поскуливая во сне, волчата.

"Но где же Шамаш?" – не давал ей покоя вопрос.

Она повнимательней пригляделась к малышам, веря, что те заметили б, если бы с их хозяином что-нибудь случилось.

"Они бы почувствовали приближение беды и уж конечно не оставались столь спокойны.

Значит, с ним все в порядке".

И, все же, что бы там ни было, она должна была найти Шамаша.

Выбравшись наружу, Мати огляделась, ища, у кого бы спросить. Она уже хотела позвать отца, но тут ей на глаза попалась сидевшая чуть в стороне, возле догоравшего костра девушка в одеждах горожанки. Невзрачная, сероволосая, она замерла, склонив голову на грудь, сжавшись в комок. Несмотря на жару оазиса, чужачка дрожала, как от страшного холода снежной пустыни.

– Здравствуй, – Мати осторожно приблизившись к ней.

– Ой! – горожанка в страхе вскочила на ноги.

– Ты слепая… – заглянув ей в лицо, вдруг поняла девочка, которой сразу стало жаль горожанку. – Не бойся, я не причиню тебе вреда.

– Кто ты? – спросила та.

– Дочь хозяина каравана, Мати. А ты?

– Лика… – она немного успокоилась, осознав, что с ней говорит всего лишь маленькая девочка, испуганная ничуть не меньше ее самой. – Господин Шамаш разрешил мне побыть здесь, пока Он не вернется.

– Шамаш ушел? – Мати вскинула голову, недовольно наморщила носик. – Но почему! – обиженно воскликнула она.

– Чтобы помочь пленникам…

– Ри и Сати? – девочка вздохнула. Она слышала, как взрослые говорили между собой о пропаже подростков. Пусть Сати никогда ей не нравилась – зазнайка и вообще, но вот Ри… Мати замерла на миг, спеша заглянуть в свое сердце. Да, действительно, ей было больно думать о том, что Ри угрожает беда. И вообще… – Родители наверно жутко волнуются, – проговорила она, качнув головой.

– С ними мой брат и… – девушка всхлипнула, глотая катившиеся безудержным потоком горькие слезы.

– Не волнуйся, Шамаш спасет их всех, – она подошла к горожанке, несмело коснулась руки. – Все будет хорошо, – сказав это, девочка, которая и сама была близка к тому, чтобы разрыдаться, поджала губы, оглянулась, ища отца и заметив его на том самом месте, где она оставила некоторое время назад, бросилась к нему.

– Па-ап! – издали закричала она.

В ее голосе было столько страха, что хозяин каравана вздрогнул, поспешно обернулся, испугавшись, что дочери угрожает опасность. Он сорвался с места, побежал навстречу, готовый защитить свою дочь от всех бед мироздания.

– Что с тобой? – караванщик подскочил к дочери, опустился рядом с ней на колени, взял за руки.

– Почему ты отпустил его! – на ее глазах были слезы, в голосе – боль.

Расстроенная, разозленная, девочка ударила отца в грудь крепко сжатыми кулаками, вымещая на нем всю свою обиду и отчаяние.

– Мати, милая… – он не знал, что сказать.

И девочка, заглянув в его глаза, вдруг увидела в них страшную боль, с которой не могли сравниться никакие другие страдания тела и души.

– Прости, папочка, – она прижалась к его груди, не замечая слез, покатившихся из глаз.

– Успокойся, моя дорогая. Все будет хорошо.

– Шамаш скоро вернется?

– Конечно, родная.

– Мы должны только верить, правда?

– Да. Верить… – он коснулся ее шелковистых волос, провел рукой по головке, вспоминая свой чудесный сон-мечту, явившийся ему в лучах огня, моля богов сделать его столь же солнечной и счастливой явью.

Он скорее почувствовал, чем заметил, как вздрогнула, зашевелилась толпа за спиной. Сердце вдруг пронзила боль. Она была сильной, и, все же, терпимой.

Однако горожан она заставила согнуться, со всей силой прижимая руки к груди, будто их страдания были куда сильнее. Но если так, почему?

– Пап? – девочка стояла рядом, как ни в чем не бывало. На ее лице были следы удивления, но не боли.

– Как ты, милая? – спросил Атен.

– Нормально. Пап, что со всеми? – она глядела вокруг, не понимая, что происходит.

– Лина? – оставляя без ответа вопрос, на который он все равно не знал, что сказать, караванщик повернулся к женщине.

– Со мной все в порядке, – тяжело дыша, проговорила она. – Но город… С ним что-то случилось…

– Что?

– Не знаю, Атен. Я чувствую то же, что и ты. Не более того.

– Тогда пойдем, – он повернулся, направился к чужакам.

Жители города прятали свои чувства от глаз пришельцев, и, все же, караванщик видел, что они чувствуют нечто, что были не в силах разглядеть странники.

– Что вас тревожит, чью смерть вы оплакиваете? – спросил он ближайшего из горожан.

– Неужели ты не понимаешь? – прошептал тот, не спуская взгляда со священного храма.

– Нет, – Атен качнул головой, безжалостно вырывая из сердца ростки отчаяния, которые всходили всякий раз, когда он думал об опасности, угрожавшей Шамашу, с безумным упрямством убеждая себя в том, что он непременно почувствовал бы, если б беда коснулась Его.

– Прежний Хранитель мертв, – с безнадежностью обреченного проговорил горожанин.

Облегченно вздохнув, понимая, что мрачные предчувствия и страхи на сей раз обошли явь стороной, хозяин каравана пробурчал:

– Туда ему и дорога.

Он не собирался скорбеть по поводу смерти негодяя, который приносил в жертву людей, обманом заманивал в ловушку чужих детей, а в конце вообще – словно ему было мало всего остального! – воззвал к Губителю, называя Врага всего сущего своим господином!

– Да… – горожанин вздохнул, смиренно соглашаясь со всем, разве что это "смиренное согласие" несло в себе куда больше боли, чем все раны тела. – Да… – повторил он, а затем, опустив голову, не смея взглянуть на хозяина каравана, понимая, какие чувства им движут и не осуждая за нескрываемое презрение, продолжал: – Но, каким бы он ни был, он был Хранителем этого города и без него все мы обречены…

Я уже ощущаю дыхание смерти…

– Вы найдете нового мага, – проговорил Атен, совсем по-иному взглянув на чужака, испытывая теперь жалость и сочувствие.

– Если бы это было так просто! – мужчина качнул головой. – Я-то ничего, я пожил свое… Но у меня есть дети… Что будет с ними?

Горожанин умолк, замер, опустив голову на грудь. Караванщик тоже молчал, с печалью глядя на собеседника, не зная, чем утешить его и возможно ли в такой день найти утешение.

Чужак изменялся, старея и дряхлея прямо на глазах. Волосы, которые еще недавно были лишь слегка тронуты сединой, побелели, кожа приобрела болезненный желтый вид, во взгляде появился лихорадочный блеск. У Атена было такое чувство, что он видит, как человек умирает, будто время понеслось в сотни, тысячи раз быстрее, пробегая годы жизни за краткое мгновение. Казалось еще миг – и все будет кончено.

Вот сейчас, сейчас…

Но тут чужак обратил на него свой взор, и караванщик поспешил отвернуться. Атен боялся заглянуть горожанину в глаза, зная, что увидит в них свое отражение, предвидя, каким оно будет, чувствуя, как его собственная кожа, став тонкой и сухой, сухая, глиняной коркой стянула лицо. На плечи навалилась тяжесть, а руки вдруг ослабев, никак не могли сдержать дрожи.

И вдруг пришло облегчение, словно наступил первый миг пробуждения от тяжелого, дурманного кошмара. Воздух перестал жечь грудь, став свежим и прохладным. Тучи над городом рассеялись, в бесконечных просторах синих небес засияло яркое солнце.

Место призраков заняли звонкоголосые пичужки.

Превращение, коснувшееся мира, было таким внезапным, что в первый миг земля замерла, задохнувшись от счастья, не в силах справиться с собой, заставить душу покинуть это счастливейшее мгновение возрождения, чтобы идти дальше, вперед.

Все это было удивительным, и, все же, столь мелким, не важным, в сравнении с тем, что происходило в душе. Она как будто очистилась, освободилась от страхов, сомнений, но не только… Как Атен ни старался, он не мог выразить это словами, облечь пониманием. Да и важно ли это? Главное, он чувствовал, знал наверняка: все происходит на самом деле и не только с другими, но и с ним самим…

– Что это? – горожанин выглядел ошарашенным, не понимая, что творится вокруг. Он отчаянно крутил головой, оглядывая площадь в поисках если не причины, но хотя бы знака, символа, следа, указывавшего путь туда, где ждал ответ на все незаданные вопросы. Потом, стремясь найти неведомое во внешнем мире внутри себя, он прислушался к тому, что происходило в его собственном сердце, душе. – Странно, – проговорил он, – боль ушла. Это чувство… Я не знаю, как оно называется… близость смерти или что-то в этом роде. Оно больше не заставляет, смирившись с тем, что выглядит неминуемым, падать на колени перед судьбой, приближая конец, стремясь к пустоте… Вот только страх перед будущим… – он качнул головой. – Почему он остался? Стал другим, более гладким, мягким что ли, но все равно – остался?

– Надежда, – прошептала Лина, которой потребовалось больше времени, чем мужчинам, чтобы прийти в себя после всего случившегося. Вернее – того, что чуть было не произошло. – У нас, у всего мира, который должен был умереть уже сейчас, появилась надежда… Но надежда – это еще не само спасение.

– Тени исчезли… – запрокинув голову, глядя на небо, проговорил горожанин.

– Их хозяин ушел, – улыбка чуть тронула губы караванщика, который облегченно вздохнул, чувствуя, видя, зная, что самое страшное уже позади.

– Губитель повержен?

– Да… – он хотел сказать что-то еще, но его остановил какой-то звук… Смешок…

– Странные вы, взрослые, – фыркнув, проговорила девочка, о которой занятые самими собой люди, погруженные в собственные чувства и переживания, совершенно забыли.

– Вечно что-то выдумываете!

– Милая, с тобой все в порядке? – Атен поспешно повернулся к дочери. На его лице вновь отразилось беспокойство, стоило караванщику задуматься над тем, что должна была почувствовать, испытать малышка, увидев ужасные превращения, коснувшиеся окружающих и ее саму.

Но Мати выглядела так, словно вообще ничего не произошло. На ее щеках лежал румянец, губы были сжаты, но не от страха или боли, скорее, от обиды, что взрослые, вместо того, чтобы позаботиться о ней, предались каким-то непонятным рассуждениям.

И вообще, их страхи казались ей такими глупыми. Ведь она бы обязательно заметила, если б что-нибудь случилось. Но, право же, все выглядело так, словно окружающие просто играли с ней в странную, известную лишь им игру.

– Ну конечно же, в порядка! – девочка махнула руками. Она уже устала повторять это. Отец сегодня был таким непонятливым! И вообще… – Пап, а Шамаш когда придет? Пойдем к нему навстречу, а? Ну пап, пожалуйста! – заканючила она.

Атен замешкался, не зная, что сказать, как лучше поступить. Собственно, ему самому хотелось поскорее убедиться, что с Шамашем все в порядке, отыскать брата и хорошенько расспросить его о случившемся.

Он понимал, что лишь после этого ему станет легче. Окончательно же он успокоится, вернув Ри и Сати их родителям, а Лиса – жене и детям. Ведь он – хозяин каравана, который отвечал перед богами за жизнь каждого из своих спутников.

– Надо идти в храм… – проговорил горожанин. Не спуская пристального взгляда со священного холма, как завороженный, он двинулся вперед.

– Постой! – хозяин каравана схватил его за руку, удержал на месте.

– Твоя спутница права – нам была дана надежда, – незаметно к ним подошли другие жители города, не отрывавшие взгляда завороженных глаз от храма, который, как теперь казалось караванщику, начал медленно погружаться в сон – спокойный, безразлично – отрешенный, забывший о мире яви, чтобы обрести новую жизнь в странах сновидений, – шанс, который мы не можем позволить себе упустить, ведь другого нам даровано не будет.

– И что вы собираетесь делать?

– Пойдем к священному камню, коснемся его, чтобы он смог найти себе нового Хранителя.

Караванщик, раздумывая, повел плечами.

Да, так всегда поступали при смерти Хранителя. От простых, понятных слов не веяло угрозой, и, все же… Он сам не знал, откуда шла его уверенность, может быть, все дело в даре предвидения, но Атен чувствовал – это неправильно.

Караванщик вздохнул, качнул головой, убеждая себя, что ни к чему спорить с чужаками: "Зачем мне вмешиваться? Это их город, их судьба и их путь. Пусть поступают так, как должны".

И, убедив себя в этом, он отошел в сторону, пропуская горожан, которые медленно, шепча слова молитвы, двинулись к холму.

Атен уже хотел повернуться к Лине, чтобы задать ей очередной вопрос, который, так и не прозвучав, тотчас забылся, когда хозяин каравана заметил, что вслед за горожанами к храму направилась и Мати.

"Ну конечно, разве может что-нибудь обойтись без нее? Это любопытное создание ничего не пропустит!" -А ты куда? – Атен не просто окликнул ее, понимая, что девочка может сделать вид, что не услышала, и убежать. Нет, на этот раз он догнал дочку, взял за руку, возвращая назад.

От храма больше не веяло ни опасностью, ни бедой. Однако это вовсе не означало, что маленькая непоседа не отыщет там неприятностей на свою голову.

– Искать Шамаша! – исподлобья глянув на него, бросила Мати, раздосадованная новой задержкой, когда она так торопилась! Весь ее вид говорил: пусть ее накажут, да вообще, пусть с ней делают все, что угодно. Но потом, а сейчас она поступит так, как считает нужным!

– Ох, дочка… – заглянув ей в глаза, вздохнул караванщик. – И что мне с тобой делать? – вместо того, чтобы возражать, настаивать на своем, соединяя просьбы с угрозами, он вдруг как-то сразу смирился с желанием девочки, словно видя в нем неизбежность.

– Атен, не беспокойся за малышку. Я пойду с ней, – проговорила Лина. В ее глазах была та же решимость. Они словно говорили: "Надеюсь, ты понимаешь, что я должна быть там, как можно ближе к мужу, я должна первой встретить его, когда он вернется…" Караванщик вовсе не собирался возражать. Его мучила сейчас совсем другая проблема: Атену самому страстно хотелось подняться в храм. И единственное, что удерживало его от этого шага, было сомнение, вправе ли он сейчас, когда беда лишь только миновала, не успев далеко отойти в прошлое, покидать караван…

"Однако… – размышлял он, пожевывая нижнюю губу. – Здесь ничего не произойдет.

Что бы там ни было, что бы нас ни ждало впереди, все случится там"…

– Ну, что же, – он повернулся к Мати и Лине, замерших на месте в ожидании его решения. – Раз так, идем.

Девочка с недоверием взглянула на него. Она-то думала, что отец разозлится, станет ругаться, кричать…

– Здорово… – прошептала Мати. А затем ее глаза заискрились от радости, маленькие холодные пальцы стиснули руку отца, потянули вперед. – Ну же, пошли скорее!

– Постой, подожди мгновение…

– Ну что еще! – та обиженно надула губы. "Ты ведь сам сказал!" – кричали ее глаза.

Но отец уже повернулся к ней боком. Его взгляд был устремлен на слепую девушку, которая накануне пришла к каравану вместе с вестником.

– Милая… – окликнул он ее, медленно, на ощупь двигавшуюся в сторону холма. Атен не сразу смог вспомнить ее имя… Он уже было решил, что та его и не называла вовсе, но тут вдруг оно вспыхнуло в памяти яркой искрой. – Тебя ведь, кажется, Ликой зовут?

– Да, – остановившись, горожанка обратила лицо в ту сторону, с которой до нее доносился голос.

– Разве тебе не следует оставаться с караваном? Шамаш поручил тебя моим заботам, и я намерен выполнить Его волю.

– Но я должна быть там! – воскликнула она, не сдержавшись. – Прости меня, – поспешила извиниться Лика, понимая, что не может так говорить со спутником бога солнца.

– Мы понимаем тебя, девочка, – улыбнулась Лина, подойдя к горожанке. Она осторожно взяла ее за руку, погладила по ладони, успокаивая. – Там те, чья судьба тебе небезразлична, – она обратила свой взгляд на Атена.

– Лика, я не могу не думать о данном слова… – он видел, как его собеседница напряглась, готовясь настаивать на своем, и, спеша ее успокоить, продолжал: – Но, так как я сам собираюсь подняться в храм, не стану мешать и тебе сделать это.

Просто будет лучше, если ты пойдешь с нами, раз уж наши пути совпадают. Мы поможем тебе.

– Спасибо! – Лика улыбнулась, с радостью принимая помощь от этих милых, добрых людей, который избрал в свои спутники величайший из небожителей…

– Вот и хорошо, – проговорила Лина, беря девушку под руку.

– Ну, теперь мы, наконец, можем идти? – спросила Мати.

– Вперед! – караванщик махнул рукой в сторону холма.

Они поднялись к храму, вошли внутрь.

То, что открылось их глазам, было воистину восхитительно: огромные просторные залы, ни с чем не сравнимая красота внутреннего убранства, дух чего-то непонятного и от того еще более великого, наполнявший все вокруг.

А зала, в которой покоился магический камень… Казалось, что она принадлежала не миру людей, а божественным странам. Конечно, Атен понимал, что ничто на земле не могло в точности повторить небесное, когда неземной свет ослепит, пламень сожжет, дыхание умертвит то, что не в силах перенести истинного присутствия небожителей. Разве не в этом состояла главная причина того, почему боги в те редкие мгновения, когда Они посещали землю, старались являться не в своих истинных обличиях, а принимая образ смертных? Но и то, что предстало перед пришельцами, было воистину достойным отражением чуда.

В основании залы лежал круг. Пол покрывало золото, являя собой огромный солнечный диск. Стены возносились высоко вверх, к самому небу, которое ложилось на них словно свод, при этом не скрывая путей в небесные страны, а, наоборот, открывая их взору всех, притягивая к себе взгляд. Здесь становилось отчетливо видно, что обреченное судьбой ходить по земле смертное тело никогда не достигнет холодных высот, ибо этот путь не по силам ничему живому. Человек чувствовал себя маленькой песчинкой, одной из множества таких же, лежащих в пыли и не смеющих даже думать, мечтать о том, чтобы подняться в небеса…

И, все же, осознание этого не впивалось в сердце болью, чувством собственной ущербности. Даже зависть к небожителям, забредавшая на мгновение в душу, умирала, едва взгляд касался талисмана города – огромного камня, под чьим черным покровом, подобным пологу ночных небес, среди бесконечных глубин мрака мерцали отблесками неведомых далеких звезд искорки-вздохи.

При виде его мысли наполнялись гордостью: "Пусть мы – лишь жалкие смертные, но у нас есть нечто, чего нет более нигде – ни в небесных странах, ни в подземных владениях, ибо только здесь, на земле людей возможно существование величайшего из чудес – магического камня, в котором слиты все стихии, жизнь и смерть, сила и слабость, душа и плоть…" Он притягивал к себе взгляд, чтобы более не отпустить никогда, завораживал, заставлял на какое-то время оцепенеть, лишившись способности не то что видеть, но даже думать о чем-либо ином. Должно было пройти время, прежде чем, выходя из-под власти первого, наиболее сильного и властного впечатления, пришедшие к магическому камню смогли оторвать от него взгляд и оглядеться вокруг.

Когда караванщики вошли в зал, в нем было где-то с две дюжины горожан. Но даже окажись их в три, пять, десять раз больше, это не создало бы впечатления толпы, когда каждый чувствовал себя стоящим в одиночестве посреди бесконечности.

– Пап… – Мати прижалась к отцу, чувствуя, как в ее сердце прокрался страх. Она не понимала, откуда он пришел и почему, ведь в этой зале было так прекрасно! И от этого непонимания страх становился еще сильней.

– Что, милая? – Атен положил ей на плечо руку, с удивлением замечая, что девочка, остававшаяся невозмутимой во время испытания, которое чуть было не сломило его самого, теперь, когда все осталось позади, вдруг задрожала как лист на ветру.

– Этот камень… неправильный, – глядя на талисман, проговорила Мати.

– С чего ты взяла? – Атену самому довелось увидеть магический камень лишь раз, и то в далеком детстве, которое, как теперь казалось, было частью совершенно иной жизни. Когда умер старый Хранитель Эшгара, ему было лет пять, не больше. Он плохо помнил, что происходило, единственное, что намертво запечатлелось в памяти, был образ камня – такого же черного, с яркими огненными прожилками. Нынешний от него мало чем отличался, может быть только это чувство… Камень в Эшгаре звал к себе, манил, просил коснуться своей поверхности, обещая за это весь свет и исполнение самой заветной мечты в придачу. Этот же влек взгляд, душу, но не плоть. Его не хотелось потрогать в стремлении ощутить внутри себя хотя бы отсвет скрытого в нем пламени. Но… Да какая, в сущности, разница? Скорее всего, дело вовсе не в камне, а в том, что теперь Атен – караванщик, который не имел с талисманом никакой связи.

"Мати родилась в пустыне, – пришла ему в голову мысль, которая могла все объяснить. – Она не слышит зов камня, потому что чужая ему не только по жизни, но и от рождения".

Он перевел взгляд на дочку, спеша убедиться в верности своего предположения.

Глаза девочки были настороженно сощурены, губы плотно сжаты, лоб нахмурен. Она сосредоточенно смотрела на магический камень, думая о чем-то, известном только ей, не спеша делиться сокровенным даже с отцом.

Это была ее тайна, последняя из оставшихся, о которой не знал никто, кроме Шамаша. Рука поднялась к груди, нашарила камешек-талисман, прижалась к нему…

От него веяло теплом и покоем, казалось, что он бьется в такт с ее сердцем, то ровно – когда она поворачивалась к стенам, откидывала голову назад, чтобы взглянуть на купол небес, то убыстренно – взволнованно – стоило ей пусть даже неосмысленно скользнуть взглядом по священному камню.

После того случая с чужим караваном Мати стала во многом полагаться на мнение камня. Когда он говорил: остановись, она замирала, сколько бы всего любопытного ни ждало ее там, за поворотом. Когда ее тело замораживал ужас, а талисман убеждал: "не бойся", она верила ему, а не своему страху… Как-то девочка рассказала об этом Шамашу. Тот пожал плечами, взглянул задумчиво, однако без тени укора или несогласия. "Камень – хороший советчик и верный друг, – проговорил он. – Слушайся его. Он может многому тебя научить. Только помни – ты его хозяйка, а не он господин твоей воли…" Он всегда говорил с ней, как со взрослой. Мати это нравилось. Даже когда она никак не могла понять, что он имел в виду. Она научилась всякий раз превращать это в своего рода игру – череду вопросов и ответов, с помощью которых она находила разгадку – конфетку в мешке с подарками…

Мати улыбнулась своим мыслям. Но тут… Девочка вздрогнула, почувствовав, как забился, затрепетал камень у нее на груди. Она огляделась вокруг, ища причину, возможно – знак приближения опасности.

Но единственное, что она увидела, был какой-то горожанин, подходивший в священному камню.

Мати открыла рот, собираясь сказать… И так и застыла, не спуская взгляда с мужчины, с трепетом ожидая, что будет дальше. Ею овладело странное оцепенение, словно боги лишили ее возможности двигаться, говорить, даже думать, чтобы она не смогла вмешаться в судьбу, изменяя то, что уже было записано в книгу госпожи Гештинанны.

Горожане замерли на своих местах. Никто не оспаривал права того человека первым испытать свою судьбу. И дело здесь было не в признании его первенства, а отсутствии у других мужества сделать первыми решающий шаг. С нетерпением и тревогой, с надеждой и, в то же время, с робкой мыслью – "Может, все-таки новым Хранителем станет не он, а я…", они ждали, что будет дальше.

– Нет! – вдруг вскрикнула Лика, сжав вмиг ставшими холоднее льда пальцами руку караванщицы. – Не делай этого!

Мужчина остановился, повернул к ней лицо, удивленный странным поведением девушки и одновременно разгневанный тем, что кому-то вздумалось остановить его в шаге от цели.

– На камне лежит кровь! Он не примет силу жизни! Он жаждет лишь новых жертв!

– Это богиня смерти тебе сказала? – резко бросил ей горожанин.

– Я… – она растерялась, расслышав в голосе не только недовольство, но и недоверие, словно мужчина полагал, будто та, на ком лежит покровительство госпожи Кигаль, выполняя волю своей хозяйки, специально мешает жителям города избрать судьбу, которая вела бы их прочь от мрачного алтаря повелительницы подземных земель.

В глазах Лики зажглись слезы.

– Ну что ты? Успокойся, дорогая, – зашептал ей на ухо добрый, заботливый голос караванщицы, мягкие теплые пальцы коснулись плеча.

– Почему они так? Я ведь не виновата, что госпожа Кигаль выбрала меня!

– Конечно, милая. Такова была воля богини и не дело смертному идти Ей наперекор!

– Я просто хочу помочь! – она вновь повернулась к женщине. Если бы Лина не знала, что ее спутница слепа, она бы подумала, что девушка не просто смотрела ей в глаза, но заглядывала в самую душу. – Пожалуйста, уговорите его остановиться!

Сейчас нельзя касаться камня!

– Пап, – Мати потянула отца за руку. – Она права, – лицо девочки стало холодным, словно его обдуло дыханием метели. Глаза, глядевшие на камень, потемнели.

– Дочка, откуда нам с тобой знать это? Мы ведь караванщики.

– Я знаю, – упрямо настаивала на своем девочка. – Останови его!

Атен заглянул ей в глаза. В них была такая убежденности, что в душу караванщика закрались сомнения.

"Малышка столько времени проводит с богом солнца… Возможно, Он обучил ее чувствовать такие вещи…" – мелькнуло у него в голове.

– Послушайте, – повернувшись к горожанам, неуверенно проговорил он, – может вам действительно не стоит торопиться… Времени еще достаточно, и…

Шедший к камню даже не взглянул на чужака. Его глаза были прикованы к камню, чье мерцание передавалось им, наполняясь отсветами пламени, как ледяная корка, отражавшая свет далеких звезд. Рука потянулась… Или это камень подался вперед, навстречу человеку. Так или иначе, они соприкоснулись… И в тот же миг залу озарила яркая вспышка, заставившая всех зажмуриться. Неведомая, безжалостная сила, вырвавшись молнией из бесконечности, скрытой под черной поверхностью талисмана, вонзилась в тело горожанина, отбросила к стене, заставив собравшихся в зале в ужасе отпрянуть в стороны, с силой ударила о камни, разбросав вокруг кровавые брызги, затем, оставляя алый след, протащила назад, чтобы камень омылся кровью своей жертвы, принял ее последний вздох.

Прошло несколько мгновений тягостного, оцепеневшего от ужаса увиденного молчания.

В тишине не было слышно даже дыхания, словно люди были не в силах заставить себя вдохнуть наполнившийся смертью воздух.

Затем, ощутив страх куда раньше понимания, толпа низко зашипела, загудела, словно осиный рой.

– Уходим отсюда! Скорее, прочь! – никто больше и думать не мог о том, чтобы приблизиться к камню, коснуться его. После того, что совершилось у них на глазах, это казалось немыслимым.

Но, как они ни старались, как ни спешили, им не удалось сдвинуться с места. Ноги приросли к полу, тело отказалось повиноваться, а камень, не спуская с пришедших к нему бесконечного множества своих пристальных сверлящих насквозь глаз, взял полную власть не только над душами, но и телами и теперь смеялся над теми, в ком видел лишь жертв.

– Пап, – вывел Атена из оцепенения голос дочери, – я знаю, что сама напросилась сюда. Но… – она огляделась, недовольно сморщилась, – давай уйдем. Мне здесь не нравится.

– Конечно, дорогая, – караванщик замотал головой, стараясь прогнать тот кошмар, который отступил, но не исчез совсем… – Сейчас… – наконец, ему удалось отвести взгляд от талисмана, отлепить ступню от пола…

– Лина, – он потряс женщину за плечо.

– Что? – та с трудом очнулась, шевельнулась. – Великие боги, что же здесь происходит?

– Не знаю, – он с опаской поглядывал в сторону камня, боясь, что тот постарается вернуть беглецов. – Давайте выясним это как-нибудь в другой раз. И в другом месте. Пора выбираться отсюда.

– Да, – та кивнула, огляделась, схватила за руку стоявшую рядом с нею Лику, потянула ее за собой. – Милая, нужно уходить…

– Караванщик! – до них донесся полный боли и отчаяния голос горожанина. Атен узнал его – это был тот самый мужчин, с которым он говорил на площади.

Жителю оазиса пришлось собрать воедино все свои силы, напрячься, так что на лбу выступили капельки пота. Как бы ни было сильно притяжение талисмана, ему удалось его ослабить достаточно, чтобы губы смогли шевельнуться, роняя вымученные вздохи – слова.

– Помоги! Я понимаю, мы никто для тебя, и все же…

– Что я могу? – вздохнул Атен.- Я всего лишь торговец…

– Ты спутник бога солнца! – горожанин взглянул на него с сомнением, удивляясь тому, что караванщик не понимает этого… Или… В его глазах отразились сомнения. Что если все дело в том, что чужак лишь прятался за этим неведением, не желая делиться своей удачей, помогая тому, с кем его более никогда не сведет дорога жизни? Чужая душа – потемки. Можно найти тысячу причин, начиная с простой обиды за дерзкие слова того, кто уже поплатился за них жизнью. Разве караванщик не предостерегал их о приближающейся беде? Они сами не захотели его слушать. Что ж, за то боги им судьи.

Атен прочел тоску в глазах горожанина, понял его мысли, которые отозвались болью в сердце – Я постараюсь, – сглотнув комок, вдруг подкатившийся к горлу, проговорил он, – помочь вам, – он говорил с той искренностью, в которой было невозможно усомниться.

– Спасибо тебе… – пленники камня глядели на него с такой благодарностью, словно караванщик уже спас их. – Воистину, ты достоин своей судьбы.

"Достоин ли?" – на миг в его сердце вновь вернулись былые сомнения, но уже совсем скоро от них не осталось и следа, стоило хозяину каравана задуматься о другом.

Он дал слово, принимая на себя ответственность за чужие жизни перед лицом богов.

Но как его исполнить?

И тут его ладонь сжали холодные пальчики девочки, возвращая уверенность и силу.

В голову озарением пришла мысль: "К камню подходят по одному. В этом зале каждый человек чувствует себя одиноким. У этого есть своя причина – талисман дает жизнь всем, живущим на окружающей его земле, однако видит, осознает, признает только одного человека – Хранителя…А этот, наверное, одурманенный смертью, еще и жертву… Все, кто не маг, для него – жертва… Все. Но не все вместе, а каждый по отдельности…" -Скорее беритесь за руки! – крикнул Атен. – И повернитесь к камню спиной. Не смотрите на него, – на всякий случай добавил он.

Караванщик хотел как можно скорее выбраться из залы, ставшей вдруг ловушкой.

Вряд ли горожане испытывали в эти мгновения иное желание, но их движения продолжали оставаться чрезвычайно замедленными. Атен понимал, что виной тому камень, и, все же, в его груди всколыхнулось недовольство.

– Поторопитесь! – не выдержав, бросил он, хоть и прекрасно понимал, что нет никакого смысла подгонять тех, кто и так делал все от них зависящее, чтобы поскорее покинуть это ужасное место.

И тут вдруг…

– Лис! – вскрикнула караванщица. Забыв обо всем, она выпустила руку Атена и бросилась к входившему в залу мужу.

– Лина, постой! – попытался остановить ее хозяин каравана. – Это может быть мираж…

Но женщина не слышала его. Она не видела ничего вокруг, словно весь мир перестал существовать. Лишь когда, запыхавшаяся, она упала на грудь мужу, согреваясь его теплом, улыбка коснулась ее губ, с которых сорвался сладостный вздох облегчения.

– Лина, Лина…- караванщик растерянно смотрел на нее, не зная, как успокоить жену, которая казалась ему всегда такой сильной, мужественной, а в этот миг предстала беззащитной и хрупкой, словно цветок на приграничье между городом и снежной пустыней.

Лис, смущенно улыбаясь, повернулся к Атену, развел руками, словно говоря: "Ну что с ней поделаешь? Как поймешь? Кажется, радоваться надо, плясать, смеяться, а она вдруг расплакалась у всех на виду".

– Дядя Евсей! – девочка вырвала ладошку из рук отца и бросилась ко второму из входивших в залу. – Хорошо, что с тобой все в порядке. Я беспокоилась за тебя… – она закрутила головой, глянула за спину караванщику. – А где Шамаш? Разве вы не вместе уходили?

Вслед за ней к вошедшему в зал поспешно подошел Атен, встал между дочерью и братом, словно заслоняя малышку собой, как от врага… или демона.

– Это не призраки! – донесся до него полный счастья и блаженного покоя голос Лины.

– Это они, действительно они! – ее устремленные на мужа глаза сияли. – Из плоти и крови… И они живы!

– Что с тобой, приятель? – Евсей смотрел на Атена, не скрывая улыбки. – Родного брата решил не признавать? Неужели я так изменился? – караванщик огляделся вокруг. Его взгляд скользнул по испуганным лицам горожан, в глазах которых сохранившийся с прежних мгновений ужас смешался с удивлением нового времени. – Почему вы не радуетесь, люди? Или вы не знаете – господин Шамаш победил Губителя!

– Мы знаем, – поспешно проговорил Атен, а затем продолжал: – Это замечательно.

Просто великолепно. И я с радостью послушаю твой рассказ… Но потом, Евсей. Не здесь, – он с опаской оглянулся на камень, – не рядом с ним…

– Талисман города, – караванщик понимающе кивнул. Только теперь он заметил тело жертвы, лежавшее в луже черной крови. Его лицо тотчас помрачнело, брови сошлись на переносице. – Но я думал, что жертва этого года не была принесена…

– Это все камень. Он убил того, кто осмелился к нему прикоснуться.

– Да… Маг говорил, что он отравлен жертвенной кровью…

– Маг? – Атен взглянул на брата с долей удивления. Уверовав, что Шамаш – бог солнца, караванщики перестали называть Его наделенным даром. "Странно… После боя, победы властелина небес над Губителем Евсей должен был бы оставить все сомнения в Его божественной природе…" -Да, ее брат, – тот качнул головой в сторону Лики.

– Ларс? – девушка встрепенулась, едва услышав это: – Он жив? С ним все в порядке?

– Да, – Евсей не видел смысла причинять боль душе девочки рассказами о ранах горожанина.

– Но где он? Почему не пришел с вами?

– Действительно, Евсей, – Атен бросил на брата хмурый взгляд. – Где все остальные? – более всего ему хотелось узнать, куда ушел Шамаш. Но он не мог спросить об этом, понимая, что боги не объясняют смертным своих поступков. Если Он решил уйти – что ж, на то Его воля. Караванщик был готов ждать возвращения сколь угодно долго, даже всю вечность, лишь бы знать, что ее конец вновь пересечет пути небожителя и каравана.

Караванщик вздохнул, прежде чем заговорить вновь.

– Мы нашли Ри и Сати. Не знаю, что Губитель сотворил с ними, но девочка… – вновь вздохнув, он качнул головой. – Она стала похожей на тень, которая мечтает не о вечном сне, а об истинной и бесповоротной смерти – погружении в пустоту…

– Ее родители… Им будет трудно смириться с таким приговором судьбы… Неужели ничего нельзя сделать?

– Не знаю. Мы упросили Шамаша провести ее через особый обряд испытания. Возможно, это даст ей новую судьбу… Но сейчас еще рано радоваться, ведь испытание – не спасение, а лишь путь, ведущий в неизвестность.

– У черты бездны надежда – все, о чем мы мечтаем… – проговорил Атен, которого события последних часов заставили почувствовать себя на миг служителем. В его разуме оставался лишь один вопрос: – Почему вы пришли сюда, вместо того, чтобы вернуться на площадь? – он понимал, что вряд ли его помощниками двигало простое любопытство. Скорее всего, тому была причина, и хозяин каравана должен был ее узнать.

– Шамаш назначил этот зал местом встречи, – произнес Евсей, еще раз оглядевшись вокруг. – Глаза ласкает красота, а душа чувствует себя попавшей в подземные пещеры госпожи Кигаль… Мда…Город действительно умирает…

– Но ведь он не умрет, правда? – лицо Лики было обращено к караванщикам. Они же молчали, задумчиво глядя на девушку, не зная, что сказать. Но это молчание было откровеннее всех слов.

В ее глазах зажглись слезы. Большими прозрачными каплями они срывались с ресниц, катились по щекам, оставляя за собой непройденные тропы, пути, на которые никому не будет суждено шагнуть…

Евсей качнул головой, бросил быстрый взгляд на горожан, которые, приблизившись к ним, замерли в нескольких шагах. Чужаки не смели вмешаться в разговор спутников бога солнца, но не пропускали ни единого слова из сказанного, словно в этих словах было их будущее – надежда и безнадежность.

– Не плачь, – к Лике подошла Мати, тронула за руку, – Шамаш что-нибудь придумает.