KapitalistЪ

Глава 7

Иван Андреевич, который для всех окружающих в силу возраста стал просто Иваном или Эваном, добрался до морского торгового порта Ист-Ривер за пять минут до начала рабочего дня. Дня, который намечался как «тяжелый» — в полдень на пятнадцатый пирс должен был прибыть британский трансатлантический круизный лайнер «Рэд Корал», обладающий рекордным на тот момент регистровым тоннажем в тридцать тысяч тонн. Разнорабочим пирса предстояло сначала побыть носильщиками и помочь с чемоданами богатеньким путешественникам, которые не желали самолично марать руки, а уже после заняться долгой разгрузкой товарного отсека с последующим перемещением грузов в складские помещения порта.

Чуть ранее, шагая среди толпы по Орчард-стрит, Крюков размышлял, а зачем он вообще идет сейчас на работу? Потому что так сказала «мама»? Или потому что «так надо» и именно так — правильно? Или во всем великолепии проявил себя неукротимый «зов предка», и на пирс его тянули оставшиеся внутри частички деда Ивана? Частички, которые заставляли делать шаг за шагом по еще не успевшей прогреться мостовой.

Как бы то ни было, но без пяти восемь Крюков ступил на пирс за номером пятнадцать и направился к стоящей неподалеку будке — отметиться.

— Эй, Фрэнк, — услышал он насмешливый ребяческий голос, — а ты знаешь, почему вдову мистера Банки называют черной вдовой?

— Без понятия, Боб.

— Потому что мистер Банки был негром!

Раздался громкий смех, и Иван повернулся на гогот — возле края пирса, заняв собой пустые бочки, сидела разношерстная компания мальчишек в рабочей одежде. Самому старшему на вид было лет шестнадцать, остальным — от десяти до четырнадцати.

— Эй, Джеймс, — продолжил рассказчик анекдота, тот самый «старший» — красношеий белобрысый паренек с наглыми глазами навыкат, — ты знаешь, почему вдову мистера Банки называют черной вдовой?

— Знаю. Я слышал ответ, — беззлобно ответил тот, кого назвали Джеймсом. Это был болезненно-худощавый чернокожий мужчина слегка за тридцать с короткими жесткими волосами и добродушным, чуть глуповатым лицом. Он сидел по-турецки возле оккупированных парнями бочек и, вычерчивая невидимые знаки, с интересом водил засохшей палочкой по влажной деревянной поверхности — рядом со своими ногами.

— Так почему, Джеймс?

Тот лишь мягко улыбнулся и продолжил свое странное дело.

— Потому что негр сдох! — не дождавшись ответа, выпалил кто-то из мальчишек и, не слезая с бочки, пнул чернокожего ногой под ребра. Тот болезненно поморщился, потер место удара, но промолчал, а вся компания опять рассмеялась.

Иван остановился, не в силах пройти мимо. Прямо на его глазах творился беспредел — издевательство над беззащитным и, видимо, умственно-отсталым инвалидом. Внутри вскипело, забурлило чувство справедливости, и он, привлекая внимание пацанят, громко хлопнул в ладоши, сопроводив хлопок зычным «Эй!».

— А ну прекратили глумиться над человеком! — Крюков грозно повысил голос, но тот вдруг предательски дрогнул. — А то я вас…

Мальчишки на секунду оторопели от подобной наглости, переглянулись, а затем воинственно соскочили с бочек. У одного из них в руке блеснуло что-то металлическое.

«Возможно, лезвие», — екнуло сердечко Ивана, но отступать было уже поздно. Да и не прирежут же его средь бела дня на глазах десятка свидетелей?

Или прирежут?

— Парни! — Вышедший вперед Боб, который, судя по всему, был не только старшим по возрасту, но и главным зачинщиком в этой компании, тихим цыканьем велел товарищу убрать нож в карман. Скользнув по Ивану оценивающим взглядом, полуобернулся к своим: — Во ржака! Вшивый иммигрантишка решил за негра заступиться! Даешь драку?

Те наперебой заулюлюкали:

— Даешь драку! Бей чужака! Айда биться! Мочи негра!

Вокруг начали собираться посмеивающиеся зеваки, а Крюков, видя, что потасовки не избежать, торопливо поднял валяющуюся под ногами палку, напоминающую деревянный штакетник для забора, и встал наизготове.

— Тихо! — раздался вдруг короткий рык, и все стихло, даже пролетающие на Ист-Ривером чайки на мгновение перестали орать дурниной. — Пропусти!

Зеваки расступились и незаметно рассосались по пирсу, а к заткнувшимся «драчунам» на двух коротеньких ножках «подкатился» начавший рано лысеть упитанный колобок лет тридцати шести или семи, который то и дело вытирал лицо и лоб насквозь мокрым от пота платком. Надетый на нем роскошный черный костюм, что подчеркивал вкус владельца, словно кричал — этот человек не простой!

Звали толстячка Генри Майкл Фокс, и был он ни кем иным, как собственником пятнадцатого пирса. Другими словами, тем, от кого зависели жизнь, судьба и материальное благополучие сотен трудившихся на пирсе людей.

От своих подчиненных мистер Фокс требовал многого, иногда даже чересчур, и не всегда эти требования были адекватными. Например, он под страхом увольнения обязал всех работников обращаться к нему не иначе как «хозяин». Не желавшие остаться без средств к существованию люди подчинялись этой «просьбе», а вот за глаза называли начальника иначе — Толстый Лис.

— Какого черта тут происходит⁈ — проревел мистер Фокс. — Ты! — ткнул он пальцем в Боба. — Объясни!

Мальчишка побледнел, даже его загорелая шея, казалось, по цвету обратилась в лист бумаги.

— Ничего, хозяин! Мы просто дурачились.

— Не ври мне, щегол! — в свою очередь побагровел Толстый Лис. — Сегодня я жду важных гостей из Европы, и если хоть один из вас, недоумков… — Он погрозил кулаком. — Всех сгною! Вплоть до третьего колена!

Иван тихо вздохнул — пусть секунду назад он и был готов драться со своим обидчиком, но так общаться с еще, по сути, ребенком…

«Каким-то я стал… слишком сентиментальным, что ли? С обостренным чувством справедливости. Недоделанный Бэтдед в теле Бэткид», — подумал он и сделал шаг навстречу Толстому Лису: — Мистер Фокс! Простите, сэр!

— Чего тебе? — повернулся тот, расплескивая на окружающих злобу и недовольство.

— Боб вас не обманывает, сэр, — стараясь вкладывать в голос уверенные, но в то же время слегка заискивающие нотки, молвил Иван, — мы действительно просто дурачились.

Толстый Лис изучающе уставился на посмевшего заговорить с ним наглеца, забывшего «правильное» обращение, даже моргать перестал. Хотел что-то сказать, передумал, хмыкнул, почесал подбородок.

— Интересный акцент… Откуда родом? — Твердый голос Генри Майкла Фокса отчего-то слегка «растопился». — Болгарин? Серб? Румын? Русский?

— Русский, сэр, — ответил Крюков, мысленно поразившись, как это «хозяин» расслышал в его почти идеальном английском не американское произношение.

— Ру-у-усский, значит… — протянул Толстый Лис, поманил Ивана пальцем и скомандовал всем остальным: — Работать, черти! — Осведомился у подошедшего Крюкова: — Как зовут?

— Эван, сэр.

— Эван? Хм. А на родном?

— Иван.

— Пойдем, Иван.

Толстый Лис по-отцовски приобнял молодого подчиненного и, беседуя, неторопливо повел его в сторону своего — как выяснилось — офиса, располагавшегося в пятнадцати-двадцати минутах ходьбы в высоком красивом здании, что стояло на углу Бродвея и Уолл-стрит.

За эту короткую прогулку Иван рассказал начальнику (который добродушно разрешил называть себя без всяких тщеславных приставок просто мистер Генри) об иммиграции, о своей жизни в бараке, родителях; соврал, что очень любит свою работу; приврал, что восхищается мистером Генри и его деловой хваткой.

Выслушав подчиненного, Толстый Лис тоже слегка разоткровенничался. Выяснилось, что предки его родом из России, а на чужбину Генри Майкл Фокс прибыл тридцать восемь лет назад будучи еще в животе своей матери. В тот самый день, когда Аделаида Петровна Скрябова рванула в Америку за своим будущим мужем, палубным матросом Уильямом Фоксом, который годом ранее чудесным образом очутился в Санкт-Петербурге. В городе, где, собственно, и проживало семейство Скрябовых.

Новорожденный Генри получил фамилию отца и, благодаря четырнадцатой поправке к Конституции США от тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года, американское гражданство как родившийся на территории страны.

Царившие в молодой семье Фоксов нравы были строгими, даже суровыми, а сам глава семейства походил скорее на командира-самодура с диктаторскими замашками, чем на любящего отца и мужа. В череду глупых запретов идеально вписывался наказ ни в коем случае не разговаривать в доме на любом другом языке, кроме английского. Поэтому язык предков так и остался для Генри тайной за семью печатями.

Так или иначе, но Аделаиду Петровну такое положение дел, судя по всему, устраивало, и спустя менее года в семье Фоксов появилось пополнение, Генри Майкл Фокс-младший. Мама, конечно, была против «повторяющегося» имени, но Уильям ее, как обычно, не послушал.

Братья-погодки росли не разлей вода. Вместе гуляли, вместе шалили, вместе учились, чуть позже вместе бегали за девчонками. Однако в середине восьмидесятых случилась трагедия — решивший выпендриться перед очередной подружкой Генри-младший забрался на высокую опору моста, потерял равновесие и сорвался вниз.

По словам мистера Фокса, Иван был отдаленно похож на его погибшего брата, разве что выглядел значительно старше. А уж тот факт, что Крюков оказался еще и иммигрантом с его, Толстого Лиса, несостоявшейся Родины… В общем, после такого «комбо» было неудивительно, что мистер Генри слегка «поплыл» на пирсе, увидев в незнакомом русском юноше того, кого увидеть больше и не мечтал.

— Ваш отец был простым матросом, мама — иммигранткой. Как же у вас получилось стать тем, кем вы являетесь сейчас? — спросил Иван, когда мистер Фокс замолчал.

И тот с удовольствием поведал довольно банальную, но поучительную историю, сводящуюся к тому, что не все в этой жизни зависит от человека, и порой стоит отдаться воле случая.

На дворе стоял тысяча восемьсот девяностый год. Той осенью, во второй половине ноябре, тогда еще двадцатилетний оболтус и разгильдяй Генри Майкл Фокс, у которого, порой, не было и четвертака в кармане, вместе с парочкой закадычных друзей рванул в Берлингтон, штат Вермонт.

Заселившись в дешевую гостиницу на Перл-стрит, Генри увидел в окно номера небогато одетую женщину, которая стояла с огромными чемоданами возле проезжей части и, судя по всему, тщетно ждала гостиничного носильщика. Генри вышел на улицу и любезно предложил свою помощь.

Эта бледная, темноволосая, скромно одетая барышня с изъеденным морщинами лицом, которая в тот день справляла свое пятидесятишестилетие, ничем не выделялась средь тысяч таких же американских домохозяек. Ничем, кроме одного — это была Генриетта Грин, одна из самых богатых женщин Соединенных Штатов.

Двадцатью шестью годами ранее тогда еще Генриетта Робинсон унаследовала от отца немалое состояние — семь с половиной миллионов долларов. На эти деньги были куплены сначала облигации военных займов, затем — железнодорожные облигации. После Генриетта занималась рискованными, но доходными операциями на фондовой бирже, о подробностях которых Толстый Лис в своей истории решил умолчать.

К моменту знакомства с Фоксом миссис Грин хоть и была замужем за мультимиллионером Эдвардом Грином, но пара уже давно не жила вместе, поэтому никаких угрызений совести от общения с молодым человеком она не испытывала.

Злые языки утверждали, что Генриетта (или Гетти, как она просила себя называть) была скупа донельзя. Обладая многомиллионным состоянием, она вела довольно аскетический образ жизни, а уж отругать прислугу за испортившиеся продукты или лишнюю зажженную свечу, да еще и с рукоприкладством — это сам Бог велел.

Как бы то ни было, но на своего молодого любовника Гетти Грин денег не жалела. Впрочем, любовниками они были скорее ментальными, чем плотскими — женщина оказалась особой не то, чтобы страстной, даже, можно сказать, фригидной, а юного Фокса, которому хоть и требовалось женское тело, годящаяся ему в бабушки Гетти в сексуальном плане совсем не привлекала. Поэтому неудивительно, что за проведенные вместе годы они ни разу не видели друг друга голыми и не просыпались в одной постели, ограничившись лишь плотным, но насыщенным общением.

В этом союзе, который хоть и не привел к браку, выигрывали все. Гетти заполучила молодого кавалера, с которым ей было интересно и комфортно, а Генри довольствовался деньгами и подарками за свои «хлопоты».

В то же самое время миссис Грин стала преподавать Генри тонкости игры на фондовой бирже, чтобы тот мог прокормить себя и без ее помощи. Однако все попытки закончились провалом — выяснилось, что Генри совершенно необучаем, поэтому лучшим решением стало повторение им сделок, что заключала более опытная и успешная миссис Грин.

На этих сделках мистер Фокс, начав практически с нуля, и заработал свое состояние.

— А уже потом, спустя годы, — закончил он свой рассказ, — когда Гетти стукнуло под семьдесят и она потеряла ко мне остатки интереса, я продал все имеющиеся у меня на тот момент ценные бумаги и на вырученные деньги приобрел пятнадцатый пирс.

Он замолчал.

— Вы любили ее, мистер Генри?

Толстый Лис ответил не сразу и довольно уклончиво:

— Я благодарен ей за все, что она сделала для меня. Иногда я думаю — как бы сложилась моя жизнь, если бы не та поездка в Берлингтон? Думаю — и ужасаюсь. А потом снова шлю молитвы Всевышнему о ее здравии.

— Она жива?

— Да, двадцать первого ноября Гетти исполнится семьдесят три.

Спустя четверть часа неторопливой прогулки по Уолл-стрит, мистер Фокс остановился возле входа в здание, где располагался его офис. Пожав Ивану руку, он довольно любезно поблагодарил его за беседу и уделенное время. Наказав звонить в любую минуту и по любому вопросу, вручил ему позолоченную визитную карточку с номером домашнего телефона и сунул в карман стодолларовую банкноту «на подарок матушке». После чего отпустил Ивана прочь.

Крюков проводил взглядом скрывшегося за дверью Толстого Лиса и задумался, что ему делать дальше. Тащиться обратно в порт и «за копейки» разгружать трансатлантический круизный лайнер «Рэд Корал» ему претило, тем более и оставшиеся внутри частички деда Ивана, немногим ранее чуть ли не силком несшие его ноги на работу, более не давали о себе знать.

На утреннем Бродвее играла рок-баллада «Песнь большого города» — пестрый хор сотен уличных голосов, гитарные рифы ревущих двигателей, мелодичные напевы клаксонов и барабанное цоканье лошадиных копыт, все это смешалось в одну-единственную возможную мелодию. Мелодию мегаполиса.

Крюков потер виски и поморщился — он чувствовал, что после разговора с Толстым Лисом в голове рождаются смутные мысли, связанные с его возможным будущим и дальнейшими действиями в этой эпохе. Но чтобы мысли оформились, а не остались лишь мимолетными штрихами в картине мироздания, юному Крюкову были нужны тишина, покой и уединение. Да только где их, эти тишину, покой и уединение, взять?

И тогда взгляд его упал на храм, пронзающий небо восьмидесятипятиметровым шпилем на другой стороне проезжей части.

Тринити-чёрч, или Церковь Троицы, старинное здание с более чем полувековой — на тот момент! — историей, в свое время не пережившая сначала пожар во время Войны за независимость США, затем — сильного снегопада. И оба раза церковь перестраивалась заново, пока не приобрела тот вид, который благополучно «достоял» не только до начала двадцатого века, но и до начала двадцать первого.

Соблюдая максимальные меры предосторожности — не хватало еще быть сбитым гужевой повозкой! — Иван пересек проезжую часть и вошел в храм.

Внутри было пусто и тихо, лишь откуда-то сбоку, из-за приоткрытой двери, доносились приглушенные голоса беседующей пары — мужчины и женщины. Разобрать слов Крюков не смог.

Бесшумно пройдя к ближайшей деревянной лавке, он присел на нее и закрыл глаза.

Водоворот мыслей завертелся как танцовщицы в низкосортном бурлеск шоу.