Как стать злодеем в Габене

Глава 4. Манерники и скрытники.

Время близится к полудню. 12 часов до Нового года.

– Мамми, смотри: собачка! Какая необычная собачка! Ну, мамми!

Мама склонилась к дочери:

– Тише, Джен, не отвлекайся – смотри лучше представление. Ты ведь сама затянула меня поглядеть на мистера Крампуса – так отчего же сейчас не глядишь?

Девочка нехотя отвела взгляд и тут же забыла о странной собачке, которая сидела у ног стоявшего неподалеку высокого господина. Всем вниманием Джен завладел жуткий дух зимы, рогатый обладатель хвоста и тяжелых подков – закутанный в багровую шубу с капюшоном Крампус.

В эти зимние дни Крампус и его свита уродливых гоблинов пришли в Габен, вгрызлись в улочки города зубами – так, что и не отцепишь. Притащили с собой запах хвои, звон бубенцов и жуткие плети – бить непослушных детей. Это было время Крампуса и его гоблинов – до Нового года оставались считанные часы.

Жители Саквояжного района в эти часы были слишком заняты, чтобы замечать хриплый крампусовский смех, смешивающийся с каминным дымом из дымоходов.

Шум и веселые голоса наполняли Тремпл-Толл. Повсюду звучали пожелания счастливых праздников, а на перекрестках хмурым констеблям компанию составили группки празднично одетых дам и господ, хором поющих традиционные песни-кэрол.

На площади Семи Марок развернулась одна из городских ярмарок. Между деревянными прилавками, заставленными всякой всячиной, было не протолкнуться. Бурлили варители грога, в воздухе висели запахи печеных сосисок и жареных каштанов. То и дело тут и там раздавались возгласы, расхваливающие имбирные пряники в виде сапожка или бородатой головы Человека-в-красном.

Прямо на снегу у красной кирпичной стены стоял большой полосатый сундук, разложенный и перестроенный в некое подобие крошечной сцены. На этой сцене разворачивалось кукольное представление, а большая золоченая надпись на крышке сундука сообщала всем и каждому, что «В данный момент вы имеете невероятное счастье лицезреть ТАЛАНТЛИВЫХ ПАППЕРЕТОК ГОСПОДИНА ШАПИРО».

Вокруг балаганчика толпились люди. Куклами и кукольными театрами жителей Саквояжного района было не удивить, и все же марионеточник, тот самый господин Шапиро, не мог не привлечь внимание. Его ссутуленная фигура возвышалась над сундуком-театриком, но зрителям была видна лишь верхняя его часть, отчего со стороны казалось, будто у Шапиро нет ног. Высоченный цилиндр на его голове, похожий на городскую башню с часами из-за встроенного в него циферблата, то и дело покачивался и издавал звон. Лицо Шапиро было скрыто за маской с горбатым носом и длинными пышными усами. Руки марионеточника в тонких атласных перчатках танцевали над крошечной сценой, будто перебирали клавиши пианино. Кукловод выглядел впечатляюще, но не менее эффектно выглядели и сами куклы.

Проворачивались цилиндры размещенной в днище сундука шарманки, и из фыркающих труб в зимний воздух вырывались звуки мелодий, под которые маленькие актеры и исполняли свои сценки. Деревянная труппа состояла, по меньшей мере, из дюжины марионеток в милых костюмчиках.

Играли они «Мешок Крампуса», очень старую пьесу, которую в Габене традиционно показывали незадолго перед Новым годом. В «Мешке Крампуса» рассказывалась история Маленького Джека, мальчика, который себя плохо вел и к которому в новогоднюю ночь явился вовсе не Человек-в-красном с мешком подарков, а злобный рогатый Крампус с мешком, в который он засунул Джона-пуговку, младшего брата Маленького Джека. Крампус перепутал братьев и похитил того, который хорошо себя вел. И тогда, несмотря на собственный страх, Маленький Джек отправился в Глухую Чащу искать брата…

Это была местами страшная, но в целом добрая праздничная история о раскаянии и исправлении ошибок. Маленький Джек, претерпевая невзгоды и опасности в заснеженном лесу, из плохого мальчика постепенно стал хорошим, спас брата и обманул страшного Крампуса. Ну а в самом конце к братьям таки пришел Человек-в-красном и подарил им множество подарков.

В Габене не сыскать того, кто бы не любил эту историю: у нее был счастливый конец, она наполняла теплом даже самую студеную душу.

Куклы Шапиро в очередной раз показывали хорошо знакомую зрителям историю, но все, и дети, и взрослые, неизменно вздрагивали на страшных моментах и заливались смехом на забавных, словно никогда прежде не слышали ее.

Монолог Крампуса о плохих детях так и вовсе заставил зрителей замереть – каждому в тот момент показалось, будто злобный дух зимы припомнил их личные проделки и неблаговидные поступки.

И все же в толпе стоял тот, кому происходящее крайне не нравилось. Единственный из всех, он пристально оценивал каждое движение кукловода Шапиро, подмечал каждую мелочь как в оформлении сундука-балаганчика, так и в декорациях, и в нарядах деревянных актеров.

Высокая черная фигура застыла среди довольных зрителей – никто не обращал на нее внимания, хотя выглядела она весьма примечательно и отнюдь не празднично: черное, как душа убийцы, пальто, шляпа-двууголка, кроваво-красный шарф и белая носатая маска. Господин этот опирался на трость и при этом держал на поводке ворочающееся у его ног существо, похожее на средних размеров собаку – существо было одето в вязаную серую курточку, на его круглой покатой голове сидела такая же вязаная шапка, а из шести рукавов (или это были штанинки?) торчали шесть длинных тонких ног.

«Собачка» вовсе не была «необычной», как сказала заметившая ее девочка, – потому что это была отнюдь не собака. Это была здоровенная блоха, и от того, чтобы вцепиться в чью-то ногу, ее останавливала лишь сомкнувшаяся на поводке твердая рука хозяина.

Кукольник Гудвин из переулка Фейр не мог пройти мимо, завидев балаганчик Шапиро. На какое-то время он забыл о своих делах, смешался с толпой и принялся подмечать все недостатки в постановке и в мастерстве своего коллеги – или, правильнее будет сказать, конкурента.

Он видел все слабо натянутые или, напротив, слишком перетянутые нити марионеток Шапиро, не упускал ни одного случая, когда куклы неловко спотыкались или дергались невпопад, но сильнее всего его раздражали манеры самого кукловода и его вид.

По мнению Гудвина, Шапиро был ужасным кукловодом. Начать с того, что он просто так заявился в Тремпл-Толл со своими финтифлюшными папперетками и даже не полюбопытствовал, будут ли ему здесь рады местные кукольных дел мастера. Но важнее было то, как он вел представление, то, какой костюм он выбрал, и то, с какими трагизмом и недопустимой экспрессивностью он двигался.

Таких кукольник Гудвин из переулка Фейр звал «манерниками» – эти кукловоды забывали о том, что они никакие не актеры, что пьесу должны показывать вовсе не они, а их куклы. Чем кукловод неприметнее, считал Гудвин, – тем лучше. Что касается Шапиро, то он привлекал слишком много внимания к самому себе. Маяча над балаганчиком и дергаясь, словно в предсмертных конвульсиях, он разрушал атмосферу происходящего на своей сцене. Ну а зритель… зритель хоть обычно и слеп, когда дело касается нитей, но даже такой близорукий болван, как он, этот зритель, в какой-то момент поймет: это просто театр, все не по-настоящему… И осознав это, зритель прекратит верить и сопереживать – он начнет гадать: а как там все устроено и что именно человек с крестовинами-вагами делает со своими пальцами, чтобы кукла наклонилась или опустила голову? И вот уже никого не волнует история, которую показывают деревянные актеры…

Манерники не понимали этого, в них погибали гении подмосток, их амбиции требовали признания, а лица – взглядов.

Гудвин же был из «скрытников» или «закулисников» – из тех, кого не видно за ширмой-падугой. Из тех, кто манипулирует и управляет куклами незаметно, ведь если их или крестовины в их руках заметят, все представление провалится.

Поэтому Гудвин глядел на Шапиро и его кукол с нескрываемым презрением. В его глазах тот уже провалился – он делал все неправильно.

Наблюдая за тем, как Шапиро крутит ручку и задники сменяются, Гудвин поморщился под своей маской.

– Я даже отсюда вижу, что фоны потрескавшиеся и дряхлые. Стоило их подкрасить, Шапиро…

Гудвин оглядел зрителей, ожидая, что сейчас и дети, и взрослые начнут тыкать пальцами и смеяться, указывая этому наглецу-манернику на все его недоработки, но с раздражением отметил лишь улыбки на раскрасневшихся от холода лицах и восхищенно взирающие на представление глаза.

«Видимо, у них всех беда со зрением, а очки они забыли дома. Но, быть может, там, где их подвели глаза, их уши явят им суть шарлатанства Шапиро?»

– Хм… так я и думал… – проворчал Гудвин, с презрением слушая очередную заигравшую мелодию, как только декорации переменились. – Музыка повторяется! Плохой пюпитр – очень плохой пюпитр… Он не удосужился написать музыку отдельно к каждой из сцен. Повторы – признак бездарности и дурачины! Верх непрофессионализма…

Но и повторяющиеся мелодии нисколько не смутили зрителей.

«Ну что за непритязательная публика? – возмутился кукольник Гудвин. – Не видят, не слышат. Что ж, ладно. Но что они скажут о сценарии? Плохую пьесу от хорошей отличит даже пьяная крыса из портового кабака…»

– Бездарно, – заметил Гудвин. – Никчемная пьеска. Глупые реплики. Лишние персонажи…

Он повернул голову и ткнул тростью стоявшего рядом пухлого мальчика, завороженно следившего за представлением.

– Эй ты, толстяк!

Мальчик недоуменно обернулся к окликнувшему его господину и вздрогнул – настолько жутко тот выглядел.

– Тебе нравится это глупое представление?

– Что?

– Представление нравится, толстяк? Отвечай.

Мальчик открыл рот, но не для того, чтобы ответить. Губы его задрожали, и он заплакал.

– Вот и я говорю: гадость. Шапиро – бездарь и картонщик, каких поискать. Знаешь, что я говорю о таких, толстяк? Я говорю о таких: «Фу!» Он что, не понимает, как глупо выглядит? Неужели он полагает, что никто не видит: Маленький Джек и Боб-хромоножка исполняют одну и ту же роль – без какой-либо из этих кукол пьеса бы только выиграла. Да и Крампус заметно переигрывает. Ты согласен?

Мальчик, вытирая слезы кулачками, скрылся в толпе, торопясь сбежать от этого злого господина.

Ну а кукольник Гудвин продолжил негодовать:

– Так испортить «Мешок Крампуса»… Ну ничего, Шапиро, я преподам тебе несколько уроков кукольного мастерства и цеховых манер. Что?! – воскликнул он вдруг. – Вы видели?! Нет, ну вы видели?! Он задел сундук! Задел локтем сундук!..

***

Колеса скрипели. Мистер Шапиро вошел в Заплатный переулок.

Кукловод больше не походил на того великолепного господина, который каких-то полчаса назад давал представление на праздничной ярмарке. Цилиндр-башня исчез в сундуке, как и маска. От театрального образа остались лишь длинные, торчащие в стороны усы. Вся таинственность господина Шапиро развеялась, стоило лишь переменить костюм. Теперь это был обычный человек в залатанном пальто, дырявом шарфе и засаленном котелке. Озябшие руки в перчатках-митенках сжимали ручку сундука на колесах, пухлый нос раскраснелся, на синих губах был снег.

Он кряхтел и морщился, из горла лез сухой кашель.

Представление имело определенный успех, но это была лишь первая постановка из тех, что он запланировал. На очереди – Скверный сквер, где располагалась одна из самых больших ярмарок в Тремпл-Толл. А после него – Пыльная площадь, Поваренная, Чемоданная и Неми-Дрё.

Если все пройдет как надо, то денег хватит, чтобы незадолго перед полуночью дать представление в самом пассаже Грюммлера – кукловод знал, что его туда пустят только в том случае, если он преподнесет парочку подарков господину смотрителю пассажа и тамошнему полицейскому.

Мистер Шапиро прикинул в уме, сколько он выручил с прошлого представления, и улыбнулся – сейчас он доберется до сквера и купит сочную, дымящуюся сосиску и большую кружку клюквенного грога. От мысли об обеде на душе потеплело.

– И не забыть попробовать имбирный пряник… – пробормотал он себе под нос. – Они выглядят очень вкусными…

– Они и на вкус очень… вкусные, – раздался скрежещущий голос за спиной, и мистер Шапиро обернулся.

В нескольких шагах от него стоял высокий господин в двууголке и носатой маске. На поводке он держал… – мистер Шапиро сперва не поверил своим глазам! – блоху в вязаном костюмчике.

– Вот только вы не попробуете имбирный пряник, Шапиро, – добавил человек в маске.

– Мы знакомы? – испуганно спросил мистер Шапиро.

– Я знаком… – сказал человек в маске, – с вашим кошмарным представлением, которое вы осмелились показать на площади Семи Марок.

– Кошмарным?

– Вы все безнадежно испортили, Шапиро. Вам должно быть очень стыдно.

– Что? Но почему?! Зрителям понравилось…

– Зритель глуп. Он слеп и глух. Но я нет. Вы нанесли мне глубокую рану своей бездарностью. То, как вы изобразили «Мешок Крампуса», – это худшее кукольное представление, которое я видел за последний год.

– Я сожалею. Мне очень жаль, что вам не понравилось…

– Сожалениями не отделаетесь, Шапиро.

Усатый кукловод развернулся, намереваясь уйти, но дорогу ему преградили двое. Люди в черных пальто и котелках, скрывающие лица под шарфами и защитными очками с темными стеклами, возникли словно из-под земли. И как они так бесшумно подкрались?!

– Дайте пройти!

– Никуда вы не пойдете, – сказал человек в маске, и тут один из черных господ ударил Шапиро. Неожиданно и резко. Прямо в живот.

Мистер Шапиро согнулся пополам, и на него обрушился настоящий град ударов. Один сломал ему нос, другой – разбил губу.

Кукловод рухнул в снег, но жестокое избиение не прекратилось. Он пытался ползти, но цепкие руки в черных перчатках схватили его за шиворот.

– Пощадите… – хрипел мистер Шапиро. – Я ничего не сделал…

Очередной удар в лицо оборвал его мольбы. На снег брызнула кровь.

– Конец первого действия! – провозгласил наблюдавший за избиением человек в маске. – Начинается второе действие, которое называется: «Бездарные поделки»!

Облаченные в черное господа оставили корчащегося на земле Шапиро и взялись за его сундук. Они быстро и умело разломали балаганчик, принялись ломать его маленьких деревянных жителей.

– Нет… только не куклы… Не трогайте моих детей!

Но люди в черном не знали жалости. Одна за другой разломанные и искореженные куколки падали в снег. Слезы смешались с кровью. Шапиро полз по земле к своим уничтожаемым артистам…

– Постойте! – велел вдруг человек в маске, подойдя к месту кукольного убийства. Он протянул руку, и один из его пособников передал ему марионетку, с которой уже собирался разделаться. Это был Человек-в-красном.

– Он мне нравится, – сказал человек в маске, засунув куклу в карман пальто. – Заберу его с собой. Заканчивайте, мистер Паппи.

Один из пособников кивнул. В его руках появился коробок спичек.

– Умоляю… не надо…

Спичка чиркнула, и обломки балагана вместе с деревянными трупиками загорелись. Огонь пополз по разорванным задникам, краска на них трескалась и пузырилась. Одежонки марионеток горели, как старые газеты…

Человек в маске навис над Шапиро. Его блоха приблизилась вплотную к окровавленному лицу избитого кукловода и распахнула пасть, полную длинных игольчатых зубов; между ними натянулись тонкие нити слюны…

– Пощадите…

– Вы не из этих мест, Шапиро, – сказал человек в маске; в черных прорезях для глаз не было и намека на, собственно, глаза. – Вы приехали сюда со своим ящиком из какой-то глуши и не знаете, что здесь уже в самом разгаре другая пьеса. Ваша глупая постановка – не чета этой пьесе. Здесь идет сложная игра, до которой вы бы никогда не додумались, которую вы ни за что не смогли бы провернуть. Эта пьеса состоит из множества других пьес. Это как заглянуть за двойное дно и обнаружить там третье. Мои нити протянулись над всем Тремпл-Толл, и мои куклы живут и умирают по-настоящему. Я не потерплю, чтобы кто-то, вроде вас, заявлялся сюда и мешал моей игре. Вы ничего не знаете о настоящем искусстве кукловода. Вы – жалкий ремесленник, Шапиро, который думает, что, раз он научился кое-как дергать своих болванчиков за ниточки, то он познал марионеточное мастерство.

– Я… не понимаю… Я просто давал кукольное представление…

Носатая маска склонилась в согласии.

– Верно. Ничего не понимаете. Потому что вы и сами – просто кукла, и не более. Оглянитесь кругом, Шапиро: город, который вы видите, – это мой сундук, и вы в него угодили, вы дали обвязать себя нитями и, колченого спотыкаясь, вышли на сцену.

– Прошу вас… Пощадите… ради праздника…

Пасть блохи замерла возле глаз Шапиро.

Человек в маске застыл. Казалось, он о чем-то раздумывает.

Его размышления прервал звон.

Рука в перчатке полезла в карман пальто и извлекла оттуда часы.

– Моего внимания требуют мои собственные куклы. Вам очень повезло, Шапиро, что сегодня Новый год. Иначе я позволил бы моей дорогой Карине пообедать вами. Убирайтесь из Тремпл-Толл. Сегодня же. Сейчас же. Если я узнаю, что вы решили остаться, несмотря на мое милое предупреждение, вы очень пожалеете.

Он повернулся к своим молчаливым пособникам.

– Мистер Паппи, верните Карину домой. – Он передал человеку в черном котелке поводок, и блоха недовольно заворчала. – Меня ждет встреча.

Сказав это, он склонился к распростертому на снегу мистеру Шапиро, оценивающе оглядел его, после чего развернулся и быстрым шагом направился к выходу из переулка, где его уже ждал черный кэб.

Забравшись в экипаж, он велел кэбмену:

– Пыльная площадь. Кафе «Злобб».

Экипаж тронулся, и уже тише кукольник Гудвин из переулка Фейр проговорил:

– Это настоящая пьеса. Моя пьеса. Никто не увидит нитей. Никто не заметит скрытника…

Кэб все отдалялся, а в Заплатном переулке ярко горел костер из «Талантливых паппереток господина Шапиро». А сам господин Шапиро из последних сил подполз к нему и содрогнулся в рыданиях.

– Мои детки… мои бедные детки…

***

Кэб подъехал к довольно невзрачному зданию и остановился у дверей под вывеской «Злобб».

Дверца открылась, и под снег вышел джентльмен в черном пальто и котелке, его глаза прятались под круглыми защитными очками с затемненными стеклами, на нос был натянут шарф.

Любой другой кэбмен несомненно удивился бы: в экипаж садился один господин (обладатель носатой маски и двууголки), а покинул его совершенно другой. Да, любой другой кэбмен удивился бы, но мистер Фейди безразлично принял плату и, буркнув «Хорошего дня», толкнул рычаг. Кэб тронулся в путь, и вскоре его экипаж затерялся среди прочих рокочущих махин на Пыльной площади.

Мистер Блохх двинулся ко входу в кафе «Злобб». Он намеренно выбрал для своих перемещений по городу именно Фейди: тот никогда не задает вопросов – ему попросту плевать. Мистер Блохх считал, что безразличие – это лучшая черта жителей Тремпл-Толл, и предпочитал использовать именно таких людей – которых заботят лишь две вещи: пенни-пуговицы да пуговичные фунты.

Сняв с себя маску и костюм кукольника Гудвина, он стал другим человеком – и здесь это не образное выражение. Гудвин был просто ролью – одной из сотни. Не зря он сам себя называл Человеком-с-сотней-лиц. Сейчас же консьерж преступного мира Габена вновь вернул изначальную личность – мистера Блохха, человека без лица.

Толкнув дверь кафе, мистер Блохх вошел в короткий темный коридор, полный шевелящихся теней. Горбун-гардеробщик, сидевший на высоком стуле за стойкой, протянул свои кривые руки-ветки к нему, ожидая пальто и шляпу, но мистер Блохх покачал головой.

Горбун оскалил коричневые зубы и отвернулся, почесав непропорционально большую голову, на которой сидел новогодний красный колпак с белой меховой оторочкой. В первое мгновение мистер Блохх удивился подобному убору (Хозяин «Злобб» и его прислуга ненавидели Новый год), но почти сразу же понял, что, видимо, горбун наказан за какой-то проступок. Что ж, он был недалек от истины.

Зайдя в общий зал «Злобб», мистер Блохх с удовольствием убедился в том, что Хозяин не изменил своим привычкам – кафе на Пыльной площади было сейчас, вероятно, единственным местом во всем Габене, где совершенно не чувствовался дух приближающегося праздника. Напротив – интерьеры «Злобб» выглядели еще мрачнее, чем обычно. Тяжелые черные шторы на окнах не пропускали в общий зал дневной свет, а газовые лампы светили так плохо, что посетители, сидевшие за круглыми столами, напоминали сгустки мрака. У дальней стены стояла «Безпраздничная машина», изобретенная безумным механиком Грызлобичем, и каждый мог подойти к ней, закинуть десять фунтов, приложиться к раструбу и сделать вдох. Время от времени посетители, ощущая, что праздничная атмосфера все же против воли затягивает их, подтравливали себя и возвращались за столики. Многие из здешних завсегдатаев считали Новый год крайне утомительным и унылым. Для них праздником было другое: успешное воплощение плана, удавшийся побег из тюрьмы, с блеском проведенное ограбление.

Мистер Блохх не разделял их мнения. Для него Новый год был крайне важной частью в его запутанных схемах и паутинах событий. Парадоксально, но только лишь из-за праздника он был сейчас именно в кафе «Злобб», а не где-либо еще.

Стараясь не привлекать к себе внимания, он прошел к своему любимому столу, располагавшемуся в нише в дальнем от входа конце общего зала, – это место Хозяин придерживал именно для него в благодарность за некую неблаговидную услугу, которую Человек-с-сотней-лиц однажды ему оказал.

Стоило мистеру Блохху опуститься на стул, как к нему колченогой походкой подошел еще один горбун в колпаке. Это был Игорь № 2. Хотя… мистер Блохх не был уверен: может, и Игорь № 3. У кого там из прислужников Хозяина бородавка на носу? У третьего или все же у второго?

Мистера Блохха вдруг посетила неожиданная мысль: он прежде не задумывался, куда делся Игорь № 1 – на его памяти в «Злобб» всегда прислуживали лишь два горбуна.

Игорь растянул губы и пробубнил, давно выучив наизусть заказ постоянного посетителя:

– «Чёрнич» со смолой второго кипения, горчичное пирожное и свежие выпуски всех газет.

Мистер Блохх кивнул, и горбун отправился исполнять заказ, морщась и почесывая голову в колпаке – судя по всему, головной убор был смазан крапивным раствором.

«Что же они такого натворили?» – подумал мистер Блохх, бросив взгляд на владельца кафе, чья фигура чернела за стойкой.

Огромный, в десять футов ростом, этот человек вызывал своим видом оторопь даже у прожженных злыдней. Он отдаленно походил на волка: мохнатые брови, густые черные бакенбарды, почти полностью скрывающие лицо. Мелкие желтые глаза со злобой косились на посетителей.

Никто не знал, как зовут этого человека, и все называли его просто Хозяином. Однажды, около тридцати лет назад, Хозяин прибыл в Габен, и поговаривали, что он приехал сюда из Норича, дикой лесной страны на севере, но так это, или нет, не знал даже мистер Блохх.

Заметив внимание к своей персоне, Хозяин коротко кивнул мистеру Блохху и склонился к похожему на жуткое орудие пыток кофейному варителю.

Игорь принес стопку газет, и мистер Блохх приступил к исследованиям. Так он это называл. Как и всегда начав с «Мизантрополиса» (издание Старого центра), он погрузился в перипетии жизни в Габене – чем там сегодня дышит этот город?

Мистер Блохх читал газеты не так, как все прочие. Его больше интересовали не сами строки, а то, что скрывалось между ними, он не обращал внимания на заголовки, вылавливая в заметках намеки, недосказанности, оттенки недооформленных настроений. Собирая все это, он по кусочкам выстраивал понимание того, что на самом деле происходит в Габене. Город говорил с ним – мало, кто в действительности понимал его, Габена, язык, и мистер Блохх был одним из них.

Газета сплошь пестрела новогодними заметками – Габен жил ощущением праздника, что было не удивительно, вот только «междустрочье» сквозило чем-то холодным и мрачным… Что-то начиналось… – и далеко не все из этого было запланировано им самим.

От чтения мистера Блохха отвлекло появление в кафе того, кого здесь быть не должно было.

Ширма отползла, и в темный зал ввалился невероятно толстый господин в черном сюртуке, который на нем сидел, как чехол на воздушном шаре; лицо вошедшего было обильно напудрено, а небольшая голова, словно картина в раме, окаймлялась париком, концы которого, собранные из сотен подвитых буклей, свисали до самого пола.

Эти хитрый высокомерный прищур и кривая усмешка были хорошо знакомы всем в городе – они нередко появлялись на передовицах газет.

Разговоры стихли, даже вещание по радиофору со стойки (Хозяин слушал хронику преступлений) смолкло. Со всех сторон раздался нестройный шепот:

– Судья Сомм… – Посетители «Злобб» во все глаза глядели на толстяка и боялись моргнуть. – Что он здесь делает?..

Судья обвел присутствующих презрительным взглядом и, вскинув пухлый палец, громко провозгласил:

– Приказываю всем бояться! За вами закон явился лично! Вы слишком долго испытывали мое терпение! Всех арестую! Всех посажу в «Хайд»! Всех повешу! Но сперва…

Мистер Блохх утомленно вздохнул и вновь скрылся за газетой.

Судья продолжал:

– …я выпью в этом славном местечке с моим другом Брегером!

Из-за одного из столов раздался удивленный возглас:

– Лицемерник, это ты, что ли?

Судья, или, вернее, злодей Лицемерник, расхохотался и заметил:

– Ну не Сомм же сюда заглянул, честное слово!

Присутствующие испустили шумные вздохи облегчения, и под ворох дружных проклятий мнимый судья подошел к своему приятелю и сел за стол.

– Игорь, чашку «Чёрнича», пропрогорклее, ну и дюжину горчичных пирожных – закон проголодался!

– Будет исполнено, – каркнул горбун.

Кафе вернулось к привычной жизни, и вскоре все забыли о шутке Лицемерника. И только мистер Блохх продолжал злиться. Лицемерник получил свое прозвище потому, что слыл в определенных кругах мастером перевоплощения. Говорили, будто он может прикинуться кем угодно, что вызывало у Человека-с-сотней-лиц закономерный зубовный скрежет: жалкий подражатель, он лишь имитировал других, притвора и кривляка, причем, по мнению мистера Блохха, делал он это весьма посредственно и едва ли не бездарно – только слепой мог поверить жалким потугам Лицемерника сыграть кого-то другого. И уж точно этот бездарь ни за что не смог бы изобрести новую личность, ведь для этого нужен настоящий талант.

– А я знаю, зачем ты вырядился! – сказал между тем приятель Лицемерника Брегер.

– Неплохой костюмчик, как считаешь?

– Вполне, – угрюмо ответил Брегер. – А я пока не придумал в кого переодеться.

Мистер Блохх презрительно поморщился: в Обществе Злодеев Габена устраивали новогодний маскарад, где, по слухам, должен был собраться весь злодейский свет не только этого города, но и многих других. Все приглашенные должны были надеть костюмы и прикинуться фликами и прочими важными господами: мистер Блохх не сомневался, что там будет парочка «сержантов Гоббинов», несколько «господинов бургомистров» и прочие служители закона и чиновники.

Самого же мистера Блохха подобные сборища не заботили. Помимо того, что он считал их глупыми и скучными, накануне Нового года он попросту не мог тратить время на подобную чепуху. Самый занятой человек во всем Габене – то, над чем он работал в данную минуту, было намного сложнее и запутаннее его обычных планов, и это неудивительно: он связал воедино ни много ни мало целых четыре плана.

В чем же именно заключалась его работа?

Как и говорилось, мистер Блохх был консьержем преступного мира: его находили определенные личности с недобрыми намерениями, и он предоставлял им возможность воплотить их намерения – по сути он делал так, чтобы их дела благополучно устраивались. Если вы хотите провернуть ограбление, похищение, что-то добыть, кого-то обыграть, даже если вы задумали убийство, но не знаете, как это сделать и не попасться, вы обращаетесь к нему. И тогда, если ему интересно, он предлагает вам договор. Подписывая его, вы становитесь «мистером Греем». Блохху не нужны деньги, он обменивает услуги на услуги.

Сейчас он корпел над делами одновременно четырех мистеров Греев, притом что один из них пока даже не догадывался, что он стал, собственно, мистером Греем.

«Можно открывать Клуб Греев», – с удовольствием подумал мистер Блохх.

«Новогодняя интрига» – так он называл то, чем занимался в эти мгновения. Это не обычное дело. Если все пойдет по плану, он, наконец, получит то, что так давно ищет. Мистеры Греи, сами того не зная, прямо в эту секунду приближали консьержа преступного мира к его собственной цели.

– Хм… легок на помине…

Штора отдернулась, и в общий зал «Злобб» вошел высокий человек, вынужденный уклоняться от низко висящих канделябров, чтобы не задеть их своим цилиндром.

Тяжелой гулкой походкой он подошел к столику мистера Блохха. Проскрежетав ножками стула по полу, мистер Грей отодвинул его, после чего грузно умостился напротив консьержа преступного мира.

– Что вы делаете? – спросил великан; в его голосе прозвучал едва уловимый рокот, похожий на отзвуки снежной бури.

– Прошу прощения?

– Что вы делаете, мистер Блохх, чтобы исполнить свою часть договора?

Мистер Блохх прищурился и втянул носом воздух: даже через шарф он чувствовал исходящий от мистера Грея запах сосновой хвои, а еще рядом с этим человеком ощущалось каминное тепло, будто внутри него ворочались и разгорались угли.

– Я как раз сейчас занимаюсь вашим делом, мистер Грей. Не стоит беспокоиться: цепи уже тянут маятники, и пока мы сейчас с вами разговариваем, все постепенно устраивается нужным нам образом.

– С трудом верится, – буркнул мистер Грей. – Как по мне, вы просто сидите в этом гадком кафе, потягиваете кофе и читаете газеты.

Мистер Блохх тяжко вздохнул. Ох уж эти мистеры Греи – у него еще не было ни одного заказчика, который просто доверился бы ему и позволил спокойно выполнять свою работу. Разве они не понимают, что пауку сложно сконцентрироваться на плетении нитей, когда приходит дядюшка-паук и начинает его поторапливать, при этом раздавая советы и причитая: «Ну кто же так плетет? Кто так плетет-то? Ни одна муха не попадется в такую сеть!»

– Мистер Грей, мне нужно, чтобы вы продолжали делать то, о чем я вас просил. Это важно.

– Я был велик, мистер Блохх! – глухо проговорил великан. – Меня боялись! Вы утверждаете, что вернете мне былое величие, но заставляете меня делать какие-то… глупые вещи. Я не понимаю…

«Разумеется, он не понимает. Они никогда не понимают…»

– Зачем это все? – Мистер Грей облокотился на стол, и тот затрещал.

Мистер Блохх чуть склонил голову, словно размышляя, после чего ответил:

– Чтобы вы вспомнили. Чтобы вы вновь стали собой. Разве вы ничего не почувствовали?

Мистер Грей задумался.

– Что ж, я не могу не признать, что размять кости, да и заняться старым делом было приятно, но все это просто нелепые игры в сравнении с тем, что я делал прежде.

– О, я наслышан о том, что вы делали прежде – как и все в Габене, – кивнул мистер Блохх. – Но не всё сразу. Сейчас мне требуется, чтобы вы всё вспомнили. Вы живете в этом городе уже… сколько?

– Тысячу лет! – прорычал мистер Грей, сжимая в ярости кулаки.

– Да, мне тоже порой кажется, что я здесь прозябаю тысячу лет. А на деле сколько?

– Двадцать восемь.

– Прошло почти три десятка лет с тех пор, как вы в последний раз… гм… выходили на дело. Ваши былые навыки заржавели, их нужно вернуть.

Мистер Грей склонился над столом. Он был так высок, что его разъяренное лицо приблизилось к скрытому шарфом и защитными очками лицу мистера Блохха почти вплотную. Консьержа преступного мира обдало настоящим жаром – словно он оказался у открытой печной топки.

– Все вернется, – процедил сквозь зубы клиент. – Как только я вновь ее заполучу. Я вновь стану собой. Без нее я слаб, я ничтожен… Они украли ее.

– Вы сами ее отдали.

Мистер Грей отстранился и опустил голову. Мистер Блохх был прав: он сам виноват в том, что произошло.

– Они меня обманули.

– Их работа обманывать. Но не стоит отчаиваться, мистер Грей. Я помогу вам – мы ведь заключили договор. Просто следуйте своей части, и вы ее вернете. Осталось совсем недолго…

– Это невозможно, – горестно простонал мистер Грей. – Я много раз пытался. Я не верю, что вам удастся то, что не удалось мне.

«О, эти сомнения… Они часто сомневаются во мне, но потом все неизменно рассыпаются в благодарностях…»

– Я специализируюсь на невозможном, мистер Грей, – сказал консьерж преступного мира, после чего сложил «Мизантрополис» и взял из стопки тремпл-толльскую «Сплетню». – Вам стоит продолжить исполнять свою часть плана. Вы ведь посетили еще не все адреса, я прав?

– Я посетил дюжину.

– Осталось еще три.

Мистер Грей поежился от холода в своем пальто, хотя в «Злобб» было довольно тепло.

– Я мерзну, – сказал он. – Я так замерз… И кажется, я простыл.

– Могу порекомендовать вам хорошего доктора.

Мистер Грей скривился и поднялся на ноги.

– Не подведите меня, Блохх.

Великан развернулся и пошагал к выходу, возле ширмы он столкнулся с еще одним мистером Греем, решившим посетить «Злобб» накануне Нового года.

Мистер Блохх вздохнул: это была самая утомительная часть его работы – убеждать, уговаривать, увещевать своих нанимателей, чтобы они продолжали следовать его плану. Разумеется, он мог все им объяснить, раскрыть все карты, но дело в том, что он не доверял ни одному из них.

Вошедший в общий зал мистер Грей был полной противоположностью своего предшественника. Щуплый, с торчащими в стороны локтями и жуликовато бегающими глазками – настоящий хитрец и проныра.

Подойдя к мистеру Блохху, он уселся на стул и кивнул на газету в руках консьержа преступного мира.

– Что пишут?

– «Снежное происшествие на главпочтамте», – озвучил мистер Блохх. – Часовщика Блюмма ограбили, а еще кондитерскую «Промеллад». Свидетели утверждают, что видели целую армию вооруженных до зубов снеговиков.

Мистер Грей рассмеялся.

– Ну надо же! Впрочем, ничего удивительного: это ведь «Сплетня» – тамошние писаки все переврут.

Мистер Блохх оставил его замечание без внимания.

– Ходят слухи, что в городе появилась новая злодейка, – сказал он, перевернув страницу.

– Думаете она сможет ободрать крылышки Зубной Фее?

– На данный момент я уверен, что нет, – ответил Блохх. – Но, насколько я могу судить, изобретательности и злости ей не занимать.

Мистер Грей огляделся по сторонам и едва слышно спросил:

– Что с нашим делом, мистер Блохх?

– Оно продвигается. И спешу вас заверить, оно продвигается с той скоростью, с какой и запланировано.

Мистер Грей нахмурился. Консьерж преступного мира был готов к этому: эти Греи все одинаковые.

– Вероятно, сейчас вы начнете выражать накопившиеся у вас сомнения касательно моей работы, мистер Грей, – утомленным голосом проговорил он.

Собеседник покачал головой, чем удивил мистера Блохха:

– Напротив. Я всецело вам доверяю.

– Тогда в чем дело?

Мистер Грей нехотя признался:

– Это очень рискованное предприятие и…

– Только не говорите, что вы решили все отменить…

– Ни в коем случае, но…

– Вы боитесь.

– Разумеется, – прошипел мистер Грей. – Это безжалостные люди, и если они прознают о моем участии…

Мистер Блохх прервал его:

– Следуйте плану, и, когда все свершится, ваше участие будет последним, о чем они станут думать.

Собеседник будто не услышал:

– Представить страшно. То, что мы задумали…

Мистер Блохх приспустил шарф на шею и сделал глоток из чашки. Его клиент поморщился, отметив почти полное отсутствие как подбородка, так и губ на выбеленном, без единой кровинки, лице.

– Хладнокровие, мистер Грей, – сказал консьерж преступного мира, поставив чашку на стол. – Все идет своим чередом: скоро все фигуры займут свои места на доске. Скоро все нужные мысли поселятся в определенной голове. Как мы и задумали…

– Мне кажется, разбросанных нами намеков недостаточно, – задумчиво проронил мистер Грей.

– Будет еще один, – уверил его мистер Блохх. – Самый главный. Те, что мы уже посеяли, уже прорастают – благодатная почва приняла их. Осталось лишь немного подождать, и тогда росток идеи прорастет. Ждите, мистер Грей. Ждите и продолжайте следовать плану. И постарайтесь не выдать себя.

Мистер Грей закивал.

– Все идет своим чередом… – продолжил Блохх, и его голова затряслась, белая кожа будто бы начала усыхать, уголки рта расширились и поползли черными трещинами к гладким впалым щекам. – Все… идет… следовать… плану… и ни один кукольный театр больше не сгорит… Шапиро нам не помешает…

– Что? – Мистер Грей ничего не понимал – его собеседника вдруг будто охватило какое-то помешательство.

– Нужно следовать плану… следовать… маятники…

– Какой еще кукольный театр? – опасливо отстранившись, спросил Грей. – Что за Шапиро?

Мистер Блохх вздрогнул: «Откуда он узнал?»

Приступ улегся. Так же внезапно, как и начался.

– Вы о чем? – спросил он, вернув шарф на место.

– Вы сказали, что ни один кукольный театр больше не сгорит, – недоуменно пояснил Грей. – И упомянули какого-то Шапиро. Не припомню, чтобы это имя звучало прежде, когда мы разрабатывали план.

Мистер Блохх застыл. Он не помнил, чтобы говорил такое.

– Так, мысли вслух. Не обращайте внимания.

Мистер Грей поверил. Или сделал вид, что поверил. Он поднялся.

– Мне пора. Час до полуночи?

– Час до полуночи.

Мистер Грей направился к выходу. Блохх задумчиво глядел ему вслед.

«Что это было? Почему я сказал о кукольном театре? Почему упомянул этого треклятого Шапиро?»

Он отложил газету и потер виски. И тут почувствовал странное недомогание. Защитные очки сдавили голову. На миг консьерж преступного мира позабыл обо всех своих планах.

– Тише… тише… – Мистер Блохх сделал несколько глубоких вдохов – воздух едва проникал через шарф, и он снова его опустил.

«Кукольный театр… Шапиро… Как они пролезли? Как они смогли выбраться из глубин моих мыслей наружу?»

Он достал из кармана куклу Человека-в-красном, усадил ее на стол перед собой.

Думая о произошедшем в Заплатном переулке, мистер Блохх распалялся все сильнее. Почему он вообще так отреагировал на этого кукольника? Ведь дело вовсе не в зависти. Что же тогда заставило его преподать Шапиро урок?

Это на него было непохоже, почему он вышел из себя? Зачем он подкараулил Шапиро? Зачем сжег его театр и убил его кукол?

– Что произошло в Заплатном переулке на самом деле? – прошептал он, не сводя глаз с марионетки Человека-в-красном.

Кукла промолчала.

– Почему этот бездарь вдруг всплыл в разговоре с Греем? Почему он все еще не забыт, как устаревшая сплетня? Что я упустил?

Преисполненный высокомерия и фанаберии Шапиро! Как он вел представление, как он демонстрировал зрителю свое выдуманное великолепие, как наслаждался собой…

Манерник – что с него взять. Настоящий кукловод должен быть скрытником, и никак иначе: лучшее представление, лучшая постановка – та, которую нипочем не отличишь от реальной жизни. Нельзя выдавать зрителю движения пальцев, нельзя демонстрировать механизмы контроля и управления, и ни за что, ни при каких обстоятельствах нельзя участвовать в своем представлении, иначе манипулятор и комбинатор станет всего лишь очередным актеришкой на деревянной сцене. Настоящее мастерство в том, чтобы куклы не просто казались живыми, но жили по-настоящему. А манерники – эти презренные ничтожества с амбициями непризнанных актеров – занимаются тем, что день за днем выдают всем вокруг секреты ремесла. «Эй! Я ведь тоже тут! Глядите, как я отыгрываю! Правда, я тоже талантливый лицедей?! Ну же… ну! Еще ужимок? Больше кривляний?»

Жалкое зрелище. И хуже всего то, что некоторые из них убеждены в своем гении, они просто без ума от себя самих, от своей позы, своих движений.

Мистер Блохх считал, что гордыня – это худший из пороков, и при случае старался безжалостно наказывать тех, кто ей поддается. В этом и заключался его урок: если ты задираешь нос, кто-то непременно оторвет его. Он все сделал правильно и несомненно сделал бы это еще раз.

И все же… почему произошедшее не отпускает его? Почему он все еще думает о Шапиро? Почему он…

И тут его посетила догадка. Неприятная, мерзкая, как мокрица за шиворотом, догадка. Глядя на куклу, он вдруг понял: «Потому что я точно такой же? Потому что кукольник Гудвин – вовсе не скрытник, которым он хотел себя видеть?»

Мистер Блохх заскрипел зубами. Это правда. Он не просто манерник, который принимает непосредственное участие в своих спектаклях, прикидываясь одной из кукол, он – ярчайший пример манерника. Да если задуматься, Шапиро со своими амбициями ему и в подметки не годится: все лица Блохха, все его роли – он не может не присутствовать в гуще событий, он сам бродит по авансцене в шутовском колпаке с деревянным мечом!

«Это слабость… Это моя собственная спесь… моя манерность. Как же я ненавижу это… как же я ненавижу… себя».

Все встало на свои места. По сути он велел избить не Шапиро, он велел избить в его лице презираемого себя.

– Что смотришь, маленькая дрянь? – прорычал он и схватил куклу Человека-в-красном.

«Зачем я тебя забрал?» – подумал мистер Блохх – он и правда не знал. Это был сиюминутный порыв или за ним скрывалось нечто большее?

Глядя на куклу, он не мог не признать, что она сделана чрезвычайно искусно, костюмчик пошит так умело, что болванчик похож на маленького человека. Ткань камзола и колпачка, если приглядеться, не просто однотонная, но покрыта тончайшей вышивкой-узором, что прибавляет кукле «объема». Деревянные детали выточены и прилажены по технике доктора кукольных наук Дапертутто – Гудвин и сам когда-то давно такой пользовался. Что там с шарнирами?

Мистер Блохх задрал штанинку Человека-в-красном.

– Пружинный метод Полетто, – пробормотал он, нахмурившись. – Медная проволока и крючки-восьмерки. Прямо, как у моих чемоданных кукол.

Чем дольше мистер Блохх разглядывал марионетку, тем сильнее она ему не нравилась. Что-то с ней было не так. Такое ощущение, что…

– Я уже когда-то видел этого болванчика…

Он перевернул куклу и принялся разглядывать крепления нитей. Провел пальцем по крестовине-ваге, отдельное внимание уделил подвижному коромыслу для управления ногами деревянного актера – подумать только, он и сам крепит нити таким образом: с петлями для мизинцев.

– Гм… этого не может быть…

Он провел пальцем по узелку на спинной нити. Благодаря этому узлу, баланс во время хождения улучшается.

– Это мой личный секрет! Откуда проклятый Шапиро вызнал его? Он не просто заявился в Габен без разрешения, так еще и украл мою технологию?!

Мистер Блохх был в ярости. Он уже ничего не понимал. Шапиро. Кто он такой? Откуда взялся? Как он смог выкрасть секрет? И самое главное…

– Где я мог раньше видеть эту куклу?

Потрясенный внезапно посетившей его догадкой, мистер Блохх поспешно расстегнул камзол Человека-в-красном, перевернул болванчика и застыл. Сердце дрогнуло…

На деревянной спине куклы стояло клеймо – и не просто клеймо какого-то там кукольника, который изготовил этого болванчика. Там чернел личный цеховой знак: «Г-н Г-н».

– «Господин Гудвин», – прошептал он. И вдруг в памяти всплыла картина: нож взрезает деревянную заготовку, прорисовывается лицо Человека-в-красном, игла подшивает этот самый камзол. Нож и игла в его собственных руках!

– Это я… я тебя сделал. Давным-давно…

Вот почему он забрал у Шапиро Человека-в-красном! Да потому, что он узнал в нем одну из своих первых кукол! Но как…

– Как ты оказался у Шапиро?

Мистер Блохх поморщился и неожиданно почувствовал, как заболел лоб… и скулы, и нос, и глазницы… а еще заболели ребра.

– Да что же это такое?!

Он зажмурился. И в мыслях вернулся в Заплатный переулок. Вот только на этот раз все предстало вовсе не так, как он помнил прежде. Вот и он! Лежит на снегу, а кулак мистера Паппи несется к его лицу. Рядом прыгает ничего не понимающая Карина, за ней волочится поводок. И нет никакого Шапиро. Лишь Гудвин…

Он открыл глаза.

– Шапиро… Это я…

И тут он окончательно все понял. Он вспомнил, как много лет назад придумал этот псевдоним – вместе с ролью кукольника. Еще до того, как стал Гудвином. «Шапиро и папперетки». Но этот образ был недоработан, в нем крылся изъян. И ему на смену пришел скрытник Гудвин из переулка Фейр. Но почему Шапиро вернулся?

– Почему я вспомнил его и стал им? Этого не было в планах…

Мистер Блохх положил куклу на стол.

– Это урок… – прошептал он. – Я преподал урок себе. Я ненавижу манерников и в то же время… желаю греться в лучах славы среди актеров. Все те личности, которыми я прикидывался, это ведь шедевры. Настоящие, подлинные жизни. И я сделал их своими руками, я воплотил их…

Мистер Блохх заглянул внутрь себя. Это противоречие разрывало его на две части. Манерник и скрытник… они пытались завладеть им – обоими он хотел быть в одно и то же время, не понимая, что это невозможно.

Блохх покачал головой.

Это уже не шутки, раз это противоречие заставило его поставить одну сценку на ярмарке, а потом другую – в Заплатном переулке.

Нужно выбрать. Что-то одно. Но что? Выйти за рамки ящика и продолжить лично подталкивать прочих в спины, ощущая их эмоции собственной кожей? Или уйти в настолько глубокую тень, что он попросту растворится в ней?

Если он не выберет – его сознание распадется, противоречие попросту сведет его с ума.

Сходить с ума в его планы пока что не входило.

– Кто же я? Манерник или скрытник?

И тут Человек-с-сотней-лиц осознал, что на самом деле никакого выбора перед ним не стоит.

– Я знаю, кто я такой. Я…