Кадеты

Глава 12

Сознание возвращается медленно, как бывает во сне, когда постепенно начинаешь понимать, что происходящее не наяву. Смутные образы отдаляются на задворки, быстро забываясь. Потом как током простреливает самое важное, на данный момент. А для меня самое важное – оказаться в нужном времени. Боюсь открывать глаза, опасаясь разочарования. Поскольку не слышу больше сладкого запаха, которым пропитана капсула «Хронографа» то я где-то в прошлом. Но в настоящем или виртуальном предстоит выяснить. Лежу на чем-то жестком, но это не холодный пол камеры, больше похоже на доски, накрытые тонким одеялом. Например, в гробу! Содрогнувшись от такой мысли, мигом открываю глаза. Сразу успокаиваюсь, несмотря на плохое освещение можно различить объем и наполненность помещения. И судя по ним – я в больнице. Где еще могут лежать люди с подвешенной загипсованной ногой? Это я не о себе, а о соседе справа на койке. И таких коек больше десятка. Раннее утро или начинающийся вечер, непонятно. Сквозь грязное окно из разбитого, склеенного пластырем стекла, проникает больше холода, чем света. Получается, я попал снова в кому и теперь в больнице в Луганске? Не в Ростове точно, такой убогости я не ожидал. Стены и то в осыпавшейся штукатурке. А голова почему болит? Щупаю рукой ноющий затылок, замираю. Начинаю осознавать свои габариты и ощущения тела – это не Игорь Красников. Боюсь сглазить, но очень похоже на Ростислава. Только что он делает в больнице? Или я пропустил какой-то период? Ощупываю себя, обнаружив родинку на шее в нужном месте, выдыхаю с облегчением – получилось! Теперь узнать где я и какое сегодня число. Интересно получится если я и тут в кому впал, после ухода сознания в будущее. А что, очень даже не исключено. Поскольку я не чувствовал никакого присутствия сознания прежнего владельца тела, то не исключено что оно покинуло его навсегда. Именно поэтому я не мог возвратиться в свое время. И что теперь? Слоняться между двумя эпохами, попеременно приходя в сознание? Не очень радостная перспектива. Не особо радует и другая – выбрать кого-то одного. Особенно если учесть, что выбрать я могу только Вяземского, без которого просто не рожусь в будущем.

Уселся на койке, кроме ноющей тупой боли в затылке никаких неприятных ощущений. Проблема другая: я в кальсонах и нательной рубахе, больше ничего. Босиком по холодному полу далеко не уйдешь. И возле соседей тапочек не видно, только возле одного сапоги громадного размера. А все-таки утро, постепенно становится светлее. Решил подождать, должен кто-то из медперсонала появиться. Дрожа от холода, забираюсь с головой обратно под одеяло. Кстати оно не похоже на больничное, довольно толстое и в пододеяльнике, а у других больных – серые, тонкие, соответствующие месту и времени. Пока только одни вопросы, сгораю от нетерпения услышать ответы.

Первым зашевелился владелец огромных сапог. Сам он оказался невысоким, но габаритным. Трудно сказать толстый или мускулистый, спал он прямо в одежде и под ней не разберешь. Поднялся, потопал на выход, скорее всего, в туалет приспичило. Мне кстати тоже хочется, пока терплю. Потом начал стонать мужик через кровать от меня. Никто не реагирует, я тоже не стал. Следующим проснулся военный с подвешенной ногой, военный потому что в гимнастерке. Начал кричать, звать нянечку. Долго, минут семь-восемь, прежде чем она появилась. К моему удивлению это оказалась монашка! Иначе квалифицировать ее одеяние я не смог. Куда же меня занесло? Монашка подставив утку, подождала, пока он сделает дело, забрав, направилась к выходу. Окликаю ее, когда проходит мимо меня.

– Простите, вы не скажете где моя обувь и одежда?

– Ох, ты напугал! – монашка чуть не выронила утку. – Думали, утром в мертвецкую снести доведется, а ему ажно одёжку подавай!

– Я давно лежу? Какое число сегодня? – напрягся я.

– Да почитай трое суток как привезли. Двадцать четвертое марта с утра было. Почекай, Галя скоро подойдет. Али тебе до ветру надобно?

– Я потерплю, – поспешно говорю, пока не предложила воспользоваться уткой. Как предполагаю, мыть ее перед этим она не собирается.

Итак: трое суток соответствуют пятнадцати, которые я был дома. Один к пяти. Как это согласуется с тем, что сейчас у меня один час к двадцати четырем, не представляю. Но факт почти установленный: Ростислав будет снова в коме, если я вернусь в свое время. Что с этим делать решу позже, у меня есть неделя на размышление. Пока главный вопрос – где Артур и что с ним.

Галя оказалась медсестрой и появилась когда я начал жалеть, что не воспользовался уткой. Еще немного и отправлюсь босиком искать место, где облегчиться. Большинство больных проснулось, палата наполнилась звуками и запахами. Точнее запахи были и раньше, но у меня что-то с обонянием, не сразу включилось. И вот появляется Галя – высокая и внушительная, словно из произведения Некрасова, насчет коня не знаю, но избу по бревнышку раскатает. Ее я стесняться не стал, да и не вытерпел бы, пока найдется обувь и одежда. Самое обидное – утка оказалась у меня под койкой, чистая и пустая! Ожив, после слива жидкости, непонятно откуда взявшейся в организме, собираюсь приступить к расспросам, но Галя, проигнорировав меня, отправляется к другим больным. К счастью вскоре появляется доктор, в котором узнаю знакомого мне Алексея Павловича.

– Ну дружок, как замечательно что ты пришел в себя! Как себя чувствуешь?

– Хорошо, Алексей Палыч!

– Ты меня знаешь? – удивился врач.

Напоминаю обстоятельства нашего знакомства, тот задумчиво почесал подбородок. Явно не помнит ни меня, ни самого случая. Не удивительно, столько больных.

– Я могу пойти домой? Где моя одежда? – какое-то дежавю, я так уже говорил недавно.

– Домой? Хм. Ну-ка сядь. Смотри за пальцем. Хорошо, а теперь коснись указательным пальцем носа. Теперь другой рукой. Что-нибудь болит?

– Нет, – о голове благоразумно молчу, сама пройдет.

– Как тебя зовут, помнишь?

– Ростислав.

– Тогда должен помнить, где ты был и откуда тебя привезли?

– Как привезли, не помню, а где был…, - сник я.

– Я бы тебя хоть сейчас отпустил, мест совсем нет свободных, но придется потерпеть. Ты уверен, что хочешь обратно в камеру? Вот, вот. Так что голубчик лежи и жалуйся на головокружение и тошноту, а когда станет понятно, что с тобой собираются делать, тогда посмотрим. Скоро вот появится твоя подружка, она каждое утро мне прохода не дает.

Делать нечего, лежу. Одежду мне не отдадут, чтобы не убежал. Надежда на Нюсю, что она принесет обувь и одежду. Под подружкой я ее почему-то понял, но явилась Маша. Меня только что покормили: теплой водой с плавающими в ней крупинками, то ли ячменя, то ли овса. Спасибо и на том, совсем не ожидал, что в это время организовано питание.

– Живой! Славка, ты меня помнишь? – сияет Маша.

– Ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть! Рассказывай! Всё, что было эти три дня, что с Артуром, где Нюся с мальчишками? – наседаю на нее.

– Давай я тебе поесть принесу, а потом уже…

– К черту еду! Садись и рассказывай!

Силой усаживаю Машу рядом, приступаю к допросу. Излагает Маша подробно, в хронологическом порядке. Как она пришла на занятия французским, застала лишь испуганных детей у подъезда. Марфа их быстро вытурила, как только узнала, что нас забрали. Маша отвела их к себе домой и сразу помчалась искать отца. Удалось ей это не скоро, в тюрьму комендант с ней приехал к восьми вечера. Обнаружили меня в камере без сознания, сразу же отвезли в госпиталь, где я и валяюсь третьи сутки. Артур по-прежнему арестован, молчит как партизан. Комендант запретил его трогать, пока я не приду в себя, тогда лично разберется в этом вопросе.

– Ты знал, что он кадет? – пристально смотрит Маша.

– Знал. Что это меняет? Твой отец сам говорил, что они не воюют с детьми!

– Понимаешь, не так все просто. Мишустин, ну тот комиссар, которому ты дорогу показывал, он пересекался с отцом Артура и имеет к нему какие-то счеты. А тут так удачно сын попался…

– Да он и не сын совсем Ставскому! – рассказываю вкратце историю усыновления Артура. В конце добавляю: – К тому же он погиб.

В последнем не уверен, это в первой версии рассказанной Артуром так было, а потом выяснилось совсем другое. Но проверить все равно не смогут, мне и самому неизвестно, жив ли мой отец, в смысле отец Вяземского.

– Я сейчас к папе, сообщу, что ты очнулся, и попытаемся вытащить твоего Артура, – обещает Маша.

– Погоди!

Лихорадочно просчитываю варианты. Сомневаюсь, что нас отпустят, большая вероятность, что сочтут шпионами. Пытались войти в доверие к коменданту через его дочь, я бы на месте их контрразведки не сомневался в этом. А если я попрошу принести одежду и сбегу, то Артура спасти никак не смогу. Остается надеяться, что нас не расстреляют, а в лагере уж как-нибудь выживем. Немного страшно, ведь теперь я знаю, что это не виртуальный мир, однако жить с чувством вины я не смогу, если просто удеру.

– Я хочу, чтобы ты знала. Я тоже кадет, моя фамилия Вяземский. Если Артура не отпустят, то пусть меня вместе с ним посадят или расстреляют, мне все равно. Так и передай отцу. Еще скажи, что мы не шпионы и мне от вас ничего не нужно. Тот случай на станции, о котором я рассказывал, был с нами на самом деле, потом мы ошиблись с направлением поезда и вернулись в Ростов. Всё, можешь идти.

– Я догадывалась, – не сильно удивилась Маша моему признанию. – И папа подозревал. А шпионами мы вас и не считаем, что вы могли выведать, а главное для кого? Белым все равно скоро крышка. Так что ничего не бойся, я тебя в обиду не дам! Вас не дам.

Еще бы, нам с тобой предстоит сына делать. Правда, ты об этом еще не знаешь. Естественно этого я не сказал, будет еще на это время. И с Марфой нужно разобраться, сука конченная!

Мимо пронесли накрытое тело, пока мы разговаривали, один больной умер. А ведь сейчас много заразных болезней, как-бы не подцепить, тот же сифилис передается бытовым путем. А с водой напряженка, умыться и то проблема. Приносят на всех тазик теплой воды и одной и той же умывают и обтирают! Я отказался, потерплю неумытый. А одеяло и простынь с наволочкой оказывается, мама Маши принесла, она и место для меня выбила, а то многие лежат в коридорах просто на полу. Больше половины раненых, привозят с южного фронта, а остальные местные с разными болячками. Не так давно пошла на спад «испанка», родственница нашего COVID-19, для таких было отдельное карантинное помещение. А вот многие покрытые струпьями и гниющими очагами на разных частях тела вызвали у меня подозрение в заболевании оспой. Не уверен, но очень сильно подозреваю, что она заразная, а они лежат пусть и в отдельном углу, но рядом! Посуда, с которой кормят, воздух, в конце концов, может быть переносчиком инфекции. Расстрел мне не кажется таким уж плохим завершением моей эпопеи, по сравнению со смертью от какой- то местной болячки типа тифа или оспы.

Ожидание затянулось, уже и обед прошел, от завтрака он отличался тем, что в дополнение к так называемому супу дали кусочек хлеба. Хлеб оказался неплохой, не врал тот булочник, что в госпиталь поставляет. Начало темнеть, настроение, и так упадническое, опустилось ниже плинтуса. Я тут лежу под теплым одеялом, а Артур с его склонностью к простудам – в холодной камере. Начал подумывать снова о побеге, выпросить на время одежду у соседей. Задумавшись, прозевал появление Гали с моей одеждой.

– Одевайся, за тобой приехали.

Не успел я испугаться, что комендант на меня забил и сейчас свезут в тюрьму, как появилась Маша. Сразу принялась извиняться:

– Прости, раньше не смогла прийти, весь день в штабе ждала папу. Он Троцкого провожал, вот только недавно вернулся.

– И куда меня? В каземат?

– С ума сошел? К нам поедем, а завтра с твоим Артуром папа решит что делать. – Маша деликатно отворачивается, пока я натягиваю брюки.

– Завтра? Артур, наверное, уже болен, он еще от прошлого раза не оправился, а в камере там холодно и сыро. Давайте тогда и меня к нему, вместе нам теплее будет!

– А я разве не говорила? Он сейчас не в тюрьме, а на гауптвахте при штабе. Там не холодно, к тому же мама передала ему теплую одежду, а я еду ношу.

– Спасибо за заботу, – чуть остыл я. – А вам ничего не будет, что кадетам помогаете?

– Я уже придумала! Мы скажем, что ты наш родственник, сбежал из кадетского корпуса, потому что поддерживаешь идеи революции! Ну и Артура убедил перейти на сторону Красной Армии.

Я только хмыкнул. Не исключено, что такой номер сейчас может пройти, но в будущем аукнется и нам с Артуром и их семье.

Появился и сам комендант в сопровождении Алексея Павловича. О чем-то оживленно дискутируют, как оказалось обо мне.

– Я же говорю, нельзя его тревожить, голова это очень опасно! Вот скажи, голубчик, как ты себя чувствуешь? – взглядом доктор подсказывает правильный ответ.

– Хорошо я себя чувствую, – разочаровал я доктора. – Палыч, со мной все хорошо будет, это мои… хорошие знакомые.

Тот только развел руками, а вот Вяземский выразительно посмотрел на нас обоих, я невольно сдал врача.

– Жду вас в машине, – недовольно проронил он и удалился, не прощаясь с доктором. Обиделся. От него ощутимо повеяло спиртным, проводы были веселыми. Или они от радости, что Троцкий уехал, поддали?

Машина другая, неизвестная мне модель, в темноте толком не рассмотрел. Устроились с Машей на заднем сидении, Вяземский впереди. Так молча и доехали до их квартиры. Отпустив водителя заходим, на шее у меня тут же повисает Нюся. Со слезами, соплями, все как положено. Ванька и Миша тоже рады, но стесняются проявлять чувства. Я сам обнимаю их, с трудом оторвавшись от Нюси.

– Я воды нагрела, давай ка бродяга в ванную, – командует Антонина Ивановна. – Мало ли что ты там мог подцепить.

Да, я и сам этого хочу, больше чем есть. Все тело чешется, не удивлюсь, если и вши окажутся. Прохожу в ванную, тут она настоящая, а не корыто как у Марфы. Вода стоит в ведре, о том, чтобы наполнить ванну, можно только мечтать. Но и так хорошо.

– Одежду всю складывай на пол, постираю, к утру высохнет. – Со стопкой белья заходит Антонина Ивановна. – Я вот принесла, только ты сразу не отказывайся! Нет у нас на мальчиков одёжки, это Машина пижама.

– Да мне все равно, это же не юбка или трусы женские, – и не думаю я возмущаться. – Посмотрите мне голову на предмет насекомых.

Насекомых не оказалось, повезло. Выдав мыло и мочалку, Антонина Ивановна выходит, пообещав прислать Ваню – потереть спину. Через минутку прибегают оба, Ванька и Мишка.

– Как вас тут, не обижают?

– Нет, только учиться заставляют! – пожаловался Миша.

– Я хрусты зашкерил на чердаке, – зашептал Ванька. – Как только домой прибежал, сразу туда залез и заныкал.

– Молодец! Мы потом еще у Марфы заберем квартплату с процентами. Вот Артура выручим и займемся, – обещаю я.

– Я хотел её закесать, зализку стырил, ты токо означ!

Ванька больше года жил на одной воровской хате, нахватался терминологии, я не всегда его понимаю, больше догадываюсь.

– Никого кесать мы не будем, накажем на деньги, для нее это хуже смерти. И вообще, без меня ничего не делать! – предупреждаю мальчишек.

Избавившись от больничных запахов, выхожу из ванной. Торжественного застолья по случаю моего возвращения не стали делать, накрыли поесть на кухне. Нюся ходит по пятам, заглядывая в лицо.

– Анюта, а как тебя по отчеству? – полюбопытствовал я.

– Чиво?

– Как твоего отца звали? – упрощаю вопрос.

– То мне не ведомо. Мамку – Ядвигой.

– Ты что, полька? – удивилась Маша, тоже сопровождающая меня повсюду.

Нюся пожала плечами.

– В Белорусской губернии такое имя распространено, – заметила Антонина Ивановна. – Кушай, Ростислав, мы ужинали, не дождались тебя. Вот Маша составит компанию.

– Аня, а имя Елисей тебе ничего не напоминает? – продолжаю допытываться. – Не могли так твоего папу звать?

– Елисей? – задумалась Нюся. – Красиво. Пусть будет Елисей!

Какие-то заколдованные круги! Аня стала Елисеевной, потому что я в будущем узнал об этом! А если бы я не спросил?

На ужин мне дали миску рисового супа и пшенную кашу с рыбой. Порции не очень большие, добавки не предложили, а попросить я постеснялся. И так на их шее трое нахлебников, без меня. Заберу у Марфы деньги – рассчитаюсь.

Относительно насытившись, отправляюсь на допрос, в отдельный кабинет, где отдыхает комдив. Маша, сунувшаяся было следом, была моментально выгнана. А мне предложено присесть на стул посреди комнаты. Сам же хозяин расположился на кожаном диване.

– Начнем? Где твои родители?

– Родители? – не ожидал я такого вопроса. – Если верить Артуру, то отец жив, а о матери ничего не известно.

– Не понял? – удивился комендант

– У меня была травма, я уже ударялся головой. В кому тогда не впал, но память потерял, только то что Артур мне рассказал и помню, – поясняю почти правдиво. Артур если что сможет подтвердить.

– Допустим. А зачем вас понесло в Ростов? Могли бы спокойно пробраться в Новороссийск, с твоими то талантами.

– Ошибка вышла, запрыгнули на платформу не подумав, куда она едет. Да и не хочу я покидать Россию, это моя родина.

– А чего ты хочешь?

– Спокойно жить, работать. Получить специальность, например железнодорожника или слесаря.

Отвечаю спокойно, смотрю в глаза. Главное говорить правду на те вопросы, ответы на которые он и сам знает.

– А почему скрыл сразу, что ты Вяземский?

– Боялся, что вы знаете моего отца. Не так много полковых есаулов с такой фамилией.

– Не знал, но теперь навел справки, поспрашивал пленных, – комендант пристально смотрит в глаза. – Нашлись те, кто слышал о нем. Есть сведенья, что он погиб в конце января. Не точно, но очень вероятно. Приношу свои соболезнования.

Совершенно ничего не шевельнулось внутри. Можно попытаться выдавить слезу, но фальшь будет заметна, лучше говорить правду.

– Я совсем его не помню. После потери памяти единственный кто у меня есть близкий, это Артур. Жаль, конечно, но я и не надеялся, что когда-нибудь встречусь с отцом.

– Ничего плохого о нём никто ничего не сказал, – продолжил комендант. – А вот штабс-капитан Ставский, еще та гнида! Мой заместитель очень хорошо его знает. И сильно удивился, узнав о наличии у него сына. Да, Мария передала мне твои слова об усыновлении, это поможет убедить Мишустина отпустить твоего друга. Но вам нельзя оставаться в Ростове, я через три дня уезжаю на новое место службы, а без меня вас могут опять задержать. Есть у вас где приютиться? Ты своих родственников не помнишь, а Артур?

– У него их и не было. Ничего, мы не пропадем, – уверяю я. – Отправимся на юг, в Одессу, например, нам бы только документы какие…

– Документы говоришь…, - комендант потер висок, похмелье начинается. – Подумаю. Но тебе придется вернуть деньги, которые ты выманил у товарища Крамского. Или они у главаря шайки?

– Верну, я сам главарь был. Только их отдали квартирной хозяйке в счет питания и проживания, а она вон как поступила! Мы ей до этого еще золотом платили! – не упускаю возможность, а то из-за лимита времени сам могу не успеть поквитаться. – У нее еще сын белый офицер был, правда его убили.

– Разберемся завтра. Желательно чтобы вы к вечеру уже исчезли из города, пока будут думать, что вы у меня. А с документами…, есть одна мысль. Был у меня племянник, твоих лет, умер не так давно. Можно тебя за него выдать, проверять ежели будут, то у меня и спросят. А с Артуром твоим что-то придумаем.

– А Нюся? И Ванька с Мишей? – вспомнил я еще об одном своем обязательстве. – С ними что будет?

– Не переживай, Тоня их не выгонит. Семья моя тут остается, присмотрят за твоими воспитанниками. Всё? Больше тебя ничего не держит? Тогда давай спать отправляйся, а то у меня трудный день был сегодня.

Стукнув дверью Машу, подслушивающую разговор, выхожу к ожидающей меня компании. Спать рано, нужно раздать ЦУ, завтра будет некогда. Начинаю с Маши, уединяюсь с ней у двери в прихожей.

– Завтра мы уедем с Артуром, пообещай, что позаботишься о Нюсе! Мальчишки и сами не пропадут, а она девочка, ей трудно.

– Мог бы и не говорить, я всегда мечтала о младшей сестре!

– Хорошо, – киваю я. – Тогда второе: мы с тобой еще встретимся, но на всякий случай запомни одну дату. Ничего не спрашивай, просто запомни – октябрь 1943 года. Если ты будешь в это время в Киеве, тебе нужно будет немедленно его покинуть. Не спрашивай! Просто пообещай что сделаешь!

– Странный ты, – вздыхает Маша. – Хорошо, обещаю.

– Спасибо, за все! – наклоняюсь и быстро целую в щеку.

– Дурак! – отшатывается Маша. – Напугал! Разве так целуются?

Положила руки мне на плечи и прижалась губами к моим, неумело но сильно. Блин, кажется у меня первая эрекция в этом времени! А я уж боялся, что у Вяземского что-то не в порядке с этим делом, никакого проявления до этого не было.

Разобравшись с Машей, принимаюсь за Нюсю. Тут оказалось сложнее, узнав, что я уеду, Нюся разрыдалась. Пришлось тоже целовать, помогло мало, но постепенно успокоил. Пришлось клясться, что обязательно вернусь и женюсь на ней. Но с нее обещание быть пай-девочкой, учиться и слушаться старших. С мальчишками уже легче, нам постелили вместе, на полу, вот мы и шептались. Сказал, чтобы деньги с чердака забрали себе, но долго не держали, так как они быстро обесценятся. Лучше отдать их Антонине Ивановне на продукты, чтобы не чувствовать себя нахлебниками. Задумался над парадоксом со спрятанной мной коробкой. Если я завтра заберу ее, что изменится в будущем? Вадик расскажет мне что мы не нашли на чердаке ничего? А если я взамен оставлю записку для себя? Или спрятать что-то из того, что в дальнейшем станет раритетом. Пулемет «Максим», например. Не исключено, что у меня не будет возможности побывать на чердаке до отъезда, но я ведь могу рассказать Ваньке, как найти захоронку. Загадка, однако. Так ничего и не решив, засыпаю.

Проснулся, как и положено, среди прижавшихся ко мне пацанов. Еще шесть суток, что делать потом, не знаю. Комдив уже собравшийся отъезжать, меня с собой не взял. Приказал находиться дома и никому никуда ни шагу. Подумав, попросил у Маши тетрадку и ручку, начал записывать все известные мне события в хронологическом порядке. Создание пионерской организации в следующем году, образование СССР, смерть Ленина в 1924, самоубийство Есенина в 1925, и так дальше до 1943 года. Последняя дата – октябрь 1943, без указания события, но с тремя восклицательными знаками. Наделал клякс, к тому же пишу без лишних букв, которые должны скоро упразднить. Закончив, даю тетрадку Маше.

– Дай слово, что прочитаешь, только когда я уеду.

– Я же умру от любопытства! – взмолилась Маша.

– Тогда отдам Нюсе, она тебе точно не отдаст, а сама читать еще не научилась.

– Даю слово! – тут же согласилась Маша.

Мучиться неизвестностью пришлось до обеда, ровно в тринадцать ноль ноль подъехала машина. Теперь уже я душу Артура в объятиях, только без слез. Он еще больше похудел, под глазами синее. Не от побоев, синяков не видно, ногти тоже целые.

– Живой чертяка, как ты, не кашляешь? – тискаю его.

– В порядке, а ты? Говорят тебя били и ты сознание потерял?

– Так, господа кадеты, хватит целоваться! – прервал нас комендант. – Сейчас с моим ординарцем едете к вашей квартирной хозяйке, забираете деньги и ваши вещи. Потом сюда, прощаетесь и вас посадят на поезд в сторону Харькова. А дальше уже сами смотрите куда отправиться.

– Нет, я сам за вещами, а Артур пока пусть помоется, – вношу я коррективы. – Мне помогут припугнуть хозяйку?

– Да, но не переусердствуй. Грабить не нужно, заберешь свое и все.

Да там и нашего более чем достаточно! Потирая руки, отправляюсь мстить. В машине ординарец и водитель, оба молодые парни из рядовых красноармейцев. Впрочем, у ординарца есть какая-то полоска на рукаве, но что она означает не в курсе. А ведь специально изучал знаки различия, а такой не видел.

Марфа оказалась дома, рынок уже разбежался. При виде меня, в сопровождении вооруженных бойцов, побелела, но попыталась изобразить радость от моего возвращения. Получилось плохо. Бойцы, которых я попросил сделать зверские рожи, перестарались, как бы у старушки инфаркт не случился.

– Жадность до добра никого еще не доводила, Ильинична. Давай обратно все, что мы тебе платили, плюс зарплату за эксплуатацию несовершеннолетних. Или я сам возьму.

Киваю на подоконник, под которым у нее заначка. Нюся выследила и мне сообщила.

– Я отдам, все ваше отдам! – трясущимися руками Марфа достает завернутое в платочек богатство. Отвернувшись, прикрывает от нас, перебирает. И…, повернувшись, протягивает мне стопку царских денег.

– Ты что, ох. ла старая?! – взрываюсь я. – А ну дай сюда!

Вырываю из ее рук сверток, Марфа подняла было визг, но пара шагов вперед водителя Мити быстро ее успокоила. Митя, во-первых, достаточно здоровый, чуть поменьше Валуева, в придачу у него шрам через всю щеку, ему даже изображать ничего не нужно. Забираю четыре золотые монеты и все советские рубли, не считая. Мы ей больше заработали, явно еще нычки есть, ну да ладно, хватит. Забираю нашу одежду, упаковав ее в чемодан, обнаруженный на антресолях.

– Кому вы помогаете, они же кадеты! – вдруг сорвалась Марфа, чемодан пожалела.

– Помолчала бы, пока тебе твоего сынка не припомнили, – легко успокоил ее, сразу сникла и больше слова не произнесла до нашего ухода.

Осадочек в душе остался, не смог я по полной отыграться, противно стало. Бог ей судья, пусть живет. Кто знает, нашли бы мы жилье, если бы не она. Пришлось бы тогда Артура в госпиталь класть, не факт что он там выжил бы. Всё, вычеркиваю ее из памяти, нас ожидают новые испытания.

Артур уже вымытый и высушенный, комдив дает нам последние указания.

– Вот документ, что вы следуете в Одессу к своему дяде, он же будет для вас и удостоверением личности, – вручает мне бумагу. – Ростиславу я оставил его данные, а Артур теперь станет Кораблев Семён Семёнович. Сейчас вас отвезут и посадят на поезд, кондуктора предупредят, чтобы вас не трогали. В Харькове с этой бумагой обратитесь к начальнику вокзала, Ростислав, представишься моим родственником. Это в случае если не сможете уехать сами.

– Зачем нам в Харьков, нам в Луганск нужно, – неожиданно возразил Артур.

– Нахрена нам в Луганск, Семён Семёныч? – поражен я больше, чем комендант.

– Гектора отдать, – кивает на клетку Артур.

Закатываю глаза к потолку, Артур неисправим.

– Так они в Харьков потом собирались, – напоминаю ему. – Вот там и подождем.

– Ладно, – согласился Артур.

– Только клетку сам таскать будешь!

Прощание быстрое, время поджимает. Нюся снова принялась плакать, Маша подозрительно смотрит, уж не прочитала ли уже тетрадь? Денег забранных у Марфы оказалось девятьсот тысяч, пятьсот пришлось отдать для возврата пострадавшему. Одну золотую десятку протягиваю Антонине Ивановне

– Это на детей, берите, нам хватит. Разбогатею, еще вышлю.

Взглянув предварительно на мужа, Антонина Ивановна нерешительно взяла золото.

Наконец оторвали от меня Нюсю, выходим к машине. У самого глаза щипает, с чего спрашивается? Увидимся ведь еще, никуда не денусь, раз обещал. Комендант с нами не поехал, дал указания ординарцу Матвею, пожал на прощание руки.

– Надеюсь, еще свидимся, удачи ребята!

– И вы берегите себя, поляки твари еще те, – не сдержался я, ведь о том, что комдив едет на польский фронт он не говорил.

На вокзале нас ожидал сюрприз. Пассажирский поезд отменили по неизвестным причинам, зато отправлялся состав с военными. Вагоны с лошадьми, теплушки с бойцами. Матвей с трудом убедил взять нас в одну из теплушек с казаками.

– Я сказал, что ты мой младший брат, – предупреждает он. – О комдиве молчи, казаки особый народ. Лучше вообще больше молчите.

– Спасибо. Выпейте с Дмитрием пива за нас, чтобы нам легкая дорога была, – даю Матвею двадцать тысяч. Это на три литра пива хватит. Он поколебался, но взял.

– Ну что Семен Семёныч, в путь?

Прикалывает меня такое совпадение, если бы еще Горбунков, то я точно не выдержал бы как услышал.