К грядущему триумфу

.I

— Мне жаль, что потребовалось так много времени, чтобы вы посетили наш город, ваше величество, — сказал Грейгэр Стонар, принимая бокал свежего вина от одного из расторопных слуг-чарисийцев.

— Ну, я была немного занята, — с улыбкой ответила Шарлиэн Армак и посмотрела через неформальную гостиную на своего мужа, который, демонстрируя сдержанное достоинство, подобающее одному из двух самых могущественных монархов в мире, был занят тем, что ползал по ковру, щекоча их дочь… Наследная принцесса Эйлана, которой через два месяца исполнилось бы пять лет, была так же занята визгом, и ее мать с улыбкой покачала головой. Затем она снова посмотрела на лорда-протектора, и ее улыбка исчезла.

— Я бы хотела, чтобы это было радостное событие, милорд, а не просто… приятное.

— Думаю, что все мы так чувствуем, — признал Стонар. — Конечно, не ваша дочь. — Настала его очередь покачать головой, его морщинистое лицо — на несколько лет старше, чем было, когда Жэспар Клинтан обнажил «Меч Шулера», — расплылось в собственной улыбке. — Мои все выросли, но я помню тот возраст. И знаю, как сильно Кэйлеб скучал по вам обеим. Не знаю, завидовать ли вам двоим за то партнерство, которое у вас есть, или жалеть вас за то, как долго и как часто это вас разлучает.

— Ну, одна вещь в браке с моряком, милорд, заключается в том, что вы учитесь справляться с этими длительными разлуками. И вы знаете, — она погладила небольшую выпуклость своего живота, — после них он всегда так рад видеть меня.

Губы Стонара дрогнули.

— Я… э-э, слышал, что наследная принцесса собирается обзавестись братом или сестрой, — сказал он.

— И, по крайней мере, еще одним кузеном или кузиной.

— Действительно? — Стонар склонил голову набок.

— Да. Герцогиня Даркос, как вы знаете, тоже замужем за моряком.

— Княжна Айрис ждет еще одного ребенка? Я не слышал!

— Об этом еще не было объявлено. В последний раз салютные выстрелы раздались по всей гавани Мэнчира через пятнадцать минут после того, как целители подтвердили ее беременность. Лестно, но она предпочла бы еще немного… побыть наедине с Гектором, прежде чем обнародовать это. На самом деле, она решила сделать объявление сразу после свадьбы Жана и Марии. Думаю, она надеется, что это затеряется в празднествах. — Шарлиэн покачала головой. — Полагаю, что это то, что они называют триумфом оптимизма. И я случайно знаю, что Мария втайне надеется, что новость о беременности Айрис отвлечет от нее часть общественного внимания.

— У вас действительно интересная семья, ваше величество.

— Как сказал бы Мерлин, «каждый пытается», милорд. — Шарлиэн усмехнулась. — И это особенно верно в отношении Кэйлеба. Иногда он может быть очень требовательным.

— Уверен, что он может. Но то, что он был здесь, в Сиддар-Сити, имело огромное значение, вы знаете. И мы не смогли бы заполучить его без того, как вы двое умело работаете вместе. Не думаю, что когда-либо был другой брак — другая пара монархов — как у вас двоих.

— Большая часть секрета заключается в том, чтобы просто доверять друг другу, милорд, но другая часть — действительно огромная часть — это наличие советников, которым вы можете доверять. Министры, чьи суждения здравы и которые, как вы знаете, являются способными и преданными. И, честно говоря, — на ее щеках внезапно появились ямочки, — очень помогает то, что Мейкел Стейнейр на твоей стороне!

— Уверен, так же, как и совет — и меч — Мерлина Этроуза.

— Да, присутствие Мерлина на нашей стороне ничуть не повредило, — мягко согласилась Шарлиэн. — Но, честно говоря, то, что действительно заставило это сработать, — это Кэйлеб. — Она оглянулась на своего мужа, который теперь выпрямился, держа Эйлану на плечах. Она положила обе руки ему на макушку, в то время как ее пятки барабанили по его груди, и улыбка Шарлиэн смягчилась. — Он был тем, у кого хватило смелости предложить совместную корону, хотя мы даже никогда не встречались. И не хотели бы вы узнать действительно замечательную вещь о моем муже, милорд?

— Да, ваше величество. Я бы хотел.

— Самое замечательное в Кэйлебе Армаке, — сказала она, — это то, что он совсем не считает себя выдающимся. Он никогда не дрогнул, даже не подумал о том, чтобы отвернуться, даже когда Чарис в одиночку столкнулся лицом к лицу со всем миром… и он думает, что любой на его месте сделал бы то же самое, что и он.

— Тогда я бы сказал, что вы хорошо подходите друг другу, ваше величество, — сказал Стонар. Она посмотрела на него и пожала плечами. — Судя по тому, что я видел, вы тоже особо не дрогнули. Как с тем делом в Чисхолме.

Улыбка Шарлиэн исчезла, и он почувствовал укол раскаяния за напоминание ей о том, где она была всего три пятидневки назад, до того, как «Гвилим Мэнтир» перенес ее и ее мужа из Черейта в Сиддар-Сити для завтрашнего мрачного присутствия.

Последний из осужденных предателей предстал перед палачом месяц назад, и Шарлиэн и Кэйлеб присутствовали при каждой казни. Некоторые могут поверить, что они были там, потому что Шарлиэн хотела увидеть, как эти предатели заплатят за свою измену, но эти люди были дураками. Шарлиэн Тейт Армак не хотела видеть, как кто-то умирает, но ее присутствие стало последним аспектом урока, который она преподала своим дворянам: она никогда не отступит от суровых обязанностей своей короны… и она никогда не будет прятаться за спинами своих министров.

На этот раз этот урок прошел успешно. Все источники Стонара согласились с этим.

— Простите меня, — сказал он через мгновение. — Я не хотел…

— Вы не отправляли мои мысли туда, куда они все равно бы пошли, милорд. — Она быстро покачала головой и снова улыбнулась. — И мы с Кэйлебом действительно добились немного большего, чем просто отвлекли имперских палачей!

— Это один из способов описать перерисовку карты всего мира, — сухо сказал Стонар.

— О, я бы не сказала, что мы зашли так далеко, милорд. — Губы Шарлиэн дрогнули. — В конце концов, большинство границ все еще там, где они были.

— О? Будет ли это включать Таро, Эмерэлд, Зибедию и Корисанду?

— Их границы все еще точно такие же, какими они были. Они просто были интегрированы во что-то еще большее. На самом деле, — выражение ее лица стало задумчивым, — для понимания этого вы, вероятно, находитесь в лучшем положении, чем большинство. Провинции республики всегда пользовались значительной местной автономией, но все же они являются частью единого целого. В этом мы очень похожи.

— Возможно, вы правы, — согласился он. — И если великий викарий Робейр добьется своего, я подозреваю, что земли Храма тоже будут намного больше похожи на нас.

— Мы должны посмотреть, как это сработает. — На лице Шарлиэн отразилось сомнение, но затем она пожала плечами. — Если кто-то и может заставить это сработать, то, вероятно, это он, но он взялся за ужасно амбициозную задачу.

— Я и не подозревал, каким даром преуменьшения вы обладаете, ваше величество, — сухо сказал Стонар.

Великий викарий Робейр был явно полон решимости восстановить порядок — и благопристойность — в Церкви Ожидания Господнего. И, как и предполагала Шарлиэн, у него была своя работа.

С момента кампании «риф Армагеддон» викариат сократился более чем на треть из-за чисток Жэспара Клинтана и «кулака Бога», и за последние несколько месяцев более четверти выживших ушли в частную жизнь, в основном, чтобы избежать длительного тюремного заключения. Сорока двум их коллегам не предоставили такой возможности. Большая часть улик против тех, кто стали известны как «сорок два», была собрана за десятилетия терпеливых усилий убитыми братьями Уилсин и их союзниками, и великий викарий Робейр неустанно настаивал на их преследовании. Тридцать четыре человека уже были приговорены — восемнадцать из них к смертной казни, — а остальные восемь судебных процессов находились на завершающей стадии. Оправдательный приговор был… маловероятен, и Стонар подозревал, что великий викарий был мотивирован почти в такой же степени своим долгом перед Уилсинами, как и необходимостью добиться свершения правосудия.

И все же правосудие должно свершиться — не просто свершиться, но и с очевидностью свершиться, — если кто-нибудь когда-нибудь снова собирается доверять Храму. Человек, которого Зион называл добрым пастырем, понимал, что Церковь Ожидания Господнего должна быть очищена, восстановлена и — особенно — реформирована как можно более прозрачно. Это была одна из причин, по которой он отказался заполнять вакансии в викариате по предварительной записи. Это было прерогативой великого викария в соответствии с церковным законодательством, существовавшим более пяти столетий, но эти вакансии должны были заполняться путем выборов их коллегами-викариями.

Не то чтобы он не был готов безжалостно использовать свои прерогативы там, где считал это необходимым.

Земли Храма находились в процессе серьезной политической реорганизации. Стонар подозревал, что великий викарий предпочел бы перейти от прямого церковного правления к какой-либо форме светского правления. Этого явно не должно было произойти, но ему удалось положить конец сложившейся за последние двести лет практике назначения викариев для управления епископатами. Вместо этого они стали тем, чем были изначально: архиепископствами, управляемыми прелатами, назначаемыми великим викарием по совету и с согласия викариата. Он также упразднил рыцарей земель Храма и отменил особые привилегии и льготы для духовных администраторов этих земель. И, для пущей убедительности, он постановил, что отныне архиепископы Матери-Церкви будут следовать чарисийской модели и проводить минимум восемь месяцев в году в своих архиепископствах, а не в Зионе.

Он перестроил систему церковных судов так же основательно, как викариат и епископат. Они были выведены из-под юрисдикции ордена Шулера и восстановлены в ордене Лэнгхорна. Должность великого инквизитора была упразднена, и для наблюдения за полной реформой инквизиции был назначен новый адъютант, архиепископ Игназ Эймейр. Эймейр был настолько популярным выбором, насколько это вообще возможно… что, по общему признанию, на данный момент мало о чем говорило.

На великого викария оказывалось огромное давление, чтобы он пошел еще дальше и просто отменил Наказание или, по крайней мере, отказался от его применения, как это сделала Церковь Чариса, но он не сделал этого. Каким бы ужасным ни было Наказание, оно слишком глубоко укоренилось в Священном Писании, чтобы отменить его, не переписав все в корне, а это было дальше, чем был готов пойти такой человек, как Робейр Дючейрн. И все же он предпринял шаги, чтобы предотвратить то, как им злоупотребляли и извращали.

Чтобы гарантировать, что больше не будет Жэспара Клинтана, он заменил должность великого инквизитора новым инквизиционным судом из трех викариев, члены которого выбирались из орденов Лэнгхорна, Бедар и Паскуале; ордену Шулера было намеренно отказано в таком членстве. Великий викарий сформулирует политику инквизиции; адъютант будет ее проводить; а суд определит, кто нарушил — или не нарушил — фундаментальную доктрину. Никогда больше ни один викарий не будет обладать властью осудить даже одно дитя Божье, не говоря уже о целых королевствах, за ересь. Более того, любое осуждение за ересь судом инквизиции могло быть обжаловано в викариате в целом, и Наказание Шулера могло быть назначено только после того, как приговор будет подтвержден большинством голосов всего викариата и лично великого викария.

Наказание останется в силе… Но будет ли оно когда-нибудь применено снова, это совершенно другой вопрос, учитывая ограничения, которыми великий викарий Робейр оградил его от этого.

Были некоторые, в том числе Грейгэр Стонар, у которых были смешанные чувства по этому поводу. Лорд-протектор мог вспомнить по меньшей мере две дюжины инквизиторов, которые полностью заслужили свое Наказание. Но если они избежали Наказания, они не избежали другого наказания. Великий викарий пообещал правосудие в качестве важнейшего компонента минимальных условий мира, которые примут союзники, и он сдержал это обещание. Более трехсот бывших инквизиторов, большинство из которых были из концентрационных лагерей, были лишены священнического сана, чтобы предстать перед светскими сиддармаркскими судами за преступления, охватывающие широкий спектр от воровства и вымогательства до изнасилований, пыток и убийств.

Стонар знал, что были те, кто считал, что великий викарий забрасывает слишком широкую сеть. Который спокойно указал, что некоторые из обвиняемых действовали не как орудия Жэспара Клинтана, а из искренней веры в то, что Сам Бог призвал их искоренять ересь любыми необходимыми средствами.

Может быть, они действительно думали, что служат Богу, — подумал теперь лорд-протектор. — И, возможно, в какой-то великой схеме вещей это имеет значение. Но для меня это ничего не значит, клянусь Богом.

Двадцать шесть миллионов человек жили на трети территории республики, которая была оккупирована армией Бога. Семь миллионов из них были убиты в концентрационных лагерях Жэспара Клинтана. Еще четыре с половиной миллиона человек погибли во время насилия «Меча Шулера» или умерли медленнее от голода или переохлаждения, пытаясь спастись от него. И еще четыре с половиной миллиона бежали из республики или были насильственно переселены на земли Храма церковными военными. Одиннадцать с половиной миллионов убитых и четыре с половиной миллиона беженцев составляли двенадцать процентов населения республики до джихада, и это не считая военных потерь, понесенных армией Сиддармарка, как во время «Меча Шулера», так и после него.

Особенно острым вопросом предстояло стать беженцам. Ненависть между сторонниками Храма, поддержавшими «Меч Шулера» и вторжение Церкви, и теми, кто остался верен республике, была горькой, как мышьяк, и глубокой, как Западный океан. Стонар не знал, можно ли это когда-нибудь вылечить… И даже если бы это было возможно, это была бы работа поколений.

В конечном счете, нам придется найти какой-то способ решить проблему статуса беженцев. Выяснить, смогут ли они когда-нибудь вернуться домой — или, если уж на то пошло, что произойдет с имуществом, которое они бросили, когда бежали. Но будь я проклят, если увижу какие-нибудь ответы. Черт возьми, по крайней мере четверть из них, вероятно, виновны в убийстве! Так настаиваем ли мы на том, чтобы попытаться как-то расследовать их все? Выяснить, кто виновен, и повесить ублюдков? Или мы признаем, что на данный момент не можем этого сделать? Просто позволить им всем вернуться домой с какой-то общей амнистией, если это то, чего они хотят? И как, черт возьми, мне удержать от уничтожения всех выживших воинов «Меча Шулера», если они вернутся?

Решение — или, по крайней мере, разрешение — должно быть найдено… в конце концов. Вот почему он и великий викарий назначили Артина Зэйджирска, архиепископа Тарики, Жэйсина Канира и Данилда Фардима в комиссию, которая очень тихо пыталась решить этот вопрос. Стонар не ожидал, что они добьются успеха, но если кто-то и мог найти ответ, то, вероятно, это были бы те трое.

И правда в том, что справиться с этим, вероятно, самая легкая часть!

Несмотря на все усилия великого викария Робейра, между Храмом и Сиддармарком зияла пропасть, которую, как сомневался Стонар, можно было когда-нибудь полностью преодолеть. Слишком многие в Сиддармарке потеряли слишком много — и слишком многих — из-за зверств, которые позволил совершить Храм. Возможно, четверть оставшегося населения Сиддармарка идентифицировала себя как сторонников Храма. Еще двадцать процентов официально присоединились к Церкви Чариса. Но это оставило более половины тех, кто не был готов стать членами Церкви Чариса, но в равной степени был полон решимости никогда больше не подчиняться доктринальному авторитету Храма.

Не могу сказать, что с нетерпением жду возможности увидеть, как все это уладится. По крайней мере, Дючейрну хватило ума официально заявить, что ни Церковь Чариса, ни Церковь Сиддармарка не являются — и никогда не были — еретическими.

Церковь Чариса продолжала отрицать власть великого викария, кем бы ни был этот великий викарий, что представляло собой существенное нарушение церковного законодательства. Но великий викарий Робейр заявил, что существует разница между церковным законом и церковной доктриной, и что до тех пор, пока любая церковь придерживается учения и требований Священного Писания, она никогда не может быть еретической. Он выразил надежду — по крайней мере, официально, — что примирение и воссоединение когда-нибудь станут возможными.

Возможно, я получу первое из них, — подумал Стонар. — Ни за что на свете она не воссоединится — только не с Чарисом. Но, возможно, примирения и мирного сосуществования будет достаточно. Клянусь Богом, мы все поняли, что океаны крови — это не способ разрешить доктринальные разногласия…

— Извините меня, ваши величества.

Глубокий голос вырвал Стонара из его мыслей.

— Да, Мерлин? — сказал император Кэйлеб, поворачиваясь лицом к сейджину, который только что вошел в гостиную.

— Мерлин! — взвизгнула кронпринцесса, протягивая руки к своему крестному отцу, и высокий сейджин в доспехах рассмеялся.

— Прости, милая, — сказал он ей, касаясь кончика ее носа указательным пальцем. — У меня сегодня дежурство.

— О. — Эйлана нахмурилась, но она была дочерью монархов. Она уже начала узнавать о долге. — Завтра?

— Вероятно, нет. — Сапфировые глаза Мерлина встретились с глазами Кэйлеба. — Есть кое-что, что взрослые должны сделать завтра утром. Я думаю, что это, вероятно, займет нас, по крайней мере, до обеда, но тогда увидимся.

— Обещаешь?

— Да, обещаю. Довольны, ваше императорское высочество?

— Да, — сказала она, поднимая нос в достоверной имитации одного из принюхиваний своего отца. Мерлин усмехнулся, но затем снова посмотрел на Кэйлеба и Шарлиэн.

— Прибыли граф Тирск и его дочери, — сказал он им. — Я проводил их в столовую. Айрис и Гектор составят им компанию, и я сказал им, что вы скоро присоединитесь к ним.

— Архиепископ Стейфан смог приехать? — спросила Шарлиэн, протягивая руку, чтобы снять Эйлану с ее насеста.

— Пока нет, ваше величество. Граф Тирск сказал мне, что архиепископ задерживается, но все еще надеется присоединиться к вам сегодня вечером. По лучшим оценкам графа, он пробудет еще час или около того. И он говорит, что архиепископ специально приказал ему сказать вам, чтобы вы не задерживали ужин. Что-то о нагревании кастрюль, перетирании посуды и осквернении второй по качеству кухни в Сиддар-Сити.

— Это похоже на него. — Кэйлеб усмехнулся, затем посмотрел на свою дочь. — Так, дай мне подумать. Ты бы предпочла поужинать с кучей скучных взрослых или поесть наверху, в детской, с Жосифин и Жудит?

— Наверх! — быстро сказала Эйлана, и Кэйлеб печально покачал головой.

— Снова бросила, — вздохнул он.

— Я заберу ее, ваше величество, — сказала Гладис Паркир, и Шарлиэн поцеловала дочь в макушку, прежде чем передать няне.

Интересно, сколько династических союзов возникает из ужинов в детских? — размышлял Стонар, когда уносили величественно машущую на прощание взрослым Эйлану, и настала очередь Шарлиэн усмехнуться.

— Не знаю, превратится ли это в «династический союз», милорд, но хотя я вижу, насколько хорошо она ладит с внучками графа Тирска, все равно больно!

Это был один из способов выразить это, — размышлял Стонар. — Ливис Гардинир был утвержден не просто первым советником Долара, но и регентом короля Ранилда V после отречения Ранилда IV. Это будет четырехлетнее регентство, и, учитывая возраст Тирска, он, вероятно, уйдет в отставку, как только увидит, что его новый король принял корону по своему праву. Казалось, что юноша будет заметно лучше своего отца, который, честно говоря, никогда не хотел быть королем, и если Тирск планирует уйти в отставку, сэр Рейнос Алверез, новоиспеченный граф Дрэгон-Айленд и преемник герцога Салтара в королевском совете, поддержит определенную преемственность. Если уж на то пошло, Стейфан Мейк, новый архиепископ Долара, также был членом регентского совета, и если он не будет возведен в сан викария — что вполне возможно, по крайней мере, через несколько лет — он будет еще одним стабилизирующим влиянием на юношу.

Тем временем королевство Долар установило удивительно теплые отношения с империей Чарис. Тот факт, что союзники Кэйлеба и Шарлиэн, сейджины спасли семью Тирска от почти неминуемой смерти, несмотря на то, что случилось с Гвилимом Мэнтиром и его людьми, не остался незамеченным для королевства в целом. Как и забота барона Сармута о том, чтобы избежать жертв среди гражданского населения при нападении на Горэт… или возвращение Кейтано Рейсандо целым и невредимым вместе с каждым доларским матросом, солдатом и офицером, которые сдались чарисийцам. За последние восемь лет множество доларцев и чарисийцев убили друг друга, но по сравнению с бойней в Сиддармарке они вели удивительно чистую войну. Все закончилось взаимным уважением, и, по словам Хенрея Мейдина, по меньшей мере дюжина чарисийцев, включая герцога Делтака, уже изучали инвестиционные возможности Долара.

На самом деле, Долар, казалось, был готов выйти из джихада в удивительно хорошей форме. Были моменты, когда Стонар ловил себя на том, что возмущается этим, но Чарис вкладывал в Сиддармарк еще больше средств. И как бы хорошо ни преуспевал Долар, Деснаир и Харчонг — это совсем другая история.

У деснаирцев все еще были свои золотые прииски. Вот и все, и ярость Деснаира была необузданной, хотя и бессильной, когда союзники объявили, что республика и империя Чарис совместно гарантируют независимость великого герцогства Силкия на вечные времена. И Стонар получил определенное удовольствие, наблюдая за реакцией Деснаира, когда император Марис узнал о планах Чариса углубить и расширить Солтарский канал, чтобы фактически позволить океанскому судоходству пересекать великое герцогство, никогда не касаясь деснаирского морского порта. Делфирак, вероятно, тоже был бы не в восторге от этой идеи.

Что касается харчонгцев, то Южный Харчонг, по-видимому, был относительно доволен реформами великого викария Робейра. Если уж на то пошло, южные харчонгцы находились в процессе осторожного прощупывания Чариса, а также приобретения новых технологий производства. Они не были довольны исходом войны, и Южный Харчонг не выказал желания присоединиться к Церкви Чариса или Церкви Сиддармарка, но они были… прагматичны. И они стремились завершить мирное урегулирование с союзниками, чтобы вернуть своих пленных военнослужащих.

В Северном Харчонге все было совсем по-другому. Северные харчонгцы явно окапывались, чтобы противостоять переменам, надвигающимся на них. Их аристократы продолжали отвергать существование раскольнических церквей по многим причинам, включая их «пагубные социальные доктрины». И в то время как их политический истеблишмент, включая профессиональную бюрократию, заявлял о своей лояльности Храму, они были явно недовольны «либерализмом» великого викария Робейра. На самом деле, Церковь в Северном Харчонге медлила с отказом от власти инквизиции, и Стонар не удивился бы, увидев появление церкви Харчонга. Это может привести ко всевозможным интересным — и печальным — последствиям. И в то время как южные харчонгцы хотели, чтобы их солдаты вернулись домой, северные харчонгцы не хотели ничего подобного. Их аристократы были взбешены настойчивостью генерал-капитана Мейгвейра в вооружении и обучении тысяч и тысяч крепостных. Последнее, чего они хотели, особенно в свете реформ великого викария Робейра, — это возвращения могущественного воинства, и Стонар не сомневался, что граф Рейнбоу-Уотерс и большинство его старших офицеров будут убиты в течение пятидневки, если они когда-нибудь осмелятся вернуться домой.

— Полагаю, нам следует спуститься в столовую, — сказал Кэйлеб, выдергивая лорда-протектора из его мыслей. — Не хотелось бы заставлять наших гостей ждать. И, — он улыбнулся, и его улыбка внезапно стала холодной, — полагаю, что ужин им понравится гораздо больше, чем твоему гостю, Мерлин.

— Одна попытка, ваше величество, — сказал Мерлин. — Кое-кто пытается.

Жэспар Клинтан оглядел камеру, в которой он был заключен последние три месяца.

Это была не очень большая комната, и ее обстановка была, мягко говоря, аскетичной. Несмотря на это, он почувствовал знакомую вспышку презрения к дряблой мягкости еретиков. Он смирился со своей судьбой. Он не ждал смерти, и особенно казни, как обычный преступник, но трусам, которые осудили его, не хватило мужества — силы их собственных убеждений — отправить его на Наказание. Он получал от этого определенное удовольствие, размышляя о тысячах и тысячах еретиков, которых он отправил на Наказание, как того требовал Бог. В каком-то смысле это было почти так, как если бы он отомстил своим похитителям еще до того, как попал в их руки.

Что же касается предателей, которые покинули Мать-Церковь в час ее нужды, которые предали его своей трусливой некомпетентностью, то в конце концов они поймут свою ошибку. Трусы, которые бежали по пятам за этими ублюдками Дючейрном и Мейгвейром, как испуганные собаки, познали бы всю цену своего греха, когда увидели бы его, восседающего во славе по правую руку от Шулера, ожидающего, когда архангел вынесет над ними приговор. И был бы особый уголок ада, яма глубже, чем вселенная, для Робейра Дючейрна, который предал Самого Бога и предал Мать-Церковь извращениям, отступничеству, разврату «Церкви Чариса» и так называемых реформистов!

Он посмотрел на остатки своей еды. Его последняя трапеза по эту сторону Рая. Это было далеко от трапез, которыми он наслаждался в Зионе, и вино было едва сносным. Конечно, это относилось ко всем приемам пищи, которые ему разрешали, и он сильно сбавил в весе, хотя вряд ли можно было сказать, что он исхудал.

Он отодвинул поднос и встал, подойдя к окну, которое выходило на огромную площадь перед дворцом протектора. Сейчас было слишком темно, чтобы разглядеть это, но он видел ожидающую его виселицу. Они позаботились об этом.

Он взглянул на экземпляр Священного Писания на полке у окна, но он не был похож на Дючейрна. Ему не нужно было рыться в печатных словах, чтобы понять, что он был истинным защитником Бога! На этот раз Шан-вей оказалась сильнее, вонзила свои когти и клыки в сердца слишком многих мужчин, но придет время, и Бог отомстит за него. Бог знал Своих, и Жэспар Клинтан дорожил проклятием, опустошением и разрушением, которые Бог, Шулер и Чихиро обрушат на Его врагов — Его и Жэспара Клинтана — в свое время.

Он повернулся спиной к окну и Писанию и прошествовал к узкой кровати с простыми хлопчатыми простынями. Он сел на нее, злясь на себя, когда понял, что даже сейчас, даже зная, что Шулер и Бог ждут, чтобы поприветствовать его как родного, его пальцы слегка дрожали. Что ж, Божий защитник или нет, он был всего лишь смертным. Временами слабость плоти должна пересиливать силу даже самой ярко горящей души. И он показал свою сталь во время этого фарса с судебным разбирательством. Больше месяца они выставляли напоказ своих «свидетелей», приводили свои «доказательства», жаловались судьям на смерть и разрушения — как будто это могло иметь значение для человека, защищающего Самого Бога!

Он проигнорировал их. Не соизволил подвергнуть перекрестному допросу ни одного свидетеля, оспорить какие-либо доказательства. Было очевидно, что весь этот «судебный процесс» был только для виду. Приговор был вынесен еще до того, как его стащили с того проклятого чарисийского корабля в Сиддар-Сити. Все остальное было показухой. Но, возможно, и нет. Возможно, они были такими моральными трусами, что им действительно понадобился весь этот цирк, вся эта мнимая справедливость, чтобы закалить свои хребты для того, что они намеревались сделать с самого начала.

Это не имело значения. Ничто из того, что они делали, не имело значения. Все, что имело значение, это то, что архангелы будут ждать, чтобы вознаградить его по заслугам и…

Тихий звук прервал его мысли. Дверь камеры открылась, и его желудок сжался, когда он поднял глаза. Он ненавидел такую реакцию, но даже самого защитника Бога можно было простить за то, что он почувствовал физический страх, когда оказался лицом к лицу с грязными слугами Шан-вей.

Высокий широкоплечий стражник шагнул в дверь, и челюсти Клинтана сжались, когда женщина, на голову ниже его, но одетая в такую же почерневшую кольчугу и нагрудник, последовала за ним. Ее рыжие волосы отливали медью в свете лампы, а глаза были того же темно-сапфирового цвета, что и у ее спутника.

Клинтан пристально посмотрел на них, отказываясь доставлять им удовольствие говорить. Однако они не смотрели на него свирепо; они только смотрели на него с холодным, пренебрежительным презрением, и он обнаружил, что презрение ранило гораздо глубже, чем любая ярость.

— Ну? — рявкнул он наконец. — Пришел позлорадствовать, полагаю!

— Злорадствовать — это не то слово, которое я бы выбрал, ваша светлость, — сказал ему Этроуз холодным, задумчивым тоном. — Предпочитаю думать об этом как о… вашем просвещении.

— Просвещение! — Клинтан сплюнул на пол камеры. — В аду для тебя приготовлено особое место, Этроуз! Огненная яма будет поглощать твою плоть вечно, а я буду стоять на ее краю и мочиться на тебя!

— Он все еще не понимает этого, не так ли? — сказал фальшивый сейджин, взглянув на свою спутницу.

— Нет, он не понимает. — Она покачала головой. — Он даже не понимает, что мы попросили дежурства сегодня вечером, чтобы у нас была возможность… объясниться с ним.

— Тебе нечего мне объяснять, женщина! — Клинтан зарычал.

— О, вот тут вы ошибаетесь, — сказала она, и последний великий инквизитор Матери-Церкви почувствовал, как его глаза сузились, когда ее голос начал как-то меняться. — Нам нужно многое вам объяснить, ваша светлость. И мы очень долго ждали этой возможности.

Клинтан побледнел и почувствовал, что отпрянул назад, когда ее голос изменился, стал глубже, пока совсем не перестал быть женским. Он стал глубоким басом, идентичным басу Этроуза, и Этроуз холодно улыбнулся, когда его глаза метались между ними взад и вперед.

— Что вам нужно понять, ваша светлость, так это то, что вы не будете сидеть по правую руку от Шулера, вынося кому-либо приговор. Если ад действительно существует, вы увидите его лучше, чем большинство, и полагаю, возможно, вам удастся провести время с Шулером, Лэнгхорном и Чихиро… потому что там будет каждый из них.

— Богохульство! — рявкнул Клинтан. Он схватил свой нагрудный скипетр и встряхнулся. — Богохульство! И ничего, кроме того, чего я должен ожидать от еретиков!

— Вы понятия не имеете, с чем на самом деле столкнулись в этот момент, ваша светлость, — мягко сказал Этроуз. Он протянул руку к массивному деревянному столу в центре комнаты. Он даже не взглянул на него, только наклонился и схватил его за один угол. А затем, одной рукой, он поднял его ноги на шесть дюймов от пола… и удержал его там. Его рука даже не дрогнула, и Клинтан с трудом сглотнул.

— Вы говорите о «демонах» и «архангелах», — сказал ему Этроуз. — Но Лэнгхорн и Шулер не были архангелами. Они были людьми — смертными людьми, которые лгали целому миру. Массовыми убийцами. Пей Шан-вей тоже не была архангелом — всего лишь женщиной, которая всю свою жизнь помогала другим. Только женщиной, которая сделала возможным для людей жизнь и процветание в этом мире. Только женщиной, которую убили Лэнгхорн, Чихиро и Шулер, потому что она была намного лучше, чем они.

Глаза Клинтана были огромными, они метались туда-сюда между его лицом и неподвижным столом, подвешенным в воздухе. Но тот же самый голос исходил от женщины, и его глаза метнулись к ее лицу.

— Только женщиной, — сказала она, — которая была моим другом.

— Демоны! — хрипло прошептал Клинтан, поднимая свой скипетр между ними. — Демоны! Порождения ада!

— Черт возьми, ваша светлость? — Она рассмеялась, и серебристый звук был холодным и жестоким. — Вы не знаете значения этого слова… пока. Но думаю, что завтра, после того, как сработает люк, вы все узнаете.

— Изыди! — рявкнул он.

— У нас нет намерения причинять вам какой-либо вред, ваша светлость, — сказала она ему. — Нет. Как сказал Мерлин, мы пришли, чтобы просветить вас. Вы много говорили о своих особых отношениях с Шулером и архангелами, поэтому мы подумали, что вы, возможно, захотите встретиться с ними — я имею в виду, до того, как вас повесят.

— Что ты имеешь в виду? — вопрос вырвался у него сам собой, и он резко закрыл рот, как только понял, что она сказала.

— Она имеет в виду, что ваше Священное Писание — ложь, — сказал Этроуз. — Она имеет в виду, что каждое слово о создании Сейфхолда живо. Что каждая страница Комментариев была написана кем-то, кому лгали Лэнгхорн, Бедар и Чихиро. Она имеет в виду, что мы с ней старше, чем ваше Писание. Она имеет в виду, что мы умерли еще до того, как первый человек ступил на эту землю. И она имеет в виду, что завтра утром, когда вас повесят, вас не будут ждать никакие архангелы.

— Ложь! — он отчаянно закричал. — Ложь!

— О, на этой планете было много лжи, — сказала ему женщина, — но не от нас.

Клинтан спрыгнул с кровати, прижимаясь спиной к стене, пытаясь вжаться в твердый камень, когда глаза обоих фальшивых сейджинов начали светиться адским синим светом.

— Держись от меня подальше! — закричал он.

— Конечно, ваша светлость, — сказал Этроуз.

Он опустил стол, как будто это было перышко, и женщина вытащила блестящий предмет из своей поясной сумки. Она поставила его на угол стола и улыбнулась Клинтану, в то время как эти демонические глаза сияли из-под ее ресниц.

— Позвольте нам представить вам ваших «архангелов», ваша светлость», — сказала она. — Это то, что мы называем «файлом видеозаписи». Мы сделали его на час или около того. Думаю, вам это покажется интересным. Особенно тот эпизод, где Лэнгхорн объясняет себя Пей Шан-вей.

Она нажала на блестящий предмет, и у Клинтана перехватило дыхание, когда перед ним появилось озвученное изображение комнаты, высотой не более двух футов, но идеально детализированное. Он видел подобные изображения в Храме, в секретных записях инквизиции, и слышал, как кто-то скулил его голосом, когда он узнал многие лица в этой комнате. Он узнал архангела Лэнгхорна, архангела Бедар, архангела Чихиро… падшего архангела Кау-юнга… и саму проклятую Шан-вей.

— И мы еще раз умоляем вас, — сказала стройная, седовласая мать ада, и он вздрогнул, когда этот ужасный голос впервые достиг его ушей, — подумать о том, насколько жизненно важно, чтобы по мере роста и созревания человеческой культуры на этой планете она помнила о Гбаба. Чтобы она понимала, почему мы пришли сюда, почему мы отказались от передовых технологий.

— Прекрати это, — прошептал Клинтан. — Прекрати это!

— Мы слышали все эти аргументы раньше, доктор Пей, — сказал архангел Лэнгхорн, и это был голос архангела. Он знал, что это так, потому что, в отличие от Шан-вей, он слышал его раньше. — Мы понимаем, о чем вы говорите. Но боюсь, что ничто из того, что вы сказали, вряд ли изменит нашу устоявшуюся политику.

— Администратор, — сказал Шан-вей, — ваша «установленная политика» упускает из виду тот факт, что человечество всегда создавало инструменты и решало проблемы. В конце концов эти качества проявятся здесь, на Сейфхолде. Когда они это сделают, без институциональной памяти о том, что случилось с Федерацией, наши потомки не узнают об опасностях, ожидающих их там.

— Это особое беспокойство основано на неправильном понимании социальной матрицы, которую мы здесь создаем, доктор Пей, — сказала архангел Бедар. — Уверяю вас, что благодаря мерам предосторожности, которые мы приняли, жители Сейфхолда будут надежно защищены от технологического прогресса, который может привлечь внимание Гбаба. Если, конечно, не будет какого-то внешнего стимула нарушить параметры нашей матрицы.

— Не сомневаюсь, что вы можете — что вы уже создали — антитехнологическое мышление на индивидуальном и общественном уровне, — спокойно ответила Шан-вей. — Я просто верю, что чего бы вы ни могли достичь прямо сейчас, какие бы ограничения и гарантии вы ни наложили в этот момент, через пятьсот лет или тысячу, наступит момент, когда эти гарантии потерпят неудачу.

— Они этого не сделают, — категорично сказала архангел Бедар. — Понимаю, что психология — не ваша область, доктор. И я также понимаю, что одна из ваших докторских степеней — по истории. Поскольку это так, вы совершенно справедливо отдаете себе отчет в том, с какой бешеной скоростью развиваются технологии в современную эпоху. Конечно, исходя из истории человечества на Старой Земле, особенно за последние пять или шесть столетий, может показаться, что «ошибка инноваций» встроена в человеческую психику. Однако это не так. Есть примеры из нашей собственной истории длительных, очень статичных периодов. В частности, обращаю ваше внимание на тысячелетнюю историю Египетской империи, в течение которой значительных инноваций практически не происходило. То, что мы сделали здесь, на Сейфхолде, — это воссоздали то же самое базовое мышление, и мы также установили определенные… институциональные и физические проверки для поддержания этого мышления.

— Нет, неееееет, — простонал Клинтан. — Пять или шесть столетий, тысячи лет?! Это была ложь, все это было ложью! Так и должно было быть!

Но голоса продолжали говорить, и он не мог отвести взгляд.

— Степень, с которой египтяне — и остальные средиземноморские культуры — были настроены против инноваций, была значительно преувеличена, — сказала Шан-вей архангелу Бедар. — Более того, Египет был лишь крошечной частью мирового населения того времени, а другие части…

Его мучения длились больше часа, обещанного адской женщиной. Это длилось столетие — целую вечность! Они заставили его наблюдать за всем этим, заставили его впитать богохульство, ложь, обман. И, что гораздо хуже, они заставили его осознать нечто более ужасное, более отвратительное, чем любые муки, которым Наказание когда-либо подвергало самого закоренелого еретика.

Они заставили его понять, что это правда.

— Ложь, — прошептал он, глядя на них снизу вверх с того места, где он соскользнул по стене, чтобы присесть на корточки на полу. — Ложь. — И все же, даже произнося это, он знал.

— Продолжайте говорить себе это, ваша светлость, — сказал Этроуз, когда женщина убрала предмет обратно в сумку на поясе. — Будьте нашим гостем. Повторяйте себе это снова и снова, на каждом шагу пути от этой камеры до виселицы. Скажите себе это, когда веревка обвяжется вокруг вашей шеи. Скажите себе это, пока вы стоите там и ждете. Потому что, когда откроется этот люк, когда вы провалитесь в него, вы больше не сможете говорить себе это. И как, по-вашему, настоящий Бог, истинный Бог, Бог, которому поклоняются такие мужчины и женщины, как Мейкел Стейнейр, поприветствует вас, когда вы достигнете конца этой веревки?

Клинтан уставился на него, его рот безмолвно шевелился, и сейджин — сейджин, который, как он теперь знал, был молодой женщиной, умершей тысячу лет назад, — улыбнулся ему, в то время как его спутница — та же самая мертвая женщина! — снова отперла дверь камеры.

— Скажите себе это, ваша светлость, — сказал Мерлин Этроуз, поворачиваясь, чтобы последовать за Нимуэ Чуэрио через эту дверь. — Возьмите это с собой прямо в ад, потому что Шулер и Лэнгхорн ждут вас там.

Грейгэр Стонар сидел на трибуне рядом с Кэйлебом из Чариса. Императрица Шарлиэн сидела справа от императора, справа от нее — Эйва Парсан, а рядом с ними — юный князь Нарман Гарейт и король Таро Горджа. Герцог Даркос и его жена сидели на нижних рядах, а также граф Тирск, архиепископ Стейфан, архиепископ Жэйсин Канир, архиепископ Клейрмант Гейрлинг, архиепископ Улис Линкин….

Это был очень длинный список, десятки имен. И для каждого имени в нем было другое имя, которого здесь не было. Гвилим Мэнтир, Мартин Тейсин, Дэбнир Диннис, Клифтин Сумирс, Сэмил и Хоуэрд Уилсин, даже Эрейк Диннис. Когда он сидел там под свежим, холодным утренним солнцем, закутанный в теплое пальто, в перчатках, его дыхание поднималось золотистым, тронутым солнцем туманом, он думал обо всех этих пропавших именах. Мужчины и женщины, которые не смогли быть здесь, чтобы увидеть это утро, узнать, что правосудие наконец свершилось от их имени.

Справедливость. Такое холодное, бесполезное слово. Это важно — я знаю, что это важно, — но… чего это на самом деле достигает? Возвращает ли это их обратно? Отменяет ли это что-нибудь, что сделал этот ублюдок?

Он вспомнил холодное презрение в глазах Клинтана, когда, наконец, был зачитан вердикт. Вспомнил высокомерие, то, как он смотрел на всех них, уверенный в знании — даже сейчас, после всего, — что окончательная победа будет за ним. Что он действительно служил Богу. В тот день его тошнило, но сегодня все закончится. И когда он подумал об этом, он понял, чего добилась справедливость.

На самом деле дело не в нем. О, в этом есть месть, и я не буду притворяться, что ее нет. Но в чем дело — что это значит — так это в том, что мы лучше, чем он. То, что есть какие-то действия, какие-то зверства, которых мы не потерпим. Что мы накажем их, чтобы ясно показать наше неприятие зла, но мы не будем прибегать к бойне, ножам для снятия кожи, кастрации, раскаленному добела железу или колу, которые он использовал против стольких людей. Мы удалим его с лица этого мира, но с достойным уважением к справедливости и не — не — становясь им, когда мы это сделаем. Вот о чем идет речь сегодня утром.

Прозвучала труба. Фоновый шум разговоров стих, и единственным звуком было хлопанье знамен на вершине дворца протектора и слабый, отдаленный крик виверны. Затем открылась дверь, и эскорт из рядовых солдат, выбранных из каждой армии, которая сражалась против храмовой четверки, а также из королевской доларской армии, армии Бога, могущественного воинства Бога и архангелов, прошел через нее с заключенным в однотонной черной сутане в центре.

Стонар наблюдал за их приближением, и его глаза медленно расширились, когда Жэспар Клинтан подошел ближе. Высокомерие исчезло, плечи поникли, волосы были растрепаны и всклокочены, и он шел как старый-престарый человек, глаза метались во все стороны. Они уставились на высокого голубоглазого сейджина, стоявшего позади Кэйлеба и Шарлиэн, и на меньшего сейджина, стоявшего позади герцога Даркос и его жены, и даже со своего места Стонар мог видеть ужас в их глубине.

Они достигли подножия лестницы, ведущей к виселице, и Клинтан остановился. Сопровождающий эскорт остановился, и он поднял одну ногу, как бы ставя ее на нижнюю ступеньку лестницы. Но он этого не сделал. Он просто стоял там, глядя теперь на петлю, покачивающуюся на ветру, а не на сейджинов, стоящих столбом на трибунах.

Секунды текли, и — наконец — сержант в чарисийской форме тронул его за плечо. Чарисиец мягко толкнул его, давая заключенному возможность сохранить достоинство, но Клинтан резко повернулся. Он снова уставился на трибуны, его лицо побелело, руки дрожали.

— Пожалуйста! — хрипло закричал он. — О, пожалуйста! Это было — я думал… Я не могу…!

Он упал на колени, умоляюще протягивая руки.

— Я думал, что был прав! Я думал… я думал, что Писание было правдой!

Стонар напрягся. Этот человек был сумасшедшим. Здесь, в самом конце, наконец-то оказавшись лицом к лицу со смертью, с возмездием за миллионы своих жертв, он сошел с ума.

— Пожалуйста! — почти всхлипнул он. — Не надо! Это не моя вина! Они солгали!

Сержант, который пытался оставить ему дар достоинства, отступил назад. Затем он взглянул на своих товарищей, и четверо из них наклонились, подняли заключенного на ноги и понесли его к виселице. Он отчаянно сопротивлялся, извиваясь и брыкаясь, но это было бесполезно. Они протащили его через платформу и держали, пока палач надевал петлю ему на шею. Он снова попытался закричать, но один из охранников зажал ему рот рукой в перчатке, в то время как молодой бригадный генерал в форме ополчения Гласьер-Харт развернул лист бумаги.

— Жэспар Клинтан, — прочитал он, — вас судили и признали виновным в убийстве, пытках и преступлениях, слишком варварских и многочисленных, чтобы их перечислять. Вы изгнаны Церковью, лишены своих должностей, лишены своего места среди детей Божьих своими собственными действиями. И поэтому вы приговорены к повешению за шею до самой смерти, а ваше тело должно быть сожжено дотла, а пепел развеян по ветру, чтобы он не осквернял священную землю. Этот приговор должен быть приведен в исполнение в этот день и в этот час.

Он сделал паузу и сложил бумагу, затем кивнул сержанту, чья рука зажала рот Клинтана.

— Вы хотите что-нибудь сказать? — спросил Бирк Рейман, когда эта рука была убрана, вспоминая голодную зиму в Гласьер-Харт, вспоминая всех умерших и погибших жителей провинции, которые никогда не вернутся домой.

— Я… я… — Голос дрогнул на грани. Он треснул и умер, а рот безмолвно шевелился.

— Я бы хотела, чтобы коммодор и Шан-вей были здесь, чтобы увидеть это, — тихо произнес голос Нимуэ Чуэрио на ухо Мерлину Этроузу, и он знал, что каждый другой член внутреннего круга услышал ее в тот же момент, даже если никто из остальных не мог ответить.

— И Гвилим, — ответил он по своему встроенному комму, пристально глядя сапфировыми глазами на дрожащего великого инквизитора с петлей на шее. — Все остальные, кого убил этот ублюдок.

— Я знаю. Но мы прошли долгий путь от того, с чего ты начал, Мерлин. Долгий путь.

— Может быть. Но нам предстоит пройти еще более долгий путь, и есть о чем беспокоиться из-за «возвращения архангелов». То, как Дючейрн спасает Церковь, находит какой-то способ справиться с этим, должно нас… занять.

— Конечно, так и будет, — сказал голос Нармана Бейца. — Но поскольку ты так любишь цитаты Черчилля, как насчет этой? «Это еще не конец. Это даже не начало конца. Но это, возможно, конец начала».

Бирк Рейман подождал еще десять медленных секунд. Затем он отступил назад.

— Очень хорошо, — холодно сказал он и кивнул палачу.

Люк открылся, веревка туго натянулась, и тело дернулось один раз, когда чисто сломалась шея. Из наблюдающей толпы послышался какой-то звук. Не от ликования, не от торжества. Только глубокий, бессловесный вздох.

— Я не знаю, как это выглядит с твоей точки зрения, Мерлин, — тихо сказал Нарман, — но с моей? Это было чертовски трудное начало, мой друг.

Мерлин пристально посмотрел на тело, наблюдая, как оно медленно раскачивается, и положил руки на плечи Ниниэн. Она накрыла его руку на своем правом плече своей и повернула голову, чтобы посмотреть на него. Он отвел взгляд от тела, встретился с ней взглядом и медленно улыбнулся.

— Здесь есть начало, Нарман, в этом оно есть. И если нам предстоит долгий путь, — он мягко сжал плечи Ниниэн, — по крайней мере, у нас хорошая компания для поездки.