Сага о Головастике. Изумрудный Армавир

Глава 24. Святая Земля и её война

— После купания так всё раскидайте, чтобы высохло. Мир обещал, что ничего из вещей не засолится и не испортится, — крикнул я катавасии, в которую превратились все мои бойцы, разбавленные одной-единственной косичкой-сестричкой.

— Потом! Позже! Когда загорать будем! — ответила разноголосая катавасия и продолжила плескаться.

— А я в купальнике, как ты просил, — доложила Оленька, «причалив» к берегу.

— Зато я… Голый король, — ответил я Еве, что не соответствовал на роль Адама.

— Почему мне кажется, что вы все одинаковые? — приступила к расспросам соседка, а сама, не стесняясь, начала превращаться в русалочку, раскладывая свои мокрые вещи рядом с моими.

— Так и есть. Нас тут девять Александров-Ихтиандров. Одинаковых с лица и с затыльца.

— Ты их братьями называешь?

— На сестёр они мало похожи. У всех несерьезные рожи, — пытался я каламбурить, ожидая пока подсохнут вещи.

— А ты из ружья плавками стрельни, а потом надень их, — посоветовала Оленька, укладываясь на песочек в своём ромашковом бикини.

— Может стрельну, а может… Эй, барбосы! Кто ещё не голый, не босый? Одолжите плавки на минутку. Я попробую сыграть с вами шутку, — разорался я на подчинённых, вспомнив о раздваивании предметов.

«Если с плавками не получится, тогда с монеткой покажу. А если не поверят, что-нибудь другое придумаю», — быстренько посоветовался я с самим собой и подошёл к бережку.

Шестой напарник протянул мне свой синий купальный гарнитур, состоявший из одного предмета, а я сразу же попытался поместить его в кулак.

— Что-то сомневаюсь в фокусе, — озадачился, когда не сумел поместить плавки в ладошку. — Не подсобишь? — спросил я, взглянув в небо.

В ту же секунду плавки выскочили из моего несостоявшегося кулачка и, поднявшись вверх, встряхнулись и разделились надвое. Одни упали к моим ногам, а другие вернулись к шестому.

— Почему не хлопаете? Фокус-то самый настоящий. Не фантомный. Или после драконов и НЛО всё остальное мелочью кажется? — погрустнел я от мирной помощи.

— У нас уже слов нет. Всё, оказывается, настолько невероятное, что невозможно. Фантастично, — признался второй Александр.

— А у кого хоть пятачок имеется? Нигде не завалялся? — начал я клянчить милостыню на фокус.

— У меня есть, — ответил девятый.

— Нацарапай на нём что-нибудь. Метку свою. У седьмого нож должен быть. Только мне не показывай. В кулак мой его засунь, а я с мирной помощью разделю. Удвою. Я этот фокус хотел показать. Во втором круге рубли так чеканил до потери здоровья. Деньги понадобились на вдовье житьё-бытьё.

Все собрались кружком в своей мокрой насквозь одежде или уже без оной, а девятый что-то царапнул на своём пятаке и сунул его в мою руку. Я накрепко зажал монету и приступил к фокусу.

— С моего посреднического прошения, с твоего мирного разрешения, позволь удвоить эту волшебную монету. Не корысти чаю, а друзей обучаю, — торжественно произнёс я импровизированную присказку и, на всякий ожоговый случай, уже стоя покалено в воде, приступил к болезненному процессу.

Обнял, зажал, затряс, срастил воедино, раздёрнул и мигом окунул оба кулака в воду.

Всё прошло, как по маслу. Все ощущения были живыми и соответствовали моим ожиданиям. Даже жжение ладоней присутствовало.

Напарники, затаив дыхание наблюдали за фокусом, не произнося ни звука, и я, выждав паузу, вынул кулаки из воды и предъявил на каждой ладошке по… Пять рубликов с дедушкой Лениным вместо орла.

— Что за шутки? — возмутился до корней волос. — Это же корысть.

— Ха-ха-ха! — обрушился на меня шквал насмешек от дружков и мира.

— Мы подумали, что ты нас надуть собрался, вот и подсунули тебе рублик. Но отметки на нём сделали, — объяснил мой заместитель.

Я взглянул повнимательнее на рублики и увидел на одних букву «О», а на других «А». Точнее, на одной стороне рубля одна буква, а на второй другая.

— Шутники. Армавир на решке, а Оман на орле. Хорошие метки, — высказал свою догадку, но дружки прыснули от смеха, чуть ли не в голос.

— Это Ольга и Александр. Ха-ха-ха! Целый червонец. Наличными. На приданое! — посыпались на мою голову издевательства, причём, и Оленька в стороне не осталась, приняв в них активное участие.

— Может, мне вас прямо в мокром индо-океанском виде по домам раскидать? Затейники. Их уму разуму учишь, а они… Ладно. Подержите кто-нить курку. Я от невесты сокроюсь и в раздвоенные плавки занырну.

…А Ленина вашего потом разделим всем на мороженое, — сказал я и высыпал рубли в карман чей-то куртки, которой меня любезно скрыли от соседки.

Напялив плавки и расстелив трусы со штанами на пляже, я заставил всех сделать то же самое.

— Время идёт. Сохнуть пора. И давайте я вас чем-нибудь угощу из своего всеядного оружия. Мир подарил для борьбы с хулиганами, а оно, оказывается, и всем остальным пуляется. По желанию. Хочешь, жаканами. А хочешь, бананами. Но бананы у нас и так есть.

Чем вам пальнуть? Десертом? Выбирайте. Мамкины пирожки или мороженое, заграничный лимонад или пирожное. Ружьё всё может, — предложил я услуги повара-пекаря и кондитера из Изумрудного Омана.

Мнения разделились, и мне пришлось стрелять целым ассортиментом из бакалейной лавки, а также киоска с мороженым и лимонадом.

Насытившись, мои хищники потребовали сказку о бедах во втором мире, но я отказался, сославшись на нехватку времени.

— Вы поваляйтесь, позагорайте, а я смотаюсь в ближайший оманский хутор, — отговорился я и, надев только рубашку, попросился на босоногую экскурсию.

«Мне только сориентироваться. Чтобы знать, где мы были. Я, скорей всего, ещё раз сюда загляну. По окончании наших размолвок с Татисием и парой его товарищей. Проработаю потом всю округу глазами и в остальных мирах всё погляжу. Так что, нужно куда-нибудь к людям», — подумал я и понадеялся на мирное содействие.

— Вон туда шагай! — крикнула мне Оленька и указала пальчиком в сторону небольшого пригорка на дальней стороне нашего пляжа.

«Так вот, значит, в чём дело. Ты её не сосватал, а в аренду взял. Тело её украл. Точно. Чтобы через неё общаться. Хитёр бобёр. Соседку-малолетку упёр. А я-то весел, треухи развесил. И Павел ещё со своими собачьими… С его третьими глазами и стариковскими слезами», — дошло до меня, наконец, что и так было ясно, как день с самого начала, только я всё женихался, взрослея в собственных бесстыжих глазах.

Только засеменил в указанную сторону, как вдруг, получил по горбу своим ружьём. То ли напарники бросили, то ли Скефий, было не ясно. Я поднял «всеядное» и продолжил путешествие. Шаг, второй, третий… И взлетел в безоблачное небо. Ещё и рубашка моя срослась на груди, удлинившись до колен, и в одну секунду выгорела до белого цвета.

— На оманский манер? Валяй. Можешь даже загримировать меня. Я уже снимался разок в хулиганской роли, — разрешил я Скефию и не заметил, как оказался посреди какого-то городка.

Те же нагромождения домов, что я уже видел сверху, пальмы, лавчонки со всякими товарами, тканями, мешочками, горками специй.

Единственная на всю округу башенка торчала на возвышении среди тех же белёных домиков-муравейников и отличалась от других строений хоть какой-то вразумительной формой и расцветкой.

Появились прохожие в таких же, как у меня белых балахонах пониже колен, но в шапках. Шапки были тоже белые, тоже тканевые и какие-то закрученные. Все оманцы оказались мужчинами, все были только в балахонах и сандалиях, или кожаных вьетнамках. Кое у кого имелось оружие в виде одноствольных ружей с длинными стволами. В общем, я хоть и был без шапки и без бороды, но почувствовал себя своим. И балахон на мне имелся, и оружие.

«Переведёшь мне их речи? И мои им? Про напряжённость надо расспросить. Вдруг, это они воевать собрались? Ружья же просто так с собой не носят. И размагнитить меня не забудь», — переговорил я со своим поводырём.

— Фух! — снова Скефий переплюнул ответом местную жару.

— Вот и славно. Привет всем жителям. Как жизнь? — поздоровался я с продавцом и покупателями ближайшей лавки.

— Хвала Милосердному, — ответил продавец из-за прилавка.

Что-то меня насторожило, и я поспешил удалиться. Потопал дальше, собираясь разыскать кого-нибудь без бороды. Желательно ровесника.

Побродив по торговым рядам, поговорив несколько раз с оманцами разных возрастов, снова истребовал сокрытия и поторопился вернуться.

Испугался совершенно чужих людей, чужой культуры, а особенно того, что этот городок Ближнего Востока оказался прифронтовым и совсем не святым. Не поверил я, что всё окружавшее меня имеет хоть какое-нибудь отношение к моей правильной вере и к моим поискам Святой земли.

То, что Бог один, здесь звучало, как един, православные оказались правоверными, а война какой-то Дофары здесь продолжалась уже больше десяти лет.

Несмотря на короткие, но познавательные лекции о местной религии, истории и достопримечательностях, я решил закругляться и попробовать найти свою затерявшуюся землю в другом месте, где ещё нет войны, и Босвеллии растут не вопреки всему на свете, а благодаря хоть какому-то человеческому участию.

«Выращивают они кокосы, финики и даже бананы, и что? Царица Савская какая-то жила здесь в приснопамятные времена. Зачем же они разрушили её замки? Теперь, говорят, руины остались. “Сходи, погляди на руины”. Да кому они интересны?

Дразнятся ещё Искандером. Три раза говорил им: «Александр». Хоть бы хны. Может, Скефий им так переводил?

Даже папка нашей Богоматери тут похоронен, оказывается. Только ему имя какое-то оманское придумали – Аль-Амран. С Павлом поговорю, узнаю, как правильно его звали.

Что ещё? Гонки на верблюдах. Анекдот наверно. Но сказали, они после войны будут, значит, не шутка. А с городком так и не разобрался. То ли Салана, то ли Руб-Эль-Хали, то ли Мирбат-Вахиб. Кто что хотел, тот то и говорил.

На Адмирале потом погляжу и сверю. Или в школе на карте мира.

И ладан мой здесь запросто на рынке продаётся. Кристаллы, как янтарь. Ну и на кой он им тут? Церквей-то у них нет. Или есть?

Разузнал, называется. Вопросов больше, чем ответов. В сто раз больше, чем до полёта. После Америки такого со мной не было», — думал я, возвращаясь пешком и всю дорогу работал мозгами.

— Подбрось уже, что ли? — попросил мир, но тщетно.

Пришлось ковылять босиком по раскалённой дорожке, пока на берегу не закончились каменные буераки, и я забежал в океан. Дальше уже по мокрому песку пошагал. На него то и дело забегали пенившиеся волны океана, поэтому он был прохладным.

Нездоровую суету я увидел сразу. Вся моя компания, завидев меня, вскочила на ноги и вылезла на берег, начав судорожно и споро одеваться.

— Куда торопитесь? — крикнул я издалека, чем ещё больше озадачил своих с бойцов.

Всех, кроме Дульсинеи Оленьки. Она уже была при полном параде, только без куртки.

— Что у вас случилось? Возврат же будет мгновенным. Прямо на огород к деду, — успокоил я сотоварищей.

— На каком это он? На арабском? — начали совещаться между собой цепные и охотничьи. — Чего привязался? Всех, как рентгеном просвечивает. Не иначе, колдун местный.

— Совсем перегрелись? Это же я. Искандер. Нет. Искандер! Искандер. Тьфу, ты! Хватит шутить, Дедморозыч! — крикнул я миру, всё ещё не понимая, что же так встревожило моих братьев, и почему моё имя из моих же уст всё время звучало не по-русски.

— Где наш старшой? Запропастился, гад. Чего этому бородачу надо? Скорей бы уже вернулся, что ли, — продолжили шептаться мои перепуганные ребята-декабрята.

— Очумели? Вот он я. Или вам глаза отвели? Или меня… Загримировали? Ешеньки-кошеньки! — наконец-то, дошло до меня, от чего вся моя банда уменьшилась ростом и струхнула, не признав меня.

«Опять подрастил?» — задумался я и почесал бородку.

— Всё. Я топиться. Всплыву, когда собой стану! — заорал я что было сил, а все вокруг оживились и засмеялись вслед за Оленькой, которая уже давно нервно похохатывала, готовая вот-вот лопнуть.

Я исполнил, что обещал, и нырнул, как можно глубже. Зашёл, занырнул взрослым оманцем, а всплыл уже помолодевшим, снова в русской рубашонке и игрушечным ружьишком наперевес.

— Аль Медина Хали-Мирбат, — подразнил я набором непонятных слов из своего оманского лексикона, а потом уже и по-русски: — Испугались? Я и сам не знал, что подрос. До последнего момента. А Егоза наша знала. Смеялась с самого начала.

— Мы тоже такими будем? Когда состаримся? Бородатыми? Толстыми и страшными? — посыпались комментарии на мою взрослую внешность.

— От толстых слышу. Я же себя со стороны не видел. Но, думаю, это снова тридцати трёх летний вариант был. В пятнадцать же ещё безбородые. Точно. Запомнили мою рожу? Если что натворите, в кошмарах приходить буду и по-арабски кричать: «Салана Камаль Вахи-и-иб! Руб-Эль-Гони или Поги-и-иб!» — разрядил я хоть небольшую, но, всё равно, напряжённость на Ближнем Востоке.

Насмеявшись, все мы переоделись и приготовились к телепортации к Павлу на огород.

— Мы готовы. Можешь отправлять нас по домам. — доложил я Скефию, и в то же мгновение оказался вдвоём с Оленькой всё на том же неизвестном оманском пляже. — Ш-шутки? — спросил я у неба.

— Мы обратно на тарелке. На НЛО. Так надо, — невозмутимо сказала соседка.

— Валяйте, — выдал я Павловское «добро» сразу обоим, и Оленьке, и Скефию.

Нас приподняло, втиснуло в стеклянную двухместную тарелку без верхнего колпака и понесло вдаль.

Тарелка-НЛО почти вся была прозрачной, и пока я разглядывал её мудрёное внутреннее устройство, она уже поднялась высоко-высоко над землёй и замерла.

— Снова шутки? — начал я пламенные и возмутительные речи, как вдруг, ясно расслышал снизу от себя армавирскую новогоднюю канонаду.

— Здесь твоя война, — вздохнула Оленька и уставилась в прозрачное дно тарелки, через которое, как в увеличительное стекло всё было видно, как на ладони.

— Но это же не Оман. Хотя… Полуостров, вроде, всё тот же. И кто с кем? Наших там нет? Дед рассказывал, как бы далеко от нас это не было, всё равно, должно задеть, — начал я общаться с Ольгой, а видеть в ней Скефия.

— Четырнадцать пятьдесят местного. Началась Война Судного Дня. Египет и Сирия против Израиля. С двух сторон на него набросились. Хотят вернуть Голаны и Синай.

— Откуда зна… Ёшеньки! Сюда, что ли, Угодник уехал?

— Сюда. Иерусалим проверял. Чтобы святыни ваши не затронуло. Не затронет.

— А что там за самолёты? Над Армавиром не такие же летают?

— Чудак. Советские самолёты и напали. «Миги» с девятнадцатого по двадцать пятый. И у Египта, и у Сирии. А у Израиля другие.

— Ближе нельзя? Глянуть на танки и переправы? Одни взрывы только видно, — попросил я.

— Скажи и за это спасибо. Потом. После того, как жертв уберут, свожу тебя, чтобы на всю жизнь запомнил. И танки, и самолёты, и прочие консервные банки.

— Без войны никак нельзя было?

— У себя спроси. Не можете вы без неё. Всегда или территориальный повод найдёте, или религия вам чужая не понравится. Подрастёшь – скумекаешь. Вспомнишь, как сам обрезанным был и по Медине бродил. Авось, поможет.

— Обрезанным? В каком месте? — опешил я, не разобрав заумных мирных речей.

— В смешном. Ольгу я больше не трону. Забудет разумом, но тянуться будет. Не к тебе, конечно, а к чувствам, которые испытывала при полётах, фильмах, купаниях. Так что, не дразни девчонку.

— Постараюсь.

— Правильное слово. Не соврал, но и не гарантировал. Она с родителями после Нового года квартиру получит и съедет на твою любимую Родину. Можешь использовать в своей липовой магии. Почудить. Но обещай до сорока лет никаких серьёзных пророчеств не делать.

— Постараюсь, — снова пообещал я и…

И после внезапного порыва ветра вскочил на ноги.

— Ну, спасибо. Ну, удружил, — раскричался от испуга, оказавшись с Оленькой у деда Паши в огороде.

— Чего ревёшь? — спокойно спросила соседка.

— А как же мне не плакать? Была у меня тарелочка ледяная, а стала огородная и невидимая, — попытался сыграть роль зайчика, потерявшего свою лубяную избушку.

— Не смешно, — заявила маленькая Аврора и уплыла из дедова двора, не поблагодарив за заморские приключения.

— Слава герцогу Бекингему! — выкрикнул я незнакомое имя из своей неправильной памяти и пошёл заново знакомиться с Павлом.

— Прибыли? А эту куклу рязанскую спровадил уже? Гордая она у тебя, — начал дед пикирование.

— Сначала по океанам загорают куклами рязанскими, а после убегают в края партизанские, — подержал я шуточное начало беседы. — Мороженку хочешь? У меня подарок мирный в кулаке так и зудит. Хочется чем-нить пальнуть.

— Мозгов себе выпроси. В ушко прицелься и шарахни. Авось, поумнеешь, — предложил Павел.

— Ты же тогда партизанить на другие планеты отправишься. Пожалею тебя. Пока пожалею. А будешь измываться… Может, по мороженому? — решил я не пикировать, а побыть мирным и любознательным ребёнком.

— Смилостивился? Челом бью. Поклонился бы в пояс, но радикулит… Что застыл? В походе простыл?

— С самого начала тебе? Или с войны, на которой сейчас Угодник воюет? — предложил я деду на выбор.

— В двух словах мне. Полезное путешествие было, или одна забава? Можно, конечно и совмещать, но война… — задумался дед, не договорив свою мысль.

— Конечно полезное. Только вопросов после похода очень много. Может, позже о мире потолкуем? Это он Ольгу для дела сватал. Через неё мне нравоучения читал. Обещался больше не беспокоить девчушку, потому как… Свозил уже меня в Египет и Израиль. Там сегодня полыхнуло. Голаны, Сирия, Синай – всё в огне. Везде смерть. Причём, нашим оружием этих израильцев лупцуют. Но мир обещал, что…

А где Святая земля? Иерусалим? Туда война не дойдёт. Эс наш слово дал. Православие, сказал, не разрешу застрелить, — рассказал я Павлу, но больше сам всё прочувствовал и осознал, отчего и защемило где-то в груди.

— Стало быть, ты теперь оперился. С миром говоришь, на девок охотишься. Войну самую настоящую обсуждаешь, как твой батька футбол. Молодец, конечно. И ружьё выцыганил. Я в твои годы, как огня его боялся. По притче жил. Но не скажу по какой. Всё меняется. Скоро… Скоро моё время закончится. Расскажи про Федотовича своего. Как он с Доброй поладил?

— Ты что, раскис и прокис? До самого последнего часа, если не шашкой, то бородой маши, смейся и пляши. Ты ещё нужный учитель. Не смей гаснуть, пока другой не разгорелся, — набросился я на дедову меланхолию, как коршун на индюка, пытаясь попугать, а не ощипать.

— К этому завсегда надо готовиться. Так поведаешь? Или ты только на басни горазд?

— Там всё быстро было. Это я так помню. Пришла Добрая, спросила, готов ли он. «Завсегда готов», ответил. Она ему разрешила в её глаза заглянуть. Чтобы он в них сам себя увидел. Всё, что за жизнь натворил и набедокурил. Чтобы сам выбрал, чего достоин. Потом ещё что-то про память. Хочет он забыть всё или потомкам своим помочь? А он к своим деткам попросился. Которые уже к тому времени…

В общем, заглянул. Тело…

А тело наш Угодник подхватил. Батюшки! Только сейчас понял, что это он в его час… Что помог батьке отойти. А душа дедова продолжила стоять и в глаза Доброй смотреть. Видать, много чего дед наколобродил. Потом я в слёзы. Дальше не интересно, — закончил я младенческие воспоминания.

Дед сидел молча. Лицо его было серьёзным и бесстрастным, а вот, слёзы так и катились по щекам, по бороде, по искалеченным пальцам рук.

Сердце у меня защемило с новой силой, и я решил оставить Павла на лавке, а сам вернуться домой.

— Извини, если что. До встречи. И смотри у меня… Смотри.