II

Брен, город-крепость, скала Севера, воздвигнутый между горами и Большим озером, был отлично защищен. С запада и юга его окружали горы, с севера — озеро. Лишь с восточной равнины можно было подойти к городу, но свет еще не видывал сооружения, подобного бренской восточной стене. Она и строилась так, чтобы вселять страх в каждого, кто к ней приближался. Ее гранитные башни уходили главами в облака, бросая молчаливый вызов Богу в небесах, а горы позади словно поддерживали этот вызов.

Снаружи стена была гладкой, словно клинок, — отдельные камни почти не различались в ней. Стена просто излучала высокомерие, словно говоря всем подходящим: «Взберись на меня, если сможешь». В ее искусно выложенных нишах лежала утренняя тень. Острый глаз мог их разглядеть, но даже самый острый ум мог лишь догадываться об их назначении.

Из них, наверно, льют кипящее масло и смолу, решил Хват, а может, там сидят лучники. Он даже присвистнул от восхищения: в Рорне он таких чудес не видал.

Хват шел в череде путников, входящих в город. Свой плащ он вывернул алой подкладкой внутрь. Ему требовалось поправить денежные дела, а при этом лучше не бросаться в глаза.

Он наскоро оглядел людей, ожидающих допуска в город, — у них поживиться было явно нечем — крестьяне и нищие, если не хуже. Ни единого дородного благополучного торговца. Ему, как всегда, не везет — он, видно, выбрал не те ворота.

— Эй ты, орясина, — окликнул он долговязого стража на своей стороне ворот.

— Как ты смеешь обращаться так к герцогскому стражнику?

— Прости, друг, я не хотел тебя обидеть. В наших краях «орясина» — самое лестное слово. — Хват, широко улыбаясь часовому, стал ждать неизбежного вопроса.

— Это в каких же таких краях?

— В Рорне, красивейшем городе востока. Там такие вот длинные и худощавые мужчины пользуются самым большим успехом у женщин.

Лицо часового отразило интерес и недоверие в равной мере. Он тяжко вздохнул.

— Ну и чего тебе надо?

— Я хотел бы узнать кое-что, любезный друг.

— Ты не шпион ли, часом?

— Еще какой! Меня послал сам архиепископ Рорнский.

— Ладно, хватит вздор нести, не то я не пущу тебя в город.

Хват улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой.

— А в каком месте входят в город купцы?

— Тебе-то что за дело?

— Я потерял своего патрона, — мигом нашелся Хват. — Он меховщик. Вот я и смекаю, где мне его искать.

— Купцы входят через северо-восточные ворота. Через два двора к югу за ними находится рынок — там его и ищи.

— Я твой должник, друг. Но не уделишь ли ты мне еще толику своих обширных познаний о городе?

— Спрашивай, — молвил польщенный страж.

— Занимая столь важный пост, ты, должно быть, видишь множество людей, входящих в город?

— Ясное дело.

— Так вот — не видал ли ты моего знакомого, который, сдается мне, прошел как раз в эти ворота?

Лицо стража окаменело.

— Я таких сведений чужеземцам не даю. Кто прошел в эти ворота, касается только Брена, но никак не тебя.

— Ну а если этот человек обчистил моего патрона? Ты не хуже меня знаешь, что нет купцов богаче и щедрее, чем меховщики. — Хват на время умолк, предоставив стражу сделать собственные выводы, и тот не замедлил их сделать.

— Что, награда будет?

— Ш-ш, мой друг, ты же не хочешь, чтоб нас услышало полгорода.

— А велика ли награда-то?

— Я не хочу называть никаких цифр — ты ведь понимаешь. — Хват дождался кивка часового и продолжил: — Скажу одно: тебе будет с чем уйти на покой. Ты даже в Рорн мог бы отправиться. Зачем такому красавцу пропадать здесь понапрасну?

— Откуда мне знать, правду ты говоришь или нет?

— Я что, по-твоему, такой умный, что способен тебя одурачить?

Часовому ничего не оставалось, как ответить:

— Нет.

— То-то и оно. Человек, которого я ищу, повыше тебя, но не так строен. Он широк в плечах и мускулист. У него светлые волосы, голубые глаза — многие считают его красивым. А плащ на нем такой же, как на мне.

— Почему такой же? — подозрительно спросил часовой.

— Да потому что он украл плащ у моего хозяина. Натроп всегда одевает меня, как себя самого, — говорит, что это полезно для дела. — Хват мысленно вознес благодарность вымышленному меховщику, оказавшемуся столь полезным.

Часовой отступил на шаг, поскреб подбородок, взглянул на Хвата, посмотрел себе под ноги, устремил взор к востоку и наконец изрек:

— Был тут один человек, похожий на этого. Он въехал в город верхом дней пять назад. Высокий, белокурый и вида самого негодяйского. Теперь я вспоминаю, что и плащ на нем был точно как твой — с ярко-красной подкладкой.

Хват должен был призвать на помощь все свое недюжинное самообладание, чтобы воздержаться от глубокого вздоха облегчения. В ушах его прозвучал голос Скорого: «Держись как ни в чем не бывало, мальчик, и ни к чему не проявляй интереса. Пусть тебя лучше считают дураком, чем пройдохой». Хват пожал плечами:

— Может, это и наш. Ты не видел, случайно, в какую часть города он направился?

Стража слегка разочаровало безразличие Хвата.

— Откуда же мне знать? В таком большом городе, как Брен, человек может скрываться хоть всю жизнь.

— Пять дней назад, говоришь? Куда бы все-таки мог податься в городе человек сильный и искусно владеющий оружием?

— По моему опыту, такой, как он, может оказаться только в двух местах: либо в борделе, либо в бойцовой яме.

— И где же можно найти эти заведения?

— На любом углу в западной части города.

Хват ощутил зуд в пятках.

— Теперь назови мне свое имя, мой друг, чтобы я мог рекомендовать тебя своему патрону.

— Длинножаб.

— О-о! Я вижу, имя у тебя не менее красивое, чем ты сам. Будь уверен, Длинножаб, я уж замолвлю за тебя словечко.

Хват наспех откланялся и хотел удрать, но страж больно ухватил его за плечо:

— Не так скоро, дьяволенок. Скажи мне, как звать твоего меховщика, да и тебя тоже.

— Осторожнее с плащом, Длинножаб, он стоит целое состояние. Моего хозяина зовут Боброхвост, а меня — Лохматка. Спроси любого меховщика: Боброхвост славится своим товаром во всех Обитаемых Землях.

— Боброхвост, — повторил страж, отпустив мальчугана. — Сроду не слыхивал такого имени. Попомни мои слова, парень: если окажется, что ты обвел меня вокруг пальца, я тебя из-под земли достану. А теперь катись.

Хват махнул часовому рукой и юркнул в толпу. Пройдя в восточные ворота, он вступил в город Брен и первым делом понюхал воздух. Ничего. Где же запах этого города? В Рорне пахло отбросами и морем — а в Брене чем же? Хват снова втянул в себя воздух с видом знатока. Нет, ничем не пахнет. Тоже, город называется! Хват бывал в Тулее, Нессе, Дождевом — и все они имели свой особый запах. Запах — это отметина города: он дает понятие о месте и о людях, которые тут живут.

Навстречу Хвату шел человек, бормоча себе под нос проклятия. Человек был высок и темен, а его камзол туго обтягивал мускулистую грудь. Хват не устоял. Его рука скользнула под камзол незнакомца и появилась оттуда с кошельком. Хват нырнул в толпу. Назад он не оглядывался. Скорый не раз внушал ему, как опасно оглядываться. Хват даже шагу не прибавил, руководствуясь советом Скорого: «Будь мастером своего дела во всем. Бросившись бежать, ты все равно что признаешь себя виновным».

Хват прошел с толпой сколько счел нужным, а потом свернул в подвернувшийся переулок. Пусть у Брена нет запаха, зато тут имеются темные и зловещие закоулки. Хвату сразу полегчало, когда он углубился в один из них: здесь все казалось ему знакомым.

Он ступал по следам куда более отчаянных, чем он сам, парней и укрывался в тени, дававшей укрытие тем, кто был не чета какому-то карманному воришке из Рорна. Хват почувствовал себя дома. Встречным он кивал, если у них был дружелюбный вид, и отводил взгляд, если они казались опасными.

Найдя укромную нишу, он присел и достал из котомки украденный кошелек. Нет лучше этого первого мига, когда еще не знаешь, что окажется внутри. Опытной рукой Хват развязал тесемки — и встретил холодный блеск серебра. Это разочаровало его — он предпочел бы теплое свечение золота. Ну что ж, деньги — это деньги. Он ошибся целью — а ведь, судя по виду, тот человек должен был иметь при себе золото. Он, наверно, привязывает его к ляжке, поближе к сокровенным местам — немногие карманники отваживаются лезть туда.

Хват с сожалением вздохнул и стал рыться в кошельке. Можно многое сказать о человеке, посмотрев, что он носит при себе. Этот, например, собирался пообедать куском холодного — и, как убедился Хват, невкусного — пирога с дичиной. Однако в нем чувствовалась и привычка к хорошим вещам, ибо его кошель был подбит шелком. Ограбленный также надеялся на благосклонность некой дамы, ибо под пирогом лежал овечий пузырь, промасленный и готовый к употреблению. Владелец кошелька либо крайне не желал стать отцом, либо опасался дурной болезни.

Хват задумчиво помял пузырь, решая, можно ли извлечь из него пользу. Перепродать его вряд ли удалось бы — но Хват терпеть не мог что-то выбрасывать и потому сунул пузырь себе в котомку. Можно будет отдать эту штуку Таулу, когда тот найдется. За таким красавцем женщины всегда хвостом бегают. К несчастью, самые охочие из них и есть самые опасные — с такими чехол будет в самый раз.

Хват уже хотел выкинуть кошелек, когда там на дне блеснуло что-то голубое. Хват углядел засунутую в самый угол миниатюру, поднес ее к свету и восхищенно свистнул. Это был портрет прекрасной девушки — золотоволосой, голубоглазой и с губами нежными, точно свежеподвешенный рубец. У того чернявого крепыша хороший вкус — если не в еде, то в любви. На обратной стороне портрета имелась какая-то надпись. Хват, не будучи грамотным, не мог ее прочесть, но не хуже кого другого понимал, что крестики на конце обозначают поцелуи. Пожав плечами, он сунул портрет в карман и занялся пирогом.

Прикончив его, Хват стал думать, что делать дальше. Ему нужно было еще денег, ибо его неприкосновенный запас прискорбно сократился после пребывания в Дождевом. Пагубная страсть к игре в кости, а также привычка заказывать изысканные блюда в еще более изысканных гостиницах оставили Хвата без гроша. Ему даже пришлось продать пони. Это, положим, было не столь уж большой жертвой — никто еще не расставался при таком обоюдном согласии, как Хват со своим скакуном.

Итак, Хват нуждался в деньгах — несколько истертых серебряных монет никак не могли удовлетворить мальчика со столь изысканными вкусами. А кроме того, ему нужно было найти рыцаря.

Хват был почти уверен, что Таул где-то в городе. Страж у ворот только подтвердил эти подозрения. Вот уже три недели Хват шел по следу рыцаря — через все селения, в которые тот заезжал, по всем пройденным им дорогам. Хват спрашивал о Тауле многих и многих — и все, кто видел того, вспоминали человека с золотыми волосами и устрашающе пустым взором.

Хват знал, что нужен Таулу. Он не привык задавать лишние вопросы и потому не вдавался в причины — он просто знал, что рыцарь в беде и его надо спасать. А кому же это под силу, как не Хвату?

Хват знал, что Таул странствует с какой-то героической целью, как это заведено у рыцарей, и боялся, как бы его друг не отказался от своей цели. Хват почитал своим долгом вернуть рыцаря на путь истинный. Он сам — иное дело, Хват не желал быть никем иным, кроме как карманником — предпочтительно богатым. Но Таул — человек благородный, и нельзя позволять ему сбиться с пути. Кто знает, быть может, помогая другу, Хват поможет и себе. В дороге, как известно, деньги идут в руки особенно легко.

Хват взглянул на темные дома над головой. Дело к вечеру — пора брать ноги в руки. Он знал по опыту, что как раз в этот час у купцов карманы всего полнее — всю первую половину дня они торговали, а спустить свою выручку в тавернах еще не успели. Хват двинулся к северо-восточным воротам, где, если он верно запомнил, помещался рынок. Не в обычаях мальчишки было пренебрегать представляющимся случаем.

* * *

— Я только на минуту — поразмять ноги. — Джек знал, что Мелли будет спорить.

— Да ведь вьюга еще бушует вовсю. Тебя заметет. Неужто нельзя подождать, когда хоть немного прояснится?

Она беспокоилась за него — Джек видел это по ее мягким губам, сомкнувшимся в твердую линию. Ну что ж, пусть побеспокоится немного. Четыре дня в тесном курятнике доконали его. Ему просто необходимо выйти на простор из четырех стен, побыть хоть немного одному. Но он не хотел обижать Мелли, а потому сказал:

— Зов природы, ничего не поделаешь.

Мелли зарделась, но даже при упоминании о столь деликатном предмете не могла не предостеречь:

— Смотри не отходи далеко.

Джек не сдержал улыбки — ну как не любить такую женщину?

— Не волнуйся, я ненадолго. — Их глаза встретились, и Джек, точно отозвавшись на что-то во взгляде Мелли, протянул ей руку. Ее рука, чуть помедлив, протянулась навстречу. Ее пальцы были холодными и пожатие легким — но Джеку, мало что понимавшему в таких вещах, и этого было довольно. Ему хотелось стиснуть и прижать к себе ее руку — но он опасался быть отвергнутым и потому поспешно и с заметной ему самому неловкостью разжал пальцы.

Они много месяцев пробыли вместе — но, хотя общая опасность сблизила их, какое-то расстояние между ними все-таки оставалось. Она благородная дама, а он ученик пекаря — они могли бы всю жизнь пройти рука об руку и все же остаться далекими, как небо и земля.

Много ночей они проспали рядом, разделенные лишь тонким одеялом. Джек знал, как от нее пахнет по утрам, знал, как она смеется и как сердится, только плачущей он не видел ее ни разу. Он знал о ней достаточно, чтобы понимать, что никогда она не будет принадлежать ему. У них нет будущего: любовь между ними возможна, но и ему, и ей этого мало. Ему нужна подруга, чтобы обниматься, целоваться и драться с нею, — смелая, как Мелли, но такая, рядом с которой он не чувствовал бы себя неуклюжим деревенщиной.

Джек налег на дверь, стараясь открыть ее вопреки ветру. Клубы снега ворвались в курятник. Джек оглянулся на Мелли, прежде чем выйти в метель. Она стояла без улыбки, с развеваемыми ветром темными волосами — слишком прекрасная для него.

Вихрь захлопнул дверь сразу, как только Джек выпустил ее из рук. Джека обжег холод и ослепил крутящийся снег.

Сделав несколько шагов, он споткнулся обо что-то твердое, присел и ощупал этот предмет. Это был труп человека, убитого Джеком четыре дня назад, и его следовало убрать — ради Мелли. Нельзя допустить, чтобы она, выйдя после бури наружу, наткнулась на мертвеца.

Посиневшими от холода руками Джек нашарил ворот убитого халька. Труп завалило снегом, и Джеку пришлось приложить все силы, чтобы его освободить. С мрачной решимостью Джек поволок мертвеца по двухфутовой глубины сугробу, бороздя им снег, словно плугом.

Еще один труп. Скольким же еще суждено пасть от его руки? Этот хотя бы погиб честной смертью, без какой-либо примеси колдовства. Его дни оборвала благородная сталь. А может, это самообман? Какая разница хальку, от чего он умер? От колдовства ли, от ножа — все равно он мертв, и виной тому Джек.

У Джека разболелись руки, а спина, казалось, вот-вот переломится. Пальцы совсем занемели — этак и обморозиться недолго. Волоча труп по снегу, Джек искупал свою вину. Мастер Фраллит не раз говорил ему, что за ошибки надо расплачиваться. Если Джек клал в тесто слишком много масла и у него получался скорее кекс, чем булка, мастер неделю только этим кексом его и кормил. Раньше суровость Фраллита возмущала Джека, но теперь раскаяние заставило его ухватиться за мысль об искуплении.

Он ученик пекаря, а не убийца. Как его теперешняя жизнь отличается от той, к которой он привык! Он словно бы уже не властен над событиями. С того самого утра, как он сжег хлебы, он совершает несвойственные ему поступки. Он убил человека, чтобы добыть себе пристанище. Какое право он имел ставить свои нужды выше нужд другого? Не следует, конечно, забывать о Мелли: он убил бы хоть сотню человек, чтобы дать ей приют. Но, если быть честным, дело не только в Мелли. Четыре дня назад, когда он взломал дверь курятника и увидел внутри двух мужчин с ножами, в нем вдруг возникло нечто твердое и безжалостное: воля к жизни.

Это она вела его через студеные равнины Халькуса. Она же поведет его и дальше, что бы ни происходило с ним. Быть может, случай с хлебами вовсе и не изменил его, а просто выявил в нем то, что уже и без того существовало. Его мать была сильной женщиной. Даже перед концом, когда она ослабла телом, дух ее остался несгибаемым. Она отказывалась от помощи лекарей и не принимала никаких лекарств от боли, чтобы не лишиться остроты ума.

Правда, тогда ее воля была направлена не к тому, чтобы выжить.

Сквозь воспоминания восьми последних лет пробилось одно, зыбкое, словно дуновение вьюги: обрывок разговора, не предназначенного для его ушей.

«Кремень баба, ничего не скажешь». — «Но если она не согласится лечь под нож, ей конец». — «Где уж там! Она даже на припарки не соглашается, чтобы замедлить рост опухоли, — о том, чтобы ее вырезать, и говорить нечего».

В то время Джек ничего не понял, а годы изгладили этот разговор из его памяти — но сегодня, волоча чужой труп к месту вечного упокоения, он вдруг догадался, что это означало: его мать хотела умереть. И воля ее, куда более сильная, чем у Джека, была направлена к смерти, а не к выживанию.

Ветер не знал пощады, и спина разламывалась от тяжести мертвого тела. Джек так устал, и столько еще оставалось для него непонятным! Вопросы, которые он себе задавал, только надрывали ему сердце. Почему она хотела умереть? Неужто ей так плохо жилось в замке? Или она разочаровалась в нем, своем сыне? Он так тосковал по ней. Она была его единственным родным существом — а выходит, и она бросила его, как отец.

Как легко было бы отказаться от всего, лечь в снег рядом с мертвецом и составить ему компанию в загробном мире!

Джек помедлил, глядя в холодное око горизонта и стараясь проглотить стоящий в горле ком. Нет, не сделает он этого — он будет жить дальше. Судьба идет за ним по пятам и направляет его шаги.

И Джек двинулся дальше, таща за собой мертвеца.

Ветер выл, отталкивая его все дальше от курятника. Музыка ветра сопровождала происходящее, а фоном служили снега. Джек оглянулся. Он еще недостаточно далеко отошел от деревянной хибарки. Нельзя оставлять тело на виду — он обязан мертвецу хотя бы пристанищем.

Наконец он добрался до купы деревьев, скрывающих неглубокую лощину. Едва переводя дух, он сделал еще несколько шагов и увидел посредине лощины замерзший пруд. Он решил, что туда и сбросит свою ношу.

Джек съехал вниз вместе с мертвецом. Лед был крепок, как камень. Джек дотащил мертвеца до середины пруда, сложил ему руки на груди и постоял над ним, глядя, как снег сызнова заметает окоченевшее тело. Труп начинал походить на каменное изваяние. Серебристые блестки снега украшали и облагораживали его. Удовлетворившись этой видимостью погребения, Джек вскарабкался обратно по склону.

Только там он позволил себе спрятать руки под плащ. Выбравшись из кустов, он увидел вдали курятник, а на западе темное движущееся пятно. Поначалу Джек принял его за птичью стаю или за стадо скота, но пригляделся — и сердце у него екнуло. Это ощущение не имело ничего общего с изображаемым поэтами любовным трепетом — оно сотрясло Джека до самого основания.

С запада ехали халькусские всадники, и скакали они к курятнику. К Мелли.

Джек ступил еще шаг вперед — и ощутил у горла лезвие ножа.

— Если пошевельнешься — ты покойник.

* * *

Мелли начала беспокоиться — Джека не было слишком долго. Он был какой-то странный, когда уходил, и на один жуткий миг Мелли показалось, что она его больше не увидит. Вздор все это, твердила она себе, расхаживая по тесному курятнику.

Последние недели были самыми трудными в ее жизни — они изнурили не только ее тело, но и ум. Она боялась даже думать о том, что зима сделала с ее лицом, и радовалась, что у нее нет зеркала, которое подтвердило бы ее подозрения. Хуже всего, однако, было то, что она лишилась душевного покоя. Душевным покоем обладает тот, кто знает, что, проснувшись, найдет у изголовья горячее питье, и тот, кто видит обожание в любимых глазах. Покой дается лишь уверенностью в прочности бытия, в том, что все будет идти, как и шло. А у Мелли такой уверенности не было.

Она вынула затычку из ставни и выглянула в белое поле — сперва на север, потом на запад. Поначалу она не поверила собственным глазам. Четыре дня подряд она смотрела туда с единственной целью — вовремя заметить врага, но теперь, когда враг и впрямь появился, она сочла это подлой выходкой судьбы. Как ребенок, она надеялась, что, если она будет стеречь, никто не придет. Теперь ей оставалось оплакать еще и эту надежду.

Всадники были далеко, и это оставляло ей пару минут. Не время думать о Джеке — время думать о себе. Мелли теперь сама определяла свою цену и, по врожденной самоуверенности людей знатного происхождения, ценила себя высоко.

Порывшись в своих скудных пожитках, она достала ножик, который дала ей старая свинарка. Он был вполовину меньше ножа, которым резали свиней, и не такой острый. Бесполезно бросаться с ним на вооруженных мужчин. Мелли решила спрятать нож на себе и воспользоваться им, когда представится случай, если он вообще когда-нибудь представится.

Нет, так думать не годится. Она не поддастся страху и встретит врага с высоко поднятой головой. Пусть знают, что женщины Четырех Королевств не менее достойные противники, чем мужчины.

Она спрятала нож за корсаж, подумав, что ей снова кое в чем повезло. На ней было старомодное платье свинарки с костяным корсетом, каких давно уже не носили при дворе. Лиф между грудью и талией был так укреплен, что маленький ножик за ним мог сойти незамеченным.

Уже был слышен стук копыт, а Мелли в страхе хваталась руками то за лицо, то за корсаж. Плащ! Надо надеть плащ. Она с трудом завязала тесемки, так тряслись у нее руки. Живот точно выпотрошили, и в нем сосало, как от голода.

Дверь распахнулась, и на пороге возникли люди.

— Где этот ублюдок? — спросил первый и самый высокий из них.

Мелли крепко стиснула руки, вскинула голову и спросила со всей доступной ей храбростью:

— О ком это вы?

Человек на миг растерялся, но тут же пришел в себя.

— Не играй словами, девушка, не то договоришься до могилы. — Он понизил голос, и Мелли узнала интонации лица, облеченного властью. — Говори, куда девался мальчишка, убивший одного из моих людей. — По его знаку вперед выступил другой человек — с обшитой кожей дубинкой.

— Я надеялась, господа, что вы мне сами об этом скажете, будь я проклята, если я знаю. — Увидев удивление на лицах, Мелли стала ковать железо, пока горячо. — Утром он ушел и унес все мои деньги. Как найдете, всыпьте ему и за меня тоже.

Вошел еще один, и в курятнике негде стало повернуться. Мелли узнала того, кто бежал отсюда по снегу четыре дня назад, и сердце ее упало, когда он сказал:

— Не верьте ни единому ее слову, капитан. Она кричала, предупреждая того черта, — она с ним заодно.

— Ну, — сказал капитан с брезгливым выражением лица, — что ты на это скажешь?

У Мелли сложилось отчетливое впечатление: капитан знает, что она лжет, и только забавляется на ее счет. Тем не менее она продолжала:

— А что тут скажешь, сударь? Разве вам никогда не доводилось оттаскивать в сторону от лошадиных копыт хотя бы и неприятного вам человека?

Капитан проворчал:

— Я вижу, женщины в Королевствах так же языкасты, как упрямы их мужчины.

— За мужчин я говорить не могу — ну а за женщин спасибо. Вам, наверно, приятно для разнообразия поговорить с такой, которая не блеет, как коза.

Капитан расхохотался при этом намеке на склонность к бесконечным жалобам, которую приписывали халькусским женщинам, но тут кто-то окликнул снаружи:

— Капитан! Там на снегу следы. Похоже, будто что-то тащили волоком.

— Этот негодяй украл мои припасы, — поспешно вмешалась Мелли. — Все сыры, запасенные на зиму. — Она поняла, что Джек оттащил куда-то труп и что об этом лучше не упоминать.

Капитан оставил ее слова без внимания.

— Сколько времени этим следам?

— Похоже, свежие, капитан. Им не больше двух часов.

— Ну так ступай по ним, дубина, и еще пятерых прихвати. Все прочие выйдите — а я тут потолкую с этой лисичкой.

* * *

Джек шевельнул головой, стараясь рассмотреть того, кто ему угрожал. Лезвие сильнее надавило на шею, и по ней потекла струйка крови. Закоченевший Джек не чувствовал боли и не мог сказать, глубока ли рана. Второй нож уперся ему в спину.

— Не двигайся, не то я тебя убью. — В голосе звучала сталь, и Джек замер, видя только пар чужого дыхания на морозе.

Всадники приближались к курятнику — целых два десятка человек. Ветер, который все утро дул как бешеный, взметая снег, имел злорадство внезапно улечься, и Джек видел хибарку как на ладони. Он затаил дыхание, когда верховые придержали коней и спешились, а один из них ударом ноги открыл ветхую дверь. Внутри нарастало знакомое, отвратительное и в то же время зовущее давление. Медный, как у крови, вкус колдовства наполнил рот. Джек уже много недель не чувствовал его и решил не поддаваться — а человек сзади, словно подкрепляя это невысказанное решение, кольнул ножом его спину. Лезвие, упершись в позвоночник, остановило поток.

Джек не видел лица своего противника, но напряжение, которое тот испытывал, передавалось ему через нож. Человек, хоть и говорил жестко, по-халькусски, не принадлежал, похоже, к всадникам и даже не хотел, чтобы они его заметили.

Трое вошли в курятник. Джек будто видел все, что там происходит. Нет сомнений, что Мелли встретит хальков достойно, — она горда. Но как Джек ни верил в нее, он знал, что на вояк это ничуть не повлияет. Они сделают с ней все, что захотят.

Курятник, пятнышком маячивший вдалеке, стал для Джека центром Вселенной. Если бы он мог знать наперед, что случится! Если бы ему не вздумалось уходить! Давление становилось невыносимым. Нет, он должен пробиться к Мелли — или хотя бы попытаться.

Он рванулся вперед, но хальк за спиной прыгнул следом, и нож тут же снова оказался у спины. Странно, каким теплым был металл, несмотря на холод.

— Даже и не думай сбежать от меня, — произнес тихий и жесткий голос. — Неужто та девочка в хижине тебе дороже жизни?

Не успел Джек усвоить сказанное, как картина внизу изменилась. Шесть человек вскочили на коней и двинулись по следу, оставленному Джеком.

— Пошли. — Хальк подтолкнул Джека в противоположную сторону, и Джек мельком заметил один из клинков — вороненый и кривой.

Напор колдовской силы, столь мощный минуту назад, ослабевал, оставляя в желудке чувство тошноты. Это, как ни странно, прибавило Джеку отваги: ему легче было противостоять судьбе, не имея иного оружия, кроме силы своих мускулов. Впрочем, отчего же только мускулов? Джек вспомнил о ноже свинарки, заткнутом спереди за пояс. Вот и оружие. С ловкостью, сделавшей бы честь опытному карманнику, Джек извлек нож. Лезвие, еще не успевшее затупиться, лизнуло холодком живот.

Пленивший его хальк ускорил шаг. Уже слышны стали звуки погони, пробирающейся по нетронутому снегу. Выйдя из-за деревьев, Джек увидел двух стоящих лошадей.

— Садись на кобылу, — сказал хальк, сопроводив свой приказ уколом ножа. Джек резко обернулся, взмахнув своим клинком, — его враг оказался высок, дороден и рыж. — Ты только время тратишь понапрасну, — с долей раздражения, но как-то подозрительно беззаботно бросил хальк. — Ладно, давай нападай, только поскорее — погоня близко.

Джек почувствовал себя довольно глупо. Он не умел обращаться с ножом, а его противник, хотя и грузный, был, по всей видимости, мастером в этом деле. Он переносил свой внушительный вес с ноги на ногу с грацией танцора. Короткий нож и кривой меч так и порхали в воздухе.

— Ну давай, не тяни.

Джек ринулся вперед, выставив перед собой нож для грозного, как он надеялся, удара. Но кривой меч тут же выбил нож из его руки, чуть не вывихнув ее при этом, а короткий нож мигом оказался у горла.

Хальк покачал головой.

— Все твое внимание приковано к мечу, парень, — а между тем это нож всегда решает дело. — Он повернул голову, прислушиваясь к приближающимся всадникам. — Придется мне, пожалуй, прибегнуть к крайним мерам. — Один поворот запястья — и кривой меч взвился в воздух, описал дугу и упал плашмя на ладонь хозяина. Нож отступил от горла, и в тот же миг Джек ощутил мощный удар по затылку. Раздался треск, и мир померк перед глазами. Последним, что запомнил Джек, были слова незнакомца: — Ты смотришь на нож — а между тем это меч всегда решает дело.

* * *

— Ну а теперь, когда мы одни, — сказал капитан, — ты, быть может, скажешь мне, зачем благородная девица из Четырех Королевств забрела в Халькус? — Скривив рот в надменной гримасе, он прошелся пальцами по нафабренным усам, придав им еще больше блеска.

Мелли начинала сожалеть о своей говорливости. Словесные ухищрения не довели ее до добра. Если бы она не возбудила интерес капитана, ее, пожалуй, уже выволокли бы наружу, связанную и с кляпом во рту, — и это, судя по прежнему опыту Мелли с мужчинами, было бы, безусловно, предпочтительнее.

Курятник стал казаться ей ужасно маленьким — капитан, поскрипывающий кожей при каждом движении, целиком заполнял его своей особой.

— Что-то твой язык утратил свою резвость. Из этого, видимо, следует заключить, что ты не можешь играть спектакль без публики?

Мелли знала, как опасно считаться знатной дамой во вражеском стане. Ее изнасилуют, станут пытать, а потом вернут за выкуп то, что от нее останется. Каждый день в ожидании выкупа будет стоить ей одного пальца. Два года назад из поместья близ реки Нестор похитили госпожу Вареллу. Когда ее наконец вернули мужу, у нее осталось только два пальца на руках. Три месяца спустя она покончила с собой. Не имея возможности удержать кинжал или отмерить себе яду, она вошла в загон, где содержались быки, и самый могучий бык забодал ее. Мелли содрогнулась, вспомнив об этом, и решила, что уж она-то калекой домой не вернется. Кокетливо улыбнувшись, она выпятила грудь.

— Вы оказываете мне честь, сударь, почитая меня за благородную. И то сказать — не зря ведь мой двоюродный дед с материнской стороны слыл помещичьим племянником. — Тут Мелли сочла уместным глупо хихикнуть. — Вот кровь и сказывается.

— И ты полагаешь, что я тебе поверю? — помрачнел капитан. — Думаешь, я так глуп, что не отличу дворянку от простой девки? Вы дурно играете свою роль, госпожа моя, — ваш голос вас выдает. — Он схватил Мелли за руку, обдав ее запахом кожи и пота. — Говорите правду — ложь будет стоить вам слишком дорого.

Мелли глотала воздух ртом, не желая вдыхать чужой запах.

— А вы умный человек, сударь, — медленно улыбнулась она, давая себе время подумать. — Я и вправду дворянка... в своем роде. — Нужно было как-то принизить себя, стать менее ценным трофеем. Муж госпожи Вареллы был человек состоятельный и имел богатую родню. — Я дочь лорда Эрина из Лаффа. — Мелли выбрала себе в отцы родовитого, но обедневшего лорда. Лафф был известен своей блудливостью и наплодил множество внебрачных детей. — Но мать моя — не его супруга, — молвила, потупив голову, Мелли.

— Внебрачная дочь Лаффа? — еще сильнее стиснул ей руку капитан. — Что ты в таком случае делаешь в Халькусе?

— Я иду в Аннис. Там живет родственница отца — она портниха, и я хочу поступить к ней в обучение.

— Если отец так мало заботится о тебе, что хочет отдать в ученье, откуда у тебя такие манеры?

— Что же, по-вашему, в Королевствах одни дикари живут?

Капитан размахнулся и закатил ей пощечину. Мелли, ожидавшая этого, все-таки не устояла на ногах, отлетела к стене и свалилась на солому. Щека болела, и прилившая к ней кровь щипала кожу, словно уксус.

— Придержи язык, сука. — Капитан стоял над ней, и красиво закрученные усы обрамляли жесткий рот. — Раз ты так мало стоишь, придется довольствоваться тем, что ты можешь предложить. — Он склонился над ней, заскрипев кожей, мокрогубый, с нафабренными усами.

Мелли почувствовала себя загнанной в угол. Капитан приник к ней ртом, лязгнув зубами о ее зубы, скользкий язык лез к ней в рот, и Мелли куснула его. Капитан взмахнул свободной рукой и двинул Мелли в живот, а потом ниже — в самое уязвимое место между ляжек.

— Нечего строить из себя святую невинность. Добродетель — это не для ублюдков. У тебя и до меня было много мужчин. — Его руки шарили по платью, ища завязки.

Нож! Нельзя, чтобы он нашел нож. Надо его отвлечь.

— Я девственница! — крикнула Мелли, и эта первая сказанная ею правда даже на ее слух прозвучала убедительно. Капитан, немного отодвинувшись, приподнял ее голову за подбородок.

— Повтори это еще раз — да гляди мне в глаза.

— Я девственница, — повторила Мелли, не понимая этой внезапной перемены.

— А ведь ты, похоже, правду говоришь. — Он встал и одернул свой кожаный колет. — Стало быть, не все бабы в Королевствах ложатся с кем попало, а? — Мутная похоть в его глазах сменилась жадным блеском. Мелли достаточно изучила своего отца, чтобы знать, когда мужчина замышляет извлечь из чего-то выгоду, и вдруг обеспокоилась, испугавшись, что совершила большую ошибку.

— Вам-то какая разница, девственна я или нет?

— Не задавай лишних вопросов, шлюхина дочь. — Тут в дверь застучали, и капитан крикнул: — Входи.

Вошел человек с обшитой кожей дубинкой и ухмыльнулся, увидев Мелли на полу.

— А ну встань, сука! — рявкнул капитан и спросил вошедшего: — Ну что, поймали убийцу?

— Нет, он ушел.

— То есть как ушел? — зловеще-спокойным голосом сказал капитан. — Пеший ушел от шестерых конных?

— Ему помог какой-то рыжий с двумя лошадьми наготове, и они умчались прочь как черти.

— Рыжий, говоришь? — разгладил усы капитан. Солдат кивнул.

— Странно, однако, — парень лежал на лошади, как мешок.

— Ранен он, что ли?

— Кто его знает.

— Выходит, ты был недостаточно близко, чтобы разглядеть. — Капитан покосился на Мелли. — И рыжего, конечно, не разглядел тоже?

Целая буря чувств охватила Мелли: она дивилась, как Джеку удалось бежать, опасалась, что он ранен, любопытствовала, кто такой этот рыжий, и боялась, как все происшедшее отразится на ней. В довершение всех этих беспокойств Мелли мучила боль внизу живота.

— Нет, не разглядел, признаться.

— М-м, — буркнул капитан, приняв какое-то решение, — ладно. Едем обратно в деревню, начнем разыскивать этого парня, когда вьюга утихнет.

— К чему так спешить, капитан? Не лучше ли закончить свое дело на месте? — Солдат многозначительно взглянул на Мелли. — А там, глядишь, по доброте вашей и нам что-нибудь перепадет.

— К этой девушке никто и пальцем не прикоснется. Никто, понял? — И капитан добавил, видя недоумение своего ординарца: — Она девственница, Джаред.

Солдат понимающе кивнул:

— Да еще и красивая к тому же.

— И с хорошими манерами.

— Клад, да и только, — присвистнул солдат.

— Добром поедешь, — обратился к Мелли капитан, — или прикажешь связать тебя, как воровку?

Разговор двух мужчин вызвал у Мелли дурное предчувствие. От страха и боли ее затошнило, но она решила не показывать виду и сказала:

— Поеду сама.

Загрузка...