Измена

XII

Хват очнулся, чувствуя тупую боль в плече. Он попробовал повернуться, но легче не стало. Если не считать боли, он был устроен довольно удобно: лежал на соломе, не слишком свежей, но и не грязной, в каком-то теплом полутемном помещении, где явственно пахло лошадиным навозом. Если он был в конюшне, то не желал об этом знать. Лошади не относились к числу его любимых животных.

В памяти начали оживать недавние события. Надо же было свалять такого дурака — пырнуть ножом Тугосумку! Где были его мозги? И где, собственно говоря, его котомка? Хват мигом открыл глаза и стал осматриваться. Котомки нет и следа — и, что еще хуже, он действительно в конюшне. Все разгорожено на стойла, и на гвоздях, словно святые реликвии, висят уздечки, мундштуки и прочая лошадиная сбруя. А эти чертовы твари дышат вокруг и всхрапывают.

Когда он попытался встать, плечо прошила боль. Левая рука повисла плетью — видно, что-то не в порядке с сухожилиями. Все вернулось: человек с ножом, лезвие у горла, пришедший на выручку Таул. Хват ощупал горло. Оно было завязано, и что-то скверно пахнущее, но не иначе как целебное просочилось сквозь бинты.

Дверь конюшни открылась, и вошел Таул. Хват, накануне видевший его только со спины, был поражен произошедшей в рыцаре переменой. Таул был бледен, и под глазами появились темные круги.

— Как ты тут? — спросил он, складывая на пол какие-то горшочки и свертки. У Хвата одно было на уме.

— Где моя котомка?

— Должно быть, у Тугосумки осталась. — Таул крепко взял Хвата за плечи и усадил. — У тебя левая рука вывихнута.

— Надо пойти и забрать ее. Там целая куча золота.

Таул, не слушая, взял запястье Хвата и сильно дернул, другой рукой вправил ему руку на место.

Хват, не ожидавший такой подлости, громко завопил.

Боль была нестерпимая. В глазах у него помутилось, и голова пошла кругом. Но котомка не покинула его мыслей.

— Весь мой запас пропал. Сколько месяцев я его собирал... А-ай! — вскричал он, шевельнув больной рукой. Лучше пока не пользоваться ею, раз ее только что водворили на место. — Сколько месяцев! Надо вернуть котомку.

— Ты туда больше не пойдешь, — возразил Таул.

— Тогда пойди ты.

— Если я и надумаю вернуться туда, то по своему делу, а не по твоему, — отрезал Таул, и Хват, не решаясь нажимать, попробовал другой путь.

— Они давали тебе яд.

— Да, я так и подумал, когда прохворал два дня кряду.

— Это Блейз их подговорил.

— Что ж, разумно, — с усталым безразличием проговорил Таул. — Хотя я сомневаюсь, чтобы он велел Тугосумке уморить меня, — она, как видно, перестаралась. Не очень-то красиво колошматить человека, который едва держится на ногах.

Хват впервые осознал, что Таул очень болен. Он тут, как младенец, хнычет над своей рукой и горлом — а рыцарю небось уже дали столько яду, что на всех шлюх в борделе хватило бы.

— На вот, поешь, — сказал Таул, подавая ему свежий хлебец, — тебе надо поправляться.

— А ты? Тебя ведь отравили!

— Ничего. Я спохватился как раз вовремя.

— Почем ты знаешь?

Рыцарь, продолжая разворачивать покупки, долго не отвечал и наконец сказал тихо, не поднимая глаз:

— В Вальдисе я много узнал о ядах. Как распознавать их, как лечиться. Тугосумка пользовала меня болиголовом — на такое только новички способны. Щепотки его листьев довольно, чтобы убить человека, — а ведь Блейз хотел, чтобы я обессилел, но не умер. Я в первое же утро понял, что дело неладно. В Вальдисе нас учат следить за собой. Я почувствовал, как что-то разъедает мой желудок, и тут же принял древесный уголь.

— Глотать уголь! — скривился Хват.

— Если его правильно приготовить, он действует как рвотное, — расщедрился на улыбку Таул.

— Ну да, я слышал, как тебя выворачивало, — кивнул Хват.

— Я избавился от яда, прежде чем он успел мне навредить. Еще одно, чем я обязан Вальдису. — Рыцарь поднес ко рту ломоть хлеба, но так и не надкусил его. Хват видел, как дрожат его руки. То, что Таул ухитрился вызволить его из борделя, казалось прямо-таки чудом. — Но похоже, Блейз получил то, что и хотел: слабого противника.

— Уж не собираешься ли ты после всего этого драться с ним? — ужаснулся Хват. — До боя осталось всего два дня. Твое здоровье не позволяет.

— Ты мне не нянька. Я дал слово и сдержу его.

Хват ни в коем случае не мог этого допустить. Ясно же, что Таулу не выстоять против герцогского бойца. Блейз здоров как бык, а Таулу в пору лежать в постели. Это самоубийство! Настало одно из тех редких мгновений, когда без правды не обойтись. Хват набрал в грудь воздуха.

— Вот что — я пойду к Блейзу и скажу, что бой отменяется. Это я подбил Тугосумку заманить тебя на встречу с ним. Я это все и придумал. — И Хват съежился в ожидании головомойки. Но Таул ответил мирно:

— Теперь это уже не важно, Хват. Уговор дороже денег.

Хват ощутил острый приступ вины — а он-то думал, что навсегда отделался от нее.

— А если он тебя убьет?

— Лучше уж смерть, чем бесчестье. — Сказав это, Таул тут же пожалел о своих словах и рывком встал. — Поешь и отдыхай. Я вернусь засветло.

— Это тебе нужен отдых.

Таул открыл дверь.

— Мне много чего нужно, Хват. Вот теперь, к примеру, мне надо выпить. — Щеколда упала, и Хват остался один.

Бэйлор, главный управитель герцога, сидел в самой уютной комнате дворца — в своей. Уже семнадцать лет, с тех пор как стал править нынешний герцог, в Брене считалось неприличным обставлять свои покои с большей роскошью, чем его светлость. Придворным от этого приходилось туговато, ибо герцог был человек суровый и во всем любил простоту.

Впрочем, он иногда не прочь был пустить пыль в глаза. Дворец при нем приобрел невиданное прежде великолепие: два красивых новых двора, купол, фонтаны и витражи. Все это должно было скрыть другие, фортификационные улучшения. Амбразуры из поперечных переделали в продольные, четырехугольные башни снесли и заменили их круглыми. Крыши сделали более крутыми, а зубцы на стенах укрепили железом. Да, склонности герцога были просты: наступление и оборона.

И женщины.

Бэйлор подошел к окну. Его прикрывали деревянные ставни, но крепкие, специально отлитые петли могли бы выдержать и железные. Дамам железные ставни не нравятся — но с дамами не очень-то считаются в Брене.

Пора было заняться делом. В последнее время Бэйлор заметил, что герцогу быстро надоедают женщины, которых ему приводят. Все они были красивы — некоторые даже очень, — все молоды и сговорчивы, и почти все получили какое-то образование. Обыкновенно Бэйлор не стал бы возражать против непостоянства его светлости — ведь то, от чего герцог отказывался сегодня, назавтра переходило к управителю, — но герцог стал раздражителен и упрекал Бэйлора за то, что тот подбирает ему женщин, в которых нет ни огня, ни ума. Чего, собственно, его светлость ожидает? Он не желает тратить время на ухаживания и тайные свидания — ему нужна женщина, которую можно уложить в постель, и при этом он требует, чтобы она обладала манерами и изяществом придворной дамы.

Бэйлор тратил целые дни в поисках таких женщин. Он завязал связи с Камле, Аннисом, Высоким Градом, с поставщиками из Тиро и Челсса, с обедневшими дворянами, имеющими дочерей, и заслал шпионов во все женские монастыри. Все, что он имел — его пост, его комнаты, его туго набитые сундуки, его широкие полномочия, — зависело только от его умения находить герцогу женщин.

Дочери аристократов и близко бы к нему не подошли. Слишком велика была опасность, которой подвергались их драгоценные репутации: у герцога не было заведено возмещать девице ее позор. Труднее всего было потому, что надо было отыскивать девственниц, — у герцога это было непременным условием.

Да, нелегкая это была работа, но у главного управителя не возникало и мысли о том, чтобы переложить ее на кого-то: ведь на ней основывалась вся его власть.

Начинал Бэйлор смолоду, перенося любовные письма. Однажды некая высокородная девица обратилась к нему за помощью. Она была влюблена, но без взаимности, живописно проливала слезы и охотно соглашалась платить. Приворотное зелье обошлось ей в пять золотых. Оно почиталось в Брене дьявольским измышлением, и ни одна порядочная женщина не смела пускать его в ход открыто. Бэйлору же законы были не писаны. Зелья всякого рода, девушки, мальчики — он мог достать все что угодно и для кого угодно. Весь двор зависел от него и хорошо платил ему за молчание.

Бэйлор сменил шелка, которые носил, на шерсть и холст, более приличные его званию. Он давно понял, что проявлять скромность разумно, а кроме того, это помогает заключать более выгодные сделки.

Он прошел в маленькую приемную, которую называл своей, — столь же голую, сколь изукрашены были его покои. Его ждал безобразный калека — торговец живым товаром Фискель.

— Не надо вставать, друг мой. — Бэйлор с отвращением смотрел, как тот пытается подняться со стула. — Как поживаете?

— Все хорошо. Перевал мы миновали благополучно. — Разговаривая, Фискель брызгал слюной, и Бэйлор с трудом подавил желание убрать руку.

— Что же вы для меня припасли? Жительницу Анниса? — Аннис славился по всему Северу красотой своих женщин.

— Нет, уроженку Королевств. — Пронзительный голос торговца терзал Бэйлору слух.

— Женщины из Королевств все дурнушки, и характер у них скверный.

— Только не эта — она красавица. И воспитана как знатная дама.

— Дочь дворянина?

— Незаконная, — кивнул Фискель.

— Ну что ж, ведите ее сюда, — нетерпеливо бросил управитель.

— Полноте, Бэйлор. Вы же знаете, что я всегда договариваюсь о начальной цене, прежде чем показать товар.

— И сколько же?

Фискель развалился на стуле.

— Пятьсот золотых.

— Не смешите меня. Это, по-вашему, начальная цена? — Сумма, названная Фискелем, втрое превышала ту, которую запрашивали обычно.

Торговец, стиснув трость, приготовился встать.

— Ну что ж, придется устраивать свои дела в другом месте.

Любопытство Бэйлора было задето. Он не мог отпустить торговца, не увидав женщины, за которую запросили такую цену. Положив руку на плечо Фискелю, он сказал:

— К чему так спешить, мой друг? Останьтесь, выпьем по чарке вина.

— Я не пью, не завершив дела, Бэйлор, как и вы.

Они воззрились друг на друга.

— Триста, — сказал Бэйлор, — и вы покажете мне ее сей же час.

— Пятьсот — или вы ее вовсе не увидите.

Так дела не делаются — или он, Бэйлор, в чем-то поотстал? Будь проклят Фискель! Вся беда заключалась в том, что Бэйлору непременно надо было видеть эту девушку. Может, хоть она займет герцога дольше, чем на неделю.

— Ну хорошо, четыреста. Это мое последнее слово.

— Нет, не пойдет. — Здоровый глаз Фискеля хитро мерцал. — Послушайте, Бэйлор, мы с вами знаем друг друга много лет. Стал бы я спрашивать такую цену, не будучи уверен в своем товаре?

— Ладно, пятьсот. Но я не обещаю, что куплю ее.

Фискель встал:

— Вы ее купите.

Длинные изящные пальцы Алиши впивались в тело, как когти. Она ни на миг не отпустила Мелли с тех пор, как они вошли во дворец. Мелли ненавидела эту женщину. Все утро та скребла ее и выщипывала, точно тушку фазана, на Мелли надели новое платье, волосы украсили лентами, а запястья и шею — жемчугом. Алиша не знала жалости, пуская в ход жесткие щетки, щипчики, зубочистки и едкие мази.

Фискель возвратился. Когда Мелли увидела, как он хромает через двор, по спине у нее прошел озноб. Алиша еще сильнее сжала ей руку, увлекая ее навстречу Фискелю.

— Он согласен с ценой? — спросила не по-обычному взволнованная Алиша.

Запыхавшийся Фискель тяжело оперся на клюку.

— Да. Ступайте за мной. Надо показать ему товар, пока любопытство не угасло.

Товар? Это слово очень не понравилось Мелли. Она уперлась, отказываясь двинуться с места. Они находились в одном из внутренних дворов, и у фонтанов и кустарников гуляли дамы и кавалеры. Она могла бы позвать их на помощь, сказать, что она дворянка. Но она далеко от дома, и вряд ли имя Мейбора знакомо бренцам. А если даже и знакомо, с отца станется просто-напросто отказаться от нее.

Она попала в западню. Фискель и Алиша не спускали с нее глаз. Ее не выпускали из фургона целую неделю. Все, вплоть до пользования ночным горшком, приходилось делать на глазах у хитрой улыбчивой Алиши. Сначала Мелли держалась настороже, высматривала случай убежать и постоянно ощупывала нож под платьем, но случая не представлялось, и настороженность сменилась раздумьем. Придумывая планы побега, Мелли решила, что лучше всего будет дождаться, когда ее продадут. Тот, кто купит ее, не успеет ею попользоваться — она сразу улизнет от него.

Так ей по крайней мере казалось всего несколько часов назад. Когда они вчера поздней ночью въехали в Брен, у нее и в мыслях не было оказаться в герцогском дворце. Отсюда так легко не сбежишь. Все тут вроде бы нараспашку — снуют слуги, прогуливаются придворные, — но на каждом углу стоят часовые, и от подъемных решеток пахнет свежим маслом.

Пальцы Алиши добрались до кости, и Мелли шагнула вперед. Пока они шли по дворцу, на них оборачивались с понимающим видом. Наконец они пришли к маленькой деревянной дверце близ той, что вела на кухню. Фискель остановился и поднял палку, целясь Мелли в грудь.

— Одно лишнее слово, милочка, и я тебе все ребра переломаю. Ты останешься здесь, — сказал он Алише.

Фискель втолкнул Мелли в дверь, идя за ней следом. Они очутились в тесной комнатушке, освещенной четырьмя свечами. У простого стола сидел толстый человек в простой одежде.

— Вот она, Бэйлор. Ну, разве я лишнее за нее запросил?

Человек встал — его лицо ничего не выражало. Взяв Мелли за руку, он подвел ее к свету. Хотя одевался он просто, пахло от него дорогими маслами. Мелли старалась сохранять спокойствие. Помогало, как ни странно, то, что незнакомец как будто не слишком восхищался ею. Если бы он улыбался и пожирал ее глазами, было бы намного труднее. Через некоторое время мужчина повернулся к Фискелю:

— Я беру ее.

Торговец облизнул губы.

— Но мы еще не условились о цене.

— Цена ей пятьсот золотых. — По его голосу Мелли показалось, что он не простой слуга.

— Это начальная цена, — поправил Фискель. — Мы оба знаем, что она стоит дороже. — Он устремил взор на набалдашник своей трости. — Ну, скажем, восемьсот.

— Это смешно. Мне никто не позволит платить такие деньги. Его светлость...

— Поберегите дыхание, Бэйлор, — перебил Фискель. — Вы не с содержателем борделя торгуетесь. Мы оба знаем, что вы можете заплатить.

Мелли провела рукой по корсажу. Вот он, нож, на месте. Среди всего этого безумия только он, казалось, сохранял здравый смысл. Она не сомневалась, что Фискель добьется своего. Ей бы радоваться: она избавится от этой омерзительной парочки и, возможно, сумеет убежать. Почему же руки у нее трясутся, а ноги подкашиваются?

— Ну хорошо, Фискель, — говорил покупатель. — Я даю за нее восемьсот. — Он еще раз смерил Мелли взглядом. — Вы уверены, что она девственница?

Фискель, покончив дело, являл собой воплощенное смирение. Он низко склонился, скривив половину рта в подобии улыбки.

— Ее осматривала моя Алиша, а она родом с Дальнего Юга.

Покупатель удовлетворился этим объяснением. Как видно, женщины Дальнего Юга славятся не только двуличием и растительностью на лице.

Покупатель вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

— Вы неплохо нажились на мне, верно? — сказала Мелли, поняв, что может больше не бояться Фискеля. — На вашем месте я снесла бы эти деньги хирургу и попросила бы подправить рот.

Торговец сгреб ее за волосы и дернул так, что голова откинулась назад.

— Если ты вздумаешь убежать отсюда, клянусь — я выслежу тебя и убью. — Его здоровый глаз пылал злобой.

Мелли освободилась, не заботясь о вырванных волосах, и спросила холодно:

— А почему вы думаете, что я не сделаю то же самое с вами?

Дверь снова открылась, и Мелли отвернулась, чтобы не видеть, как золото переходит из рук в руки. Смысл того, что здесь произошло, начинал постепенно доходить до нее. Один из этих двоих продал ее, а другой купил! Ее, дочь Мейбора, былую невесту принца, продали, точно штуку марльсского шелка. Напрасно она бежала из замка Харвелл — стоило ли стараться, чтобы очутиться здесь, за сотни лиг к востоку, в чужом городе, в положении бесконечно более унизительном, чем когда ее выдавали замуж против воли.

— Прощай, моя милочка, — сказал Фискель, разыгрывая из себя благодетеля. — Надеюсь, ты запомнишь мой совет.

— Я ничего не забуду из того, что вы сказали или сделали.

Торговец бросил на нее угрожающий взгляд, которым Мелли пренебрегла. Как только дверь за ним закрылась, Мелли обернулась к покупателю:

— Кто же это заплатил за меня королевский выкуп?

Незнакомец улыбнулся — видно было, что он рад избавиться от Фискеля.

— Тебя ждет почетная участь, дорогая. Ты будешь представлена его светлости.

Мелли опешила. Такой титул обычно носят младшие братья короля, но в Брене короля нет... только герцог. Мелли поняла, о ком речь, а незнакомец восторженно закивал:

— Да, дорогая моя, теперь ты принадлежишь герцогу Бренскому. — Он осторожно взял ее за руку, чему Мелли почти обрадовалась, — от известия о том, что ее купил самый могущественный человек Севера, голова у нее закружилась. — Позволь представиться — я Бэйлор, главный герцогский управитель. А тебя как зовут?

— Мелли. — Она прислонилась к нему, ища поддержки. Ему это, как видно, понравилось, и он ласково потрепал ее по руке.

— А родом ты откуда?

— Из Темного Леса. Мелли из Темного Леса.

— Ага, — с сомнением протянул он. — Ну что ж, Мелли из Темного Леса, если ты будешь вести себя хорошо и делать то, что я тебе говорю, твое пребывание здесь доставит нам взаимное удовольствие. — Легкая ухмылка несколько подпортила приятные речи Бэйлора. — Сейчас я провожу тебя в твою комнату и дам тебе немного отдохнуть.

Мелли испытала облегчение — наконец-то она, впервые за много дней, останется одна.

— Итак, ваша светлость, когда же вы намерены назначить срок свадьбы? — Баралис поднес чашу к губам, но не выпил ни глотка. Они сидели в покоях герцога. На каменном полу не было ковров, а на окнах — занавесей. Баралис твердо вознамерился добиться ответа. Довольно Ястребу чертить свои круги — пора спустить его на землю.

— Еще и помолвка не объявлена, а вы уже о свадьбе. — Герцог даже и не притворялся, что пьет, — его чаша стояла на столе нетронутая.

— Помолвку можно заключить и по доверенности, уладив это дело прямо сейчас. — Баралис изменил тон, подбавив в гравий масла. — Вы же не станете отрицать, что ваш двор выразил согласие на этот брак?

Герцог встал, снял с пояса меч и стал разглядывать лезвие на свету.

— Вы ловкий политик, Баралис, но у нас в Брене ценят силу, а не бойкий язык.

— А у нас в Королевствах ценят прямые ответы.

К удивлению Баралиса, герцог как будто остался доволен этим замечанием и вернул меч на место.

— Раз так, то прошу и вас дать мне прямой ответ. Правда ли, что Кайлок замышляет предпринять новое наступление на Халькус?

Баралис мысленно проклял Мейбора. Вчера они оба получили известия из Королевств — и, похоже, тот незамедлительно доложил герцогу о намерениях Кайлока.

— Если король желает укрепить свои границы — что в этом плохого?

— Это больше похоже на вторжение, — с присущей ему невозмутимостью ответил герцог, — нежели на защиту границ.

— Кто упрекнет Кайлока за то, что он хочет разрешить пограничный спор раз и навсегда? Война тянется уже пять лет. Он хочет вручить новобрачной не только процветающую, но и мирную страну.

— Поистине высокие чувства, Баралис.

— Катерина будет королевой, ваша светлость.

— А там, глядишь, и императрицей?

Да, в этом вся суть. О многом ли Ястреб подозревает? И если он догадывается о планах создания Северной империи, насколько он готов поддержать их?

Баралис счел за благо пойти на попятный. Герцог не тот человек, которого можно одурачить красивыми словами.

— Когда две державы объединяются, всегда есть вероятность, что полученное целое назовут империей.

Герцог сжал тонкие губы в совсем уж узкую линию.

— Прежде чем я назначу срок свадьбы, нам надо договориться о некоторых пунктах соглашения.

Баралис не позволил себе ни малейшего знака облегчения, когда герцог оставил столь опасный предмет.

— Это дело законников, ваша светлость.

— Кое о чем мы можем договориться и сами, королевский советник. — Герцог произнес титул Баралиса почти с вызовом.

Насторожившийся Баралис мог лишь спросить:

— О чем же, ваша светлость?

— Начнем с поставок зерна и леса — а потом я попрошу вас дать мне письменное обязательство, что Брен не будет втянут в войну, которая не отвечает его интересам. — Герцог улыбнулся впервые с начала встречи. — Вы как доверенное лицо, безусловно, сможете это исполнить.

Герцог остер, ничего не скажешь. Требуя поставок зерна и леса, он берет союзников за горло. Притом он сможет предъявить народу нечто осязаемое, показать, как выгоден Брену будущий брак. Что до письменного обязательства, то Баралис его охотно напишет. Кто будет требовать его исполнения, когда его светлость умрет мучительной смертью?

— В каком количестве желаете вы получать упомянутые грузы?

— Я понимаю, что зерно и лес трудно возить через горы, поэтому достаточно будет отправлять их три раза в год. Скажем, пять тысяч бушелей зерна и триста кубов леса.

На этот раз Баралис пригубил чашу. Герцог запрашивал слишком много.

— Согласен. — Ничто не помешает этому браку состояться.

— А обязательство?

— Я составлю его к завтрашнему дню.

— Отлично. Пожалуй, это все. И я отпускаю вас. Можете считать, что помолвка заключена.

В комнату вошла прелестная девушка, рыжеволосая и белокожая. Увидев, что герцог занят, она быстро удалилась. Прежде чем она закрыла дверь, Баралис заметил в соседней комнате большую кровать.

— А срок свадьбы?

— Посмотрим, что напишет перо на бумаге, прежде чем высекать число на камне.

Баралис начал терять терпение.

— Если жениха томить слишком долго, его пыл может остыть.

— А если слишком торопить невесту, она может испугаться и убежать. — Герцог подошел и стал рядом с Баралисом. — Я назову вам число в течение этого месяца. А теперь меня ждут другие дела. — И он добавил с легким поклоном: — Приглашаю вас послезавтрашним вечером посмотреть, как будет драться мой первый боец. Бой устраивается в вашу честь.

— Очень любопытно будет взглянуть на лучшего бренского бойца.

— Он вас не разочарует.

Тавалиск кушал мозги. Это блюдо переоценивают — нужно море соуса, чтобы сделать его съедобным. Архиепископ нынче готовил его сам и подозревал, что слегка переварил мозги: последний кусок он жевал уже несколько минут и никак не мог проглотить.

Он ненавидел постные дни. Церковь установила в году около сорока постов. Предполагалось, что они очищают душу, возвышают ум и изгоняют скверну из тела. А на деле они только в грех вводят. Только узники да святоши постятся в такие дни. Но и тут, как везде и во всем, надо соблюдать видимость. Кухни в постные дни пустеют, колоды мясников стоят сухие, и весь город, закрывшись ставнями, украдкой ест скоромное.

Тавалиск взглянул на свою лиру. Вчера в припадке злости он наступил на нее. При этом он, правда, произвел лучшую свою ноту, но инструмент сплющился и стал непригоден для игры. Тамбурин постигла та же, хотя и более славная участь — архиепископская кошка до сих пор хромала. Тавалиск покончил с музыкой. Еда искушала его, подобно куртизанке, и чары музыки блекли рядом с ней.

Вошел Гамил, даже не постучав. Этот человек забывается.

— Слухи оправдались, ваше преосвященство.

— Какие именно, Гамил? В Рорне их столько, что языки рыбных торговок ни на миг не остаются без работы. — Тавалиск добавил приправ в горшок. — Кстати, о рыбных торговках — как поживает твоя матушка?

— Она давно умерла, ваше преосвященство.

Архиепископ извлек пригоршню мозгов и помял их между пальцами.

— Это хорошо. Передай ей мои наилучшие пожелания.

— Лескет умер, и Кайлок стал королем.

Тавалиск уронил мозги обратно.

— Он умер своей смертью?

— Согласно донесениям, ваше преосвященство, бедняга скончался во сне.

— Значит, не своей. — Архиепископ налил себе вина. — Теперь, когда Катерина выйдет за Кайлока, это будет настоящий военный союз. Обе державы так удачно расположены, что могут покорить весь Север. Умен проклятый пес Баралис, надо отдать ему должное.

— Почему вы так уверены, ваше преосвященство, что он замышляет именно это?

— Марод это предсказал, Гамил. «Когда две великие державы сольются в одну». — Тавалиск пригубил из чаши. — Мы присутствуем при рождении темной империи.

— Что мы можем сделать, чтобы помешать этому, ваше преосвященство?

— Больше, чем ты думаешь, Гамил. Нет создания более хрупкого, чем новорожденный. — Архиепископ помешал в горшке. — Можно втравить рыцарей в свару, можно поискать себе сторонников в Брене — а прежде всего нам следует предупредить все прочие северные державы о замыслах Баралиса, даже предложить им помощь, буде возникнет нужда.

— Но я не понимаю, как ссора с рыцарями поможет вам в вашем деле.

— В нашем деле, Гамил, — если ты не хочешь оказаться в мире, где не будет Церкви, чтобы платить тебе жалованье.

— Не понимаю, ваше преосвященство.

— Право же, Гамил, ты разочаровываешь меня, — печально покачал головой Тавалиск. — Ты, как видно, никогда не читал Книги Марода. Если верить ему, империя погубит Церковь. «Храмы падут» сказано у него. — Тавалиск глянул на секретаря. Достаточно для начала — пусть Гамил разжует пока это, прежде чем скармливать ему весь кусок. — Что до рыцарей, эти ханжи держат за руку герцога Бренского. Они даже помогли ему при взятии Ланкорна, где произошла большая резня: этот городишко дорого заплатил за свою строптивость. — Тавалиск подцепил порцию серого вещества и обмакнул в чесночный соус. В мозгах столько складок и петель, что они просто созданы для соуса. — Подстрекать Тирена — это лучший способ заинтересовать Юг тем, что происходит на Севере. Рыцари подрывают нашу торговлю, а герцог им помогает. Если Брен станет сильнее, то это и рыцарей коснется. — Тавалиск снял горшок с огня. Мозги так затвердели, что в пору использовать их вместо брони. — Ну а как там наше ополчение четырех городов? Есть уже убитые рыцари?

— Нет, ваше преосвященство.

— Экая жалость!

— Но одна стычка уже произошла — к северу от Камле. Мы отбили восемь повозок с товарами.

— Где эти товары теперь, Гамил?

— Хранятся в Камле до дальнейших указаний.

Тавалиск раздвинул в улыбке пухлые губы, показав ряд мелких белых зубов.

— Распредели эти товары поровну между Камле, Марльсом и Тулеем. Рорн ничего не возьмет. И позаботься, чтобы весть об этом разошлась повсюду.

— Но я не понимаю, ваше преосвященство.

— Гамил, ты глупеешь день ото дня. Тирену надо обвинить кого-то, так пусть он обрушится на города, присвоившие его товары. Я хочу, чтобы Тирен и его северные приятели думали, что против рыцарей весь Юг. А если Марльс, Камле и Тулей поделят добычу, то всем так и покажется. И никто не сможет сказать, что за этим стоит Рорн, раз мы ничегошеньки не получим. — Тавалиск выпил вина. — Все идет как надо. Теперь бы еще хорошую резню. Думаю, одного рыцаря уже недостаточно — надо бы перебить целый отряд.

— Я передам пожелания вашего преосвященства.

— Только осторожно, Гамил.

— Разумеется, ваше преосвященство. Если это все, разрешите мне удалиться.

Тавалиск сунул ему горшок с одеревеневшими мозгами.

— Поскольку на кухне сегодня никто не работает, пойди и приготовь мне легкий обед: мясо, рыбу, пирожное — ты знаешь, что я люблю.

Гамил, плохо скрывая свое раздражение и расплескивая подливку из горшка, вышел. Архиепископ поцокал языком: придется секретарю подтереть за собой, когда он вернется.