История одной сенсации (сборник)

6. Обреченные

Вот что прочитал Квелч, раскодировав новую шифровку адмирала Диксона:

«Категорически запрещаю пользоваться рацией для передач без особого на то разрешения».

— И это все? — удивился Хазард.

— А что же еще? — усмехнулся Квелч. — Что еще могут они передать? К тому же, судя по слышимости, авианосец «Фоукен» теперь значительно дальше от острова Святого Патрика, чем был утром. Видно, адмирал побаивается джина, которого сам же выпустил из нового трансуранового элемента. Разрешите выключить рацию, сэр? Нужно поэкономить питание.

— Нет, черт побери! — грозно сверкнул глазами Хазард. — Не выключайте! Передайте им немедленно, что нам угрожает радиоактивная вода. Что там показывают ваши приборы, профессор?

— Все то же. Даже немного больше, — ответил Медоуз, всматриваясь в показания приборов.

— Ну, передавайте же! — крикнул Хазард Квелчу. — И можете это не шифровать.

Квелч торопливо отстучал сообщение Хазарда и перешел на прием, но динамик молчал. Было слышно только жесткое потрескивание разрядов атмосферного электричества.

— Повторите еще раз! — прохрипел Хазард. — Передавайте это до тех пор, пока не отзовутся. А чтобы аккумуляторы не разряжались, выключите освещение.

Подземелье погрузилось з непроглядную тьму, казалось лишь, что радиоактивная лужа в углу слегка светится холодным зеленоватым светом.

Все снова взобрались на столы. Даже генерал Хазард подобрал под себя ноги и сидел на своем «диване», как мусульманин во время намаза. Только Квелч оставался на цементном полу, продолжая ожесточенно стучать ключом радиотелеграфа.

Постепенно стук этот начал действовать на окончательно расшатавшиеся нервы Хазарда, и он хотел уже было приказать прекратить передачу, но в это время тяжело ухнуло что-то наверху, видимо на поверхности скалы. В подземелье тотчас же судорожно дрогнули стены…

— Точь-в-точь, как во время бомбежки, — заметил Kвелч.

— Попробуйте-ка переключить рацию на прием, мистер Квелч, — тревожно проговорил Медоуз, торопливо слезая со своего стола.

— Вы думаете, что «Омар» объяснит нам, в чем дело? — иронически спросил Квелч, когда профессор присел с ним рядом на аккумуляторный ящик.

— Этого я как раз не думаю, — отозвался Медоуз. — Они-то, видимо, менее всего намерены давать нам объяснения. Проверьте, принимает ли ваша рация вообще хоть что-нибудь.

Квелч опробовал последовательно все диапазоны волн, на которых работала его рация, но ни на одном из них не принял ни звука, если не считать, конечно, шума генерации самой радиостанции.

— Что же это по-вашему? — спросил он профессора.

— Наказание за нарушение приказа, — мрачно усмехнулся Медоуз.

— Значит, это они антенну нашу разбомбили?.. — изумился Квелч.

Никто не ответил ему. Даже генерал Хазард промолчал. Зато Эдди Олд заговорил вдруг каким-то плачущим, истерическим голосом:

— Не может быть… Не может этого быть! Они этого никогда не сделают!..

— Заткнись, молокосос! — прикрикнул на него Квелч. — И без того тошно. Готовься лучше к смерти, трус паршивый!

— А вы чего командуете? — разозлился Хазард. — Нечего храбреца из себя строить и распоряжаться тут!

— Я уже смотрел смерти в глаза, генерал, — спокойно, с достоинством ответил Квелч. — Не впервые с жизнью прощаюсь.

— А я не верю вам!.. — почти провизжал Эдди Олд. — Не верю, что вам не страшно! А рацию вы, наверно, сами испортили…

— Ну и не верь, — беззлобно отозвался Квелч, — не болтай только лишнего.

Несколько минут в подземелье было тихо, слышалось только, как скрипели пружины кресел под грузным телом генерала Хазарда.

Квелч тоже некоторое время лежал спокойно, потом вдруг резко вскочил и зажег карманный электрический фонарик. В желтоватом свете его все увидели Эдди Олда, укрепляющего что-то под столом радиотехника.

— Ты что это делаешь, мерзавец?! — закричал Квелч, хватая лейтенанта за руку, в которой тот судорожно сжимал какой-то темный предмет. — Что это у тебя? Магнитофончик? Я ведь радиотехник, и эти штуки хорошо знаю. Не сомневаюсь, что на нем клеймо комиссии по расследованию антипатриотической деятельности. Так ты это на них, значит, работаешь? Благонадежность нашу проверяешь?

Слышно было, как Квелч ударил Олда. Тот глухо застонал и грохнулся на пол.

— Убирайся теперь подальше от меня, скотина! — снова заговорил Квелч, швырнув в лейтенанта отобранный у него магнитофон. — А штуку эту можешь у себя оставить. Продемонстрируешь ее на том свете кому-нибудь, кто там кадрами новопреставленных ведает. Может быть, у них неизвестен еще этот способ проверки благонадежности. А пистолетик я у тебя отберу на всякий случай.

С этими словами Квелч вынул из кобуры лейтенанта его пистолет и как ни в чем не бывало снова взобрался на свой стол. Полежав немного молча, он проговорил со вздохом:

— Ну что за болванов вербует комиссия по расследованию в осведомители! Этот кретин не понимает даже, что идет вместе с нами ко дну. А вы разве не знали, генерал, что вам за адъютанта подсунули? Думали, верно, раз по рекомендации такой почтенной комиссии, значит, человек надежный, проверенный. А он, конечно, о каждом шаге вашем доносил: сколько раз с кем встречались, о чем разговаривали…

— Идите вы к черту, Квелч! — сердито пробурчал Хазард.

Квелч притих на некоторое время, потом заговорил снова:

— Думаю, что нам нет смысла экономить электроэнергию. Кто знает, куда мы попадем на том свете. Если в ад, то еще насидимся в потемках.

Никто не возражал. Квелч включил свет и внимательно стал рассматривать стену, из которой сочилась радиоактивная вода.

— Посмотрите-ка, профессор, — повернулся он к Медоузу, — кажется, вода стала просачиваться энергичнее. Вон уж сколько натекло! Похоже, что после бомбежки трещина в стене стала пошире…

— Да, вполне возможно, — равнодушно согласился профессор.

— Рано или поздно, а до нас, значит, она доберется — и тогда лучевая болезнь?

— Будем надеяться, что к тому времени нас спасут, — нехотя отозвался профессор, чтобы хоть сколько-нибудь успокоить радиотехника, к которому испытывал все большую симпатию.

Но Квелч, будто не расслышав его, продолжал:

— Говорят, это ужасно. Сначала душу выворачивающая рвота. Затем начинают вылезать волосы и облупливаться кожа, будто шкурка с ливерной колбасы. Бр-р!.. А потом? Исчезают куда-то белые кровяные шарики, да?

— Квелч! — буквально завопил Хазард, хватаясь за пистолет. — Если вы тотчас не замолчите, я прострелю вашу идиотскую башку!

— Скажу вам только спасибо за это, — усмехнулся Квелч. — По крайней мере сразу.

Больше, однако, Квелч не разговаривал. Молча лег он на свой стол, укрылся прорезиненным плащом и затих. Но теперь стали тихонько шептаться в своем углу Хазард и Олд.

— А по-моему, они взрывали нашу скалу, чтобы разметать покрывающий ее радиоактивный слой, — торопливо бормотал Эдди. — Как вы думаете, сэр?

— Пока, однако, разметали они, видимо, только одну нашу антенну, — хмуро отозвался Хазард.

— Конечно, они могли повредить и ее. Она ведь на самом верху…

— Почему же тогда всего один взрыв? А если хватило одного, почему никто не стучится в двери нашего подземелья?

— Может быть, решили, что взрывать опасно, и ищут других способов. Разве они могут оставить нас в таком положении? Вы же — крупная фигура. Вас не сегодня-завтра назначат помощником военного министра вместо Рэншэла… Я слышал, что это дело решенное. От Рэншэла давно ведь красным душком попахивает…

Вот эта-то уверенность, что генерала Хазарда, кандидата на пост помощника военного министра, не оставят в беде, и поддерживала в Эдди Олде надежду на спасение. Он и мысли не допускал, чтобы высокое начальство могло пожертвовать такой персоной, как Хазард.

Генерал же Хазард, лучше лейтенанта Олда знавший высшее начальство, очень сомневался, чтобы из одних только этих побуждений беспокоилось оно о его спасении. В Конгрессе действительно есть люди, которые предпринимают кое-что, чтобы он занял пост помощника министра. А в военном министерстве?.. Там и без него немало претендентов на эту должность. К тому же у Хазарда есть и враги. Да и с адмиралом Диксоном у него далеко не блестящие отношения…

А профессор Медоуз в это время с негодованием думал о «скоропостижном» испытании македониевой бомбы. Он почти не сомневался, что она наделала немало бед, последствия которых трудно даже предугадать. Теперь, конечно, предпринимается все возможное, чтобы скрыть катастрофу или хотя бы преуменьшить ее размеры. Весьма возможно, однако, что остров Святого Патрика на долгое время будет не только неприступным из-за своей зараженности, но и активно действующим источником отравления атмосферы радиоактивными веществами на весьма значительном пространстве.

Ну, а гибель нескольких ученых, генералов и офицеров? Э, да это ведь в конце концов совершеннейший пустяк в сравнении с политическим ущербом, который понесет теперь весь блок западных держав. Подумать только, какой козырь получают сторонники запрещения испытаний ядерного оружия! Где же тут в связи с таким скандалом думать о каких-то генералах, которых в условиях мирного времени и без того явное перепроизводство…

Но тут Квелч, который, казалось, мог заснуть даже в такой драматической обстановке, снова повернулся к профессору и чуть слышно произнес:

— Не знаю, что бы не отдал я сейчас, только бы хоть одним глазом посмотреть на кусочек голубого неба. Но ведь это смешно, правда? Не желание, а то, что за него уже отдать нечего…

Потом он вздохнул и добавил другим, холодным тоном:

— А вот для атомных вояк это хорошая наука. Да и для вас, ученых, тоже… Это ведь вы вскружили им головы сверхоружием. Обещали, наверно, в кратчайший срок обогнать Советский Союз по мощи военной техники. Вот они и экспериментируют теперь с такой лихорадочной поспешностью…

Медоуз молчал, и Квелчу показалось, что он уж очень обидел старика. А он не хотел этого делать. Профессор нравился ему, казался порядочным, честным человеком.

— Я ведь это не о вас лично, — снова заговорил Квелч заметно потеплевшим голосом. — Я о наших ученых вообще… Неужели же они не знали, что «Большой Джо» — не такая уж «чистая» бомба?

— Я лично этого не знал, Сэм, поверьте уж мне на слово…

Совесть профессора Медоуза действительно была чиста, так как ему и самому теперь только стало окончательно ясно, зачем он был приглашен на испытание «Большого Джо». Им просто необходима была оценка радиоактивности новой бомбы таким специалистом, каким был он, профессор Медоуз.

— Ну, а вообще-то, скажите мне по совести, профессор, можно ли создать «чистую» бомбу? — заглядывая в глаза Медоузу, спросил Квелч. — Теперь ведь вам нечего бояться разглашения военной тайны: унесем ее вместе на тот свет.

— Что я могу ответить вам на это, Сэм? — задумчиво произнес Медоуз. — При желании можно было бы, пожалуй, создать и «чистую», окружив заряд водородной бомбы оболочкой из вещества, содержащего бор, поглощающий нейтроны. Но такая бомба чертовски дорого стоила бы, а сейчас у нас главная ставка на дешевизну изготовления ядерного оружия. В этом смысле «грязные» трехслойные бомбы самые дешевые. В них, как я, кажется, говорил уже вам, используется уран-238, а он стоит в тысячу раз дешевле, чем любая иная ядерная взрывчатка.

— А «чистую» бомбу, значит, и не собираются даже делать? — удивился Квелч.

— Если взвесить все хорошенько, то в ней, в «чистой» бомбе, вообще нет никакого смысла, — неожиданно заявил Медоуз. — В случае войны радиоактивные осадки, вызванные применением обычной термоядерной бомбы, не будут ведь иметь большого значения в сравнении с ее взрывной силой. Так какой же тогда смысл в производстве этих дорогостоящих «чистых» бомб?

— Вся эта шумиха о «чистых» бомбах имеет, значит, чисто пропагандистские цели?! — воскликнул Квелч. — Конечно же, народ, не знающий всех этих тонкостей, легко сбить с толку. Тем более, что слово «чистая» очень уж обнадеживающее. А под прикрытием этой пропагандистской дымовой завесы лихорадочно ищут, значит, не только самую дешевую, но и самую разрушительную «грязную» бомбу?

— Похоже на то, Сэм… — согласился профессор.

— Да-а… — тяжело вздохнул Квелч. — Веселенькой становится жизнь на нашей планете! Не хочется, конечно, отдавать концы раньше времени, но ведь и жить в таком мире не очень-то приятно…

И они снова замолчали, думая каждый о своем. У Квелча была семья — жена и две дочери. Как-то они будут жить теперь без него?.. Профессор был одинок. Жена его давно умерла, а детей у них не было. Но и ему нелегко было расстаться с жизнью. Теперь отчетливее, чем когда-либо прежде, видел он, куда может завести «атомная истерия» его страну, если только здравый смысл нации не возьмет верх над безумием. И в этот здравый смысл своего народа он не терял веры даже теперь, будучи обреченным на смерть. Веру эту поддерживали в нем такие люди, как Квелч. Он хорошо знал, что их большинство и что именно они, а не хазарды представляют истинные интересы своего народа.