Искушение винодела

1845 EQUILIBRE[46]

Нового гувернера семьи Жодо в деревне Алуз прозвали Красавчиком Кэли и приняли сразу же. Собран ощутил себя уязвленным, что очень позабавило Аврору.

— Все эти годы, — сказала она, — ты думал, будто это ты выбрал его. Но на самом деле он выбрал тебя. А его выбрал бы на твоем месте любой.

Мсье Кали оказался приветливым, умным и трудолюбивым юношей, который при беседе всегда смотрел человеку в глаза, сразу же запоминал имя собеседника, то, чем он занимается, а при следующей встрече не забывал спросить, продвинулось ли дело. Несмотря на красоту и хорошее произношение, юноша не ставил себя выше других: всякий раз закатывал рукава и помогал толкать телегу, застрявшую в грязи, ловил за шиворот убежавшего ребенка на ярмарке или сворачивал с дороги, дабы помочь какой-нибудь старушке донести до дому вязанку хвороста.

Мужчины, сидящие под платанами у трактира в Алузе со стаканами бренди или ликера из черной смородины, никогда не позволяли мсье Кэли пройти мимо (даже если он сопровождал учеников). Усаживали его за стол, наливали выпить, заставив предварительно выложить на стол часы, чтобы он не лазил каждый раз в карман жилетки (кому такое понравится!).

Дамы Жодо (или их служанки в отсутствие хозяек) то и дело обращались к Найллу за советом по поводу нарядов — пусть даже его собственный гардероб пребывал в беспорядке и волосы отросли порядочно, так что их приходилось отводить за уши. На все вопросы типа: «Вам положить еще картошки?» — он отвечал, мягко говоря, осторожно и в этих вопросах, казалось, был полный профан: ел как птичка. Единственное исключение Кэли делал, когда его спрашивали о нем самом, и он отвечал: «Мне почти нечего о себе рассказать». И перечислял всякий раз одни и те же скудные факты. Найлл был младшим из девятнадцати детей; родители умерли, а братьев и сестер раскидало по земле от Ирландии до Сиднея. Сам он в школе подавал большие надежды, и потому его дорогу оплачивала некая дама из графства. Серьезных результатов Кэли добился и на почве богословия, но это оказалось не его стезей.

В конце жатвы в Вюйи за столами с едой к Найллу подошли старушки и спросили, влюблялся ли он когда-нибудь. Их возраст позволял задавать подобные вопросы — возраст, а еще пение, свободно висящие волосы Найлла и его пропитанная виноградным соком рубашка.

— Да, но предложить мне было нечего.

— Он о деньгах толкует! — рассмеялись старушки и зашушукались: — А свой заработок сейчас тратит на книги, которые, прочитав, отдает хозяину или баронессе.

Женщины согнулись пополам от хохота, и тут говорившая последней резко накинула фартук себе на голову — рядом проходила баронесса.

— Мсье Кэли? — Аврора коснулась руки учителя, и он отошел за ней.

— Это те самые женщины, которые распускают слухи, будто бы ты — сын Батиста Кальмана, которого Собран приютил по доброй памяти о старом друге. При этом они думают, что ты много старше, чем говоришь, и доказывают это широтой твоих познаний и учительством. Есть другие люди, кто полагает, будто ты дитя нашей с Собраном любви и намного моложе, чем сказал.

— У меня для вас новая книга, Аврора. Но я оставил ее в кармане пиджака.

— Только не говори, что забыл где-то и сам пиджак.

— Нет. Просто я не надел его сегодня. Как вам Эскироль?[47] — Зас давал Авроре прочесть «О душевных болезнях».

— Было интересно. Книга заставляет пересмотреть старые взгляды. Думаю, стоит принять твою мысль. Ведь ты доказывал мне свою точку зрения?

— Вы говорили…

Аврора подобралась — Зас всегда цитировал ее речи слово в слово, копируя тон.

— …мне «не составляет труда испытывать жалость, жалеть кого-то — моя природа». Но я прочел «О душевных болезнях» и не думаю, что питаю к Селесте жалость. Скорее, понимаю ее.

Зас надеялся, что книга Эскироля поможет остальным понять его поведение. Автор утверждал: безумие не просто вызывает расстройство поведения, но и расстройство чувств, страстей. Аврора сказала, что она просто неправильно выразилась, ей не стоило обвинять ангела в излишней жалостливости.

— Я только хочу, чтобы ты увидел: остальным не так легко сохранять доброту и терпение, как это удается тебе. Но я не могла не заметить загнутый тобою уголок страницы, на которой впервые появляется термин «lipemania» от греческого «lype», «печалиться, тосковать». Мне кажется, в Селесте ты видишь крайнюю печаль, свою печаль. Я же только вижу буйное, жестокое помешательство.

— Так, значит, вы правы, а я — нет?

Они шли, и ангел на ходу заглянул Авроре в лицо. Кто угодно другой давно бы споткнулся, но только не Зас — чрезвычайно развитым боковым зрением он мог одновременно смотреть себе под ноги.

— Ты что, серьезно? — Авроре вопрос не понравился.

— Зачем вы увели меня?

— Я тебя спасла, Найлл, от допроса старух. И надеюсь, ты спасешь Поля.

Они действительно видели Поля, к которому по очереди лезли Бернар, толковавший что-то о птичьих яйцах, и Антуан — с немецким.

— Уверен, — ответил Зас, — мсье графу есть чем заняться. Вон идет мсье Жодо, и мсье Батист с мсье Мартином везут урожай с южного склона Жодо. Вас обоих с нетерпением будут ждать у чана для отжима, вместе с вашими сестрами. — И ангел предложил баронессе подержать снятые туфельки.

Поль поспешил навстречу своему виноделу. Большая и неожиданная удача — Жодо продал Вюйи лучший виноград с южного склона. Собран и Аврора заказали две новые бочки и, конечно же, готовились делать новое вино, «Шато Вюйи д’Анж дю крю Жодо». Восьмое по счету, ставшее настоящим триумфом.

Вино 1833-го уже заставило прочих виноделов удивленно поднять брови, а за спинами графа, его матери и Собрана шептать: «Такого больше не будет. Такого попросту больше не может повториться», на их земле не рос виноград какого-то особого сорта, не было никаких фамильных секретов или особой техники обработки древесины для бочек, которые заменили бы отсутствующую соль земли.

Ягоды ссыпали в чан, перемешали, затем работники умолкли, пока винодел молился покровителю — святому Винсену. А после все юноши и девушки легкого веса и с нежными ногами забрались в чан отжимать сок.

Единственное хорошее мнение о новом гувернере, которое Селеста Жодо себе позволяла, — это то, что он проявлял воистину хорошие манеры: держался скромно и на хозяйку действовал умиротворяюще. Когда Селеста становилась невыносима, все прочие обитатели дома либо сбегали, либо поеживались, либо опускали очи долу — все, кроме Софи, в чьи обязанности входило брать невестку за руку, утешать или вовсе уводить в другое место, словно расшалившееся дитя. Гувернер же смотрел Селесте прямо в глаза — мягко, внимательно, и женщина, объясняясь, мало-помалу начинала что-то выдумывать, притворяться, иными словами «искать отговорки». И тогда Селеста сама начинала слышать, как говорит не свойственным себе тоном. Мсье Кэли, как и барон Леттелье, был благороден и умел успокоить. Случалось, он единственный не раздражал Селесту.

Вместе с Бернаром мсье Кэли соорудил сад, в котором они ставили опыты по разведению растений. Читали Ламарка[48]. Бернар с зубовным скрежетом продирался сквозь английский Эразма Дарвина[49]. Затем оба приметили рядом стоящее название в каталоге книготорговца: дневник Чарльза Дарвина, который автор вел во время плавания на «Бигле».

Что бы ни проходили, гувернер то и дело прерывался со своим обычным «а кстати» и расширял сеть рассуждений, дабы в нее попалось больше фактов, теорий, историй или, как говорил сам Кэли, «древних слухов». Когда же Бернар удалялся с сачком для бабочек на луг, где росла трава высотой по пояс, Кэли переходил к Антуану, обучая его немецкому языку посредством бесед, а не бесконечных спряжений глаголов. Он говорил: «Просто порхая в воздухе, бабочки занимаются настоящим делом. Бернар — нет, потому что желает изучать их. Природа грамматики с ее спряжениями, связями — тоже настоящее дело, но и речевое общение интересно». Затем он спрашивал по-немецки: «А что интересует вас?»

— Еще одна маленькая ересь, — говорил Батист, выслушивая восторженные рассказы о методах преподавания нового гувернера, — от насмешника мсье Кэли.

Антуан возражал:

— Зато теперь я знаю, как ошибался в книгах. Через них я могу слышать человека, с которым никогда не встречусь в жизни, знакомлюсь с предками, далекими соседями…

— Далекими соседями? — передразнил Батист. — Надо же, какое поэтичное определение для иностранцев.

Батист даже не пытался скрыть неприязни к гувернеру. Словно семья, поселив в его комнате человека, который мог бы удовольствоваться и койкой на чердаке, помешала приезду Анны. Анна так и не вернулась — даже когда Батист сам отправился за ней в Париж. Винить было некого, однако Батист отворачивал взгляд всякий раз, проезжая мимо двух детских могилок. Он не мог говорить о мертвых сыновьях хотя бы потому, что брак его распался. Собран предложил сыну развестись и жениться по новой, потому как болезнь, от которой кожа детей темнела и они умирали от жажды, была для рода Жодо не свойственна. Вот Ирис да все пятеро детей Сабины растут здоровее некуда.

— Нет, — отвечал Батист. — Мне следовало срезать с головы по локону и вложить их в ручки своим мертвым детям, как до сих пор наши вдовы кладут локоны в руки почившим мужьям. Надо было пообещать им никогда больше не жениться.

— Я чуть не поступила так, — сказала Аврора, которая до того лишь слушала разговор. Они с Собраном ехали в ее карете и подобрали Батиста, сидевшего на верстовом камне по пути из Шалона-на-Соне в Алуз, — его, пьяного, сбросила лошадь. — Когда моего мужа положили рядом с гробом, я попросила ножницы и срезала с головы локон. Но дядя остановил меня, не дал вложить волосы в руку мужу. Сказал: никогда не знаешь, что случится в жизни. И оказался прав.

— Анри Леттелье, — с глубоким презрением в голосе произнес Батист. Услышав, как отец прыснул, он снова принялся жаловаться на судьбу: — И мне горько оттого, что Анна ушла…

— Ты не можешь винить мать…

— Это почему?

— Потому что так ты уподобишься ей самой в ее самодовольстве.

Аврора предупреждающе коснулась руки винодела.

— Собран, — попросила она.

— Да я и не виню мать. Просто Анна не подходила нашей семье. Мы же породнились с графом. Мы облагораживаем себя.

— Тебя учил отец Леси, — с болью в голосе напомнил Собран. — Лучшего учителя и пожелать было нельзя.

— Пока мне не исполнилось двенадцать. Потом-то меня никто не облагораживал. Теперь все мои сестры — дамы, а младшие братья становятся господами под присмотром гувернера, у которого костюм уже протерся в локтях.

Это была столь необычная смесь возмущения и снобизма, что Аврора уставилась на Батиста с восхищением.

— Уже протерся? — спросил Собран, как всегда отходя от темы. — Непорядок.

— Пошейте ему новый костюм в счет жалованья, — посоветовала Аврора.

Они с Собраном переглянулись, улыбаясь друг другу. Ангел с его причудами и нуждами будто связал их.

Они по-прежнему оставались любовниками — Аврора и Собран, Собран и Зас. Случались рассветы, когда Аврора выбиралась из постели Собрана и тайком возвращалась к себе в комнату по территории шато. Собран успевал проснуться ровно настолько, чтобы ощутить, как она целует его в бровь.

Оставшееся после Авроры тепло сменялось другим, более сильным. Приходил Зас, пахнущий потом — как дождь, пролившийся на землю, — довольный, что верно подгадал время и не надо ждать. На ступенях лестницы он встречался с баронессой, и та просила: «Пощади его, Зас, ради всего святого». Ангел наклонялся после над постелью Собрана и спрашивал: «Хочешь, чтобы я… обращался с тобой помягче?»

Зас уходил на рассвете, всего за сорок минут до завтрака. «Я быстро бегаю, — говорил он, в спешке застегивая сорочку и удивленно глядя на лишнюю дырочку для пуговицы, — Я побегу не по дороге, а холмы не задержат меня».

— Да-да, ты и лосось, и река одновременно, — говорил Собран, закрывая глаза и не видя, как Зас оборачивается к нему, встав у раскрытых двойных дверей. Потом спрыгивает вниз и бежит.

Когда бы барон Леттелье ни приехал из города, Найлл Кэли всегда был рад его видеть.

— Какое счастье снова с вами встретиться, барон, — говорил ангел, да так искренне и тепло, что даже барона пронимало на улыбку.

Затем Зас, словно бы извиняясь за неподобающую открытость в чувствах, начинал говорить о том, что могло бы зацепить барона, — о политике и, например, как, по его мнению, дальше будет действовать Луи-Наполеон.

Когда Аврора с супругом забирались в карету, баронесса задержалась и прошептала Засу:

— Ты как пес — продаешься и стелешься в ногах.

— Произнесите то же, стиснув зубы, и получится совсем как у Собрана, — отвечал ангел.

— Я вовсе не хвалила тебя, — прошипела Аврора.

Тут подошла Селеста — позлорадствовать:

— Ну что же, баронесса, полагаю, некоторое время мы вас не увидим? — Жена Собрана кокетливо посмотрела на барона, который уже устроился в карете.

— Боюсь, что нет. Желаю вам всего доброго, мадам.

С этими словами Аврора забралась в экипаж и села подле мужа. Взглянула на Собрана — тот выглядел спокойным, сочувственным. Зас, встав позади всех и разыгрывая комедию — этакого сентиментального Панталоне, — положил одну руку на другую и устало помахал баронессе на прощание.