Инвестор. Железо войны

Глава 3: Товарищ Эренбург упрощает

Ося постигал тайны филологии, я сидел по уши в таблицах и выкладках, Панчо примыкал к нам попеременно, а лайнер тем временем добрался до Гавра. Агент Кука мгновенно перекинул весь табор с причала на железнодорожную станцию, и через каких-то четыре часа нас встретил его коллега на вокзале Сен-Лазар.

В Париже вместо снега шел дождь, бесчисленные огни реклам удваивались отражениями на мокром асфальте. Вода из-под колес авто брызгала на тротуары, где от потоков шарахались продавщицы и клерки, студенты и чиновники. Город пах вовсе не парфюмом, а холодной сыростью, бензиновой гарью, овощными и рыбными лавками.

Лимузин пронес нас по черным, будто зимние реки, улицам, мимо промокших тентов бистро, блестящих от влаги кованых решеток ворот и балконов, мимо пестрых зданий, слитых в одно пятно — лавки, над ними четыре жилых этажа, мансарда, антрацитовые крыши.

Едва автомобиль величественно пристал к берегу на бульваре Распай, как навстречу бросились и укрыли нас услужливо раскрытыми зонтиками швейцары отеля «Лютеция», багаж подхватили носильщики и сквозь блеск стекол карусельной двери увлекли за собой в роскошный вестибюль.

На толстенных коврах уже выстроились шпалерами лакеи и коридорные во фраках, панталонах и шелковых чулках, совсем как во времена Наполеона. Отточенными движениями персонала руководил солидный распорядитель, чей статус подчеркивали не только холеные седые усы, но и лежавшая на плечах и груди серебряная цепь.

Прямо от стойки я отбил телеграммы Лаврову — найти и пригласить на работу авиаконструкторов Белла и Роберто Лонги, найти и пригласить на работу инженера Джона Кристи, найти в Германии контрагентов для найма специалистов.

Рядом строчил телеграммы в нашу нью-йоркскую контору Ося — немедленно выяснить ситуацию с акциями и положением на рынке двигательной фирмы Allison и авиационной Seversky Aircraft.

Там же, у стойки, портье вручил мне записку — Сурин уже здесь. Ну и отлично, я оставил Осю отправлять последнее сообщение брату в Москву, а посыльному велел пригласить Сурина в ресторан отеля.

За три года, что мы общались дистанционно, Алексей чуть-чуть набрал солидности, чуть-чуть располнел, а залысины стали чуть-чуть больше.

— Мистер Грандер, к чему такие расходы? Вы могли бы снять мне номер в гостинице попроще… — несколько скованно заметил он после приветствий.

В самом деле, еще не потускневшее от депрессии великолепие «Лютеции» на скромного техника действовало подавляюще.

— Алексей, я американец, я умею считать деньги, в конце концов, это моя профессия. Мне гораздо удобнее, если вы будете жить рядом. Но вообще привыкайте, вы теперь главный инженер Sociedad Espan’ol de Automoviles y Tractores, вот документы о регистрации.

Новость Сурина буквально оглушила — он заторможенно принял от меня папку с бумагами и молча перебирал их, не обращая внимания на подошедших Панчо с Осей и суету гарсонов вокруг стола.

Обед, к разочарованию метрдотеля, накрыли без изысков — вино, консоме, бланкет из телятины, сыры на десерт и кофе. Появление блюд с закусками вывело Сурина из ступора и он чуть было не испортил нам аппетит:

— Нет, я не могу…

— Чего именно?

— Я не могу быть главным инженером, у меня нет опыта!

— Ну здравствуйте! Нет уж, реверс врубать поздно, опыт придется приобретать по ходу. Впрочем, — я вспомнил телеграммы, — если все настолько серьезно, то главным инженером я могу назначить мистера Кристи.

Сурин облегченно выдохнул.

Гарсон разлил вино и мы чокнулись:

— За новый завод!

Пока мы ели, я постепенно вводил Сурина в курс дела:

— Как только мы подпишем контракт, в первую очередь от вас потребуется список станков и всего, что необходимо для технологического процесса.

— Но я не смогу все предусмотреть!

— Берите с запасом!

— Но это же расходы… — опять растерялся Сурин.

— Алекс, финансы вас пусть не волнуют, ими занимается вот этот молодой человек, — я некультурно ткнул вилкой в сторону Оси. — Он будет утверждать ваши заявки. Если же вы закупите лишнее, мы найдем ему применение. В конце концов, я собираюсь строить не один завод. Дальше, как только вы составите технологический план, я сведу вас с архитекторами и строителями. Задача — через два года получить первую продукцию. И не надо делать большие глаза, в Советской России поднимают завод за год!

Алексей снова вздохнул, но уже не так глубоко и обреченно. Блин, неужели за несколько лет в Чехословакии он растерял присущие русским размах и лихость? Оставалось надеяться, что это просто результат шока, а в работе он себя покажет.

— А каков будет оклад? — наконец-то задал самый главный вопрос Сурин.

Я написал на салфетке несколько цифр и показал ему, отогнув уголок. Инженер замер, пересчитывая франки в привычные кроны и разочарованно опустил уголки губ — тысяча франков, обычная зарплата рабочего…

— Это в долларах.

Сурин замер, медленно покраснел, а потом двумя пальцами оттянул галстук и воротничок — доллар дороже в двадцать пять раз! Это даже не генеральская, это маршальская зарплата! А чтобы он не решил, что его разыгрывают, я выдал ему чек на такую же сумму:

— Подъемные. Увольняйтесь и перевозите семью в Овьедо, оклад вам пойдет с момента подписания контракта. Если потребуются экстраординарные расходы, дайте знать.

Похоже, Сурина пробрало до печенок, и он медленно сложил чек и тщательно запрятал его в бумажник, а бумажник — во внутренний карман пиджака.

— И еще, Алексей. Как вы теперь понимаете, у меня на вас большие планы, если вы вдруг почувствуете постороннее внимание к вашей особе, немедленно известите мистера Вилью.

Панчо на секунду оторвался от телятины и кивнул.

«Лютеция», как и всякий отель такого уровня, имел собственную телеграфную станцию, так что переговоры с Америкой мы закончили далеко заполночь, утром встали поздно, и я потащил ребят гулять — надо же хоть во второй жизни посмотреть на Париж, в конце концов!

Город пока веселился: блестели вывески ресторанов, в парках и на бульварах декламировали стихи, у редакции маленького журнальчика шел жаркий спор с перспективой драки. Рекламные плакаты на каждом углу навязчиво вбивали в мозг Dubo, Dubon, Dubonnet — слоган «лучшего в мире аперитива». Из кабаре и салонов доносились джаз и свинг, праздные гуляки плясали и старенький чарльстон, и модный шимми, и экзотичный линди-хоп.

Звенели трамваи, дзынькали колокольчики на входе в банки, где стояли в очередях рантье, еще не потерявшие свои сбережения. В газетных киосках продавались отчеты о героических деяниях депутатов Национального собрания, беспрерывно тасовавших кабинеты — меняя Бриана на Тардье, Тардье на Шотана, Шотана снова на Тардье. Как редкая птица могла долететь до середины Днепра, так редкий французский премьер-министр мог просидеть в своем кресле больше полугода.

Те же газеты вещали, что кризиса во Франции нет, что его сдерживают государственные субсидии на тянущееся по сей день послевоенное восстановление и на строительство «линии Мажино».

Мы прошли через Дом Инвалидов, Марсово поле с Эйфелевой башней, Кэ д’Орсе, площадь Согласия, сад Тюильри, Лувр, трехсотлетний Новый мост, Нотр-Дам, Латинский квартал с Пантеоном, сад Люксембург… Не знаю, сколько километров накрутили, но гуляли до вечера, совершенно ошалев от обилия впечатлений. Наконец, от фонтана Обсерватории повернули в сторону гостиницу, но Панчо тут же затребовал отдыха, а Ося — еды.

Как и на всяком большом перекрестке, заведений на стыке бульваров Монпарнас и Распай хватало — Petit Bouillon, Dome, Coupole, Rotonde. Последнюю мы и выбрали, в других негде сесть, а в «Ротонде» полно свободных столиков.

Вдоль торцевой стены, уставленной батареями высоких, низких, пузатых и тонких бутылок с разноцветным содержимым, тянулся бар. В Штатах в подобных заведениях стойку делали хромированную, здесь же обошлись оцинкованной кровельной жестью. Зато никелированной сталью блестел пыхтящий кофейник ведерного размера, перед которым сидела миловидная кассирша в белом фартучке поверх черного платья и белой же наколке в волосах.

Справа завивалась лестница на второй этаж, оттуда звучали танцевальная музыка и шарканье ног. Мы не стали преодолевать обозначенную перегородкой из зеленоватого стекла границу бара и уселись на кожаные сиденья вдоль стены в главном зале. В следующем таком же отсеке двое парижан пили кофе, перед одним на розоватом мраморе столешницы дымилась трубка.

Три гарсона во главе со старшим, тоже все в черном и белом, слетелись к нам как сороки и столь же быстро улетели выполнять заказ. Я еще раз оглядел кафе — высокий потолок со следами многолетней табачной копоти, тесно стоящие столики, зеркала в тяжелых рамах и картины на стенах. Совсем не в стиле ожидаемых «домиков в деревне» и прочей мещанской попсы: рисунки, наброски, парочка холстов маслом вполне в духе современного (как минимум на 1930 год) искусства. Насколько позволял судить мой слабый уровень — нечто вроде закосов под Модильяни и Пикассо.

Первым делом гарсон открыл и поставил на стол вино, а затем принес по моей просьбе вечерние газеты.

— Ого! — увидел я неожиданный заголовок на третьей странице Figaro.

— Что там? — лениво поинтересовался Панчо. — Марсиане в Париже?

— «Советский посол осужден в России на десять лет», — перевел я вслух на английский.

Обычно мы говорили на нем, хотя Панчо нахватался от нас русского, а мы от него испанского, но вот французским я владел один.

— Подробности? — заинтересовался Ося.

— А, нет, не посол. «Временно исполняющий обязанности полномочного представителя СССР господин Беседовски в октябре 1929 года перелез стену посольского особняка и запросил политического убежища во Франции. Наши корреспонденты в Москве сообщают, что на днях он был приговорен заочно к десяти годам заключения за растрату».

— Фигня какая-то, — буркнул Ося и придвинул поданный гарсоном салат.

Фигня не фигня, но просто так дипломаты не бегут. Но тут салат подали и нам с Панчо, так что я отвлекся от мыслей о высоком. Пока жевал, услышал краем уха разговор соседей и насторожился — говорили на русском:

— С тех времен, Володя, как папаша Либион продал заведение новым владельцам, художников и литераторов здесь почти не застанешь.

— Что, совсем?

— Попадаются, изредка. Сидят тут, внизу, переливают из пустого в порожнее, пока наверху танцуют. Никакого сравнения с прежними временами, когда сюда ежедневно заходили Матисс, Ривера, Малевич, Аполлинер… А сейчас из новых разве что Эрнест интересен.

— А что же ты сюда ходишь?

— Здесь пусто, всегда есть места, можно спокойно сесть и поговорить. Так что «Ротонда» превратилась в туристский аттракцион, вон, посмотри, рядом сидят американцы, они приезжают тратить деньги в Париже. Им обязательно нужно сидеть там же, где сидел Пикассо или Модильяни, а сами они ни черта не понимают в искусстве… На редкость тупая нация, их интересуют только деньги.

Блин, вот никогда мне это показное пренебрежение не нравилось, задорновщина какая-то, «ну, тупы-ые». Даже сейчас, после близкого знакомства с Америкой, когда развеялись мои прежние иллюзии о «демократии и главенстве закона», я видел невероятную целеустремленность и работоспособность американцев. В конце концов, если они такие бестолочи, то как сумели построить страну, с которой вынуждены считаться все в мире? Да, нам они не друзья, но вот это «тупы-ые» мешает правильно оценить противника!

— Простите, господин, не знаю вас по имени, — повернулся я через кожаную спинку, — американцы, может, и не понимают ни черта в искусстве, но вот некоторые из них понимают по-русски.

Говоривший справился со смущением (если оно вообще было) моментально, узкое лицо даже не изменилось в цвете и не дрогнуло ни одним мускулом. Он извинился и немедленно принялся выяснять, откуда это такие русскоговорящие американцы взялись. И даже всучил свою визитку, после чего я вынужден был ответить тем же. Пока мы читали напечатанное на маленьких картонках, второй собеседник, Владимир, как-то очень быстро слинял.

— Элайя Эренбур, журналист… — прочел я по-французски.

— Илья Эренбург, если точнее. Журналист, писатель и вообще, — он взмахнул зажатой в кулаке трубкой, вместив в этот жест «Ротонду», Париж, Францию в целом и как бы не весь мир. — А вы тот самый Грандер, электротехник?

— Радиотехник. А это мои товарищи — Иосиф Шварц из России и Франсиско Вилья из Мексики, — представил я ребят мгновенно перебравшемуся за наш столик Илье. — А что вы написали?

— Книгу, в которой действуют американец, русский и мексиканец.

— Однако!

— Правда, там еще немец, француз и негр, — он пригладил зачесанные назад волосы и широко улыбнулся, отчего к уголкам губ от заметного носа пробежали глубокие складки.

Не знаю, как это у него получилось, но гарсоны уже тащили ему прибор и тарелки — я только слегка пожал плечами, нам не в тягость. Тем более собеседником Илья оказался крайне интересным:

— Хотите, познакомлю с Пикассо?

— Я действительно ни черта не понимаю в искусстве, к тому же, мы здесь не как туристы.

— Бизнес?

— Именно, я собираюсь построить пару заводов в Испании. Сейчас набираю сотрудников. У вас нет знакомых оттуда?

— Есть, как не быть, тот же Пикассо. Или Бунюэль и Дали, но, полагаю, это не совсем те люди, которые вам нужны.

— Дали? Сальвадор? Художник?

— Ну вот, а говорите, ни черта не понимаете в искусстве!

Я аж вздрогнул, как только представил, что может понастроить Дали.

Эренбург рассказывал о гнезде сюрреалистов, в котором помимо испанцев и французов водились немцы, итальянцы, сербы и куча других народов. О парижских блошиных рынках, о гуляющих по улицам кошках, о ночующих под мостами клошарах, о вине, которое дешевле воды, о странных законах…

О русских эмигрантах, которых полным-полно в Париже на любой вкус — от упертых монархистов, царских министров и богословов до философов, художников и поэтов. О том, что среди двух тысяч русских, работающих таксистами, можно встретить и князей, но большинство эмигрантов работает на автозаводах и живет в Биянкурске — пригороде Бийон-Бийанкур (я сделал пометочку насчет персонала на будущий автозавод). Что в Париже живут Иван Бунин и Феликс Юсупов, генерал Деникин и атаман Махно (при этом имени встрепенулся Ося). Что эмигранты не только белые, много выехало из Советской России и после Гражданской войны. Что здесь издаются несколько ежедневных газет на русском и множество журналов, в которых продолжаются неоконченные споры (знал бы он, что эти споры будут продолжаться еще лет сто…).

Обед Эренбург честно отработал, а когда прощались, нахлобучил клетчатую кепку и заметил, что хочет написать обо мне статью и, если у меня будет время, он готов подъехать в любой момент.

В гостинице я попросил портье достать мне все книги этого Эренбурга, и персонал потряс меня исполнительностью: с утра мне приволокли целую гору книг, включая пару очерков по архитектуре о замке Эренбург в баварском Кобурге, жизнеописание средневековой графини Эренбурги Мэнской и путеводитель по саксонскому Эренбургу. Среди одноименных изданий нашлось и нужные сочинения, правда, на французском, но после уточнения технического задания мне доставили книги на русском.

Осю и Панчо я засадил за формирование секретариата и за поиск русского технического персонала, желательно из числа тех, кто уехал уже из СССР. Сам же за день проглотил «Хулио Хуренито» и бегло просмотрел «Двенадцать трубок» Эренбурга[7]. Вот тогда в голове у меня забрезжило — вроде был знаменитый советский журналист с такой фамилией!

Вторую нашу встречу я начал с того, что предложил ему работу:

— Вы не хотите стать пиар-менеджером?

— Кем?

— Управляющим связями с общественностью.

— Это что-то американское? — пыхнул трубочным дымом Илья.

— Да, вроде непрямой рекламы. Создание положительного образа предприятия в глазах общества и государства. В том числе и статьями в газетах и журналах.

— Но вы же собираетесь строить в Испании? А я не знаю испанского…

— Выучим вместе, — отмел я возражение.

Через три дня Ося выложил мне на стол список инженеров и техников, которых заинтересовали наши объявления о найме. Небольшой, всего человек на восемьдесят-девяносто. К списку прилагались резюме с описанием опыта и регалий.

— Панчо, нужно проверить, насколько это все соответствует действительности, — передал я пачку Вилье.

— У меня здесь нет людей,

— Найди! Вызови из Америки! Затребуй у Лаврова, он тут многих знает! Короче, через три дня мы едем дальше, оставьте здесь временных заместителей, дайте им подробные инструкции и чтоб ни шагу в сторону!

Ребята понимающе угукнули — они хорошо помнили, как наши излишне самостоятельные сотрудники поломали игру Рокфеллеру и как нам пришлось из той ситуации выкручиваться.

Ося ворчал, что опять вместо отдыха заваливают работой, но тянул. А насчет отдыха он безбожно врал — утром я наткнулся на тех самых блондинку и шатенку, попутчиц-филологинь, когда они выходили из номера мистера Шварца. Коридорный старательно делал вид, что ничего не замечает, а Ося — что он спит и видит девятый сон.

Пришлось сдернуть с него одеяло:

— Тебе не многовато будет?

— Ой, не делай мне мозги! — потянул он одеяло обратно. — Ни одна женщина не может доставить такого удовольствия, как две!

— Ося, ты допрыгаешься до истощения! Что мне потом, содержать тебя в санатории?

— Прекрасная идея… Ай, нет, не надо водой!

Я поставил графин на место и добавил:

— Буду вычитать за каждый день, когда ты не сможешь работать.

— Буржуй-кровопийца, паразит на теле рабочего класса… — пробурчал Ося, запахивая халат.

— Еще скажи, что контра недорезанная!

— И скажу! И молчать не буду!

От запущенного в него яблока из корзины с фруктами Оська увернулся и скрылся за дверью ванной.

Несколько дней ушло на составление планов, обширную переписку и беседы с претендентами. Из числа нанятых я наметил пару человек для «мобильного секретариата» — у них были полноценные паспорта и, следовательно, возможность ездить со мной по миру.

Лавров отчитался по Беллу — инженеров с такой фамилией он нашел даже трех, но не может определить, кто из них меня интересует. Пришлось запросить расширенные данные — образование, кто чем занимался, на кого работали, чем интересуются и так далее.

Через неделю пребывания во Франции, когда мы вчерне закончили наши дела, я снова вытащил ребят на прогулку по городу — неизвестно, когда мы здесь окажемся еще и будет ли у нас время просто побродить и поглазеть.

Мы еще разок сходили в Лувр, прошлись вдоль холодной Сены, по бульвару Сен-Жермен, по Сен-Мишель и Сен-Жак, изредка заходя в бистро, чтобы согреться рюмочкой коньяка. А потом шатались по улочкам Рив Гош, Левого берега, богемного и не такого чопорного, как правый…

Навстречу от т-образного перекрестка не торопясь шел солидный буржуа в шляпе с муаровой лентой, в зимнем пальто колоколом. Он мимолетно повернул к нам лицо с широким носом, бородкой при залихватских усах вразлет и проследовал мимо с идеально прямой спиной, будто проглотил лом.

Откуда взялся тот автомобиль, мы не заметили, но сзади скрипнули тормоза, затопали башмаки, и после короткой фразы раздалось громкое:

— Это произвол! Я буду протестовать!

Мы обернулись — трое полицейских запихивали усатого буржуа в машину, а он отбивался и пытался вырваться. Кое-как его затолкали внутрь, но возня продолжалась в салоне, даже когда машина рванула с места и завернула за угол. Следом за ней с визгом шин понеслась вторая, от которой мы едва успели отпрыгнуть к стене дома.

Секунда — и перекресток снова опустел, только в окнах дома с эркерами дрогнули и закрылись занавески. Милый и развеселый Париж неожиданно повернулся не самой приглядной стороной.

— Что-то мне не нравится здешний режим, — процедил Ося.

— Надо отсюда валить, — добавил Панчо.

Что мы и сделали буквально на следующий день — наконец-то ответил Триандафиллов из Берлина, следом с интервалом в полчаса доставили подтверждение от Марка Спектора.

— Что-то он крутит, — скривился Ося, прочитав сообщение от брата. — Таки лучше я его не знаю, а то нарвем пачку неприятностей.

Персонал «Лютеции» на прощании снова исполнил торжественное построение, агентство Кука обеспечило трансфер на Северный вокзал, и мы отправились в Москву через Германию и Польшу. А вот вечерние газеты, доставленные прямо к поезду, ввергли в состояние шока: «В Париже агентами ГПУ похищен русский генерал Кутепов». И все бы ничего, только на фотографиях — тот самый перекресток, тот самый дом с эркерами и тот самый усач.

Н-да, не церемонилась Советская власть со своими противниками, правильно я решил в СССР заводы не строить. К этому еще Оськину боязнь… что-то засосало у меня под ложечкой.

— Дали по башке и отыграли свое, гори оно огнем, — резюмировал Ося. — Я, пожалуй, вернусь в Париж. Там секретариат безпризорный, мало ли…

— И филология, — буркнул Панчо.

— Лучше да, чем мне предъявят в России.

Но так-то Ося прав — заметут, и концов не сыщешь.

— Хорошо, остаешься за старшего, но смотри мне!

Нам же оставалось надеяться на товарища Триандафиллова, которые присоединился к нам в Берлине, где проходил курс в академии рейхсвера.

Чтобы не оглядываться на попутчиков, я заказывал еду прямо в купе, и мы говорили без помех. Триандафиллов рассказывал о полевых поездках, об учебе в академии:

— Представляете, немецкие офицеры прямо говорили нам: «Ошибка немецкой политики перед мировой войной — разрыв с Россией. Если бы мы воевали в союзе, мы бы покорили мир».

— Ну да, в качестве мальчика на побегушках у немцев, — хмыкнул я.

— Все равно, посещение маневров и слушание лекций очень полезно, мы впитываем наследие лучшей армии Мировой войны!

В этих разговорах я понемногу успокоился — только для того, чтобы снова начать нервничать по мере приближения к советской границе.

Польские пограничники в фуражках с серебристой окантовкой козырьков покинули вагон в Стольпце, а сразу за полосатыми столбами поезд притормозил и на площадки подсели советские наряды.

— Владимир Кириакович, у меня есть непрошенный совет, — решился я.

— Слушаю, Джонни, вы всегда умеете заинтриговать.

— Напишите рапорт в ОГПУ о наших разговорах.

— Зачем? — удивился комкор.

— Мне кажется, что вскоре в РККА начнутся гонения на бывших офицеров и обвинения в шпионаже.

— Вы уже знаете об аресте Снесарева?

— Нет, кто это? — теперь удивился я.

— Бывший начальник Военной академии.

— Не знал. Но вы напишите рапорт.

— И что там писать?

— Да все подряд, как можно подробнее. Не хотите в ОГПУ — напишите в Разведупр или что там у вас. Ей-богу, не помешает.

Триандафиллов замолчал, тем более, что поезд лязгнул буферами, окутался паром и замер на путях станции Негорелое. Мимо стоявших на каждой площадке часовых-пограничников в вагон поднялась проверка, они шли вдоль купе, перелистывая паспорта, пока не добрались до нас:

— Американские граждане?

— Да.

— Следуйте за нами.