Инвестор. Железо войны

Глава 16 Ликвидация последствий

Короновали меня царем Андорры в горах, под старым дубом, как того требовала древняя традиция. Покрывали меня горностаевой пеленою, черпали мне синее вино, сыпали мне жемчуг под ноги. Нахлобучили тяжеленную корону, в руки всунули золотые скипетр и державу.

Дядька в фиолетовом тягуче гнусавил на латыни, уткнувшись в библию, расфуфыренные советники водили меня среди скал, а я поминутно выдергивал застревавшую между камней мантию, но не обращал внимания, это же старинный красивый обычай.

В почетном карауле стояли баски Игнасио, все в красных беретах и с пистолет-пулеметами Фольмера — чисто дивизия Дзержинского. Одно непонятно, почему в меховых сапогах?

Фиолетовый подвел меня к Габриэле, скороговоркой пробормотал формулу обручения Андорры с монархом и попытался соединить наши руки на кувшине с вином.

Но Габи, глядя как Троцкий на буржуазию, кувшин забрала, развернулась и пошла в синюю горную даль…

Ту-то я и проснулся в недоумении.

В палате госпиталя в Памплоне, слава богу.

До города я продержался из последних сил — ужасно ныла грудь слева, но успел посмотреть, как Севу обкалывают чем-то полезным, а потом сел на креслице у стены и вырубился.

А сейчас на ребрах компресс, на башке шишка, во рту сушняк, будто наждаком обклеено.

— Сестра! Сестра! — вякнул слабенько, но дверь в палату открылась мгновенно.

Явилась пожилая женщина в белой косынке, следом узколицый и горбоносый врач, до одури похожий на грузинского актера с непроизносимой, как баскское слово, фамилией.

Но приятнее всего — за ними втиснулся Панчо:

— Ну слава богу! Я уже третий час тут сижу, жду!

— А если бы я и дальше спал?

— Ну, подождал бы еще…

— Пациент, помолчите, — сверкнул глазами врач и стал еще больше похож на абрека Дату Туташхиа.

Да они тут все на грузин смахивают страшное дело как, даже теория есть, что Иверия-Иберия не просто так называются.

— Доктор, что со мной?

— Ушиб внутренних органов и чрезмерная нагрузка. Вам нужно недельку-другую полежать, лучше всего под наблюдением врача.

— Сотрясения нет? — я пощупал ноющую гематому на лбу.

— Мозга нет, чему сотрясаться? — вполголоса гыгыкнул Панчо, но заткнулся после недовольного взгляда врача.

— А Сева? То есть сеньор Марченко?

— Хуже, гораздо хуже.

Блин, ну что он тянет?

— Перелом левой голени, обоих плеч со смещением и трех ребер без смещения. К счастью, ни одного открытого. Мы собрали ему руки-ноги, если срастутся правильно, то все в порядке, танцевать сможет.

— А если нет?

— Придется ломать и сращивать снова.

Б-р-р…

Панчо и доктор ушли договариваться о транспортировке в Овьедо, а я опять задремал, но вскоре меня разбудил Игнасио.

В накинутом белом халате и с беретом, который он непрестанно мял и крутил в руках.

— Как вы, сеньор Грандер?

— Спасибо, Игнасио, гораздо лучше! Очень вовремя вы нас довезли. Я могу вас чем-то отблагодарить?

Он отказался — христианский долг, наша награда на небесах и все такое, но осторожно поинтересовался, что делать с самолетом.

Вытаскивать «белянку» — это целую экспедицию снаряжать, к тому же неясно, насколько она пострадала и возможно ли восстановление. Разве что двигатель? Но он как раз принял первый удар, овчинка выделки не стоит.

— Забирайте с него все, что нужно, я его вывозить не буду!

— И мотор? — осторожно переспросил Игнасио.

— Да, мотор тоже. Все забирайте, — сделал я широкий жест, но тут же опомнился: — Ну, только если личные вещи найдете.

— Мы передадим, если что! — заверил Игнасио. — А из двигателя локомобиль сделаем!

— Он прожорливый…

— Ничего, у нас есть механик, он наладит!

Санитарный фургон выехал из ворот университетской клиники и провез нас через центр Памплоны. Мы успели полюбоваться на мощную бастионную цитадель, смешные трамвайчики и Гранд-Отель на площади Святого Франциска. Вполне приличный город, я думал, будет хуже — видимо, пока остальная Европа резала и душила друг друга в Первой мировой, тут пустили деньги на строительство. Подшаманить некоторые здания, конечно, не помешало бы, но с политическим кавардаком последних лет не до косметики.

— Жаль, не сезон для энсьерро, — заметил Панчо, когда мы проезжали монументальную арену Plaza de Toros.

— Тебе лишь бы пожрать, — подколол я друга.

— Энсьерро не едят, а бегают, — наставительно заметил Панчо. — От быков.

Блин, это же знаменитая наваррская «антикоррида», когда стадо тупорогих удирает от стада полорогих. Кончается все обычно травмами, а порой жертвами — лет пять назад вообще дюжину человек похоронили. Отличное развлечение, ей-богу.

Доктор из нашей больницы в Овьедо сумел убедить Панчо, что везти травмированных по горным дорогам на автомобиле — так себе идея, и встретил нас на станции, где ждал мой поезд, временно переоборудованный в санитарный — с врачом, медсестрой, аптекой и даже кислородной подушкой.

А раз доктор сказал лежать, то кто я такой, чтобы спорить? Устроился в салоне, то есть в палате и спросил наблюдавшего за моими телодвижениями Панчо:

— Что на заводе?

— Поначалу не поверили, потом запаниковали.

— С чего это?

— Вдруг помрешь, а без тебя все прахом пойдет, и никто больше не будет с ними нянькаться.

— Не дождетесь. Еще что?

— Еще поймали трех поджигателей в засаду, допросили…

— Не вместе?

— Обижаешь, как Лавров учил. Все трое показали на Абехоро.

Я даже привстал на кровати.

— Ты не дергайся, лежи спокойно. Акцию готовим, тебя ждали, вот теперь не знаю…

— Решим.

— Jefe… — тихо донеслось со второй кровати, где лежал загипсованный Сева. — Jefe… Куда… нас везут?

— Домой, в Овьедо, лечиться.

— А я летать… буду?

— Это у докторов спроси.

— Я, — Сева сморщился и застонал, но договорил, — без самолетов… не смогу…

— Ничего, на земле инструктора тоже нужны.

Под уютный стук колес я понемногу задремал, но сновидений с венчанием на царство не увидел. Вечером проснулся и понял, что хочу есть. Скорее даже жрать — но злой доктор разрешил только протертую фигню, как Севе.

— Jefe, по гроб жизни!

— Чего это?

— Вы меня из самолета вытащили и до людей доволокли!

— Не я, баски.

— Мне Панчо рассказал! Я вам жизнью обязан!

— Ешь давай, не разговаривай.

Сам-то он есть не мог, но медсестра уловила мою интонацию и ловко всунула в Севин рот ложку.

Встречали в Овьедо без малого с оркестром — когда поезд встал в конце заводской ветки, к нему ринулась делегация человек в пятьдесят рабочих. Но первым успел Сурин, с тревогой глядя мне в глаза — все ли хорошо, не будет ли изменений в бизнесе?

Успокаивал, пожимал руки, говорил, что все в порядке, хлопал по плечам и улыбался, улыбался, улыбался — пока не разглядел стоявшую позади Габи. Липкий страх накрыл меня — так быстро попасть в Овьедо она могла только на самолете! А если бы она тоже…

Она стояла с независимым видом, уже в конце подошла со словами поддержки и только у меня дома, когда я прогнал всех, дала волю чувствам.

Тугая пружина, державшая ее, лопнула, Габи без сил опустилась на диван и разрыдалась. Сразу позабыл про все мои болячки и долго обнимал, гладя по голове и спине. Успокоилась она только после того, как я догадался спросить о делах в школе. Слезы прекратились и быстро высохли, а сеньора Уберно, все более воодушевляясь, изливала на меня подробности процесса внедрения новейших педагогических методик.

Она там все обучение перевернула, аргументируя неоспоримым принципом «Взрослые — не дети». Ребенка ведь учить проще, он любопытен по определению, открыт всему новому, а над взрослым довлеет опыт и суровые жизненные обстоятельства. Вот она и реорганизовала все, начиная от набора групп с разным уровнем образования до создания новых заданий с ориентацией на работу завода. То есть вместо «В жаркий день шесть косцов выпили бочонок вина за восемь часов» теперь «Столярный цех на шести станках выделывает двадцать нервюр за смену». Вся работа в учебных мастерских сопровождается подобными задачами — определить количество материала, составить заявку с обоснованием и так далее. Мало того, она, наглядевшись на мои мозговые штурмы, устраивала нечто похожее для учеников. Вот как они там друг друга не поубивали на дискуссии по испанской истории XIX века, не понимаю. Или CNT сподобилось подсунуть мне идейно-однородный контингент?

А еще она дорвалась до учебных приборов, и школы обзавелись электрофорами, эпидиаскопами, моделями ДВС, комплектами химической посуды, реактивами, демонстрационными электромашинами и еще черт знает чем. А ее «головная» школа еще и фотолабораторией. Во всяком случае, я теперь понимал, зачем наш киноман Панчо воткнул в список оборудования для школ аж двадцать кинопроекторов. Вопрос только, где брать учебные фильмы в достаточных количествах — я что-то сомневаюсь, что их снимают в Испании. Но можно обойтись и американскими с переводом, да в конце концов, можно просто крутить кино!

Добавить к этому практику обучения наиболее успевающими старшими младших, и можно начинать бояться — где, блин, эта девчонка двадцати двух лет всего этого набралась? Вряд ли в учительской семинарии… Хотя кое-что ей могли подсказать инженеры, особенно молодые — ни секунды не верю, что у нее в Барселоне не образовалось кружка поклонников.

В качестве бонуса, после того, как Габи помянула логарифмические линейки, угольники и транспортиры, я вспомнил офицерскую линейку — статусная вещь для школьника моего поколения и незаменимая для штабиста. Надо будет отписать Триандафиллову, он же замнач Штаба РККА, ему и карты в руки — разработать да запустить в производство недолго, а целлулоид в СССР наверняка есть.

Когда Габи немножко выдохлась, я поцеловал ее в висок:

— А на кого ты оставила школу?

Она хихикнула и поудобнее устроилась у меня в руках:

— Как говорил один мой знакомый миллионер, у хорошего руководителя должны быть хорошие заместители.

И даже ответила на поцелуй, но только я попытался заняться ей более предметно, как Габи вывернулась, вскочила и, уже убегая, в дверях послала мне воздушный:

— Доктор сказал, что тебе нужны две недели покоя!

Вот так, я умираю на этой работе по сто раз на дню, я делаю Испанскую республику, и мне вот такое вот спасибо! А как же позитивные эмоции?

Впрочем, мне все равно надо собираться в санаторий, а позитив обеспечил Панчо. Он закинул мой чемодан в багажник и открыл дверцу авто:

— Поехали, порадую.

Несколько на отшибе от домиков, где жили его сотрудники, на рамы из бруса натянули сетку вроде рабицы, частично перекрыли шифером, сделали помосты и будки. Внутри большого вольера расположился десяток взрослых собак, а в малом кувыркалось столько же щенков разного возраста.

Ну вот, теперь у меня есть псарня, совсем как у настоящего барина, не хватает только шелкового халата, фески и трубки с чубуком в метр.

Большие псы, похожие на менее лохматых кавказцев или на вислоухих алабаев, отреагировали на меня довольно индифферентно. Подошли, понюхали, парочка коснулась руки мокрыми носами, дежурно вильнули хвостами и разошлись по своим делам.

— Слушай, а они не больные?

— С чего ты взял, Джонни?

— Ну, у всех под шеей зоб висит…

— Это называется «подвес», особенность породы, — объяснил нахватавшийся собаководческих знаний Панчо.

В отличие от взрослых для щенков мы стали главной радостью если не в жизни, то за сегодняшний день точно — они набежали всей сворой, повизгивая, гавкая, и устроили кутерьму, пытаясь добраться до нас. Они поскуливали, молотили хвостами по бокам, скакали, отчего их уши смешно мотались по воздуху. Мелкие даже ухитрились свалить Панчо, напрыгнув всей кучей, и теперь он возился на земле, с хохотом разгребая шерстяную ораву, где каждый норовил лизнуть его в нос.

Один только щен, темный, но с белой грудью и белой же полоской через весь лоб до носа, величественно сидел поодаль, свысока поглядывая на возню у наших ног. А когда все прочие занялись Панчо, встал, спокойно подошел ко мне и сел у правой ноги. Я наклонился потрепать его по лобастой башке, он задрал морду и поглядел на меня с выражением «Мы же солидные парни, мы же не будем устраивать глупую возню?»

Но тут уж я взялся за него всерьез — завалил на спину, чесал пузо, тормошил уши, тряс голову и вообще прошелся по всей шкуре. Это сукин сын перенес все с достоинством, словно признавая мое право трепать, а под конец просто уткнул приятный влажный нос в мою ладонь.

И все сразу стало понятно — это моя собака, надо только имя придумать. Хотел было назвать «Франко» — ну, вроде как у нас в Сибири кобелей называли «Колчаками», но для такого степенного малого это унизительно, надо что-то соответствующее характеру.

Панчо, наконец, выбрался из кучи-малы и поднялся, отряхивая брюки. Вся свора вилась у его ног, но он оценил моего:

— Ну прямо император! Цезарь!

О, отличное имя! С буквами «а» и «р», что хорошо для клички, и на испанском звучит почти так же, только мягче — Сесар.

— Он самый. И он мой.

— Понял, распоряжусь, чтобы не замылили.

— Как они вообще?

— Понемногу привыкают к ребятам, я троих с опытом нашел, приставил.

— Смотри, чтобы с земли не жрали, этот гаденыш Абехоро может попытаться отравить.

Панчо угукнул, а уже в машине, где не было лишних ушей, довел до меня план курощения. Все в стиле Зорро, с масками и таинственность. Непонятное же пугает больше? Вот и напугаем.

Он расспросил меня о басках, но на просьбу им помочь скривился:

— Это же рекете, карлисты[27]!

— Кто?

— Монархисты, упертые. Ты же за республику собираешься драться, а они точно будут против.

Появились они во время династических войн прошлого века как боевые подразделения, потом выродились в подобие скаутов (вплоть до того, что низовая ячейка, как и у моих недопионеров называлась «патруль»), потом почти сдохли и рассеялись, а сейчас некая внешняя сила их реформирует и консолидирует. Вводят форму, дисциплину, ритуалы, вооружают потихоньку.

Баски и так не сильно любят центральную власть, население там крестьянское, не слишком продвинутое в политике, не чета Астурии и Каталонии — эдак Наварра превратится в Вандею. Блин, как бы этих рекете нейтрализовать?

Панчо обещал прояснить ситуацию, а я навесил ему еще одну задачу, заслать пару-тройку наблюдателей в Андорру. Он угукнул и до конца дороги вытрясал из меня соображения по НАЗ-у и по медицинской подготовке.

Пропетляв от Хихона минут десять по кривым дорогам, Панчо остановил машину над морем, и я оценил место для санатория: кругом вдающиеся в море скалы, а тут на тебе — метров пятьдесят песочка! И над этим пляжиком нависал дугой большой и вполне современный дом, построенный тремя уступами. Поликлиника, что ли — уж больно запашок характерный.

— Сеньор Грандер, большая честь для нас, — с достоинством встретил нас Энрике Эстаньо, хозяин санатория.

Судя по седым волосам и торчащему из нагрудного кармана деревянному стетоскопу — доктор старой школы. Ну, мне-то всего лишь отлежаться надо, лечения вроде не предполагается.

— Мы подготовили для вас комнаты рядом с вашими гостями.

— Телефон? — спросил Панчо.

— Все сделано, отдельный номер для сеньора Грандера.

— Отлично, спасибо!

— А что за гости? — уточнил я.

— Сеньор Магно и его семья.

Примерно секунда мне потребовлась, чтобы сообразить, что фамилия Махно записана в его документах на французский лад и потому на испанском читается именно так.

Нестора Ивановича я увидел буквально через полчаса и поразился, насколько лучше он выглядит по сравнению с Парижем. Даже месяца не прошло, а на щеках заиграл слабый, но румянец, впалые щеки слегка округлились, да и в целом повеселел. Может, оттого, что радовались его женщины — Галина вообще расцвела и даже немножко загорела, а уж Лена вообще упивалась морем, хоть и скучала по оставшимся во Франции подружкам.

Заскучал и я — ну невозможно все время лежать и ничего не делать! Отзвонился в Овьедо, затребовал свои паяльники и вольтметры-амперметры с прочим инструментом радиолюбителя. Пока ждал, ковырялся со схемкой портативного радиоприемника в двух видах: приличный для коммерческого варианта, неприличный для себя. Первый в каждый дом и каждую семью, второй — как половину военной рации, но с общей элементной базой.

Тут как раз и Термен приехал, мы с ним очень продуктивно поработали, в том числе и над радарным проектом. Лев прикинул, что нам потребуется решетчатая антенна большой площади, для которой нужны две башни или стойки.

— Парашютные вышки подойдут? Отлично, стройте в Йанере, пусть все думают, что это для парашютистов.

За Терменом появился Фольмер и первым делом поставил на стол тяжелый кожаный портфель, внутри звякнул металл.

— Это то, что я думаю, Генрих?

— Да, герр Грандер, — оружейник выудил несколько пахнущих смазкой железок и разложил передо мной.

А потом очень быстро собрал из них нечто, весьма похоже на мои наброски, в свою очередь похожие на чешский Sa.25. Разве что магазин короче раза в два.

— Проблема с пружинами, — отреагировал Фольмер на немой вопрос. — Если увеличить емкость на десять патронов, как мы хотели, начинаются перекосы.

Взял в руки, вскинул — неплохо! Сложил плечевой упор — о как, он стал передней рукояткой. Причем Фольмер сделал это без моих подсказок!

— Это первый образец, будем дорабатывать. Кожух на стволе точно не нужен, бакелитового цевья достаточно.

— Стреляли?

— Да, вполне удовлетворительно.

Махно поначалу относился ко мне настороженно, я тоже не форсировал общение. И вовсе не потому, что «миллионер и нищий», тут другая градация: он-то вписал свое имя в историю, а я в этом смысле пока что никто и звать никак.

Но его несколько раз свозили в Овьедо, показать завод, поселок и весь соцкультбыт. Для Нестора Ивановича это стало буквально шоком. Однако, старые представления так быстро не улетучивались, и за одним из обедов Махно назвал меня «эксплуататором».

— Да почему же?

— Потому, мистер Грандер, что вы присваиваете прибавочную стоимость!

— Называйте меня Джон или Джонни, пожалуйста, без «мистеров», «господ» или «месье», — отложил я приборы. — Присваиваю. А придумайте, как еще можно потратить ее на рабочих?

Честно говоря, я почти ничем не рисковал: для XXI века ничего особенного, но по нынешним временам это выглядит раем на земле. Ну что может предложить человек, еще не видевший «общества потребления»? Два айфона каждый год? Так их еще нет. Поездки в Таиланд и Анталию? Так курорты Испании ничуть не хуже и в этом же санатории отдыхало и лечилось еще несколько человек с моего завода.

— Да, у вас почти коммунизм… Особенно по сравнению с тем, что я видел в Париже. Я же там много где поработал, и столяром, и плотником, повидал… Дорогущий отель, только для буржуазии, а в подсобных помещениях грязь вопиющая. Хлебницу позвали починить, открыл, а оттуда тараканы лавой! И все потому, что хозяину жалко денег! Всех заставляют работать без остановки, а платят самые жалкие гроши…

— Ну вот, а я еще хочу привлечь рабочих к управлению если не производством, то клубами и всем прочим.

Я думал, что доктор Эстанья постарается удержать меня в санатории как можно дольше, но нет — когда я вдоволь належался, он заявил, что мне можно возвращаться к полноценной работе.

Мало того, он сам предложил перевести Махно в другой санаторий:

— Купальный сезон закончен, сеньор Грандер. Но главное не в этом, — он замялся и потеребил головку стетоскопа, — главное в том, что я подозреваю у сеньора Махно туберкулез.

— Вы можете что-либо сделать?

— В наших силах только разнообразить питание, а вот горный воздух мог бы помочь.

Он же порекомендовал мне нескольких коллег, имеющих подходящие условия. Но на предложение продать санаторий (все равно большинство клиентов приходят от меня) отказался наотрез:

— Я построил его в память о моей покойной жене, это мое дело до конца жизни, я просто не смогу работать тут по найму.

— А постоянный договор на обслуживание завода вас устроит?

— Почему бы нет…

По возвращении в Овьедо Сурин, инженеры, Панчо, Термен и Фольмер в один голос доложили, что после аварии самолета среди рабочих заметно поменялось отношение и ко мне, и к заводу. Что-то вроде повышенных социалистических обязательств, так, кажется, это называлось — люди стали ответственней и лучше соблюдали требования технологов.

За одним исключением — Кристи.

В его стеклянную выгородку я пришел с контрактом, предварительно выгнав всех из КБ на крышу, покурить и отдохнуть.

И наорал на чертова упрямца так, что его чуть не сдуло. Сидит, понимаешь, удовлетворяет свое любопытство за мой счет, а выхлопа ноль! Где обещанный танк с доработками? Все сроки давно прошли!

Кристи попробовал тоже повысить голос, но, блин, кто в доме хозяин? Слегка осатаневший от его снобизма, я рявкнул последний раз:

— Вы уволены!

— А неустойка? — чуть не завизжал Кристи.

— И неустойка, и пинок под задницу, чтоб освободил служебную квартиру в двадцать четыре часа! — мстительно добавил я.

Вернувшиеся с крыши инженеры с недоумением, переходящим в удовлетворение, пронаблюдали, как Кристи сгребает все свое барахло в картонную коробку и гордо шествует на выход.

Я покинул стеклянный офис, пригладил волосы и хотел было выдать мотивирующую речь, но вдруг заметил на одном из кульманов крупный чертеж — букву А вписанную в букву О*.

— Это что еще за… — заревел я, еще не остыв от перепалки с Кристи.

Обвинить инженеров в анархизме мне не дал Сурин, удивленный моей реакцией:

— Эмблема для машины, а может быть, и завода.

— С чего вдруг???

— По названию модели «Атлантико», первая и последняя буквы.

Блин, а точно!

Ⓐ — самый известный символ анархизма.

Ну пусть будет, в конце концов, все случайности не случайны, да и членам CNT наверняка понравится. Не говоря уж о том, что это прекрасный тактический знак.

Все понемногу вошло в обычную рабочую колею, Габи уехала обратно в Барселону, после выпинывания Кристи на мороз дисциплина повысилась и в КБ, так что под Рождество мне показали рабочую модель трактора.

Ведь что такое трактор? По сути, танк без брони, стенд для отработки узлов трансмиссии, движителя и прочего. А уж сделать броневой вариант и навесить башню недолго, тем более, что в Хихон пришел первый груз орудийных 45-мм стволов с заводов Шнайдера.

И почти сразу — первые «эрликоны» из Швейцарии. Все это великолепие пока убрали подальше на склады и вернулись к обычным делам: запуску конвейера, рекламе автомобиля, возведению последних цехов, превращению строителей в металлистов и сборщиков.

О том, что мы начали накопление артиллерии, газеты, разумеется, не написали, а вот вокруг нашего трактора с подачи Эренбурга устроили целые пляски — Илья даже из Парижа вызвал знакомых журналистов.

Все улеглось и успокоилось, даже Сева стал ходить и летать, пока пассажиром на У-2. В один из моментов, когда не требовалось бежать и гасить очередной кризис, я сидел у себя в кабинете и лениво размышлял над заметкой в газете — «повстанческая армия генерала Аугусто Сандино отбила наступление правительственных войск и экспедиционного корпуса США в районе Сарагуаска и расширила зону действия на департаменты Леон и Чинандега». Вот кому не помешали бы мои изделия. И рабочие дружины там можно поднатаскать — а что, проблемы похожие, язык тот же, даже знамя черно-красное, как у CNT…

Размышления мои прервал Панчо, вломившийся без стука, а следом несколько его охранников, что характерно — с оружием наизготовку. На мой взгляд Пачо ответил жестом, махнув рукой в сторону окна. Я встал: к управлению со всех сторон валили рабочие, и тоже с оружием.

Блин, хорошо же сидели…