Инвестор. Железо войны

Глава 17 Мы анархисты, народ веселый

Ребята Панчо закрыли и даже завалили дверь внизу, но какой смысл, если управление, как и все остальные здания, построены с лентами широких и высоких окон на каждом этаже — мы же не планировали их оборонять.

И никак не предполагали, что волнения, полыхавшие по всей стране, доберутся до нас. Началось с отделения церкви от государства, затем в декабре Кортесы ратифицировали конституцию, но усилили полномочия МВД. И понеслось: Сарагоса, Эстремадура, Кастилия, Арагон, Валенсия — столкновения с Гражданской гвардией[28], по всей стране два десятка убитых, полста раненых.

А в конце января восстали шахтеры Каталонии.

Местный граф, по совместительству владелец калийных шахт, установил без малого лагерный режим: загнал рабочих в закрытые городки и платил им вместо денег купонами, которые принимали только в лавке компании. Ну и до кучи забил на технику безопасности, запретил профсоюзы и собрания, а когда недовольные все-таки вякнули, привлек Гражданскую гвардию для арестов и зачистки района шахт от левой прессы.

Ну а поскольку долина Льобрегат, где все происходило, совсем рядом с кишевшей анархистами Барселоной, то агитаторы нашлись немедленно. Да еще и контраст с условиями на моих фабриках в Оспитальет разительный, так что полыхнуло — мама не горюй!

Стихийно, без уведомления CNT, началась стачка и захваты фабричных контор, церквей и муниципалитетов. По счастью, без насилия, разве что при разоружении жандармов помяли им пару смешных лаковых треуголок и напинали подвернувшимся некстати «соматенам», своего рода сельским дружинникам.

Возник революционный комитет, объявил либертарный коммунизм с уничтожением частной собственности и… разошелся. Так что срочно стянутые из Льейды, Уэски, Хироны и Сарагосы войска уже через неделю после начала бучи восстановили первобытное состояние. Но только внешне, тут как дым в трубу, дрова в исходное — волна покатилась, в Арагоне сгоряча объявили «советскую республику» (но тоже ненадолго), по стране забастовали в поддержку.

Видать, и в Астурии…

Но если в Каталонии, Арагоне и даже в Хихоне (где рабочие захватили несколько фабрик) было с чего возбухать, то нас-то за что? За лучшие в стране условия труда? Понятно, что безработица сильно портит людям жизнь, что крестьяне воют от безземелья, но, блин, купить всю Испанию даже у меня денег не хватит.

— Панчо, что там?

— Точно не знаю, — буркнул взъерошенный друг, — вчера, говорят, эмиссары CNT из Барселоны приехали.

Анархисты, значит, народ веселый. В последнее время они здорово поднялись на волне радикализма, того гляди численность CNT семизначными цифрами писать будут, при том что населения всего двадцать три миллиона.

— Чего хотят?

— Да черт их поймет! — в сердцах чуть не сплюнул Панчо.

— А где Махно? В Хихоне?

— В Реторно, его же месяц как в горный санаторий перевели.

— Дежурная машина там есть? Отлично, звони, попроси его срочно приехать. И запускай делегатов, пусть изложат требования. Только не быстро, тяни время!

Митинг под окнами постепенно разрастался — на такую движуху сошлись со всех цехов, побросав работу. Не помогла и система допуска, охраны-то нет, вся в управлении в осаде.

Головы в толпе разом повернулись ко входу — наверное, вышел парламентер. Оратор, успевший влезть на садовую скамейку, прервал речь, спрыгнул и двинулся навстречу, раздвигая людей. За ним в кильватере шли Рикардо и еще несколько активистов.

— Не желают подниматься, — доложил Панчо по результатам переговоров. — Надо, говорят, чтобы все слышали. Требуют, чтобы ты спустился.

Блин, вот только разговоров с толпой и не хватает, уж точно не мое. Маяковского бы сюда, агитатора, горлана-главаря — он бы справился.

Минут за пятнадцать высокие договаривающиеся стороны утвердили формат встречи, на слегка нагретый зимним солнцем асфальтовый пятачок перед входом вынесли несколько стульев. Напротив нас с Панчо уселись оратор, Рикардо и Хавьер.

И начался цирк.

Оратор, приятный человек лет тридцати пяти, риторикой владел, в отличие от большинства рабочих. Еще его выделяла одежда — не зеленый комбинезон и куртка, а черное пальто поверх неплохого костюма-тройки с галстуком. За него были улыбка, живые глаза и крупные пролетарские руки, против — синеватая небритость. Причем я уверен, что с утра он точно скоблил щеки, такой южный тип, у которых щетина отрастает с невероятной скоростью. Как у Гиви, с которым я в армии служил — он как с утра ни старался, а в обед ловил наряды.

Поздоровкались, небритый представился — Хосе, и начал задвигать, как нужно устроить вместо завода коммуну. По мне хоть горшком назови, только в печь не сажай. Основная беда «революции», как и многих прожектов, заключалась в сочетании богатого набора благих пожеланий с нелепыми методами их воплощения. А то и полным отсутствием методов.

Предполагалось, что чрезвычайно сознательные трудящиеся не нуждаются в какой-либо организации, что либертарный коммунизм организуется сам собой, стоит его только провозгласить и убрать осточертевших полицейских, военных и жандармов. Немедля процветут коммуны и начнется благостный товарообмен без денег.

Хотя тут авторы прожекта все-таки подстелили соломки и предполагали заменить деньги некими vale de trabajo, то есть трудовыми ваучерами. Всей разницы с купонами, которыми платили шахтерам в Каталонии — здесь их выдавала не горнодобывающая компания, а революционный комитет. И почему-то считалось, что ваучеры не станут циркулировать, что люди не будут передавать их друг другу. С грехом пополам можно было согласиться, что ваучеры, на которые нельзя купить средства производства, не станут капиталом, но тогда непонятно, как Хосе и компания собирались развивать производство?

Как проклятый буржуин и злодей-эксплуататор я с ходу выдал несколько способов зафакапить систему, и это со мной еще Оси не было, он бы таких вариантов накидал десяток. Причем таких, для которых злая воля не нужна в принципе, достаточно безалаберности, которой у испанцев хватает.

Хосе краснел, решительно тер щетину и придумывал способы борьбы с факапами прямо на ходу, на глазах изумленной публики в моем лице. То есть никакой системы, кроме самой идеи, у него не было. Когда проект дошел до создания вооруженных групп «сознательных трудящихся», которые принудят всех к исполнению предписаний ревкома и приему ваучеров, я остановил Хосе жестом ладони:

— Не говоря о том, что вы только что предложили создать полицию, да-да, не спорьте, самую настоящую «классово правильную» полицию, при вашей системе резко упадет достаток.

Он хотел что-то возразить, но я продолжил:

— Не потому, что ваша система плоха, а потому, что она новая. Новое каждый раз требует притирки, наладки, мелких и крупных изменений, на что уходят силы и ресурсы. Вашу систему никто никогда не применял на долгий срок, у вас нет опыта ее внедрения, у вас нет специалистов, знающих, как ее внедрять, поэтому меньше чем за полгода вы не справитесь.

Стоявшие плотной стеной вокруг рабочие зашумели.

— Рикардо, Хавьер, сколько сейчас зарплата на фабрике?

— Средняя около двадцати песет, — тут же ответил активист, а Хавьер кивнул.

— Сколько говядины вы можете купить на двадцать песет?

— Килограмма… — пошевелил губами Хавьер, — четыре… да, четыре.

— Ну вот, а теперь представьте, что на полгода вдвое меньше. И это если вы заставите лавочников принимать ваучеры.

— Мы будем обменивать напрямую у крестьян! — пресек брожения Хосе.

— А крестьянам ваши ваучеры зачем? Трактора покупать?

В задних рядах послышались смешки.

— Коммуны на селе… — начал Хосе.

Но я перебил:

— Кто даст им землю? Все закончится, как закончилось в Эстремадуре, Валенсии и Андалусии. Войска, разгон коммун, возвращение хозяев.

Хосе сжал кулаки и, похоже, был готов арестовать меня или сделать какую еще глупость, но с тихим шелестом шин в сторонке от нашего сборища остановился автомобиль, из которого вышел Махно.

Я все время поражался, насколько он далек от своего киношного образа — обычный работяга из пригородов Парижа, в костюме, пальто и шляпе. А что шрамы на лице — так после Мировой войны у многих так.

Я помахал ему рукой и пригласил в наш круг.

— Нестор Иванович, расскажите товарищам, как вы обходились без денег, какие проблемы были!

Хосе вытаращил глаза и почти раскрыл рот.

— Говорите на испанском! — решительно потребовал Рикардо. — Мы не понимаем вашего языка!

— Это же товарищ Махно! — перехваченным горлом просипел Хосе. — Он не знает испанского…

— Махно???

— Бонжур, камерад Бонавентура! — Нестор протянул Хосе ладонь.

За следующие пять минут руку Махно чуть не оторвали — каждый посчитал своим долгом тряхнуть ее и высказать свое восхищение. Про Махно тут знали, и при встрече с легендарным анархистом горячие испанцы не смогли сдержать восторгов. А Хосе, то есть Буэнавентура, оказался давним знакомым Махно — несколько лет назад они встречались в Париже.

Пока стороны братались, испортилась погода — холодный ветер нагнал туч, солнце ушло, закапал дождь. Превращения его в снег я ждать не стал и предложил перенести общение в столовую. Под это дело люди Панчо и примкнувшие к ним активисты отсекли лишних и дальше мы говорили в тесном кругу, человек на десять, не больше.

— Понимаете, Хосе, когда вы создаете ревкомы в деревне или на шахтах, там возможно улучшение, а здесь вы только сделаете хуже и оттолкнете людей.

— Мы опираемся на сознательных рабочих!

— Вы же материалист? Значит, вы понимаете, что даже самым сознательным рабочим нужно что-то есть, причем каждый день. И чем меньше человек ест, тем меньше его сознательность.

— Можно немного потерпеть ради светлого будущего.

Понемножку в разговоре прорезался конструктив, чему немало помог Махно. Ему переводили на французский Хосе, а на русский или я, или Панчо (ну, сколько мог), так что Нестор слушал очень внимательно.

А потом начал говорить.

И с каждой фразой обычный горожанин растворялся и проступал революционный лидер-легенда. Он рубил воздух рукой, вскидывал ладонь, жестикулировал, и не знавшие ни слова по-русски испанцы завороженно его слушали и, кажется, понимали без запаздывающего перевода.

— Для коллективных действий нужна сильная организация, — втолковывал Махно. — Иначе трудящиеся бьют не кулаком, а растопыренными пальцами, а государство эксплуататоров может легко подавить такие выступления.

— Если бы у нас было достаточно оружия…

— То вас бы подавили чуть позже, — оборвал я мечту, — просто потому, что вы не умеете им пользоваться.

— Мы умеем стрелять! — вспылил Хосе.

— Не все.

— Умения стрелять мало, — отрезал Махно и сверкнул глазами так, что я очень понял тех людей, что шли за ним, — нужно уметь командовать и знать, что делать в бою. Нам такого умения очень не хватало, пришлось заплатить за учебу слишком дорогую цену. Организация, товарищи, без нее никуда. И чем раньше, тем лучше!

Закончилось все тем, что я решил поставить натурный эксперимент — а вдруг анархисты смогут меня удивить? И отдал Хосе и Рикардо три цеха в подопытные кролики, причем разрешил набрать туда самых сознательных рабочих. Цель — превысить мои плановые показатели.

Ничем я особо не рисковал, лучше пусть они обожгутся и бросят эту дурацкую идею сейчас, когда завод в стадии предпуска, когда раздрай не приведет к большим убыткам. Пусть сама жизнь натыкает их носом в лужу. Как говорится, все будет! Но не сразу, и не факт, что у вас.

А в качестве конфетки пригласил завтра на стрельбище в Йанеру. Хотели оружие? Вот и посмотрите, какое оно бывает.

Стрелковые галереи мы устроили рядом с аэродромом — места достаточно, а валы-пулеуловители насыпали из вынутой при строительстве взлеток земли. Первая бетонная полоса уже вовсю работала, и курсанты аэроклуба осваивали У-2, «мораны» и планера, а более опытные пилоты как раз сейчас облетывали… Airbus и Boeing.

Вместо погибшей «белянки» я прикупил две Bellanca C-27 °C Airbus с движками Pratt Whitney на почти тысячу лошадей. А чтобы не складывать все яйца в одну корзинку, заказал два Boeing 80А — конструкция отработанная, успешно летает с 1928 года, все детские болячки давно устранены. Самолеты сильно больше «белянки» — на пятнадцать и восемнадцать пассажиров, ну так кроме меня найдется кому летать, плюс за счет свободного места можно сильно поднять комфорт. Стюардессы, опять же…

От завлекательных образов меня отвлекли первые выстрелы — гости начали бабахинг из астровских маузеров С96. Впереди их ждали несколько моделей пистолетов, армейские винтовки, авторужье Браунинга, пулеметы ZB30, Lewis, ДП, Hotchkiss 1914 и 1929. Образцы мы покупали не все подряд (например, я ни слова хорошего не слышал об итальянских пулеметах), но многие — для понимания тенденций и подглядывания за извивами конструкторской мысли.

Я прошелся вдоль сколоченных из досок столов, на которых рядком лежал огнестрел, посмотрел, как падают и встают механизированные мишени, втянул носом пороховой дымок — хорошо!

После винтовок в стрельбе наступила пауза — гости внимали Нестору Ивановичу. Он он увидел Lewis и как пошел чесать про свою гвардию, конную сотню «люйсистов»!

Бац! и на поле боя вдруг появляется сотня пулеметов, что резко ломает рисунок боя, по временам нашей Гражданской — натуральная вундервафля.

Махно показывал, кто откуда наступал, командовал «Роби грязь!», вспоминал боевых товарищей. Легенда ожила, и завороженные гости видели вместо шляпы папаху, черное знамя над головой и саблю в руке.

Пока все прислушивались к Махно, за спиной противно скрипнуло — точно, с парашютной вышки сиганул курсант аэроклуба, а противовес пошел вверх. Аттракцион, от окрестных мальчишек отбою нет, никакой рекламы для набора в недоскауты-квазипионеры не нужно. Взрослые, кто поближе живет, тоже при деле — на аэродроме работы хватает, молодежь учится, года через три-четыре полноценная авиабаза нарастет. Если никто не накосячит, как едва не случилось со стрельбищем.

Сами-то галереи, стенды и мишенная оснастка вопросов не вызывали, но вот расположить их собирались так, что поперечный вал-пулеуловитель едва закрывал те самые парашютные вышки. Прямо как в известном мемчике «За стрельбу по парашютистам — штраф тысяча рублей». Я-то думал, что это фейк нафотошопленный, а оказалось — суровые будни пейнтбольного клуба, очень кстати делившего территорию с дроп-зоной.

Стрельбище развернули не без проблем — кругом же деревни и дороги. Хорошо, что через поле проходил небольшой, метров в пять, гребень, его досыпали повыше, а в стрелковых галереях навесили экраны так, чтобы ствол выше не задирался. Справились, но только для винтовок-пулеметов. А если приспичит из «эрликонов» стрелять? Или танковые пушки опробовать? Надо, надо Андорру под себя подгребать, там есть горные долины, где никто не живет, стреляй — не хочу. А овец пасти в других местах можно.

От пулеметных очередей позванивало в ушах, хоть я к рубежу не приближался — пусть гости порадуются, я всегда успею. Тем более при стрельбе из незнакомого оружия у Хосе, Рикардо и других товарищей то и дело случались затыки. Ребята Панчо старались объяснить, но играло уязвленное самолюбие испанцев — я и так все знаю! Я же сказал, что умею стрелять!

Наконец, когда весь серийный ассортимент опробовали, Фольмер по моей отмашке предложил несерийный А-1, «Атлантико Первый».

И все такие знатоки, прямо смешно — слишком большой пистолет, слишком магазин торчит, зачем раскладной приклад, а не кобура деревянная, его же двумя руками держать придется. Но стоило Панчо врезать первой очередью, как всех проняло, и критика мгновенно стихла. В самом деле, что они видели? Хосе, скитавшийся несколько лет по Латинской Америке, мог держать в руках «томми-ган», Нестор — немецкий МР-18, вот и все. Пистолет-пулеметы только-только начинают завоевывать себе место под солнцем, даже финны свой «Суоми» еще не сделали. А остальные ходят и думают — надо, не надо…

Когда Панчо отстрелял первый магазин и вернул ствол Фольмеру, началось «Дай! Дай мне! Дай стрельнуть!» — прямо как дети. Но Фольмер безошибочно определил самого старшего и уважаемого в сообществе — на рубеж вышел Махно.

— Короткими очередями, Нестор Иванович, по две-три пули. И плотнее держите, — подошел я поближе.

Махно кивнул, но шарахнул сразу пол-магазина. Чертыхнулся, приложил снова и дострелял короткими.

— Отличная вещь, легкая и прикладистая. Моим бы «люйсистам» такое, это ж сколько патронов с собой носить можно…

Хосе внимательно наблюдал за Панчо и Махно и, дорвавшись до пистолет-пулемета, все сделал правильно. Короткая очередь, еще, и… внутри А-1 бахнуло, с лязгом отлетела железка и все рассыпалось.

— Joder!!![29] — только и вскрикнул Хосе.

— Цел? — кинулся к нему Панчо.

— Вроде да… товарищ Махно! — Хосе неверной рукой указал на Нестора.

По щеке Батьки стекала кровь.

— Медика! Быстро!

— Ничего, товарищи, ничего, царапина, — решительно пресек панику Махно, стирая кровь ладонью, — у меня их много, одной больше…

Я на каблуках развернулся к Фольмеру:

— Какого хрена он ломается, как силуминовый???

Генрих только руками развел:

— Настрел большой… усталость металла… или сплав неверно подобрали…

Прибежавший паренек с санитарной сумкой через плечо начал применять полученные на занятиях знания: усадил Нестора, строгим голосом отогнал всех подальше и обработал рану — к счастью, действительно царапину.

А я тряс Фольмера — где еще могут вылезти косяки?

Картина открылась безрадостная — мало придумать конструкцию, мало сделать надвигающийся на ствол затвор, нужно еще подобрать материалы для каждой детали. И тут засада: свойства детали зависят от состава металла, закалки, механической обработки, и прямо вот так с ходу точно определить все нюансы невозможно. И получается как с пружиной магазина: понятно, что нужна пружинная сталь, но ее придется долго подбирать. Вот Фольмер и подбирал.

Сделал детальку, опробовал, по результатам принял или отбраковал. И так далее, а деталек много. И не все проблемы вылезают сразу, могут и после испытаний проявится, вот как сегодня. А ведь еще надо бы определить правильные смазки, чтобы работали и в жару, и в холод, правильные углы подачи патронов, скорость хода затвора и так далее. Инженерное искусство на грани колдовства.

К примеру, элементарная вещь — губки магазина, которые держат патроны и не дают им выскакивать. Казалось бы, подобрал форму, отштамповал по ней железку и радуйся. А вот хрен — сколько циклов нагрузки-разгрузки выдержат? Если не выдержат, то как — треснут, сломаются или разогнутся? И как быстро все это произойдет?

При минимальном изменении геометрии — либо патрон утыкается, либо двойная подача, либо перекос и клин. Всюду, куда ни кинь.

Скорострельность и кучность это здорово, но еще живучесть, ремонтопригодность, удобство пользования, технологичность, цена.

Вот за последнюю Фольмер боролся довольно странно — подбирал материалы по одному. Я в конструировании оружия, металлографии и станочной обработке понимаю на в объеме учебника «Природоведение», но в организации производства кое-что петрю.

— Генрих, а у вас есть специалист в металловедении? Чтобы по условиям работы детали мог порекомендовать нужный тип стали? Нет? Найдите, срочно! Выделите ему лабораторию или участок для работы!

— Но стали одного типа могут быть разными…

— Вот и делайте сразу десяток-другой образцов и смотрите, какая лучше.

— Но это дорого, сеньор Грандер! Слишком большой процент в отходы!

— Майн либер герр Фольмер, судить, что дорого, а что нет, оставьте мне. И не забывайте, что при ведении исследований широким фронтом экономится ресурс, который многократно важнее денег — время! Деньги мы с вами всегда заработаем, а время уходит безвозвратно.

— Потребуется новое оборудование и сотрудники, — тут же озвучил «цену вопроса» конструктор.

— Готовьте план развития и смету. А сотрудников… поищу, но мне кажется, что лучше воспитывать самим.

Хотя бы потому, что у меня в придачу к танкам и самолетам будут кадры оружейников. Как ни крути, а пулеметы-автоматы и даже простые винтовки надо ремонтировать, в любой армии полевые мастерские имеются. Или придется менять стволы после каждого боевого выхода — а вдруг они на следующем откажут или взорвутся, как сегодня?

Совместные пострелушки сгладили противоречия, машина увезла Махно, украшенного свежим пластырем, обратно в санаторий (ох, чую, мне Галина при следующей встрече выскажет). Хосе с Рикардо засели за организацию «либертарно-коммунистического цеха». Понятное дело, что у них ничего не выйдет, но хоть при деле — не стреляют в Гражданскую гвардию, не жгут церкви и монастыри, всегда бы так.

Вечером, по дороге домой Ларри провез меня сквозь всю заводскую территорию и весь поселок, и я вдруг понял, что почти все объекты завершены, осталось всего ничего и скоро придется увольнять рабочих. Часть из них мы успеем переучить, а что делать с остальными?

Мысль эта не давала мне покоя, когда я играл с Цезарем (причем казалось, что он участвует только для того, чтобы сделать приятное мне), когда пытался заснуть и с самого утра. И ничего лучше, чем затеять новое строительство, я придумать не мог.

Поэтому отправился не к себе, а к Панчо:

— Слушай, ты помнишь, военный губернатор жаловался, что у них казармы в плохом состоянии, а бюджета не хватает? Давай возьмем у них подряд, цену дадим низкую, чтобы никто не перехватил?

— А в чем тут гешефт?

Блин, вот же нахватался у Оси!

— Так мы заодно и штабы отремонтируем, как брокерские конторы в Нью-Йорке, — я подмигнул другу.

— Ты хочешь…

Но я приложил палец к губам:

— Хочу. Организуй все, и дай знать Термену.

Денег мы так не заработаем, но отношения с властями улучшим, плюс будем держать руку на пульсе. Порадовался за себя такого умного, подмахнул очередную пачку счетов, пробежался по отчетам и взялся разбирать почту и газеты.

Все шло своим чередом — депрессия не кончалась, и в Детройте служба безопасности Форда стреляла в демонстрацию уволенных рабочих, пятеро погибших. Мир потихоньку съезжал к большой войне, по крайней мере, в Восточной Азии — японцы создали Маньчжоу-Го. Люди сходили с ума — у Чарльза Линдберга похитили ребенка и требовали выкуп, прочие новости не стоили внимания, и я выкинул прессу в мусорную корзину.

Большая часть писем и телеграмм ушла туда же — куча бессмысленных просьб и приглашений. Например, зачем мне нужен некий граф Оранский, который прямо из кожи лез, чтобы увидеться в Барселоне?

А вот сообщение из Нью-Джерси заставило дрогнуть сердце — отец и мать решили навестить меня и посмотреть, как живет их блудный сын. Удачно, что они так долго собирались — теперь у меня есть, где их принять и что показать. Серхио все организует, тут беспокоиться не о чем.

Дела на оружейных заводах в Овьедо и Трубиа требовали постоянной переписки с правительством и потому официальный конверт от Асаньи никаких эмоций у меня не вызвал.

Но вот содержимое…

Окрыленное моими успехами, отзывами рабочих и, что более важно, некоторыми вложениями, правительство решило, что я никак не обойдусь без управления патронным заводом в Толедо.

Так-то получался неплохой комплекс, но Овьедо и Трубиа рядом, а Толедо под Мадридом! А еще Барселона, мне что теперь, разорваться?