Инверсия

12

Рассматривая свои действия в восемнадцатом веке вновь и вновь, Клюев не находил ошибок. Всё он сделал правильно. Успокоенный Бородиным, Макс теперь трезво и, можно сказать, холодной головой анализировал все три ситуации. Да, кое-что ему не нравилось, и сейчас он действовал бы по-другому, но та самая предопределённость, которая мешала ему провести спасательную акцию заранее, продолжала его беспокоить. По его мнению, вторично она проявила себя сразу после устранения преобразователя. А отсюда с неумолимой неизбежностью следовало, что существовал ещё один мощный фактор влияния на события. И на судьбу его предков. И требовалось во что бы то ни стало этот фактор выявить. А затем нейтрализовать.

Макс сосредоточился и вызвал родовое дерево. И здесь Андрей оказался абсолютно прав. Экс-пилот теперь очень хорошо видел и его мерцание, и все ключевые точки от трёх прямых корней до острой вершины, на самой маковке которой находились они с Никитой. Единственным туманным пятном в этой чёткой схеме являлся его отец. Вот его-то как раз Клюев и не мог рассмотреть, как ни старался. Напрашивался крайне неутешительный и жутковатый вывод. Информация об отце была заблокирована. Макс мог бы принять этот вывод как должное, если бы не одно «но». Никакую информацию в общем поле ноосферы заблокировать нельзя. Такой экзерсис не по зубам даже адептам третьего уровня… Минуточку, сказал себе Клюев, но ведь кроме третьего уровня существуют ещё и другие, более высокие. Правда, как поведал однажды Бородин, «достигшим вершин не интересна суета на планетах, они могут помочь, если их попросить, но сами вмешиваться не станут». А вдруг их как раз попросили? Кто? Да полно! Кого может беспокоить судьба отдельного рода? А вот может, поправил себя Макс. Когда отпрыск этого рода влияет на стабильность во фрактале реальностей, внешнее воздействие совсем не исключено. Думай, пилот, думай.

Клюев снова всмотрелся в мерцающее родовое дерево. Так… В конце концов, это же не фрактал, а самый обычный семейный куст. Момент! А почему, собственно, не фрактал? Что там Бородин говорил о новой геометрии? «Фрактал — это структура, состоящая из частей, в каком-то смысле подобных целому». Что и требовалось доказать! Последующие родичи в каком-то смысле подобны предыдущим. Комбинация генов — страшная сила. Мы привыкли видеть династические изображения на плоскости, но на самом-то деле они объемны. Вот где собака зарыта! «Любая произвольная точка является точкой разветвления». Отсечём лишние ветви, не имеющие прямого отношения к нашему случаю. Что остаётся? Остаётся хлоповская линия с перерывами в восемнадцатом веке и соединяющаяся с ней в начале девятнадцатого реутовская. Поскольку в момент инициации он видел своих ключевых предков, выходит, первостепенное значение имеют именно Хлоповы. Их гены доминантны. Про Реутовых можно на время забыть.

Вновь обратившись к родовому дереву, Макс более внимательно осмотрел его, начиная с начала девятнадцатого века. Так и есть, ровное свечение фамильных ростков Реутовых, начиная с кожевника Николы, всегда шло параллельно с мерцающим пространственным ветвлением Хлоповых. Первый брак между двумя семействами положил начало стойкой династической традиции. С этих пор красавицы-дочери кузнецов довольно часто выходили замуж за мужчин-Реутовых. Сказывались прочные дружеские узы меж родами. Вплоть до конца двадцатого века. И мать Клюева являлась всего лишь носительницей фамилии. А на самом деле была урождённой Хлоповой. Её первый муж Александр погиб в Афганистане, не оставив после себя наследника. И она, погоревав и поплакав — жизнь ведь не стоит на месте — выплеснула всю свою нерастраченную любовь на сразившего её стрелой Амура физика. Обаятельностью Сашеньку-второго Бог не обидел. Кто же он такой, его родитель?

Холодный пот вдруг прошиб Макса. А ведь это был сброс информации, подумал он. Ни у кого такого не случилось при инициации, а у него вот вылезло. Почему? Потому что сбросил эту информацию его отец. Как Никита сказал о его унылых приключениях в Зоне? «Папа тебя хранил, папа». Вот оно! Но как он ухитрился это сделать? Разрядился в момент гибели? Дал поводок, чтобы не запутались в поисках? Причём дал младшенькому, Венечке, как наиболее близкому и ещё не утратившему тесных связующих уз с матерью. Скорее всего. Вероятно, это означало: не тратьте время на Реутовых, ищите среди Хлоповых. Что искать? Да ключ к разгадке! К разгадке его необыкновенной силы и таланта, его исключительности. А то вместо родителя сплошное туманное пятно… Ну хорошо. Один фактор влияния он нашёл и исключил. И забросил подальше — в кольцо Сатурна. Нашёл с помощью Евсея, кстати. Оставался второй.

Первое, что приходило на ум — древнее заклятие. До сих пор Макс о нём не думал, не до него было. А теперь вот сразу вспомнил. Это вам не преобразователь в режиме ожидания, тут намечалось кое-что посерьёзнее. Чтобы послать импульс разрушения роду, надо обладать не просто мощным потенциалом, надобно ещё и умение. Никита толковал о знаниях древних… Вот там и надо поискать в первую очередь. Глядишь, и обнаружится ещё один осколочек. Все нити сходились на Ледовом побоище.

Клюев вздохнул и критически осмотрел себя. Н-да, для тринадцатого века его одёжка явно не годилась. С минуту он соображал, во что бы такое облачиться, дабы случайный свидетель не заподозрил в нём чужака, а потом плюнул и соорудил себе лёгкие, не сковывающие движений штаны, такую же рубаху, мягкие короткие сапоги и просторный тёмный плащ с капюшоном, смахивающий на накидки божьих странников. Проще надо быть, проще. Подобный костюмчик ни в раннем, ни в позднем средневековье не вызвал бы ни у кого лишних вопросов. Бредёт по бездорожью калика перехожий и пущай себе бредёт. А плащ в случае надобности всегда можно легко скинуть. И клюкой обзавестись для вящей убедительности.

Быстро переодевшись, Макс выписал на ровной площадке перед домом несколько сложно-закрученных боевых спиралей из никитиного арсенала, проверяя, достаточно ли просторна одежда и так ли прочна, как кажется, удовлетворился результатом, накинул плащ и отбыл на Чудское озеро, к месту проведения рекогносцировки. Он явился туда на неделю раньше исторических событий, в конце марта, и теперь стоял, увязая в плотном, тяжёлом снегу и прислушиваясь к своим ощущениям. Уже отчётливо пахло весной, а зима ещё упорно сопротивлялась. Подобное пограничное состояние природы наверняка знакомо всем. Вроде носится в воздухе предчувствие перемен — солнце начинает дарить землю теплом даже сквозь полупрозрачную вуаль невесомой дымки, снег темнеет и оседает под собственным весом, задувает свежий ветерок, насыщенный едва уловимыми ароматами — но ещё подмораживает, и не слышно настоящих весенних звуков: весёлого чириканья птиц, журчания оттаявших ручейков и звонкого шлёпанья капели.

Клюев всмотрелся в гладь озера. Помнится, в детстве его чрезвычайно занимала загадка, как это всадники не убоялись выйти на лёд, ведь ноги коней должны были разъезжаться на скользкой поверхности, и вся затея увенчаться неминуемым провалом. Однако теперь он видел совсем иную картину. Лёд уже не походил на мутное зеркало, скорее, он напоминал твёрдую губку, пористую и рыхлую, по которой не то что не раскатишься, а и, запнувшись, копыта поломать можно. Макс в очередной раз подивился наивности детских представлений, встряхнулся, отвлекаясь от ненужных мыслей, и вновь прислушался к своему внутреннему индикатору опасности. Озеро отчётливо сифонило. Настолько отчётливо, что Клюев запоздало растерялся. Никак он не рассчитывал на подобную интенсивность. Вероятно, некая таинственная хреновина покоилась на дне и поливала излучением всё окружающее пространство. Это смахивало на работу мощного ви-сканера, только диапазон частот был совершенно иным. Макс даже не представлял, что бы такое там могло скрываться. Уж во всяком случае, не преобразователь. Характер излучения сердечника ви-генератора экс-пилот знал. И ни с чем бы его не спутал.

Скверно, подумал Клюев, и абсолютно непонятно. И нельзя предпринимать активных действий. Допустим, он сейчас вытащит эту штуку со дна и отправит вслед за первой. Где гарантия, что ход предстоящего сражения не изменится? Например, ливонские рыцари проявят больше настойчивости и смекалки, засадный полк по каким-либо причинам не выступит в срок, или лёд треснет раньше времени, и погибнут не только захватчики, но и русские… В конце концов, его предка могут банально завалить мечом или копьём, и не понадобится никакого дополнительного проклятия. Что остаётся? Немногое. Во-первых, проверить диспозицию войск перед началом битвы — не случилось ли вдруг каких изменений. Во-вторых, постараться выяснить, откуда происходит и на что способен неведомый умелец, едва не погубивший его род. В-третьих, придётся всё-таки появиться в разгар сражения и приложить руку, чтобы роковые слова не прозвучали. Тут два варианта: изъять поганца до встречи с предком или заткнуть ему рот сразу после. Первый чреват непредсказуемыми последствиями. Вдруг они встретятся после сечи? И в-четвёртых, когда всё закончится, выбросить артефакт за пределы планеты. Такой вот скромный планчик.

Если есть ясность, что надо делать, следует начинать немедленно. Иначе позже может не сложиться. Золотое правило, между прочим. И Макс его свято исповедовал. Не трогаясь с места, он прыгнул во второе апреля, в свои же собственные следы — других за это время не образовалось — и стал смотреть. До битвы оставалось три дня, и основные силы ливонцев ещё не выступили из Дерпта, а войско Александра Ярославича только подходило к Тёплому озеру. Пока никаких отклонений от исторической последовательности не наблюдалось. Правда, дальше события развивались несколько иначе, чем помнил Клюев из школьного учебника истории. Русские ратники, преследуемые буквально по пятам конными рыцарями, стремительным броском преодолели довольно ровную местность на южном берегу Чудского озера и закрепились недалеко от деревеньки Козлово. Засадный полк Андрея Ярославича укрылся в старом городце урочища Узмень. Именно здесь, между Таборами, Самолвой и Козлово, и предстояло сойтись русским и немецким войскам. На твёрдой земле, а не на замёрзшей воде. В самом деле, подумал Клюев, затеять драку двух тяжеловесных армий на весеннем льду мог только сумасшедший. Ни Александр, ни магистр Ливонского ордена таковыми не являлись. Отступать, надеясь спастись бегством — ещё куда ни шло, но вот идти в атаку — увольте! Макс в очередной раз выругал себя за то, что понадеялся на собственные знания, а не скачал информацию напрямую. Но и похвалил тоже. Разведка начала приносить результаты.

Дальше Клюев действовал по наитию. Мгновенным усилием он переместился на новую позицию и завис в полукилометре над будущим полем битвы. Отсюда он хорошо видел и все три деревеньки, и густые заросли урочища, надёжно скрывавшие земляные укрепления городца, и мрачную глыбу Вороньего камня, и причудливо извивавшуюся береговую линию. Александр Ярославич выбрал себе отменную позицию. Справа его ратники были защищены весенним льдом Чудского озера, а слева — лесным массивом. У «чела», принимавшего на себя основной таранный удар ливонской «свиньи», оставалось достаточно места для манёвра, а внезапный натиск засадного полка гарантированно сметал псов-рыцарей в ледяную купель. Макс невольно поёжился. Озеро сифонило здесь ещё интенсивнее, и это обстоятельство наводило на весьма угнетающие мысли. Такой потенциал поля безусловно взвинчивал эмоции до предела. С одной стороны, вера русских в победу и желание отомстить за поруганную землю возрастали многократно, до такой степени, что Александр вполне мог обойтись и меньшими силами, а с другой — малейшей ошибки рыцарей было достаточно для перерастания растерянности их воинства в неистовую панику. Макс отчётливо представил себе две многотысячных толпы вооружённых людей, яростно уничтожающих друг друга, и ему стало нехорошо. Это вам не болельщики на стадионе, хотя и там случаются увечья. Это хорошо организованное массовое убийство.

С трудом отвлёкшись от кошмарного образа, Клюев принялся рассуждать дальше. Несомненно, думал он, пока являвшийся инкогнито вражеский воин, весьма осознанно воспользовался мощным потенциалом кстати подвернувшегося поля, чтобы проклясть своего более удачливого противника. Поэтому следовало этого умельца обязательно установить. И кроме того, Макс неожиданно понял, что мешало историкам в более поздние времена чётко определить место Ледового побоища. Наведённое излучение не позволяло локализовать картинку в пространстве, смещало её и размазывало. Реальные образы подменялись виртуальными. Восточное побережье мыса становилось западным, а вместо Вороньего камня настойчиво выпирал скалистый Вороний остров. Скорее всего, подобная аберрация возникла случайно, вследствие каких-то непредвиденных отклонений, и заострять на ней внимание Клюев не стал. Он решил, что пора раскручивать неведомого лиходея.

Он сосредоточился на предстоящем сражении, вычленил из него фрагмент роковой стычки предка с могущественным врагом и внимательно рассмотрел застывшие фигуры, впечатывая в память образ человека, пожелавшего перед смертью свести его род под корень. Был тот широкоплеч, высок, белокур и обладал пронзительным взглядом. Звали его Хейно. Вот теперь настал момент вернуться к истокам.

Мальчишка-эст с детства отличался редкостным упрямством и честолюбием. Его не устраивало происхождение — родители не дотягивали даже до среднего слоя горожан — и он всеми силами старался исправить сие досадное недоразумение. К четырнадцати годам он обнаружил у себя экстрасенсорные способности. Это случилось неожиданно. Разглядывая на рыночной площади кусок мяса и истекая обильной слюной, он поднял взгляд на торговца, и тот покорно отдал ему вожделенный продукт, не потребовав взамен никакой платы. Пораскинув мозгами, Хейно пришёл к выводу, что дарованная ему Всевышним сила послужит превосходным орудием в достижении намеченной цели. И сразу же сменил приоритеты. Теперь его интересовали не еда, не деньги, не подобострастие окружающих, а власть в её чистом виде. Безраздельная и беспредельная. Укрепило его в этой мысли путешествие к Чудскому озеру, о котором он много слышал, но никогда не видел. Оказавшись на берегу, Хейно буквально всеми фибрами ощутил чудовищную мощь, исходившую от воды. Так озеро стало началом, а позже концом его взлёта. Этой дармовой энергией можно было управлять — подросток-эст верил своей интуиции, — но он не знал как. Знания следовало добыть, и путь к ним лежал через обучение грамоте и древние книги, хранившиеся в кладовых епископства.

Используя свои способности, Хейно пошёл напролом и к двадцати годам стал одним из самых влиятельных сподвижников главы местного католичества. Врагов и недоброжелателей он не щадил. А когда в Дерпт прибыл Андреас фон Вельвен, магистр Ливонского ордена, Хейно реализовал свой шанс с максимальной эффективностью. К тому времени он уже хорошо представлял, какие богатые земли лежат к востоку от Чудского озера, и убедил магистра, что с его помощью их удастся присоединить к владениям ордена. Разумеется, у хитрого политика Андреаса оставались смутные сомнения, несмотря на усиленное внушение эста, однако борьбу с русскими «схизматиками» благословил сам папа. И он согласился возложить на Хейно особую миссию — подпитывать рыцарское воинство «силой духовною».

Теперь Клюеву стало ясно, откуда ветер дует. Он ещё раз окинул взглядом окрестности и приземлился у Вороньего камня. Погладив шершавую поверхность культовой скалы, Макс прислонился к ней спиной и начал, уже не торопясь, прокручивать последовательность сражения. Ливонцы выдвинулись, построившись клином, к месту, где стеной стояло «чело», от деревни Таборы. Их пешие латники легко шли внутри ощетинившегося копьями и закованного в железо боевого порядка рыцарей, уверенных в своей несокрушимости. Ещё бы! Их убеждённость генерировал Хейно, оставшийся позади, рядом с магистром. Бросив поводья, он сложил ладони пирамидой, прочитал формулу акустического воздействия, почерпнутую из древних манускриптов, впал в транс, позволивший ему управлять излучением озёрного артефакта, и сейчас концентрировал его на острие наступления. Клюев смотрел на этого оператора-самоучку и поражался его способностям, данным от рождения и отшлифованным за время восхождения по ступенькам власти. Знал бы Александр Ярославич, какая сила прёт на него! Да если бы и знал, всё равно бы не отступил.

Недооценил Хейно боевой дух русских воинов и их решимость не допустить супостата на свою землю. Они ведь приготовились биться не за князя и не за себя, а за свои дома, свои семьи, своих любимых и близких. Этот стихийно возникший эгрегор превосходил по мощи созданный умельцем-эстом поток энергии, они оба были незримы, но Клюев их отлично видел и испытывал гордость за соотечественников. Слаб оказался одиночка, возжелавший абсолютной власти, против монолитности коллективного сознания. Между тем «свинья» уже рассекла передние ряды заслона, и завязалась рукопашная. Лязг частых ударов мечей по щитам и шлемам, треск ломавшихся копий, яростные крики атакующих, стоны поверженных — всё слилось в единую, дикую какофонию, сквозь грохот которой уже не пробивались отдельные звуки. Русские ратники не собирались отходить. Бой лишь разгорался.

Вскоре чёткий строй рыцарей сломался, и через некоторое время магистру стало ясно, что запланированный блестящий разгром не удался. «Свинья» всё больше увязала в расступавшихся, но стоявших насмерть порядках дружинников Александра. Бурно жестикулируя, фон Вельвен указал Хейно на самую гущу сечи. Слов Макс не расслышал, но смысл был и так понятен. Эст подхватил поводья, пришпорил коня и устремился к сражавшимся, сохраняя на лице сосредоточенное выражение. Скорее всего, он почуял чужую энергетическую защиту, но всё ещё верил в свою звезду и решил одним концентрированным ударом разделаться с досадной помехой. Не успел.

На границе урочища взвился княжеский стяг с золотым суздальским львом, и от деревеньки Козлове хлынула волна левого крыла, ярясь и сметая одиночных всадников и ландскнехтов, а из прибрежных валунов и тростника выплеснулась лавина правого, спеша вспороть уже ослабевший фланг противника. Дрогнули ливонцы, но ещё не побежали, продолжали упорно рубиться, надеясь на промысел божий. Хейно тоже не повернул назад, рассчитывая на чудовищную силу озера и резвость своего скакуна. Блажен, кто верует! На острие левого крыла нёсся и предок Клюева, одной рукой вцепившись в гриву коня, а другой сжимая длинную рукоятку боевого топора. Они встретились метрах в пятидесяти от основной массы сражавшихся. Хейно, прикрываясь щитом, выхватил меч и первым нанёс удар, предок ловко уклонился и врезал, что есть силы. Лезвие топора рассекло плечо эста, и он начал медленно заваливаться набок.

Пора, решил Макс. Он точно засёк время и возник на поле брани в тот самый момент, когда Хейно уже коснулся обагрённого кровью снега, а предок повернулся к нему спиной, спеша ввязаться в дальнейшую схватку. В пылу битвы никто не обратил внимания на безоружного, скорчившегося у поверженного всадника человека, все взгляды были устремлены на реального врага. Клюева накрыл водопад эмоций, захлёстывавших воинов — неукротимая ярость русских дружинников, питаемая памятью о преданных огню селениях и убиенных родичах, мрачное остервенение ливонцев, уже почуявших неминуемый конец, боль и страдание раненых, угрюмое отчаяние павших, но ещё не затоптанных копытами коней. И ледяная предсмертная ненависть эста, рядом с которым Макс рухнул на одно колено. Лицо Хейно исказила судорога. Он никак не хотел верить, что его, почти достигшего вершин могущества, одолел какой-то дикарь, не ведавший света истины. Так бездарно и так позорно сгинуть эст не желал.

Он с мучительным стоном приподнялся, опираясь на локоть неповреждённой руки, отыскал злобным взглядом сразившего его выродка, вытянул по направлению к нему руку и открыл рот, собираясь исторгнуть рвущееся из глубин души проклятие. Дальше ждать Макс не стал. Мгновенный тычок кончиков пальцев под основание челюсти перекрыл эсту гортань. Несостоявшийся повелитель северозападных земель побелел и опять завалился в снег. Жить ему оставалось недолго. Если не умрёт от удушья, значит, через пару минут скончается от потери крови. Клюев выпрямился и с сожалением вздохнул. Сколько добра мог принести в мир этот человек, но он выбрал иной путь.

Сзади повеяло опасностью. Макс нехотя обернулся, увидел двоих набегавших на него ландскнехтов с помятыми щитами и окровавленными мечами, так же нехотя увернулся, попутно обездвижив обоих, и покинул поле брани, переместившись на неделю вперёд.

За истёкшее с момента сражения время победители уже похоронили погибших, вырыв обширные братские могилы и отдав суровые воинские почести, и теперь почти ничто не указывало на кипевшие здесь недавно страсти, лишь в нескольких местах истоптанный снег чернел пятнами свеженасыпанной земли. Клюев опять стоял на берегу, только не там, где он высадился впервые, а восточнее Самолвы, где озеро образовывало небольшую бухточку. Здесь прошедшая неделя ничего не добавила к окружающему пейзажу, лишь снег ещё больше осел и выглядел более ноздреватым. А вот характер излучения изменился. Максу показалось, что оно стало менее интенсивным, но приобрело насыщенность и жёсткость. О причинах подобных метаморфоз он мог только догадываться. Впрочем, экс-пилот решил оставить все размышления на потом, а сейчас не тратить времени попусту и завершить своё пребывание здесь быстро и эффективно.

Сканировать всё дно озера явно не стоило. Очаг излучения должен был находиться где-то поблизости, раз фон на здешнем берегу выше, чем в месте, оставшемся по ту сторону мыса. Для начала Клюев осторожно погрузился в воду и попытался определить эпицентр. Напрасные надежды! Сразу выяснилось, что волны не расходились из какого-то конкретного источника, а излучала вся толща воды. Это не лезло ни в какие ворота, с такими физическими явлениями Макс ещё не сталкивался. Он растерянно поскрёб затылок и задумался. Выходило, что теперь надо буквально пальцами прощупывать весь рельеф дна. Даже в ускоренном режиме это могло занять уйму времени. Пусть его интересовала лишь акватория, ограниченная с востока берегом Желчинской бухты, а с севера островами, всё равно работа предстояла крайне трудоёмкая. Следовало найти какое-то другое решение. Первое, что приходило в голову — неведомый артефакт, несомненно, папиных рук дело. Клюев это почувствовал, едва появившись на Чудском озере. Иначе и быть не могло. Ведь в этих местах и временах произошла завязка всей случившейся с ним истории. Таинственная хреновина не являлась преобразователем, его Макс уже выкинул с Земли. Сам ви-генератор тем более не претендовал на роль излучателя, без сердечника — он просто кусок железа. Тогда что же это? Ответа Клюев не знал, но сразу же ухватился за мысль о принадлежности артефакта к лаборатории Реутова. Что-то в ней такое скрывалось. Что-то очень важное. Он повертел мысль и так, и этак, а потом неожиданно для самого себя отбросил всяческую логику и полностью отключил все свои органы чувств. То есть освободил сознание от влияния внешних факторов. Примерно так, как когда-то его учил Никита. «В пустоте, — говорил он, — рождается истина».

И ответ пришёл немедленно. Требовалось всего лишь наложить энерго-информационный слепок разрушенной установки на местное чудо, чтобы оно проявилось и стало видимым. Не выходя из состояния транса, Макс совместил себя нынешнего с собой тогдашним, свисавшим с плеча брата и почти провалившимся в беспамятство, но тем не менее воспринимавшим мир на уровне внечувственных ощущений, выудил из собственного биополя свеженький паутинный фантом своих лабораторных впечатлений и аккуратно сложил его в памяти. И только после этого включил сенсорику обратно. Теперь у него был инструмент для поиска.

Рано или поздно всему приходится учиться. Так уж человек устроен. Буквально с первого вздоха он начинает постигать непростую науку взаимодействия со средой обитания. Набивая шишки, оскальзываясь, падая и снова вставая. Вот и Клюев сейчас примеривался, как бы половчее употребить только что полученные знания, ведь ничего подобного он раньше не делал. Для начала он просто рассмотрел картинку разрушенной лаборатории и покорёженный остов установки, потом отбросил лишнее и оставил только каркас, всё ещё наполовину забитый какими-то печатными схемами и обрывками проводов, после чего восстановил первоначальный вид папиного творения по едва заметным энергоинформационным следам, оставшимся в зоне его действия. У него получилось что-то вроде аксонометрического чертежа, из которого Макс тут же удалил начинку, потому что на самом деле его интересовал лишь набор силовых контуров. Плод своего труда он осторожненько преобразовал в визуальную голограмму и вывесил её в метре перед собой. Теперь он разглядывал установку в привычном для себя виде. В общем-то, он сразу обнаружил совершенно незнакомый компонент. Сердцевина ви-генератора состояла из двух частей. Двух вместо одной! Кроме конуса преобразователя там находился ещё и шар, причём конус выглядел вырезанным из тела шара, потому как его вершина располагалась на одной оптической оси с центром воронки, формой и размерами идеально совпадавшей с преобразователем. Ай да папа! Что же это такое он соорудил? Макс в замешательстве смотрел на голограмму и никак не мог понять назначение второй части сердечника. Впрочем, ему-то сейчас какая разница? Ему сейчас требовалось избавиться от артефакта.

А вот не надо спешить, остановил себя Клюев. Так недолго и дров наломать. Не зная природы объекта, нельзя хвататься за него голыми руками. И экс-пилот сделал то, до чего бы раньше никогда не додумался. Он на практике применил методику, почерпнутую из старого детективного романа: чтобы понять преступника, надо поставить себя на его место. Макс отождествил себя с шаром. Естественно, на информационном уровне. В виртуальном пространстве. И снял с себя показатели. А потом вернулся к первозданному виду. Пустяковое усилие, зато результат налицо. Всё-таки шар оказался вторым преобразователем, только совершенно нового типа. Энергия, рождавшаяся в нём, ни на что доселе известное не походила, и потенциал её был огромен. К тому же при совместной работе шара и конуса происходило ещё одно превращение, и в остатке возникало взаимодействие седьмого порядка. Как оно выглядело, Клюев при всём тщании представить себе не мог, он являлся адептом всего лишь второго уровня. Зато последствия его применения он уже имел возможность наблюдать воочию и насытился ими по самое не хочу. И плевал он сейчас на полёт теоретической мысли, главное, что он получил нужную ему информацию.

Дальнейшие действия не вызывали у Макса никаких сомнений. Он растянул голограмму по трём векторам, наложил призрачные контуры установки на панораму озера и сразу увидел то, что так долго не мог найти. Золотистый шар покоился у подножия острова Вороний, и раструб его был нацелен точно на урочище Узмень. «Зря старался Хейно, — отстранение подумал Клюев, — засадный полк всё равно бы смёл ливонских спесивцев в озеро. Победу предопределили высшие силы». Он бережно подхватил опалесцирующую сферу, провёл под водой до самого берега бухты и только тут взломал лёд и вытащил её на свет божий. Нешуточный выплеск энергии накрыл Макса с головой, заложило уши, защипало в глазах, волосы встали дыбом. Режимом ожидания здесь и не пахло! Преобразователь сифонил на полную катушку. Раньше всё это впитывала вода, меняя структуру и гася мощность, теперь же ничто не сдерживало поток направленного излучения. Во всех трёх близлежащих деревнях залаяли собаки и заревел скот, а над урочищем поднялась туча воронья. Чтоб тебя! «Интересно, — с замиранием сердца подумал Клюев, — а хватит ли у меня силёнок, чтобы вышвырнуть этот шедевр папиной технической мысли за пределы Сферы?» Медлить с проверкой он не стал. Сосредоточился и мгновенным усилием воли метнул шар в межзвёздное пространство, отследив его до точки финиша, и уже там, за облаком Оорта, разнёс вдребезги. Всё получилось как нельзя лучше. Ни к чему человечеству такие игрушки! Не доросло ещё. А когда дорастёт, они ему и вовсе не понадобятся.

И сразу всё стихло. До такой степени, что Максу показалось, будто он оглох. Не бывает в весенний, солнечный день такой тишины. А вот тут вдруг образовалась. Словно окружающий мир решил почтить минутой молчания безвременную кончину золотого шара. А может, он так радовался избавлению? Клюев постоял ещё немного, вдыхая полной грудью свежий пьянящий воздух озёрных просторов, машинально поправил плащ и решил, что пора возвращаться. Его миссия здесь завершилась.

Нет, всё-таки лето Макс любил больше. Ему нравились разноголосое щебетанье птиц, запахи луговых трав, голубое небо в лёгких барашках облаков — зимой почему-то облака другие, низкие, давящие — стрёкот кузнечиков, холодная ключевая вода в жаркий полдень, да мало ли ещё что. Словом, он предпочитал это время года остальным. Сейчас он с удобством расположился неподалёку от ставшего уже привычным дома и предавался рассеянным размышлениям. Впрочем, вернувшись с Чудского озера и сменив средневековую одёжку на более подходящие безрукавку и шорты, он первым делом проверил родовое дерево. Осмотром остался доволен. Все ветви светились ровно и успокаивающе. Причины дискретности были устранены. И тем не менее он не стал сразу же связываться с Бородиным. Даже родного брата, и того не осчастливил радостным известием. Решил сначала разобраться сам. Во всём. До конца. Итак, что же он вынес из своей одиссеи?

Встречи с предками, безусловно, стимулировали его интерес к династическим хитросплетениям. Макс и раньше догадывался, что надо знать свои корни, но теперь его вялое и непостоянное любопытство под влиянием зримых и вещественных контактов переросло в твёрдую убеждённость. Как это оказалось занимательно — окунуться в прошлое и увидеть всё воочию. И кроме того, он убедился в банальнейшей истине, которую раньше просто игнорировал, надеясь, что кривая вывезет — нельзя оставаться в стороне от событий, всё равно затянут. Разумеется, имелись в виду события, вроде бы напрямую Макса не затрагивавшие. Когда дело касалось его собственных жизненных обстоятельств, своего он добивался всегда. Теперь же он на практике удостоверился — всё в мире взаимосвязано. Вот, например, такая простая вещь: где Новгород и где Урал. Расстояние между ними немаленькое, тем более в восемнадцатом веке. А новгородский кузнец Евсей Хлопов всё же оказался в дремучих уральских лесах. Мало того, он наткнулся там на преобразователь — вообще принадлежность другого времени. А сам Макс, ведать не ведавший о своём настоящем происхождении? Жил себе спокойно, работал, стремился воплотить в реальность юношеские мечты и вдруг попал в иной мир, о котором раньше ни сном ни духом. Как тут не задуматься?

Мысли Клюева плавно перетекли в несколько иное русло. «Или вот разнесённые на шесть столетий машинки, изобретённые моим отцом, — спросил он себя. — Предполагал ли родитель, что они так повлияют на судьбу наших далёких предков? Вряд ли. Он создавал свою установку для светлого будущего. А его взяли и опустили на грешную землю. Страшно опустили. Вероломно. Он даже не представлял, что в двадцать первом веке такое возможно. Зато я теперь очень хорошо представляю, на какие деяния способны люди, рвущиеся к власти. Чур меня, чур!

И ещё я наконец понял, как работала связка из двух преобразователей. Шар накачивал конус энергией через временной интервал в шестьсот лет! И искажал последовательность событий. Потому и не прервался род, проклятый Хейно, потому и сместились все разрывы мировых линий в один-единственный, узкий промежуток. Локализовались вблизи конуса. И по той же причине я не мог спасти предков раньше времени. Событие обязательно должно было произойти. А уж потом я мог поступать по своему разумению…

Погоди-ка, остановил себя Макс, а как же всё-таки получилось, что сначала я встретился с Нестором и только после вызволил из беды? Сначала залатал все бреши в восемнадцатом веке и лишь после сиганул в тринадцатый и устранил их причину? Почему Бородин счёл важным именно такой порядок действий? Уж он-то наверняка просчитал всё заранее».

Ответ был хоть и неочевиден, но прямо-таки напрашивался — потому что порядок действий абсолютно не имел значения. И это неумолимо подталкивало к совершенно определённому выводу: не существенно, в какой последовательности располагались прошлое, настоящее и будущее. Настоящее могло наступить раньше прошлого. Нет, поправил себя Клюев, прошлое уже состоялось, а настоящее только ещё творится. Но опять же, возразил себе экс-пилот, если он творил в прошлом, как, например, при Ледовом побоище, то оно для него являлось настоящим, а его собственное настоящее, оставшееся позади, автоматически переводилось в разряд прошлого. Выход из этого логического тупика был лишь один. Следовало признать, что его личные впечатления являлись понятием субъективным и не имели ровно никакого отношения к реальному положению вещей. И коль уж они смешались в одну большую кучу, причём, не нарушив тем самым целостность окружающего мира, это означало только одно — прошлое, настоящее и будущее существовали одновременно.

Клюев задумчиво сорвал травинку и сунул её в рот. Ничего себе вывод! И ведь он сам до него додумался. Правда, Бородин отвесил ему основательного пинка, придав верное направление движения. Но он-то, Макс, тоже не сидел сложа руки, он добросовестно проверял это умозрительное построение на практике. И добился, между прочим, высоких показателей! Осталось проверить, не изменился ли за это время здешний режим после его, максовых, экзерсисов в прошедших веках. Если изменился, значит, вывод в корне неверен, если же нет, это станет окончательным подтверждением его глубокой обоснованности.

Посмотреть, что происходит в стране, не представляло сложности. Клюев расширил восприятие и в ускоренном режиме просканировал необозримые пространства от Балтийского моря до Берингова пролива. Как он втайне и надеялся, всё осталось по-прежнему. Лишь в Кыштымской зоне опять началось копошение. Понаехала туда тьма-тьмущая военных специалистов. Они, словно муравьи, облепили бывший научный городок вкупе с энергоцентром и теперь безбоязненно рыскали по освободившемуся из-под гнёта тумана лесному массиву в надежде на ценные находки. «Слетелись стервятники! — неприязненно подумал Клюев. — Знаете, как называется индейское жилище? Оно называется фиг-вам! Успенского читать надо, а не гробить выдающихся учёных во цвете лет. Такие, как Реутов, рождаются нечасто. Теперь можете кусать локти и стенать о невозвратной потере. Ничего вам там не обломится!» Успокоенный результатами, Макс вернулся к размышлениям.

Да-а-а, странствия по временам не прошли для него даром. Он отточил свои аналитические способности и, вероятно, стал собраннее при выполнении поставленной задачи. Хотя, казалось бы, пилоту-испытателю, пусть и бывшему, уже некуда развиваться в этом направлении. Впрочем, не совсем так. При инициации все сигнальные системы человека, равно, как и его сознание, качественно меняются, восходят на новый уровень. Скажем, на том же Чудском озере раньше бы он непременно запомнил попавшие в поле зрения мельчайшие подробности и обязательно постарался бы разглядеть Александра Невского, раз уж такой случай представился. А нынче он был полностью сосредоточен на конкретных своих действиях, нимало не отвлекаясь на детали. Зачем, спрашивается, обращать на них внимание, если он всегда в состоянии скачать информацию напрямую или — если очень захочется — поприсутствовать при любом историческом событии в свободное от других занятий время. И это ведь только начало развития. Впереди такое непаханое поле, что дух захватывает! Вот, например, он только что научился соединять в одном виртуальном пространстве себя настоящего и себя прошлого, а также снимать со своей ауры следы внешних воздействий. Очень полезное умение. А если ещё привлечь к созданному фантому себя будущего, такое получится!.. Получится адепт третьего уровня! Бородин, контролируя фрактал, вероятно, так и поступает. Кстати, работа с энерго-информационными структурами, подобными той, что он сотворил при поиске шара, наверное, тоже относится к более высокой ступени. Стоит потренироваться.

Или эмоции. Тоже очень важная составляющая развития. Они не имеют прямого отношения к разуму, хотя, нелинейная зависимость всё же наблюдается. Дальних ретроспектив для такого вывода не требуется. Возьмём хотя бы собственную расправу с Филидором. Мог же, не прилагая усилий, его успокоить. Мог, но почему-то не стал. Именно эмоции помешали! Ярость. Мерзавец должен был получить наглядный урок, чтобы задуматься о неисповедимости путей господних. Задумается или нет — ещё вопрос, но выбор Макс ему предоставил. Выходит, трамплином для эмоций служит интуиция. Он ведь не размышлял тогда, просто делал. И оказалось, что реализовал самый оптимальный вариант. А ещё эмоции — это сброс энергии или насыщение оной. В зависимости от того, негативна она или позитивна. Следовательно, эмоции — фактор влияния на энергетику организма, к которому мы все привыкаем с детства. Впрочем, хватит об этом. Макс почувствовал, что начинает путаться, и решил не продолжать. Тем более что у него оставалось одно маленькое, но, несомненно, важное дельце. Ему позарез требовалось выяснить, кем же всё-таки являлся его отец.

Талантливым учёным — несомненно, любящим мужем и заботливым родителем — достоверно, но вот кем ещё? Почему Клюев видел на родовом дереве вместо него лишь туманное пятно, в то время как остальных предков мог лицезреть во всех подробностях? Почему информация о нём заблокирована? Как вообще удалось это сделать? Не отец — сплошная загадка. И от ответа на неё зависело очень многое. Макс это чувствовал на уровне эмоций. Или интуиции. Как угодно.

Клюев выбрал самое незатейливое решение. Визит. Почему бы ему не прыгнуть на тридцать лет назад (сущие пустяки!), не заявиться к папе и не поговорить по душам. Естественно, не раскрываясь. Кто из здравомыслящих людей поверил бы в то, что к нему пожаловал его взрослый сын, равный ему по возрасту? Такое, пожалуй, могло присниться лишь в страшном сне. Правда, как раз Александр Наумович Реутов, создатель установки для путешествий во времени, не упал бы в обморок при таком известии. И всё же напрягать родителя без нужды не следовало. И Макс решил представиться коллегой, работающим над теми же проблемами, тем более что в ви-генераторах он с некоторых пор неплохо разбирался. То, что отец никогда о нём не слышал, вполне объяснялось безумным уровнем секретности и ведомственными склоками между различными службами КГБ.

Наиболее приемлемым Клюев посчитал визит в ленинградский ИПФИ. Кыштымский центр не годился по причине высокой плотности контрразведчиков на квадратный метр. Во-первых, его сразу же стали бы прокачивать, не доверяя самым идеально исполненным документам и подозревая в шпионаже, а во-вторых, могли банально углядеть в нём конкурента, желающего оттеснить местную братию от сытой кормушки. Это очень помешало бы контакту с папой, не говоря уж о возможности такового в принципе. Макс мог бы, конечно, элементарно отключить глазастых и ушастых сотрудников славных органов, но тогда бы папа сильно удивился и захотел разобраться в ситуации. Тоже ни к чему. А с ИПФИ всё выглядело не в пример проще. Переместиться туда и усыпить бдительность случайных соглядатаев вообще не составляло проблемы. А уж затеряться в гигантском здании не сумел бы только топологический кретин. Жребий был брошен.

Приодевшись, как подобает учёному, в неброский, но отнюдь не дешёвый костюм, который отменно дополнили серые, мягкой кожи, туфли, строгий серый же галстук, белая рубашка и портфель с монограммой, Клюев отправился на историческую встречу. Он возник в пустой туалетной комнате, с достоинством вышел в широкий коридор, освещённый люминесцентными лампами, и двинулся к приёмной директора. Секретарша оказалась дамой неопределённого возраста, но весьма привлекательной наружности, с осанистой фигурой и кокетливым прищуром карих глаз, свидетельствующим о ещё не угасшем интересе к особям мужского пола. Молодой и обаятельный кандидат наук из Дубны, каковым представился Клюев, произвёл на неё неизгладимое впечатление. А когда он извлёк из недр шикарного портфеля коробку грильяжа в шоколаде, она растаяла окончательно. Правда, помочь галантному гостю ничем не смогла. Доктор Реутов на рабочем месте отсутствовал. Отправился в местную командировку. Буквально только что.

Макс посетовал на невезение, но выразил надежду всё же дождаться коллегу, проведя некоторое время за стенами института и осматривая город, где давно мечтал побывать, но вот всё как-то не получалось. «Если я вас не затрудню, буду докучать звонками», — скромно потупив глаза, сказал он секретарше. Та мило улыбнулась и обещала своё полное и безоговорочное содействие. Лжеучёный раскланялся, покинул приёмную и действительно решил побродить по улицам, чтобы иметь возможность сравнить знакомый ему Петербург с социалистическим Ленинградом. Попутно он рассчитывал обнаружить след скрывшегося в неизвестном направлении Реутова. Сначала Макс осмотрелся, потом выбрал полутёмный, пустой подъезд одного из старых домов, выходивших фасадами на Невский, и переместился на лестничную площадку второго этажа. Здесь устойчиво пахло кошками. Облупившиеся створки окна с давно немытыми стёклами были распахнуты, и Клюев выглянул во двор. Ничего особо примечательного там не оказалось, кроме рядка субтильных деревьев, трансформаторной будки, нескольких скамеек и порядком вытоптанного газона. Спустившись вниз, он покинул подъезд и, пройдя под аркой, выбрался на проспект неподалёку от Литейного.

Погода стояла чудная — середина лета как-никак, — спешить никуда не хотелось, и Макс неторопливо побрёл в сторону Аничкова моста, глазея по сторонам. Он сразу почувствовал разницу. Невский выглядел запущенным. Краска на домах поблекла и кое-где осыпалась, витрины магазинов наводили тоску однообразием, клодтовские кони давно и безнадёжно позеленели, асфальт во многих местах потрескался, вчистую отсутствовала привычная яркая реклама, если не считать, конечно, невзрачных и вызывавших недоумение плакатов вроде «Храните деньги в сберегательной кассе» или «Летайте самолётами Аэрофлота». Интересно, подумал Клюев, а где ещё можно хранить деньги или на чём, спрашивается, летать, если больше ничего не предлагалось. Чушь какая-то! И ещё его поразило обилие лозунгов. Уж чего-чего, а этого добра на Невском хватало. От красных полос рябило в глазах. Они были везде — на стенах и фронтонах домов, на парапетах крыш, на уличных киосках и растяжках между столбами. Фантазией они не отличались и призывали в основном к единству с коммунистической партией и вдохновенному труду во имя светлого будущего. Особенно потрясла Макса надпись «Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи!» Скромненько так и без апелляционно. Чего ж не добавили «и швец, и жнец, и на дуде игрец» или, скажем, «царь, бог и воинский начальник»? Остальным обитателям социалистического оазиса, видимо, отводилась роль послушных исполнителей мудрых предначертаний.

Исполнители эти спешили навстречу Клюеву с озабоченными и сосредоточенными лицами. Наверное, прикидывали, как бы посноровистей выполнить пятилетку в четыре года. Улыбающиеся люди почти не встречались. А если вдруг и встречались, то, как правило, это оказывались молодые девчонки и ребята, ещё не отягощённые заботами о своём месте в едином строю, сплочённом трудовым порывом. Разглядывая одежду, Макс пришёл к выводу, что швейная отрасль не балует народ изобилием фасонов. Зачем, собственно? Не графья! Есть чем себя прикрыть — и ладно. То же касалось и транспорта. Выкрашенные в одинаковые серо-голубые тона автобусы и троллейбусы предназначались для перевозки, а вовсе не для того, чтобы цеплять глаз броскими картинками и зазывными слоганами. О легковых машинах и говорить не стоило. «Москвичи», «Жигули» и «Волги», похожие, как близнецы, скудостью расцветок и дизайна, заполняли мостовую в гораздо меньшем количестве, чем в привычном для Макса двадцать первом столетии. К тому же ни одной иномарки он не заметил. Очевидно, здесь автомобиль всё ещё считался роскошью, а не средством передвижения.

Миновав Аничков мост, Клюев свернул на Фонтанку. Прогулочным шагом добравшись до Михайловского замка, неухоженного, блёклого, с перекошенными воротами и грязными окнами, свернул к Садовой и уже по ней вышел к Марсову полю и Летнему саду. В раздумье постоял на каменном мостике и всё-таки решил, что сад предпочтительнее. Туда он и направился. Обогнув Карпиев пруд слева, Макс продефилировал по Лебяжьей аллее до первой попавшейся скамейки в тени старых лип, присел и погрузился в транс.

Для успешных поисков родителя Клюеву требовалось получить его биоинформационный слепок, или психоматрицу, по определению Олега Варчука. В общем-то, сейчас он делал сразу две полезных вещи — оттачивал новое умение, приобретённое на Чудском озере, и старался нащупать след. Совмещение у него получилось сразу, он вновь пережил своё полубредовое состояние в разрушенном лабораторном корпусе, вышел из транса и стал рассматривать снятую с ауры картинку. Что за ерунда?! Маму он видел очень отчётливо, а вот отца… как бы не в фокусе — размытой казалась его фигура, не до конца проявленной. Бред! Макс же прекрасно помнил, что лицо отца ему тогда показалось знакомым. Добрым и знакомым. Он постарался восстановить образ и с ужасом понял, что не может. Ничего себе! Кто же ты, папа?

Наверное, вид у Клюева был ещё тот, потому что перед ним образовались вдруг двое серьёзного вида мужчин, поинтересовались, что он тут делает, и потребовали предъявить документы. Пришлось отвлечься и придать их мыслям несколько иное направление, после чего парочка удалилась в полной прострации, а Макс вернулся к своим штудиям. Он произвёл ещё несколько неудачных попыток, осознал, что понапрасну теряет время, и всё же нашёл вполне сносный выход. Он снял слепок с образа мамы и с помощью него без особого труда узнал родительский адрес. Дело оставалось за малым. Он позвонил секретарше директора ИПФИ — а попросту говоря, вошёл в телефонную сеть и замкнул нужные группы контактов, — узнал, что доктор Реутов ещё не появлялся, и совсем уж вознамерился навестить маму, благо её декретный отпуск ещё не закончился, и днём она была дома, но вспомнил, что в рабочее время здесь ходить в гости не принято. Пришлось отложить визит до вечера, и Макс отправился болтаться по городу. Разумеется, он мог бы переместиться на несколько часов вперёд, но не захотел этого делать в надежде на внезапное появление папы. Вдруг повезёт. Вдруг где-нибудь проклюнется неуловимый Александр Наумыч. Не мог же тот, в конце концов, знать, что им интересуется адепт второго уровня. Или всё-таки мог? Вопрос требовал серьёзного осмысления.

Бродя по городу, а шёл он в основном по набережным, глядя на воду — так легче думалось, — Клюев всё чаще ловил себя на мысли, что его приёмные родители как бы отодвинулись на второй план, а их место в его душе заняли настоящие, здешние, и он уже не мог представить себе ничего иного. Где-то здесь, на улице Салтыкова-Щедрина, его мама сейчас нянчила крошечного Захарку, его старшего брата, которого он привык называть Никитой, а он, Макс, ещё вообще даже в планах не значился, и пусть это время отстояло от его настоящего на тридцать лет, всё равно для него оно существовало сейчас. Где-то здесь, в дебрях большого города, его папа создавал невообразимую установку с двумя преобразователями, способную порождать взаимодействие седьмого порядка и тем самым менять локальные характеристики реальности. И вполне возможно, уже создал. Поэтому режим секретности вокруг него сгустился до чрезвычайности, и секретарша просто водила Макса за нос, а доктор Реутов на самом деле никуда не уходил и преспокойно трудился у себя в лаборатории. Поэтому адепт второго уровня оказался не в состоянии обнаружить искомого доктора — кто его знает, какие побочные эффекты давала работающая установка. Поэтому вся информация о папе не просматривалась, изменение характеристик реальности — вещь запредельная.

Чем дольше Клюев размышлял, тем больше склонялся к варианту вечернего визита. Не век же отец будет торчать на работе, когда-нибудь и домой потянет, к любимой жене и маленькому сынишке. И всё-таки он не торопил события. Когда ему надоела прогулка по набережным, Макс присоединился к экскурсии и провёл два часа на видавшем виды теплоходике, путешествуя по рекам и каналам и любуясь красотами города уже с воды. Надо сказать, что в таком ракурсе Ленинград выглядел совсем иначе. Будто мелочность и суета повседневной жизни отодвинулись куда-то очень далеко, спрятались и растаяли в туманной дымке, а само петровское творение вернулось к первозданному виду и взирало сверху на любопытствующих людей в торжественном молчании, скрывавшем неведомые тайны. «И почему я не догадался сделать этого раньше? — недоумевал Макс. — Странное возникает ощущение. Странное и завораживающее. Словно оказался на пороге незнакомого мира, а дальше не пустили». Он сошёл с речного трамвайчика в глубокой задумчивости и ещё некоторое время брёл, не разбирая дороги, пока не уткнулся в афишную тумбу. Лишь тогда он встряхнулся, покрутил головой, сообразил, что оказался у Гостиного двора, поднял взгляд к часам на ратуше, показывавшим начало восьмого, и решил, что настал момент навестить маму.

Прямо от Перинной линии Клюев переместился в подъезд дома на Салтыкова-Щедрина, сотворил роскошный букет роз, торт из «Метрополя» и бутылку шампанского, а потом нажал на пуговку звонка. Когда дверь открылась, и молодая красивая женщина окинула его вопросительным взглядом серых глаз, у Макса запершило в горле, и он неловко кашлянул. А кто бы удержался? Во-первых, мама была моложе сына, в такой ситуации и у более закалённых, чем Клюев, людей мог случиться приступ мигрени, а во-вторых, хозяйка квартиры очень походила на Настю Хлопову, просто одно лицо — сейчас он видел его воочию, а не умозрительно, — и это обстоятельство вызвало некую раздвоенность сознания. — Простите, вам кого? — спросила женщина.

— Здравствуйте, — растерянно улыбаясь, выдавил Клюев. — Вы ведь Елена Фёдоровна? — И протянул цветы.

— Ой, спасибо! — Она удивилась, но букет приняла.

— Меня зовут Максим. — Экс-пилот кое-как справился с волнением. — Я коллега Александра Наумыча. Он уже дома?

— Да вы проходите, — облегчённо вздохнув, сказала мама, видимо, незнакомцы не часто посещали этот дом, оно и понятно, госбезопасность старательно ограничивала контакты Реутова. — Что ж мы на пороге-то разговариваем. Саши ещё нет, он так рано не появляется, но вы можете его подождать.

— А я вас не стесню? — Клюев вдруг ощутил непонятную робость.

— Нет-нет. Тем более что гости у нас бывают нечасто.

Больше Макс колебаться не стал. Он сделал решительный шаг и оказался в уютной прихожей, обставленной с несомненным вкусом и достаточно просторной. Переобулся в мягкие тапочки и последовал за хозяйкой в гостиную. Поставив на журнальный столик торт и шампанское, он с интересом огляделся. Вдоль одной из стен высились книжные шкафы, за стеклянными дверцами которых поблёскивали корешками раритетные издания. Названий Клюев прочесть не смог, но по внешнему виду определил, что книги действительно старые, в основном начала века. У второй стены стоял диван с двумя креслами и напольные часы с боем, у третьей — телевизор на подвижной тумбе. Над телевизором висела картина, изображавшая какой-то пейзаж. Окно, выходившее во двор, прикрывала тюлевая занавесь, обрамлённая портьерами в тон обоям. Ни одной фотографии Макс не увидел. Заметив его любопытство, Елена Фёдоровна как-то виновато улыбнулась и развела руками.

— Саша — большой любитель антикварных изданий, — произнесла она. — Мне кажется, все букинисты города знают его в лицо. Кроме работы книги — его единственное увлечение. Всё это, конечно, здорово, но уж очень много от них пыли. А у нас ребёнок маленький. Вы знаете, у ленинградских детей повышенная склонность к аллергии.

— Но вы же как-то с этим справляетесь? — нерешительно спросил Клюев.

— Да, — подтвердила мама. — Я стараюсь, чтобы Захарка в этой комнате не появлялся. В основном он у себя в детской или мы гуляем с ним на улице. Ой, извините, — спохватилась она, — я сейчас чай поставлю. Вы тут посидите пока. Я быстро.

— А может, мы вместе посидим на кухне? — предложил Макс. — Что я тут один буду.

— Ну-у-у, в общем-то, я не возражаю. Если вам так удобнее…

Они прошли на кухню, очень уютную и чистенькую. Пока Елена Фёдоровна хлопотала у плиты, Клюев расположился за столом и всё время украдкой посматривал на неё. Странные он сейчас испытывал ощущения. И совершенно нереальные. Подсознательно он называл эту женщину мамой, потому что в том заключалась святая истина, а вот обратиться к ней так он бы не смог. Ну в самом деле, какая она мама, если моложе его лет на пять? Они принадлежали к разным временам, и совмещению эти времена не поддавались. Считать такую прелестную женщину подругой — ещё куда ни шло, но вот испытывать к ней сыновние чувства — за гранью возможного. И тем не менее в нём сейчас пробудился маленький мальчик, которому ужасно хотелось теплоты и ласки, хотелось забраться на мамины колени, прижаться щекой к мягкому и успокаивающему, закрыть глаза и надеяться, что это будет продолжаться вечно. Да что с ним? Совсем расклеился, испытатель? Клюев мысленно взял себя за шкирку и хорошенько встряхнул. Подействовало.

Потом они пили чай с тортом, и Лена взахлёб рассказывала о своём муже, какой он у неё заботливый и талантливый. Она потребовала называть её Леной, а то как-то неудобно получалось, он — Максим, а она — Елена Фёдоровна, хотя он старше её и, наверное, умнее, иначе не попал бы в коллеги к Саше. Клюев согласился, и стало намного проще. И вот теперь он выслушивал, изредка вставляя собственные реплики, замечательные подробности из жизни Реутовых и тихо радовался, что всё так хорошо складывается, что не нашёл он здесь, прибегнув к тщательной проверке, никаких следящих устройств, иначе Ленины слова могли бы выйти ей боком, что чай заварен именно так, как он любит, и что свет от бра падает на скатерть золотистым кругом, придающим обстановке дополнительный уют и очарование.

Ненадолго их беседа была прервана. В детской захныкал малыш, и Лена, извинившись, вышла, чтобы покормить ребёнка, и вернулась лишь двадцать минут спустя, а за это время Макс испытал новый прилив странных ощущений, ведь мама отлучилась к его старшему брату, которого здесь звали Захар и который для него до недавнего времени являлся строгим мастером-наставником, пусть и заботливым, но всего лишь другом, сейчас же все прежние взаимосвязи рухнули, а взамен них родились новые. Лена принесла малыша с собой, и Клюев попросил подержать, а когда она легко согласилась, он, замирая от неведомой раньше нежности, прижал маленькое тельце Никиты к груди и долго стоял так, любовно баюкая и вглядываясь в розовое личико. Мама тоже молча смотрела на него с каким-то новым, острым любопытством, а потом вдруг сказала: «Как вы похожи с Сашей!», и от этих слов Макс вздрогнул и едва не открылся. Сдержался всё-таки. Передал засыпавшего брата Лене, и она унесла Захара обратно в детскую. Клюев с силой провёл рукой по лбу и постарался успокоиться.

Вечер пролетел незаметно. Они снова пили чай, болтали о незначительных мелочах, рассуждали о сложностях нынешней жизни, говорили об удушении свободомыслия и перспективах на будущее, сетовали, что Александр Наумыч задерживается. Когда часы в гостиной пробили одиннадцать, Макс окончательно понял, что папу он не дождётся, и с сожалением откланялся. На прощанье он галантно поцеловал маме руку и испросил разрешения позвонить, если злодейка-судьба не даст ему шанса пересечься с доктором Реутовым. «Конечно, звоните», — сказала Лена.

Они так и не встретились. Ни завтра, ни послезавтра. Папа оставался вне зоны досягаемости.