Инфернальный реквием

I

Моя досточтимая канонисса, я приступаю к писанию сего документа с определенной неохотой, но со дня моего прибытия на Витарн прошло уже несколько суток, и у меня нет права далее откладывать исполнение данной вам клятвы. По вашему дозволению я отправилась в этот зловещий священный мир и по вашему распоряжению обязана отчитываться обо всем, что обнаружу здесь. Первое наполняет меня радостью, ибо я долго стремилась вернуться на родину, но, должна признаться, второе мне вовсе не по душе. Служить лазутчицей, да особенно среди тех, кто открыл мне глаза на величие Бога-Императора и принял меня в наше благочестивое сестринство, кажется предательством. Я обязана Последней Свече не только жизнью – без ее направляющего света я заблудилась бы задолго до того, как выучилась искать.

Учитывая обстоятельства, верю, что вы поймете, почему я отвергла удобное электростило ради пера и пергамента. По моему разумению, эти освященные веками принадлежности помогают обрести серьезность мыслей, недоступную при использовании менее осязаемых пальцами инструментов. Больше того, они побуждают к прилежанию, создавая ощущение, что ты оставляешь в мире свой след. Если уж я решила написать отчет, так пусть он будет тщательным и долговечным.

Начать следует с некоторых соображений о Последней Свече, какой я знала ее в молодости и какой, не сомневаюсь, она осталась по сию пору, – образце святости, простоявшем больше тысячи лет. Хотя мы с вами подробно обсуждали мою прежнюю секту, я чувствую, что честь обязывает меня формально запечатлеть мои воззрения.

Вам хорошо известно, моя госпожа, что внутри Культа Империалис как единого целого всегда существовали организации с особыми обычаями или интерпретациями Божественной Истины, противоречащие ортодоксальным уложениям. Такие отклонения рождаются, например, из невежества, высокомерия или же искренней тяги к просвещению, однако все их носители неидеальны. Порой изъяны отступников безвредны, но мы безжалостно искореняем их. Иногда они происходят от злонравия и приносят один только вред, и все же мы позволяем ренегатам процветать. Я видела миры, где творятся непроизносимые жестокости, облагороженные именем Бога-Императора, – празднества мучеников, на которых несчастные люди сжигают себя во искупление грехов своих повелителей; парады самобичевания, где участники упиваются своим унижением; даже ритуальные крестовые походы детей (по сути, настоящие массовые убийства)! Подобное варварство позорит Его непрерывное самопожертвование и нашу честь, однако же подозрения у Конвента Санкторум вызвала Последняя Свеча – секта, основанная в нашем благословенном ордене!

Простите меня, ибо я знаю, что мне не по чину проводить границу между допустимым инакомыслием и ересью, но, где бы ни пролегала сия черта, я уверена: Последняя Свеча не пересекала ее. Ни по ошибке, ни по греховному умыслу. На протяжении десятилетия, проведенного в конгрегации, у меня ни разу не возникло повода усомниться в ее набожности. Если у членов моей прежней секты и есть недостаток, то заключается он, конечно, в избытке смирения. Однако же блаженная святая Арабелла говаривала: «Умным женщинам завидуют, поэтому мудрые стараются не привлекать к себе внимания».

Я полагаю, что сестры Последней Свечи и умны, и мудры, а потому служат Империуму в затворничестве, применяя свои таланты к целительству и благочестивым раздумьям, а не к участию в славных крестовых походах насаждения веры. Они взирают на божественное внутри себя!

Чтобы разобраться в особенностях Последней Свечи, вам необходимо понять мир, избранный сектой под пристанище, ибо они неразрывно связаны, как вера и пламя. Хотя я провела вне Витарна больше двадцати лет, образы его истерзанных бурями океанов и устремленных ввысь гранитных островов навеки запечатлены в моем сердце. Ледяной воздух планеты – здесь ведь всегда холодно! – напоен неземной животворной силой, которая обостряет чувства и закаляет дух, побуждая человека проявлять себя с лучшей стороны.

Не сомневаюсь, что в сем мире обитает и тьма. Так, в юности я порой ощущала ее присутствие, словно призрачное пятно на реальности. Я не сумела ни разобраться в его сути, ни выбросить его из головы, но оно – ничто по сравнению с безбрежной благодатью Витарна. Никто из тех, кто странствовал по семи усыпанным храмами шпилям Кольца Коронатус или взирал на увенчанную собором гору, возвышающуюся над ними, не усомнится в непорочности их зодчих. Каждая вершина отведена под восхваление одной из семиединых Добродетелей Просветительных, а окруженный ими колосс – монумент явному предначертанию человечества! Я покорно надеюсь, что однажды Витарн признают истинным миром-святыней Империума. Разве может столь сиятельный край оказаться не богоугодным?

Вновь прошу у вас прощения за дерзкие речи, моя госпожа. Я пишу эти слова под раскаты грома – еще далекие, но приближающиеся с каждой строчкой – и, сознаюсь, предвкушение грядущей бури побуждает меня выражаться прямо. Мало какие переживания горячат человека сильнее, чем нахождение в море во время одного из великих штормов Витарна! Надвигающийся вихрь подвергнет тяжким испытаниям не только наше судно, но и нас, вверивших свои души прочности корабля, однако я приветствую такую проверку!

Вы – моя повелительница, но вы также всегда были моей самой верной подругой и второй свечой в ночи. Возможно, только ваша вера помогла мне пережить мою третью смерть и пробудиться к четвертой, прекраснейшей жизни. Я исполню мой долг бдительности перед Конвентом Санкторум без колебаний и предвзятости. Если в Последней Свече действительно вершат ересь, как того страшится наша почитаемая настоятельница, то, не сомневайтесь, я отыщу оную. Однако же я считаю, что мои прежние наставницы покажут себя не просто невиновными, но образцовыми в своей чистоте. Они доверяют мне; молюсь, чтобы мое предательство стало ключом к их оправданию.

Словно желая подчеркнуть последнее слово, в небе прогремел гром. Светосферы, свисающие на цепях с потолка каюты, моргнули и закачались на цепях в такт волнению океана. Путевой дневник пополз со столешницы, но женщина резко придавила его рукой. К счастью, сам стол был привинчен к полу, как и вся прочая мебель, покрытая замысловатыми резными узорами. В заливе Исхода часто свирепствовали бури, и корабли, бороздящие его воды, строили с расчетом на ярость стихии. Тем не менее любому морскому переходу сопутствовали опасности, и здесь ежегодно погибало несколько судов.

– Исход взыщет плату, – сказала Асената Гиад вслух, хотя и находилась в каюте одна. – Пусть же гневный взор Его отсечет нас от неправедности!

Так происходило всегда. Паломники не могли – не имели права – рассматривать путешествие к священному архипелагу Витарна как простую формальность, поэтому единственный космопорт планеты располагался на далеком острове Розетта. Странникам приходилось добираться до Кольца Коронатус через океан, и вояж, продолжавшийся одиннадцать дней, сам по себе был таинством. Пилигримов ожидали испытания на отвагу сердца и крепость желудка, но в первую очередь – на стойкость веры. Хотя принадлежащие секте баржи типа «Всепрощение» отличались прочностью корпусов и проходили торжественные обряды благословения, преодолевали залив они только по милости Императора.

Сквозь вой шквалов пробился звон корабельной рынды: колокол сзывал в часовню монахов-исходников. Им предстояло вновь и вновь читать литанию Исхода, пока шторм не умиротворится… или не взыщет платы. Эти иноки, обязанные служить на судне, имели право говорить только во время обряда, но утверждалось, что слова молитвы всегда звучат в их мыслях.

– В море я бросаю себя, дабы познал Он веру мою, – провозгласила Асената, вспомнив нужные фразы так отчетливо, будто произносила их только вчера. – В буре я бичую себя, дабы ощутил Он пламя мое. – Гиад замешкалась, но не потому, что забыла последнюю строку. – В бесконечность я раскрываю себя, дабы осудил Он меня за грехи.

«Надеюсь, мои прегрешения не обвинят всех нас», – подумала сестра, хотя и полагала такое маловероятным.

Несмотря на все ее недостатки, у Бога-Императора еще имелись замыслы насчет Асенаты: возвратиться на Витарн ее побудил сон, настолько яркий и часто повторяющийся, что его нельзя было не счесть знамением свыше. На родине ее ждала некая миссия, даже если Гиад еще не знала, какая именно.

Каюта вновь покачнулась, и в иллюминаторах сверкнула молния. На несколько мгновений мир превратился в дрожащий черно-белый негатив самого себя. Чуть позже по внешней стене забарабанили капли воды – на судно обрушился дождевой заряд.

Асената осознала, что улыбается. Как же приятно вернуться домой!

Устыдившись своего воодушевления, Гиад снова перевела взгляд на дневник. Стоило ей перечесть текст, как улыбка сменилась хмурой гримасой. Она выбрала неподобающий стиль: в частности, явно перебрала с восклицательными знаками. Обычно сестра не выказывала такой беспечности, такой… порывистости. Несомненно, свою роль здесь сыграл шторм, но гораздо больше влиял на нее сам факт пребывания на Витарне – и, прежде всего, шанс снова увидеть Первый Свет. Считалось, что сакральное пламя, которое уже дольше тысячи лет горело на шпиле великого собора Кольца Коронатус, зажег сам Истерзанный Пророк.

– «Истина – наш первый и последний неугасимый свет», – процитировала Асената. – «Говори лишь о том, что видишь и чего ищешь, ибо все иное – тьма».

Так звучали открывающая и закрывающая строки священного писания секты. Они закольцовывали великий круг откровения ее основателя. С тех пор как девятилетнюю Гиад постригли в Адепта Сороритас, она произносила эти слова каждую ночь – даже в мучительные годы кровавой третьей жизни, – но никогда еще не воспринимала их смысл так отчетливо.

«Мой доклад вызывает тревогу, потому что он честен», – рассудила женщина.

Кто-то захихикал, насмешливо и гортанно.

Резко обернувшись, Асената коснулась приколотого над сердцем значка в форме свечи и осмотрела каюту. Неровный свет не рассеивал тени в углах, однако они пустовали. Гиад была одна, если не считать стилизованных портретов Сестер Битвы, вырезанных на деревянной обшивке стен. Воительницы в броне неодобрительно взирали на нее глазами, раскрашенными эмалью.

Асенате вдруг захотелось уйти отсюда.

«Ну, начало положено», – решила она, закрыв дневник.

Даже если бы Гиад решила продолжить работу, то все равно бы не смогла писать: помещение тряслось, как фанатик в хватке горячечного сна.

Поблагодарив свое перо молитвой, Асената убрала его в футляр, а тот положила в медицинскую сумку. Женщина всюду носила с собой этот писчий инструмент, реликвию из хранилищ ее ордена, пусть и не особенно важную. Его кончик некогда изготовили из резцового зуба давно умершего архиерея, прославившегося красноречием, но большее значение для Гиад имело то, что перо ей вручила на прощание ее госпожа, канонисса Сангхата. Она, повелительница Вечной Свечи, знала, что подарок пригодится беспокойной сестре, – точно так же, как чувствовала, что ее подруга должна отправиться на Витарн, хотя и не понимала почему.

«А согласилась бы Сангхата, если бы я рассказала ей все?»

Асената выбросила этот вопрос из головы: ее ждали безотлагательные дела. В обмен на разрешение совершить паломничество Гиад согласилась не только составить отчет, но и выполнить иную службу. Долг ждал ее в лазарете «Крови Деметра».

В пятидесяти одной ипостаси…

– Не к лицу абордажникам так помирать, – прошипел Фейзт, насупленно глядя в забрызганный дождем иллюминатор возле своей койки. – Лучше бы Резак нас прикончил. Подохнем тут, как землекрысы…

Гвардейцы, собравшиеся вокруг него в импровизированном изоляторе, согласно забормотали. Вокруг Толанда Фейзта всегда собирались гвардейцы, даже сейчас, когда в живых осталось так мало его товарищей. Больше половины выживших бойцов роты лежали в постелях без сознания или на грани обморока, закрепленные ремнями на время качки. Некоторые из ходячих раненых сидели на койках и, съежившись, кое-как переносили скручивающий кишки шторм, прибегая к молитвам или медитациям. Но основная масса солдат стянулась к их сержанту: цепляясь за что попало, они стояли и слушали его последнюю гневную тираду в адрес их судьбы. В мешковатых белых пижамах для выздоравливающих они скорее напоминали ватагу рассерженных привидений, чем воинов Астра Милитарум.

– Если уж тонуть, то по-чистому! – бушевал Фейзт. Его голос превратился в удушливый лихорадочный хрип, но гнев Толанда остался прежним. – Утопите меня в честной пустоте!

Даже в роте здоровяков сержант выглядел великаном: рост чуть выше двух метров, огромные руки и грудь, каким позавидовал бы и сервитор-гладиатор. Организм каждого пустотного абордажника улучшали искусственно выращенными мускулами и генно-метаболическими усовершенствованиями, но с Фейзтом произошел какой-то сбой, и его тело превратилось в грубую карикатуру на человеческую форму. Менее крепкий человек после такого происшествия стал бы изгоем или в лучшем случае ценимым в полку ярмарочным уродом, однако Толанд сотворил из себя легенду.

– Буря голодна, – продолжал он. – Хочет покончить с нами, братья.

Никто иной в роте не называл сослуживцев «братьями». Никто иной не имел такого права.

«Бойцы всегда слушались его, – подумал комиссар Лемарш, наблюдая за группой солдат с койки у входа в лазарет. – Даже когда ими командовал капитан Фрёзе, они слушались Фейзта. И до сих пор поступают так, хотя он быстро угасает».

– Нас тут… не должно быть, – говорил Толанд, выталкивая слова в паузах между все более судорожными вдохами. Он лежал обнаженным до пояса, за исключением бинтов вокруг живота. – Нас поимели. Просто… выкинули.

Его товарищи ответили на это неловким молчанием.

– Сестра Асената сказала, что в Кольце есть госпиталь, – неуверенно произнес специалист Шройдер. – Лекари из Последней Свечи нас залатают, сержант-абордажник.

– А ты слушай больше, брат, – мрачно отозвался Фейзт.

– Она не стала бы врать, сержант, – настаивал Шройдер.

– Она есть Сороритас, да, – категорично добавил абордажник Зеврай со своим характерным акцентом.

– Верно, она не стала бы… – Толанд отвернулся от иллюминатора, и на его морщинистом лице блеснули глубоко посаженные глаза. – Но что, если солгали ей?

– Кто, сержант? – вмешался, нахмурившись, Гёрка.

Этот штурмовик-абордажник с бородой, выкрашенной в зеленый, во всей роте уступал в размерах только Фейзту и дрался поистине свирепо, но не обладал талантами в более возвышенных аспектах бытия.

Например, мышлении.

– Не знаю, – просипел Толанд. – Но кто бы решил построить госпиталь посреди океана… в нескольких днях пути от ближайшего космопорта? – Он покачал головой. – Что-то… не стыкуется.

Лемарш хотел отчитать его, но передумал. Толанд испустит дух еще до того, как судно прибудет в порт, и бредовые речи сержанта умолкнут вместе с ним. Чудо, что Фейзт вообще продержался так долго – благодаря как своей невероятной выносливости, так и заботам сестры-госпитальера, – однако вскоре чудеса закончатся. Обругав умирающего, комиссар ничего бы не приобрел и, возможно, многое бы потерял.

«Пожалуй, он даже попробовал бы убить меня, – холодно рассудил Лемарш. – Или все они».

В роты Экзордийских пустотных абордажников набирали только гвардейцев-ветеранов из обычных полков Астра Милитарум. Они больше напоминали элитных Отпрысков Темпестус, чем простых солдат, за которыми Ичукву Лемарш присматривал ранее. Как следовало из названия подразделения, оно специализировалось на операциях в космосе: штурмах звездолетов или перестрелках в невесомости и вакууме, где «верх» и «низ» становились абстрактными понятиями, а насилие вершилось в почти полной тишине.

«Спаяны кровью, закрыты от пустоты, – так звучал девиз абордажников. – Духом готовы к зачистке!»

За два года службы с бойцами роты «Темная звезда» комиссар Лемарш сражался на самых странных и опасных полях битв в своей долгой карьере. Он бился с эльдарскими налетчиками в безвоздушных недрах полой луны, распадавшейся вокруг неприятелей, и искоренял паукообразных паразитов, расселившихся на обшивке боевого корабля. В тот раз только магнитные ботинки удерживали Ичукву от падения в бездну над ним.

Однажды гвардейцы разрезали корпус пиратского крейсера в районе мостика, тем самым прикончив экипаж без единого выстрела. Комиссар зачарованно смотрел на людей, выброшенных из отверстия: извиваясь и истекая кровью, они проплывали мимо него, вращаясь в полете, как наглядные доказательства победы. Да, Ичукву прошел через потрясающие сражения и ценил память о любом из них. Даже о последнем, в котором он лишился ноги, а рота фактически погибла.

«Резак…»

Из двухсот пятидесяти абордажников, вошедших в ту кристаллическую мясорубку, уцелели всего семьдесят семь, и многие скончались от ран в следующие несколько часов. Бойцы, втиснутые сейчас в лазарет на борту морского судна, были последними из «Темной звезды».

«Из нас», – поправился Лемарш, хотя и знал, что гвардейцы никогда не примут его к себе. Ичукву досконально овладел их методами войны и прошел с ними через пару десятков уникальных преисподних, но так и остался посторонним.

Конечно, так произошло бы в любом полку. Как же еще комиссару исполнять роли судьи, присяжных и палача своих подопечных? Мужчинам и женщинам, носившим алый кушак, полагалось оставаться посторонними. Лемарш жертвовал узами товарищества без колебаний, пока его не направили в роту «Темная звезда», где он наконец отыскал воинов, достойных его самого. Людей, которых Ичукву с гордостью назвал бы равными себе. А в ответ они возненавидели его – не из страха, нет. Просто само присутствие политофицера намекало, что абордажники могут испугаться. Позорило их.

– Вас явно что-то беспокоит, комиссар. Рана по-прежнему болит?

Спрятав удивление за улыбкой, Лемарш повернулся к женщине, стоявшей рядом с его койкой. Она, как всегда, ступала поразительно тихо. Когда она вообще зашла в каюту?

– Фантом моей ноги упокоится только после того, как мне приделают новую, сестра, – ответил Ичукву, указывая на пустоту ниже левого колена. – Но я давно уже не обращаю на него внимания. Жалею только о том, что потерял вместе с ногой сапог – хорошая была обувка…

К изумлению Лемарша, женщина ответила на его улыбку. Прежде сестра только хмурила брови на серьезном бледном лице. Другие мужчины, пожалуй, сочли бы, что в этот миг она стала выглядеть моложе или даже привлекательнее. По мнению Ичукву, улыбка лишь подчеркнула, заострила ее суровость.

Конечно, не потому, что сестра Асената была уродливой. Да, ее лицо не отвечало традиционным понятиям о красоте – слишком длинное, чересчур жесткое, расчерченное множеством шрамов, – но высокие скулы и темные глаза на всех производили впечатление. Просто это лицо не подходило для улыбок.

«Особенно предназначенных мне», – заключил Лемарш.

Он знал, что Гиад презирает его, хотя женщина всегда вела себя подчеркнуто вежливо. Госпитальеры редко относились с благосклонностью к людям его призвания.

– Шторм радует вас, сестра? – рискнул предположить Ичукву.

Ее улыбка исчезла.

– Я лишь приветствую, что Бог-Император судит нас.

Лемарш кивнул:

– Этим так называемым Исходом?

– Вам известно про обряд Переправы? – Судя по голосу, Асената удивилась.

– Сестра, долг требует от меня изучать все угрозы, с которыми сталкиваются мои бойцы. Да, перед высадкой я прочел информационную брошюру.

– И что скажете, комиссар?

– Что этот обычай чрезвычайно… непрактичен. Особенно если путники тяжело ранены.

– На священном архипелаге не рады посетителям, и госпиталь там не предназначен для посторонних, – мрачно произнесла Гиад.

– Но все же мы здесь, сестра.

– Комиссар, вашу просьбу поддержал орден Последней Свечи. Как ваши солдаты, так и их раны совершенно исключительны, поэтому для вас и сделали исключение. Вы поистине благословлены.

– И правда, сестра, – согласился Ичукву. – Кроме того, я сам родился на планете с настолько же необычными традициями. – Лемарш указал на ритуальные шрамы, покрывающие его щеки. Он получил их в шестилетнем возрасте, когда показал себя воином. – Не мне судить чужие обычаи.

– Вы – непредвзятый комиссар?

«Уж не притаилась ли в ее тоне насмешка?»

– Вовсе нет – сосредоточенный на службе. У меня другие обязанности. – Ичукву улыбнулся снова, но уже широкой безрадостной ухмылкой, которой одарял заблудших солдат перед тем, как исполнить свой тяжелейший долг. Он не наслаждался казнями, только хотел, чтобы грешники отправились на окончательный Суд, полностью осознавая собственную бестолковость. – А вы, сестра, что думаете о наших хозяевах?

– Их госпитальеры прекрасно подготовлены, – ответила Асената. – Не сомневаюсь, сестры Бронзовой Свечи изготовят отличный аугментический протез и избавят вас от увечья.

«Я не об этом спрашивал, сестра».

– У них тут столько свеч, – беззаботно произнес он вслух. – Серебряная, бронзовая, железная, но они вечно болтают о «последней». А еще ведь есть «вечная» свеча, символ вашего ордена. – Лемарш показал на герб, вышитый на белой накидке Гиад. – Признаюсь, я окончательно в них запутался.

– Все они – испостаси единого сосуда, ибо каждая свеча пылает вышним огнем Бога-Императора.

– Но наши хозяева не принадлежат к вашему ордену? – не отступал Ичукву.

– Последняя Свеча зажжена от пламени Вечной, но лучится собственным светом. – Гиад склонила голову. – С вашего позволения, комиссар, я займусь другими ранеными.

«Ты не та, кем кажешься, сестра», – подумал Лемарш, глядя, как она подходит к постели напротив.

Ичукву понял это еще несколько месяцев назад – точнее говоря, в первые мгновения их знакомства. Асената и другие госпитальеры встретили изувеченных солдат «Темной звезды» на борту «Асклепия», когда остатки роты доставили туда после боя в Резаке. За время странствия в пустоте Гиад показала себя самой умелой и сострадательной из сиделок, хотя неизменно прятала свою доброту под маской строгости. К тому моменту, как звездолет достиг Витарна, абордажники уже считали Асенату частью подразделения. Кое-кто даже называл ее «сестра Темная Звезда», пусть и за глаза.

«Они любят тебя», – решил комиссар, наблюдая за тем, как светлеют лица гвардейцев при виде женщины, обходящей лазарет. Порхая по содрогающейся каюте с легкостью бестелесного духа, она задерживалась возле каждого раненого и по мере сил облегчала их страдания.

«Они любят тебя, и по праву. Но не видят, кто ты на самом деле, Асената Гиад».

Возможно, сейчас женщина, взявшая солдат под крыло, ступала по пути целительницы, но манера поведения и шрамы указывали, что когда-то она ходила по другим, менее ровным дорогам. Под чопорной белой накидкой и апостольником скрывалась воительница. Вроде бы ничего необычного: Адепта Сороритас перемещались между различными структурами своей организации, если того требовал долг, однако Лемарша тревожила таинственность, окружающая сестру милосердия.

Секреты прятались за любым ее словом и жестом, будто след из теней, ускользающий от взора Ичукву, но ничто не беспокоило его сильнее, чем невольная улыбка, которой Асената сегодня приветствовала шторм. Хотя в первую секунду комиссар не распознал выражение лица Гиад, его озарило во время разговора с ней.

Так не улыбаются лекари или бойцы.

Так улыбаются только палачи.

– Хочу умереть… стоя, – сказал Фейзт невыносимой женщине, которая только что отругала его.

– Сержант, вы умрете, только если сами захотите, – спокойно произнесла она. – Я уже предупреждала вас об опасности ненужных движений.

– Надо было… увидеть ее. – Толанд мотнул головой в сторону иллюминатора. – Бурю.

Товарищи Фейзта смылись, пока сиделка распекала его за то, что он вылез из койки. Толанд их не винил – никто не мог переспорить сестру Темную Звезду.

– Я сохраняла вам жизнь, сержант. Выходит, зря тратила время? Зря тратила благостыни Императора?

– Мне каюк… сестра. – При каждом вдохе ему казалось, что он втягивает в легкие битое стекло. – Догадался… по их глазам.

– А по моим?

– Не понял… о чем вы.

Гвардеец раскачивался, как одурелый, и мир качался вместе с ним – нет, против него, растягиваясь в слишком многих направлениях сразу.

«Вот-вот порвется, – осознал Фейзт. – В любую секунду…»

Сестра Темная Звезда подступила к нему:

– Ты видишь свою смерть в моих глазах, сержант-абордажник?

– Я…

В тени под ее белым апостольником он разглядел только две одинаковых лужицы черноты. И в них не было ничего. Как такое возможно? Они поглотили бы все, что оказалось бы слишком близко к ним. Значит, она – Пустотный Ангел, так?

Толанд яростно затряс головой, пытаясь хоть как-то собраться с мыслями.

«Мне нельзя тут находиться, – вспомнил он. – Никому из нас».

Фейзт уже не был уверен ни в чем, кроме этого, но когда он попытался сказать сестре – предупредить ее, – то не сумел выдавить ни слова.

– …Ксенофрагменты в твоей груди можно удалить, – говорила женщина. – Бронзовой Свече под силу исцелить тебя, но ты должен бороться.

«Я и… не прекращал!»

Сестра положила ладонь на забинтованное туловище Толанда. Касание холодило льдом, но ее глаза теперь ожили и лучились сочувствием. Оно почему-то терзало солдата сильнее, чем осколки, рвущие ему кишки. Лишь через пару секунд Фейзт понял, в чем причина: жалость Асенаты вызывала в нем стыд.

– Обратись к Свету Императора и наберись сил, – настоятельно произнесла она. Затем выражение лица Гиад вновь ожесточилось, превратившись в насмешливую ухмылку. – Ты трус, Толанд Фейзт? Слишком слабый, чтобы выкарабкаться? Или ты все-таки выживешь?

– Всегда… выживал, – задыхаясь, ответил гвардеец, и у него подкосились ноги.

II

Когда Асената наконец вышла из лазарета, шторм бушевал по-прежнему. Хотя начался он много часов назад, сестра чувствовала, что до пика мощи еще далеко. Им предстояла тяжелая переправа.

Вздохнув, она прислонилась к стене коридора, сползла на палубу и села, задрав колени. Да, недостойная поза, однако Гиад крайне устала – как телом, так и душой, – пока поддерживала образ безупречного целителя, в котором явно нуждались ее пациенты-почитатели. Обходя палату, она ни разу не оступилась и не выдала своих чувств, скрываясь под завесой уверенной походки и безмятежности…

«То не истина, сестра! – пришла к ней незваная, но и неопровержимая мысль. – Твое лицедейство не обманывает никого, и уж точно не тебя саму».

Закрыв глаза, Асената вспомнила, как безотчетно улыбнулась – и кому, этому гаду Лемаршу! – а потом едва не сорвалась в разговоре с Фейзтом. Хотя сержант слыл героем, и Гиад не сомневалась в его силе, упрямство бойца изматывало ее. Комиссар часто намекал, что, возможно, ради блага роты ее неформальному командиру стоило бы поскорее отправиться к Императору, но сестра лишь решительнее принималась спасать жизнь гвардейца. И о Сакральное Пламя, тот нисколько не облегчал ей работу!

Сегодня Асената еще раз вытащила Толанда, пусть и сама почти не понимала, как ей это удалось и сколько еще он протянет. Меняя сержанту повязки, Гиад увидела, что рваные раны под ними воспалены и гноятся. Помогавших ей абордажников чуть не стошнило от смрада, однако сестра даже не вздрогнула.

«Нет, ты бранилась! Весьма красочно и непристойно!»

А потом она простонала, дойдя до Глике. Солдат лежал пластом, и его подушка вымокла от крови, сочившейся из ушей. Поскольку на ощупь тело оказалось теплым, скончался боец незадолго до прихода Асенаты, но никто не слышал, как он умирал. Возможно, Конрад не страдал…

«Опять увертки! Ты же видела его лицо. Может, смерть была и быстрой, но очень мучительной!»

– Исход взыщет плату, – пробормотала Асената, надеясь вернуть прежнюю уверенность.

Фраза показалась ей бессмысленной по сравнению с остекленевшим взглядом Конрада Глике. В глубине души Гиад знала, что обряд Переправы не связан с кончиной солдата. Как и шесть абордажников, испустивших дух по пути к Витарну, он умер из-за чужеродной скверны в организме. Хирургеоны «Асклепия» назвали ее режущим мором.

«Подходящее имя для убийцы!»

– Поганое имя, – поправила себя Асената.

Все выжившие бойцы «Темной звезды» так или иначе пострадали на последнем злосчастном задании роты, но определить степень опасности их ран для жизни оказалось непросто. Одни гвардейцы лишились конечностей, других вскрыли с почти ювелирной точностью. Объединяло пораженные участки то, что они почернели от обморожения и были нашпигованы крошечными, словно кружевными кристаллами. Медике по возможности обработали раны, но удалить осколки просто не сумели. При каждой попытке инородные тела дробились, распространяя заражение и ускоряя гибель пациента. Несколько солдат, в том числе комиссар, получили относительно локализованные травмы, что позволило полностью удалить им порченую плоть. Большинству же бойцов хирургеоны не смогли подать никакой помощи.

«Никакой надежды!»

– Вот уж нет, – возразила Асената.

Если бы абордажники по воле случая попали к более догматичным целителям, их судьба была бы решена, ведь Астра Милитарум никогда не испытывала недостатка в одном ресурсе – живой силе. Даже лучшие гвардейцы считались расходным материалом, не говоря о тех, кто, вероятно, уже никогда не вернется в строй. Однако орден Вечной Свечи резко выделялся даже на фоне других подобных организаций Империума. Его члены в своих делах руководствовались состраданием.

– Часто заявляют, сестра, что есть только война, – сказала канонисса Сангхата, приветствуя ее в ордене. – Наше призвание – доказать иное, пусть мы всего лишь одинокий лучик во тьме.

Ее слова ознаменовали начало четвертой жизни Асенаты Гиад.

«Начало лжи!»

– Или моего истинного искупления.

И все же два десятилетия трудов на поприще целительства не затянули ран в ее душе и не стали бальзамом, что унял бы вытекающие из них кошмары.

«Как ты думаешь, тебя испытывают?»

– Я в этом уверена, – решила сестра, открыв глаза. – Шторм – лишь зримое воплощение Исхода.

Асената заставила себя подняться на ноги, но помедлила, не зная, куда идти. Мысль о возвращении в каюту почти ужаснула ее. Также Гиад не могла выбросить из головы мысли о Конраде Глике – стеснительном парне, который, в отличие от большинства сослуживцев, никогда не хвалился подвигами в боях и обладал редкой кротостью. Один из лучших абордажников…

«Один из слабейших, иначе бы не умер!»

Сколько еще гвардейцев скончаются до того, как Асената сложит с плеч бремя заботы о них? Именно она предложила отправить раненых на лечение в ее прежнюю секту – Последняя Свеча не знала себе равных в целительском мастерстве, превосходя даже родительский орден, – но не собиралась становиться их духом-покровителем. Гиад прибыла сюда не ради этих искалеченных людей.

«Однако же у солдат нет других опор, санитарок и дивных ангелов милосердия, сестра!»

– Меня призвали к более славному труду, – пылко заявила себе Асената.

«Верно, можно примкнуть и к другим ангелам. Они мрачнее, кровавее, ярче – стремись же стать такой!»

Собственная озлобленность смутила женщину. Гиад хотела помолиться, но слова не шли с языка. Ей требовалось нечто осязаемое, способное помочь сосредоточиться. Возможно, судовая часовня? Да, нужно присоединиться к монахам, проводящим обряд. Так она встретит свой Исход праведным образом.

Комиссар Лемарш натянул одеяло на лицо рядового Глике. Труп останется в лазарете до утра – во время бури его не удалось бы перенести с подобающим уважением, особенно учитывая, что койка бойца находилась в дальнем конце каюты. Абордажники встретили известие о смерти Конрада с привычным стоицизмом… но ведь никто, кроме стоящего рядом Райсса, не видел искаженных страданием черт солдата.

– Лейтенант, сестра Асената полагает, что нам лучше не распространяться о подробностях кончины нашего товарища, – тихо сказал ему Ичукву. – Я согласен с ней.

– Хорошо, комиссар, – ответил офицер, но с явной неуверенностью.

– Вы возражаете, лейтенант?

– Мне это не особо нравится, сэр, – признался Райсс, проводя рукой по коротко стриженным светлым волосам. Хотя на кисти не хватало двух пальцев, офицер принадлежал к немногочисленным счастливчикам. Он не получил глубоких ранений, поэтому хворь его не затронула. – Абордажники выживают или гибнут вместе. Между нами нет секретов. «Спаяны кровью», сэр.

– Восхитительный принцип, но в данном случае неразумный. – Лемарш застегнул ремни поверх одеяла. – Как вам известно, боевой дух у нас падает. Учитывая также, что состояние сержанта Фейзта по-прежнему ухудшается…

– Сержант-абордажник выкарабкается. Он всегда… – Райсс умолк, осознав, что дерзко перебил Ичукву. – Виноват, комиссар.

– Продолжайте, лейтенант.

– Этот парень – натуральный космодесантник, сэр. Его нельзя убить.

«Никакой он не космодесантник, – устало подумал Лемарш. – И любого человека можно убить, даже если он из Адептус Астартес».

Иной вариант почему-то казался ему неприятным.

– Проповедник Мурнау говорил, что сержант благословлен Троном.

Почтительное выражение на лице офицера – простом, но привлекательном, с квадратным подбородком, – раздражало Ичукву. Райсс ведь командовал Фейзтом!

– Всякий раз, – продолжал лейтенант, – когда что-нибудь сбивает его с ног, он поднимается, став еще сильнее. По его словам, он так часто дрался со смертью, что в конце концов они побратались.

– Нет ничего дурнее вражды между братьями, – заметил Лемарш, цитируя мемуары лорда-комиссара Артемьева. – Поистине нет распрей более озлобленных и постыдных.

Офицер бессмысленно посмотрел на него, и Ичукву вздохнул. Несмотря на воинские умения, его подопечные были людьми безыскусными. С ними не стоило вести ни изысканных бесед, ни споров.

– Вы будете молчать о том, как умер абордажник Глике. – Лемарш одарил Райсса своей самой ледяной улыбкой. – Вам понятно, лейтенант?

– Так точно, комиссар.

Произнесено с покорностью, но без страха. Впрочем, Ичукву и не ждал чего-то меньшего от единственного выжившего лейтенанта «Темной звезды». Абордажники сейчас нуждались именно в таком лидере – непоколебимом, дисциплинированном и чудесно предсказуемом. Надо только вывести его из тени Фейзта.

– Распорядитесь, чтобы солдаты не трогали тело Глике. – Лемарш подхватил свою трость с навершием в форме орла. – Отдадут ему почести позже.

«Когда от трупа уже избавятся…»

– Сошлитесь на требования гигиены. Скажите им, что так велела сестра Асената.

– Понятно, сэр.

Отвернувшись, комиссар мучительно заковылял к своей койке. Спину он держал прямо, невзирая на качку. Даже для столь краткой официальной процедуры Ичукву ранее надел форменную фуражку и черную шинель поверх больничной пижамы. Он понимал, насколько важны внешние атрибуты власти, но примитивный протез, закрепленный на левом колене, принижал достоинство Лемарша. Искусственная нога постоянно лязгала и волочилась по полу.

«Что убило тебя, Глике?» – задумался комиссар.

Режущий мор никогда не приводил к хорошей смерти, но никто из его жертв не испускал дух с таким выражением лица, как Конрад. Он испытал не только боль, но и ужас. Возможно, в бреде Фейзта таилось рациональное зерно.

Нечто зловещее чудилось Ичукву в океане Витарна, особенно после начала шторма.

Он остановился возле постели сержанта-абордажника. Сестра Гиад велела переоборудовать койку для огромного бойца, однако ступни Толанда все равно вылезали за край. Грудь спящего гвардейца судорожно вздымалась и опадала.

– Толанд Фейзт, ты преданно служил Императору, – прошептал Лемарш.

Великан застонал, будто услышав его слова, но комиссар знал, что это невозможно. В сержанте не было ничего благодатного или неземного, как ни хотели бы его товарищи поверить в обратное. Они примут истину лишь после смерти Толанда.

– Твоя служба окончена. Мир тебе, брат.

Ичукву ценил способности бойца, но в отношении Фейзта постоянно звучали какие-то несуразные высказывания – так идеи о предательстве роятся вокруг незащищенного разума. И еще та история с его странным поведением в битве против резаков, когда сержант словно бы… забылся.

Нет, он стал слишком непредсказуемым, и с этим нельзя мириться. После того как сержант умрет, Райсс укрепит свою власть и восстановит порядок в роте.

«Даже если от роты остался только взвод, – признал Лемарш, – да и тот сокращается…»

Асената почти бежала по качающемуся проходу, хватаясь за леера. Исполинская «Кровь Деметра» могла похвастаться семью обширными палубами, но Гиад быстро разобралась в сплетениях узких коридоров и спиральных лестниц судна. Она не имела права входить только на мостик и в машинное отделение, а также в каюты других – немногочисленных – странников.

В порту Розетты вместе с группой Гиад на борт поднялось отделение Сестер Битвы. По изукрашенной силовой броне серого цвета и специальному оружию Асената узнала в них целестинок, элитных воительниц Железной Свечи. Одна из пяти женщин была ростом со среднего абордажника и почти не уступала им в ширине плеч. В отличие от спутниц, ходивших с обнаженной головой, громадная Сороритас постоянно носила вытянутый к затылку шлем типа «Каститас» и не выпускала из рук мелта-ружье. Как правило, все пять сидели у себя в каютах. Гиад решила не знакомиться с целестинками, уверенно полагая, что не сойдется с ними.

Кроме сестер, она заметила в порту только одного путешественника – высокого мужчину в грубой серой рясе бродячего проповедника. Облик незнакомца скрывал капюшон, но Асената могла представить, как он выглядит. Наверняка у него бритый череп, кустистая борода и свирепые черты, застывшие в кривой гримасе порицания, а взор – пронзительный, выискивающий грешников. Многие служители Экклезиархии обладали такими лицами, и не просто так, однако священный Витарн в них не нуждался, и Гиад не желала встречаться с еще одним пастырем.

– Я устала от них, – призналась себе Асената.

Она уже слышала благозвучные песнопения монахов-исходников. Очевидно, теперь до часовни рукой подать.

Стоило женщине подхватить литанию, как ее дурное настроение развеялось. За следующим поворотом коридор закончился двумя медными дверьми, покрытыми резьбой, изображающей бурные волны Исхода. Перед ними стоял служка, одетый в сутану с высоким воротником и головной убор в форме корабля с деревянной свечой на месте мачты. Его круглое лицо было присыпано белой как мел пудрой, а губы подведены кобальтовой синью и проткнуты парой десятков колец. Подойдя ближе, сестра поняла, что золотые украшения сшиты вместе и мужчина не способен открыть рот. Такой традиции она не помнила. Обычай показался ей чуть безвкусным, но ведь Гиад отсутствовала на Витарне двадцать лет. Разумеется, здесь что-то поменялось.

Асената приветствовала служку знамением Свечной Аквилы, и тот воспроизвел ее жест вычурными волнистыми движениями пальцев. Его ногти, выкрашенные черным лаком, щелкнули друг о друга.

– Я хотела бы присоединиться к исходникам в их молитвах, – официальным тоном попросила сестра.

Поклонившись, мужчина открыл двери, за которыми обнаружилась просторная семиугольная каюта с алтарем в центре. Гиад, коснувшись значка на груди, вошла внутрь и с упоением осмотрела богоугодное место, поражаясь его великолепию. На каждой стене висел шелковый гобелен, изображающий одну из Семи Добродетелей в обличье имперского святого. На створках дверей помещалась часть Веритаса, главнейшего из Воплощений. Ему соответствовал запитанный человек неопределенного пола – Истерзанный Пророк.

– Истина – наш первый и последний неугасимый свет, – прошептала Асената, обращаясь к абстрактной фигуре основателя секты.

Здесь муки Пророка выглядели более жестокими, чем на иконах, к которым привыкла сестра. Помимо картин духовного вспарывания, Гиад видела жуткие узоры крови и потрохов, выдранных из тела человека в рясе. Из темноты под уцелевшим капюшоном на нее пристально смотрел единственный глаз основателя, разбухший и налитый кровью от немыслимой сосредоточенности. Асенате совершенно не нравилась подобная трактовка, но она не могла отрицать, что гобелен производит мощный эффект.

«Откровение через страдание!»

Как бы разнородно ни выглядели Воплощения, каждое из семи держало стилизованную свечу, от пламени которой ореолом расходились круги. Спрятанные за тканью фонарики подсвечивали вышитые огоньки, создавая иллюзию настоящего горения и омывая часовню мягким сиянием.

Гиад перевела взгляд на фигуру Клеменции, добродетели, почитаемой в ее родном ордене. Как обычно, Милосердие символизировал Кровоточащий Ангел – хрупкая женщина в белой накидке и апостольнике сестры-госпитальера, – однако Асенате еще не встречались такие прочтения образа. Святая держала свечу обеими руками, и шесть концентрических окружностей рассекали ее лицо так, что казалось, будто оно распадется на куски от любого резкого движения. Капающая с фитиля кровь собиралась в сложенных чашечкой ладонях целительницы, перетекала через край и вливалась в лужицу у ее босых ног. На поясе госпитальера висели положенные ей хирургические инструменты, но они больше напоминали орудия мясника, а из медицинской сумки свисали влажные завитки кишок. Губы женщины застыли в ласковой улыбке, нисколько не сочетающейся с ее безумно распахнутыми глазами.

«Милосердие переплетено со злобой, сестра, ибо одно невозможно без другого».

От такой мысли Гиад замутило не меньше, чем от картины, и она решила не присматриваться к остальным гобеленам. Очевидно, мастер, украшавший «Кровь Деметра», предпочитал работать в гротескной манере. К сожалению, примеры таких художественных порывов нередко встречались в Империуме, однако Асенату крайне расстроило, что этот стиль добрался до Витарна.

Она повернулась к алтарю, на котором горела одна обычная свеча. Вокруг нее молились, стоя на коленях, семь выбритых наголо людей. В отличие от служки в безвкусно броском наряде, монахи-исходники носили простые набедренные повязки и ошейники из темно-серого чугуна. От кандалов к крючкам, размещенным по окружности престола, тянулись цепи, приковывающие иноков к месту их поклонения. Полуобнаженные монахи были истощены, но, подойдя ближе, Гиад ощутила, что они выносливы и крепки. Голодание как будто не ослабило их, а наделило какой-то глубинной жизненной силой.

И снова Асената столкнулась с чем-то непривычным. Да, исходники всегда соблюдали строгий пост, однако избегали подобных крайностей. Более того, плоть участников обряда покрывали характерные рубцы от самобичевания – ритуала, порицаемого в ордене Вечной Свечи по соображениям как гигиены, так и веры. А уж как несло от их немытых тел… Смешиваясь с ароматом благовоний, что пропитывал часовню, этот смрад превращался в даже худшую вонь, чем запах от ран Фейзта. Сестра громко поперхнулась, и молящиеся разом обернулись.

У каждого из них были сшиты веки.

«Им дозволено видеть только слабый огонек свечи. Он проникает сквозь их стянутую кожу, словно лучи угасающего солнца. Изящная идея, не правда ли?»

Веселые нотки, прозвучавшие в этом соображении, вызвали у Гиад большее отвращение, чем сами увечья, но тем самым она лишь породила новую злорадную мысль:

«Да ладно, дорогая сестра, не ты же их покалечила!»

Пытаясь отыскать источник звука, иноки наугад вертели головой, не прекращая читать литанию. Асената попятилась и подавила желание извиниться за вторжение – несомненно, так она еще сильнее взволновала бы монахов.

«Они скоро забудут о тебе. Души иноков настолько съежились, что их уже не заботит ничто, кроме покаяния».

Отступая к двери, Гиад еще раз мельком взглянула на Кровоточащего Ангела – и застыла. Женщина с гобелена смотрела прямо на нее, кривя губы в клыкастой улыбке. Изо рта святой выползал извивающийся змеиный язык, а кожу покрывали аккуратные чешуйки. Но при всей чудовищности таких искажений самым пугающим оказалось то, что теперь у целительницы было лицо Асенаты.

Что-то вцепилось ей в полу. Опустив глаза, сестра увидела, что один из исходников последовал за ней, натянув цепь до предела. Гиад, зашипев от омерзения, дернулась назад и вырвалась, однако монах продолжал слепо хвататься за воздух и шевелить губами, изрекая покаянные псалмы. Асената помимо воли снова взглянула на гобелен.

Кровоточащий Ангел вернулся к прежнему облику.

«Не стоит всегда верить тому, что видишь, сестра, – посоветовал лукавый внутренний голос. – Доверяй тому, что знаешь!»

Гиад вышла наружу и двинулась прочь по коридору. Служка у дверей не выказывал признаков недовольства. Хотя Асената жаждала как можно скорее убраться из этого гнусного места, шагала она степенно, пока не завернула за угол.

– Как?.. – спросила себя Гиад, прибавив ходу.

Само присутствие в часовне незрячих ничтожеств указывало, что здесь исповедуют Имперское Кредо в его самых жестоких и жалких аспектах. Исходники воплощали собой все, что Асенату научили отвергать ее наставницы из Вечной Свечи, – все, что раньше отвергала и Последняя Свеча. Как ее бывшая секта могла пасть столь глубоко и быстро?

«Может, не так уж глубоко и не так уж быстро…»

Задним умом Гиад поняла, что замечала тревожные признаки перемен еще в Розетте. Древний город-остров, который сестра помнила шумным и процветающим, превратился в тень себя прежнего. Его элегантные здания почти не ремонтировали, а их обитатели стали замкнутыми. Оба порта – космический и морской – охраняли отделения Сестер Битвы, облаченных в синевато-серую броню Железной Свечи и скрывавших лица за выступающими забралами шлемов. В ордене-милитант секты насчитывалось меньше тысячи воительниц, и Асената удивилась тому, как много их размещено в Розетте. Прежде они служили только на Кольце, оберегая сакральное пламя.

Угрюмый священник, который отвечал за отправку группы Гиад, отмахнулся от ее вопросов и пробурчал что-то неопределенное насчет брожений среди жителей порта. «Брожений?» Да в Свечном Мире никогда не было никаких брожений! Всех витарнцев, от нижайшего сборщика даров океана до самой канониссы-просветителя, при рождении крестили по обычаю Последней Свечи, и ее сияние объединяло людей до самой смерти.

«Слепило людей!»

– Я не хотела бы заглядывать в тени, – призналась себе сестра.

Завернув за угол, она остановилась и удивленно посмотрела в конец коридора. Там оказались двери в часовню и расфранченный привратник.

«Они ждут тебя?»

Неблагопристойно фыркнув, Асената развернулась и пошла обратно, раздраженная своей ошибкой. Да, коридоры почти не освещались, а из-за настенных панелей темного дерева в них становилось еще сумрачнее, но ведь Гиад хорошо знала схему судна. Несомненно, она заблудилась по рассеянности.

– Соберись уже, сестра, – пожурила себя Асената.

К счастью, буря успокоилась, и Гиад могла идти достаточно быстро. На ходу она вновь задумалась о сцене в часовне. Женщина часто видела примеры подобного варварства, выполняя задания Конвента Санкторум, но что же вызвало такие радикальные преобразования на Витарне? И как глубоко они проникли? Возможно, Конвент не без оснований подозревал ее прежнюю секту в ереси? Что, если…

Асената сбилась с шага, услышав знакомые песнопения. Неохотно завернув за угол, сестра увидела, что ее поджидают служка с пустым взглядом и открытые двери у него за спиной.

Гиад выругалась – больше от смятения, чем от злости, – и крутнулась на месте.

На третий раз она тщательно следила, куда поворачивает, однако уже через несколько минут снова вернулась к часовне. Застыв, женщина одной рукой коснулась святого значка, приколотого к накидке, а другой – лежащего в ее сумке футляра с пером, ища успокоения в вере и дружбе.

«Как считаешь, это и есть твое испытание?»

– Наверняка, – согласилась Асената, пятясь за угол.

Молясь вслух, она вновь двинулась прочь. Все коридоры казались идентичными, их однообразную цельность нарушали только иллюминаторы в медной оправе, вделанные во внешние стены, и изысканные светосферы, пунктиром тянущиеся по потолку.

Только сейчас Гиад осознала, что по дороге ей не попадаются двери, какой бы маршрут она ни выбирала. И где же трап, по которому сестра спустилась на эту палубу?

«Он прячется… или нечто убрало его?»

Минуя очередной иллюминатор, Асената что-то заметила и вернулась, решив посмотреть наружу. Поглощенная пейзажем, открывшимся ей за грязным стеклом, Гиад затаила дыхание. Молнии лениво извивались на черном небе, будто капли красок, стекающие по холсту, и ярко озаряли волны, медленно ползущие до самого горизонта. Нечто прогрохотало в вышине, и настил мелко затрясся. Лишь через несколько мгновений сестра узнала в протяжном шуме раскаты грома.

«Если буря стихнет окончательно, ты навсегда застынешь в ее оке».

– Никогда! – поклялась Асената.

От ее выдохов стекло покрылось корочкой льда. Гиад ощутила, что температура резко падает: свежесть сменилась холодом, а тот – стужей. Дрожа, сестра отвернулась от статичного зрелища и продолжила путь.

Вскоре она опять услышала песнопения.

– Нет. – Асената развернулась, твердо намеренная бороться с неизбежностью, но через пару коридоров снова вышла из-за угла к молельне.

И снова…

И снова…

«И так будет всегда, дорогая сестра!»

Ее пробрало морозом, более лютым, чем снаружи. Гиад осознала, что расстояние до часовни уменьшается с каждой попыткой сбежать. Время и пространство словно бы сжимались вокруг Асенаты, ведя к предначертанной судьбе, словно пастух агнца. Там сестру ждал Кровоточащий Ангел, сошедший с гобелена и воплощенный в изувеченном теле. Целительница, алчущая поделиться своими секретами с другой сестрой милосердия.

– Я не вернусь туда! – крикнула Гиад, отвергая нечто большее, чем саму часовню.

«Тогда тебе нужно вырваться!»

Метнувшись за следующий угол, Асената тут же прыгнула обратно, надеясь обмануть западню. Там, где секунду назад был только пустой коридор, возник манящий к себе спиральный трап. Бросившись туда с победным кличем, сестра вцепилась в перила, помчалась вверх, преодолевая по две ступеньки зараз, и выскочила на следующий пролет. Если она доберется до палубы уровнем выше, то, возможно, освободится от…

«Думала, все так просто?»

Уровнем выше палубы не оказалось. Лестница бесконечно обвивалась вокруг цилиндрического столба из перекрывающихся медных панелей с вертикальными люмен-полосами. Гиад вообразила, что секции трапа раскручиваются из пустоты где-то вверху и встают на положенные места, как фрагменты некоей механической головоломки, оставаясь за пределами видимости, но безупречно подстраиваясь под темп ее отчаянного бега. Игнорируя ноющую боль в мышцах, она неслась все дальше, пытаясь достичь неуловимого порога, где возникали ступени…

«От себя не убежишь, сестра! А если спрячешься, то тут же себя отыщешь».

Вскоре Гиад определенно поднялась выше верхней точки судна – макушки смотровой башенки, усеянной датчиками, – но по-прежнему не видела конца лестницы.

«И никогда не увидишь!»

Содрогаясь, Асената упала на колени. Ее измученные легкие пылали, с трудом втягивая ледяной воздух. Трап под ней поскрипывал и раскачивался, словно дерево в ураган. Интересно, он продолжал расти после того, как сестра сдалась? Гиад представила, что лестница удлиняется в обе стороны, создавая бесконечную пропасть ступеней как вверху, так и внизу.

«Как внутри, так и снаружи…»

– Мой Император, просвети меня… во тьме моей, – прохрипела Асената. Трясущимися руками она вытащила из медицинской сумки футляр с пером и поцеловала его. – Яви пламя… воли Твоей. – У сестры онемели пальцы, и ей никак не удавалось открыть защелку, но молитва проникала в сердце Гиад и наполняла ее голос силой. – Следуя свету Твоему, я избегну скверны. Следуя воле Твоей, я воздену Меч Справедливости. Следуя милости Твоей…

Осекшись, Асената безнадежно застонала: футляр распахнулся, и она увидела богохульство, таившееся внутри.

«Единственный неугасимый свет – тот, что ты зажигаешь сама, сестричка».

Благословенное перо было измазано в крови.

«Тот, что горит чернотой внутри тебя!»

Мир потух для Асенаты Гиад.

Теневые регенты Империума, эти бесхребетные середнячки, обрекли нас на существование в разоренном краю, где невежество восхваляют как добродетель, а постижение тайн проклинают как бессмертный грех. Пустыми словами и ослабляющими душу символами благочестия они приковывают нас к банальному бытию и тянут за эти цепи, пока мы возимся в мусоре наших отринутых грез, выискивая обрывки наслаждений. Жить по их законам – значит умирать во лжи внутри лжи! Разбей кандалы! Дай выход гневу и живи свободно, сообразно твоей воле и желаниям!

III

С пронзительным яростным воплем Асената вырвалась из тьмы в круговорот ветра и дождя. Высоко наверху раскачивались, словно маятники, громадные рынды, испускавшие, помимо звона, золотистый свет. Колокола-Кадила! Гиад поняла, что находится на верхней палубе судна и с головокружительной скоростью несется к борту Она лихорадочно попыталась остановить падение, но проскользила ногами по мокрому настилу и налетела на ограждение. Мгновение спустя корабль дернулся, толкнув ее вперед. Навалившись животом на леер, сестра повисла над волнами далеко внизу.

– Ну, давай! – прокричала она, взбудораженная собственным ужасом.

Гиад едва не соскользнула за точку невозврата, но в последний миг кто-то схватил ее за накидку и втащил обратно на палубу. Зарычав, она вырвалась и резко обернулась к своему спасителю, машинально принимая боевую стойку. Всего в паре шагов целительница увидела человека в серой рясе, расставившего ноги для устойчивости, и с трудом сообразила, что перед ней священник-воин, поднявшийся на борт в Розетте.

– Прости, сестра! – рявкнул он, перекрывая шум ветра, и поднял руки. – Если ты отвечала на зов Императора, я больше не стану мешать тебе!

Не говоря больше ни слова, мужчина отвернулся и зашагал к трапу, где остановился под металлическим навесом. Хрипло дыша, Гиад смотрела, как он достает палочку лхо и закуривает. Интересно, незнакомец уже стоял здесь, когда она выскочила на палубу, словно умалишенная? Почти наверняка…

«Что ты заметил, проповедник?»

Она затряслась, чувствуя, как исчезает неистовство, подпитанное адреналином. Асената уже промокла до нитки, и усталость вновь навалилась на нее тяжким грузом, но гораздо больше сестру заботило нечто иное. Вопросы носились вокруг нее, словно еще один шторм.

Как она поднялась на верхнюю палубу? Как выбралась из ловушки? Что?..

«Хватит! Не думай! Просто уходи, пока еще можешь».

Когда Гиад подошла к трапу, священник, как будто погруженный в раздумья, не обратил на нее внимания. Асенату подмывало молча проскользнуть мимо него, но, учитывая обстоятельства, такой поступок стал бы непростительным.

– Благодарю вас, проповедник, – сказала она официальным тоном. – Похоже, я обязана вам жизнью.

– Я просто длань Бога-Императора, сестра. Вы уцелели по Его милости. – Последовала пауза. Из-под капюшона рясы заструился дымок. – Однако… всегда пожалуйста.

– Мне хотелось помолиться на открытом воздухе, но, увы, идя по духовному пути, я оступилась на телесном.

Объяснение показалось нелепым даже самой Гиад, но священник воздержался от замечаний.

– Повезло, что наши дороги пересеклись, – добавила она.

– Совпадений не бывает, сестра.

– Тоже верно, сударь.

Асената повернулась к лестнице, но помедлила. Нет, она еще не готова вновь ступить на трап. Что, если капкан захлопнется вновь, как только Гиад коснется первой ступеньки? Что, если на этот раз она уже не выберется?

«Уходи, пока он не начал расспрашивать тебя!»

– Проповедник, что привело вас на Витарн? – вдруг поинтересовалась сестра.

Мужчина какое-то время безмолвствовал – видимо, раздумывал над ответом.

– Книга, – наконец произнес он.

– Значит, вы занимаетесь исследованиями? Витарн – правильный выбор. Во всем секторе не найти такой библиотеки, как в Перигелии.

К собственному удивлению, Асената хотела говорить с ним.

«Ты хочешь исповедаться, дура!»

– Да, я слышал, – отозвался незнакомец.

– Сестры Последней Свечи уже больше тысячи лет посвящают себя рассуждениям о благословенном писании Бога-Императора, – продолжала Гиад. – «От толкования – к размышлениям, от размышлений – к почитанию».

– «Проповеди просветительные»? – Священник повернулся к Асенате, однако она по-прежнему не видела его лица. – Вы хорошо знаете эту планету, сестра?

«Отрицай!»

– Свечной Мир – моя духовная колыбель. Здесь меня постригли в Адепта Сороритас.

– Вы из госпитальеров Бронзовой Свечи?

– Какое-то время я служила в их рядах, но более долгий срок провела с Сестрами Битвы из Железной.

– Так вы воительница?

– Больше нет. – Гиад указала на свой скромный лекарский наряд. – Я уже много лет не держала в руках оружия.

– Но вы по-прежнему похожи на солдата, – заметил незнакомец. – Вижу по вашим глазам, сестра.

– Здесь у вас явное преимущество, сударь.

– Простите, я вел себя неучтиво, – произнес он, стягивая капюшон.

Черты мужчины оказались совсем не такими, как предполагала Асената. Вместо традиционных для проповедников бороды и лысины – гладко выбритые щеки и короткий «конский хвост», перевязанный кожаным шнурком. Хотя волосы священника были совершенно седыми, а вокруг глаз собирались морщинки, Гиад не могла определить, сколько ему лет. Пепельная бледность придавала незнакомцу почти анемичный вид, но худощавое обветренное лицо излучало жизненную силу, говорившую о выносливости, а не болезненности.

«Или о выносливости, обретенной через болезненность», – предположила сестра, распознав загнанное выражение в серых глазах собеседника. На мгновение Асенате померещилось, что между ними расположено третье око, но нет – всего лишь едва заметный круглый шрам, в свете молний казавшийся серебристым.

– Давняя рана, – пояснил мужчина, увидев, куда смотрит Гиад. – Раньше я прятал ее, потом понял, что не стоит.

– Мы носим истинные раны внутри нас. Если прикрывать их, они загниют.

– Верно, сестра?.. – Незнакомец превратил выражение согласия в вопрос.

«Ничего ему не говори! Имена обладают силой».

– Асената, – представилась она.

– Вы мудрая женщина, сестра Асената.

– Всего лишь старая.

– Полагаю, не такая уж и старая. – Проповедник улыбнулся, мелькнули прокуренные зубы. – Кроме того, ум и возраст связаны: уходящие годы дают нам одной рукой и забирают двумя.

– Вы так говорите, пастырь, словно это плохая сделка.

– Просто неизбежная. – Чем дольше они беседовали, тем менее формально вел себя священник. – И нет, не плохая. В войне, которую мы ведем, мудрость важнее физической силы.

– Сердца и умы лучше всего завоевывать словами, – подтвердила Гиад.

Так звучал любимый афоризм канониссы Сангхаты.

– О, сестра, мудрость режет гораздо глубже, чем одни лишь слова!

– Это зависит от слов, – внушительно произнесла Асената. – Не все они одинаковы.

– Да, именно так. – Немного помолчав, мужчина указал на ее накидку с символом ордена. – Вы больше не принадлежите к Последней Свече?

– Я больше двадцати лет отсутствовала на Витарне. Честно говоря, чувствую себя здесь посторонней.

Гиад обрадовалась, что сказала это вслух.

– Может, оно и к лучшему, сестра. Странный тут мир.

– Но благочестивый, – добавила женщина.

«Ты до сих пор в это веришь?»

– Возможно, – отозвался он. – Вы выглядите усталой, сестра Асената.

– Обряд Переправы вышел непростым, – признала Гиад.

– Да, шторм изрядный. – Незнакомец взглянул на корчащееся небо. – Однако мне всегда нравились бури. Поэтому я и прибыл сюда.

Асената вспомнила, как воодушевили ее первые удары стихии. Казалось, с тех пор минула целая жизнь.

«А ты уверена, что это не так?»

Нет, сейчас она ни в чем не была уверена. Гиад едва могла держаться на ногах, не говоря уже о том, чтобы ясно мыслить. Ей требовался сон, и неважно, что ожидало ее на трапе или в грезах.

– Надеюсь, пастырь, мы еще встретимся.

Не дождавшись ответа, Асената шагнула на ступени, но затем обернулась:

– Вы не сказали, как вас зовут.

– Разве? – рассеянно произнес он. – Иона, сестра. Иона Тайт.

I Свидетельство Асенаты Гиад – заявление второе

Я твердо решила не перечитывать свои отчеты, чтобы не поддаться соблазну переосмыслить, перефразировать или переписать их, нарушив тем самым достоверность доклада. Пусть текст застывает в момент создания, неподвластный правкам, рожденным из чрезмерных раздумий. При изложении моих наблюдений мне надлежит стремиться к сдержанности, но только честной, а не какой-либо искусственной малодушной снисходительности. Если я поступлю иначе, то предам не только дело, которое вы поручили мне, но и саму себя, поскольку мне думается, что данное свидетельство должно служить также моей исповедью. В сладких грехах!

К добру или худу, моя судьба переплетена с уделом Свечного Мира и его хранителей. Если они запятнаны, то, боюсь, и мне не спастись от скверны, хотя я и попытаюсь вычистить ее.

Несомненно, вас удивит то, как изменился мой тон по сравнению со вступительным заявлением. Согласно настольному хронологу, я закончила первую запись, полную надежд, меньше двенадцати часов назад, однако разделяет их широкая пропасть, ибо обряд Переправы невозможно измерить в пережитых днях или преодоленных лигах. Его границы определяются грезами тех, кто дерзает плыть по этим неописуемым волнам, и нет двух странников, что совершили бы полностью одинаковое путешествие.

Большинству людей вояж грозит только расстройством желудка и избыточной порцией дурных снов, но в редких случаях иллюзии покидают сознание человека и обретают форму, становясь осязаемыми очернителями его души. Встретить их – одновременно благословение и проклятие, ведь нет более честной проверки веры, чем посмотреть в зеркало тусклое, как нет и большей опасности для тех, кто не справится с ней. Переправа суть Море Душ в малом масштабе, и от его нечестивости ты защитишься, только если обратишь свою непорочность в броню.

Минувшей ночью я заглянула в глубины зеркала моей души. О том, что я увидела себя настоящую там, напишу, когда мне хватит духу поразмыслить о тех событиях и разгадать их значение. Пока же могу сказать только, что Исход взыскал плату, однако мне неведомо, какую мзду я уплатила и прошла ли испытание. Сейчас хочется не думать об этом. А большего. Гораздо большего!

Асената отложила перо, которое тут же соскользнуло со стола, но не наклонилась за ним. Сегодня она писала обычным запасным инструментом, одним из многих, взятых ею в странствие. Реликвия, подаренная канониссой Сангхатой, пропала – исчезла, когда Гиад потеряла сознание на лестнице, искаженной варпом. Но, честно говоря, по-настоящему она утратила артефакт еще раньше, когда его необратимо запятнала скверна.

– Возможно, кровь в футляре была просто иллюзией, – прошептала Асената, не в силах решить, становится от этого потеря реликвии более или менее страшной. Что, если все случившееся в шторм было миражом? Важен ли ответ вообще… или от него зависит все? И что…

«Отдохни, сестра».

Да, неплохая идея. После разговора со священником Гиад приковыляла в свою каюту, словно лунатик, но не справилась с могучим желанием записать пережитый кошмар. От некоторых дел нельзя увиливать.

Она невольно посмотрела на открытую страницу…

«Нет».

Асената захлопнула путевой дневник. Нет, она исполнит зарок и не позволит себе править текст. Если слова в итоге обвинят ее, так тому и быть. Гиад встала и, покачиваясь, пошла к койке. Откуда-то доносился колокольный звон, удивительно глухой и далекий, словно эхо из другого мира. Сестра подумала, не ждет ли ее там абордажник Глике.

Толанд Фейзт проснулся от бренчания рынды. Оно казалось таким же бессмысленным, как обещания будущей славы, которые сержант давал братьям, когда десантный корабль нес их на бой с резаками.

«Нас тут не должно быть», – попробовал сказать гвардеец, однако гортань не послушалась. Веки повиновались, но открыл их Толанд с таким усилием, будто выжимал собственный вес. Перед ним предстала какая-то потрескавшаяся белая гладь. Что это такое? Хотя он чувствовал, что ответ очевиден, все «очевидное» сейчас словно находилось где-то очень неблизко, вместе с прочими штуками, которые Фейзт раньше принимал как данность.

«Я умер? И это все, что есть… ну, после?»

В поле зрения солдата с жужжанием влетело черное пятно. Больше смотреть было не на что, поэтому Толанд начал следить, как оно мечется зигзагами наподобие крошечного орнитоптера, меняя направление после каждого удара колокола. Наконец клякса по спирали спустилась к гвардейцу и уселась ему на кончик носа. Сосредоточившись, Фейзт сумел отчетливо разглядеть ее.

Муха! Жирная, с торчащими острыми волосками.

Зарычав от омерзения, боец смахнул насекомое. Вернее… только захотел. Его тело уже не могло совершить ни первого, ни второго, хотя Толанд все равно продолжал стараться – просто потому, что так он был устроен и так поступал всегда. И неважно, как они поступали с ним или сколько раз утверждали, что ему кранты.

«Выживай!» – приказала Фейзту сестра Темная Звезда. Как будто он когда-нибудь занимался чем-то другим.

Муха наблюдала за его потугами непроницаемыми выпученными глазами. Они напоминали парные шары из сочлененных кристаллов, и все их грани поблескивали мерзостным зеленым светом. Толанд заметил отражения собственного лица, смотревшие на него из каждой фасетки. Сержант знал, что невозможно разглядеть нечто настолько маленькое, но все равно видел их.

«Семь сторон, – подсчитал он. – У каждой клеточки семь сторон. А у самой мухи семь ног».

Что-то здесь не так, верно?

Насекомое покрутило головой, словно на шарнире, и принялось тереть друг о друга шипастые передние лапки. Фейзт слышал, как они шуршат. Еще одна невероятность, но… какая уже разница?

«Чего ты хочешь?» – произнес Толанд у себя в воображении.

Разумеется, муха не ответила, даже головой не качнула. Да и как иначе? Она же просто мошка. Ничто. Правда, для «ничего» насекомое, чтоб его пустота взяла, подняло чертовски громкий шум, похожий на скрежет обломанных ногтей по листовому металлу. Его лапки двигались вверх и вниз, пока зубы гвардейца не залязгали им в такт. Фейзт ощутил запах этого звука – горько-сладкую вонь покойницкой с нотками вспученных могил и увядших надежд.

«Пошла прочь!»

К удивлению Толанда, муха прекратила свою адскую какофонию, но не улетела, а спустилась по носу. Сержант больше ее не видел, но через пару секунд ощутил, как насекомое щекочет его ноздри, а затем – верхнюю губу.

«Ищет проход внутрь…»

Солдат попробовал закрыть рот, но каждая ниточка между его разумом и телом была перерезана. Все лицо Фейзта казалось куском гнилой плоти.

«Созревшей для яиц мелкой твари…»

Муха уже забралась ему в рот и ползла по сухому языку к пищеводу. Толанд чувствовал каждое касание ее многочисленных лапок – его словно кололи пучком грязных шприцов. От вкуса ножек бойцу захотелось сблевать, но глотку уже не заботили желания хозяина.

– Толанд Фейзт, ты преданно служил Императору, – разобрал он. Или вспомнил, что разобрал. Может, во сне привиделось. В снах сержанта постоянно трындели о чем-то подобном.

Вынесение иллюзорного приговора продолжилось:

– Твоя служба окончена. Мир тебе.

Хотя фразочки звучали красивее, чем большинство прощальных речей, когда-либо адресованных Толанду, содержащееся в них послание он слышал уже сотню раз. И в юности, среди беспричинного насилия в Небесных ульях Тетрактиса, и в зрелости, среди организованных кровопролитий Астра Милитарум…

Ты – пожива для птичек, заморыш… Лети высоко или падай замертво, тросняк… Этот салага – лазпушечное мясо, парни… Пятнадцати часов не протянет… Ходячий мертвец… Вероятность того, что сердце пациента выдержит нагрузку, вызванную сбоем при перестройке метаболизма, составляет всего тринадцать целых и одну десятую процента…

«Ему конец!»

– Нет…

Возражение вырвалось из Фейзта со вздохом, который вытолкнул муху наружу и отдался толчками резкой боли в груди. Гвардеец обрадовался страданию: оно означало, что его тело еще живет. Больше того, Толанд снова тянул себя за ниточки. Боец сжал кулаки, радуясь простой, но драгоценной свободе движений.

Потом он вспомнил о мошке.

«Надо ее найти. – Сержант не знал зачем, но понимал, что дело важное. Возможно, более важное, чем вопросы жизни и смерти. – И прибить».

Фейзт попытался встать, но не сумел – на него словно бы несся водный поток. Какой-то невидимый пресс опустился Толанду на грудь, стараясь выдавить из него дух. Скрипя зубами от боли, солдат нажал в ответ, вложив в рывок нечто большее, чем силу мышц и крепость костей.

«Прибей ее!»

Внезапно сопротивление исчезло, и Фейзт резко сел. Пока он боролся с пустотой, лазарет почему-то окутал мрак. Освещение было выключено, а товарищи гвардейца лежали в койках,’не догадываясь о его битве. В каюте царила угрюмая неподвижность, словно сама реальность пряталась от кого-то. Перемещалась только муха: сержант слышал, как она зудит где-то вверху, подначивая Толанда встать и погнаться за ней.

«О, с радостью, мелкая ты зараза».

Когда глаза сержанта привыкли к темноте, он понял, что в изножье его постели кто-то стоит. Ростом и телосложением незнакомец напоминал абордажника, но силуэт его выглядел каким-то неправильным. Фейзт напрягал глаза, однако не мог понять, что именно не так, пока каюту не озарил разряд молнии. Застыв, вспышка словно бы сковала бесцветным блеском все, что находилось в лазарете, включая незваного гостя.

«Что за хрень пустотная?»

Как оказалось, незнакомец с головы до пят был закутан в одеяло, а по бокам импровизированного савана болтались ремни-фиксаторы. Вроде бы нелепая фигура, наподобие тех неуклюжих привидений из простыней, которыми детишки пугали друг друга с незапамятных времен… но здесь и сейчас смеяться над ней совсем не хотелось. В этом застывшем мгновении бури создание производило настолько же серьезное впечатление, как сам Крадущий Дыхание.

– Ты кто? – прохрипел Толанд.

Не сводя глаз с незнакомца, гвардеец сунул руку под подушку, где лежал его боевой нож. Абордажникам запретили брать в лазарет стволы, но клинки взяли все раненые, кроме самых тяжелых.

– Тебе вопрос задали! – Фейзт выхватил кинжал.

Ответа не последовало. Прогудев над койкой, муха приземлилась на скрытое одеялом лицо существа. Толанд почувствовал, что они оба следят за ним в ожидании следующего хода сержанта.

– Вставайте, братья! – сипло воззвал он к спящим товарищам, затем попробовал снова, сумев выдавить из глотки прерывистый крик, однако никто из бойцов не пошевелился. Фейзт осознал, что зря надрывается: даже если он начнет палить посреди каюты из «Костолома», сослуживцы будут спать дальше. Сражаться ему предстояло в одиночку.

«Как и во всех действительно важных битвах…»

Застонав, Толанд неуклюже поднялся на ноги. Его кишки пронзила острая жгучая боль в открывшихся ранах, но гвардеец проигнорировал ее. Да, сестра Темная Звезда разозлится, однако тут ничего не поделаешь. Пока сержант ковылял к привидению, муха снова начала скрипуче скрежетать лапками, будто насмехаясь над слабостью человека, – призывая его посмотреть…

– Иди к фрагу! – зарычал Фейзт и сорвал с незнакомца одеяло.

II

Прижимаясь к поверхности бушующего океана, «Кровь Деметра» пробивала своим тупым носом дорогу через волны. Самые высокие валы облизывали верхнюю палубу, и неподвижно стоявший там Иона Тайт крепко держался за леера в том месте, где госпитальер едва не свалилась навстречу гибели. С момента ее ухода мужчина угрюмо размышлял о странном поведении женщины. Что-то не сходилось: слова Асенаты совершенно не объясняли ни ее бешеного рывка к борту, ни ее выражения лица в момент вмешательства Ионы. Проповедник носом чуял ложь (и умело сплетал ее языком). Такие навыки проявились у него в неестественной ночи, что поглотила родной мир Тайта, и за последующие долгие годы он только отточил их.

«Она врала, причем крайне неумело, – размышлял Иона, еще раз прогоняя в голове содержание их беседы. – И ее что-то напугало».

– От чего ты убегала, сестра? – спросил он вслух.

Тайт почти не сомневался, что Асенату устрашила не угроза гибели. Донельзя самоотверженные Адепта Сороритас весьма охотно расставались с жизнью за Императора и Империум. Все они страстно желали обрести мученичество, даже целительницы и ученые. Люди говорили: «Сломать их сложнее, чем космодесантников», – и Иона не возражал народной мудрости.

Мужчина не совсем понимал, почему госпитальер запала ему в душу. Может, он заинтересовался ее тайной или надеялся, что знакомство с Асенатой окажется полезным в мире, где у него нет союзников. Так или иначе, сестра чем-то отличалась от всех Адепта Сороритас, которых встречал Тайт, а встречал он их нередко, особенно с тех пор как начал выдавать себя за священника.

– У нее нет брони, – решил Иона. – Или она раскололась.

Тайт имел в виду не стальной или керамитовый доспех, а истинный щит Сестер Битвы. Трещины возникли в самой вере Асенаты. Значит, она испугалась именно этого, и вполне обоснованно, поскольку соратницы безжалостно обвинили бы ее в грехе за такую слабость. Впрочем, опыт подсказывал Ионе, что умение сомневаться может стать преимуществом. Все зависело от твердости характера сомневающегося.

Как бы то ни было, интересный случай.

– Думаю, Мина, она мне нравится, – сказал Тайт потерянной сестре.

Вблизи от него гроза хлестнула по молниеотводу, породив белую вспышку. Ослепленный, Иона моргнул и увидел серебро…

И теперь он вспоминает сверкающую пулю, пока та несется к нему из пустоты, и леденящее жжение, с которым она, пробив кожу и кости, входит в самую его суть. Он вспоминает шокирующее осознание того, что на всей траектории пуля остается на идеально одинаковом расстоянии от обоих глаз, и неопровержимое понимание того, что это имеет некую грозную важность. Ярче всего он вспоминает мучительную боль мига, когда пуля вспыхивает у него в черепе, словно холодная звезда, превращающаяся в сверхновую, и бесследно уничтожает прошлое, настоящее и будущее за одно бесконечное мгновение.

А потом опускается тьма, и Иона вспоминает, что вообще не должен ничего помнить, потому что для этого нужен мозг, а пуля превратила его в ничто.

– Я – ничто, – шепчет он.

– И ничто не происходит случайно. Совпадений не бывает, – отзывается еретический том, который Иона носил с собой вечно.

С бесконечной медлительностью пустота выпускает его на свободу. Сначала он ощущает вес книги на груди… затем стук своего сердца… и то, как кровь струится по жилам. Невероятно, но Тайт все еще жив, однако собственное тело кажется ему каким-то другим. Онемевшим? Нет… «далеким» – более подходящее слово. Лишь том обладает осязаемой тяжестью, поскольку отныне он сжимает Иону в неизмеримо более крепкой хватке.

– Ты. не удержишь меня, – клянется Тайт, обращаясь к ублюдку с серебряными глазами, который заманил его в ловушку. – Ни ты, ни этот мертвый город.

Открыв глаза, он видит, что стоит снаружи проклятого святилища. Две борозды над входом словно раздробились на множество бессмысленных трещинок. Хотя дверь по-прежнему открыта, теперь за порогом одна лишь тьма. Какая бы сила ни обитала здесь, она ушла, оставив только пустую оболочку, однако пятно от ее касания не стерлось. Сама мысль вернуться туда вызывает у Ионы отвращение, но, возможно, внутри он найдет какие-либо подсказки о природе врага. Кроме того, капкан ведь уже сработал…

Включив фонарь с налобным креплением, Тайт заходит в дверь и попадает в круглое помещение. Оно пустует, его серые стены ничем не украшены, но, приближаясь к центру комнаты, Иона слышит скрип и хруст под ногами. Опустив взгляд, он видит, что пол усыпан битым стеклом. Осколки переливаются бесчисленными оттенками, словно кусочки навеки застывшей радуги. Тайт вспоминает, что после его выстрела раздался звон, – возможно, он попал в какое-нибудь витражное окно?

Нагнувшись, Иона поднимает один из фрагментов, стараясь не порезаться об острые края. Пока он изучает осколок, тот мерцает густой синевой.

– Тут было зеркало, – бормочет Тайт, вдруг осененный догадкой. Зеркало, ведущее в другое место или даже в другое время…

Он понимает, что идея верна, с той же необъяснимой убежденностью, которая преследовала его на протяжении всей ночи. Как долго находилась здесь эта западня? Она с самого начала ждала именно Иону, или сгодился бы любой другой глупец?

Повернув фрагмент, Тайт видит, что с другой стороны стекла на него смотрит сестра. Ее глаза распахнуты от ужаса, и она что-то неслышно кричит.

– Мина!

Словно разбитый этим воплем, осколок рассыпается в руке Ионы и обдает его мелким острым крошевом. Резко выпрямившись, Тайт разворачивается к двери, но, чуть задержавшись, подхватывает с пола еще несколько фрагментов, не обращая внимания на порезы. Он не знает, для чего ему кусочки стекла, но позже будет сожалеть, что не взял больше.

Затем Иона выбегает за порог. Выскочив из святилища, он видит, что снаружи собралась целая община жителей ульевых трущоб. Все они мертвы и сохранились отнюдь не в идеальном состоянии. Их лица растеклись вязкими массами гниющей плоти, а нижняя челюсть у каждого отвисла так низко, что касается провалившейся груди. Там, откуда прежде взирали на мир их глаза, зияют дыры, наполненные тлетворным зеленым светом.

«Они и раньше тут стояли, – чувствует Тайт. – Просто я не мог их увидеть».

Иона не замедляет бег. Другой дороги нет, и единственное оружие, способное по-настоящему помочь против толпы, – инерция его собственного тела.

Учуяв его, чудовища стонут и вытягивают странно разбухшие руки, оканчивающиеся пальцами с темными когтями. Отвечая на такое приветствие разъяренным ревом, Тайт прикрывает лицо ладонью и врезается в первого из мертвецов. Существо распадается на завитки мерзкой эктоплазмы, как и следующее за ним. Эти твари бесплотны, словно туман, их тела разваливаются от слабейшего удара, однако их касания все равно пагубны: проносясь через толчею, Иона чувствует, что каждое столкновение с фантомами отнимает у него толику жизненных сил.

Спокойная, расчетливая часть разума Тайта, скрытая под пеленой неистовства, понимает, что без даров заряженной варпом пули он бы уже погиб. С другой стороны, раньше потусторонние создания тоже его не видели. Дары открыли Ионе глаза на кошмары, которые он раньше только воображал, но взамен превратили его в маяк для подобных ужасов. Паршивая сделка, однако благодаря ей Тайт, возможно, получит преимущество над подставившим его интриганом с серебряными глазами.

Мысль о мучителе вновь распаляет гнев Ионы, и, ощутив прилив сил, он прорывается через последний ряд фантомных паразитов.

Пошатнувшись, Тайт резко разворачивается. Призраки уже восстанавливаются, но, похоже, потеряли интерес к человеку. Сплетая глухие голоса в нестройный хор страдания, они шаркают к двери. Чутье подсказывает Ионе, что мертвецы ненавидят это место так же сильно, как он сам.

– Вырвите сердце святилища! – кричит Тайт вслед фантомам.

После тяжкого испытания он дрожит и ощущает ломоту во всем теле, как при лихорадке. Желание отдохнуть почти неодолимо, однако Иона вспоминает искаженное ужасом лицо сестры. Свирепо выругавшись, он бросается бежать.

– Я иду, Мина, – пообещал Тайт в тот же миг, как его искаженное вспышкой молнии зрение прояснилось.

Откинув капюшон, Иона поднял лицо к беснующемуся небу, навстречу ливню. Удары капель по коже казались притупленными, словно воспоминания об ощущениях, испытанных в далеком прошлом. Осязание Тайта вело себя так с той судьбоносной – смертоносной? – ночи в святилище. Хотя иногда Ионе мнилось, что призрачная пуля убила его тело, и душа застряла в нечувствительной оболочке, почему-то продолжавшей ходить, он знал, что его недуг вызван не состоянием плоти. Все адепты медике и биологис с рынка подпольных услуг, у которых он обследовался за прошедшие годы, подтвердили, что с организмом Тайта все в порядке. Причины его сенсорного расстройства крылись где-то глубже. Каждый эксперт, кроме одного, видел корень проблем в мозге пациента, однако Иона не сомневался, что правильно именно то, особое мнение: «Это проклятие души, Трехглазый».

В раздумья Тайта вторгся пронзительный перезвон. Гранитные горгульи, расставленные вдоль палубы, сверкали красными глазами-индикаторами, а из их пастей-ревунов доносился набат.

Кто-то молотил в дверь каюты так, словно хотел перекрыть вой настенного динамика. Совместными усилиями они все же вынудили спящую прервать странствие по краю забытья.

«Там не было Глике, – подумала Асената, проснувшись. – И вообще никого. По крайней мере никого из людей…»

Сестра помнила лишь, как взбиралась сквозь белую пустоту по черной дороге, закрученной спиралью, и ощущала уверенность, что за ней ступает нечто неизъяснимо жуткое. Этот бессмысленный кошмар преследовал Гиад уже больше года.

В дверь застучали еще настойчивее.

– Да слышу я! – рявкнула Асената, перекрыв какофонию.

Спрыгнув с койки, сестра потянулась за отсутствующим оружием. Гиад не носила его уже много лет, но священник не ошибся, увидев в ней воительницу. Некоторые старые привычки отказывались сдаваться, хотя их время давно ушло. Набат означал опасность, а опасность горячила Асенате кровь и призывала к оружию. Вот только оно вряд ли бы помогло госпитальеру: сигнал тревоги, скорее всего, извещал о какой-то морской катастрофе. Возможно, корабль шел ко дну…

Гиад взглянула на хронолог. Хотя с того момента, как она уступила необходимости поспать, минуло лишь два часа, ее мысли уже не метались, как больной в жару. Исчезла лихорадочность, терзавшая сестру с начала шторма. Хотя судно по-прежнему кренилось в хватке бури, ее око уже не смотрело на Асенату.

«Мой Исход завершен?»

Хлопнув по медному личику херувима-динамика, Гиад отключила тревогу, после чего открыла дверь. Снаружи стояла женщина в доспехах; одну руку она как раз заносила для очередного стука, в другой держала изукрашенную болт-винтовку. Края серых пластин ее брони были отделаны черной сталью, а белый герб Последней Свечи, четко выделявшийся на кирасе, символизировал чистоту воительницы. Пепельно-светлые волосы, коротко постриженные в традиционном стиле Сестер Битвы, обрамляли лицо, подобные которому встречались на пропагандистских плакатах по всему Империуму. Красивое и очень бледное, словно светящееся, с холодными голубыми глазами и пухлыми губами, оно казалось одновременно манящим и неприступным. Девушки мечтали обрести такие черты, а юноши жаждали умереть за них.

«Но у нее нет шрамов, – подметила Асената. – Их невозможно заработать в Свечном Мире».

– Ты пойдешь со мной, госпитальер, – без всякого вступления заявила гостья. – Требуются твои услуги.

– Куда мы идем? – спросила Гиад, подхватив медицинскую сумку. Она с болезненной ясностью понимала, какой растрепанной выглядит рядом с безупречной воительницей – несомненно, одной из целестинок, виденных ею в Розетте. – Набат…

– Нельзя терять время! – огрызнулась Сестра Битвы, отворачиваясь. – За мной!

– Наш корабль в опасности? – Асената последовала за незнакомкой по коридору.

Ревуны умолкли, но тревожные красные огоньки еще пульсировали вдоль стен.

– Мы преодолеваем Исход, – с нажимом произнесла целестинка. – Уже забыла «Проповеди просветительные», госпитальер Гиад?

– Ты знаешь, кто я?

– Знаю. Ты неудачно выбрала время для возвращения в Свечной Мир, отрекшаяся.

«Отрекшаяся?»

Давнее обвинение обрушилось на Асенату, как струя ледяной воды. Его мощь не ослабла за годы; оно отдавало утратой, стыдом и разорванными узами товарищества.

– Я здесь по делам милосердным, – сказала Гиад. – Орден Бронзовой Свечи ответил согласием на мою просьбу о помощи. Я направляюсь в Сакрасту-Вермилион.

– Сакраста – не обычная больница.

– А мои подопечные – не обычные солдаты, – парировала Асената. – И они получили крайне необычные раны.

– Последняя Свеча должна заботиться о своих, отрекшаяся.

– Я не «отрекшаяся», потому что никогда не отвергала «Проповеди просветительные», сестра.

– Мы с тобой не сестры.

– Тогда я ничем тебе не обязана.

Гиад развернулась, но не успела сделать и шаг, как рука в латной перчатке схватила ее за плечо и остановила.

– Мне отдан четкий приказ: привести тебя или притащить, отрекшаяся, – предупредила целестинка.

– Я должна заняться своими пациентами.

– За твоими спутниками наблюдают.

– «Наблюдают»? – недоверчиво переспросила Асената.

– Не испытывай моего терпения. Пока ты тут пустословишь, там умирает верный слуга Бога-Императора. Ты нарушишь свой нынешний долг, как нарушила прежний?

– Отойди, – велела Адепта Сороритас, стоявшая у выхода из лазарета, и подняла свое громоздкое оружие.

– Сестра Индрик, я – комиссар Астра Милитарум, – спокойно произнес Лемарш, не обращая внимания на закопченное дуло ее мелта-ружья. – И вы будете выказывать мне подобающее уважение.

– Со всем уважением, отойдите от двери, комиссар.

Голос, донесшийся из закрытого шлема, показался Ичукву совершенно не женственным. С другой стороны, и статью воительница тоже напоминала мужчину. На голову с лишним выше Лемарша, она не уступала шириной плеч никому из абордажников и в своей серой броне казалась скорее чугунной статуей, нежели живым человеком.

Сестра Битвы пришла вскоре после того, как зазвенел набат. Она недвусмысленно дала понять, что не позволит никому покинуть каюту, но больше ничего не объяснила – только назвалась.

– У меня тут один боец умер, а другой пропал, – не отступал Ичукву. – Безопасность лазарета нарушена, сестра. Моим солдатам нужно оружие.

– Не бойтесь, я вас защищу, – серьезно сказала Индрик. – А теперь отойдите.

Лемарш коротко кивнул и выполнил приказ. Взмахом руки он показал, чтобы столпившиеся позади гвардейцы последовали его примеру. Ходячие абордажники неохотно отошли в направлении дальней стены лазарета. Все они что-то бормотали, обходя накрытый одеялом труп, который лежал напротив койки Фейзта. Когда комиссар заковылял следом, лейтенант Райсс отозвал его в сторону.

– Надо его убрать, комиссар, – тихо, но настойчиво сказал офицер, указывая на мертвеца.

– Нет, пока сестра Асената не обследует останки. Даст Император, она прольет немного света на это зверство. Кроме того, каждый солдат, способный встать, уже видел тело, лейтенант.

– Я не предлагаю ничего прятать, сэр. Просто неправильно оставлять товарища-абордажника вот так.

– Меня больше заботят живые, лейтенант.

«Живые и начинающие сдавать», – добавил Ичукву про себя.

Гвардейцы «Темной звезды» не боялись врагов, против которых могли выйти с пушкой или клинком, но ползучий неуловимый убийца, заразивший плоть солдат, уже обглодал их дисциплину до костей. Тот факт, что, проснувшись от набата, они обнаружили посреди каюты изувеченный труп, также не слишком положительно повлиял на боевой дух.

Пока абордажники спали, кто-то протащил тело Глике через весь лазарет и разрезал на куски, умудрившись никого не разбудить.

И еще непонятная ситуация с сержантом-абордажником. Постель Толанда оказалась пустой, и в каюте его не нашли. К досаде комиссара, солдат это ошеломило сильнее, чем случившееся с Глике.

«Их сплачивал только Фейзт, – признал Лемарш, глядя на сбившихся в кучку гвардейцев. – Они видели в нем неумирающего поборника, толика неуязвимости которого переходила каждому из них».

Полный бардак. Именно поэтому Ичукву осуждал героев: они вносили нестабильность в подразделение, на поле боя вели себя нестандартно до непредсказуемости, а их гибель становилась тяжелым ударом для сослуживцев. Неизменно проницательный Артемьев в своих мемуарах окрестил таких солдат «восхитительными часовыми бомбами разлада».

«И ты, вне всяких сомнений, уже взорвался, Толанд Фейзт», – рассудил Лемарш, прислушиваясь к болтовне гвардейцев.

– Женщина всех не остановить! – с резким акцентом заявил рассерженный Гёрка. – У ней только один выстрел есть!

– Слушай, Орк, это же пустотой драная мелта! – насмешливо ответил другой штурмовик-абордажник, Сантино. – Один выстрел нас всех насквозь прожжет.

Говоря, темнокожий боец тряхнул головой, и его дреды эффектно рассекли воздух на слове «всех».

– А если и нет, мы все равно ее снарягу никак не вскроем. Она руками нас на куски порвет.

– Говорить о таких вещах нечестиво есть, да, – вмешался Зеврай.

Его бритую голову покрывали завитки сакральных татуировок, сходившихся к золотому клейму в виде аквилы на лбу. Чингиз, переведенный из Оберайских Искупителей, был самым старшим и самым богобоязненным солдатом в роте, из-за чего получил прозвище Дьякон. Сантино придумал его в насмешку, однако Зеврай относился к нему совершенно серьезно.

– Вы погубите нас, товарищи, – сурово добавил он.

Стоя вне круга спорщиков, Лемарш ждал, когда Райсс наконец вмешается, но лейтенант просто держался возле него, такой же растерянный, как и прочие абордажники.

«Подобное совершенно недопустимо», – решил комиссар.

Он дернул пальцами, мечтая о пистолете. С тех пор как Ичукву присоединился к роте «Темная звезда», у него не возникало поводов для казней, а сейчас расстрел стал бы напрасной тратой жизней, однако он невольно принялся обдумывать варианты. Кого из бойцов стоило бы выбрать? Чья гибель послужила бы самым наглядным примером для остальных?

– Мы найти способ! – прорычал Гёрка. – Если надо, я суке голыми руками башку отвер…

Фраза завершилась сдавленным вскриком: Лемарш ударил Больдизара тростью по горлу, лишь немного сдержав руку, чтобы не убить его.

– Кажется, ты только что угрожал одной из дочерей Императора? – беззлобно поинтересовался комиссар, пока огромный гвардеец хватался за шею и пучил глаза.

Что примечательно, Гёрка выпрямился и попробовал ответить, но сумел лишь придушенно захрипеть. Ичукву оглядел остальных солдат, задерживая взор на каждом по очереди, и остановился на Райссе. Если абордажники вообще собираются нападать на политофицера, то либо сделают это сейчас, либо не отважатся никогда. Как ни странно, подобная перспектива взбодрила Лемарша.

– Лейтенант, ваши бойцы – какая-то шпана?

– Нет, комиссар!

– Тогда прошу вас постараться, чтобы впредь они не вводили меня в заблуждение, поскольку я не выношу шпаны.

– Есть, комиссар! – Помедлив лишь мгновение, офицер добавил: – Но мы должны найти сержанта-абордажника, сэр.

Гвардейцы согласно забормотали.

«Наконец-то немного металла в голосе, Райсс», – с одобрением подметил Ичукву.

– Да, – согласился он, – и мы так и поступим, но не опозорим при этом имени Астра Милитарум. Адепта Сороритас – наши верные союзницы.

– Нам нужны наши пушки, сэр, – осторожно произнес Шройдер. – Что бы ни расчекрыжило Глике, оно может вернуться.

– Кто бы, – поправил Лемарш, ткнув тростью в сторону бойца.

– Это сделал сержант, – просипел кто-то у него за спиной. – Я все видел.

Обернувшись, комиссар понял, что абордажник Райнфельд вылез из койки. Мало кто из солдат получил более тяжелые ранения, чем этот специалист по взрывчатке: Рему полностью отсекло правую руку, а также половину лица. Его кожу покрывала серебряная глазурь из чешуек, симптом режущего мора в последней стадии, а радужка уцелевшего глаза почти утратила цвет.

– Вернись в постель, абордажник Райнфельд! – приказал комиссар.

Он все колол, – забормотал умирающий, и с его потрескавшихся губ потекла слюна, – но Глике не падал. Просто стоял там, принимал удары… пока сержант не снес ему голову.

– Трон Святой, обереги нас, – прошептал Зеврай, осенив себя знамением аквилы.

– Это мухи, – продолжал Рем. Он постоянно оглядывал каюту, следя за чем-то невидимым. – Они влезли в Глике, а теперь летают повсюду.

– Ты ошибаешься, боец, – сказал Лемарш, ковыляя к нему. – Здесь нет мух.

– Сожгите все, что осталось, – прохрипел Райнфельд, указывая на труп. – Надо сжечь… чтобы оно опять не вернулось. – Уцелевшей рукой он вцепился в шинель комиссара, едва не повалив его. – Так нужно, для верности!

– Пожалуй, довольно, абордажник. – Ичукву с отвращением высвободился. От гвардейца тянуло мерзкой вонью.

«Испорчен так, что уже не спасти», – заключил бы на его месте Артемьев.

Умирающий солдат внезапно пришел в ужас:

– Вы… вы и меня должны сжечь… когда… я…

Закатив глаз, Рем рухнул навзничь.

Лемарш даже не попытался поймать его.

– Отнесите абордажника Райнфельда в его койку, – приказал он остальным. – И на сей раз пристегните как следует.

Пока комиссар поправлял шинель, что-то прожужжало мимо его уха.

III

Асената молча следовала за элегантной целестинкой. Хотя набат умолк, чрезвычайная ситуация явно продолжалась: пока сестры спускались по палубам, мимо них пробегали мужчины и женщины в форменных серых кителях корабельных Свечных Стражей. Многие из них были вооружены арбалетами и короткими мечами. Более внушительным оружием на Витарне разрешалось владеть только Адепта Сороритас, что обеспечивало им перевес в огневой мощи, невзирая на малую численность.

– Вы взошли на борт, чтобы присматривать за нами? – спросила Гиад.

– Ты переоцениваешь свою важность, отрекшаяся, – холодно ответила воительница. – Мое отделение отозвали в Перигелий. Наши дороги пересеклись по совпадению.

Судя по тону, она больше не желала обсуждать эту тему.

«Ты полна гордыни, женщина, – рассудила Асената. – Железная Свеча явно снизила требования, если кого-то вроде тебя сочли достойной звания целестинки».

Подобная служба требовала идеального баланса воинских умений и духовной умеренности, которого могли достичь лишь очень немногие Сестры Битвы. Каждый орден Адепта Сороритас по-своему выявлял действительно исключительных личностей, и четко определенного пути к вершине не имелось. Случалось, что воительница, пролившая кровь тысячи еретиков на сотне полей брани, не обладала каким-либо трудноопределимым, но обязательным качеством, поэтому ее, доблестного и верного солдата, не принимали в целестинки.

Что до сестер Железной Свечи, которым не доводилось вести войны или повергать осязаемых врагов, то они проходили чрезвычайно необычный, хотя и столь же неумолимый отбор. По крайней мере, так было во времена Асенаты. Она прекрасно знала содержание Ордалий[2] Непостижимых, поскольку некогда сама стояла на пороге возвышенного внутреннего круга секты. Вот почему ее уход так остро переживали – и, видимо, дурно вспоминали.

«У меня не было выбора, – подумала Гиад, желая заявить это в лицо своей заносчивой спутнице. – Отче Избавитель попросил меня войти в его свиту. Отказать ему стало бы грехом».

Однако она не сумела произнести эти слова вслух: да, в них содержалась правда, но не вся. Тогда Асената хотела улететь. Разве могло бесконечное замкнутое бдение в Свечном Мире сравниться со славным крестовым походом архиисповедника, который, следуя пророчеству, направлялся в систему Провидение?

Внезапно сестре показалось, что она открыла какую-то незримую дверь, откуда хлынул поток воспоминаний, сметающий все годы, минувшие с тех пор.

И вот Асенате Гиад снова двадцать два. Сегодня начинается ее вторая жизнь, хотя сама сестра еще об этом не знает.

Крепко прижимая болтер к нагруднику, она стоит на Дороге Пророка, облаченная в серый доспех, который начищен до блеска и украшен церемониальными лентами. Асената подобна зеркальному отражению двух Сестер Битвы, находящихся по бокам от нее, и шестисот других, выстроенных вдоль горного серпантина в знак почтения к их гостю.

Досточтимый исповедник выбрал благоприятный день для восхождения к собору Светильника, ибо непрерывные бури Витарна утихли и все вокруг заливает двойной свет парных солнц: радостные охряные лучи Избавления смешиваются с гневно-красным сиянием Проклятия. Подобное случается редко. Воздух настолько чист, что заметны все семь окружных гор Перигелия, хотя до них множество лиг. Асената никогда еще не наблюдала такой картины, и она жаждет повернуться по кругу, чтобы насладиться видами, но подобное стало бы непростительным нарушением дисциплины. Кроме того, Бог-Император одарил этим зрелищем не ее.

Единственная вершина в поле зрения Гиад – Темперанс, иначе Строгий шпиль. Он самый мрачный из семи, поскольку там целестинки ее ордена проводят обряды отбора для сестер-кандидаток. Эти мытарства предназначены для закаливания духа, а не тела: они призваны укрепить сознание против искусов гораздо более страшных, чем любые мирские соблазны. Недавно Асената провела там много времени, поэтому считает, что видеть Темперанс сейчас – к добру. Сестра даже не думает, что могла оказаться лицом к нему по простой случайности. Согласно ее вере, совпадений не бывает. Во всем есть порядок и смысл.

Гиад слышит громогласную симфонию, сопровождающую кавалькаду, и ее сердце поет, но она подавляет желание повернуть голову и проследить за приближением процессии. Асената поглядит на посетителей, когда они пойдут мимо нее, и в какой-то момент, несомненно, увидит даже отче Избавителя. Его флот завернул к Свечному Миру перед долгим странствием в языческую систему Провидение. Что примечательно, посольству исповедника разрешили не преодолевать Исход и высадиться на самом Кольце Коронатус. Такое почти неслыханное нарушение ритуала явно свидетельствует, как велика святость их гостя. Возможность узреть столь праведного поборника Света Императора – редкое благословение.

Сдерживая пыл, Гиад без лишних раздумий ждет, когда посольство возникнет в ее зоне видимости.

Первым появляется экспедиционное подразделение Адепта Сороритас из ордена Терния Вечного, авангардный отряд крестового похода исповедника. Их белые латы сияют в лучах двух солнц, посрамляя тускло-серую броню Асенаты. Целестинки и серафимы этого сестринства выделяются черными табардами и замысловатыми наспинными знаменами, где изображен багряный цветок, увитый терниями. Их возглавляет седовласая женщина в траурно-темном плаще, на силовом ранце которой цветет живой розовый куст, знак различия канониссы-истязателя. Ее лицо, похожее на топор, искривлено гримасой свирепой веры; печатая шаг, она подозрительно оглядывает серых воительниц Железной Свечи. Когда женщина проходит мимо, Гиад замечает среди шипастых лоз на ее ранце человеческий череп, глазницы которого заполнены кроваво-красными лепестками. Позже сестра узнает, что он принадлежал предшественнице канониссы.

За Сестрами Битвы следует бронемашина «Экзорцист» с блестящим корпусом, над которым вздымаются позолоченные трубы пышно украшенной пусковой установки. Впрочем, сегодня из танка вылетают только резонирующие органные ноты какого-то имперского марша. На крыше «Экзорциста» лежит мягкая подушка, и сидящая там женщина неземной красоты в шелковых одеяниях играет на золотой арфе. Неизвестно как, но изысканные звуки, извлекаемые ею, прекрасно слышны сквозь рев органа.

За боевой машиной шагает группа монахов в белых рясах, которые с идеальной синхронностью помахивают дымящимися кадилами. Подняв выбритые макушки к небу, они сопровождают музыку баритонным хором. Сервиторы-херувимы с пухлыми личиками, что застыли в отсутствующих улыбках, порхают вокруг иноков на механических крыльях и стучат в крохотные барабаны, привязанные к их тельцам.

Асената невольно ахает при виде закованных в броню великанов, которые маршируют вслед за монахами. Исполинов всего трое, но они затмевают собой всю остальную процессию, виденную сестрой, поскольку они – мифы, обретшие плоть. Конечно, сестра никогда не сомневалась в существовании Адептус Астартес, но шанс увидеть, как они идут по ее миру, – несравненный дар, ведь космодесантники, разумеется, важнейшее из творений Бога-Императора. Само их присутствие словно соединяет Гиад с далеким прошлым ее расы и предназначением, провозглашенным ее неумирающим богом. И кроме того, гиганты просто прекрасны.

Их доспехи непрерывно переливаются разными цветами, словно их распирает какая-то внутренняя энергия, мешающая остановиться на единственном оттенке, однако при этом трио воинов всегда смотрится гармонично. Со своей позиции Асената не видит их левых наплечников – с гербом ордена. Но правые поистине великолепны: каждая из выгнутых пластин покрыта уникальной и мастерски выполненной росписью. У космодесантника, идущего слева, изображены огромные фьорды под белой крепостью с высокими башнями, пронзающими облака. У его товарища справа – портрет женщины, вся красота которой заключена в загадочности улыбки.

Но глубже всего впечатляет сестру работа на оплечье центрального великана. На первый взгляд абстрактный узор из геометрических фигур приглушенных оттенков кажется незатейливым, однако в нем скрыта безграничная утонченность – нечто такое, чего Асената никогда раньше даже не воображала, но к чему всегда стремилась душой. Осознание этого необратимо изменяет Гиад, хотя она сама не понимает, как именно.

Посмотрев на лик воина, подарившего ей откровение, сестра видит то, что и ожидала: правильные царственные черты без единого намека на высокомерие. Широко расставленные глаза исполина сияют от восхищения великолепием Перигелия, на губах играет неопределенная улыбка, а волосы цвета воронова крыла стянуты серебряным венцом. С его силового ранца струится багряный плащ, самую малость не достающий до земли. Отныне, думая о своем Императоре, Асената всегда будет видеть перед собой этого дивного воина.

В ее поле зрения неожиданно входит четвертый великан, ступающий в нескольких шагах позади остальных. Хотя его латы изукрашены так же вычурно, цвет брони меняется в пределах оттенков синего: от чернильно-фиолетового до королевской лазури. Спинная часть доспеха, дугой поднимаясь над затылком, переходит в пластинчатый капюшон, который обрамляет лицо. Волосы космодесантника скрыты, однако Гиад не сомневается, что он сед: воин не менее красив, чем его спутники, но излучает настороженность и замкнутость, характерные для тех, кто повидал слишком многое. Его личный герб – каркасная сфера из переплетенных серебряных линий, кажущаяся почти трехмерной, как голограмма. Если абстрактный узор на плече командира привел Асенату в упоение, то это изображение вызывает у нее неприязнь, и тоже по непонятным причинам.

Затем полубоги скрываются из виду, и остается только человек, одиноко шагающий в хвосте процессии. Даже если бы он не следовал по стопам гигантов, то все равно показался бы непримечательным. На нем простая коричневая ряса, прихваченная на поясе куском веревки, и сандалии на босу ногу. Из религиозных символов священник носит только безыскусную деревянную аквилу на шее. Несмотря на торчащую бороду и тонзуру рукоположенного проповедника, он сравнительно молод – немногим старше тридцати пяти. Его кожа оттенком напоминает полированную медь, а с обоих сторон высокого лба мудреца свисают угольно-черные волосы, пронизанные седыми прядями.

Сестра пытается сообразить, что это за непонятный тип, но ее мысли тут же обращаются к более важному вопросу: как она пропустила отче Избавителя? Может, он где-нибудь дальше по дороге? Гиад почти уступает стремлению обернуться и посмотреть, однако в ту же секунду молодой священник останавливается и задумчиво взирает прямо на нее янтарными глазами. Потом проповедник идет к Асенате, что лишь усиливает ее замешательство.

– Ты живешь в необычном месте, сестра, – произносит он, встав перед ней. – Знамения и чудеса теснятся на сей горе, как ненаписанные слова, дожидающиеся автора. Куда бы я ни поглядел, мне открываются очертания чего-то непознаваемого.

Священник говорит с полной откровенностью, как будто доверяясь старому другу.

– На фоне здешней тихой благодати моя процессия выглядит постыдно. Большинству миров нравятся такие представления, но здесь оно кажется вульгарным. Мне следовало бы прибыть одному.

Заметив смятение собеседницы, мужчина сухо улыбается, и Гиад осознает, что он весьма красив. Если бы сестру не ошеломило величие постчеловеческих воинов, прошедших здесь ранее, она сразу это заметила бы. И в тот момент Асената точно понимает, кто перед ней.

– Прости, но я готов поспорить, что ты ожидала увидеть какого-нибудь импозантного старого архиерея в дорогом облачении и шапке с самоцветами. – Улыбка растягивается в веселую ухмылку, и Гиад приходится собрать всю волю, чтобы не ответить тем же. – Уверяю тебя, сестра, в Экклезиархии вдосталь подобных мужчин, да и женщин, однако я оставляю такую показуху моим последователям, а сам избегаю ее, чтобы не сбиться с пути. – Помрачнев, исповедник совершенно серьезно добавляет: – Слишком многие уже заблудились в себе самих.

– Тяжелее всего носить корону нищего, – повинуясь порыву, Асената цитирует «Проповеди просветительные». – Смирение – наилучшая из Семи Добродетелей, потому как самая хрупкая.

– Вцепись в него слишком крепко, и оно расколется подобно стеклу, – отзывается священник, мгновенно уловив смысл ее фразы. А потом, прищурившись, смотрит мимо Гиад, стараясь разглядеть что-то вдали. – Добрая сестра, прямо за тобой находится один из ваших священных пиков. Скажи мне, какой именно?

– Вигиланс, – говорит она, не оборачиваясь. – Бдящий шпиль.

Исповедник кивает, словно ждал такого ответа. Затем снова поднимает на нее глаза, лучащиеся искренностью.

– Это еще один знак, вроде того, что привлек меня к тебе. – Он кладет руку на правое плечо Асенаты. Для любого другого человека такой поступок – непростительное прегрешение, но Гиад уже не уверена, что перед ней простой смертный.

– Ты послужишь мне в роли Бдящего Паладина, сестра? – спрашивает отче Избавитель. – Ты пойдешь со мной?

– Второй раз спрашивать не стану, отрекшаяся, – неласково произнес кто-то. – Если придется, потащу тебя.

Гиад уставилась на женщину в броне, пытаясь вспомнить, кто это такая. Это место – и время – казались невещественными, как приближенная копия реальности. Потом Асената узнала коридор, обшитый деревянными панелями, и вспомнила, что ждет за следующим углом.

«Нет!»

Внезапно пробудившийся ужас окончательно выдернул сестру из хватки прошлого, и она попятилась.

– Приятная встреча, сестра Камилла! – воскликнул кто-то позади нее.

Развернувшись, Гиад увидела, что к ним подходит другая целестинка – в сопровождении седого проповедника.

– Сестра Марсилья! – приветствовала ее провожатая Асенаты. – Вижу, ты наконец отыскала нашего заплутавшего священника.

– Ты так говоришь, словно я умышленно прятался, – нахмурившись, сказал мужчина.

«Иона! – вспомнила Гиад. – Его зовут Иона».

Как же она могла забыть?

– Он вышел наружу в шторм, – ответила Марсилья другой целестинке.

Асената заметила, что у обоих воительниц пепельно-светлые волосы, а вновь прибывшая очень похожа на Камиллу, только моложе и черты ее лица мягче. Предположив, что настолько близкого сходства невозможно добиться искусственно, Гиад решила: перед ней сестры по крови. На Витарне насчитывалось менее миллиона душ, поэтому родственницы нередко служили в одном и том же ордене, однако то, что обе прошли отбор в целестинки, было уже куда менее вероятным.

– Я займусь ими обоими, Марсилья, – сказала старшая из сестер. – Неси дозор на мостике. Его нужно защитить.

– Есть, Камилла, – отозвалась младшая и посмотрела на Асенату, скорее с любопытством, чем с враждебностью.

Тут же заметив неодобрительный взор другой целестинки, Марсилья поспешила уйти.

– Сестра Асената, – произнес Иона, кивнув ей, – я не ожидал, что мы увидимся вновь так скоро.

– Я тоже, пастырь. Вы знаете, что происходит?

– Полагаю, не больше вашего.

– Идем! – вмешалась Камилла. Жестом она показала, что ее подопечные должны шагать вперед. – Мы и так уже слишком задержались.

«Выбора у меня нет», – решила Гиад.

Как ни странно, в присутствии священника ей стало спокойнее. Возможно, он не позволит ловушке захлопнуться.

Собравшись с духом, Асената завернула за угол и взглянула на ненавистную часовню. Оказалось, что медные двери заперты и взяты под охрану парой здоровяков из числа Свечных Стражей. Прежний их хранитель полулежал, привалившись к косяку, и из его правой глазницы торчала большая свеча. Увидев его, Гиад испытала скорее злорадное облегчение, нежели отвращение.

Как только она подошла ближе, эти чувства сменились изумлением.

Мертвец, несомненно, был тем самым служкой, которого Асената встретила ранее, но… не совсем. Его экстравагантный наряд сменился простой монашеской рясой, забрызганной спереди кровью и жидкостью из пробитого глаза. Головной убор в форме судна исчез, а рядом с телом лежала скромная голубая феска. Черты лица мужчины остались прежними, однако Гиад не заметила ни следа грима, как и колец в губах или стягивавших их ниток.

«Как такое возможно?» – подумала Асената, пристально глядя на труп.

– Жестокая смерть, но быстрая, – мягко сказал Иона. Очевидно, священник неверно определил причину беспокойства Гиад. – Он недолго мучился, сестра.

– Да, мучения выпали тем, кто находится внутри, – заявила Камилла, открывая двери. – Предупреждаю, зрелище богопротивное.

«Я не хочу это видеть! – безмолвно крикнула Асената, но ее тело считало иначе. Сестра попыталась замереть, но ноги сами переступили порог часовни. Гиад попробовала закрыть глаза, однако веки не подчинились. – Я не хочу знать!»

Но разве ей когда-либо предлагали выбрать незнание?

Прежде всего Асената увидела кровь, поскольку ее в часовне пролилось очень и очень много. Жизненная влага покрывала стены и потолок неровными пятнами и полосами, которые образовывали геометрические узоры, как на абстрактном полотне, выполненном исключительно в красном цвете. Слой телесных соков на полу достигал в высоту десятка сантиметров, а на его поверхности плавали клубки бледных кишок и темные сгустки. На стенах висели трупы монахов-исходников, завернутые в изрезанные гобелены – по одной жертве на каждую добродетель. Именно содержимое их вскрытых животов теперь наполняло каюту. Хотя на алтарь кровь не попала, из центра его крышки торчал кинжал, вбитый до середины клинка в том месте, где раньше сияла благодатная свеча.

«Боевой нож абордажников», – поняла Гиад, несмотря на шок. Она узнала характерную рукоять оружия.

– Сюда, госпитальер! – позвал кто-то с другой стороны часовни.

Возле очередного изувеченного тела стояла еще одна целестинка, по лодыжку утопавшая в телесных соках. Судя по семисвечному светильнику на силовом ранце – командир отделения.

– Быстро!

Асената повиновалась и, словно сомнамбула, побрела к ней через каюту. Под сапогами хлюпала кровь.

– Вот этот еще жив, – сказала старшая целестинка.

Как ни поразительно, она была права. Несмотря на кошмарные раны, висевший на стене бритоголовый мужчина до сих пор дышал, хотя и находился без сознания.

«Его глаза не зашиты, – подметила Гиад. – И где ошейник с цепями? Что…»

– Госпитальер! – рявкнула командир.

– Травмы слишком тяжелые, – покачала головой Асената. – Я ничем не смогу ему помочь.

– Я сама знаю, как выглядят смертельные раны. Мне и не нужно, чтобы ты спасала его.

– Тогда…

– Разбуди его! Мне надо знать, что он видел.

«Но ведь он же не мог ничего увидеть», – подумала Гиад, глядя на лицо монаха.

Сестра помнила, что сталкивалась с ним в часовне, но умирающий человек уже не был одним из тех слепых истощенных вырожденцев, от которых Асената с отвращением сбежала. Как и убитый служка снаружи, он превратился в альтернативную, незапятнанную версию самого себя.

– Можешь привести его в чувство? – настаивала старшая целестинка.

– Он ощутит немыслимую боль.

– Все равно это необходимо. Подобное кощунство нельзя оставлять безнаказанным, сестра.

«Сестра?»

Командир отделения вела себя бесцеремонно, но без всякой враждебности. Гиад впервые внимательно посмотрела на нее. Оказалось, что они примерно одного возраста, но в черных волосах воительницы нет седины, уже коснувшейся Асенаты. Судя по чуть смуглой коже и наличию эпикантуса[3], женщина была чистокровным потомком икирю – «аборигенов» Витарна. Большинство представителей туземной расы погибли во время великой эпидемии, терзавшей планету все второе десятилетие правления Пророка, и немногочисленные выжившие считались святыми.

– Да, я из Живых Призраков, – сказала старшая целестинка, заметив выражение лица Гиад. – Так ты поможешь мне, сестра?

– Я попробую, – ответила Асената, открывая медицинскую сумку.

Пока она доставала один из пузырьков, то обратила внимание еще на одну странность. Вышитое на гобелене лицо, обращенное к ней из-за плеча раненого монаха, несомненно, принадлежало Кровоточащему Ангелу Милосердия, но из глаз святой исчезло прежнее безумие. Вероятно, портрет, как и остальные шесть, глубоко преобразился и в других отношениях.

«Что со мной творится?» – спросила себя Гиад, придя в полное смятение.

Как широка область этих изменений? Они ограничены территорией часовни, или трансформировался весь ее мир?

– Наши сердца тверды… – выжидательно произнесла воительница.

– Наши цели ясны, – завершила Асената девиз Железной Свечи, хотя ни о какой «ясности» для нее сейчас речь не шла.

– Отыщи для меня ответы, – сказала целестинка, отворачиваясь.

«Нам нужно узнать от него истину, – прошептал без голоса отче Избавитель, положив руку на плечо Гиад. Он всегда поступал так, прося сестру о чем-то немыслимом. Хотя его касания уже утратили осязаемость, Асената по-прежнему чувствовала их – и так будет всегда. – Сделай все, чтобы вытащить ее на свет, мой Бдящий Паладин».

Пока Тайт изучал оскверненный алтарь, воительница оставила сестру Асенату заниматься ее лекарскими делами и подошла к нему.

– Старшая целестинка Чиноа Аокихара. Я приняла на себя командование этим судном, – сообщила она.

– Счастье, что вы указываете нам путь в сей темный час, почтенная сестра, – с поклоном ответил Иона.

– Что думаете об этом кощунстве, брат Тайт?

– Оно – гнусный грех против Бога-Императора, – осторожно произнес мужчина.

– Пастырь, я вызвала вас не для того, чтобы слушать банальности.

«Дело опасное», – подумал Иона, перебирая варианты действий.

Он не мог доверять никому из адептов Последней Свечи, даже ее целестинкам. Безопаснее всего было бы придерживаться легенды: мол, он скромный ученый, прибывший на Витарн для изучения каллиграфических приемов секты. Такой человек в критической ситуации растеряется и сможет только возмущаться. С другой стороны, кораблю предстояло еще долго плыть до Кольца Коронатус, а Тайт сомневался, что устроившие это святотатство еретики (один здесь точно не справился бы) утолили свою жажду резни. В прошлом Иона видел и худшие богохульства, но редко.

Ружалка…

Воспоминание, переполненное яростью и резким запахом рыбы. Перед мысленным взором Тайта промелькнули разбросанные тела, истерзанные и промерзшие, но почему-то все равно воняющие кровью. Нет, об этом Иона думать не хотел, тем более здесь, однако тот случай стал для него уроком. Разумно ли сейчас остаться в стороне?

– Старшая целестинка, я предупреждала тебя, что он всего лишь писец, – с пренебрежением сказала Камилла.

Она стояла на пороге, явно не желая пачкать сабатоны в крови.

– Это так, брат Тайт? – Аокихара пристально посмотрела на него.

«Она уже знает, – решил Иона. – Не всю истину обо мне, но ее очертания, и поэтому раскусит откровенную ложь».

– Здесь совершено ритуальное осквернение, – заявил он. – Кровопролитие было лишь орудием, с помощью которого еретики нанесли настоящую рану – рану на теле самого мира.

– Согласна. Часовню можно освятить заново?

– Порез слишком глубок: даже если зашить его, рана загноится. Нет ничего более нечестивого, чем порченая святость. Вот почему Архивраг особо ценит такие победы. – Тайт осенил себя знамением аквилы. – Алтарный камень необходимо разбить, а все помещение очистить огнем. Вместе с телами.

– Но ведь часовня – душа корабля! – возразила Камилла.

– Тогда советую вам затопить судно, после того как мы доберемся до Кольца, – сурово проговорил Иона, не сводя глаз со старшей целестинки. Только она здесь заслуживала внимания. – А еще лучше – сжечь его. Поступив иначе, вы навлечете на себя беду.

– Я снова согласна, пастырь, – сказала Чиноа. – Так и сделаем.

«Она не раздумывала, – заметил Тайт. – Значит, уже приняла решение и захотела проверить меня».

– Извини, старшая целестинка, – начала Асената, подойдя к ним, – но я не сумела привести монаха в чувство. Он ушел к Свету Бога-Императора.

– Досадная новость, – отозвалась Аокихара, обратив испытующий взгляд на госпитальера. – Не сомневаюсь, сестра, ты старалась как могла.

– Мне знаком этот нож. – Гиад указала на кинжал, торчащий из алтаря. – Клинок абордажников.

– Сообщалось, что из твоего нечестивого стада кто-то пропал, – вмешалась Камилла. – Похоже, отрекшаяся, ты привела в Свечной Мир еретика.

– Или кто-то украл нож? – предположил Иона. Нагнувшись над престолом, он изучил оружие. – На рукояти есть инициалы – «К. Г.». Они вам что-нибудь говорят, сестра Асената?

Когда женщина ничего не ответила, Тайт поднял голову и увидел, что она побледнела.

– Госпитальер, ты знаешь, что это за имя? – обратилась к ней Чиноа.

– Конрад Глике, – тихо вымолвила Гиад. – Так звали умершего.

I Свидетельство Асенаты Гиад – заявление третье

Случилось многое, а времени у меня мало, поэтому писать отчеты буду кратко, однако не осмелюсь прерывать исполнение долга, иначе затем мне не хватит духу продолжить. Изобличить саму себя – безрадостное поручение, но изобличать целый мир и его чудеса, которые оставили отпечаток на твоей душе, – в тысячу раз хуже. Я с радостью отдала бы жизнь на службе Императору, но что, если эта служба потребует от меня убить планету и ее обитателей? Что, если мои показания обернутся для Свечного Мира приказом об Экстерминатусе?

Ну, пусть мелкие тираны придут и попытают счастья!

Тьма здесь зловреднее и гораздо сильнее, чем я опасалась. Душу моего судна подвергли чудовищному осквернению – такому, что рождается из расчетливой ереси, а не из слепого безрассудства. Кто-то или что-то (а вероятнее всего, некто, порабощенный чем-то нечестивым) действует на этой планете, активно расплетая узы, что скрепляют здравый ум и непорочность ее жителей. Мне неведомы ни цели врага, ни то, как широко распространилась скверна, но я верю, что еще не поздно предотвратить надвигающуюся катастрофу: очевидно, именно поэтому меня призвали вернуться сюда. Несомненно, такая роль отведена мне в Его замысле!

Так я начинаю мою настоящую исповедь, ибо я – рабыня со съежившейся душой! к возвращению в родные пенаты меня на самом деле побудила не сентиментальность, а сон. Впервые он пришел ко мне чуть больше года назад и с тех пор уже не покидал. Хотя я не могу точно определить, что послужило толчком к моим видениям, у меня ни разу не возникало сомнений в их важности, ибо они наполнены кристальной ясностью бытия, какой не отыскать наяву. Грезы и бодрствование для меня словно поменялись местами.

Вещий сон всегда принимает одну и ту же лаконичную форму. В нем я иду по раскручивающейся спиральной дороге из уплотнившейся тьмы, поднимаясь сквозь абсолютное белое ничто, где нет ни зримых образов, ни звуков. Босыми ступнями я ощущаю, что поверхность похожа на отполированное стекло: она холодная как лед и скользкая, что вынуждает меня шагать с осторожностью. Воздух настолько неподвижен, что его словно бы и нет, однако дышится там без затруднений.

Я бесконечно долго преодолеваю эту дорогу и не вижу ей конца, но не могу – не имею права – остановиться даже на секунду, поскольку я не одна в той пустоте.

Нечто следует за мной с самого начала никогда не начинавшегося пути, ступая шаг в шаг, но стремясь приблизиться. Оно преисполнено невообразимого голода, и, что страшит меня, расстояние между нами в видении не остается неизменным – в отличие от всего остального. Как тщательно я ни старалась сосредоточиться, мое восприятие притупляется в той бездне забвения, и дорога уходит из-под ног; и всякий раз, когда я оступаюсь, моя алчущая тень сокращает разрыв. Хотя в каждом сне я спотыкаюсь лишь раз или два, ошибки накапливаются, их груз растет, и ночь за ночью преследователь подбирается все ближе.

Поймаю, коль могу, поймай ты, да не сможешь!

О природе настигающей меня сущности мне известно лишь одно: она полна злобы. Оглядываясь, я неизменно вижу только пустую дорогу, но знаю, что это не так, поскольку ощущаю голод ловца, как губительные лучи, впивающиеся мне в спину. Чудовище реально, оно идет за мной, и если схватит меня, то я потеряю нечто большее, чем жизнь, – ведь охотнику нужны не безыскусные плоть и кровь.

Из тел выходят мелкие марионетки! Только ломаются уж очень легко…

Среди наползающего забвения сверкает лишь одна надежда – далекий свет впереди. Как и в случае с преследователем, я скорее ощущаю, нежели вижу его, ибо сияние это невидимо, но непреложно. Два фантома воплощают собой переплетение противоположных уделов, избавления и проклятия, борющихся за мою бессмертную душу. И этот трофей откроет им дверь к чему-то намного более важному.

И кто же ты тогда, дорогая сестра? Ключ или замок?

Я понимаю, что должна прийти к свету раньше, чем моя тень настигнет меня, однако ни проворство, ни выносливость не помогают мне приблизиться к благословенному маяку, поскольку разделяет нас не физическое расстояние. Как и в обряде Переправы, дорога к искуплению лежит внутри человека, там, где скрыты все истинные откровения. И в глубине души я сознаю, что сияние вдали – сакральное пламя на вершине Перигелия, а значит, избавление ждет меня в Свечном Мире.

– Так было всегда, – прошептала Асената, – но гордыня мешала мне увидеть это.

Она закрыла дневник, вновь справившись с порывом вернуться к написанному. Путь вел ее вперед. Как и во сне, сестре надлежало двигаться к цели, пока она не получит ответ. Пока же ее место было среди больных подопечных в лазарете.

К некоторому удивлению Асенаты, старшая целестинка Чиноа позволила ей беспрепятственно заниматься своими делами. В отличие от горделивой Камиллы, командующая отделением относилась к Гиад вежливо, пусть и не совсем уважительно.

– Уважение нужно заслужить! – пожурила себя госпитальер. – Я не должна разочаровать ее.

После кошмарной сцены в часовне Асенате совсем не хотелось оставаться у себя в каюте, и вернулась она сюда не только из-за дневника. Встав со стула, Гиад подошла к дорожному сундуку у своей койки, покрутила кольца кодового замка и после щелчка подняла тяжелую крышку. Порывшись среди аккуратно сложенных предметов облачения, она нашла позолоченный металлический футляр и дрожащими руками вытащила его.

– У меня нет выбора, – сказала себе Асената.

В футляре, на подкладке из красного бархата лежали болт-пистолет и один магазин к нему. Оружие с элегантными обводами украшала серебряная филигрань – тернии, обвивавшиеся вокруг ствола, словно живые. В сплетении мерцали капельки крови и крошечные розы из толченых рубинов.

Ничто не напоминало Гиад о ее второй жизни, кроме шрамов и этой ручной пушки.

– Ее имя – Тристэсс, – нежно произносит отче Избавитель, – что означает «скорбь», ибо именно это чувство она несет тем, кто отвергает волю Бога-Императора. Перед тобой – реликвия Терния Вечного, подаренная мне нашей грозной сестрой, канониссой-истязателем. – Исповедник печально улыбается. – Но я не воин, поэтому передаю оружие тебе, мой Бдящий Паладин.

Они находятся в покоях священника на флагмане крестового похода. В любом ином случае немыслимо было бы, чтобы Асената осталась наедине с мужчиной. Каюта обставлена скромно, как келья простого монаха, ибо отче Избавитель уверен, что уют ведет к слишком тесной привязанности между душой и ее тленной оболочкой.

– Довольна ли ты? – торжественно спрашивает пастырь.

– Оно… она прекрасна, – отвечает Гиад с благоговением в голосе, рассматривая изысканное оружие.

Их соединению предстояли долгие недели странствий в варпе. Асената лишь недавно поступила на службу к исповеднику и еще не имела возможности проявить себя. Но отче Избавитель уже назначил ее своим личным поборником, возвысив над целестинками Терния Вечного, которые годами сражались рядом с ним. А теперь и это…

– Я недостойна, ваше преподобие, – говорит сестра и, собрав всю волю до последней йоты, протягивает оружие обратно.

– Если ты недостойна, то и я таков же, ибо я избрал тебя среди бессчетного множества других, Асената Гиад. – Священник кладет руку ей на плечо. – Ты считаешь меня недостойным, сестра моя?

– Мы все были недостойны, – ответила Асената.

«Все, кроме Ангелов Сияющих, поэтому они и отреклись от нас».

Как только Гиад вынула болт-пистолет из футляра, ее палец легким движением скользнул в спусковую скобу, будто сестра никогда и не расставалась с оружием. Тристэсс сверкала в руке хозяйки, жаждая вновь стать исполнителем ее приговоров. Асената вздрогнула, ощутив приступ радостного возбуждения. То, что она заменила любимый дар – перо – на ненавистный, напоминало предательство, но для борьбы со скверной, поразившей судно, пистолет пригодится больше. Неразумно отказываться от такого оружия сейчас. Кроме того, тьма уже уничтожила подарок ее канониссы.

Загнав магазин в гнездо, Асената убрала болт-пистолет в медицинскую сумку. Действие показалось ей символичным: возможно, она стала еще на шаг ближе к искаженному образу Милосердия, который видела в часовне?

«У нее было мое лицо…»

– Нет, я скорее умру, чем превращусь в нее, – пообещала себе Гиад, направляясь к двери.

II

– Взвод «ТЗ-красный», начинайте высадку, – воксировал пилот десантного корабля. – Абордаж по схеме «Эшер»!

– Спаяны кровью! – проревел Толанд Фейзт, распахивая люк.

Он выпрыгнул из неподвижно зависшего судна, прижимая болт-винтовку к кирасе, и жестко приземлился на ксеноструктуру. Материал глухо заскрипел от удара. Опустив взгляд, боец увидел свои босые ноги и деревянный паркет. Он моргнул от удивления, и реальность исказилась обратно: теперь окованные железом сапоги Толанда стояли на белой кристаллической поверхности совершенно чуждого мира. Полупрозрачное вещество внизу пронизывали серебряные нити, пульсирующие голубым светом.

«Оно живое, – с омерзением подумал Фейзт. – Вся эта чертова штуковина живая».

Когда остальные абордажники с гулким стуком десантировались вокруг него, сержант осмотрел сверкающий ландшафт впереди. Если издали ксеноаномалия выглядела как серебристый шар, висящий в космосе, то вблизи больше напоминала сферическую паутину из стекловолокна. Ее пряди завивались одна вокруг другой и, закручиваясь вверх и вниз внутри структуры, образовывали лабиринт взаимосвязанных троп. Толанд не видел ни прямых линий, ни острых углов; казалось, все здесь состоит из единого живого кристалла и структуру в целом не собрали, а сплели.

«Или вырастили?»

На периферийном участке сферы, где высадилась рота «Темная звезда», пряди скрутились в широкое плато, но дальше они многократно разветвлялись, утончаясь при каждом разделении. Фейзт прикинул, что ближе к ядру объекта абордажникам придется идти колонной по одному. Не слишком заманчиво, однако обстановка ничем не отличалась от тесных коридоров и тоннелей, по которым гвардейцы пробирались на других заданиях.

«Ну нет, – поправил себя Толанд, ощутив холодок дурного предчувствия. – Ничего подобного мы еще не видели».

– Обнаружена атмосфера, сержант-абордажник, – воксировал специалист Шройдер на частоте взвода. – Ледяная, как кровь локсатля, но дышать можно.

– Неважно, – бросил Фейзт, разглядывая черное ничто между прядями. Хотя объект не защищали от вакуума ни стены, ни энергетические заслоны – по крайней мере, заметные для человеческих глаз или приборов, – тут имелась сила тяжести, а возможно, и воздух приемлемого качества. Но только дурак стал бы вдыхать его. – Остаемся закрытыми от пустоты, братья! Повторяю, закрытыми от пустоты!

В его шлеме пропищали подтверждающие вокс-сигналы от других взводных командиров, включая капитана Фрёзе, который возглавлял группировку, развернутую на дальней стороне сферы. Вообще говоря, такие решения следовало принимать старшему офицеру, однако во время миссии Фрёзе всегда прислушивался к мнению Толанда.

И это всякий раз шло на пользу делу, даже если и не радовало гребаного комиссара. Лемарш, как обычно, потащился в бой вместе со взводом Фейзта, негласно пометив его как слабейшее звено из подразделений «Темной звезды». Панцирная броня Ичукву, помеченная алыми полосами, казалась ярким пятном на репутации «ТЗ-красного», но прямо сейчас Толанд не мог отвлекаться на такие мысли. Если повезет, их тень вообще не выберется с задания живой…

– Стройся вокруг меня, братья! – скомандовал сержант, когда приземлился последний боец его взвода и десантный корабль с ревом унесся прочь. – Стандартным клином! Сантино, готовь «Костолома»!

– Уже занялся, шеф! – воксировал штурмовик-абордажник.

– Мы в нечестивом краю, – произнес Зеврай с суеверным трепетом в голосе. – Надо было зачистить его из космоса, товарищи.

Он стоял рядом с Фейзтом, но говорил по каналу связи, поскольку герметичная броня заглушала обычную речь. Когда абордажник «закрывался от пустоты», спасательными тросами ему служили вокс и кислородный резервуар, закрепленный на спине.

– По-любому пара плазменных ракет тут все развалят, – заметил Аврам Сантино, который закончил сборку взводного болтера на треноге. – Нам только надо трещинок понаделать для начала.

– Вот только с ксенотехом точно не скажешь, – предостерег Шройдер. – Он всегда прочнее, чем кажется.

– Да и задание в любом случае не такое, – вмешался Толанд. – Мы должны идти внутрь, братья.

– Знаю, шеф, – отозвался Сантино, с лязгом вставляя в громадное оружие ленту боепитания, – только смысла в том нет.

«Именно так, брат, – мысленно согласился Фейзт. – По крайней мере, для нас…»

Рота «Темная звезда» направлялась к орбитальным станциям Экзордио для отдыха и пополнения ресурсов, когда получила приказ явиться в сектор Аскеллон для выполнения особо важной операции. Инструктаж перед заданием оказался настолько отрывочным, что его, считай, и не было, и пошли разговоры о том, что за ниточки тянут откуда-то сверху – возможно даже, из Инквизиции. Такое уже случалось, причем ублюдки всякий раз оставались в тени, чем бы ни заканчивалась миссия. Слепой мужчина в изумрудно-зеленых одеяниях, который поднялся на борт крейсера абордажников для «наблюдений», выглядел замкнутым и изворотливым, а Толанд Фейзт знал по опыту, что именно от таких типчиков неприятностей только и жди.

– Кто-то хочет понюхать потроха этой штуковины, а мы – его нос, братья. Так всегда… – Осекшись, сержант нахмурился.

Кристаллический клубок перед ним внезапно задрожал, словно Толанд смотрел на него сквозь марево. А что там вдруг появилось внутри? Прищурившись, Фейзт разглядел мерцающий проход с деревянной обшивкой, словно совмещенный с миром чужаков. От такой картины у Толанда возникло ощущение, что его выворачивают наизнанку.

– «ТЗ-красный», видите это? – воксировал он. Никто не ответил.

– Я спросил…

Внезапно живот сержанта пронзила невыносимая боль, лишившая его дара речи. Фейзту почудилось, что в брюхо ему угодил болт-снаряд. Он отшатнулся… и ударился о стену.

– Что за?.. – мучительно прошипел Толанд, пытаясь разобраться в чепухе, которую ему скармливали собственные глаза.

Гвардеец стоял в проходе, раньше замеченном им сквозь толщу кристалла. Оглядевшись вокруг, Фейзт увидел вместо своих бойцов штабели ящиков и какое-то темное помещение вроде склада. Он смутно припомнил, что заполз сюда во время набата.

Стоп… какого набата? Что это за место и где его отряд?

– «ТЗ-красный», как слышите? – произнес Толанд и лишь затем понял, что вокс тоже исчез. Вместе со шлемом и панцирной броней. Хуже того, из оружия у него остался только кинжал. Причем окропленный кровью – той же самой, в которой была вымочена просторная белая пижама его хозяина.

«Я убил Глике, – вспомнил абордажник. – Только к тому времени Конрад уже умер».

Нет же, бред какой-то. Конрад Глике был жив и здоров еще пару минут назад, на десантном корабле. Они с Толандом проверяли друг у друга кислородные резервуары.

«Это все чертово логово ксеносов, – осознал Фейзт. – Оно компостирует мне мозги».

– Не доверяйте ничему, что видите, братья! – прорычал он в несуществующий вокс.

– Хватит, сержант-абордажник! – приказал ему комиссар Лемарш по закрытому каналу.

В тот же миг иллюзорный коридор словно схлынул, как волна при отливе, унося с собой мучительную боль в животе. На его месте возник кристаллический мир. Вернулись и товарищи Толанда – бойцы стояли вокруг него, целясь в направлении горизонта. Их лица скрывались за тонированными визорами, но Фейзт представлял, как они напряжены.

– Глике, отчет! – повинуясь порыву, скомандовал Толанд.

– Абордажник-восемь спаян кровью! – отозвался Конрад.

– Что ты видел, сержант-абордажник? – спросил Зеврай.

Он поглаживал золотую аквилу, приклеенную скотчем к нагруднику. Хотя сам боец утверждал, что грешно прятать святой символ под броней, все они знали истину: Чингиз Зеврай боялся, что талисман не сработает, если его прикрыть.

– Пока там ничё не движется, шеф, – доложил Сантино, водя вдоль горизонта стволом своего тяжелого оружия.

– Сержант-абордажник, объясни свое поведение! – потребовал капитан Фрёзе на главном канале.

Фейзт помедлил, заметив, что к нему подошел комиссар. Гвардеец не хотел лгать братьям, однако, услышав правдивый ответ, Лемарш мог счесть его безумцем или, пуще того, колдуном. Да и верил ли сам Толанд в то, что хотел сказать?

«Пошло оно все в пустоту, – решил боец. – Не знаю, что я видел, но ко мне в голову явно пытались залезть».

– Оно знает, что мы здесь, – предупредил Фейзт, перейдя на общую частоту роты. – Это место выглядит тихим, но оно только притворяется мертвым. Будьте начеку, братья. Чистого абордажа у нас тут не выйдет.

– Принято к сведению, сержант, – ответил капитан Фрёзе. – Твое подразделение на позиции?

Толанд понял, что до сих пор не сообщил о развертывании своей команды. Выругавшись про себя, он отправил сигнал.

– Подтверждение получено, «ТЗ-красный». Всем взводам приступить ко второму этапу. Действуем без спешки, абордажники.

– «ТЗ-красный», вперед! – скомандовал Фейзт. – Сантино, удерживай точку эвакуации.

Взвод начал продвижение, построившись наконечником стрелы с Толандом на острие. С обеих сторон от него шагали по две дюжины солдат. Каждый фланг замыкали штурмовики-прорывники в укрепленной броне и с тяжелыми стабберами, возле которых шли специалисты с ауспиками. Сержант знал, что три других взвода точно так же продвигаются к ядру структуры с равноудаленных точек на ее периметре. По расчетам корабельного когитатора, диаметр сферы составлял около девяти с половиной километров. Вроде бы идти недалеко, однако никто не знал, насколько усложнится переход, когда гвардейцы покинут внешнюю часть аномалии, – особенно если дорога начнет увиваться спиралью вверх и вниз. Почему-то Фейзт сомневался, что все пройдет легко.

«Конечно нет! Нас ждет гребаная мясорубка!»

Убежденность в этом обрушилась на Толанда с такой силой, что он замер. Сержант не чуял неприятности нутром, а твердо знал, что большинство людей, вошедших в лабиринт, останутся там навсегда.

«Надо развернуть бойцов, пока этого не произошло… снова», – подумал Фейзт.

«Снова?»

Впереди него кристаллическое полотно уже начинало расплетаться на многочисленные пряди. Вскоре Толанду придется разбить взвод и направить отделения по разным маршрутам в надежде, что хоть кто-нибудь отыщет путь к центру.

«Никто не сумеет», – предсказал он.

Или вспомнил?

Уже очень скоро, когда гвардейцы безнадежно заблудятся в этом клубке, кристаллический мир примется петь. И тогда за ними придут Режущие Огни.

«Режущие Огни?» – Фейзт сдвинул брови, стараясь разгадать смысл словосочетания. Боец чувствовал – нет, знал, – что оно означает нечто ужасное, однако не мог разглядеть таящийся в нем образ.

– Сержант-абордажник, почему ты остановился? – требовательно спросил Лемарш.

– Реза… – успел произнести Толанд.

Нечто с ошеломительной силой врезалось в него. Опустив взгляд, Фейзт увидел, что из его левого плеча торчит короткая железная стрела, но боль от этой раны не шла ни в какое сравнение с вновь нахлынувшим терзанием в животе.

– Тебе велели не двигаться, иномирянин! – крикнул кто-то.

Толанд недоуменно поднял глаза. Он вновь стоял в иллюзорном проходе, но уже не в одиночестве. На него орал бритоголовый мужчина в сером кителе, размахивавший коротким мечом. Рядом женщина в такой же форменной одежде перезаряжала арбалет.

«Свечные Стражи», – как-то отстраненно вспомнил Фейзт, выдергивая стрелу.

– Брось оружие и встань на колени! – завопил мужчина. – Сейчас же!

Не сомневаясь ни секунды, гвардеец вскинул кинжал и бросился в атаку. Женщина с округлившимися от паники глазами поспешно выпустила второй болт[4]. Толанд попробовал уклониться, однако тело неохотно подчинялось командам, и стрела оцарапала ему левую щеку. Пока стражница неуклюже тянулась за новым снарядом, Фейзт врезался в нее, будто шаровой таран, и сбил с ног. Одновременно с тем, как арбалетчица треснулась затылком о пол, сержант парировал рубящий выпад мужчины боевым ножом. Проскрежетав по клинку кинжала, меч застрял в загнутом кверху эфесе. Зарычав, абордажник рывком выдернул у противника оружие и впечатал кулак ему в лицо.

– Меня тут не должно быть! – проревел Толанд.

Хотя одного попадания вполне хватило бы, чтобы вырубить стражника, гвардеец продолжил молотить его, разъяренный тем, что эти подонки как-то отрезали его от взвода. На третьем ударе послышался треск: Фейзт сломал противнику шею. Тот рухнул, конвульсивно дергая ногами. Сержант оглянулся на женщину – та лежала без сознания.

– Верни меня! – крикнул Толанд, адресуясь к самой Вселенной, и зажмурился. Открыв глаза, он увидел, что по-прежнему находится в коридоре. – Верни меня, сволочь!

Вселенная снова не послушалась.

Откуда-то сверху донеслись раскаты грома, почти не приглушенные деревянными стенами. Вместе с шумом нахлынули воспоминания, хотя Фейзт и не представлял, настоящие они или нет. Сержант находился на океанском корабле – еретическом судне, которое везло его в сторону лжи. И не только его. Где-то здесь были и братья Толанда… по крайней мере, то, что от них осталось. Почему гвардеец бросил их?

– Муха, – с ненавистью вспомнил Фейзт. – Мне надо было прибить муху.

Тварь выманила сержанта из лазарета, после того как он разобрался с ее гниющей марионеткой. Бедный дважды мертвый Глике выглядел так, словно разлагался уже несколько дней: его молочно-белые глаза глубоко утопали в распадающемся лице. Ходячий труп не отбивался, пока Толанд резал его на куски, а вот насекомое носилось вокруг них с радостным жужжанием, будто наслаждаясь представлением. Потом Фейзт охотился за мухой по всему кораблю, ведомый абсолютной уверенностью, что должен прихлопнуть ее, однако мелкая скотина то и дело ускользала в последний момент. Дразнила его. Заманивала все дальше.

Ударом кулака Толанд расщепил стенную панель.

– Надо вернуться, – прохрипел он. – Предупредить их. «Кого?» Славный взвод, готовый войти в гнездо Резаков, или изувеченных призраков, вышедших с другой стороны? Как возможно, что и те, и другие реальны?

У сержанта застучало в висках, жар и боль накинули удавку на мысли. Пока он пытался распутать узел, из-за угла спереди выбежал еще один Свечной Страж. Заметив павших товарищей, он сбился с шага, остановился и вскинул арбалет. Фейзт метнул кинжал, и мужчина вскрикнул – клинок пробил ему грудь.

«Похоже, их тут многовато для меня, – подумал Толанд. Пошатываясь, он подошел к умирающему врагу и выдернул боевой нож. – Мне нужны мои братья».

Разумная идея. Вместе они сумеют захватить этот корабль-призрак и развернуть его, может, даже найдут способ вернуться в ту кристаллическую западню до пробуждения Режущих Огней.

Фейзт помедлил, осознав, что понятия не имеет, где находится лазарет. И почему судно такое большое?

– А, к фрагу, – буркнул он и, случайным образом выбрав направление, заковылял по качающемуся коридору.

III

Завершив охранительную молитву, Иона повесил на дверях часовни свиток осуждения. Рабочие заварили створки и укрепили их железными брусьями, но подобные мирские предосторожности не сдержали бы паразитов из варпа, пожелай те вырваться наружу. Хотя оскверненный алтарь уже уничтожили, само место богохульства сияло тьмой в Море Душ, словно маяк для невообразимых созданий. Появись они на судне, сдержать их удалось бы только верой или пламенем. Последнее предоставили бы сестра Женевьева и ее трижды благословленный огнемет – в случае, если бы начертания Тайта не сработали, – однако он сомневался, что до такого дойдет. Хотя Иона не верил ни единому слову Имперского Кредо, его молитвы и обереги всегда имели вес. Их наполняла силой не догматичность, а убежденность, а за прошедшие годы убежденность Тайта сравнялась по твердости с камнем, даже если его взгляды и не совпадали с мнением большинства тронобоязненных людей.

– Не прикасайся к дверям, сестра, – предупредил Иона стоявшую рядом женщину в доспехах. – Что бы тебе ни послышалось изнутри.

Сестра Женевьева кивнула, сохраняя умиротворенное выражение лица. Старшая целестинка Чиноа заранее предупредила Тайта, что пятая воительница ее отделения связана обетом молчания, который можно нарушить только в самой критической ситуации. Клеймо в виде языка пламени под правым глазом Женевьевы выдавало в ней целестинку-игнис, превыше всего почитающую очистительные свойства огня. Несомненно, сестра весьма скрупулезно применила свою страсть на практике, когда сжигала трупы монахов в часовне. Смрад горелой плоти как будто не вызывал у нее отвращения, и Иона, к собственному удивлению, понял, что слегка нервничает рядом с огнеметчицей.

«Она напоминает мне тебя, Мина», – подумал Тайт.

Хотя Женевьева обладала безупречно черной кожей, в ее облике проскальзывало нечто воздушное, неземное, что и воскрешало в памяти Ионы его бледную сестру. Разумеется, сейчас Мина была бы намного старше, чем эта женщина…

Тайт осознал, что пристально смотрит на безмолвную воительницу.

– Оставляю тебя нести сие бремя, доблестная целестинка, – сказал он, благословляя ее жестом. – Да устережет тебя во время бдения Бог-Император.

«Но особо на это не рассчитывай», – добавил про себя Иона, уходя.

Он полагал, что далекому божеству Империума наплевать на подданных. Больше того, Тайт почти не сомневался, что древний мошенник давно уже мертв, хотя великая афера, провернутая им с человечеством, развалится еще не скоро. Украденная Ионой еретическая книга была права: только глупец проглотит ложь о явном предначертании человечества или вообще о какой-нибудь высшей цели. Единственные истины – те, что написаны самими людьми, но даже самые лучшие из них выведены на песке…

«А верил ли ты сам собственному вранью?» – спросил Тайт у Бога-Трупа, которому якобы служил. Вряд ли кто-то знал или когда-нибудь узнает ответ, и уж точно не фанатики из Экклезиархии.

– Но молоть языком вы умеете, братья, – признал Иона, взбираясь по трапу к лазарету.

Ранее сестра Асената попросила его поговорить с пациентами – возможно, успокоить их проповедью и парой благословений. Благодаря опыту Тайт теперь мог устроить подобное представление и во сне, однако вдохновляющие слова чудотворно влияли на простой народ. Именно так Империум ежедневно одурачивал миллионы своих граждан, отправляя их на бессмысленную гибель.

«Вот так и ходим по кругу, – мрачно подумал он. – Даже нет, вниз по спирали».

Завернув за угол, Иона столкнулся с чудовищем. Уродливое, увитое мышцами туловище возвышавшегося над ним здоровяка покрывали пятна крови. С морщинистого лица, на котором отразилось такое же удивление, что и у самого Тайта, смотрели воспаленные глаза. Иона хотел попятиться, однако незнакомец схватил его за рясу, поднял и поднес к себе.

– Жить хочешь, пастырь? – прорычал монстр, приставив кинжал к горлу жертвы.

– Я не боюсь смерти, – ответил Тайт, стараясь как можно быстрее понять, кто перед ним. Существо носило перепачканную белую пижаму и, несмотря на искаженное тело, было человеком. Значит, пропавший гвардеец… – Но ты не хочешь убивать меня, солдат.

– Неужели?

Дыхание бойца смердело разложением.

«Он болен, – решил Иона, – едва стоит на ногах».

– Так почему же, пастырь?

– Мы оба – посторонние на этом корабле, – произнес Тайт, ища верный подход. Ему следовало соблюдать осторожность.

Незнакомец обладал чуткостью хищника, которую не притупила хворь. Напротив, гвардеец стал еще опаснее.

Иона решил сыграть на его паранойе:

– На судне обретается что-то нечестивое, солдат. Мы с тобой чувствуем это.

– Тут ты прав, – прохрипел боец.

– Я здесь, чтобы уничтожить зло! – Тайт добавил металла в голос. В тот же миг его озарило: – Мне помогает сестра Асената.

На мгновение здоровяк засомневался, но затем прижал нож еще сильнее.

– Должен… освободить моих парней… – Он судорожно закашлялся, однако кинжал не шелохнулся. – Заблудился. Не нахожу… обратной дороги.

– Я знаю путь. Мы пойдем вместе, друг, – пообещал Иона.

Больше ему ничего в голову не пришло.

– Труп нужно сжечь без промедления, – заявила Гиад, отступив от тела на полу лазарета.

Останки под одеялом уже начинали разжижаться и тошнотворно воняли, но гораздо больше Асенату беспокоило нечто иное. В ее практике еще не встречались случаи такого быстрого разложения. Творилось нечто беспрецедентное. Неестественное.

Собравшиеся вокруг гвардейцы молчали, следя затравленными глазами за каждым движением госпитальера. Их бравада бесследно исчезла, и казалось, что с момента прошлого визита сестры бойцы постарели лет на десять. Только их комиссара словно не затронуло случившееся: Ичукву Лемарш облачился в полную полевую форму и закрепил протез ноги, превратив себя в воплощение порядка среди вверенных ему пропащих душ. В кои-то веки Асенату радовало его присутствие.

– Нас такая же судьба ждет, благая сестра? – спросил Зеврай, облекая в слова страх, наполняющий сердца бойцов: «С нами уже такое происходит?»

– Целители Бронзовой Свечи – одни из самых умелых в Империуме. Они помогут вам, – заверила Гиад.

– Нельзя нам тут оставаться, – просипел Гёрка сквозь поврежденную гортань. – Только не здесь!

– Орк прав, сестра, – поддержал Сантино. – Вы должны перевести нас. Нечистое тут место.

– Тут мухи, – добавил Гёрка, сплюнув от омерзения.

– Ты ошибаешься, боец, – сказал Лемарш. – Нет здесь никаких мух.

– Да и я ж их слыхал, комиссар! – возразил Сантино. – Жужжали вокруг моей койки ночь напролет.

Его слова как будто прорвали невидимую дамбу, и еще несколько солдат закричали то же самое. Их голоса сливались в беспорядочный галдеж.

Ичукву ударил тростью в пол:

– Здесь нет мух!

В каюте воцарилось молчание. Абордажники осторожно поглядывали друг на друга, ожидая, что кто-нибудь опровергнет сказанное.

– Я очищу воздух освященным фимиамом, – пообещала Асената. – И уже попросила одного пастыря благословить лазарет. Скоро он придет сюда.

Сама Гиад не видела мух, но бойцы определенно верили в наличие паразитов, и это само по себе создавало опасную ситуацию.

– Спасибо вам за труды, добрая сестра, – произнес Лемарш. Он указал тростью на труп. – Сантино, Гёрка, вынесите нашего павшего товарища наружу. Сестра Асената позаботится, чтобы вас пропустили.

– Не, я к нему не притронусь, – пробормотал Аврам, пятясь от тела.

Больдизар, у которого округлились глаза, молча кивнул.

– Мы сожжем останки прямо здесь, – поспешно вмешалась Гиад, заметив, что глаза комиссара блеснули гневом.

Сейчас неразумно было давить на бойцов, к тому же труп, скорее всего, развалился бы, попробуй они переместить его.

– Сестра Индрик! – позвала она охранницу. – Тут нужна твоя помощь.

Внушительная воительница появилась на пороге, держа мелта-ружье направленным внутрь каюты.

– Я не могу покинуть пост, – прогромыхала она из-под забрала шлема.

– Как тебе известно, старшая целестинка передала мне право решать вопросы с лазаретом, – ровным тоном произнесла Асената. – Я ручаюсь за благородство этих людей. Они не попытаются сбежать. Я права, комиссар Лемарш?

– Совершенно, – отозвался Ичукву. – Мы все здесь товарищи по оружию, сестра Индрик. – Он повернулся к Райссу. – Лейтенант, велите бойцам отойти.

– Прошу, сестра, – пригласила Гиад целестинку, пока солдаты брели в дальний конец каюты. – Надо покончить с этим сейчас, пока скверна не распространилась.

Помедлив секунду, воительница зашагала к ней.

«Почему она все время скрывает лицо? – спросила себя Асената. – Что прячет под шлемом?»

Уже все в родном мире казалось сестре подозрительным. Везде, куда ни повернись, она видела тайны, ложь и намеки на разложение.

Индрик с неожиданной грациозностью опустилась на одно колено и направила оружие так, чтобы не прожечь пол. Последовала яркая вспышка, свист перегретого воздуха, и труп превратился в груду пепла, из которой торчали обугленные кости.

– Брось мелту! – раздался чей-то грубый голос.

Обернувшись, Асената увидела, что в дверях стоит Толанд Фейзт. Одной рукой сержант держал поперек туловища Иону Тайта, а другой прижимал кинжал к его горлу.

– Сейчас же, не то я отправлю пастыря в пустоту!

«Здесь полно мух», – думал Фейзт, с омерзением разглядывая лазарет.

Насекомые сновали практически всюду. Хотя они огромными черными тучами роились над прикованными к постелям ранеными, даже ползали по некоторым ходячим бойцам, никто словно не обращал на них внимания. Лица братьев Толанда выражали изумление, облегчение, радость, смятение – все из-за него, – но не отвращение, неизбежное в такой обстановке.

«Их вижу только я один», – осознал Фейзт.

Вот почему та первая муха выманила его из каюты. Она была королевой-маткой и потом, проникнув обратно, незаметно размножилась. Высосала из братьев сержанта все соки, пока он не мог защитить их, выпила досуха их тела и души…

– Толанд! – Подняв руки, сестра Темная Звезда встала перед женщиной в броне и с мелта-ружьем. – Ты должен отпустить пастыря.

– Скажи… ей… бросить… пушку!

Фейзт яростно тряхнул головой: он с трудом находил нужные слова, не говоря уже о том, чтобы складывать их в предложения. Шипящее гудение и суетливое жужжание в лазарете, напоминавшие оркестровую версию сольного выступления первой мухи, вгрызались ему в разум и выедали мысли, не давая им оформиться.

– Тебе что-то чудится, верно? – спросила Асената, медленно подходя к нему.

– Мухи… вижу мух.

«Но не возле тебя», – заметил гвардеец. Нет, насекомые держались подальше от сестры Темной Звезды.

– Они не настоящие, Толанд.

– Не настоящие… – эхом отозвался Фейзт, глядя мимо нее на роящихся тварей.

– Мне тоже кое-что чудилось. – Гиад остановилась в паре шагов от него. – Нечто ужасное.

– Мухи?

– Хуже мух, – честно сказала Асената. – Но все это ненастоящее.

– Ты ошибаешься.

Толанд скрипнул зубами, услышав новый звук, который перекрыл какофонию насекомых. По каюте разнеслись диссонирующие стоны, режущие, как битое стекло, похожие на скорбный плач кого-то немыслимо искалеченного, но продолжающего жить. Среди гвардейцев, собравшихся в дальнем конце лазарета, мелькнула сине-фиолетовая искорка.

– Они идут! – предупредил Фейзт, глядя, как вспышка разрастается в быстро вращающийся плоский диск из текучего кристалла. Чуть меньше метра в диаметре, он постоянно менял очертания и сверкал так ярко, что болели глаза… Впрочем, никто другой все равно его не замечал. Как и в случае с паразитами, круг видел только сержант.

«Но нет… не совсем…»

Мухи тоже обратили внимание на диск и теперь с лихорадочным жужжанием метались вокруг него, явно разъяренные вторжением на их территорию. Все твари, подлетавшие слишком близко к объекту, взрывались тлетворными зелеными облачками.

– Послушай меня, Толанд. Что бы ты ни видел, не смотри на это, – настойчиво попросила Асената. – Так ты сделаешь видение реальным.

Оторвав взгляд от сражающихся кошмаров, Фейзт различил в сияющих глазах сестры пугающую жалость, уже знакомую ему. Тогда-то боец и понял, что Гиад – лучшая и худшая среди всех них.

– Толанд…

«Выживи…»

– П… поздно, – прохрипел он.

Издав какой-то электронный вскрик, диск устремился к Фейзту, беспрепятственно проникая через любые предметы на своем пути – кроме мух, которые гибли целыми стаями. Когда круг прошел сквозь Асенату и опустился на Толанда, тот зажмурился.

– «ТЗ-красный», повтори, – воксировал капитан Фрёзе. – Кто опоздал?

«Я», – подумал сержант.

Открыв глаза, он увидел кристаллический ад и вспомнил этот момент. Откуда-то издали донеслись лязг его ножа, упавшего на пол, и голоса кричащих друг на друга призраков из времен, которые еще только настанут, – Фейзт даже ощутил, как священник вырвался из его хватки. Но он не стал прислушиваться к этим звукам. Ничто в том мире не имело значения. Место гвардейца было здесь.

Во время его отсутствия братья продолжали обреченное наступление. Они уже заметно углубились в лабиринт: разделенные и рассредоточенные группы солдат шагали по разным прядям. Фейзт шел во главе единственного отделения по настолько узкой тропе, что один неверный шаг привел бы к падению в пустоту. Пульс паутины убыстрялся, отзываясь на появление захватчиков, и она только что завела свои темные рулады. Вероятно, уже поздно было пытаться что-то изменить, однако Толанд не мог не попробовать.

– Всем отрядам, отступать к периметру! – передал Фейзт, внимательно осматривая мерцающую сеть. – Бегом марш!

– Приказ отменен! – рявкнул Лемарш, занимавший позицию позади сержанта. – Выполнение задания не прерывать!

– Вижу усиление активности прямо впереди, – воксировал лейтенант Шульце, командир взвода «ТЗ-синий». Его голос почти утонул в помехах.

Толанд вспомнил, что отделение Шульце ближе всех подошло к сердцевине сферы. Никто из них не выбрался живым.

– Нечто вроде синих огоньков. Они появляются из паутины и движутся…

Сообщение лейтенанта оборвалось в резком всплеске белого шума. Несколькими секундами позже лабиринт задрожал от отголосков зловещей какофонии – звуков стрельбы, превратившихся в нечто почти мелодичное.

– Множество целей, – передал капитан Фрёзе. – Неопознанные ксенообъекты. Вступаем в бой.

«Это не ксеносы, – лихорадочно подумал Фейзт. – Нечто гораздо худшее».

– Не атаковать! – поспешно воксировал он. – Отступайте!

– Не понял тебя, «ТЗ-красный».

Комиссар Лемарш навел на Толанда плазменный пистолет:

– Согласно данным мне полномочиям, я объявляю…

Крупный диск текучего света взмыл из паутины и с электронным воплем ринулся к отделению. Пока люди вскидывали оружие, он разрубил абордажника Геркенберга в области поясницы и понесся в направлении кристаллического клубка на другой стороне. Открывшись, рана солдата изрыгнула клубы черного дыма и языки голубого пламени. Верхняя половина злополучного бойца свалилась в пропасть, однако ноги по-прежнему стояли прямо, удерживаемые трещащими вокруг них разрядами таинственной энергии. Его товарищи по отделению обстреляли убийцу, но все болт-снаряды взорвались, коснувшись сияющего ореола вокруг объекта. Через пару секунд он исчез – растворился в кристаллическом сплетении, словно призрак. Снаряды раздробились о паутину в точке исчезновения Режущего Огня, даже не поцарапав ее стеклянистой поверхности.

– Нам их ничем не взять! – рявкнул Фейзт, отдергивая Ичукву от метнувшегося к нему второго диска.

«Этот отсек ему ногу, – припомнил Толанд. – Я что-то изменил!»

Пистолет Лемарша сверкнул, выпуская жгучий сгусток плазмы в улетающую сущность. Заряд врезался в край Режущего Огня, и тот взорвался, как миниатюрная новая звезда, испустив потоки света.

«В прошлый раз он так и не успел выстрелить, – осознал Фейзт. – Они все-таки уязвимы!»

Но один полезный ствол не особо поможет – только не в бою с таким множеством врагов, что скоро обрушатся на них. В воксе Толанда уже трещали срочные донесения других отделений: масштабы атаки возрастали по всей сфере.

– Комиссар, надо уходить! – потребовал он.

Не успел Ичукву ответить, как из поверхности под ним вырвался еще один Режущий Огонь, наклонно стоящий на ребре. Лемарш отскочил в сторону, но диск все равно зацепил его и отсек правую ногу чуть ниже колена. Наполовину выступая из толщи кристалла, объект устремился к другим бойцам отделения, будто призрачная циркулярная пила.

Абордажник, стоявший позади комиссара, отпрыгнул вовремя, однако не удержался на ногах и рухнул в бездну, а Режущий Огонь устремился дальше. Впившись в следующего бойца, диск разрубил его от диафрагмы до паха. Человек завопил, чувствуя, как его тело рвется надвое под собственной тяжестью.

– За Императора! – воскликнул искалеченный Ичукву, падая наземь, и выстрелил вновь.

Плазменный сгусток уничтожил Режущий Огонь вместе с пронзительно кричащим гвардейцем.

«Это же Шройдер! – понял Фейзт, когда обугленный труп опрокинулся в бездну. – Но ведь Шройдер выжил… в первый раз».

События действительно менялись. Лемарш потерял другую ногу, а солдат, прежде уцелевший, погиб.

– Выводите наших товарищей, сержант-абордажник, – приказал Ичукву.

– Пошли! – заорал Толанд на свое отделение, помогая комиссару подняться.

Тот находился на грани обморока, из обрубка конечности хлестала кровь. Местная атмосфера все-таки пригодилась: в вакууме подобная рана привела бы к гибели за считанные секунды. Вытащив из хватки Лемарша плазменный пистолет, Фейзт вдруг помедлил.

«На сей раз можно бросить его тут. Черт, я даже могу швырнуть ублюдка в пустоту!»

– Я понесу его, сержант-абордажник, – сказал Глике, словно услышав мысли командира, и переложил руку Ичукву на свое плечо. Даже посреди бойни обреченный гвардеец говорил спокойно.

«Лучше бы ты сгинул здесь, брат», – печально подумал Толанд, вспомнив разлагающееся нечто, которое он разрубил – или разрубит? – на куски в судовом лазарете. Впрочем, возможно, и судьбу Конрада удастся изменить…

– Мы потеряли капитана, – прокаркал вокс. – Повторяю, капитан Фрёзе погиб!

– Всем отделениям выйти из боя и отступать! – передал Фейзт, бросаясь за Глике.

Пока люди убегали по лабиринту, вокруг них сновали Режущие Огни, но движения объектов становились все более хаотичными, как будто они замечали добычу лишь урывками. Хотя время от времени какой-нибудь диск устремлялся к отделению и Толанд встречал его плазменным зарядом, агрессивность стражей явно снижалась по мере удаления команды от ядра.

– Что же там? – прошептал себе под нос сержант. Раньше этот вопрос его не беспокоил, однако теперь Фейзт постоянно возвращался к нему. Он думал о слепце, из-за которого произошло это побоище. Ублюдок наверняка следил за ходом битвы из безопасного отсека на ротном крейсере и бесился, слыша, как ускользает его трофей. – Что ты искал?

Ближе к периметру абордажники начали сталкиваться с остатками других отделений «ТЗ-красного». Все они понесли тяжелые потери, а уцелевшие солдаты были покалечены. Судя по поступающим докладам, остальным взводам повезло не больше. Как и ожидал Толанд, «ТЗ-синий» не отзывался. Как и раньше, никто из бойцов лейтенанта Шульце не вернулся. Как и раньше, капитан Фрёзе погиб вместе с большей частью роты.

– Что мне вообще удалось изменить? – спросил Фейзт.

Его отделение легко отделалось благодаря плазменному пистолету Лемарша, но в целом бойня следовала примерно тому же сценарию.

«Меня не порезали», – вдруг сообразил Толанд и стукнул кулаком по неповрежденной кирасе. На сей раз диски не сумели подобраться к нему, однако это не отменяло кровавой расправы над товарищами по роте.

«Может, я сумею попробовать еще, – подумал он. – В следующий раз лучше выйдет!»

– Нет! – донесся из какой-то немыслимой дали женский вопль.

Голова Фейзта словно взорвалась от боли, мир на мгновение вспыхнул белизной, и гвардеец снова оказался в лазарете. Перед ним стоял Ичукву, который с безразличным выражением лица поднимал для повторного удара трость с металлическим набалдашником. Вокруг фуражки комиссара нечестивым нимбом кружили мухи, а рот его шевелился, произнося неслышимые Толанду слова. К Лемаршу подходила сестра Темная Звезда: протестующе вскинув руки, она что-то беззвучно кричала, а за ее спиной держался тот самый пастырь. Еще дальше сержант разглядел лица ошеломленных товарищей, в том числе пару-тройку тех, кого раньше тут не было. Но не Шройдера… Нет, Стефан Шройдер исчез, стертый из этого варианта будущего, словно и не существовал никогда.

«Какой же бардак!» – думал Фейзт, глядя на разыгрывающуюся перед ним сцену.

Все вокруг подернулось синевой и двигалось так медленно, словно каждую секунду растягивали до точки разрыва. Казалось, весь мир пытается плыть вверх по реке, вода в которой сгустилась и уплотнилась.

– Меня… тут… не должно быть…

Слова выползли из Толанда протяжным стоном одновременно с тем, как Ичукву вроде бы ленивым, но жестоким ударом опустил трость на его череп.

Отшатнувшись, сержант упал…

…обратно в Резак – и за край тропы, на которой стоял.

Время резко проснулось и ускорилось, наверстывая упущенное. Фейзт летел в пропасть так быстро, что кристаллические пряди вокруг сливались в размытое пятно. Пока он несся сквозь паутину, промчавшийся мимо Режущий Огонь полоснул его по животу. Абордажник рассмеялся сквозь боль, понимая, что рана окажется точной копией той, которую он получил в первый раз. Спасения нет, и шансов больше не представится. Слишком поздно было с самого начала.

– Выживи, Толанд Фейзт! – услышал он призыв сестры Темной Звезды.

Нет… голос принадлежал не Асенате. Сержант вообще слышал не голос или что-то подобное, а жужжание, но смысл его понимал совершенно точно. Когда на краях поля зрения Толанда собралась тьма, а мысли начали угасать, боец осознал, что к нему обращается та самая муха.

И что она внутри его шлема.

I Свидетельство Асенаты Гиад – заявление четвертое

Два дня минуло с тех пор, как я закончила предыдущий отчет. Буря ушла, и вместе с ней – безумие, что осаждало наши души. Хотя до Кольца Коронатус еще около пяти суток пути, я уверена, что наш Исход наконец завершился. Под началом старшей целестинки Чиноа на судне царит настороженное спокойствие, но никто из нас пока не считает, что все закончилось. Осквернившие «Кровь Деметра» еретики залегли на дно, однако, вне сомнений, по-прежнему скрываются среди нас.

Ой, только не это!

Сестра Камилла, к коей я уже питаю неприязнь, попробовала обвинить в поругании часовни сержанта Фейзта, заявив, что его искаженное обличье – признак порчи, но я поставила ее на место. Да, психика абордажника явно не выдержала испытаний в заливе Исхода, что привело к трагической гибели двух Свечных Стражей, однако я не верю, что Фейзт способен совершить подобное зверство. Художество! Товарищи обожают сержанта, и по рассказам о его подвигах у меня сложился образ грубого, но достойного человека, который никогда не впал бы в ересь. Так или иначе, Толанд Фейз почти наверняка скончается до нашего прибытия на Кольцо. Его старые раны загноились, а новые, с таким рвением нанесенные комиссаром Лемаршем, могли обернуться непоправимым ущербом для головного мозга. Впрочем, с уверенностью этого сказать невозможно, поскольку сержант не просыпался после инцидента в лазарете. По настоянию старшей целестинки его заперли в отдельной каюте под постоянным надзором.

Что до прочих моих подопечных, то среди них восстановлено некое подобие порядка. При всей нелюбви к комиссару Лемаршу должна признать: его компетентность в вопросах дисциплины деспотии неоспорима непростительна. Но я уверена, что гораздо большей благодарности за повышение боевого духа абордажников заслуживает странствующий с нами пастырь.

Иона Тайт для меня загадка. Прежде я знала лишь одного мужчину, который так талантливо обращался к пастве, сплавляя пылкость и дружеский подход в нечто несокрушимое, однако достаточно гибкое, чтобы каждый слушатель думал, будто слова предназначены только ему. Однако, хотя эффект от проповедей Тайта крайне полезен, их подача тревожит меня. Возможно, события моей второй жизни отвратили меня от такой риторики, но всякий раз, когда он выступает перед верующими, я вижу актера, а не человека, говорящего от сердца. Тем не менее я убеждена, что в нем есть и толика благородства. Он поддержал мою просьбу о снисходительности к Фейзту, после чего долгими часами усердно помогал мне в тяжелом труде по стабилизации состояния раненого. Если его благочестие и фальшиво, то сочувствие представляется искренним. Впрочем, в священнике меня привлекает не противоречивость его личности.

А ну-ка поподробнее, сестра!

Я догадываюсь, что Иона Тайт, как и я сама, прибыл на Витарн с особой целью, значительно более важной и масштабной, чем «исследования» (нехитрая ложь, коей он прикрывается). Неизвестно, кто он такой, но уж точно не ученый-книжник, и я уверена, что наши дороги пересеклись не по совпадению. Решение принято: до того, как мы причалим на Кольце, я определю, кем Тайту суждено стать для меня в грядущей борьбе – другом или врагом.

– Вот так подъем, сестра, – заметил Иона.

Забравшись в фонарный отсек маяка, он закрыл за собой тяжелую крышку люка.

– Но усилия того стоят, – отозвалась Асената, все так же изучая виды внизу.

С вершины смотровой башенки океан выглядел зеркально гладкой поверхностью темного вина, безупречность которой портил только угловатый серый корабль. Закисло ли это вино? Под ярким чистым небом Витарна такое казалось невозможным, но порой безмятежность – самый искусный из обманщиков.

– Такое зрелище исцеляет от гордыни, – сказал Тайт, встав рядом с сестрой на краю площадки, обнесенной стеклянными стенами. – Я еще не бывал на планетах с двумя солнцами.

Круглое помещение наверху маяка представляло собой верхнюю точку судна, если не считать сенсорных антенн и громоотводов, торчащих на бронзовом куполе вышки. Середину отсека занимала громадная многогранная светосфера, покрытая вытравленными кислотой строчками из святого писания. Снаружи на длинных брусьях висели семь тяжелых колоколов, размещенных через равные промежутки друг от друга. Во время каждого шторма они раскачивались на цепях, словно гигантские кадила, испуская свет, благовонный дым и звон, что оберегали корабль от зла.

– Говорят, что Истерзанный Пророк всегда преодолевал Исход, стоя в башенном маяке того корабля, на котором Они странствовали, – церемонно произнесла Гиад.

– «Они»?

– Да, так мы называем Пророка. Никто не знает, кем был Первый из Последних – мужчиной, женщиной или же неким благословенным слиянием двух ипостасей. – Речь сестры стала плавной и мелодичной, как у сказительницы. – Многие верят, что Последнюю Свечу основали близнецы, брат и сестра, происходящие от позабытой святой, которая узнала о Витарне во сне. Другие утверждают, что Пророк – она, архимагос Адептус Механикус, получившая исходный код «Проповедей просветительных» из анализа тайных геометрических соотношений Кольца Коронатус. В ходе трудов она разделила свой разум на семь независимых парадигм, и поныне хранящихся в Семи Шпилях. По мнению сестер Железной Свечи, основатель – он, падший воин Адептус Астартес, очистившийся победой над демоном в сердце мира. Наградой ему стало возвышение через божественное откровение, однако тело его осталось искалеченным после битвы… Всего существует девять основных историй происхождения секты и бесчисленные вариации этих мифов.

– Наверняка есть какие-нибудь записи, – недоверчиво предположил Иона. – Последней Свече едва ли тысяча лет.

– О, записей много. – Женщина водила пальцами по запотевшему стеклу перед собой. – В поисках ответа ты найдешь там немало сведений, но ни одного надежного доказательства, ибо именно так замыслил Истерзанный Пророк.

– А во что веришь ты, Асената Гиад?

– В то, что все это неважно. Значение имеет не истинность ответа, а искренность его искателя. Неопределенность побуждает благочестивых к обретению себя в Свете Бога-Императора.

– Имперское Кредо не слишком склонно к неопределенности, сестра.

– Да, и поэтому адепты Последней Свечи редко делятся своими размышлениями с посторонними. Невежи видят скверну во всем, чего не способны понять.

– Так мог бы сказать и еретик.

– Да, мог бы, – согласилась Асената, стирая линии, которые вывела на стекле. – Я даже встречала кое-кого из них, кто так и говорил, и предала мечу не одного подобного отступника.

Гиад понимала, что они вступают на опасную территорию, но знала, что иначе никак не сумеет разобраться в Ионе. Если окажется, что чутье подвело ее и пастырь – закоренелый фанатик, лучше будет закрыть вопрос прямо сейчас. Именно поэтому сестра выбрала для встречи столь уединенное место.

– Ты считаешь меня еретичкой, брат?

Вот он, момент истины для Тайта. Асената крепче сжала рукоять болт-пистолета, спрятанного под облачением.

– Судя по твоим словам, ты до сих пор верна Последней Свече, – осторожно ответил Иона.

– Да, я по-прежнему верна ее принципам. Мы считаем, что вышний замысел Бога-Императора изящнее, чем его версия в изложении ортодоксов. Истинная цель Его исказилась за долгие эпохи раздора.

– И в чем она состояла?

– Несомненно, пастырь, ты имел в виду «состоит»? – Гиад наконец повернулась к нему. – Бог-Император вечен, как и Его планы.

– Именно так. – Тайт склонил голову, но теперь в его тоне звучала горечь. Очевидно, Асената затронула больную для него тему. – Тогда скажи мне, сестра, что Он на самом деле готовит для человечества?

– Последняя Свеча стремится разгадать ответ с момента создания секты. Таков ее священный долг.

– То есть ты не знаешь.

– Истерзанный Пророк получил в дар семена откровения, но их нужно взрастить, чтобы они принесли плоды. Лишь путь напряженных раздумий и почтительности приведет нас к просвещению! – Асената сама удивилась силе своей убежденности. Несмотря на все тревожные явления, виденные ею с момента возвращения, она сохранила веру в предназначение своей прежней секты. – Мы считаем, что человечеству суждено править звездами, но не признаём, что наш удел – война без конца.

– Необычно слышать такое от Сестры Битвы.

– А для проповедника необычно слушать, – парировала Гиад.

Она не стала поправлять Иону, поскольку заслуживала такого именования. Сестра вновь стала воительницей, как только извлекла оружие из футляра. Тристэсс словно вздрагивала в ее хватке, горя желанием нести правосудие.

«Я слишком долго держала ее на цепи, – ощутила женщина. – Возможно, ты первым утолишь ее голод, Иона Тайт».

Собеседники молча смотрели друг на друга. Через какое-то время пастырь достал из кисета палочку лхо.

– Зачем мы вообще разговариваем? – спросил он. – Чего ты хочешь от меня, сестра Асената?

– Хочу знать, почему ты прибыл в Свечной Мир.

– Я ведь уже сказал: из-за книги.

– Ты не исследователь.

– А я этого и не утверждал. – Иона тонко улыбнулся. – По крайней мере, тебе. Должен признать, что именно такую басню я рассказал чернильным крысам в космопорту.

– Удивительно, что тебе разрешили посетить Кольцо. Как правило, Последняя Свеча редко привечает посетителей.

– Меня пригласили.

– «Пригласили»? – Гиад не сумела скрыть изумления. – Кто?

– Некий Ольбер Ведас.

Асената нахмурилась. Она не знала такого человека… и все же…

Воспоминание о нем возникло из ниоткуда и заняло положенное место. Хотя сначала оно казалось аномальным, лишенным каких-либо логических объяснений, чем дольше сестра концентрировалась на этом образе, тем убедительнее он становился. Факты и впечатления расползлись от имени, словно отростки нейронов, проникая все глубже в память Гиад. Через несколько секунд Асената уже идеально представляла, кто такой Ольбер Иммануил Ведас. По сути, ее даже шокировало, что она забыла самого видного из ныне живущих богословов секты. Уже почти семьдесят лет Ведас был одним из путеводных огней Последней Свечи.

Следом расцвело еще одно стихийное воспоминание: сейчас Ольбер служит ректором в Люкс-Новус, схоле прогениум секты.

– Что-то не так? – поинтересовался Тайт, сузив глаза.

– Все в порядке. Как ты узнал о теологе-экзегете[5]?

– Мы давние знакомцы, сестра. – Иона пристально наблюдал за ней. – А вот ты не знала его, верно? Еще минуту назад это имя казалось тебе пустым звуком.

– Бред.

– Да, – согласился Тайт, – но вот так это иногда работает.

– Как что работает?

– Мир. – Иона покачал головой. – Он весь спутан в клубок. Или даже сломан. Я наблюдал, как события и люди меняются и меняются вновь, будто их перетасовывают, как колоду. Не осталось ничего незыблемого, если вообще было когда-то. Чем внимательнее ты смотришь, тем больше трещин замечаешь. – Мужчина глубоко затянулся дымом лхо, и Асената заметила, что у него дрожат пальцы. – Ты тоже видела эти… поругания, сестра, даже если не распознавала их.

– Я… – Гиад замешкалась, вспомнив искривления реальности во время ее Исхода и тягучую неестественность повторяющегося кошмара. Да, слово «поругание» здесь вполне подходило.

– Дай угадаю: ты здесь для того, чтобы все исправить. Фраза прозвучала как обвинение.

– Если на то будет воля Бога-Императора, – ответила Асената. – А у тебя иные намерения, пастырь?

– По-моему, ничего нельзя исправить. Я просто хочу найти здесь кое-кого.

– Ведаса?

– И его тоже. – Тайт щелчком выбросил палочку лхо. – Мы идем по одной дороге, сестра, и, скорее всего, встретим на ней одних и тех же врагов, поэтому я буду с тобой сотрудничать. Может, мы сумеем помочь друг другу, но уж точно не останемся вместе до конца. – Иона улыбнулся одними губами. – Как тебе такая сделка, Асената Гиад?

Сестра поразмыслила над предложением. Доверяла ли она Тайту? Не очень. Был ли он вообще в своем уме? Маловероятно. Имело ли это значение?

«Нет, никакого, – решила Асената. – По крайней мере, пока».

Она убрала палец со спускового крючка Тристэсс.

– Я согласна, Иона Тайт. Мы будем способствовать друг другу, пока наши пути не разойдутся.

Кивнув, он направился к люку, но остановился.

– Ты знаешь, они ведь следят за нами. Даже здесь.

– Мне об этом известно. – Гиад давно уже заметила блеск магнокля на палубе внизу. – Однако мы тут посторонние, и после всего случившегося старшая целестинка не имеет права слепо доверять нам.

– Может, и так, но и ты не ошибись, доверившись ей. – В голосе Ионы звучала ядовитая злость. Нет, не просто злость: беспримесная ярость. – Все уже не то, чем кажется.

После его ухода Асената еще какое-то время стояла у окна, обдумывая их беседу. Хотя они оба служили Экклезиархии, большинство соратников, несомненно, обвинили бы их в крамоле.

– Ересь таится в сердцах, – процитировала Гиад. – Не…

– …Не в неосторожных словах, – заявляет отче Избавитель, обращаясь к советникам, которые сидят вокруг стола в командном отсеке его флагмана.

– Неосторожные слова зарождаются в нечистых сердцах! – возражает канонисса Моргвин из Терния Вечного. Ее продолговатое лицо присыпано белой пудрой: так четче выделяются царапины от шипастых лоз, свисающих с венца на голове. – Эти язычники отвергли святое писание Бога-Императора. Перед тем как дать им шанс на искупление, их нужно сокрушить на наковальне Его гнева!

– Армада, собранная против нас Арканским Союзом, на первый взгляд кажется внушительной, однако совершенно незначительна с тактической точки зрения, – чинно рассуждает коммодор Рэнд, старший офицер флотилии. – Согласно данным сканирования, их корабли обладают плачевно примитивным оружием и щитами. Да, они десятикратно превосходят нас в численности, но один имперский крейсер способен истребить всю их группировку без вреда для себя… хотя, должен признать, времени на это уйдет много!

Он смеется, словно отпустил удачную шутку.

Асената, стоящая навытяжку за спиной отче Избавителя, скрипит зубами при звуках гнусавого гогота коммодора. Сестра не сомневается, кто именно будет управлять звездолетом-палачом: Барнабас Рэнд из тех людей, что наслаждаются безопасными сражениями. А если сегодня все сложится так, как хотел флотский, позже он будет рассказывать совершенно иную историю. Гиад не понимает, каким образом это аморальное существо столь высоко вознеслось в благословенном Империуме.

«Не пристало мне судить», – порицает себя Асената и мысленно возвращается к текущему вопросу. Крестоносный флот наконец достиг внешних границ системы Провидение, где его встретило соединение архаичных боевых космолетов. Почти сразу же имперцы получили строгое предупреждение: убираться или пенять на себя.

– Промедление позорит нас, ваше преподобие, – напирает канонисса Моргвин. – Клянусь Троном и Тернием, мы должны вырезать на их душах кровавые буквы урока, который они выучат навеки!

– Я склонен возразить против таких действий, – разносится над столом глубокий, но сладкозвучный голос. – Эти арканцы. – не ксеносы и не вырожденцы, а такие же, как мы, люди достойного происхождения. Их цивилизация насчитывает многие тысячи лет и, возможно, зародилась еще во времена Старой Терры.

Странно слышать подобные соображения от создания, которое уже не вполне человек. Однако они не удивляют Асенату, поскольку произносящего их космодесантника окружает ореол благородства, блистающий ярче его роскошной брони. Даже сидя, Варзивал Червантес – капитан-творец Ангелов Сияющих – возвышается над всеми присутствующими, но по-настоящему возносит его над смертными не телесное, а духовное величие. Эффект, производимый им на сестру, не ослабел с тех пор, как она впервые заметила воина в составе процессии отче Избавителя, поднимавшейся на Перигелий. Абстрактное изображение на его правом наплечнике переливается в полумраке, оставаясь таким же мучительно загадочным, а на левом виднеется герб ордена: фигура в рясе с капюшоном, поднявшая руки. Гиад часто спрашивала себя, что означает такая поза – почтение или озарение.

– Наши поступки определят характер всех последующих отношений, – продолжает Варзивал. – Разве мы отправились к этим затерянным мирам не для того, чтобы добром пригласить заблудших сородичей в Империум? Выбрав войну, мы добьемся от них повиновения, но ожесточим их сердца против нас.

– Они – безбожные подонки, плюющие на Имперское Кредо! – рычит Моргвин. – Такое не должно пройти безнаказанным!

– А вы желаете ответить на невежественность резней? – спокойно интересуется Червантес. – Неужели их агрессия так удивляет вас? Мы приказали им встать на колени перед пустыми словами.

– «Пустыми словами»?! – шипит канонисса-истязатель и, сверкая глазами, поднимается с места.

– Они останутся пустыми, пока мы не наполним их смыслом, моя госпожа.

– А какой смысл в твоих словах? – вызывающе спрашивает Моргвин. – Зачем ты примкнул к нашему крестовому походу, Сияющий? Что тебе нужно от этих арканцев? Твой орден не славится благочестием.

– Мы служим Золотому Трону по-своему.

– Лепите безделушки и малюете картинки!

– Вы думаете, этим все ограничивается?

Хотя космодесантник говорит по-прежнему вежливо, его манера держать себя слегка меняется, и Асената затаивает дыхание. Сестра вдруг ясно осознаёт, что Варзивал Червантес – самое опасное создание, которое когда-либо встретится ей в жизни. Она общалась с воином лишь однажды, вскоре после отправления крестового похода. Тогда капитан-творец с наивным, почти детским восхищением задавал ей вопросы о Свечном Мире.

Сейчас он ничем не напоминает ребенка.

– Вы никогда не видели Сияющих в битве, не так ли, канонисса? – тихо спрашивает он.

– Думаю, что никогда и не увижу, – насмешливо отвечает Моргвин.

Несмотря на драматизм ситуации, Гиад испытывает скорее радостное возбуждение, чем беспокойство. Больше всего на свете ей хочется поглядеть, как великолепный воин сдержит слово и будет сражаться, поскольку зрелище наверняка окажется восхитительным.

– Довольно! – Отче Избавитель бьет кулаком по столу. Он утратил самообладание в первый раз на памяти Асенаты, но далеко не в последний. – Все мы – вестники Света Бога-Императора. Подобными разногласиями мы оскорбляем Его доверие.

– Признаю свою ошибку, отче, – бормочет Моргвин.

Канонисса садится, осенив себя знамением Кровоточащей Аквилы, однако Гиад не чувствует в ней искреннего раскаяния. Больше того, поведение женщины кажется почти… презрительным… хотя, конечно же, подобное невозможно.

Грозное выражение лица исповедника сменяется знакомой доброжелательной улыбкой.

– Похоже, дети мои, что мы стоим на распутье, – произносит он. – В чем замысел Бога-Императора? Должно нам встретить этих язычников огнем или начать переговоры?

– Ваше преосвященство, мы склонимся перед вашей мудростью, – заверяет его коммодор Рэнд.

– А я склонюсь перед чутьем моей Троном благословленной поборницы. – Поднявшись, отче Избавитель кладет руку на плечо Асенаты. – Скажи, мой Бдящий Паладин, что ты выберешь? Открытую длань или гневный клинок?

– Зачем ты возложил на меня сие бремя? – прошептала Гиад. – Разве вправе я была решать?

И все же она решила, ответив после недолгого замешательства. В тот момент сестра верила, что через нее говорит Бог-Император, – верила, потому что хотела, чтобы так и оказалось. Позднее, когда бойня подобно лесному пожару охватила планеты, которые имперцы прилетели спасти, сквозь пелену ее убежденности засверкали первые лучики сомнений, однако Асената плотно затворила от них разум. К тому времени она уже нуждалась в вере.

– Ты хотел услышать такой ответ? – спросила Гиад своего наставника.

Но какая теперь разница? Так или иначе, выбор оставался за ней.

Сестра заметила мужчину в серой рясе, пересекавшего палубу далеко внизу. Иона. Асената понаблюдала за ним. Тайт, казалось тоже погруженный в мрачные размышления, остановился у лееров. Его вспышка ярости в конце беседы встревожила Гиад сильнее, чем его слова.

«Кто же ты на самом деле, Иона Тайт?» – подумала сестра.

Зацепившись взглядом за какую-то точку вдали, Асената прищурилась. На горизонте появился маленький выступ – возможно, просто игра двойного освещения, однако Гиад заподозрила, что видит цель их странствия. Еще несколько дней назад от такой перспективы у нее запела бы душа, но теперь сестра ощутила один лишь ужас.

Сжав ограждение палубы так, что побелели костяшки пальцев, Иона резко выдохнул. Он пытался усмирить ярость, извивавшуюся у него в кишках, словно живое существо – шипастый змий из раскаленных докрасна углей, готовый грызть, раздирать и прожигать, чтобы вырваться на свободу.

– Нет! – прорычал Тайт сквозь сжатые зубы. – Еще рано.

Он ошибся, прямо заговорив о метафизической болезни мира. Облеченная в слова, хворь бытия вышла на свет и стала более реальной. И это, в свою очередь, распалило гнев, который Иона так долго держал в узде.

– Мина! – прошипел он.

И вот Тайт снова несется по лабиринту улиц скованного ночью улья, совершенно позабыв о скрытности и осторожности. Сейчас для него важна только скорость. Искаженное страхом лицо сестры мелькает перед ним с каждым ударом сердца, словно импульсные сигналы чувства вины. Тип с серебряными глазами, одержимый машиной, обманул Иону – заманил подальше от Мины.

– Ты не получишь ее! – вновь и вновь клянется Тайт в паузах между неровными вдохами.

В результате безумной гонки он покрывает расстояние до жилблока-убежища вдвое быстрее, чем добирался оттуда к святилищу, но все равно опаздывает, в чем не сомневался с самого начала.

Дверь их убогой комнатушки заперта, однако девушки там нет. Ее одежда лежит под окном с закрытыми ставнями – там, где Иона в последний раз видел сестру, – словно она просто вышла через стекло, сбросив по пути все лишнее. По куче тряпья разбросано какое-то цветное крошево. Тайт лишь через несколько мгновений догадывается, что перед ним раздробленные бусины любимых четок Мины, и еще пара секунд у него уходит на то, чтобы осознать: кто-то тщательно сложил осколки в кривоватые буквы.

Послание простое: «Закончи ее».

– Так и сделаю, – обещает Иона. – А потом приду за тобой.

Упав на колени, он вытаскивает ненавистный том из-под куртки. Хотя Тайт уверен, что его ждет еще одна ловушка, он рискнет открыть себя любой ереси и кошмарам внутри книги, если это приведет его к добыче. Несомненно, в том и состоит цель текста.

«Закончи ее».

Иона читает вводный пассаж, хотя уже может цитировать его наизусть, как молитву. Потом медлит, догадываясь, что дальше обратного пути уже не будет.

– Все равно не к чему возвращаться, – говорит он и переворачивает страницу.

Следующий разворот пуст, как и идущий за ним. С растущим неистовством Тайт пролистывает том, но не может отыскать ни строчки. Если не считать загадочного предисловия-экзордиума, книга абсолютно пуста.

Иона безвольно выпускает ее из рук. Лишь гораздо позже он сообразит, чего требует от него злейший враг.

«Ты действительно здесь, Мина? – спросил себя Тайт. – Или этот мир – просто очередной тупик?»

Нет, на сей раз все будет иначе. В послании, призвавшем его на Витарн, содержалось слишком много аутентичных сведений… да и курьер оказался крайне своеобразным, поэтому Иона не мог отказаться. Он не сомневался в личности отправителя и к тому же теперь знал одно из имен.

– Твоя книга у меня, среброглазый ублюдок, – угрожающим тоном произнес Тайт.

Том и сейчас находился при нем, закрепленный над сердцем. Все долгие годы, прошедшие с ночи того судьбоносного заказа, он носил книгу именно там. Она сопровождала Иону повсюду и стала такой же частью его существа, что и бьющийся под нею орган.

– Я почти закончил, – добавил Тайт, положив руку на мертвенно-тяжкий том. – И я иду за тобой.