Имя ветра

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ МЕДЛЕННЫМИ КРУГАМИ

«Эолиан» — то место, где ждет за кулисами долгожданная героиня нашей истории. Я не забыл, что именно к ней я продвигаюсь в своем рассказе. Если вам покажется, что я хожу кругами, причем слишком медленными кругами, то так оно и есть, поскольку мы с ней всегда двигались друг к другу по медленному кругу.

По счастью, и Вилем, и Симмон уже бывали в «Эолиане». Вместе они рассказали мне то немногое, чего я еще не знал.

В Имре имелось много мест, куда можно было прийти послушать музыку. Практически в каждом трактире, таверне или пансионе какие-нибудь музыканты перебирали струны, пели или дудели в качестве фона. Но «Эолиан» на них не походил: он принимал лучших музыкантов города. Если ты мог отличить хорошую музыку от плохой, ты знал, что в «Эолиане» найдешь лучшую.

Вход в «Эолиан» через переднюю дверь стоил целую медную йоту. Попав внутрь, ты мог оставаться там и слушать столько музыки, сколько душе угодно.

Но плата у дверей еще не давала музыканту права играть в «Эолиане». Музыкант, желавший вступить на сцену заведения, должен был заплатить за эту привилегию один серебряный талант. Что правда, то правда: люди платили, чтобы сыграть в «Эолиане», а не наоборот.

Почему люди платили такую бешеную сумму всего лишь за то, чтобы поиграть на сцене? Ну, некоторые из тех, кто отдавал серебро, просто были богаты и могли потворствовать своим желаниям. Для них талант не казался такими уж большими деньгами, и они рады были выставить себя на столь великолепное обозрение.

Но серьезные музыканты тоже платили. Если твое выступление производило достаточное впечатление на публику и владельцев, тебе давали знак: крошечную многоствольную флейту — ряд серебряных дудочек, которые можно было приколоть на булавку или ожерелье. Талантовые дудочки признавались как отличительный знак в самых приличных трактирах на расстоянии трехсот километров от Имре.

Если у тебя были талантовые дудочки, тебя пускали в «Эолиан» бесплатно и ты мог играть там, когда заблагорассудится.

Единственной обязанностью, которую приносили талантовые дудочки, были выступления. Если ты получал дудочки, тебя могли вызвать играть. Обычно эта ноша не слишком тяготила счастливчиков, поскольку вельможи, часто захаживавшие в «Эолиан», нередко дарили музыкантам, которые доставили им особенное удовольствие, деньги или подарки. Своего рода покупка выпивки для скрипача — только высшего класса.

Некоторые музыканты играли почти без надежды получить дудочки. Они платили, чтобы поиграть, потому что никогда не знаешь, кого может сегодня вечером занести в «Эолиан». Иногда хорошее выступление или единственная песня не приносили дудочек, но зато покоряли сердце богатого покровителя.

Покровителя.

— Ни за что не угадаешь, что я слышал, — сказал однажды вечером Симмон, когда мы сидели на нашей скамейке на площади наказаний. Мы были вдвоем, поскольку Вилем строил глазки служанке Анкера. — По вечерам в главном слышат всякие странные звуки.

— Да ну? — Я изобразил полное отсутствие интереса.

Симмон продолжал настойчиво:

— Да. Говорят, это призрак студента, который заблудился в здании и умер там от голода. — Он постучал пальцем по носу, как старый крестьянин, рассказывающий историю. — Говорят, он скитается по коридорам по сей день, но никак не может найти выход.

— А!

— Другие думают, что это злобный дух. Говорят, он мучает животных, особенно кошек. Вот такой звук студенты слышат по вечерам, ближе к ночи: стон кишок замученной кошки. Наверняка страшно.

Я посмотрел на Сима: он был почти готов расхохотаться.

— Не держи в себе, — сказал я ему с насмешливой серьезностью. — Продолжай. Ты заслуживаешь этого за свою проницательность. Даже несмотря на то, что в наши дни никто не использует струны из кишок.

Он фыркнул, довольный собой. Я взял одну из его печенек и начал есть, надеясь, что это даст ему хороший урок смирения.

— Так ты все-таки собираешься?

Я кивнул.

Симмон вздохнул с облегчением.

— Я думал, ты переменил планы. Я не видел тебя с лютней в последнее время.

— Нет необходимости, — объяснил я. — Теперь, когда у меня есть время заниматься, я могу не хватать по минутке то там, то тут.

Группа студентов проходила мимо, один из них помахал Симмону.

— И когда ты собираешься это сделать?

— В скорбенье, — ответил я.

— Так скоро? — спросил Сим. — Всего два оборота назад ты жаловался, что заржавел. Что, все так быстро вернулось?

— Не все, — признал я. — На все уйдут годы. — Я пожал плечами и положил в рот последнее печенье. — Но уже стало полегче. Музыка больше не замирает в моих руках, она просто… — Я попытался объяснить, но вместо этого пожал плечами: — Я готов.

Честно говоря, я предпочел бы попрактиковаться еще месяц или даже год, прежде чем отдать за просто так целый талант. Но времени не оставалось: четверть почти закончилась. Мне нужны были деньги, чтобы отдать долг Деви и заплатить за следующую четверть. Я больше не мог ждать.

— Ты уверен? — спросил Сим. — Я слушал людей, проигравших талант, и некоторые были настоящие музыканты. В начале этой четверти один старик пел песню про… ну, про женщину, чей муж ушел на войну.

— «В деревенской кузнице», — сказал я.

— Да не важно, — отмахнулся Симмон. — Я говорю, он очень хорошо пел. — Он тревожно посмотрел на меня. — Но дудочек не получил.

Я скрыл свою тревогу под улыбкой.

— Ты ведь не слышал, как я играю?

— Прекрасно знаешь, что нет, — сварливо буркнул он.

Я улыбнулся. Я отказался играть для Вилема и Симмона, пока не наберу практику. Их мнение было почти так же важно для меня, как и мнение владельцев «Эолиана».

— Ну вот, в это скорбенье ты получишь возможность, — поддразнил его я. — Придешь?

Симмон кивнул.

— И Вилем тоже. Если, конечно, не случится землетрясения или кровавого дождя.

Я посмотрел на закат.

— Мне надо идти, — сказал я, вставая. — Мастеру нужна практика.

Сим помахал мне, и я направился в столовую, где просидел довольно долго, ковыряя ложкой бобы и пытаясь прожевать плоский кусок жесткого серого мяса. Уходя, я прихватил с собой маленькую буханку хлеба, поймав несколько вопросительных взглядов от сотрапезников.

Я отправился к себе в комнату и достал лютню из сундука у изножья кровати. Затем, памятуя о слухах, описанных Симом, я предпринял самый сложный путь на крышу главного корпуса, продребезжав по нескольким водосточным трубам в укромном тупичке. Я не хотел привлекать лишнего внимания к своим вечерним занятиям.

Уже совсем стемнело, когда я добрался до уединенного дворика с яблоней. Свет во всех окнах уже погас. Я посмотрел вниз с края крыши, но не увидел ничего, кроме темноты.

— Аури, — позвал я. — Ты там?

— Ты опоздал, — донесся слегка недовольный ответ.

— Извини, — сказал я. — Хочешь залезть наверх сегодня ночью?

Маленькая пауза.

— Нет, спускайся сюда.

— Сегодня мало луны, — сказал я своим лучшим ободряющим тоном. — Ты уверена, что не хочешь подняться сюда?

В кустах послышался шорох, а затем я увидел, как Аури вскарабкалась по дереву, словно белка. Она пробежала по краю крыши и замерла метрах в четырех от меня.

По моим догадкам, Аури было всего на несколько лет больше, чем мне — и уж точно не более двадцати. Но я превосходил ее ростом сантиметров на тридцать. Обтрепанная одежонка оставляла голыми ее тонкие, как у детей-беспризорников, руки и ноги. Ее щеки запали, и вся она была тощая — частично из-за хрупкого сложения, но не только. Длинные волосы Аури так истончились, что летели за ней по воздуху, как облачко.

Мне потребовалось много времени, чтобы вытащить ее из укрытия. Я заподозрил, что кто-то слушает, как я упражняюсь, но прошло почти два оборота, прежде чем я смог ее увидеть. Поняв, что она едва не умирает от голода, я стал приносить и оставлять ей еду, какую только мог стянуть из столовой. После этого прошел еще оборот, прежде чем она поднялась ко мне на крышу.

В последние несколько дней Аури даже начала говорить. Я ожидал, что она будет угрюмой и подозрительной, но мои опасения не оправдались. Она оказалась ясноглазой и восторженной. При виде ее я все время вспоминал себя в Тарбеане, но на самом деле сходство почти отсутствовало. Аури была безупречно чиста и полна радости.

Она не любила открытого неба, ярких огней и людей. Я предположил, что Аури была когда-то студенткой, но повредилась в уме и убежала в подземелья, прежде чем ее успели отправить в Гавань. Я не так уж много знал о ней, потому что она все еще стеснялась и побаивалась меня. Когда я спросил, как ее зовут, она бросилась под землю и не возвращалась несколько дней.

Поэтому я сочинил ей имя: Аури. Хотя в глубине души я думал о ней как о своей маленькой лунной фее.

Подойдя на несколько шагов ближе, Аури остановилась, подождала, потом снова шагнула вперед. Она проделала так несколько раз, пока не оказалась прямо передо мной. Когда она стояла спокойно, ее волосы ореолом развевались в воздухе. Обе руки она держала перед собой, сжав их под подбородком. Протянув руку, Аури пощупала мой рукав и снова ее отдернула.

— Что ты мне принес? — с восторгом спросила она.

Я улыбнулся.

— А ты что мне принесла? — мягко поддразнил ее я.

Она улыбнулась и протянула руку. Что-то блеснуло в лунном свете.

— Ключ, — гордо сказала Аури, кладя его мне на ладонь.

Я взял ключ. Он приятно оттягивал руку.

— Очень красивый, — сказал я. — А что он открывает?

— Луну, — ответила она серьезно.

— Это должно быть очень поле-е-езно, — протянул я, разглядывая ключ.

— Вот я так и подумала, — сказала Аури. — Значит, если в луне есть дверь, ты можешь ее открыть. — Она села на крышу, скрестив ноги, и усмехнулась мне. — Но не могу сказать, что одобряю такое неосторожное поведение.

Я наклонился и открыл футляр.

— Я принес тебе немного хлеба. — Я передал ей буханку бурого ячменного хлеба, завернутого в кусок салфетки. — И бутылку воды.

— Это тоже очень мило, — благосклонно ответствовала Аури. Бутылка в ее руках казалась огромной. — А что в воде? — спросила она, вытащив пробку и заглядывая внутрь.

— Цветы, — сказал я. — И кусочек луны, которой сегодня нет на небе. Я его тоже туда положил.

— Я уже сказала про луну, — подняв глаза, произнесла она с намеком на укор.

— Ну тогда просто цветы. И отблеск спинки стрекозы. Я хотел кусочек луны, но отблеск синей стрекозы был самым близким, что я смог найти.

Аури наклонила бутылку и отпила глоток.

— Это восхитительно, — сказала она, отбрасывая назад несколько прядей, колышущихся перед ее лицом.

Аури развернула салфетку и начала есть. Она откусывала от буханки маленькие кусочки и деликатно их жевала, каким-то образом придавая процессу изящный вид.

— Я люблю белый хлеб, — сказала она доверительно между откусываниями.

— Я тоже, — сказал я, садясь напротив. — Когда удается достать.

Она кивнула и оглянулась на звездное ночное небо и полумесяц луны.

— А еще люблю, когда облака. Но так тоже хорошо. Уютно. Как Подовсё.

— Подовсё? — переспросил я. Она редко бывала так разговорчива.

— Я живу в Подовсё, — просто объяснила Аури. — Оно везде.

— Тебе нравится там, внизу?

Глаза Аури загорелись.

— Святый боже, да! Там чудесно. Можно смотреть вечно. — Она повернулась ко мне. — У меня есть новости, — дразняще сказала она.

— И какие? — спросил я.

Она откусила еще кусочек и прожевала его, прежде чем заговорить.

— Я выходила прошлой ночью, — лукавая улыбка, — на верх всего.

— Правда? — сказал я, не пытаясь скрыть удивление. — И как тебе понравилось?

— Это было чудесно. Я бродила вокруг, — сказала она, явно довольная собой. — Я видела Элодина.

— Магистра Элодина? — переспросил я. Она кивнула. — Он тоже был на верху всего?

Она снова кивнула, жуя.

— А он тебя видел?

Улыбка снова вспыхнула на ее лице, превратив ее в восьмилетнюю девчонку из восемнадцатилетней.

— Никто меня не видит. Кроме того, он был занят слушанием ветра. — Она сложила руки чашечкой у рта и издала свистящий звук. — Прошлой ночью был хороший ветер для слушания, — доверительно добавила она.

Пока я пытался извлечь смысл из того, что она сказала, Аури прикончила свой хлеб и взволнованно захлопала в ладоши.

— Теперь играй! — сказала она, захлебываясь от восторга. — Играй! Играй!

Усмехнувшись, я вытащил лютню из футляра. Я не мог и желать более восторженной публики, чем Аури.